ГЛАВА 4

Вини саксы врага или природу, но все бритты, кто желал уйти, ушли. Надвигающиеся саксы идут по враждебной территории, пусть и замиренной. И если храбрецы вступают в бой, поднимая диведские значки, то люди поосмотрительней, не надеясь на мелких правителей и непрочные земляные крепости, хватают семьи в охапку и подаются на запад. Что будет, если Хвикке решат чуть-чуть нарушить договор, жители приграничных земель представляют себе слишком хорошо. По счастью, войско Хвикке еле ползет. Обоз, запряженный волами, постоянные стычки охранения с диведцами и мерсийцами, настолько жаркие, что время от времени приходится разворачивать в боевой порядок часть основных сил, никак не прибавляют хода. А завалы на дорогах? А сожженные мосты — рек много, и все поперек пути. И где поначалу взятый саксами неплохой темп в полтора десятка миль за сутки? Черепашье ползание, да и только. Попытка решить дело кавалерийским сражением закончилась плохо — и виной тому оказались мерсийцы. Те самые посольские два десятка, в пользе которых сомневался король Гулидиен. Воины, выросшие и возмужавшие во время непрерывной войны с Нортумбрией, не знавшие ни дня мира. А их противник, хоть и превосходил числом, да вдосталь нахватался стрел и дротиков от камбрийцев. Которые, дав врагу увязнуть, навалились со всех сторон — и вот тут сказались стремена. Удары рыцарей Диведа оказались куда сильней и смертоноснее обычного, а сами всадники не боялись вывалиться из седла, что сплошь и рядом происходило с уэссексцами. Тут не спасают никакие кольчуги: спешенные не в состоянии противостоять конным атакам без строя. Бежало не больше трети. Головы прочих были отрублены и аккуратно сложены пирамидкой на пути армии. Для поднятия супостату боевого духа. Доспехи достались пополняющим отряд добровольцам. Принц Рис, когда выкупал брони у взявших трофеи стрелой и копьем воинов, вздыхал совсем как скупая сида — но дело того стоило. Тем, кто собирался сражаться копьем и топором, они были нужней, чем лучникам. Получившуюся «полурыцарскую» конницу присоединили к мерсийцам. Вскоре пополнения значительно превзошли числом изначальный отряд, и граф Окта оказался командиром не столько мерсийцев, сколько западнокамбрийских бойцов.

За спинами отряда и происходил очередной исход. Как пытались себя уверить камбрийцы — временный.

Если бы карабкающийся по горным тропинкам Эмилий знал, каково придется Немайн на дороге, живо прекратил бы ворчать под нос о несправедливостях судьбы. Тем более что мог бы и догадаться. С его-то опытом!

Римская дорога покрылась густой массой из повозок, людей и скота, медленно смещающейся на запад. Через которую, как ни старайся, пройти можно только узкой ниткой, по обочине. С колесницами же совсем беда. Немайн, такого никак не ожидавшая, вслух изумилась. Мол, никак не думала, что в Глиусинге, да и восточном Диведе, столько людей. И с ней согласилась половина старожилов.

— Это ведь только часть, — вдумчиво рассуждает Ивор, выглядящий в седле и доспехах моложе, — правда, большая. Кое-кто подался на север, в Брихейниог. Ну, это у кого где родня. Не забывай, у нас не Ирландия, земли клана с землями королевства не совпадают. Потому и идут — к родне. И это очень хорошо. Случись что — помогут держать стены.

Немайн старательно поддакивает. А в голове переплетаются мычание и детский плач, скрип колес, ржание и ругательства, сливаются в песню горя и страха. Песня-стон чуть притихает, когда вблизи показывается знамя маленькой армии с диковинным черным зверем, обнявшим древко. В глазах загорается надежда. Войско идет под красным знаменем Камбрии. Идет навстречу. Этого довольно, чтоб его пропускали. А шеи беженцев поворачиваются, взгляды не хотят отпускать невиданную столетиями боевую колесницу, о которой ходило столько слухов, да треугольные уши, торчащие из-под римского шлема воительницы. Сидящей почему-то в другой, обозной, повозке. Слух доносил из общего гвалта: «И коней у рыцарей два — один для похода, другой для боя». «Неметона! Неметона идет на саксов!» Слухи о явлении старой богини ходили по Камбрии давно. В другое время ее Дикой Охоты боялись бы. Но теперь все чаще звучит, и все чаще — громко: «От Гвина не уйти, Неметону — не разбить!» Это значит — чем быстрее волшебная армия доберется до врага, тем меньше поляжет добрых бриттов! И безропотно валятся с моста телеги с пожитками — чему изрядно помогает немедленно вручаемая расписка крещеной богини, любое содержимое пробки заталкивается с обочины в лес да топь. А люди стараются помочь. Протащить. Протолкнуть. Пройти на восток.

Но при том глазеют на ушастую фигурку в колеснице. И когда встречают взгляд серых глаз — или свои опускают, чтобы уныло брести дальше на запад, или припоминают, что на поясе висит оружие, а под седлом — добрый конь. И чем больше людей поможет Неметоне, тем хуже придется врагу. Короткое прощание с родичами, если те рядом. Попытка пристроиться в хвост колонне. Потому как единственный отряд, готовый принять пополнение, плелся позади трехосных, как у Кухулина, колесниц обоза.

Аннонцы нетвердо сидят в седлах, да и к стременам пока не привыкли. Потому включить их в ряды гленского ополчения оказалось невозможным. Но пятеро хороших лучников никогда не вредили войску. Разумеется, они спросили командира — стоит ли принимать в ряды верхних неумех.

— Да, — отрезала Нион голосом богини. — Мы никого не отталкиваем. Даже пеших. Слабые отстанут. Неумелые погибнут. Достойные — победят.

Сначала она просто хотела увеличить маленькое свое войско. И совсем-совсем не ждала трудностей. Где пять человек — там и семь. И десять…

А где десять — там и сто. Родня цепляется за родню, и стихийная мобилизация нарастает, как снежный ком. Скоро Нион пришлось задуматься о том, чем кормить всю свою ораву. Чью ж еще? Богиня в голове молчала. Богиня в колеснице выслушала бегущую рядом с бортиком пророчицу.

— Первый привал — без проблем. Не зря запас заложили. Сразу от магазина отправим гонца к Эмилию — пусть пополнит следующие. А то вдруг твоя армия станет больше моей?

— Моя армия — часть твоей, — отрезала Луковка, — как я — часть тебя.

На ее лице замерло недоумение, подобное попытке понять глупую, неуместную шутку. Пришлось надавать советов и указаний, подбодрить — и отпустить обратно в хвост довольную и веселую.

Если б эти части хоть толику любопытства на себя отвлекали! Общее внимание Немайн снесла бы куда спокойней, если бы считала свой внешний вид хоть чуточку менее дурацким. И неважно, что шелковые ленточки на ушах оказались неизбежны и необходимы. Совершенно так же, как шарф на шее. Без них нежная кожа быстро натирается о вырез шлема. Пришлось набросить на уши широкие тканые петли, завязать… Вот теперь — шлем снят, а кончики лент вьются на легком ветру, путаясь с короткими красными прядями. Выглядит легкомысленно, зато можно крутить ушами, сколько душе угодно, и все слышать.

Когда к полудню до первого магазина добраться не удалось, стало ясно — сроки придется сместить. За счет отдыха. Иначе никак, все рассчитано. Немайн решила отказаться от намерения поспать в колеснице — вместо этого, показывая армии пример бодрости, стояла столбиком. Чем привлекала еще больше внимания. Время от времени отвлекалась, оглядывая доски, на которых ученицы играли странную партию: позиции обозначают поселения выше по реке, магазины, переходы по дороге или реке. Фишки — войска, речные кораблики, скорее напоминающие лодки, продовольствие, военные припасы. Если бы не пополнение, мозаику можно считать в целом разложенной — но приходят новые люди, много людей, и следует дать новые распоряжения и указания.

А заодно продолжить планирование — в расчете на победу, на поражение, на стояние армий друг против друга.

— Стояние нам выгодно, — говорила Немайн ученицам, — а саксам — нет. Мы подтянем еще силы, снабжение наладим, если надо. Зато саксам ни фуража, ни продовольствия взять неоткуда! Кроме собственного обоза.

Дорога становилась все более забитой. Наконец Немайн, тяжело вздохнув, признала: все планы на кампанию пошли прахом. Подвел образ отличной римской дороги — и недооценка числа беженцев. Нет, она-то успеет. Но пешая армия северных соседей, с большим обозом, не меньше, чем пара подвод на десяток бойцов, встретив встречный поток людей, к сражению опоздает безнадежно. Значит, Гулидиену — и ей — придется встречать саксов не равными силами, но в два раза меньшими. Что ж, как говорит Ивор, и не такое случается. Место выбрали хорошее. Резервная позиция — на несколько миль западнее. Но туда нет римской дороги с севера. Тогда под полновесный удар всей силы саксов попадет уже войско Кейндрих. Гораздо более слабое. У них шансов выстоять вовсе нет. Вот и приходится думать да шипеть, как змея, которой на хвост наступили.

— Ладно, — мысли катились лавиной, и следовало отлить их в хоть какую-то форму, — ладно. И ведь на западный берег не отойти! Придется принимать бой, имея за спиной реку и болото, что вдоль берега. Мост, похоже, лучше перед боем сжечь. Чтоб не было искушения к бегству. Все равно снабжение пойдет по реке. Оборона. Большого вала насыпать не успеем, да и отдохнуть нужно. Частокол между валом города-форта и лесом Гулидиен и без меня поставит. Надо же прикрыть лагерь! Что не особо и поможет. Римский форт стар и мал. И вообще, сейчас он скорее напоминает обычный камбрийский городок. Туда не спрятаться и не продержаться. Что-то я упускаю…

— Майни, ты говорила, что земля будет на нашей стороне!

Сестра богини в сверкающей броне привлекает не меньше взглядов, чем сама Немайн. А еще — чего не знают ни Анна, ни Немайн — она их охраняет. Ведь если саксы достаточно хитры, они могут подмешать в эту толпу человека с самострелом. Так Харальд сказал и отправился расчищать дорогу. Вот и приходится вполуха впитывать мудрость, а остальными чувствами следить, что вокруг происходит. Но теперь можно и о непонятном спросить. Потому как Харальд снова рядом. Только-только сменился из передних рядов. Которым приходится тяжелее всего. Именно им пробиваться через толпу. И исполнять приказ: темп превыше всего.

— Если бы земля… А там за спиной болото! Строй, значит, в нитку — через дорогу, от леса до города, и никакого движения сзади! Всего счастья, что не обойдут.

— А что такое болото? — вопросила спереди правящая колесницей Анна. Ей приходилось малость полегче, чем всадникам — вперед, в самое месиво, колесницы не лезли. — Земля и вода. Ты же с водой возиться обожаешь! Это ведь твое! С ней должно быть проще.

— Вода лишняя, — отрезала Немайн. — Не нужна там вода!

— Вот и отлично. Уговори ее уйти!

И замерла, ожидая. Все-таки Неметона — богиня только проточных вод. Вдруг гнилая вода не ее епархия? Сида открыла было рот — возразить. И осеклась. А потом расплылась в улыбке. Совершенно дурацкой, несмотря на длинноватые клыки.

— Спа-а-асибо, Анна Ивановна, — протянула.

Ведьма пожала плечами. К новому титулованию она привыкла — сида объяснила, что подобное употребление имени означает у народа холмов особое уважение. А вот «спасибо» — просто вежливость, благодарности она совершенно не заслужила, напомнив очевидное. Зато вызнала то, что и сама Немайн позабыла. И не рассказала бы. Если же заодно и саксам не поздоровится — совсем славно. Теперь можно спокойно ждать, пока наставница не займется воплощением задуманного. Если ты Анна Ивановна, конечно. А если — Эйра, которой все нужно знать вчера? Тогда ты немедленно лезешь к треугольному уху, шепчешь:

— Придумала?

— Точно. Теперь главное — успеть. Лопаты Эмилий доставит. Как хорошо, что я попросила две тысячи лопат! Как жаль, что не три!

— Ожидается работа? Я понимаю, заклинание будет большое, придется помогать? — интересуется Ивор, возле штабной повозки становится тесновато. — Мы не против.

— Но как к этому отнесутся остальные? Не мои войска?

— Без восторгов, — соглашается Ивор. — Но будут еще жители самого Кер-Нида. Которые захотят отстоять город. И ради этого лопатами помашут в охотку. Готов поспорить — они и так укрепляют вал, подновляют частокол, строят баррикады…

— Их мало, — отмахивается рукой Немайн, — сколько там людей останется? Сотни три?

— Полтысячи, не меньше.

— Все равно — мало.

— А остальным воинам хочется жить. И славы. И добычи. И… Интересно им будет.

Последнее означает — проблемы нет. Хотя ворчать и будут, но незло и больше для порядка.

Теперь, когда стало ясно, что делать, сон навалился с новой силой — глаза слипались. Немайн пожалела, что придумала торсионные веревочные рессоры — швыряй и дергай колесницу, как древние бриттские, стало б совсем не до сна.

Но что там, впереди? Сквозь сетку голых ветвей белеют паруса шатров! Вот и яичный, ошкуренных бревен, сруб блокгауза. На крыше, на шесте, ловит ветер раззявленной пастью узкий красный дракончик. Общекамбрийский символ. Посты на мосту, пытающиеся регулировать движение толпы. Одна из девочек Нион машет руками и радостно что-то орет — такой гвалт вокруг, что слов и сиде не разобрать. Эмилий руки сложил на груди, мрачен, как туча. Уже знает о пополнении, поэтому озабочен — продажные запасы многих кланов вычерпаны до донышка, пришлось выбирать: или упирать на патриотизм, а заодно платить втридорога, или организовывать волок. Это деньги, которые пока есть, и люди, которых взять попросту неоткуда. Ничего, вывернулся! Теперь Эйлет верх Дэффид налаживает волоки между Туи и Нитом.

— Она потребовала треть для клана и четверть для себя лично, — сообщил Эмилий, — остальное мое и короля. Если ты выбьешь из Гулидиена привилегию. Зимний путь нужен. Даже в мирное время.

— Лучше корабли нормальные строить, — буркнула Немайн, — которые не тонут зимой. Но — пусть будут и волоки… Постараюсь. Как сестра-то, справляется?

— Лучше, чем я ожидал. — Тень забот и усталости на мгновение покинула лицо римлянина. — Местами лучше, чем я…

Долг сильней сна, злей голода. Немайн вдвойне привычно — как по стройке, пробежалась по лагерю: так поступал некогда Клирик, так и сама по новому городу носилась. Короткие вопросы: как устроены, хороша ли пища, есть ли больные, и напоминания: времени мало, отдыхайте, не отвлекайтесь на мелкие дела, все должны сделать римлянин и Эйлет. Вы же ее знаете! Не подведет. Машинально цапнутый из котла кусок. Проверки сида в мыслях не держала. Но удержаться не было сил. Ложка-другая — и все, людей объедать нельзя, а желудку чуть полегчало, ведь он невелик. Когда ноги принесли в свой шатер, оказалось — сыта. Закрыла глаза — почувствовала, трясут. Перед распахнувшимися глазами — знакомый носик. Чуточку островатый для японки. Темные косы вдоль щек. Тьма глаз, веселых и серьезных сразу. Нион. Луковка.

— Вставай!

— Уже выступаем?

