Книга: Месть Ледовой Гончей
Назад: Глава первая Богатые и счастливые
Дальше: Глава третья Самый Теплый День

Глава вторая
Олени и «На крыльях ветра»

Мы провели в Приюте еще три недели. Три недели тихой, спокойной жизни. Три недели прогулок по тесным улочкам гильдейского поселка. Три недели новых лиц, меняющихся с каждым приходящим или уходящим из города кораблем «Китов и броненосцев». Мы с Фарри любили ходить в порт и к оленьим фермам. Про последние хотелось бы рассказать подробнее. Вы когда-нибудь кормили оленя с рук? Попробуйте, это невероятное ощущение. Главное – опустить ладонь не очень низко. Нас научил этой хитрости один из пастухов. Он заметил двух мальчишек еще в первый наш приход, отметил во второй, и на третий выбрался из теплой сторожки и завязал с нами беседу.
Его звали Тунгстен. Побитый жизнью, но беспрестанно улыбающийся мужчина преклонных лет. Когда-то он бороздил Пустыню в компании лихих моряков, пробавляющихся разными деньгами, а теперь вот устроился на оленью ферму и, как говорил нам, обрел счастье.
Но вернусь к тому, как правильно нужно кормить оленя. Главное помнить: эти зверюги очень ловко используют свои острые копыта, и потому угощение нужно держать повыше к мохнатой морде, иначе тот попытается расколоть вкуснятину привычным ударом ноги (а вместе с тем размозжит вам руку). И не дай-то Светлый бог, если вы поднимете его очень высоко! Это пугает мирных и ленивых существ, обращая их в смертельно опасных демонов. Острые копыта легко пробьют вам голову.
Если же все предписания выполнить очень осторожно, то наградой станет теплый-теплый, шершавый язык оленя, слизывающий угощение с вашей ладони. Это ощущение… Знаете… Ты словно погружаешься в детство. Исчезает все: и угрюмое тяжелое небо, и мороз, давно уже поселившийся в сердце. Ты просто стоишь рядом с мохнатым красавцем, смотришь, как от его дыхания вырывается на холод парок, и чувствуешь жизнь, сокрытую под теплой шкурой. Совсем другую, далекую от той, к которой я, наверное, привык. Без касания смерти.
Мне очень нравилось кормить зверей именно так, с руки. Я старался не шевелиться, глядя, как синий язык смахивает с ладошки заготовленное лакомство. Невероятное чудо – любоваться на краски, придуманные природой.
Пользуясь тем, что зверь увлечен угощением, я осторожно гладил его шерсть и улыбался, словно местный дурачок. Неподалеку от меня Фарри с такой же глупой физиономией бережно похлопывал жующего оленя по низко склоненной голове. Ленивые красавцы фыркали, поводили мохнатыми ушами, но от нас отходить не торопились. В Пустыне меж острых льдин выл ветер, а со стороны Приюта слышались радушные крики гильдейцев. Звенел колокол на ратуше, и словно в ответ ему гудел ледоход с той стороны поселения.
Знаете, есть хорошие звуки, а есть плохие. Вот, например, лязг умирающего двигателя во льдах – плохой. Крики ужаса или стоны боли – совсем плохие. Вой зверодемонов, голоса Эльма, Балиара, Зиана – плохие звуки. Надеюсь, вы понимаете, что после всех наших злоключений я мог простоять на оленьем пастбище целый день, наслаждаясь новой симфонией окружающего мира. Хорошей симфонией.
Тунгстен всегда находился неподалеку. Пожилой сторож радовался нашим визитам, словно мы были его внуками. Соратники сторожа поглядывали на нас с усмешкой, ненадолго появляясь из своих будок, но никто отчего-то даже не шутил над нами. Вообще Приют был пропитан какой-то неестественной добротой. Признаюсь, я ждал подвоха от каждого встречного. Ведь мой опыт подсказывал – каждый человек может скрывать в себе демона. Каждый может думать прежде всего о своих интересах и ни на миг не поколеблется, если меня нужно будет принести в жертву.
Жизнь в Снежной Шапке и на борту «Звездочки» научила меня многому.
Или же просто отравила. Но это я так думаю сейчас, рассказывая свою историю. Теперь-то я знаю, что мир не настолько плох, каким он встретил того мальчишку из далекой деревеньки. Просто мне не повезло. Иногда кому-то не везет, знаете ли. Такие люди тоже должны быть, благодаря им другие могут почувствовать себя счастливее.
Такими же, какими были мы с Фарри на той оленьей ферме.
Вечерами же я тайком отправлялся в «Лед и Пламя». Вернее… Не совсем тайком. В первый раз да, я пытался придумать что-то для Фарри, что-то невероятно глупое, нелепое. Помню, как в изумлении расширились серо-зеленые глаза моего друга, когда он догадался… После этого мы просто обменивались взглядами, он вопросительно вскидывал голову, а я со смущением кивал в ответ, и на украшенной фонарями улочке Фарри сворачивал к трактиру, где обитала наша команда, а я брел в «Лед и Пламя»
Ведомый образом Лайлы, я отыскивал в таверне Орину и… В объятиях девочки из публичного дома матушки Розинды мне было проще бороться с ноющей болью в сердце. Монеты одна за другой перебирались в кошелек красавицы, и я вновь шел за восхитительным утешением, как только чувствовал, что больше не могу думать о Лайле или окунаться в череду искаженных яростью или болью лиц, с которыми мне пришлось столкнуться и чью жизнь мне пришлось прервать.
Наверное, она хорошо тогда заработала на ужасах молодого морячка. Иногда я оставался в ее покоях на ночь, и мне все равно снились кошмары. Всегда, каждую ночь, из глубины льдов к трактиру приходили мертвецы. Они пробирались по скрипящим лестницам к покоям Орины, собирались у двери, а затем входили внутрь. Один за другим, протягивая перед собой руки, с которых капала на доски гниющая плоть. Я просыпался с криком, в холодном поту и чувствовал, как вздрагивает спящая рядом девушка, как спросонья пытается меня успокоить.
Если крепко-крепко закрыть глаза, если заткнуть уши и чувствовать только кожей, можно было представить, что рядом со мною находилась Лайла. Правда, этими мыслями я предавал обеих женщин моей жизни.
Мне так кажется.
По утрам я осторожно ощупывал свой живот, изучая багровый рубец шрама. Несколько раз мне казалось, будто я умираю, будто ночью я был слишком ретив и теперь раны вскрылись и кровь наполняет мои внутренности. В такие моменты, знаете, особенно ценишь жизнь.
На другой же день я просыпался с уверенностью, что боли ушли, что я здоров, как ледовый лев, но Кван лишь отрицательно мотал головой, не слушая моих заверений.
Мертвец покорно подчинялся доктору, который в этом походе наконец-то стал тем, кем мечтал с самого детства. Исчезла тень опытного гильдейского врача, сожранного шаманом на борту «Звездочки», появилась вера моряков, видевших, на что способен док-самоучка. Кван лучился от счастья и робкого самоуважения.

