39

Л'анимеб неторопливо выполнила навигаторскую проверку, а затем пустила весь тест по второму разу. Все было в порядке. Они не отклонились от курса, и ни одна из групп людей пока не заметила их. Никто из людей, кроме первого правителя гардианов, Жаке, и нескольких офицеров, не знал об их прибытии, и теперь, когда нигилисты сменили курс, люди не могли предугадать, когда и где появится «Звездное небо». Оставался небольшой шанс на то, что люди заподозрят неладное и попытаются остановить «Звездное небо», но это уже не важно. Если бы Л'анимеб удалось ввести «Звездное небо» в атмосферу планеты хоть на несколько минут, этого вполне хватило бы. Подобно большинству нигилистов, Л'анимеб не боялась смерти. Она оглянулась через всю кабину на перепуганного маленького половинчатого.

— Тебе были нужны знания, Ромеро, — произнесла она на ломаном английском. — Мы приземлимся через двадцать шесть ваших часов.

«А через двадцать семь часов ты умрешь, половинчатый», — мысленно добавила она.

Мак высунул голову сквозь отверстие люка и прокричал на всю шлюпку:

— Синтия, запускай третий этап калибровки!

Нырнув на нижнюю палубу, он проверил показания приборов, подключенных к генератору С2. На мгновение мигнув, экраны выдали вполне приемлемые цифры. Джослин кивнула, увидев их.

— Готово. Теперь он заработает. Еще раз убедиться в этом можно, лишь попытавшись запустить его. — И она принялась отключать тестеры.

На «Воссоединении» воцарилось странное спокойствие. Работа была завершена. Все, что оставалось людям, — сидеть и ждать хоть каких-нибудь вестей от Лиги. Внезапно оказалось, что время нечем занять.

Чарли наблюдал, как Мак и Джослин выбираются с нижней палубы.

— И все-таки я не понимаю, зачем вам понадобилось устанавливать эту штуку, — заметил он, — и тем более не вижу смысла в том, что Синтия привезла ее с «Ариадны».

— Это мера предосторожности — на случай, если нам придется своими силами выбираться из этой звездной системы, — пояснила Синтия, спускаясь из кабины.

— Да, но ведь Лига победила, — возразил Чарли. — Он нам не понадобится. Лига заберет нас отсюда, или же мы отправимся к центру тяжести и дальше полетим вместе с остальными. Зачем понадобилось столько возни с генератором?

— Вполне возможно, нам он не понадобится, — отозвался Мак. — Но нам требовалось чем-нибудь заняться, чтобы не сидеть сложа руки. Есть и еще одна причина: если нам вдруг понадобится генератор С2, устанавливать его будет уже некогда. Они только что взорвали собственную орбитальную станцию, чтобы заставить замолчать Густава. Если нас выследят и найдут, нам придется сматываться отсюда, и как можно скорее.

Пит Гессети вяло зааплодировал и поморщился. Его рука побаливала до сих пор.

— Вот слова истинного первопроходца! Тебе не мешало бы поучиться у Мака, Чарли. Ему уже не раз удавалось вывернуться из безвыходных ситуаций. И на такое способны все, надо лишь пользоваться любыми преимуществами и предвидеть все, даже самые неприятные возможности. Помня обо всем этом, мы вполне сможем выбраться отсюда живыми. Но мне чертовски хотелось бы узнать, что собирался сказать этот бедняга Густав.

— Бедная Люсиль! — вздохнула Джослин. — Не нужно обладать богатым воображением, чтобы понять, что там произошло. Кстати, куда она ушла?

Чарли пожал плечами:

— Куда-то в лес. Оделась в скафандр и ушла, не говоря ни слова, пока вы возились с этой штукой.

— Что она затеяла? — задумчиво спросила Джослин. — Как думаете, не решила ли она помириться с аборигенами?

— Джослин, ты же не слышала, каким был последний разговор Люсиль и К'астилль, — впрочем, разговором его можно назвать разве что с большой натяжкой, — вздохнул Чарли. — Сомневаюсь, что после такого кто-нибудь из аборигенов Заставы захочет даже слушать нас.