Глаза разлепились, а уши не совсем. Словно ватой набиты. Вот и рожков к выступлению не слышно.

— Нет, но стража минула. Четыре часа. Тебе же больше нельзя… Гейс!

Как хорошо было на дромоне, без умных пророчиц! Но Луковка права. В войске достаточно ирландцев, чтобы уважать их обычаи. Да и камбрийцы воспримут нарушение ограничения Хранительницей как дурное предзнаменование. Значит, всем дрыхнуть еще пару часов, а Немайн нельзя? А не надо было быть дурой, когда договаривалась с подданными…

Зато есть повод — и время — проверить посты. Спящих нет? И на том спасибо. Теперь найти местечко, укромное, но заметное остальным, и рассчитать давешнюю придумку хотя бы приблизительно. Достаточно ли сил? Хватит ли времени? Люди, лопаты, кубометры. И часы. Часы, которые кто-то, совсем недалеко, покупает кровью, скупо стараясь подсунуть судьбе вражескую…

Но только перо потянулось к пергаменту, с дороги донесся детский крик. «Голодный», — шепнуло что-то внутри. Сразу вспомнился маленький. Может, ее сокровище тоже плачет. Пусть и на родные руки оставлено, но и родные — не свои. И та же Нарин. Раз отдала ребенка, что с нее станется на другой?

— Не плачь, мой маленький, — прошептала Немайн. — Мама только отгонит злых вражин от порога. И сразу вернется…

Эмилия во сне никто не ограничивал, а дремать в седле — невелика наука. На этот раз он ехал — слава Господу! — по настоящей римской дороге. Для того чтобы проинспектировать — вот именно! — настоящий римский магазин. Впереди — свои, позади — свои, на дороге людно, но не так густо, как днем. Опять же рядом все, кто должен опередить армию и помочь ей быстро и удобно отобедать. Можно бы и поклевать носом. Никакого ущерба чести — потому как опального чиновника Эмилия на деле-то и нет, а есть личина, которая со временем исчезнет в тартарары. Пусть ее и зовут так же, как и самого разведчика.

Иное дело — мысли. Голова пухнет! Вовсе не от проблем снабжения — эти-то, по сути, уже решены, и наемному интенданту остается только контроль за исполнением да оперативные поправки, вносимые разрастанием ополчения. За сутки перехода к армии Глентуи пристало больше полутора сотен человек. Отстало — сорок два. Непонятная девица, крутящаяся при базилиссе, Луковка, всех переписывает на каждой остановке. Толковая. Благодаря записям можно представить, что произойдет на следующем переходе. А значит, наскоро прикинуть, сколько и чего понадобится, да какой запас взять сверху. Мелькали даже идеи о том, как потом переправить вдогон армии излишки. Римлянин улыбнулся: да всю эту рутину он может переделать, не просыпаясь.

Покоя не дает оружие, виденное на поясе базилиссы. Одно к одному — славянское имя приемыша, камнемет, рассуждения о Дунае. Теперь вот и кривой меч, получивший прозвище, схожее со славянским словом, обозначающим кровь. Изо всех соседей Рима таким оружием пользовался только один народ. Авары. Те самые, которые возглавляли славянские орды, затопившие балканскую часть империи. Те самые, отвратить которых от стен Константинополя смогло только чудо. Потому что стены они уже разнесли в щебенку! Те, что во время очередной осады на Пасху пропустили в голодающую Солунь обозы — вроде как поздравили. Это язычники! Солунцы ждали подвоха. Не оказалось! Ни спрятанных воинов, ни яда, ни заразы. Авары, что сидят на дунайской торговле и получают от нее гораздо больше, чем платит откупающаяся от набегов империя. Мир же с таким соседом недешев, особенно когда другие границы не просто пылают — несутся к столице, как пожар в поле. То-то Немайн, как она себя зовет, все твердит, что платить дань нельзя никому и никогда. Начиналось-то с сущих медяков… Те самые, чей каган Баян стал регентом империи при малолетнем сыне Ираклия — как раз тогда, когда тот отправился в свой персидский поход. И чей данник, болгарский хан, был назначен наблюдать за передачей власти после смерти императора. С ханом император и породниться был не против, старшую дочь в жены наследнику предлагал. Сговорились, багрянородная выехала — да тут у болгар случилась усобица… Тут вам и свадьба, и гарантии, и вспомогательные силы против славян! Только свист кривых мечей да арканов у низовий Дуная — теперь болгарам своих невест пристроить некуда.

А багрянородная была слаба здоровьем, да вскоре после неудачного путешествия своего умерла. Эмилий хмыкнул. Слухи и эту смерть приписывали Мартине. Вот уж не в ее стиле деяние. О, как рвал на себе волосы начальник разведки, когда зачитали завещание, назначавшее вдовствующую императрицу регентшей! Боялся, что та пойдет по стопам Юстиниана и отменит разведку в принципе.

Эмилий оглянулся, словно мог рассмотреть августу за несколько миль и сквозь полдесятка холмов. Кривой клинок. Осадные машины. Имена. Уж не ее ли готовили в невесты степняку? Если так — зря. Такую не стыдно и на собственный трон. А что женщины, по римской традиции, не допускаются к власти, так традицию можно и обойти. Или проще — сломать. Вот только сама августа заниматься этим не хочет. Ей проще построить новую империю и новую традицию.

Нашла провинцию, отпавшую после очередной гражданской войны лет двести назад, да так и не возвращенную. И теперь решает все те же вопросы, что и в Константинополе пришлось бы. Пополнение казны. Торговля. Разбойники. Варвары на границах. И пока справляется.

Пела Немайн теперь только во сне. Увы, и в снах сосредоточиться на упражнениях для укрепления голоса не удалось. Сперва Немайн попыталась выбраться в музеи, но самые интересные залы оказались на реставрации, пришлось пялиться на экспонаты, которые она и так хорошо помнила. Впрочем, несколько мелких деталюшек сида все-таки подсмотрела. Например, подъемные шверты на бортах модели голландской херрен-яхты. Для суденышка, ходящего и по морям, и по рекам, самое оно.

Всякая польза от прогулки в Петродворец прервалась у знаменитого фонтана, где вместо Самсона, разрывающего пасть льву, довелось увидеть «БелАЗ», разрывающий кардан «Катерпиллеру». «Призрак» назвал сию кошмарину дивным образчиком конструктивизма, бегал вокруг, охал, ахал, да так, что забыл накормить даму пирожными — сладкими, и критикой — кислой с горчинкой. Слушать его оду конструктивизму и футуризму пришлось до самого пробуждения!

На этот раз, однако, стоило смежить веки — и перед Немайн встал консерваторский класс. А время исчезло! До тех пор, пока не отворилась дверь и не заглянул сухопарый седовласый джентльмен. Замдекана.

— Мы пошли вам навстречу, — сообщил, невозмутимо дослушав очередную невысокую — «у тебя проседает середина, девочка! Ее и тренируй» — трель. — Тем более расписание позволяет. Так что вместо фортепиано теперь будете ходить на арфу. Кстати, если вы намерены петь ирландскую и валлийскую народную музыку, сразу разочарую. Современная арфа от традиционной отличается как рояль от клавира.

Немайн распахнула глаза шире обычного. Совершенно не ожидала, что ей уступят. И только собралась поблагодарить, как замдекана оглянулся, юркнул в класс, плотно затворил дверь, заговорщически зашептал:

— Пой. Арию. Из тех, что тебе разрешают. Или со вступительного.

При этом седой живчик словно ниже ростом стал. Точно — подогнул коленки. Как за прикрытие присел.

— Чего ради? — удивилась сида.

— Пой, кому говорят! — Вот уж не ожидала, что можно прикрикнуть шепотом. — Потом объясню… Ну! Быстро!

— Мне нужно работать середину, — напомнила Немайн спокойно. — Вот ее я и буду распевать.

И продолжила упражнения как ни в чем не бывало. Певец-математик между тем чуть на стену не лез. Говорить и даже шептать уже не осмеливался, зато устроил пантомиму. Много махал руками: выше, выше! Но Немайн вверх не лезла, упорно пропевая заданные куратором ноты. И с интересом разглядывала солидного человека, лицо которого вдруг исказилось, подобно театральной маске скорби, а руки метнулись к горлу, изобразив сцену самоудушения. Потом замдекана разом превратился в себя обычного, укоризненно покачал головой. Осторожно приоткрыл дверь.

— Ушел, — выдохнул, — ушел. Ну просил же я… А ведь заглядывал настоящий ценитель. Нет, вру. «Настоящих» и «истинных» — как грязи. А этот… Профессиональный, вот. Проходит иногда мимо классов, чтоб узнать — кого можно будет сходить послушать годика так через три в театре-студии. А если он придет на студентку больше раза — все уже знают, это звезда… Что с вами?!

Немайн выскочила из класса, как бросившаяся на добычу хищница. Уж ей ли не знать манеру Клирика! Увы — среди струящихся под ногами лестниц и смазанных от быстрого бега стен она так и не увидела знакомой фигуры. Не догнала! Может, потому, что часто оглядывалась. Боялась не узнать со спины того, кого знала лучше себя самой…

Граф Роксетерский старался не подавать вида, что ему не по себе. Его люди уже дважды отгоняли от колодца разъезды саксов. Кто-то из варваров догадался подкрепить конницу легкой пехотой. Лучниками и метателями дротиков. В результате бездоспешные диведцы стали действовать очень осторожно. А его отряд терял лошадей. Но с главной задачей справлялся — продвижение саксов задерживал. Вот только делать это приходилось не только мечами и копьями, но и насосом.

Идею об отравлении колодцев он выдвинул сам. Способ — простейший и верный — кусок гнилого мяса. Камбрийцы переглянулись. И сказали, что получить войну с братьями-бриттами им вовсе не хочется. А отравления своих вод бежавшие или спрятавшиеся жители Глиусинга не простят. Король же у них рано или поздно снова заведется. Скорее всего, Артуис. Хороший вояка, получше отца. Другое дело, если удастся сделать воду непригодной только для саксов. Тогда никаких политических проблем. Тут все уставились на Неметону. А на кого еще? Кто лучше в воде разбирается? Та подергала ушами и спросила, устроит ли командование, если воды просто не будет некоторое время. Или будет, но очень мало, для саксов недостаточно.

Вот теперь и приходилось защищать ровно половину городской пожарной команды — вторая половина осталась в городе на случай осады, — которая, пыхтя, наполняла пожарные рукава водой, убегавшей ручейком в сторону ближайшей речки. Наследники римских вигилов почитались, по старой традиции, едва ли не выше рыцарей. Да так оно и было — подолгу качать воду ручным насосом не легче, чем бить из лука, а иной огонь пострашней врага-человека. Некогда Рим запрещал провинциям заводить пожарные службы, боясь, что в случае восстания пожарные легко одолеют легионеров. Впрочем, Рим Камбрии уж триста лет как не указка! Максим, Вортигерн, Артур — всякий правитель Британии заботился о пожарных службах. Короли Диведа не были исключением.

— Быстрее! — Граф обернулся. Десятник пожарных, несмотря на прохладу, скинул рубаху — и то блестел от пота, как и все его люди, да как медные шлемы на головах. — Быстрей, лошаки!

Прикрытие о помощи он не просил — случись еще раз саксы, кто мечами махать будет? Но это не означало, что он останется совсем без поддержки. Окта не был христианином. И виды колдовства делил надвое: полезные ему лично и вредные. А потому решил рискнуть. Иные страшные слова, которые говорила Неметона, напутствуя передовой отряд, граф запомнил. И как они цеплялись друг за друга — тоже. А если от повторения заклинания у глиусингцев не будет в колодце воды лишнюю неделю — переживут. К соседям побегают.

— Насколько уровень опустился? — бросил Окта.

— Как всегда. — Десятник притворился, что принял ритуальный вопрос за практический, чтобы разогнуться и утереть пот со лба. — Но эта зараза глубокая. И зачем такую копали, ослы?

Ослы бы рассказали, что колодец старый, а при римлянах вода стояла ниже. Но ушли. То ли далеко, в Дивед и Брихейниог. То ли в близкое укрепление в холмах.

— Сейчас сформируется воронка депрессии, — объявил Окта, — грунт глинистый, коэффициент фильтрации низкий… Ожидаемый срок восстановления грунтовых вод — неделя.

Он оглянулся, уточняя условия заклинания.

— Река далеко, восполнение происходит через питание дождевыми водами… — Вдруг до графа дошло: часть доселе страшных слов вполне рациональна и понятна. Впрочем, у кого мать валлийка, у того бабушка ведьма. Наверняка какие-то способности есть! Ведь ясно же, хоть никто не объяснял: если почва — глина, она сама похожа на воду, только медлительна — недаром из нее горшки лепят, не из песка. Ее водяным колдовством уговорить придержать собственно воду или напустить саксам одной грязи куда легче. И дождь… Тиу, норманнский Тор, бог грома и дождя — честный и бесхитростный воин. Он склонен помогать защитникам земли, а не грабителям. А особенно ему, Окте, с детства посвященному носителю молний! Не случайно его и в графы призвали — ведь король дал Роксетеру на выбор несколько кандидатур. Но все остальные больше Вотана жаловали. Значит, дождевые капли, собравшись вместе, помнят власть Тиу? Окта обалдело помотал головой. Новое знание не исчезло. И преотлично, вождю такое на пользу. Водяная магия, значит… Окта потер руки, потрогал на всякий случай висящий на шее знак бога — молоточек и спокойным тоном опытного ведьмака пояснил. — Сейчас сухо. Боги на нашей стороне. Не только Неметона.

Ведь настроение порой значит не меньше, чем сила. Особенно в ведовстве. Тут труба зафыркала, из нее выскочил сноп брызг, другой.

— Воздух!

— Все, — подытожил десятник. — Ниже не откачать. Да и грязь там уже. Вот не знал, сиятельный посол, что ты так хорошо в этом деле разбираешься.

— А я плохо разбираюсь, — честно выпалил Окта, — но Неметона пару слов на ухо нашептала. Сворачивайтесь и в путь.

Кто заставил его вот так взять и вывалить голую правду, граф тоже не сомневался. Впрочем, так оно и следовало — с добрыми союзниками на войне. Торг в длинных залах и шатрах — дело другое, там его боги за язык не хватают. Что ж. Он получил знак и, если выживет, расскажет королю Пенде главное. Что было знамение. В том, что диведцы не предадут. Если, конечно, выстоят.

Возле следующего колодца он, припомнив заклинание, с видом знатока растер кусок земли.

— Кажется, в этой глины побольше…

— Тут недалеко ее и добывают. Для горшков.

— Вот и хорошо. — Граф напряг память, вспоминая, какая воронка лучше, какая — хуже. Что это такое — смутно догадывался. Водовороты-то видеть приходилось. Наконец объявил: — Воронка депрессии будет узкой… А вы чего смотрите? Качайте! Без пота заклинания богини не работают!

Процесс ему нравился все больше и больше. Опять же следовало отточить пусть слабенький, но действенный дар к волшебству, который отныне окутывал его мир волшебным туманом водяных брызг. А кто-то еще завидовал принцу Рису, которому выпало рубить завалы поперек римской дороги!

— Эй, на барке! Куда плывете? — надрывался с берега малый в зеленом наряде да высоком колпаке-капюшоне. Который когда-то был красным, но повыцвел. Впрочем, даже это было поводом для гордости: если колпак потерял цвет, но не истерся, значит, льняной. А лен — штука не так чтоб дешевая.