 

Было в тех спокойных днях кое-что, о чем я старался не думать. Слежка. Несколько раз в Приюте мне довелось столкнуться с чем-то непонятным. Странный человек, лица которого мне рассмотреть не удалось из-за глубокого мехового капюшона, будто наблюдал за мною, торопливо исчезая в узких улочках поселения, стоило мне обратить на него внимание.
В голову лезли плохие мысли на этот счет. Кто это был? Чего ему надо? Я знал, что это не Гончая, я не верил, что это кто-то из наемников Радага. Любопытство, интерес, опасение – вот что двигало соглядатаем.
Незадолго до того как наш корабль отправился в путь, мне удалось проследить за этим странным человеком.
Ну как проследить… Я просто бросился за ним, едва увидел на улице. Незнакомец подпрыгнул от неожиданности и рванул наутек, а вскоре заскочил в один из зимних домов. Путь мне преградили двое воинов, вооруженных странными лезвиями, укрепленными на локтях. Лица солдат закрывали маски с оскалом безумца.
Подняв взгляд на невзрачный дом, я увидел еще двоих стражей у двери, за которой скрылся тот незнакомец.
– Это владения братства Ледяной Цитадели, – пролязгал из-под маски один из охранников. – Мы просим вас отступить.
У меня не было выбора, и потому я ушел ни с чем. Отметив для себя сокрытую ставку древнего легендарного ордена, так просто попавшегося мне на пути. Тот человечек больше нас не беспокоил. Так что я забыл о нем сразу после того, как несколько дней спустя поднялся на борт торгового судна, чтобы отправиться на юго-восток, к Черным провалам. И охранники в масках мне больше не встречались. Фарри же рассказал, что братство Ледяной Цитадели вообще люди, обитающие в другой вселенной, и обращать внимания на их чудаковатые поступки не стоит.
Я принял его слова за истину и вскоре забыл о странном преследователе.
Наверное, зря.

