Часть III
Надежда
Глава первая
Богатые и счастливые
Во многих историях приходит пора, когда мелодия бардеров стихает и рассказчик негромко говорит подвыпившим посетителям что-нибудь вроде «прошло несколько лет». Мне всегда было интересно, как же герой жил эти годы, чем дышал окружающий его мир. Я считал несправедливым это «прошло», будто моего любимца лишили нескольких лет жизни.
Теперь же мое мнение изменилось.
Что я могу рассказать о тех неделях, что балансировал между бредом и явью? Ничего. Обрывки образов, жар кабины лайара и проникающий снаружи мороз, когда мои товарищи забирались в тесное, пропахшее болезнью и нечистотами нутро однопалубного кораблика в желании отогреться. Белесые от холода брови, бороды; тихие, низкие голоса, раздающиеся будто с того света. Рокот двигателей, вой вьюги, постоянная тряска и черный омут беспамятства, что захватывал меня после каждого мимолетного пробуждения. Согбенная фигура у штурвала, промерзшее стекло с расчищенной снаружи смотровой щелью. Силуэт склонившегося надо мною Квана. Мерзкий привкус настоев, чудовищная слабость.
И боль. Много боли. Сама Пустыня мстила мне за что-то, подсовывая под траки корабля обломки льдин.
Фарри сказал, что тот путь во льдах, на броне лайара, был праздником для спасшихся матросов. Их не страшили всепроникающий мороз и неудобство поездки. Они радовались каждой мелочи, как дети – искусству иллюзионистов. Никто словно и не вспоминал жутких нескольких дней, предшествующих смерти «Звездочки». Корсары обсуждали, как будут тратить солидную долю, которая по ледовому закону должна была быть поделена между уцелевшими. Мертвец забрал корабельную казну и накопления покойного капитана, пообещав, что каждый получит все по чести. Деньги, по словам моего друга, выходили очень даже нешуточные.
Кровавые, но нешуточные.
Фарри рассказывал мне об этом с улыбкой светлых воспоминаний. Я завидовал его чувствам. Проклятое приключение залило мою душу беспросветным мраком, и мне кажется, окажись я на броне со всеми – это бы помогло прогнать его прочь. Избавиться от грызущих сердце сомнений. Правильно ли я все сделал? Не оказался ли я, именно я, виновником всех этих бед?
Получалось, что без меня им всем было бы лучше…
Я не хотел в это верить, и во мне бурлило желание довести начатое до конца, доставить компас тем, кто сможет хоть как-то насолить Черному капитану, разрушившему мою жизнь. Добрым, злым, плохим – не столь важно, лишь бы они смогли остановить Радага. Судьбы мира, древние легенды – пусть это будет что угодно, главное – оборвать череду несчастий, преследующих меня и людей рядом со мною.
Потом был Приют. Его я помню лучше. Комната в таверне (я даже не знал, был ли это «Лед и Пламя» или какой-то другой трактир) превратилась в лазарет с тремя ранеными людьми. Кван настоял, чтобы нам отвели большой номер, и обязательно с окном (иногда доктор закутывал нас в одеяла и впускал в теплое помещение свежий морозный воздух).
Я любил смотреть на улицу сквозь подмерзшее стекло. Полулежал-полусидел на подушках, до подбородка натянув одеяло, и часами разглядывал мир по ту сторону тепла. Вид из окна выходил на черную ратушу Приюта, ее купол искрился от снега, и над ним красовался герб «Китов и броненосцев». А дальше было только небо. Синее ли, затянутое тучами, или вспыхивающее ночными огнями – все равно. Там царил простор, там властвовали мороз и снег, а я лежал здесь, в тепле, под довольно чистым одеялом, и около моей кровати на железной тумбочке всегда был горячий отвар. Кван тщательно следил за тем, чтобы я своевременно пил эту, признаюсь, жутко неприятную на вкус гадость.
Живот болел постоянно, но после отвара становилось легче, и потому я охотно протягивал руку за теплой кружкой, не сводя глаз с вечности за окном и слушая хриплое дыхание соратника по лазарету. Топчан, отделяющий меня от окна, занимал Шон. Моряк, сломленный ужасом льдов, не приходил в сознание после того падения. Кван кормил его с помощью каких-то переплетенных трубок, игл и еще пары странных приспособлений, на которые я старался не смотреть. У меня были окно и множество мыслей.