Владелец барки — на местной латыни так прозывали любое сооружение, способное подняться вверх по реке без посторонней помощи, — велел принять ближе к берегу. Ибо раз зажиточный человек так дерет горло, ему есть что сказать.

— Вниз. К ключу от речки.

То есть к старому римскому форту, а теперь городку Кер-Нид, удобно пристроившемуся возле двух перекрестков. Один образовывали две римские дороги, другой — дорога и река. Понятно, что всякий разумный правитель поставит в таком месте укрепление, а всякий человек с мозгами найдет способ прокормиться. А потому хозяин барки, нанятой в верховьях для наполнения устроенного возле Кер-Нида магазина, выслушал человека в зеленом с большим интересом, подивился хватке и согласился с ним во всем.

О чем и думать забыл до самого города. Встретили барку у самого моста и прием оказали неласковый. Дюжина воинов, за главного — девка, но одета парнем. Словно в извинение перед попранными обычаями, плед кэдмановский сколот по-бабьи — двумя фибулами с цепочкой. Длинные волосы убраны в две толстые косы — воительница, значит. И быть ей, кроме как дочкой главного гостеприимца страны, некем. Вот только не в настроении! Брови сведены, губы поджаты.

— Накладную сюда, — в ответ на любезное приветствие. А ведь даже сиятельной назвал, по новому поветрию!

Корабельщик протянул дощечку со странным названием. «Накладная» ни на что не накладывалась. Ее вручила одна из странных девушек, которую привез римлянин. Та, что пересчитала все мешки и заглянула в каждый. Все щебетала чудным озерным выговором. Корабельщик ее толком и не слушал — а чего слушать озерную дурь? Уловил, что кусок дерева нужно отдать в Кер-Ниде, иначе денег не заплатят. Решил, хватит голову глупостями забивать. По дороге, из интереса, пробовал смотреть. Доска доской. Дерево мягкое, вроде осины. Ножиком поцарапана. Не так, как если на ней резали что, аккуратненько. Но и не старательно, не узорно. Просто — царапины, четкие, глубокие, одна рядом с другой — так, чтоб только различить. Часть доски просто перечеркнута крест-накрест. Странная, в общем, штука. Ну, да колдунье виднее.

Со старинным ирландским письмом не сопоставил. Привык, что письма на пергаменте пишут. Или хоть углем на тряпице! А пятна чернильных отпечатков, приложенных на тщательно отполированное место, как на грамотах-оберегах и расписках сиды, окончательно убедили: ведьминская вещь.

Эйлет, увидав дощечку, нахмурилась, уже скорей огорченно: и на пергаменте огама давалась ей тяжко. Ну почему народ, что при смешении языков разжился ирландским, на котором только и чесать язычком между подружками, получил в дополнение такой алфавит? Впрочем, как раз понятно: язык дан свыше, а буковки люди придумывали, мудрецы. Хотя… Не люди. Сиды! Эйлет припомнила, как резное письмо читает Майни — прикрытые глаза, короткий полет ладошки по доске… А ей приходится на риски глазами пялиться. Одно хорошо — нет следов ни подделки, ни порчи.

Следует похвалить перевозчика.

Корабельщик выдохнул. Колдовская вещица явно пришлась сиятельной по вкусу. Она сразу успокоилась.

— Молодец. — Эйлет погладила одну из кос. — Наконец попался человек, разом порядочный и аккуратный. Осталось только мешки пересчитать, проверить содержимое — и на расчет!

Корабельщик переступил с ноги на ногу. Нет, когда тебя хвалят и называют честным человеком, это лестно. Когда намереваются пересчитать мешки при выгрузке, это привычно. Но зачем каждому мешку внутрь заглядывать? Это же долго.

Так и спросил.

— А многие твои товарищи по речному делу хитрые больно, — заявила Эйлет. — Те, что поглупее, накладные портили — да не знали, бедняжки, что второй экземпляр мне конным гонцом высылают. Я их предупредить забыла… Ей-ей, случайно. Мне сейчас зерно нужно, а не проверка возчиков. Но, как вышло, так вышло. На каждом экземпляре — палец моей ведьмы. Что груз верный, как сказано в описи. Так что мы сразу проверяли — где расхождения или порча, там и недостачу искать.

— А вдруг она ошиблась? — Корабельщик понял, что влип. И теперь пытался узнать, насколько.

— Так перевозчик сверить груз должен, и если не соответствует — не брать накладной. Неужто тебе ведьма не объяснила? Не может быть, до тебя она восьмерых отправила — все всё поняли! Некоторые, правда, решили, что нехватку овса и ячменя можно компенсировать, намочив зерно — разбухает же! И вес прибавляется. А иные камни в мешки совали, совсем чудаки. Вот потому и проверим. Нельзя у своей армии воровать! Драть втридорога — это я понимаю, но вот так! Эх, добренькая у меня сестра. И король. Сестра велит порчу да недостачу по тройной цене в долг перевозчику писать, и расписки брать под залог судна. Король же говорит, что земля тут его, не сиды, а сам норовит, по-рыцарски, небольшой поркой ограничиться. На главной улице войскового лагеря. Пусть все видят, кто в стране вор!

Корабельщик побледнел. После такого… Как дела-то вести? Лучше уж штраф! Но в мешках все в порядке. Кроме веса. Вдруг забудет взвесить?

— Так что смотреть будем подробно, — продолжала разливаться воительница, — и взвесим, конечно!

Вот и все надежды. Дочь трактирщика забыть проверить товар по весу не могла.

— Я, — проблеял он, — это… Не совсем твою ведьму понял. И отсыпал по дороге чуток зерна одному человечку. Ну, наполовину человечку.

— Штраф плати, — пожала плечами Эйлет, — если отсыпал чуток — ну, плата за рейс немного полегчает.

— Десятую часть, — признался тот. На крыс и утруску решил не валить. А то до королевского суда и позора недалеко.

— Значит, ты залез в долги! Или предпочтешь порку? Или…

Эйлет склонила голову набок. Этот купец ей глянулся. Не как жених — от «деловых людей» ее уже мутило. А ведь именно среди них еще пару недель назад собиралась искать мужа. Но вот как подсадная утка — хорош!

Наверх шли не порожняком: с грузом из воинов. Хорошо, ветер от моря налетел сильный, тянул споро, и барка не выглядела слишком уж отяжелевшей.

Впрочем, воинов скинули ниже по течению, и последнюю милю пришлось еле тащиться, изображая поломку рея. На месте капитану пришлось спрыгнуть на берег. Знакомая фигурка в зеленом переминалась с ноги на ногу в компании полудюжины лучников. Пледы горских расцветок, наложенные на тетивы стрелы… Увы — полосок своего клана корабельщик не заметил. А горные кланы потому и не подмяли под себя равнинников, что между собой не слишком ладили.

— Я этих славных людей уговорил меня посторожить, — вместо приветствия начал он, — целых два клана на год придется оставить в покое! Что поделать — война. Мне же нужно работать.

— Людей на съедение сидовской семейке отправлять? Я не узнаю Робина Доброго Малого! Деньги ладно… Знаешь, какого я страху натерпелся?

Человек в зеленом печально вздохнул:

— Я сам себя не узнаю. Раньше все получалось. Сколько зерна отдавали мне прежние короли! Для них весь товар исчезал бесследно. Оттого вояки принялись таскать с собой обозы. Саксов бить — дело правильное, но до чего же хотелось попробовать старинную схему! Не выдержал я. Но брал, заметь, немного. И ведь сработало бы. Если б не ведьмы.

— Да, если бы не ведьмы, — эхом откликнулся корабельщик. — Но ведь теперь-то тебе ясно, что твои хитрости бьют по перевозчикам. Зачем продолжаешь?

— Я не продолжаю, — фыркнул Робин, — я сворачиваю. Предупреждаю тех, кто идет вниз, какие шутки боком вылезают. А то купец — человек завистливый, может насоветовать дурного, лишь бы и другой пострадал. А охрана мне нужна, чтоб морду не набили. Те, кто вверх поднимается.

— А-а-а-а, — протянул корабельщик. Про что говорить дальше, он не знал. А надо было болтать, чтоб Робина вернее оцепили. И очень хотелось помочь проказнику смыться. Ведь и верно, первый раз такое, чтоб его шалость не удалась! — Это не просто ведьмы, это Неметона.

— Понял я, понял… — Потерпевший неудачу Робин выглядел растерянным. — После войны попробую договориться, чтоб не становиться ей поперек дороги. Ну, и наоборот, чтоб она мне не мешала. А что еще тут сделаешь? Она чистокровная сида! И штук всяких знает побольше моего, и сила у нее волшебная…

— А то у тебя нет?

— Есть, да с ноготь от мизинца. Я в отца умом пошел, не волшбой… Стой-ка! Хрустнула ветка! И пусть меня засолят в бочке, как селедку, если это олень или кабан!

В руке тускло сверкнул широкий клин короткого меча.

— Предатель! — воскликнул он. — Сейчас ты умрешь!

Но к делу не перешел — один из лучников схватил его за руку.

— Мы не уговаривались защищать убийцу, — предупредил. — Мешать не будем, но ты же не желаешь остаться один против… Ого! Против полусотни. Может, и правда убьешь этого типа?

Рука снова свободна, но знаменитейший мошенник Камбрии опустил оружие. Расхотелось в драку лезть — подкрадывалась-то не горстка разобиженных матросов с барки, а небольшая армия. Равнинники, ирландцы. То есть тяжелые копья и пращи. Впрочем, града камней и дротиков не случилось, значит, следовало ожидать разговора.

— Предателем следует назвать того, кто грабит армию, которая защищает весь Дивед… Эх, Робин, а я про тебя сказки слушала! Мол, надувает только злых да богатых…

— Если ты скажешь, что Неметона добрая и бедная…

— А кусок изо рта солдат рвать, это как? Они злые? Все? И богачи, как один?

— Я брал немного, — начал оправдываться Робин, — войску без вреда. Всегда берут запас. А мне интересно!

Эйлет пожала плечами:

— Лить кровь не будем. Почтенные воины, вы как хотите, но или зерно в магазин сейчас вернете, или — коли оно вам так нужно, что жить без него нельзя, — тройную цену обязуетесь уплатить. Честью клана, под запись. Кто сколько — меня не волнует. Взялись защищать Робина — возьмите на себя и его долги. Так своим и передайте. А запас — он не для разворовывания. Он на случай, если нам лишний день на месте простоять придется, например.

В лагерь возвращались сумрачные. Знаменитого пройдоху к ногтю так и не взяли, отношения с горцами — хоть и не до крови, да попортили. Кое-кто ворчал, что лучше уж кровавая свара — да вернуться со славой. А горцы… Сами зерно продают, сами воруют по дороге, сами воров укрывают. С такими союзниками врагов не нужно!

Воины горских кланов, что в лагере стояли, не обращали внимания на хмурых гленцев-тыловиков. Ну, не задалось у них что-то. Так и понятно — нормальные люди все припасы с собой тащат. Даже если король зовет больше, чем на шесть недель обычной службы — всей разницы, что за остальное деньги платит. А потому проводили взглядами, да и вернулись к кострам, на которых шипели уже раз опорожненные котлы. Теперь в них варилась вода — а кое-кто уже отмерял в кружки жареный ячмень. По новой моде. Большинство любителей кофе были ирландцами, особенно падкими на новизну, мистику — да вообще на что угодно, лишь бы исходило из древних холмов. А повод собраться у них был. Вот и стояли кругом вокруг одного из костров да уговаривали:

— Не ломайся, как девка. Расскажи. Сама же приедет! Значит, нужно знать, о чем при ней лучше не говорить. Да и любопытно. Там как, наветы были или правда?

Воин, что рассказал историю про двух невест, был уже не рад, что ввязался в спор с ирландцем. Теперь к костру его десятка прибились соотечественники короля и требовали подробностей. Вот понадобилась им песенка невесты-соседки, вынь да положь!

— Сейчас уже и не разберешь, — вздохнул горец. — После того, о чем в песенке пелось, лет триста прошло. Остались от той истории легенды, а от легенд — детские сказки. Опять же произошло это далеко на севере, аж в Гвинеде! Сами понимаете, до наших мест немного донеслось, да через третий пересказ. Так и вышло, что филиды вещают одно, барды поют иное, а матери детям на ночь и вовсе третье рассказывают. А самое смешное — я толком не помню ни преданий, ни баллад, ни сказок. И коли уж начну байку, так в ней будет по кусочку от всего, кроме, разве что, правды. Вот, я вас предупредил. Слушать будете?

— Ты нас присказками не корми. Выкладывай, что знаешь, — отвечали ему.

— Ну, сами напросились! Было это лет тому опять же триста. Как раз, когда Максим Великий ушел с войсками на континент, да там и сгинул. Я так понимаю, его сыновья на тот поход подбили — то ли младшие, что боялись малое наследство получить, то ли старшие, желавшие кусок пожирнее, — бог весть. Но были и те, кто своим уделом был доволен, остался на родине — ну и остался жив. Главного меж собой они так и не избрали. Один из таких и правил Гвинедом. Вот за него Дон, как из Ирландии приехала, и вышла замуж. Немайн закопалась в библиотеку, Гвидион начал готовиться править государством, да так, что чуть Манавидана не переплюнул. Впрочем, нравы тогда были куда как вольней — так что иные еще спасибо говорили за улучшение породы. Гвин охотился да воевал — из песни слова не выкинешь — с пиратами из Улада и Лейстнера.

— Уладцы — это у-у-у-у! А лейстнерцы совсем негодяи! — откликнулись О'Десси. Откуда бы ни происходили сами, вслед за королем они предпочитали считать себя мунстерцами. То есть людьми не больно хитрыми, не больно работящими, не больно драчливыми, зато душевными да верными. И самую малость упертыми. Вот как Немайн. Хотя она вроде и коннахтская сида… Об этом рассказчику напомнили.

— Она, прежде всего, камбрийская сида. Как вы — камбрийские ирландцы. В общем, семейка жила — и главным в ней, как это ни странно, оказался именно человек. А вот кем вышли дети короля-римлянина и Дон, уж и не скажу. Почитаются за сидов. Видимо, их кровь крепче. Но годы свое взяли. Дон овдовела. И тут же снизила налоги… Наемники разошлись, кланы чужачку не слушались, сыновья отбились от рук, а старшая дочь собрала вещички и ушла неведомо куда.

— В камыши?

— Может, и в камыши, только это еще до Артура было. И даже до саксов. Кер-Легион тогда был наш, и управлял им легат Кунеда, чистокровный бритт и хороший римлянин. Он же отвечал и за северный вал — а тот, все знают, до сих пор стоит. Вот легат и видит — непорядок в тылу, разобраться нужно. Ну, собрал отряд, задавил мятежи, прижал разбойников, кланы согласились посылать воинов помогать оборонять вал и гонять пиратов. Возвращается домой — и обнаруживает в своей постели одного из братиков рыжей и ушастой. Любовнички то краснеют от стыда, то бледнеют от страха и невнятно блеют про высо-о-окие чувства.

Кунеда, как я уже говорил, был бритт и римлянин разом, значит, человек спокойный и рассудительный вдвойне. А потому он велел парочку взять под стражу и повез в Гвинед: в качестве подарка для Дон. Он ведь и прежде наведывался по разным делам, давал советы и вообще числился другом семьи — и решение предложил дружественное. Мол, я остался без жены, а сам еще мужчина в самой силе. Давайте-ка породнимся, я половину земель в приданое отхвачу и с остальными помогу управиться.