 

Из Приюта мы ушли в середине лета, за пару недель до Самого Теплого Дня. В торговом поселке к этому празднику стали готовиться загодя, развешивая над улочками гирлянды из разноцветных полых трубочек. От каждого дуновения ветра они звенели, и казалось, что даже голос Пустыни теряется в этом веселом щебетании.
На окнах появились заговоренные шаманами светильники, изображающие пришествие Светлого бога. Фигуры светящегося человечка с поникшей головой и скрещенными на груди руками можно было встретить у каждого дома, рядом с крыльцом. Мягкий летний снег оседал на статуях пушистой шапкой, чтобы вскоре растаять.
В Самый Теплый День у нас в деревне тоже все пестрело огнями. Я не любил этого праздника, так как с Теплым Днем приходит и талый лед, из-за которого погиб мой отец. Но атмосфера на улицах, в душах людей… Умение радоваться хоть чему-нибудь дорогого стоит, поверьте, а когда весь город в едином порыве излучает счастье… Я могу лишь быть благодарен ему. Теплые чувства значительно вкуснее, они излечивают сердце, измотанное чужой болью, яростью, злостью, завистью или страхом.
Даже в день отправления мы с Фарри еще раз обошли весь городок, прощаясь с уютными домами-куполами, с суровой и надежной ратушей и громоздкими, темными квадратами трактиров. Тесные улочки с ледовыми арками, наше любимое оленье пастбище. Приют…
Нас звало вперед то, чего мы так ждали с того момента, как решили разгадать тайну компаса. И в то же время совсем не хотелось покидать поселение, ставшее столь милым моему сердцу.

 