У правой стены располагались койки Квана и Тороса. Порядок и хаос. Доктор всегда тщательным образом заправлял свою постель, подолгу выверяя, как лежит одеяло. Торос же, когда стал покидать комнату, сваливал все в груду у изголовья.
Кван запрещал мне разговаривать и попросил Неприкасаемого не отвлекать меня беседами. Молчун не спорил. Торос вообще большую часть времени спал, но когда бодрствовал – слушался заветов врача, будто тот был богом. Кван раненым волком смотрел на Фарри, который приходил ко мне поболтать. Как-то я слышал из коридора, как наш унылый врач объясняет моему другу, что если вдруг тот вздумает шутить, то пусть представит сначала, как из меня вываливаются внутренности через разошедшийся от смеха шов. Или как переваренная пища находит трещинку в сшитых кишках и попадает не туда, куда ей нужно, и начинает гнить.
Я покрылся липким потом, представляя себе такие последствия. На Фарри слова Квана тоже подействовали, он стал серьезен, осторожен и целую неделю держался очень отстраненно, тщательно сдерживаясь от лишних слов и заглядывая ко мне не так часто, как прежде.
Меня расстраивало такое поведение друга, потому что в тишине в голову лезли воспоминания. И все чаще я думал о Лайле. Так хотелось услышать ее голос. Закрыть глаза и представить все ее рассказы вживую. И может быть, коснуться ее руки, нежной, изящной и очень теплой.
Вот только я никак не мог нарисовать перед собой ее лицо, отчего-то вместо него постоянно всплывало личико той служанки, открывшей мне тайну женского тела. И от этого хотелось плакать. Образ восхитительной сказительницы, ради которой я терпел побои Эльма и часами пропадал в зимних улочках Снежной Шапки, – казался испорченным. Словно то предосудительное…
«…но восхитительное…»
…осквернило Лайлу.
Иногда мне снилась та девушка из Приюта, и мне не хотелось просыпаться. Почему-то ее образ не пострадал, и мне спокойнее было думать о проститутке из городка торговой гильдии, чем о Лайле. Было не так больно.
Мысли о служанке волновали меня, но при этом отталкивали своей пустотой.
Еще чаще мне снился компас. Он то пожирал мое тело, то его крали ледовые демоны, или отбирали простые люди. Я терял его – и рыдал от обиды. Я много раз погибал благодаря проклятой игрушке и просыпался в липком поту и со вздохом облегчения.
В часы бодрствования в голове неустанно крутились мысли о том, что же будет дальше. Теперь они перестали быть абстрактными. Слишком многое случилось со мною по вине чертова подарка Одноглазого.
Я очень хотел поговорить с Мертвецом, спросить, что он собирается делать дальше и как будет искать своих Добрых, затерянных во времени и Пустыне. Как он планирует использовать компас, и когда мы уже начнем путь в города Содружества.
Но наш мрачный союзник ни разу не появился в лазарете за все это время. Потому я смотрел в окно, обкусывал губы и бесполезно думал, перебирая возможные варианты дальнейших событий, спотыкаясь о щемящий сердце образ Лайлы и вспоминая глаза мертвых моряков там, на «Звездочке».
Говорят: многие безумцы начинают именно так. Думают о чем-то еще неизведанном, закрытом. Представляют события и реакции, которых еще не случилось. Представляют и реагируют на них сердцем. Уходят в своих поисках прочь от реальности.
Среди троих пациентов я оказался самым жалким. Самым беспомощным. Доктор две недели ночевал рядом с моим лежаком, вытаскивая меня из невидимых щупалец Темного бога. Ему как мог помогал Фарри. А других моряков я и не видел, кроме разве что Бурана, заглядывающего к своему товарищу и недобро поглядывающего на меня.
Унизительно положение человека, неспособного даже самому сходить по нужде и вынужденного ловить такие взгляды.
– Он считает, что ты сам виноват. Что ты ничего бы не смог сделать глупее, чем выбраться на лед сражаться с матерыми абордажниками.
Я молчал, памятуя наказы Квана, хотя считал, что все сделал правильно. Если бы не я – Волк, застреливший Скотти, прикончил бы и Саблю. Да и Эльм…
Не люблю вспоминать того момента. Этот ужас, перемешанный с невероятной болью. Ты словно оказался на гарпуне гигантского охотника, который приподнял свое орудие, желая взглянуть на добычу. И ты чувствуешь, как холодная сталь рвет тебя изнутри, как твои ноги отрываются от тверди, и от этого становится еще больнее. Мне казалось, что мои внутренности намотались на крюк Эльма, и в любой момент они, объятые паром от мороза, вывалятся на замерзший металл. Я не знаю, как мне удалось достать дальнобой капитана и прекратить страдания.