— Эй, погоди, я что-то слыхал про «хранительницу ног»… — встрял один из товарищей рассказчика.

— Так это у северян обычай такой, — пояснил тот, — брачный. Жених ноги на колени невесте водружает. И так сидит на пиру. Бочком. Кто пробовал — говорят, есть при этом неудобно до изумления. Ходят байки, что раньше невеста жениха разувала, но ноги у северян вонючие, и они решили поменять обычай, чтоб гости не разбегались.

— У них не только ноги вонючие, — уточнила девчонка из О'Десси. — Невесте могу только посочувствовать. И вполне понимаю, почему девки с берегов Клайда и Твида вешаются на шеи нашим парням. Наши чище.

— Вот жена Кунеды тоже так решила, — усмехнулся горец, — и все-то шло по ее… Дон согласилась на обмен! У нее войска не было, у Кунеды было, разговор шел пока добрый. «Ну, — говорит северянин, — зови свою старшую, Немайн!»

— А Немайн-то и нет!

— Вот именно, — рассказчик подмигнул подыгравшему ирландцу, — нет. Ушла и, видимо, не зря, что-то мне кажется, с Кунедой они б не спелись. Ну, Кунеда не уныл, велел позвать другую, Аранрод. Ан та прийти не может — от волнения схватки начались, рожает! Приуныл северянин. Спросите, говорит, от кого хоть детишки? Выяснилось: от брата, Гвидиона. Эту парочку, стало быть, тоже под арест. Под домашний, в той же комнате, в которой близнецы уродились.

А легат стал думу думать. И решил, что по-хорошему честь ему восстановить никак уж не удастся, придется по-плохому. Но убивать никого не захотел. Взвесил вину и сказал: «Ежели жить хотите, так опозорить себя вы должны сильнее, чем меня. А поскольку оскорбление вы мне нанесли через запретную страсть, так и наказание будет вам соответствующее…»

И велел тому брату, что жену чужую соблазнил, поступить с тем, что прижил детей от сестры, как с женщиной. Троекратно.

Дон как услышала приговор — стала просить. Без толку. Колдовать начала, но у Кунеды было с собой полторы когорты британских ветеранов Двадцатого легиона — а это лучший легион Империи! Таких не берет ни сон, ни чох, ни птички Рианнон, ни песни Неметоны… Скрутили ее и кляпом заткнули.

«Ты тут больше не королева, — заявил Кунеда, — раз до такой неправды допустила…» Тут сида снова взмолилась — чтоб ей хоть позора не видеть!

— Это с заткнутым-то ртом?

— Ну, мычала, наверное. А может, кляп выплюнуть ухитрилась, сида же. Неважно. Сыновей-то знала. И верно, умереть с честью не захотел ни один. Проделали, что велено, на виду у всего войска, и всех гвинедцев, кто желал смотреть. Три раза. После того никакой власти у них уже не было, так что оставили им по поместью на прожитие и по пять тысяч голов скота…

А мать отвезли к ближайшей границе, сунули котомку с краюхой хлеба, — и с тех пор о великой сиде Дон в Гвинеде не слыхивали.

Королем Гвинеда Кунеда заделался сам, нынешние короли, и настоящий, и лизоблюд нортумбрийский — оба от него происходят.

Гвидион и дальше жил с сестрой, как с женой. Как и поныне. Только позора не выдержал, ушел из Гвинеда. И вообще на бриттов зло затаил. Так что от великой ненависти и за ум взялся. Тут и саксы пожаловали. Стал он им помогать и много пролил нашей крови. Говорят, саксы потому и не двигались полсотни лет после горы Бадон, что в той сече Артур опозоренному сиду глаз стрелой выбил и стрела до мозга дошла. Ждали, пока оклемается. Они же без него никуда: жертвы приносят и богом называют.

Рассказчик умолк. Только ветви трещали в костре. Пока один из ирландцев не хлопнул рукой по колену и не подытожил:

— Понял.

— Чего ты понял? — спросили его.

— А отчего Господь наш отказался выходить с Одноглазым на поединок, хотя тот и вызывал. Зазорно!

Собравшееся у костра воинство грохнуло хохотом. И понемногу рождалось ощущение того, что им саксов не побить — тоже зазорно. Почти как цену Кунединой чести выплатить!

Хотя бы потому, что поутру, опровергая ворчание неверящих знатоков, на правом берегу показались значки гленской армии. Началась обычная встречная суета. Довольно хорошо организованная: сиду с ученицей встречали отец и сестра, а ее армию — заранее разбитый лагерь и магазин. Обычные хлопоты разом перелетели на широкие плечи Ивора, да на хрупкие — Нион Вахан. Пронзительный голос, которым Луковка принялась распоряжаться, был настолько похож на командные покрикивания Немайн, что постоянно приставляемая формулировка: «Голосом Неметоны!» стала пониматься буквально. Распоряжалась бы сама — наломала б дров, пусть и насмотрелась на то, как разбивает лагерь сида. Но рядом неизменно находился Ивор, который выручал в затруднительных ситуациях. «Девочке нужно учиться не разбивать лагерь и даже не командовать — слушать, — объяснила ему Хранительница. — И доверять. Хоть кому-то, кроме меня…»

Для начала вполне годился легат, человек, надежный по должности. Который находил, что его, по сути, команды, поданные рассекающим воздух звоном «голоса богини», что самой сиды, что ее странной подруги, приобретают дополнительный вес. Как и он сам. Многие заметили, что самые сложные вопросы обустройства временного походного быта и богиня-то решала с его слов.

Еще оказалось хорошо, что ирландцы теперь знали, о чем молчать — и когда почитающий старых богов Харальд проходил мимо — про непотребства всякие словечка не звучало. Пусть сейчас он служит Неметоне, но уважать Вотана это ему ничуть не мешает.

Анна сразу, как соскочила с колесницы — большой, шестиколесной, — отправилась в город. При наличии нормальных домов и хорошего укрепления располагать госпиталь под шатрами за жиденьким частоколом додумался бы разве жесточайший формалист, цепляющийся за каждую букву писаного наставления. Мэтр же Амвросий всегда предпочитал живой опыт. Не только свой, да и римские книги он полагал за основу лекарской мудрости — и все-таки школа у него была другая. А потому лучшей ведьме клана — все-таки ведьме! — следовало присмотреть за тем, что он успел натворить, и уговорить исправить немногие возможные упущения.

Здание он занял правильное — городские бани. Сооружение большое, снабженное запасом воды, легко и целиком протапливаемое. Чего искать лучше? Первым встреченным знакомым оказался сын мэтра, Тристан. Разумеется, при отце — братья с собой не взяли. Мальчишка выстругивал дощечки для шин. Перелом — не самый редкий вид боевого увечья.

— Пришла смотреть? Ну-ну. У нас и свои ведьмы есть, — сказал через губу. — Аж три.

— Аннонские язычницы? А Бриана где?

— Уже не язычницы, — сообщил мальчишка. — Все три крестились. Сестра осталась дома. Нельзя город бросать без медика. А если ты аннонок изводить начнешь, так знай — они под защитой Майни!

— Ясно…

Тристан настроен ершисто, так и не все ли равно? Анна огляделась. Отметила — стеклянные окна укреплены деревянными ставнями, некоторые стекла вынуты и заменены деревянными форточками, чтобы удобней было проветривать дом. Из-за перегородки доносятся знакомые запахи травяных сборов, щебет на смеси местного и ирландского. И ни единого латинского словечка, которых она нахваталась у мэтра за годы дружественной конкуренции. Сердце уколола ревность. Уколола и отошла. Лечить людей — и не только людей — славное ремесло, оно всегда ей нравилось. Но впереди ждало новое и интересное, захватывающее и величественное. А знакомое да домашнее — не для нее! Уж не оттого ли, что стала первой, что учиться не у кого было, так набросилась она некогда на заглянувшую сиду? Не из-за прокормления же дочерей, в самом деле! Первая ли, вторая ли, ведьма всегда заработает и на мясо, и на масло, и на хлеб! Настроение стало солнечным.

— Пойду, познакомлюсь с коллегами, — блеснула латинским словечком, как самоцветом в колечке, — с младшими. С чего мне их изводить?

Младшие, судя по запаху, начали перегонку кернода — сложной смеси экстрактов для обезболивания. Отличный состав — вот только длительного хранения не переносит. Масла — которые и отделяются перегонкой — легко испаряются. Но и у нее есть небольшой подарок. Который местные ведьмы не воспроизведут. Да и ей самой придется ждать весны и франкских кораблей, которые привезут молочко альпийских маков. Сида решила пожертвовать частью запасов опиума ради раненых.

Только не забыть предупредить мэтра и его помощниц об опасности средства! Чтоб несколько раз подряд не давали из жалости…

Тристан проводил ведьму завистливым взглядом. Вот ведь повезло — в броне и с копьем будет совершать подвиги и стоять по правую руку Учителя и разговаривать с ней каждый день и каждый час, наверняка про важное и интересное. А ему — деревяшки строгать, да льняное полотно варить, да железный ящик с отцовскими инструментами жарить. И даже поговорить не с кем!

Отец занят. Занят всегда, только иногда говорит, что сделать. Коротко отругает, если сделал что не так. Все. Тристан пытался обратить на себя внимание хотя бы отказом от работы и шалостями, но отец просто поручал его работу другому. Но очень быстро выяснилось, что Тристану не с кем поговорить во всей армии, и даже охочие до историй о «верхней» жизни аннонки слушать его не хотят. Которая помладше, так даже «пустым местом» назвала.

Пустым местом Тристан быть не хотел. Стал исполнять все, что поручал отец, старательно. Если оказывался свободен — предлагал помощь травницам. Трудился без души, но аккуратно. А скуке сказал, что эта наука — из необходимых рыцарю. Помочь раненому товарищу нужно уметь. Это всегда пригодится.

Дня три назад принесли раненых — воинов передового отряда. Тристана, доказавшего равнодушную аккуратность, приставили к раненому рыцарю — пока к одному. Который, в промежутке между забытьём и болью коротко рассказал: если бы не Немайн, саксы бы уже были здесь. Что сделала, как — ничего не сказал. Но надежда услышать продолжение истории про Учителя неожиданно привязала лекарского сына к раненому.

Он уже не слышал за спиной тоненьких шепотков травниц: «Парень, а какой заботливый!» И солидного покряхтывания заходящих на перевязку легкораненых: «Из него может выйти толк. И сиде недаром глянулся…» Просто делал рыцарское дело — помогал товарищу.

На выстругивание шин он теперь тратил редкие свободные минуты. Услышал мимоходом оброненное отцом: «Полотна и шин никогда не бывает достаточно!» — и взялся за неподъемное.

Анна под этим высказыванием тоже палец бы приложила. Однако, в отличие от Тристана, за годы практики привыкла к тому, что жизнь пациентов это одно, а ее жизнь вовсе другое. Потому, передав опийную настойку и убедившись, что аннонки достаточно знают травное дело, успокоилась и направилась к лагерю. Найти свою палатку труда не составляло — лагерь маленького гленского легиона был во всем подобен лагерям римским. Правда, подразделения оказались неодинаковы — очень уж много народа пристало по дороге. Теперь эта вспомогательная когорта занимала половину лагеря — отчасти из-за численности, отчасти из-за меньшей организованности. Не то чтобы Нион не старалась. Но сколотить из толпы добровольцев что-то боеспособное, на марше, за двое суток, при постоянном пополнении сырыми людьми? С такой задачей и Траян бы не справился. Разве — Цезарь.

Но эти люди, спокойно варящие себе суп из бобов и баранины, были так же нужны, как и все остальные в этом лагере. Они могли стоять на стенах. Могли строить полевые укрепления. Могли сражаться и умирать за отечество — даже не по долгу перед королем и кланом, а по собственному выбору.

На главной улице лагеря человеческое мельтешение всегда несколько ограничено, и за тем внимательно следят дежурные — она для гонцов и командиров. Но она-то как раз командир! Анна задумалась: а не переменить ли ведьминскую распущенную копну на воинские косы? В молодости носила… В молодости? А теперь что, старость? Под глазами сине от недосыпа, но морщины куда-то подевались. Потому как старость — это как раз то, что было до появления сиды. Жизнь без новизны, надежды, связанные только с детьми. Тут никакие маски надолго не помогут!

Но ведь смогла! Пробилась к сиде, стала чем-то другим. Новым. Может, потому, что никогда не видела себя только ведьмой? Всегда что-то было: колесницы, охота, дела клана… Семья. Ее семья! Иногда кажется, судьба нарочно послала ей вдовство, к нынешним временам готовила. Чтоб отвыла, отгоревала — да нашла себе нынешнего… Чтоб и в семье была главной, и было, к чьему плечу прижаться после выездов к больным да к скотине. Согреться телом и душой. Без этого доброго тепла, не то чтобы послушного — нет, терпеливого и невозмутимого — кем бы она стала?

Анна шагала легко и уверенно. Ведьма ходить умеет — не всюду и не всегда проедешь верхом, а Первая в клане — это ведь не просто самая умелая. Это та, которая больше всех пользы клану сделала. И вреда его врагам, не без того…

Уже подходя к палатке, расслышала знакомый запах овсяных лепешек и жареного сыра. Очередь стряпать была за Эйрой. Которая, разумеется, давно изучила пристрастия сестры. Ведь нелюбовь к овсяной каше не обязательно означает неприятие и всех прочих блюд из овса: тот же половинный хлеб, из смеси овса с ячменем, сида ест и не морщится.

Эйры внутри не оказалось.

— Я младшую ученицу отпустил. Дай, думаю, старшую побалую… Мне, знаешь, за ученицами сид ухлестывать пока не доводилось. Интересно!

Анна хлопала глазами, разглядывая мужа, недолго. Потом уперла руки в боки.

— Ты чего тут вообще делаешь? Из двоих кормильцев у семьи одна в походе — больше чем достаточно! Ты подумал, что будет с детьми, если мы не вернемся?

— Думал, — хмыкнул тот. — Вот не поверишь — думал. И надумал, что старшенькие уже взрослые. Выживут и о младших позаботятся. Клан поможет. Опять же, если ты погибнешь на службе у Немайн, — та о семье позаботится. Обещала же дочерей в ученицы взять. А мне твою честь ронять неохота. Ты ведь ученица сиды, значит, числишься как копье рода Дэффида. А от Анны верх Иван кто пойдет? Никого не выставить — стыдно. А если обидел, нарушив уговор, можешь со мной развестись.

— Негодяй… — а сама обняла. Вот так, как и любила всегда — чуток сбоку. Чтоб не виснуть на шее, а вдоволь потереться о шершавую щеку. — Так я тебя и отпустила! Тебя ж, кажется, ученицы сид интересуют? Так куда ты от меня денешься!

Анна еще припомнила, кто ставил палатку. Кажется, Эйлет лично. Девчонка серьезная, можно доверять. И надеяться, что не рухнет. Оставалось высмотреть, в какой стороне постель. Любая. Все равно они одинаковые…

До возвращения Немайн оставалась целая стража.

Дэффид окинул взглядом собравшихся за столом. Половина семьи. Уже завтра останется меньше. Эйлет с полусотней топоров уйдет вверх по течению — строить мост. Остальные разойдутся по работам — и он их увидит разве у котла. После, правда, будет день сравнительного отдыха. Предбоевой. Когда не нужно работать до упада, а вот мелких хлопот — море.

Особенно у вождей. А они теперь все — вожди.

