14

— Эх! Не задались выходные. Ты, Павлик, не обижайся.

Полковник Бабич, только что лично застегнувший браслеты на запястьях Павла, вытирал пот с лысины и радостно жмурился в окно уазика на вечернее солнце.

— В связке с Дедом работаете, Игорь Анатольевич? — хмуро спросил Павел.

— И на Деда бочку не кати, — хохотнул Бабич. — У меня с ним хлопот гораздо меньше, чем с какой-нибудь шантрапой. На хладокомбинате по моей линии полный порядок.

— У вас с порядком как у плохой хозяйки, — заметил Павел, — Ничего не торчит из ящиков, так и порядок, а то, что носки лежат вперемешку с котлетами, так то ж не видно. Я вот слышал, что с пьянством и с мелким воровством на работе Дед своеобразно борется. Надевает на виновника боксерскую маску и охаживает его по физиономии.

— Жалоб не поступало, — оскалился Бабич, — Сигналов тоже не было. Хотя с маской идея хорошая, помогает… не переусердствовать. Но мы знаем и другие способы. Кстати, делись уж, может, еще что знаешь? В стукачки запишешься, Павлик? Маски ему не нравятся… А не подумал, что побитая морда — не самая большая цена за спасенную от пьянства жизнь? О семьях этих отбросов подумал?

— Меня тоже спасать везете? — процедил сквозь зубы Павел.

— А это уж не от меня зависит, — хмыкнул Бабич. — Ты пойми, Павлик, я против тебя ничего не имею. В приятелях ты у меня не ходил, в друзьях тоже. Дело не в тебе. Хотя и в тебе тоже. Ты ведь гордый. Я тебя не ломал, парень, но по морде вижу, что гордый. А гордыня — грех, Павлик. В нашей стране — так грех тяжкий.

— Кому гордыня, а кому гордость, достоинство, честь, порядочность. Приходилось слышать такие слова? — заметил Павел и напряг плечи. Стиснувшие его с двух сторон милиционеры больно давили ему в бока дубинками.

— Слова и есть, — зевнул Бабич. — Фантики это все. В другой раз я, может, и пошелестел бы ими, поговорил бы с тобой об этом с пивком бы, да после парной, но ты ж такого обращения не понимаешь. Гордость — она гордыня и есть, как ни поворачивай, а все остальное… Откуда у тебя честь? Кто ею тебя наделил? Достоинство, порядочность. Слышал фразу — порядочный идиот или придурок? Вот это про твою порядочность и есть. А достоинство… Оно как дым. Дунул — и нет его.

— Игорь Анатольевич… — Павел поморщился: один из милиционеров, что сопел у его щеки, явно не следил за чистотой рта, — Я спорить с вами не собираюсь, хотя и не пойму, чем лично вам досадил. Вы сразу скажите, чего вам от меня нужно. Может быть, сговоримся?

— О как! — хмыкнул Бабич. — Ты где раньше был, если такой сговорчивый? Нет, дорогой. Теперь разговор другим будет. Похоже, те, кто тебя крыл, теперь и закапывать тебя будут. Я в это дело не полезу, мое дело небольшое — задержать и передать. Ну, если только опросить сначала. Все ж таки взрыв ты учинил на моей территории, лишней бумажка не будет. Следователь тебя ждет уже, кстати.

— И что я ему должен буду рассказать? — нахмурился Павел.

— А что хочешь, — пробурчал Бабич, потом рассмеялся, повернулся, свесил между сиденьями одутловатые щеки, — Одно только скажу. С того самого дня, как пришел ко мне верзила с корочками и, как ребенку, по складам объяснил, что черненького на трассе трогать нельзя, я о тебе даже думать не мог, чтобы у меня аппетит не пропал.

— Так, может, Игорь Анатольевич, вы и взорвали мастерскую? — предположил Павел. — Так сказать, для исправления аппетита.

— На, сука! — ткнул кулаком в живот Павлу Бабич. Размахнулся еще раз, но Павел подставил наручники, и, разодрав кулак, полковник сморщился, заверещал, и удары посыпались на задержанного с двух сторон.

— По лицу не бейте! — рыкнул Бабич и тут же заорал на водителя, который остановил машину у отдела. — Что вылупился, тащи аптечку, сейчас китель вымажу. Кулак мне раскровенил, сука!

Пока Павла волокли в дежурку, его вырвало, но боль утихла быстро. Ребра остались целы, хотя руки уж точно не обошлись без синяков. Зато голова гудела не переставая. В ушах опять звенело. Милиционеры расстегнули наручники, заново закрыли их, заведя руки за спину, и в таком виде затащили Павла в грязный туалет. Там он получил еще несколько ударов по спине, затем его сунули головой в раковину и включили холодную воду. Через минуту он оказался в комнате развода. За столом сидел хмурый широкоскулый человек в синем костюме. Рядом стоял Бабич. Милиционеры бросили Павла на скамью напротив штатского.

— Вот он, — заметил полковник. — Шермер Павел Матвеевич. Документов и денег нет, но личность его я тебе удостоверяю с точностью. Тебе сколько времени нужно, чтобы опросить его?

— Как пойдет, — зевнул скуластый. — За час по-любому управлюсь.

— Вот и ладненько. — Бабич улыбнулся Павлу, — Парень с норовом, так что мои бойцы побудут здесь. Закончишь — отведут его в «обезьянник». Пусть посидит там, прочухается, пока его друзья приедут. Я их через часик и вызвоню.