У меня ведь был выбор тогда, был. И лишь животная жажда жизни направила дуло на голову Гончей, а не на свою. Ту боль хотелось прервать любым способом.
Потом я пошел на поправку. На четвертую неделю даже смог встать и дойти до уборной самостоятельно. Вы не представляете, какое счастье мне довелось испытать в тот момент. Узкий, захламленный коридор, по которому я мог идти сам, казался самым прекрасным местом в мире. Придерживаясь за стены, чувствуя слабость ног и тянущую боль в животе, я едва не прослезился от радости. Я – живой, и моя хворь скоро окончательно останется в прошлом.
Когда же мне впервые удалось спуститься в общий зал, где собрались уцелевшие моряки «Звездочки», сидящие за одним столом пираты встретили мое появление искренней радостью. Фарри сидел на самом краю лавки, рядом с Саблей, и последний, увидев меня, грубо ткнул в плечо соседа слева и потребовал подвинуться.
Их длинный стол занимал центр залы, меж четырех извивающихся, отделанных красным деревом колонн. Над головами моряков мягко горели бирюзовые светильники. В темном углу, на небольшом постаменте, сидел преклонного возраста бардер. Тихая мелодия, то и дело прерывающаяся, удивительным образом проникала в самые удаленные уголки помещения. На стенах трактира висели головы волков и львов, под одной из них, неподалеку от коробки-тамбура, сгорбился одинокий постоялец. То ли моряк, то ли местный работник, он старательно разгрызал вареные кости и думал о чем-то приятном.
Спуск утомил меня. Странно, но мои ноги отказывались слушаться, и приходилось очень сосредоточенно следить за тем, куда предстоит шагнуть. Так что спуск по лестнице с третьего этажа был для меня маленьким подвигом, и реакция корсаров показалась хорошей наградой.
– Наш игрушечный Неприкасаемый! – воскликнул Три Гвоздя. – Добро пожаловать в реальный мир!
Я осторожно сел между Саблей и Фарри, чувствуя локти товарищей, и неосознанно сжался, желая затеряться в корсарском ужине. Моряки почувствовали мой настрой и лишь пару раз коснулись больного юнги в своих шутках.
Не помню, о чем шла речь. В плошке передо мной дымилась ароматная каша, в кружке остывал теплый кисель, а вокруг улыбались пираты. Сабля поддевал располневшего за эти недели Грэга, из души Полового сгинула ехидная тьма, и сейчас он беззлобно фыркал, пряча нос в кружке с элем. Три Гвоздя с набитым ртом смеялся над шутками приятеля. Неприкасаемые сосредоточенно поглощали вареные овощи с мясом, и возродившийся Буран то и дело отрывался от трапезы, чтобы хлестануть кого-нибудь из пиратов остротой. Крюкомет прятал в отросшей бороде улыбку.
Свободные, живые, выбравшиеся из ледяного ада и потерявшие друзей. Я не мог не думать о тех, кто остался там, среди торосов. Не предается ли память ушедших радостью тех, кому повезло больше? Снится ли уцелевшим вой зверодемонов и хохот безумного шамана?
Во главе стола сидел Мертвец и безразлично пережевывал кусок мяса. Вид у него был такой, словно сын Добрых находился совсем в другом мире, и сложно сказать, нравилось ему там или нет. Он перехватил мой взгляд, и я напрягся, пытаясь распознать чувства бывшего первого помощника «Звездочки».
Пустота. Ничего. Лишь глаза стали еще темнее, чем раньше.
Только один вопрос я задал в тот ужин. Тихо, так, чтобы никто, кроме Фарри, его не услышал:
– А где Айз?
– Он в первую неделю устроился коком на гильдейский корабль и ушел из Приюта, – удивился Фарри. – Я был уверен, что говорил тебе об этом!
Почему-то я расстроился. Мы все-таки пережили очень непростое приключение, и корсары стали мне как братья. Лысый кок не был исключением.
Впрочем, понятно, почему мастер Айз предпочел встать к чужой плите. Я бы и сам с удовольствием выбросил из головы зверодемонов и бешеного Эльма. Было очень непросто, при взгляде на уцелевших моряков «Звездочки», не возвращаться в неприятные воспоминания.