Эйлет — острое лицо, сжатые в щель узкие губы. Мужская одежда. Ходит вразвалку — как всадник, а не моряк. Три сотни человек, полдюжины погостов, три больших волока — все ее. Самого Робина поймала за руку. Ни медяка не потеряла зря. Была бы парнем, Дэффид бы точно знал, на кого оставить большое дело. Не трактир, а новое: сенат, иноземную торговлю, плавильни и сукновальни. Впрочем, дочь нашла хорошее занятие сама. Волоки в верховьях — дело доходное. А если ухитриться связать не только реки, текущие на юг, так можно получить свое с торговли и войны не только в Камбрии. Жаль, в войске нет никого из Поуиса — горное королевство как раз контролирует верховья. А иной сынок многодетного принца или младшего короля мог бы и согласиться поменять наследный клочок земли на звание принцепса всего Дехейбарта да торговую империю.

Эйра. Огромные — дома таких не было — глазищи горят азартом и интересом. Сквозь усталость, через настороженность, что не отпускает даже в семейном кругу. Коса одна — зато в нее вплетена не жалкая лучная стрела, а наконечник от дрына, каким стреляют «скорпиончики». Чтобы все видели — легат Эйра верх Дэффид поведет в битву все семь колесниц Диведа — по одной от клана да ее. О, разумеется, она будет слушать свою колесничую, Анну Ивановну, очень внимательно. Как младшая ученица, как добрая подруга. И как начинающая ведьма — опытную.

Кейр весел и бодр. Звезд с неба как раньше не хватал, так и ныне ничего не изменилось. Но парень хороший. Не трус, верен, в делах не без хитринки. С трактиром управится, да только что теперь трактир. Главное — те парни, что встанут в первую шеренгу лучников, смотрят ему в рот и чуть не молятся на бравого командира. Командовать лучниками клана в его возрасте — честь большая, хоть и с червоточинкой — на эту должность никогда не назначают лучшего стрелка. Потому как стрелять ему и придется меньше всех. Впрочем, Кейр никогда не стремился быть самым первым. Он получал гораздо большее удовольствие, когда его признавали достойным в еще одном, новом, деле.

Анна. Ученица — значит, тоже член семьи. Даже после, как срок учения выйдет, будет числиться в ближнем свойстве. Вот мужа ее пустили на семейные посиделки скорее от недоумения. Выгонять из шатра показалось неловко. Ну не случалось до сих пор в гильдейской и ведьминской практике семейных учениц! Вот и сидит — как это по-латыни? — прецедент. Сам, кстати, понимает, вот и помалкивает. Жену разглядывает. Будто год не видел. Ну да, любит он ее… Дэффид представил, как вернется к Глэдис после похода с победой. Хорошо! И особенно хорошо — проскочить мимо торжеств, сразу домой. А эти вот и перед боем сподобились.

Немайн. Вот уж сегодня точно не Немхэйн — Неметона, а Майни. Радость ушастая! Та, что принесла горькую, как мед с вересковых полей, славу Британии на голову новой семьи. Болтает взахлеб, развернула по уху на сестру и сама трещит сорокой. Ей-то все нормально и привычно. Которая у нее битва впереди? Сотая? Тысячная? И все-таки проскальзывает предбоевая тоска. В старательной радости, в ненапускном счастье свидания с родичами. Пусть епископ говорит про жизнь равно вечную — что для обычного человека, что для ушастой. Умирать страшно. Даже тому, кого скоро ждет старость и та же смерть. Кем же надо быть, чтобы раз за разом ставить бесконечную сидовскую жизнь на военный случай, на собственное мастерство, на мужество и умение товарищей? Как надо верить в новую семью, в новый свой народ? В свою правду?

Дэффид тряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение.

Все три дочери — число для легенд — в белом. Даже плащи снеговые — королевская служба любит алый цвет, но Немайн-то не королева. Цвет радости. И на Дэффида вдруг потянуло сквозняком смерти. Только трехцветные ленточки под фибулами напоминают — девочки помнят, кем были. Кто они до сих пор есть. И ходят пока по грешной земле. Сида. И сестры сиды. Не боги, не люди. Да, он и Кейр отныне — тоже между миров. Герои. Вот с самой поры, как породнились с сидой. Что так будет, Дэффид понял с самого начала и принял. Для себя. Но превращение коснулось всех. Эх, а того ли он хотел для своих девочек?

Майни почувствовала странный взгляд отца первой, развернула ухо. Мгновением позже — и голову, но Дэффид уже улыбался, опорожняя в чаши бурдюк с дорогущим африканским вином.

— Припас как раз ко встрече, — объявил как ни в чем не бывало. — То есть купил на ярмарке, на всякий случай, а тут и пригодилось. Хорошее вино, прошлогоднее. Более молодое до нас, увы, не добирается. Но и это еще не испортилось. Так что по чаше. Как раз половина выйдет. Вторую выпьем после битвы. Ну, за победу!

Нион сидела в личном шатре. Неподалеку веселилась семья богини, а ей достался котел с ячменным отваром, навощенная доска и стило. Одиночество? Что это для той, у кого каждый миг богиня в голове? А если наполнить кружку горячим ячменным варевом — так и совсем хорошо. Днем ждет работа, тяжелая и грязная, а ночами — тревожное ожидание саксонских соглядатаев. Потому вечер особенно ценен — как возможность спокойно поразмыслить. Не радоваться разливающемуся по телу теплу, мягкой подушке под ногами и некусачему пледу — выпросила ношеный у Эйры, новые все злые, — не перебирать в голове воспоминания, не подставлять на свое место богиню — или другого человека, — а именно мыслить. Трудная наука, и не все, кто учится этому с детства, могут достигнуть вершины. Да и зачем это всем для приземленных бытовых дел? А ей нужно. Потому как у Неметоны есть для Нион работа. Новая и интересная. Нет, богиня ее не бросит, если у глупой Луковки не получится. Но хочется все сделать. Хочется быть полезной. Не отдав голос, как обычно, а самой по себе. Для этого нужно учиться. Не на ведьму — Нион хихикнула, — совсем не на ведьму. Но на кого-то очень похожего. Подобия-то — ведьминская игрушка.

Ей же приходится делать и исследовать именно подобия, но не людей и вещей, а отношений. Запоминать и испытывать маленькие кирпичики, из которых состоят любые отношения. Которыми оказались не любовь и дружба, не ненависть и злоба, не жадность и щедрость. Всего лишь истина и ложь. Как только услышала — поняла: иначе и быть не может. Только истина и ложь правят миром. Да еще неизвестность, и маленькие штучки, превращающие одно подобие в иное: «и», «или», «не», «если». Ей, чтобы научиться быть не просто голосом, следует все это понять.

Но не утратить способности чувствовать, как раньше. Опасность такая есть, Немайн предупреждала. Потому, решив новую задачу, Нион Вахан заглядывает в место богини, спрашивает: все ли в порядке. И, решив очередную задачу логически, непременно проверяет ее чутьем. Иногда ответы не совпадают. Тогда она отставляет вопрос в сторону для богини. Чтоб спросить — нет ли ошибки в построении подобия.

«Нам нужно три дня». Принц Рис осторожно выглянул из-за завала. Да, саксы теперь строй не разворачивают. В который раз. Остановили колонну, легковооруженные спешат к лесу. Вслед за ними — редкая цепочка бондов. Лес слева, справа болото. Там лучников не обойдешь. На дороге два завала, один за другим. В этом — новизна и хитрость. Первый никто не защищает. Почти никто: копье с флажком.

Зато за вторым — лучники. Плечо к плечу. Соваться в лоб на первый завал саксы отучены — два раза кровью умылись. На третий обошли через лес. Что означает: командир у них не гений, но и не дурак. Первую неудачу, когда его молодцы с копьями и топорами лезли через завал, чтобы сразу же получать стрелы — по очереди, да не прикрывшись как следует щитом, — за случайность не счел. В другой раз послал окольчуженную гвардию, которая осторожно и неторопливо растащила заграждение большими топорами. Выстроил штурмовой отряд, сложив из щитов «стену» — для того, чтобы подойти к совершенно пустому укреплению. Все получилось ладно, без потерь. Саксы свистели и улюлюкали вслед бриттским трусам.

У которых в головах засело одно: «Нам нужно три дня». Слова короля, но в них за широкими плечами Гулидиена прячутся уши хитрой сиды. Большая армия будет два дня копать и день восстанавливать силы перед битвой. Граф Окта… Как бы ни предупреждали сида и жена, что любой посол — змея, кусающая пригревшего на груди, сейчас полусакс скорей напоминал волка — с остатками своих людей и импровизированной кольчужной конницей ополчения ухитрялся и колодцы вычерпывать, и фланги прикрывать. И всякий раз, когда начинало тянуть жареным, появлялся, словно по волшебству.

Может, и верно колдовал. Мало того, что слова из него сыпались непонятные — с саксами в бою и не такое бывает, так граф еще и понимал половину того, что нес! Но дело делал хорошо: доброй колодезной воды вражинам не досталось. И если королевская гвардия да уэссексцы не ленились каждый вечер да каждое утро кипятить воду, а по выступлении — наливать ею фляги, если ополченцы-бонды не брезговали сдабривать речную воду уксусом, а кипяток готовили позже только потому, что их котлы ехали в обозе, а не на плечах поочередно меняющихся гвардейцев — «дикие» переселенцы с континента, привыкшие к более суровому климату да целебной талой воде, преспокойно набирали фляги прямо из текущих поперек дороги рек, просто зайдя на несколько шагов выше брода. Обычно слегка политого кровью их товарищей — и их врагов. Принц Рис не сдал без боя ни одной переправы и на реках выиграл больше суток. Жаль, что позади их осталось мало, да маленькие.

Неразборчивость в питье сыграла свою роль — многие, приехавшие за британской землей, маялись теперь животами. И обильно унавоживали эту самую землю. Не то чтобы совсем не бойцы — и все-таки сил у них будет поменьше, а значит, пожарная команда делает правильное дело.

И все-таки три дня — многовато. Хотя бы потому, что особых сюрпризов в лесу нет. Значит, придется… Дождя нет уже почти неделю. В конце концов, укрепятся здесь саксы — все сведут под пашню. Да и лес — не колодцы, за такую обиду можно заплатить деньгами или товаром, как за то же сено. Принц услышал торопливый перестук копыт, конское фырканье. Граф Окта опять успел вовремя.

— Ветер западный. — Мерсиец понял, к чему все приготовления, с первого взгляда, только причину заминки определил неправильно. — Ольху Неметона простит, за остальное жертву принесем. Лучше так. Я устал менять своих людей на мили и часы. В старые времена деревья сражались в битвах — почему не теперь?

Приставших к отряду бриттов он тоже считал своими людьми. Впрочем, отряд теперь таял быстрее, чем пополнялся.

Рис продолжал из-под руки следить за саксами.

— Что ждешь, мой друг? Вдруг ветер переменится и их войско не наглотается дыма? Или ты не хочешь губить деревья, как христианин? Есть какой-то запрет? Я могу отдать команду.

— Запрета нет. — Рис вздохнул. Другого решения не было. Но вольно же Окте палить леса в чужой стране. — И команду запалить сено и хворост я отдам сам. Просто я хочу, чтобы некоторое количество саксов втянулось в лес.

— Они успеют сбежать, — пожал плечами Окта, — роща-то разгорится не сразу.

— Пусть. Я думаю, врагов следует приучить бегать. У их конницы уже появился нужный навык, пора бы заняться и пехотой. Им стоит привыкнуть удирать. Сперва от огня, а там и от нас.

Окта кивнул и повернул коня. Его ждал очередной колодец. А роща — про рощу сложат песню.

На прощание один из рыцарей выскочил к самому завалу и выстрелил по строю Хвикке. Окта сморщился — дальность камбрийских луков враги, хотели они того или нет, изучили за последние дни очень хорошо. Но… тонкая легкая стрелка, неспособная кого-либо убить, вонзилась в гриву поднятого на шесте над неприятельской колонной вепря.

— Кто этот воин? — поинтересовался граф. — Если мне доведется снимать осаду с крепости, я буду знать, кого просить доставить осажденным послание.

— Сэр Кэррадок, рыцарь Гулидиена, — охотно сообщил Рис. — Он, кажется, действительно лучший лучник Диведа. А то и всей Камбрии. Среди конных, конечно. Кстати, он одно время за сидой ухлестывал. Безрезультатно.

Окта еще раз оглянулся на возмущенные вопли врагов. Они все-таки пошли на баррикаду! Чтобы бежать от огня. Какое уж тут «безрезультатно»! Сиде простой рыцарь, конечно, не пара, но подарок меткий сэр явно получил. Не тот, на который рассчитывал. Потому и не замечает…

Две тысячи лопат. Семь тысяч рук. Три дня. Немало. Особенно если копать посменно — смена спит, смена сторожит, смена машет лопатами. Отличными по местным меркам деревянными лопатами. У иных лезвие оковано железом — но таких мало, совсем мало. А деревянные быстро ломаются и не берут плотный дерн заливного луга.

И части тех, кому выпало сторожить, приходится браться за топоры и разрубать узлы из трав, по сравнению с которыми узел, разрубленный Александром, — сущая безделица. А внизу — хлюпающая влага.

— Передайте графу Роксетерскому — его насос нужен здесь!

И все равно воды по пояс, грязи по уши.

Полторы тысячи шагов неглубокого болота. Полторы мили каналов. Восемь миллионов модиев влажной земли. И время — воде уйти, земле высохнуть, людям отдохнуть.

Гулидиен оказался настоящим бриттом. Он предпочел возможность маневра укреплениям. А потому тех, кто рекомендовал вбивать ряды заостренных кольев и вообще делать работу попроще, заткнул одной репликой.

— Проще всего — умереть. Кто хочет жить — будет работать!

Быки моста обвязаны хворостом. Барки, возившие припасы, получили новую работу. Эйлет повела их выше по течению. Если гонцы доберутся вовремя — может получиться очень красиво! Но главное — выстоять, значит, армия не должна иметь оглядки назад.

Анна оглянулась на сиду. Вот кому грязюка на лице даже идет. Милашка-замарашка. Машет лопатой, как все. Правда, не роет землю, помогает выбрасывать из канала уже разрыхленный грунт.

А вот Эйра наверху, с дощечкой и стилом. Чистенькая! Повезло. Не потому, что сестра Немайн, — потому, что вытянула длинную соломинку. Анна хмыкнула, вспомнив, как угадала длинную. А вытянула короткую. После вечера с мужем у нее настроение было ярче солнечного. Такое, что не к добру долго хранить. Не то нечистый приревнует. Вот и уступила везение другой.

— Канал Дэффида перекрыт, — докладывает младшая ученица, — толстым плавником, начали маскировку. На центральном, у короля, еще треть работы по длине, а по глубине хорошо. Третий… Сама видишь.

— Вижу. Эй, парень, что с тобой?

Один из рабочих наклонился, а вместо того, чтоб разогнуться, так и упал ничком в холодную воду. Ту, что сначала была рыжеватой и ужас какой ледяной, а теперь чистая и чуть теплее. Сида мгновенно повернулась, одним рывком вытащила бедолагу из воды за шиворот. Отвесила пару оплеух.

— К Амвросию, — вырвалось у Анны.

— Нет, — отрезала сида, и в глазах сверкнули тысячелетия. — Иначе многие захотят в больничку. Кто послабее духом. Саксы — они послезавтра, а каналы — сейчас. Пусть отдохнет полчаса. За счет сна. И хватит. Как земля?