Корабль, с капитаном которого договорился Мертвец, отправлялся в Руддергтон, один из крупнейших городов в стороне Черных провалов. Так сказал нам Три Гвоздя. Он и Сабля, так вышло, поселились в нашей каюте.
Кстати, об этом я тоже хотел бы рассказать подробнее. Каюты. Для меня оказалось открытием, насколько разными могут быть казалось бы одни и те же корабли.
Храмовый двухпалубный ледоход старика Сканди ан Лиана, которым легко мог управлять один человек. Неуклюжая, похожая на металлический ящик «Звездочка», требующая целого войска инструментариев. Крошечный лайар Звездного Головача или тесная посудина путейщиков, спасшая наши замерзшие шкуры из ледового плена близ Кассин-Онга. Все эти суда отличались друг от друга, словно люди. Я думаю, даже больше, чем люди.
Чистый, опрятный ледоход «На крыльях ветра» скорее походил на прогулочное судно, чем на торговый корабль. Мы жили на первой палубе, в отдельных теплых каютах с квадратными иллюминаторами, за которыми простиралась Пустыня. Как бы их описать… Представьте себе двухъярусные койки слева и справа от окна. Прикрученный к стене столик с печкой под ним. Один шкаф у второй печи, изящные занавески (понимаете, да? – занавески!) на окнах. По утрам, когда солнце поднималось над Пустыней, – легкая ткань наливалась золотом и раскрашивала волшебными узорами светлые стены нашей каюты. Куда там грязным шкурам на замызганных переборках «Звездочки».
Казалось бы, еще чуть-чуть – и из коридора донесется веселый голос моего кузена или его жены.
Что же с ними стало?
Такие мысли отрезвляли. Вряд ли кто-то из жителей Кассин-Онга остался жив. Это попросту невозможно.
В свободное время мы с Фарри бродили по кораблю (в те места, куда нас пускали). Удивительное дело, но даже на второй палубе – а я как-то заглянул в их общий зал – гильдейские моряки обитали в небольших отсеках, чистых, опрятных и почти не отличающихся от наших гостевых покоев. Разве что без окон в стенах.
Экипаж «На крыльях ветра» отличался улыбчивостью, подтянутостью и вежливостью. Поэтому я никак не мог относиться к ним с доверием. Странно, да? Но так уж вышло. Мне казались напускными, неестественными их добрые лица. Мои сомнения разделял и Сабля, встречающий открытые взгляды зловещим прищуром. Только пират не был эмпатом, в отличие от меня. Его сомнения давали ему повод для мыслей, а мои… Я видел, что они относятся к нам с радушием. Я знал, что ошибаюсь, но все равно не верил и искал темные стороны в душах моряков. Да, в них хватало безразличия, холодности, но при этом они готовы были терпеть все что угодно, лишь бы показать себя вежливыми, корректными и полезными. О, это их неуемное желание помочь.
Очень непросто было сжиться с таким отношением.
Три Гвоздя с радостью пользовался выпавшими на нашу долю благами. Он трогательно просил гильдейцев принести перцового чаю или справлялся о том, что планирует приготовить их кок. Он мог часами выпытывать у случайного моряка какие-то жуткие пустяки, наслаждаясь тем, что матрос торопится, что у него есть работа, но вежливость к дорогим гостям оказывается сильнее.
Впрочем, когда я узнал, сколько денег отдал Мертвец за наши каюты, то посчитал, что моряки «Китов и броненосцев» сполна отработали монеты.
В соседней от нас каюте жили Неприкасаемые и Кван, наблюдающий за Торосом. Удивительное дело, но моя рана зажила совсем без последствий, словно на ледовом волчонке. Доктор гордился как своей работой, так и моей природной жаждой жизни. В случае же с бородатым воином все было не так просто. Рана на спине постоянно воспалялась, и ее приходилось вскрывать. Сонные зелья Торос запретил себе давать и потому каждую операцию Квана переносил в сознании, вцепившись зубами в кожаный ремень, который изжевал в конце концов так, что его пришлось выбросить.
Через каюту поселились Крюкомет, Мертвец, Половой и Грэг. Мы называли их жилище «пьяным местом». Половой, изуродованный пиратскими татуировками, стал настоящим олицетворением непрекращающейся гулянки. Я не знаю, откуда на борту торгового ледохода оказалось столько выпивки. Может быть, корсар уничтожил целую партию, предназначенную какому-нибудь богатею в далеком Руддергтоне. Моряк, закутанный с головы до ног, из каюты выбирался только для трех вещей. Справить потребности в чистом гальюне (Светлый бог, никогда больше не видел столь чистого, теплого и ухоженного туалета!), сходить за новой порцией выпивки или же, пьяно цепляясь за Крюкомета, добраться до столовой.
Ни разу за наше путешествие не видел Полового трезвым. Да и Крюкомет не сильно отличался от товарища, несмотря на то что его тело не несло на себе никаких знаков. Однако к выпивке тянулись оба. Грэга увлекла за собой лавина двух пьянчуг, и он с радостью поддерживал моряков в страсти к алкоголю.
В пьяном месте трезвым оставался только Мертвец, которого, казалось, устраивало такое положение дел. Первый помощник прежде, а нынче капитан погибшего корабля сторонился бойцов собственной команды, и нас с Фарри в особенности. Я чувствовал его острое нежелание оставаться с нами один на один. Равно как и жуткую боль, разъедающую потомка Добрых изнутри. В сердце первого помощника росла гнилая червоточина, и вместе с ее ростом увеличивались синяки под глазами Мертвеца.
Иногда он словно просыпался, проносился ураганом по палубе, рассказывая всем нам, как продвигается путешествие, как мы все заживем, едва доберемся до Руддергтона, а потом вновь впадал в угрюмое состояние, отправлялся в пьяное место и пел грустные песни с Крюкометом. Голос Мертвеца оживал лишь во время этих тоскливых концертов.
В каюте напротив нашей ехал Шон. Один. Никто из экипажа «Звездочки» не поселился в комнате с живым трупом. Моряки старались даже не вспоминать о том, кого везут в далекие Черные провалы. Лишь Кван изо дня в день колдовал над бедолагой, испытывая разные смеси в надежде привести пирата в чувство. Но тщетно. Моряк сильно исхудал, скулы его заострились, глаза запали, губы побледнели, и изо дня на день ему будто бы становилось только хуже.
Дела корсара были настолько плохи, что когда Кван выбирался из его каюты, то даже не скрывал своего облегчения. Доктор закрывал за собой дверь, и уголки его рта поднимались чуть выше. Пару мгновений врач стоял у каюты Шона, а затем радостно улыбался и шел прочь. Интересно, какие чувства его поглотили бы, узнай врач, что за ним наблюдают внимательные глаза юнги.
Нельзя сказать, что я маялся от скуки и безделья. Удивительное дело, но ночами мне до сих пор снились те льды вокруг «Звездочки», и когда я просыпался, мокрый от пота, то благодарил обоих богов за дарованный мне покой. Хотя больше всего мне хотелось закрыть глаза, открыть их и увидеть Барроухельм. Раз – и два. Все просто, быстро и определенно.
Мне не хотелось думать о том, что наше путешествие могло закончиться ничем. Что нет больше Лунара, нет больше Добрых, нет, например, и Барроухельма. Что нам делать тогда?
«Следовать стрелке компаса, Эд. Это же так просто, собачий ты драный демон! А там увидим».