Каждый выбирает свое.
Фарри знал о том, как я хочу поговорить с Мертвецом. Сам он не решался беспокоить угрюмого пирата, пока я был прикован к койке, но сегодня ситуация изменилась. Мой друг ерзал весь ужин, изнемогая от желания наконец-то приступить к нашему старому плану. Компас. Барроухельм. Лунар. Маршрут, то и дело прерывающийся злою волею судьбы.
Так что, когда ужин закончился, мой друг толкнул меня локтем и кивнул на уходящего прочь первого помощника.
– У нас есть шанс, – сказал Фарри. – Он сейчас опять запрется у себя и будет торчать там до ночи. Потом уйдет.
– Куда?
– Не знаю, это ты любитель побегать по ночным улочкам за странными людьми, – беззлобно улыбнулся мой приятель. За месяц он отъелся, и лицо его стало чуточку шире. – Ну так что, поговорим?
– Думаешь, он станет с нами разговаривать?
– Почему нет? Ты же помнишь, как он у нас компас отобрал. Ну, тогда. Помнишь?
– Может быть, он передумал? Столько всего случилось, корабля больше нет.
– Тем более нужно поговорить, Эд! Я извелся весь! У нас хватит монет, чтобы прибиться к кому-нибудь из гильдейских кораблей пассажирами. Там всем будет наплевать, что у тебя под одеждой, – с намеком на свою татуировку проговорил Фарри. – Нужно что-то делать! Ты вон уже можешь ходить! Еще неделя-другая – и отправимся в поход! Даже если Мертвец передумал, мы ведь и сами сможем! У нас такие деньжищи, Эд! Просто нужно начать, а дальше пойдет само!
Я кивнул:
– Идем!
Подниматься по гудящей металлическими ступенями лестнице оказалось сложнее, чем я думал. Если уж спуск был непростым, то подъем… Мертвец жил на втором этаже, но уже где-то на половине пролета я остановился, переводя дух и вцепившись в крепкие поручни. В животе заныло, на лбу выступил холодный пот. Болезненная слабость злила и обижала меня. Так хотелось стать тем, кем я был раньше. Полноценным, сильным. И чтобы не болел живот.
Внизу, в пустом зале трактира, освещенном десятком бирюзовых шаманских фонарей, прошла служанка, убирая посуду с нашего стола. Я опять вспомнил о той красавице изо «Льда и Пламени». Бардер отставил в сторону инструмент и теперь держал на коленях горшочек, из которого вылавливал куски вареного мяса.
Фарри терпеливо ждал, пока я приду в себя. Он заботливо придерживал меня за левый локоть.
– Ненавижу Эльма, – с сипом вырвалось из груди.
– Ему больше досталось, – хмыкнул мой друг.
– Он точно мертв?
– Мертвее не бывает, Эд. Я проверил.
– А Зиан?
– Три Гвоздя сжег его труп, все в порядке. Ну, ты как?
Собравшись с силами, цепляясь за отполированные и темные от времени перила, я двинулся на штурм лестницы.
Мертвец открыл нам не сразу. Фарри несколько раз постучал, и от его азарта с каждым стуком отваливались целые куски, обнажая расстроенную душу. Но наконец дверь отворилась. Первый помощник равнодушно посмотрел на нас:
– Что?
За его спиной царила тьма. Первый помощник выбрал себе комнату без окна и, видимо, даже не зажигал лампадки. От фонаря в коридоре свет падал на скомканную простыню на кровати Мертвеца.
– Я бы хотел поговорить, – произнес я.
– Зачем?
Сердце замерло. Неужели он передумал? Неужели единственный человек, заинтересованный в судьбе компаса и способный нам помочь, передумал?
– Компас, – сказал я.
Мертвец кивнул.
– Заходите, – безразлично промолвил он и пропустил нас внутрь.
Мы вошли в комнату, ощущая, что здесь прохладнее, чем в коридоре. Первый помощник безмолвно зажег лампадку, закрыл дверь и водрузил светильник на небольшой столик у печи. Здесь было тесно, очень тесно после «лазарета». Кровать у стены, упирающаяся в противоположные края комнатки. Печка и столик у изголовья. Шкафчик над койкой. Робкий огонек лишь обозначал скромное убранство, выдергивая его из объятий темноты.