Болотные лучники постоянно проверяли качество грунта. Опыт был — скот водили по болотам, поди, не реже людей.

— Уже можно. Если осторожно и шагом. Может, ну его, третий канал?

— Нам нужен не шаг, нам нужен галоп… Стой! А колья?

— Колья вбиты. Но если…

— Если — все равно, есть там колья или нет!

Снова лопаты. К вечеру работа окончена. Ночная смена перекроет канал, а перекрытие искусно укроет дерном. Что сида делает, если ее прижали к болоту? Убирает болото. Вот только это заклинание Неметоны, как и все другие, требует соленого пота и мозолей. Недаром сама старается.

Епископ лопатой не махал. Но спустился во рвы и подбадривал паству притчами. По возрасту — вполне извинительно. А вот батюшка Адриан лопатой не побрезговал. Смену, правда, стоял половинную, так потом ведь в госпиталь шел. Раненых утешать. Вот уж кто не видел в победе над болотом никакого волшебства. Его смущало другое.

— Великолепная, — «дочерью моей» или «рабой божией» святую и вечную он называть избегал. Спасал светский формализм, вполне заменявший формализм церковный, — ты уверена, что вы с королем все решили верно? Ведь единственный пример, известный из истории, — это Гавгамелы!

— Я похожа на Дария? — Августа размазала грязь по лицу. Нет, другие же ухитряются как-то извозюкаться в меру! А эта… Словно и верно, — сида, а сиды, по местным понятиям, иногда превращаются в свиней! Правда, потом мыться побежит. Единственная ее привилегия сейчас — бочка с холодной водой. Слишком холодной для остальных.

— Я его не видал, — хмыкнул викарий, — но только он разравнивал поле для колесниц.

— А заодно и фаланге. Но у нас и для фаланги кое-что припасено. Собственно, сражайся саксы геометрическим строем, как македоняне, трудностей бы вообще не было. Увы, они и в свалке хороши. Не беспокойся. Мы готовы. А Дарий попросту не умел пользоваться колесницами, да и были они похуже наших. Серпоносным, чтобы нанести врагу урон, нужно подходить вплотную к строю — и, конечно, нести урон даже от копий, не то что от стрел и дротиков. Наши же колесницы могут стрелять из баллист, держась на расстоянии большем, чем полет стрелы. Потом Дарий разделил колесницы на две части — чего делать не следовало, кавалерия-то у македонян была хорошая. Ну и под конец, когда колесницы выиграли фланг у македонян, они не ударили им в тыл. Не пойму — то ли это ошибка, то ли измена, то ли трусость. Александр лично возглавил кавалерию и, выиграв у персов другой фланг, такой удар нанес. Чем и решил сражение. А ведь ударь колесницы фаланге в тыл — фаланга бы распалась и бой окончился в худшем случае вничью! Вообще колесницы нужно применять только массово, и только с конницей или ездящей пехотой…

Немайн несло — она говорила про колесницы, но излагала теорию применения танков. Память Клирика, не абсолютная, но вполне приличная, не подвела, и читанные тем на студенческой скамье книги Фуллера и Гудериана, мемуары Меллентина и Рауса, воспоминания Попеля и Катукова вываливались на уши совершенно неподготовленного слушателя. Все примеры удалялись на персидско-индийскую границу, в Бактрию и Согдиану.

Викарий слушал. Военные аспекты ему были неинтересны. Зато вспомнилось, что Ираклий происходил из армянского царского рода. Который, собственно, боковая ветвь персидского царского. Неудивительно, что августа разбирается в колесницах. И все-таки очень много у предстоящей битвы общего с Гавгамелами. Недаром и персы тогда, и камбрийцы теперь вспомнили про колесницы — остальное оружие словно отказалось побеждать неумолимого врага. Вот только у бриттов есть еще одно оружие — вера и правда Господня. И если августе следует заняться колесницами, то ему, Адриану, — душами. Чтобы были крепче вновь придуманного сплава железа с углем.

Глухо звякнуло било. Раз, еще раз и еще.

Надо рвом немедленно возникла Эйра.

— Наставница, тебе пора спать. Не меньше четырех часов. Иначе выйдет нарушение гейса. Слушай, а как ты ухитрялась в дороге спать стоя? Не все и догадались.

— Очень плохо, — сообщила Немайн, — так что больше не буду.

А того, что покраснела, под штукатуркой из грязи и видно не было.

Декабрьская ночь, сида и неподвижное лежание — вещи мало совместные. Аж церемония возведения вспомнилась. Хорошо, на этот раз в одежде не ограничили. Наоборот, посоветовали замотаться как можно теплее. Три пледа — так три, пять — так пять. И сапоги можно любимые. Главное, чтобы лежала, где скажут, с вечера и совсем-совсем не двигалась. Значит — не шумела.

Как ни странно, репутации грозной воительницы неумение двигаться бесшумно не повредило. Немайн славилась отчаянными налетами, грозной волшбой, оборотничеством, но никак не скрадыванием. Аннонские проводники — другое дело. Воевать у болотной страны ни сил, ни желания, а задания вроде мести мужу, поколачивающему жену-озерную или, хуже, пытающемуся выбить из бедняжки тайны входа в нижний мир, тренируют навыки, сильно отличные от привычки к полевому бою или защите крепости. Тут не только сделать гадость нужно, но и перевалить вину на других фэйри, на соседей, на несчастный случай. Известно, кто фэйри обидит, того оставляет удача. Невзгоды приходят, одетые в зеленое, в венках из ольхи и бука. И никогда — поодиночке!

Впрочем, противник у пятерки бардов-лучников на сей раз достойный и интересный. Хотя отчего-то полагающий себя невидимым! Оно и верно, костры диведской армии делают темень вокруг лагеря совершенно непроглядной для часовых. Зато для сиды — отличная подсветка. Пусть близко к земле, но источников света много, и тени множественны, нечетки. В них не спрячешься. Если бы чужую разведку нужно было перебить — три выстрела из «скорпиончика», и вопрос снят. Беда в том, что следует им кое-что показать. А потом выпроводить. Вот это сиде не по силам. Аннонцам же она свои глаза не отдаст.

Остается хруст сапог. Как только сознание отсеяло среди своих, правильных, привычных уже звуков ночного лагеря эти, чужие, Немайн прошептала об этом на ухо лежащему рядом барду. Тот принялся вслушиваться внимательнее. Сам даже не шептал — знал, сида ночью видит, прочитает по губам.

— Точно. У саксов слишком толстая подошва. Будь у меня такие сапоги — я бы разулся. Так что эти нам не чета. Все сделаем.

— Вы все равно осторожнее. Может, эти с континента, к здешним местам не приспособились.

Что вряд ли. Многие Хвикке живут на границе Камбрии лет двадцать. Что, среди таких нельзя трех разведчиков сыскать? Но пусть барды не расслабляются.

— Учту. Буду осторожен…

Немайн подавила пожелание удачи. Как только началась игра с саксонской разведкой, аннонцы — все пятеро — вдруг дружно онемели. Причем крепко заранее. Они же в малой войне разбираются куда лучше. Значит, каждый звук теперь — лишний.

Теперь двое — среди них единственная настоящая женщина в пятерке — изображают стражу. Полуслепую, но старательную. И ненавязчиво выводят саксов куда нужно. Ко рвам и заднему фасу крепости. Мимо правой башни, на которую по такому случаю водрузили знамя Глентуи. Чтобы рассмотрели в темноте — пришлось подпустить поближе, а для того — договариваться с настоящей стражей. Которая состояла из гленцев, так что здесь проблем не возникло. Интересно, как саксы оценят бдительную наружную стражу и дрыхнущую внутреннюю? Расслабились за гранью дружеских штыков?

Штуку со знаменем подсказал Харальд. Росомаху, как символ и значок, он знал хорошо. И если ворон искони означал «пленных не берем» — здесь и сейчас, впрочем, и так не брали, — то проказливая растрепа, примостившаяся при древке или вышитая на полотнище, означала: «Граблю до исподнего. Включительно». Главное же пользовались этим знаменем исключительно норвежцы. Которые как раз и выдавливали англов, саксов и ютов с благодатных датских земель. Ох, и хорошо же должно стать тем, кто от норвежцев попросту сбежал, надеясь забрать землю у цивилизованного, размякшего народа. И вдруг увидел ненавистный символ. «Мы уже здесь. Ну, подите сюда, голубчики. И золото свое не забудьте».

А саксы увидели — это же не вышивку на полотнище разглядывать, тут достаточно приметить профиль раззявленной пасти, поднятую для удара переднюю лапу и короткий хвост-помело. И, хоть шли крадучись, как с разбега на стенку налетели. Это было плохо, ложный патруль не мог остановиться, вызвав подозрения. Момент скользкий, но дальше саксы сами двинулись по нужному маршруту. Вероятно, состояние болотистой поймы их интересовало ничуть не меньше подсчета костров в лагере бриттов. Хотя бы потому, что укрепления с этой стороны часто бывали гораздо слабее. А то и вовсе отсутствовали.

Что захотели, то и получили: убедились, что вал со стороны болота подновлен, частокол — не хуже, чем спереди. Ворот нет. Что ворота есть, но видны только с северной стороны — саксам знать не стоит. Так же, как и того, что с севера конница уже может пройти по «болоту». А вот на юге земля достаточно подсохнет только к утру. И все-таки нужен третий пункт экскурсии — ко рву. Для надежности.

Барды-загонщики старательно играют роль стражников, общаясь бряцанием оружия. Стараются, чтоб выглядело — и особенно звучало — естественно. Врага следует уважать.

Хвикке любят и ценят «малую» войну. Которую ведет не войско короля строем, а несколько добрых воинов своим усмотрением. Спроси любого — именно в этом главная их особенность, совсем не в бое строем, это умеют почти все. Подкрасться, напасть внезапно. Безопасно убивать, потом хвалиться победами. В этом же походе такого развлечения на их долю выпало немного. Разумеется, выходить-то многие выходили. Да все бритты ушли в земляные крепости на холмах. Пахать не надо, скот, кроме свиней, на зиму так и так в стойло загонять. Дров и тех запасли вдосталь. А если кто и выходил — посмотреть, чего и как, — так не один. Да оказывался ничуть не меньшим любителем «малой» войны. Да еще располагающим лошадью и промышляющим на родной земле. Тут, при всех талантах саксов, шансы уравнивались. Это не считая диведских разъездов!

Разведку Хвикке все равно высылали. Но удовольствия в ней не было. И только теперь им стало интересно по-настоящему. Сходить в лагерь враждебной богини — подвиг. Даже если никого там не убьешь.

Что на влажном лугу что-то припрятано, они поняли сразу. Ночь, болото, плавни, неожиданно сухая земля болотистого берега. Впрочем, дождей не было давно. Вот потому бритты не поленились — вырыли рвы и кольев натыкали, закрыли дерном. Чтобы точно обезопасить берег. Оно и немудрено — со стороны болота разве пеший подойдет, а перевес в пехоте не за ними…

На расстоянии, да в неверных тенях слов по губам не прочитать. Немайн превратилась в продолжение собственных настороженных ушей, ловя голоса врагов. Тихо. Очень тихо. Но слышно!

— Что они говорят? — Шевельнулись губы рядом лежащего аннонца.

— Один уверяет, что перекрытия для ловушки больно толстые. Другой считает, это неважно — земля обрушится сама, слишком непрочная. Третий… Третий подозревает машину! Он знает обо мне и думает, что рвы будут пропускать нашу кавалерию и проваливаться под саксами. Потому, когда они будут отходить, первого убейте. Второго подраньте, не насмерть. А третий… Пусть живет. У саксов командир умный. Он не поверит в избирательный пропуск, а колья убедят его во второй версии.

— Ясно.

Бард поднялся, заскользил кошачьей походкой — прекрасно видимый, оттого чуточку забавный. Зато очень тихий. И при этом — обутый. Мокасины, оказывается, не только в Америке носили. Саксов понемногу оттеснили от лагеря, загнали в лес. Увы, сквозь деревья и сиды не видят — ни днем ни ночью. Оставалось вслушиваться. Да разглядывать колышущуюся траву. Хотя вереск, кажется, не трава… На некоторых ветвях еще догорают высохшие цветы, сохранившиеся с лета. Стоит выглянуть луне, и на седых лапах вспыхивают красные искорки, как на пледах О'Десси.

Возвращающегося барда Немайн увидела раньше, чем услышала, хотя головой пришлось покрутить. Да, это не сакс.

— Удалось?

— А… Ты слышала шаги?

— Я тебя вижу.

— Забыл… Сделали все, как ты сказала. Одного я застрелил сам, второго ранила Фланн. Она искуснее в стрельбе из лука. Хорошо ранила — жив будет, говорить сможет, но на битву завтра не выйдет. Сакс, которого мы отпустили целым, утащил раненого к своим… Можно больше не таиться.

Но звук так и не включил!

Немайн вскочила и начала отряхиваться. Впереди ждала бочка с водой — и на этот раз с горячей. Почти кипяток. Блаженство! А потом четыре часа сна. Но вопрос следовало задать. А то, кто знает, что за драконы таятся среди белого пятна.

— Почему ты продолжаешь разговаривать одними губами? Без звуков?

Бард расширил глаза. Чуточку нарочито. Хлопнул ртом, изображая глуповатое удивление. То ли опять забыл, что сида хорошо видит его лицо. То ли изображал что-то… Зато ответил серьезно и понятно:

— Потому, что почитаем тебя выше остальных богов. И когда важна помощь судьбы, стараемся напомнить ей, что мы часть тебя, пусть и небольшая. Речные. Значит, немного рыбы! Мы все-таки барды и, хотя стрелы нам привычнее песен, такие вещи проделываем словом, мелодией, жестом…

Немайн тяжко вздохнула. Вот так всегда. Хочешь драконов? Посмотрись в зеркало!

А в крепости кипит новая работа — собирают камнемет. Распоряжается Нион. Ей, бездоспешной, и командовать в бою этой штуковиной.

Барки пришлось купить, и недешево. Майни шипела от жадности, все бормотала, что подобные деньги за перестраховку — слишком. К тому же может не сработать! Но вдруг, вдруг, вдруг… Эмилий уже ускакал на север, а теперь черед Эйлет — со всей тыловой командой, на восемнадцати барках. Настоящий флот. Каждое суденышко гружено с верхом. В основном лесом. Пилеными досками. Горбыли да цельный кругляк из верховий пригнать не проблема, камбриец и плотогон почти одно и то же. Все же лесопилки остались на Туи. Хорошо Эмилий успел привезти достаточно — тоже через верховья, через волок. Хотели укрепить Кер-Нид, да нашлась работа нужнее. Стратегическая.

Срубить мост, чтоб армия Брихейниога могла подойти к месту боя по левому берегу и ударить саксам во фланг и тыл. Внезапно. Расстроенных битвой с диведцами — неважно, победителей или побежденных. Новым и странным было то, какой мост предстояло построить. Не на обычных сваях-быках — на лодках. Вот на этих самых барках! Так должно получиться гораздо быстрее. Хорошая идея. Только Эмилий отчего-то, выслушивая задание, отразил на лице понимание. Не собственно задачи, а тайного. Словно узнал про Майни что-то очень важное и интересное.