Джослин печально покачала головой:

— Я до сих пор не могу прийти в себя. Несчастные аборигены! Быть вынужденными вступать в близость с неразумными зверьками, с этими спотыкашками, — верх варварства! И всю жизнь знать, что когда-нибудь превратишься в такое же безмозглое существо…

— Видишь ли, зато у них нет никаких иллюзий насчет загробной жизни или бессмертия души, — задумчиво вставил Пит. — Они знают наверняка, что жизни после смерти нет, — они видят смерть в жизни каждый раз, когда мимо пролетает один из спотыкашек. Они видят, как рассудок умирает во время жизни. Они видят жизнь отдельно от рассудка. Наш жизненный цикл позволяет лелеять более удобные иллюзии насчет души и ее будущего.

— Бедные аборигены, — снова повторила Джослин. — Вся их жизнь поставлена в зависимость от репродуктивного цикла.

Чарли фыркнул:

— А разве мы живем иначе? Тогда что же такое брак? Почему происходят разводы? Почему мы придаем такое значение различиям между мужчиной и женщиной? Вспомните о брошенных детях. О порнографии. Запретах на инцест. О моногамии, полигамии и полиандрии. О правилах и традициях, поощряющих брак с членами другого племени. О гомосексуализме, о возрасте совершеннолетия. О насилии. Воссоединениях семей. О танцах подростков — в сущности, репетиции флирта. О правительствующих домах, законах о наследстве. О приданом, усыновлении, незаконнорожденных. О том, что женщины ведут жизнь пленниц или рабынь — как у гардианов и многих других народов. А проституция? Контроль рождаемости? Перенаселенность и иммиграция? Черт побери, да любой игрок признается, что при игре испытывает сексуальное возбуждение; есть люди, которые считают космические корабли сродни фаллическим символам. Нет, можно долго спорить о том, влияет ли цикл нашего воспроизведения на каждую область человеческой деятельности.

Практически все, о чем я только что упомянул, и многое другое, что является основой человеческого общества, должно быть не только неслыханным для зензамов, но и невозможным. Все вышеперечисленное прямо или косвенно связано с деторождением, или предохранением от него, или решением, кто и когда должен иметь детей и кто будет находиться в родственных отношениях с ребенком. Слишком многое в нас и в нашей культуре определяется сексуальными взаимоотношениями. И обо всем этом не может быть и речи у зензамов.

Каждая культура изобретала брак и брачные ритуалы. Мы настолько привыкли к этому, что уже ничего не замечаем. Можем ли мы вообразить себе племя людей, в котором не существовало бы браков — ни для кого, никогда, на протяжении всей истории? Представляете себе более важное различие для людей, чем различие между мужчинами и женщинами? Наша жизнь поставлена в полную зависимость от биологии и стратегии воспроизведения. Но и люди и зензамы привыкли к своей жизни.

Синтия присела на корточки и уставилась в серый металл потолка. Перед ее мысленным взором прошли тускло-зеленые леса и поля планеты.

— Во всяком случае, я им ни капли не завидую, — прошептала она.

Уже в сотый раз К'астилль боролась с искушением зашвырнуть подаренную ей книгу в пруд и забыть о ней. Но так поступить она просто не могла. Она была зла на людей, ее раздражали все их достижения и поступки. В своей извращенности люди обретали блаженство. Не зная своей судьбы, уверенные, что сохранят рассудок до последнего дня жизни, они, по-видимому, были одержимы безумной идеей — о том, что душа переживает тело, если, разумеется, она правильно поняла подписи к некоторым иллюстрациям в книге. Их самоуверенность, неистребимый оптимизм, их огромные памятники самим себе — все они выросли из одной нелепой идеи о вечной жизни. А идея вечной жизни произросла из их отвратительных сексуальных действий! Действий, которые люди считали естественными и нормальными.

К'астилль перелистала страницы. Париж. Колонии на Луне. Самые большие мосты. Космические станции и корабли. Обсерватория в кольцах Сатурна, лаборатория среди кратеров Меркурия, башни Нью-Йорка, Кремль, Улан-Батор, Тадж-Махал, Мачу-Пикчу, Великая китайская стена, памятник Вашингтону, египетские пирамиды, Парфенон, космоцентр Кеннеди — все они были такими огромными, такими величественными… А Дороги! Просторные шоссе, по сравнению с которыми самые широкие Дороги на Заставе казались примитивными и жалкими. Но как смогли ничтожные половинчатые добиться таких успехов?