— Как скажешь, Игорь Анатольевич, — вновь зевнул скуластый, кивнул полковнику, который, уходя, смерил Павла насмешливым взглядом, и вытащил из папки бланки. — Расстегните руки задержанному.

— Спасибо, — сказал Павел, потер запястья, разгладил намокшие волосы, сжал ладонями виски.

— Следователь Мартынов, прокуратура, — Человек сунул Павлу под нос удостоверение. — Почему нет документов?

— Не ношу с собой, — объяснил Павел, — Не хочу, чтобы попали в чужие руки.

Он поднял глаза, прищурился, запоминая лица конвоиров.

— Ладно, — опять зевнул следователь, — По факту взрыва на принадлежащем вам и вашему партнеру предприятии возбуждено уголовное дело. В связи с этим я должен опросить вас в качестве свидетеля.

— Я могу попросить занести в протокол факт избиения меня при конвоировании? — спросил Павел.

— Не отвлекайтесь, свидетель, — поморщился Мартынов, — От свидетеля до подозреваемого, кстати, один шаг. Не обостряйте ситуацию. И не мешайте работать. Суббота все-таки. Вы предупреждаетесь об ответственности за отказ или уклонение от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний.

— И все-таки, — Павел нахмурился. — Я сообщу все, что знаю, но кем бы я ни был: свидетелем, подозреваемым, — требую уважительного отношения. Вот эти молодцы только что избили меня, и вы должны это зафиксировать. Я требую вызова врача и адвоката.

— Павел Матвеевич… — Следователь отложил ручку, откинулся назад. — Вы что? Не заинтересованы в скорейшем прекращении неприятностей? Или вы хотите, чтобы я вышел на пять минут?

— Я заинтересован в прекращении неприятностей, — кивнул Павел, — И в наказании негодяев. Я требую…

Он не успел договорить. Мартынов лениво кивнул, и плечи Павла обжег удар.

— Может, его опять в браслеты? — прогудел один из милиционеров.

Павел не встал с места, но развернулся и, не обращая внимания на занесенную дубинку, посмотрел ему в лицо.

— Зачем? — хмыкнул Мартынов, — Он непохож на дурака. Наивность пока присутствует, конечно, но она легко лечится. Ну что, продолжать лечение?

— Не стоит, — процедил сквозь зубы Павел.

— Вот и хорошо. — Следователь вновь взял ручку, — Вы поймите, Шермер. Я сам обеими руками за законность. Но она не должна распространяться на отбросы. На тех, кто ворует, убивает, гадит всячески. С волками только по-волчьи. Вы, кстати, сами балансируете на грани между человеком и поганью.

— А вы, значит, сортируете? — Павел опять потер виски. Звон в ушах не давал ему покоя.

— Жизнь сортирует, — вздохнул Мартынов, — Будьте серьезнее. Дело ваше непростое, теракт — это не какое-нибудь хулиганство, на контроль встанет. А кому охота получать неприятности? Так что вы бы не дергались. Я уж не знаю, кто там вас опекает в соответствующих органах, но вам бы умерить пыл да вести себя потише. Насколько я в курсе, в ориентировке насчет вас было сказано, что следует проявлять осторожность, объект может представлять опасность.

— Свидетели тоже бывают опасны? — усмехнулся Павел.

— Ну… — Мартынов развел руками. — Не буду повторяться, но мне бы не хотелось опять надевать на вас наручники.

— Хорошо, — Павел скрипнул зубами, ненависть бурлила в груди, голова почти разрывалась на части, вдобавок кончики пальцев, которые он попытался соединить, почти стучали друг о друга, — Но я в самом деле ничего не могу сообщить по поводу взрыва. Ничего, кроме того, что уже сообщил мой напарник.

— Ваш напарник, кстати, прикинулся дурачком, а потом ловко слинял, — скривил губы Мартынов, — И, судя по всему, продолжать общение с органами не собирается. Далеко не убежит, конечно. Не тратьте мое время, мы переливаем из пустого в порожнее уже десять минут. Так что вы уж подумайте сами, кому из вас впрягаться. Кому-то ведь придется.

— Вы так думаете? — поднял брови Павел и одновременно с уже знакомым свистом рванулся в сторону.

В дверях появился человек в сером костюме. Воронка была направлена на Павла, но удар зацепил его только по ногам, развернув в прыжке. Милиционеры и Мартынов обмякли и повалились на пол. Но Павел разглядел это только мельком. Сквозь наполнившие комнату оранжевые искры он уже летел к незнакомцу и, хотя новый удар обжег ему спину, успел сбить серого с ног.

— Прочь! — заорал тот. — Прочь, дрянь! Уйди!

Но Павел ухватил его крепко, заломил руку за спину, впечатал щекой в пол и в мгновение успел разглядеть и странный костюм без воротника, и зеленоватое пятно пластыря на месте недавней раны, и что-то вроде искрящейся сетки на удивительно гладкой, как будто мутной щеке, и сползший налицо серого толстый шнур, напоминающий собранную из деревянных брусочков игрушку-змею.

— Кто ты? — заскрипел ему в ухо Павел. — Кто ты, сволочь? Где Томка?

— Уйди! — взвыл незнакомец, прихватил зубами шнур и рванул его.

В следующее мгновение Павел грохнулся на пол, чихая от гари и забившего нос пепла. Незнакомец исчез. В руках у Павла осталось его оружие. Ничего не понимая, он поднес его к лицу. Это был газоанализатор.