Эйлет решила — римлянин все ей расскажет. Только сначала нужно его догнать. Увы, этого оказалось недостаточно — слишком много работы свалилось. Армию снабжать, мосты строить — не с тарелками бегать да рагу по-мунстерски варить. И людей узнаешь совсем иначе, чем по залу трактира. Только вот толковые женихи все никак не попадаются! Разве только римлянин. Иноземец, это плохо. За ним ни клана, ни гильдии, а род, если и есть, так за морями остался. Но отцу не впервой брать в дом чужаков! Майни же принял… И неважно, что сида. Главное — умная и сильная. И верная. Такую в семью принять — честь.

Вот и Эмилий. Умный и сильный. А верность и честь… Как их проверишь? Эйлет ломала голову — те немногие минуты, когда не раздавала указания рабочим, не барахталась в ледяной воде, спасая сдуру посаженную на мель барку, не тянула веревки и блоки, подавая пример, не ругалась с кормчими идущих вниз судов, которым мост перегородил путь. Не спала, наконец!

Она совершенно не подозревала, что проверка, бряцая сбруей и оружием, во весь опор летит к ее мосту. Командир уэссексцев, издерганный постоянными упреками в бездействии, решил провести глубокую разведку.

Это были лучшие из тех, кто остался. Самые доспешные, самые умелые, храбрые и осмотрительные разом. Все — рыцари, цвет уэссекских тэнов — служилого сословия, более всего напоминавшего дворянство. Между ними ни одного слабого — ни слуг, ни оруженосцев, лишь несколько опытных латников. Работа предстояла опасная и трудная. Требовалось обойти сильных, до поры не обращать внимания на слабых. Вернуться, рассказать. И, только увидев достойную цель, бросаться в атаку.

Понтонный мост, уже перекрытый на всю длину, такой целью являлся. Пусть по ширине его предстояло нарастить больше, чем вдвое — все равно готовый мост. Перейти с берега на берег уже можно.

Эмилий не был бы римлянином, если бы не организовал охранение. Он даже лагерь хотел перенести с восточного берега, пологого, на западный, крутой. Но пожалел полдня. Оказалось — зря.

Гленская тыловая команда состояла из воинов. Сида их буквально из рядов вырвала — тех, кого кланы поставили бы в строй. Сказала — снабжение нужней лишней сотни бойцов. Те сперва ворчали, но после того как армия Глентуи пролетела немалый путь втрое быстрей обычного, умолкли. Поняли — стали подручными по военной магии. А это боевая работа, и даже почетная.

Топоры у гленцев и без того под рукой были. Многие и дротики похватать успели. В том числе Эйлет. Вот и оказалась в первом ряду, возле Эмилия. Спереди — нахальная зелень заливного луга, не обращающего внимания на давно наступившую зиму, потеющая грязью грунтовая дорога. За спиной — ленивый поплеск речной волны и остов недостроенного моста, да занимающие место в задней шеренге строители, которым довелось бежать с той стороны. Короткий строй — три линии, меньше никак — нужно, чтобы бойцы чувствовали поддержку. Людей, которых для стройки вполне хватало, оказалось ничтожно мало для схватки.

Саксы обошли завал лесом, потратили несколько мгновений на то, чтобы порубить в лагере шатры — и зазевавшихся. И вот уже наносят первый удар — несильный, вскользь — как у конницы, только начавшей привыкать к стременам. Полетели дротики — немного, да ни одного мимо. На место раненых и убитых встали люди из второго ряда. Саксы напали снова. Вновь хрипы, стоны. Вновь свежие люди в первом ряду, но уже с заминкой.

Эмилий сознавал — то, что гленцы еще не побежали, — уже чудо. Нормальные легковооруженные африканцы или греки бросились бы наутек после первой атаки, гвардейцы — после второй. Страшно вставать на место второго уже убитого, поднимать теплое от его рук копье и видеть — ни один враг не повержен. Даже не задет.

Эмилия это не касалось. Хорошо выученный, рассудительный, римлянин не дрожал — считал. У саксов по два дротика, значит, закончились. Теперь третья атака, подойдут на копейный удар. Удастся пустить рыцарям кровь — есть шансы, что камбрийцы снова устоят. И настроение станет совсем другое.

Эйлет не успела схватить щит. Только копье. Кольчугу с утра нацепила, да в воду лезть пришлось, скинула, чтоб не заржавела. Первый же дротик был ее, но левая рука Эмилия чуть дернулась, и жало, пробив щит — равно округлый со всех сторон, как принято говорить, — остановилось в дюйме от груди. Отяжелевший щит Эмилий не бросил и поймал еще два снаряда — один свой, один — опять — ее. Показалось, что римлянин успел одобрительно подмигнуть. Мол, хорошо держишься, белобрысая. Но после второго наскока щит стал неподъемным и упал под ноги.

Тогда она и решилась. Страх куда-то ушел. «Покажешь спину — умрешь без толку». Слова отца, слова матери, слова сиды, слова сэра Эдгара, гонявшего на ополченских учениях до семижды семи потов. В то время как другим девчонкам не то чтобы спуску давал, но обходился без пристрастия. Когда выяснилась причина — Майни с комендантом перемолвилась, — Эйлет собиралась с сестрой не разговаривать неделю. Хитрюга заболела вовремя! Теперь эти же слова кричит Эмилий, а слышит, похоже, только она. А конница ближе, ближе! Проносится мимо, под веселые крики раня и убивая вжавшихся друг в друга бриттов, отчаянно выставивших свои коротковатые жала. Идет забава, и саксы не ждут, что кто-то из врагов осмелится высунуться из обреченного строя.

Эйлет сама не сообразила, как сделала шаг вперед. Она выбрала шлем с бармицей, белый султан, бритый лошадиный подбородок. Повернула копье, как учили, зацепила заднюю ногу рыцарской лошади и резанула листовидным наконечником.

Шаг назад. Всадник с выбеленным конским хвостом на шлеме падает с забившейся лошади слишком близко к камбрийским рядам. Он еще не встал прочно на ноги, не успел поднять щит. Снова выпад — и добротная кольчуга не спасает сакса. Снова в строй!

Вовремя — удар следующего всадника пришелся в пустоту, зато Эмилий ткнул рыцаря, пытавшегося отомстить за товарища, в неприкрытое кольчугой бедро. Третий выпал из седла сам, когда конь поднялся на дыбы перед маленькой свалкой.

Саксы пользовались стременами — точней, кожаными петлями — немногим больше недели. И уж их-то сида не предупреждала. А своим прожужжала все уши: слетишь с коня, а нога останется в стремени — ты труп. Причем не сразу и очень неприятно. В случае самого везения — калека. Потому бритты делали широкие стремена да твердые понизу благодаря накладке из литой бронзы. А саксы сделали свои петли слишком узкими. Им казалось — чем крепче нога держится в петле, тем лучше! Все случилось так, как говорила сида. Сакс умер, небыстро и нехорошо, истоптанный собственным конем.

— Третьего положила Неметона! — неважно, кто выкрикнул. Подумали все. Кроме римлянина.

Вот тут настроение и стало правильным. Устойчивым. До следующей атаки. А уж когда гленцы увидели, что саксы спешиваются, начались насмешки над врагом.

Увы, заряда бодрости хватило ненадолго. Можно сколько угодно сознавать, что на твоей стороне правое дело, старая богиня из холма и воинство небесное, но когда под ногами бьются в агонии товарищи, а к тебе идут, не особо торопясь, одетые в железо неуязвимые убийцы — сердце дрогнет у любого.

— Ударим? — Выдох рядом с левым плечом. С непривычки стоять и ждать нестерпимо. Даже побывав в битвах, все равно хочется сделать хоть что-нибудь, а не просто ждать опасности. Но девчонка рвется вперед, а не назад. Да она вообще улыбается! Спокойно стоит и целит саксам смертью в грудь. Против пехотного копья что кольчуга, что паутина. Да и щиты у всадников сверху не окованы железом. У большинства. Значит, хорошего удара могут не выдержать… Если же быстро положить парочку — так можно и перерешить, кто тут волки, кто овцы. Главное, угадать момент.

— Сейчас, пусть запыхаются еще немного, — громко, чтобы все слышали, объявил Эмилий. — Они свеженькие, только с коней, а мы строили мост. Так что на половине пути таких гостей встречать неуместно…

Голос весел, а глаза щупают подходящих врагов. Им тоже несладко. И идут… Не строй, не толпа — каждый сам по себе, но вместе. Волки. И ни одного конского хвоста на шлемах. Кажется, единственного командира убила Эйлет.

Значит, или встанут, или бросятся. Встанут — тут и нужно ударить, но если бросятся первыми — камбрийцы побегут. При всем уважении к своим людям, иначе думать римлянин не мог — это ополченцы, а принять неприятельскую атаку стоя не всякий легион способен. Но каждый лишний шаг вперед — испорченный строй, сбитое дыхание. Всего преимущества — чуть слабее ужас перед острым железом. Надо бы заменить людей. Отбивавших всадников, истрепавших силы и нервы, из первой шеренги отвести назад. Кто пока не бился, только ждал, вывести вперед. Будь у него под командой не ополченцы, а полусотня ветеранов персидского похода, нескольких секунд бы хватило, и строй не нарушился. А так…

В мягкой звериной походке саксов появилась нарочитость. Гибель командира, стремена, из опоры превратившиеся в ловушку. Саксы слышат насмешки бриттов, да и сами иначе понять случай не могут. По-прежнему волки, но волки помятые и опасливые. Которые зауважали не столько гленских ополченцев, сколько помогающую тем злую волшбу. И теперь ожидали чего угодно. Хоть и того, что собственные сапоги начнут кусать за пятки!

Пора! Эмилий оглянулся, поднял руку, успел удивиться гранитному спокойствию в глазах Эйлет — и саксы бросились! Оставалось заорать: «Вперед!» и метнуться навстречу, надеясь, что команда и импульс командира не дадут родиться панике.

Сакс, которого выбрал римлянин, дернулся — уклониться, копье отошло в сторону, щит качнулся вниз — и выпад римлянина — в лицо — оказался удачным. Зато рядом — справа — вдруг стало пусто. Подобно римским легковооруженным, ополченцы не продержались в прямой стычке и минуты. Их хватило на один удар. И тот смогли нанести далеко не все. И не у всех этот удар — первый и последний — достиг цели. Потом строй рухнул внутрь себя. Передние ломились сквозь задних, те пытались устоять на ногах, подняться… Отползти… Строя не стало, не было даже бегущего стада — небольшая, давящая сама себя кучка еще живого мяса, парализованная собственным стремлением к бегству. И деловитые жнецы, которым предстоит лишь немного работы.

Эту минуту римлянина не трогали. Командира не было, и рыцари просто рубили ближайших врагов, а это и оказались беглецы. Те, что стояли против него и Эйлет, валялись на земле и рубиться уже ни с кем не могли. Так что Эмилий мог прорваться туда, к саксонским коноводам. И даже протащить под щитом сводную сестру августы. Но въевшаяся за годы службы привычка выполнять задание любой ценой взяла свое. А мост был заданием. Да задание ли? Простое прикрытие настоящей работы! Но об этом Эмилий в те секунды совершенно забыл. Причина — правильная, веская, да он в ней совершенно не отдавал себе отчета. Не до того было — нужно прорубаться обратно к мосту, да еще и прикрывать ту, которая все так же держалась рядом. Привычная уже, как третья рука. С копьем. Твердая и меткая.

Эйлет своего сакса заколоть не сумела. Зато заставила отшатнуться, и уж от копья римлянина он не ушел. Все остальные занялись легкой добычей. Настолько, что довелось ударить одного в спину. Остальных, кто пытался загородить путь — двоих? троих? Она не считала — Эмилий то ли убил, то ли покалечил — быстро, так быстро, что и не рассмотреть как.

Под ногами скрипнуло неровное покрытие из расщепленных бревен. Четыре локтя в ширину, двоим толком не встать. Что ж, работа второго ряда тоже пойдет. Опять же барки длиннее настила. И саксы могут попробовать забраться с ближайшей к берегу.

Уэссекцы не торопились. Пожалуй, метнись они вперед, как бешеные животные, все вместе, кто по настилу моста, кто по воде и через барку, последних защитников они б одолели, но сами себя больше перекалечили, чем потеряли от сопротивления. Однако боевой опыт не пустил. Навалиться кучей и зарезать врага, заплатив половиной жизней, и в головы не пришло. Да и унизительно для потомственных воинов добиться победы так. После победы над ополчением к рыцарям полностью вернулась самоуверенность. Их даже не насторожило то, что загородивший дорогу воин перекинул меч в левую руку. Двое немедленно попробовали взять в копья Эмилия. Один остался без кисти, другому римлянин перерубил дротик. После чего повторил несколько слов, которыми камбрийцы осыпали саксов, когда те начали слезать с лошадей.

Еще двое, с мечами. Сдуру встали рядом, мешая друг другу. Стоявший слева попробовал рубануть Эмилия по голове — тот вовремя вскинул руку, подставив наруч. Почти одновременно правый попытался уколоть в ногу — из-под щита, мечом, слишком коротким для настоящей угрозы. Не достал, а напарнику помешал. Возможности уйти в оборону римлянин им не предоставил. Ударил левого в подмышку, где на кожаную основу не были нашиты металлические бляхи и немедленно занялся оставшимся. Укол в обход щита — и у Эмилия стало меньше врагов, да и щит появился. Крепкий, из плотного дерева. И — что редкость для всадника — с железной оковкой поверху, прекрасно подходящей для отражения излюбленных варварами рубящих ударов. Хорошее тяжелое копье тоже не лишнее.

Эмилию результат понравился. Он повторил ругательства. И даже сделал пару жестов, в Средиземноморье почитавшихся универсальными оскорблениями. Но саксы урок поняли. Потому, старательно прикрываясь щитами, обошли берег. Собирали метательное оружие. Эйлет, словно безумная, бросилась вперед — еле удержал.

Тогда она принялась громко говорить. По-саксонски. Эмилий не понимал ни слова. Зато заметил — те стали двигаться несколько иначе. Настолько хотелось броситься. Но превозмогались. Снова зауважали.

— Вы люди или рыбы? — насмехалась девка, одетая вождем. — Вам годится только падаль! Вот перед вами готовые к смерти герои — так убейте же нас! Неужели вы не видите света славы на наших лицах, что подобны Луне и Солнцу? Убить нас — доблестное деяние! Я сестра богини, мой воин — потомок богов и героев Рима и сам великий герой, наши копья алы от крови Хвикке. Убейте нас — или бегите, как шелудивые псы! Сперва с поля боя, потом из Камбрии, а там и вовсе с острова Придайн. Знайте: по этому мосту пройдет смерть саксов. И если вы не разрушите его, все вы не просто трусы, но еще и мертвецы. От вас уже пахнет!

Саксы терпели. Потом вернулись. С дротиками.

Эмилий повторил тираду. И стал медленно отступать. Эйлет, накричавшись, чуток пришла в себя. Отдала дротик, умница, взяла тяжелые копья. Отойдя до середины моста, римлянин уселся на настил с крайне безразличным видом — сам закрыт щитом, копье сжато в кулаке. Саксы не повелись. Достали топоры и принялись рубить первый пролет.

— Дураки, — шепнула Эйлет. Устроилась рядом, под прикрытием широкой окольчуженной спины. Странно, что теперь, когда они остались вдвоем, а враги потеряли не больше трети, казалось, опасность миновала. Может, от позы Эмилия веяло надежностью? И древностью. Историями, которые Майни пересказывала лекарскому отпрыску! Так, не выпуская оружия, закрывшись щитом и опершись на копье, отдыхал Кухулин, когда в одиночку сдерживал войска четырех пятин Ирландии.