Их самоуверенность, разум в продолжение всей жизни и отвратительная медицина, продлевающая эту жизнь, — вот что составляло разницу между огромными, построенными на века зданиями людей и времянками зензамов, которых едва хватало на одну жизнь; между огромными городами, страдающими от перенаселенности, и крохотным населением зензамов, недостаточно большим и организованным, чтобы строить города.

И извращенность людей остается безнаказанной, более того — она вознаграждается! Гнусный образ жизни привел их к Дороге среди звезд!

К'астилль хотела возненавидеть людей. Ее зависть была так сильна, гнев так велик, а гордость слишком уязвлена сознанием того, что все эти месяцы она разговаривала с ростками. Она пыталась ненавидеть их, разжигала в себе гнев. Все, что от нее требуется, — молчать, не предупреждать людей о страшном грузе на «Звездном небе», и вскоре они погибнут все до единого.

Но иллюстрации в книге, восхитительные творения человеческих рук… К'астилль хотела увидеть их своими глазами. Надо ли позволять нигилистам завладеть всем этим великолепием? И потом, Люсиль ее подруга. Люсиль не виновата в том, что она родилась человеком.

Во внезапном приливе понимания К'астилль осознала нечто большее — и гораздо худшее. Люди жалеют зензамов, испытывают к ним жалость. Но тут же она вспомнила потрясение и страх людей, когда Л'аудази всего-навсего скопировала их кровь, их страх перед биологическим оружием нигилистов. Нет, в людях еще сохранился страх и уважение. Возможно, этого им хватит, чтобы выжить, а может быть, и нет. Перевернув еще одну страницу, К'астилль уставилась на фотографию Земли, сделанную с орбиты. Она хотела увидеть эту планету сама! Вся ее душа сжималась в тугой узел от гнева и смущения.

Люсиль уже несколько часов расхаживала по поляне — сначала ее движение было бесцельным, ей просто хотелось побыть подальше от людей, наедине с собой, но спустя некоторое время она обнаружила, что разыскивает К'астилль. Зензамы обходили ее стороной. Они не желали причинить ей вред и навлечь месть других людей, но вместе с тем не хотели иметь с ней ничего общего. Люсиль знала, что надолго здесь задерживаться нельзя: у нее возникло чувство, что терпение окружающих ее существ подходит к концу.

Наконец, заметив К'астилль, лежащую у берега пруда перед раскрытой книгой, Люсиль вдруг испугалась. По их дружбе был нанесен случайный, но ощутимый удар, а ей вдруг захотелось поговорить, побыть с подругой. Она медленно зашагала к пруду. К'астилль смотрела в книгу — это был добрый знак. Может быть, примирение еще возможно. По крайней мере, на минуту Люсиль сумела забыть о своем беспокойстве.

К'астилль заметила приближающуюся Люсиль, но не подала и виду, притворившись, что увлечена книгой. Люсиль остановилась на расстоянии нескольких метров, помедлила, а потом села рядом с подругой. Долгое время обе молчали.

Молчание нарушила Люсиль:

— Мне очень жаль, К'астилль.

Ответа не последовало. Люсиль сделала еще одну попытку:

— К'астилль, я сделала бы что угодно, лишь бы загладить свою вину — так, чтобы люди и зензамы могли общаться, познавать жизнь друг друга и не пугаться при этом. — К'астилль не отвечала, но и не уходила. — Вы — славный народ. Ты мне нравишься, как и большинство зензамов. А зензамам, которые в состоянии вынести наш вид, по-видимому, нравимся мы. Даже если бы мне пришлось умереть здесь, и немедленно, я не пожалела бы о знакомстве с вашим народом. Я никогда вас не забуду. Но вы должны принять нас такими, какие мы есть, даже если наш образ жизни кажется вам извращенным. А мы должны принять вас и не бояться ваших познаний в биологии, не пытаться обвинять зензамов в том, что сделали нигилисты.

К'астилль вздохнула:

— Знаю, все знаю. Но пройдет время, прежде чем мой гнев и отвращение утихнут.

Высказавшись, К'астилль вновь надолго замолчала и закрыла книгу — свое драгоценное имущество, свидетельство творений человека.

— По крайней мере, у меня есть хорошая новость, — сообщила Люсиль. — Моя группа победила гардианов в бою. Это положит конец вражде с гардианами и биологическому оружию нигилистов. Полагаю, Лига запретит его — так, как запретили бактериологическое оружие, — рассеянно проговорила Люсиль.