 

Фарри возненавидел безделье уже через неделю пути. Прошло всего семь дней с тех пор, как холмы Приюта растаяли в белом безмолвии, и вот уже мой рыжеволосый друг затосковал, шатаясь из каюты в каюту. Он постоянно участвовал в бессмысленной и невероятно нудной (для меня) курде с Саблей и Тремя Гвоздями, по вечерам пытался проникнуть в пьяное место, чтобы послушать байки или песни. Днем же Фарри придумывал самые невероятные занятия. Даже попросил Бурана научить его драться, отчего остроязыкий воин отшил его так красиво и ловко, что мне показалось, будто Фарри и сам получил удовольствие от отповеди.
С того момента мой друг стал все чаще докучать Бурану. Однажды он встал во время ужина, прошел к месту, где сидел Неприкасаемый (тот обгладывал кость, сдирая волокнистое вареное мясо), и почтительно склонился в ожидании. Буран хмыкнул, старательно догрыз угощение, не обращая внимания на товарищей. Моряки с радостным предвкушением ждали продолжения.
Кость упала в глиняную плошку.
– Я весь трепещу, малец, – наконец заговорил Буран. – Я боюсь, что еще чуть-чуть почтительного молчания – и меня вывернет радугой, а Половой начнет отплясывать на столе какой-нибудь похабный танец, и это зрелище, еще более омерзительное, чем твоя морда, покажется мне произведением искусства.
Фарри молчал, глаза его озорно блестели.
– Говори уж, малец, – картинно развернулся к нему Буран.
– Научите меня драться, мастер Буран.
Я отпил из кружки перцового чая, чувствуя, как разливается по телу приятное тепло.
– Милая девочка Фалли, – ответил Буран. – Несомненно, в твоей прелестной головке должно найтись что-то, кроме постыдной любви к юбочкам и платьицам, но боюсь, что оружие мужчины давать столь нежным созданиям как-то не с руки. Нет, конечно, ты скажешь мне, что держала в руке иглу, и что твой муженек любил, когда ты с этой иголкой колдовала над его одеждой, но пойми…
Буран так гримасничал, что моряки один за другим заржали. Даже Фарри едва сдерживался от смеха.
– …Пойми, Фаллечка ты моя. Мужчину нужно радовать совсем другими талантами. Драться пусть будут либо профессионалы, как я, либо дурачки, как твоя подруженька Эди. – Буран знал, что его речь лишь развлечение для окружающих. И я знал, что это так.
Но почему-то меня задели его слова. Мелко, понимаю, глупо и при этом обидно.
Говорят, это хорошо, когда ты можешь посмеяться над собой. Согласен – весьма неплохо. Но только если над тобой больше никто в этот момент не смеется.
Именно из-за Бурана я так мало общался с Торосом. Сложно изо дня в день выдерживать поток недобрых шуток в свой адрес каждый раз, когда попадаешь на глаза остроязыкому Неприкасаемому. Меры тот не знал, а я лишь натянуто улыбался, словно разделяя его остроумие.
Может, мне не хватало смелости осадить бесноватого воина? Или же в сердце просыпалась мудрость, и я старался удержаться от нового конфликта? Буран хоть и сыпал ядом, но делал это как-то гармонично. С его языка срывались ранящие слова, но он не испытывал к цели острот какой-то особенной антипатии.
Ему просто было плевать на свою жертву.
Наверное, я обращал внимание на эти шутки, так как потихоньку забывал об ужасах прошлого. Человек вообще испытывает обиду, лишь когда его голова не занята чем-то более важным.
Что ж… Вскоре мне предстояло забыть о шутках Бурана…
Назад: Глава первая Богатые и счастливые
Дальше: Глава третья Самый Теплый День