– Садись. – Мертвец сдернул с кровати одеяло, повернулся боком, чтобы не задеть кого-то из нас, и протиснулся в угол. Я устроился на жесткой койке, наблюдая за тем, как мужчина достает из темноты складной металлический стул.
Некоторое время мы трое молчали. Я надеялся, что Мертвец начнет первым. Фарри ждал, что заговорю либо я, либо первый помощник. А сам пират… Светлый бог, знать бы, о чем он думает! Во мне назревала речь, которую я много раз проговаривал, пока смотрел в окно своей комнаты и думал о будущем. Слова, что были подобраны, придуманы, перепутались между собой и частично вылетели из головы. От этого на душе стало совсем мерзко.
«Ты сам не знаешь, чего хочешь».
– Я вижу, что ты идешь на поправку, – нарушил тишину Мертвец.
– Вы не передумали? Мы собираемся через пару недель купить местечко на каком-нибудь из ледоходов гильдии, – выпалил я и почувствовал себя увереннее. За моими плечами словно выросли крылья.
– Конечно, может быть, придется подождать корабль, но я смогу договориться! – тут же поддержал меня Фарри.
Мертвец с непроницаемым лицом посмотрел сначала на меня, потом на Фарри.
– Мы сидим в Приюте, ожидая, когда Торос и юнга смогут продолжить путешествие. Кван заверил меня, что тряски на лайаре едва не хватило, чтобы добить вас обоих, – холодно заметил он. – Поэтому я спрашиваю – что это за «мы»? И куда это «мы» собираемся?
– Я подумал, может быть, вы передумали. – Крылья мигом опали.
– Передумал? – не понял Мертвец, и тут в его голос проникли эмоции. – Передумал?! После всего, что пришлось сделать, – передумал?! Ты в своем уме, щенок?
Он вздрогнул, выпрямился и продолжил уже как прежний человек-лед:
– Я договорился о продаже «Звездочки». Гильдейские заберут ее за полцены, но это тоже очень неплохие деньги. В моих планах отправиться в Содружество, как только Кван разрешит вас перевозить. Шона я заберу с собой, в блуждающих городах есть заведения, где ему могут помочь. На общем совете команда решила, что последует за мной. Неприкасаемые тоже. Буран сказал, что контракт с капитаном перешел ко мне, и теперь они меня охраняют. Юнги же сообщают, что я передумал. Что они собираются искать корабль, будто бы столь же важны для нашей миссии, как старина Айз.
Мертвец говорил как обычно, без чувств и эмоций, словно зачитывал из книги совершенно неинтересный ему текст. Глаза моряка поблескивали от огонька лампадки, и тень обостряла нос пирата, раскрашивала грубое лицо зловещими красками.
Я чувствовал на сердце вспышку его злости.
– Простите, мастер Мертвец. – Мне стало стыдно. Они ведь действительно могли продолжить жить дальше без меня. Первый помощник и вовсе мог прикончить нас обоих ради компаса.
Корсар отстраненно кивнул, словно подтверждая мои мысли. Я подобрался, не сводя с него взгляда.
«Драный демон, что же за мысли у тебя, Эд. Ты стал совсем дурным человеком».
– Как мы найдем Добрых? – спросил Фарри. Он сел на кровать рядом со мной и не сводил с Мертвеца любопытного взгляда. Мой друг даже виду не подал, что его как-то задели слова первого помощника.
– Еще не знаю. Прошло много лет с тех пор, как я видел кого-то из них. Не рассчитывайте на… на них. Добрые уже не те, что были когда-то раньше. Черные капитаны выбили очень многих, а те, кто уцелел… Эти чаще заняты высокомерным недоверием друг к другу, чем какими-то полезными делами.
– Добрые воюют с Черными, да? – Фарри подался чуть вперед. – Все еще воюют?
Мертвец безразлично ответил:
– Давно уже не воюют. Добрые пытаются выжить. Изображают из себя спасителей рода человеческого, но совершенно бесполезны. Мой отец держался от них подальше.
Фарри недоверчиво улыбнулся: энтузиазм его начал стихать.
– Но Добрые разные, – словно заметил это Мертвец и решил поддержать моего друга. – Содружество, наверное, последний оплот ордена, где некоторые капитаны даже признают свою связь с Добрыми. Самые смелые, самые глупые. Я слышал, что губернатор одного из блуждающих городов – Добрый. Вот только раз слышал я, значит, слышали и люди черных капитанов. Вряд ли сейчас хоть кто-то из них жив.