— Что еще за бактериологическое оружие? — спросила К'астилль.

— Это нечто вроде военной медицины. Медицины, предназначенной для убийства, а не для исцеления.

К'астилль выпрямилась. Военная медицина! Это выражение удобно переводилось на ее язык, как одно из худших злодеяний, тяжелейших грехов. К'астилль вновь вспомнила о том, что везут на «Звездном небе» нигилисты, что они замышляют, — она знала все это, но ничего не предпринимала, словно люди были вредными насекомыми, которых требовалось уничтожить. Вновь взглянув на книгу, подарок Люсиль, К'астилль вспомнила о том, какие величественные строения способны создавать люди. Каким бы странным ни был их образ жизни, они — мыслящие существа, умеющие общаться, а не животные, не «голодные», которых можно истреблять ради удобства.

А теперь оружие нигилистов будет обращено против Люсиль! Рано или поздно ее народ вымрет — ее семья, ее группа. Уничтожение каких-то абстрактных гардианов не вызывало у К'астилль никаких чувств. Но нигилисты хотели убить Люсиль — вместе с остальным человечеством. Люсиль, человека, сидящего рядом с К'астилль, нет, женщину, которая многим пожертвовала ради спасения других. Странное существо, но смелое и умное, как любой зензам. Если бы не Люсиль, К'астилль не встревожилась бы, вновь вспомнив о страшном грузе «Звездного неба».

— Послушай, Люсиль, ты должна кое-что узнать…

Люсиль побила все рекорды в беге, вырвавшись на поляну, где стояла шлюпка «Воссоединение». Она попыталась воспользоваться передатчиком в скафандре, чтобы связаться с людьми побыстрее, но она слишком тяжело дышала, а дальность передатчика была невелика.

Прорвавшись сквозь шлюз, она прислонилась к стене, тяжело отдуваясь. Люди собрались вокруг нее.

Люсиль глотнула воздуха.

— К'астилль сказала, что эти олухи гардианы имели глупость дать нигилистам шлюпку. Нигилисты назвали ее «Звездное небо» и запустили по курсу, проложенному на Столицу, — они должны прибыть туда уже сегодня, а К'астилль совершенно уверена, что шлюпка везет смертельный вирус, по сравнению с которым чума покажется простым насморком. Этот вирус погубит все население Столицы — и нигилисты захватят ее.

Минуту все стояли в ошеломленном молчании. Мак опомнился первым:

— Но почему она уверена в этом? Откуда она знает?

— Ей известно лишь о запуске шлюпки. Но К'астилль знает, каковы замыслы нигилистов. Зачем еще им понадобилось рисковать, пролетая сквозь зону военных действий?

Мак задумался.

— Синтия, можем ли мы связаться с флотом Лиги, предупредить его, чтобы шлюпку немедленно сбили?

Синтия покачала головой:

— Только не из этого корабля и не при такой дрянной системе связи. Все частоты передатчика установлены заранее, здесь нет даже регулятора частот. Я могу отправить сигнал к центру тяжести системы, но не на частоте Лиги. С Густавом мы смогли переговорить лишь благодаря тому, что у нас был маяк, рассчитанный на передачу голосовых сигналов. Но сигнал этого передатчика не преодолеет такое расстояние.

— А ты можешь пустить сильный сигнал в сторону Столицы? Мы могли бы связаться с одной из станций гардианов и предупредить их — пусть сами разбираются, как быть дальше.

— Пожалуй, это возможно.

— Мак, подожди секунду, — вмешался Пит. — Густав говорил нам, что в битве у центра тяжести участвовали все корабли гардианов — все до единого, не говоря уже о боевых судах. Возможно, на станциях вокруг Столицы остались лишь невооруженные буксиры.

— Подождите, — прервал Мак, поднял руку и тяжело прислонился к стене. — Подождите, дайте мне подумать… Мы не можем связаться с «Ариадной» — потому что ее больше не существует. Мы не можем связаться с «Нике». Они взорвали «Ариадну», и если мы свяжемся с ними, они сбросят на нас бомбу в тот же момент, когда примут сигнал. И нельзя ручаться, что они нас послушают. Связаться с Лигой тоже нельзя. Можно установить связь с орбитальными станциями гардианов, но на них нет кораблей. Похоже, во всей этой двойной системе есть единственный корабль, у которого имеется некоторый шанс остановить «Звездное небо».