Римлянин, который и не подозревал, что подражает легендарному герою, хмыкнул.

— Они дикари, — сказал тихо. — Я не могу иначе назвать тех, кто сунулся воевать, ничего не узнав о стране, в которой предстоит действовать. Нит не глубок, потому все лодки заякорены. А они надеются, что сейчас весь мост снесет течением. Но если враги потратят несколько минут на то, чтобы причинить вред, который хороший плотник в одиночку исправит за полчаса, к чему мешать?

И задумался. Девушка формально оставалась начальницей. Как ей приказать уйти? Чтоб послушала? Пусть живет. А он… Сможет продержаться достаточно долго, даже не раскрывая подготовки. Место узкое, а хороший воин и против троих врагов какое-то время устоит. Мысль бросить мост и в голову не пришла.

Стало чуточку обидно: умирать из соображений секретности, не убив тех, кого иначе достал бы, не хотелось. Ведь воин, служащий по ведомству магистра оффиций, может многое. Недаром начальник сотни скультаторов приравнивается по чину к командующему всеми полевыми армиями Африки. Потому как эта сотня при нужде натворит дел не меньше, чем полевая армия. Эмилий в свое время, став вместо центуриона рядовым сотни трапезитов, чувствовал, что прыгнул через чин! Впрочем, вступительное задание — выйти с ножом на льва и вернуться с целой шкурой — не провалил. Иначе и не стоял бы теперь на наплавном мосту через Нит.

Саксы закончили работу. Мост пошатнулся, качнулся несколько раз — и на этом все закончилось. Римлянин вновь прокричал уэссексцам обидное. Эйлет опять добавила.

— Тут меня одного достаточно, — сказал Эмилий, — а ты бы лучше раздобыла лошадь да попыталась поторопить армию лесного королевства с непроизносимым названием.

— А ты рассчитываешь выжить, римлянин? — Желто-рыжие брови Эйлет взлетели вверх.

— До ночи — да. Потом… — Он пожал плечами. В темноте всякое случается.

— Это хорошо. Потому что я никуда не уйду. Это ведь мой мост, Эмилий.

— У тебя нет доспехов.

— Я могу прикрывать тебе спину. Ругать саксов. Ударить копьем, прежде чем меня достанут. Ты видел.

Видел. А больше чувствовал спиной, как она поменяла стойку, приспосабливаясь к обоерукому напарнику, словно свой брат-разведчик. Но без доспеха ее нужно закрывать. Так и не поймешь, чего получается больше, пользы или вреда. Надо было придумать еще доводы, но пришлось успокоиться на том, что русоволосая отойдет, куда дротик не добросить, а потом вернется: саксы закончили собирательство и полезли снова. Аж четверо. Пустили дротики — по два. Задние подавали собранные по полю боя снаряды. Часть поймал, от иных увернулся. Пробили, не пробили — не почувствовал. Иные чиркнули по броне. Что кована лучшим мастером Карфагена по особому заказу — чтоб была крепкой, но смотрелась дешево. Дротик бросать не стал, взял копье. И бросился навстречу. Одному против четверых нужно действовать очень быстро. На узком мосту маневром не взять — оставались скорость и финты.

Назад да по бокам Эмилий не смотрел, а зря. Двое саксов, скинув одежду и зажав ножи в зубах, поплыли резать якорные веревки. Доплыть — доплыли. И обнаружили перед лицами жало копья Эйлет.

Увы, левый берег был слишком близко. Ей, бездоспешной, пришлось от дротиков уворачиваться — и нанести удар не получалось. Не успевала. Но к веревке пловцов не подпустила. Пока у одного из них не свело судорогой ногу и второй не потащил соратника к берегу. Вот тогда, на радостях, чуть замешкалась.

Удар пришелся в левый локоть, шершавые доски метнулись навстречу. Боли не было. В голове стояла глупая радость, что дротик сакса перебил левую руку — правой гораздо удобнее перетянуть рану… Пережать руку выше раны другой и в голову не пришло. Если последняя рука будет занята — чем саксов убивать? За свою гибель следует отомстить заранее! Она припомнила, что в поход отправилась за женихом, и улыбнулась. Уже тогда, в строю, решила: кто из своих упадет последним — того и будет считать мужем. Эмилий, значит, — без гаданий.

Ремень удалось закрепить. Кровь остановилась. Теперь нужно встать, не то затопчут и не заметят. Эйлет оперлась на копье, приподнялась. В глазах начала разливаться тьма, но осколок сознания отразил смерть Кухулина. Герой умер стоя, и враги не смели подходить к телу, боясь, что грозный воитель оживет. Эйлет подперла голову здоровой рукой, как бы отдыхая. И тут мира не стало.

Эмилий как раз сбросил четвертого врага в воду. Двое остались лежать на настиле, делая его, вот незадача, неудобно скользким. Потому Эмилий и отдал саксам несколько шагов. Не стыдно. За них честно заплачено — кровью. Третий покоился на дне. Последний рухнул в воду сравнительно целым. Даже до берега добрался, сумел. Чтоб человек в толстой кольчуге и десяток-другой локтей проплыл — такого и римской разведке прежде видеть не доводилось. А вот, оказывается, иные варвары могут!

Тут Эмилий увидел. Свершил короткую месть — метнул единственный дротик в спину пловца. И, не заботясь, попал — не попал, наклонился, инстинктивно сложившись за круглым щитом. Услышал слабый выдох. Оттащил раненую подальше. Устроился в позу отдыхающего воина.

Теперь он знал — ему придется жить. В какое из этих стремительных мгновений Эмилий это понял, он бы сам не сказал. Не обратил внимания. Непрерывная, воспитанная десятилетиями двуличного ремесла саморефлексия разведчика куда-то исчезла. А с ней ушли за грани мира секреты и интересы империи, страшные клятвы… Вселенная съежилась до нескольких шагов неровного дощатого настила. Остались истекающая кровью девушка в шаге за спиной, враг перед глазами. И мост. Его мост.

Ждать пришлось долго. Чем заканчивается рукопашная с засевшим на мосту чудовищем — уяснили. Дротики закончились. Но не ушли, упорные. Пусть командир убит, рассудить, что наплавные мосты просто так не строят и не защищают отчаянно, может самый тупой из рыцарей Уэссекса.

Впрочем, один вариант у них оставался. Прежде его отбросили — способ-то долгий. Теперь же направились в лагерь строителей и принялись рубить широкий прочный щит выше человеческого роста. Чтобы выпереть богатыря к другому берегу. И обрезать-таки якоря.

Затея оборвалась на третьей барке — первые Эмилий сдал, зная, что мост это не разрушит, а качать и дергать начнет сильно. При этом старательно изображал сопротивление, крутился перед щитом, изображал попытки атаки — сверху, сбоку, снизу. Но вот обрезана веревка, другая. Теперь саксы больше стараются удержаться на ногах и не полететь в воду. А в очередную барку спрыгнуть быстро. И выскочить врагам за спины. Дальнейшее было скучно. Вдобавок пришлось спихивать в воду щит — чтобы вернуться к сестре августы, ослабить ненадолго жгут.

После провала затеи с осадным щитом выжившие враги ушли. Или затаились в лагере. Эмилий продолжал вахту.

Лишь перед самой темнотой позади задрожала земля — под авангардом армии Кейндрих. И только когда лучшие лекари занялись раненой — он вспомнил про рассыпающуюся легенду.

Принцесса задумчиво наблюдала, как ее воины споро заканчивают настил. Еще час — и можно переправляться. Двенадцать локтей… Даже повозки удастся пропихнуть.

Но обоз пойдет последним. Да и пехоте нужна дневка перед сражением. Так что первой пойдет конница… Увидав последнего защитника моста, Кейндрих поспешила высказать восхищение. Достаточно формальное. В голове вертелись недалекое уже поле, на котором саксов будет куда больше, да милый образ человека, которому придется принять такой же страшный бой.

Впрочем, на блестящие слова и тоску в голосе командующей Эмилию было плевать. Ему легенду горящую спасти хотелось. Проснулся долг, и ничего более не видел и не слышал. Потому разведчик отрицательно мотнул головой и ткнул в сторону лекарских повозок.

— Я что? Обычный человек. Помогал, пока ее не задели. А она — сестра богини…

И удивился странному выражению лица ирландки. Словно той хотелось разом порвать кой-кому личико ногтями — и расцеловать взасос разом. И почесать за ушами. Мерзавку, дрянь холмовую! За то, что она — рядом с королем Диведа. Слава богу, рядом с ним. В огне.

О битве у моста саксы узнали утром. На час позже, чем камбрийцы. Дэффид демонстративно потер руки и заявил, что саксам деваться некуда — или атаковать сейчас, или убираться без боя. И вообще лучился счастьем — знал, что одна из оказавшихся в пекле войны дочерей жива, среди своих и при должном уходе. А раны — раны заживают. Харальд же достал нож и принялся соскабливать ногти.

У викингов это означало — ждет боя. Кстати, Немайн с ее короткими ноготками он всячески одобрял. А вот на иных дам, щеголявших — не в декабре, конечно, — длинными, острыми и красными ногтями на ногах, смотрел точно как епископ Дионисий. Даже чуть хуже. Злей.

— Никогда не знаешь, когда придет черед отправляться в чертоги асов или в край Хель, — объяснял он. — Мир наш случаен и удивителен, но не всегда приятно. Завершится же тогда, когда достроен будет корабль из ногтей мертвецов. Зачем же снабжать злых великанов материалом? То, что человек обрезал и соскоблил при жизни, им не подойдет.

Немайн этого не видела — отбывала дневной сон. Не меньше четырех часов! Гейс! Пришлось постелить прямо в башне, на которой ей по диспозиции полагалось проторчать всю битву. В постели сида разместилась с честно закрытыми глазами, но во всем боевом снаряжении. Рядом стоял Харальд и, словно сам с собой разговаривал, рассказывал «спящей», что происходит.

— Саксы, что стадо свиней, выходят из лагеря. А за пастухов уэссексцы. Все верхами. Чтобы удирать было легче, не иначе. А нашим не до того, у них церемония! Епископ и священники разоделись в женские платья…

— Не верю… — как бы сквозь сон пробормотала Немайн.

— Ну, длинное, до пят, мужчины обычно не носят! Кстати, они все в белом. Это что-то означает? Спи, не отвечай!

Означает. Должно означать. Обычную службу начали бы по-походному… Да сегодня же Рождество! А Харальд продолжал:

— Ну вот, пока бритые девы в белом поют, город открыл ворота. Выходят колесницы. Одна, две… Семь. Любите вы это число. Наверное, было восемь, но лишнюю сломали. Главное — «Росомаха» в поле! Правильный стяг над правильным войском. Хорошо грабить, имея колесницу: много добра войдет. И саксам, наверное, это понятно. Летят кони, как соколы. Успеют ли повернуть? Ха, а ножовщики то, наверное, поняли! На два стада разделились. И колесницы перед ними, как акулы перед треской! То, что побольше, становится против нашего войска, а второе — за ним. Ну, точно — косяк трески. Где щит есть — где нет, где грудь — где задница. И вот через это пропускать лучников? Сбились! Один косяк, побольше, впереди! А второй сзади. — Голос Харальда постепенно набирал силу и певучесть, превращаясь в подобие песни, даже ритм появился. — Видно, Тор принял их за кашу, счел, что горяча, да помешал как следует! Жаль, не молотом. Ха! Видно, с колесниц за саксами зайцев увидели — половина поверх голов. Вот бегут их лучники и метатели дротиков, глупые, думают, что быстрее лошадей.

— Это как беременная Маха, что ли? — припомнил трубач-ирландец печальную историю про болезнь древних ольстерцев.

Харальд на мгновение умолк и разразился хохотом:

— Точно! Бегают как беременные! А мнят себя героями! А у твоей сестры повадка правильная, «Росомахой» машет — заворачивает своих! Умная. Под стрелы не лезет. Куда им, псам, за цаплей гоняться! А ведь рано, лучнику еще не дострелить. Скачут назад. Встали и лучников угостили! Из-под хвоста! Точно, росомаха!

Харальд вошел в азарт, а Немайн вдруг вспомнила футбольного комментатора.

— Снова взяли высоко. И хорошо — что шло кустам в макушку, попало большим деревьям по корням. Эх, сейчас бы на коня, да на эту толпу клином… Ага, хвосты поджали, видел я такое на охоте, сейчас вместе столкутся, храбрости наберутся и пойдут. Наши на дороге уже стенкой стали. Ждут… Лежи, лежи, саксы пока не собрались в строй и если успеют за полчаса — я удивлен.

Потом — молчание, изредка прерываемое сообщением, что колесницы все целы и неплохо развлекаются. Все же ближние, кроме Харальда, заняты. Весь штаб — телохранитель, двое трубачей — сигналы подавать. И несколько гонцов.

— Лес запалили, — продолжил вдруг репортаж Харальд, поскучнев. — Зачем зря землю зорят? — фразу из четырех слов на одну букву он пропел, как строку хулительной песни. — Конницу там все равно не укрыть! А голытьбу с дротиками да пращами есть кому гонять. Ветер гонит пепел и дым на наших, но кто знает, как он переменится, когда разгорится? Дыши мы водой, как рыбы, я бы сказал, куда, а так — не берусь. Ничего, прочихаться перед боем — не самое худшее дело. Хотя на месте короля я бы уже отправил пешему войску мокрые тряпки. Очень хорошая вещь, если в дыму к морде прижать.

Немайн, не открывая глаз, кивнула. Спросила с нарочитым зевком:

— Мне ему крикнуть?

— Спи. Ничего страшного. Мы же поле пристреляли, так что войдут в дым, начнем бить, как уток в тумане, — стая большая, стрел туча. Повстречаются! Всего убытка — немного стрел раньше выпустим. И не ерзай так. Подоткнуть одеяло?

— Не-э-эт, — снова зевок.

— Эх, хорошо, в пору буранов день короток. Стража промелькнет — не заметишь. Даже если не всю стражу проспишь — все равно больше времени останется в запасе. Так, стену сбили. Щиты красные слева, как раз напротив наших копейщиков. Справа пестро, кто как красил. Копья щетинятся. Железный вепрь спешит… Губитель снастей идет с юга, правду вы, камбрийцы, говорите — добрый ветер! Дым унесло. Два отряда — в основном лучники, но и хорошая пехота тоже есть — идут к городу. Там их с колесниц расстреливают. Приноровились. Хорошая дарительница стрел твоя сестра! Не одна ты ее любишь: как кабанов на вертел, саксов насадила, по двое-трое на один. Но пора бы ей… Стоит. И что они свои щиты выставляют? Не спасет их бычья кожа и толстая липа, и даже железо… И не спасло. Близко лучники подошли! Вздергивают луки! Пляшет «Росомаха» в руках Эйры. Город открывает ворота, но птицы битвы уже сыплются на колесницы. Режут колесничие упряжь, отделяя падаль от живых лошадей… И снова летят, как вода с горы! Колесницы уходят! Все прошли, иные на трех лошадях, иные и на двух. Ворота закрыли, теперь заваливают. По мне — зря, отряд маленький, что он сделает. Ага, стреляет вверх, по частоколу. Все-таки деревянные щиты — это хорошо, держат они стрелы. А их стрелы частокол держит. Так долго можно веселиться! Ну все. Красная волна двинулась. Славный звон будет. Просыпайся, Немайн!