– Почему?
– Капитаны помнят старые обиды. Власть в Пустыне давно уже находится у них или у их людей. Деньги, власть, сила и отсутствие принципов. Что им могут противопоставить разрозненные Добряки? Только игру в сопротивление. Мой отец говорил, что даже рассказать миру о черных капитанах, настоящих, живых – бесполезная затея. Никто не поверит. Поднимут на смех. Будут потом заливаться выпивкой в трактире и рассказывать всем о «сумасшедшем». Пока эти слова не услышит кто-то из агентов Черных и в дом к добряку-дураку не придут наемники капитанов.
– Разве все так плохо?
– Нет, – покачал головой Мертвец. – Наверное, нет. Содружество… Я давно не был в тех краях. Давно ничего не знаю. Все могло сто раз перемениться. В этом году я слушал песню одного сказителя о том, как в бродячих городах отлавливают слуг черных капитанов и вешают их на центральных площадях. Кто знает, я ведь не всеведущ. Может быть, что-то изменилось?
В словах его была жизнь, в голосе же – нет.
– И компас может помочь им. Я уверен.
Что-то изменилось в сердце Мертвеца.
– Компас может пролить свет на дела гильдии «Стражи Границ» и посланников Берега. Компас многое может изменить.
– Почему?
– Говорят, «Стражи Границ» владеют огромными территориями у самого Южного Круга. Оттуда к нам идет древесина, зерно. Я не слышал ни об одном капитане, добравшемся до их земель и вернувшемся обратно. Гильдейские свято хранят секреты, и живых нет, чтобы рассказать о них.
Я искренне не понимал, к чему он, но чувствовалось, как потянулось что-то в душе Мертвеца вдаль. Прочь от черноты, поселившейся в сердце моряка.
– За Южным Кругом есть земли. Оттуда к нам идут баржи «Стражей». Туда отправляются их корабли с железным лесом. Иначе не может быть. Никто не способен обеспечить весь север редкими продуктами. Нет у нас стольких теплиц! Компас наверняка указывает на проход через Круг. Я не верю в сказки о духе Царна. Жизнь… Она совсем не связана с легендами и преданиями. Любое чудо лишь инструмент.
– А что такое этот Круг? – спросил я.
– Да брось, Эд, все об этом знают! – удивился Фарри. – Этой преградой Светлый бог отгородил мир от Темного! Кто сунется в запретные места, тот сгниет заживо.
– Нет, Фарри, я к тому – что если и Круг это инструмент?
– Творение черных капитанов, – тихо, будто эхом, произнес Мертвец. – Я думал об этом. Они многое знают как в технике, так и в магии. Их изобретения всегда заключают в себе обе стороны материи. Они всегда имеют понятные законы управления.
Из безмолвного нутра пирата вдруг пробился восторженный подросток. Ребенок, скрывающийся под броней сурового корсара.
– Все связано. Даже то, что нас настигла Ледовая Гончая, – логично. У них был закон, правило, возможность найти нас.
Я похолодел. Компас. Фарри! Мы же как-то его включили.
Сбиваясь, я попытался объяснить это товарищам, но Мертвец жестом оборвал мои жалкие попытки:
– Я нашел, как это было включено и как это выключается. Можешь не беспокоиться, я отключил путеводный механизм. Ты не говорил ему?
Фарри мотнул головой.
– Хорошо. Чем меньше людей будет знать о нашей истинной цели, тем лучше. Я бы не хотел посвящать в планы кого-то еще. Потому что…
Юноша в сердце Мертвеца вдруг исчез. Первый помощник резко насупился, сузил глаза и вновь обратился в камень.
– Мы отправимся, как только Кван решит, что вы выдержите дорогу. Что-то еще хотите спросить?
Мы с Фарри переглянулись.
– Кто убил капитана? – вдруг спросил я.
Боль Мертвеца рванула сердце так, что только чудом крик не сорвался с моих губ.
– Мы обсуждали это, – ровным голосом ответил сын Добрых. – Это был Волк. Старик всегда метил на место капитана – скорее всего, он и приказал своему верному псу застрелить Дувала.
– Простите, – проговорил я. – Простите…
– Я разве не говорил тебе об этом? – удивился Фарри. – Я был уверен, что говорил.
Мы оставили Мертвеца наедине с собой.
Наверное, не надо было так с ним поступать…
