Глава 9
«МНОГОГЛАЗ»
— Тыы виидеел еэгоо?
— В краасноом плаащеэ?
— Даа…
— Чтоо яа доолжеэн сдеэлаать?
— Оон доолжеэн уумеэреэть!
— Оон умреот…
* * *
Отряд уже почти сутки был в пути, и росомоны буквально валились с ног от усталости. Милав предложил устроить суточный отдых, только сначала нужно уйти подальше отсюда. Вышата согласился. По своим следам они вернулись к тому месту, откуда «цыгане» завернули их совсем в другом направлении. Еще два часа пути по широкой дороге, и тысяцкий объявил привал. Задымили многочисленные костры, воины в предвкушении отдыха повеселели, забалагурили. Некоторые, не дожидаясь трапезы, устроились спать.
Милав сидел на дубовом кряже, глядя в костер и помешивая длинным ивовым прутом угли, на которых запекались грибы. Кальконис устроился напротив. Ухоня лежал с подветренной стороны — чтобы, как он сказал, шкура (!) дымом не пропахла. Вышаты не было. Он с сотником Корзуном проверял исправность несения караула. Грибы еще не поспели, и Милав позволил себе задремать. Однако едва он смежил веки, как что-то заставило его встрепенуться. Он быстро осмотрелся по сторонам: Кальконис все так же сидел напротив и, казалось, дремал с открытыми глазами; Ухоня безмятежно развалился на траве, подставив щедрому солнцу свой мерцающий бок. Все было спокойно, но Милав знал, что это не так. Вглядываясь цепким взглядом в сочную зелень листьев, он осторожно положил руку на чехол Поющего. Ухоня открыл один глаз, и Милав понял, что ухоноид вовсе не столь уж безмятежен, как хочет казаться со стороны. Кузнец слегка кивнул Ухоне головой (со стороны посмотреть — ну, рассуждает усталый человек сам с собой). Почти в это же мгновение Милав почувствовал, что в его мозг кто-то пытается вторгнуться. Делалось это грубо и неумело. Милав вытолкнул наглеца из сознания и заметил, что Кальконис как-то обмяк и сполз на траву, едва не закатившись в костер.
«Одного свалили», — подумал Милав и ощутил едва уловимое движение за спиной Ухони.
Милав склонил голову набок, словно ему невыносимо захотелось спать, одновременно касаясь пальцами Поющего. Движение за спиной Ухони прекратилось, Милав тоже затаился. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он вновь заметил непонятное движение уже у самого тела Калькониса. Так и не разобравшись, с чем он имеет дело («всезнание» почему-то молчало), Милав решил атаковать. Он выхватил Поющего, одновременно нажимая кнопки, чтобы посох раскрылся. Щелчок прозвучал неестественно громко. Это послужило сигналом Ухоне, тело которого огромной мохнатой стрелой взвилось в воздух и обрушилось на то место, где воздух плыл и колебался, но совсем не так, как от жара костра. Милав тоже не опоздал — его Поющий уже перемалывал воздух. Там же. Секунду ничего не было слышно, кроме свиста посоха да хруста тигриных челюстей. Милав подумал даже, что невидимый противник — это просто наведенная галлюцинация, но в этот миг раздался ужасный рев, и взору Милава предстало безобразное чудище, которое они обрабатывали с Ухоней со старательностью пахарей. Чудище имело вид невообразимой смеси лап, хвостов, уродливых челюстей и множества глаз, смотревших на М илава со спокойствием и насмешкой!
Не прошло и минуты, как их окружили воины, ощетинившись мечами и копьями.
Подбежавший Вышата заметил лежащего Калькониса и спросил:
— Убит?
— Нет, — откликнулся Милав, — оно его усыпило. И меня пробовало, да ничего не вышло.
Вышата подошел поближе, пытаясь рассмотреть невиданное чудище.
— Осторожно, — предупредил Милав, — ужасно живучая тварь.
— А что это?
— Не знаю, — откликнулся Милав, — не распознается. Хотя мне кажется, что это те самые нагльбаары, которых мы подарили полионам.
Вышата с сомнением посмотрел на монстра, который был раз в десять больше самого крупного из болотных нагльбааров.
— Навряд ли, — сказал он. — Если только он… не объединил в себе всех болотных тварей!
— Вот именно, — согласился Милав. — Посчитай, сколько у него глаз, лап и пастей — получается, что это и есть те самые крохи-нагльбаары, которых Ухоня вылавливал по оврагам двое суток.
Ухоня издал рычащий звук, однако приблизиться к «многоглазу» не рискнул.
— Что будем с ним делать? — спросил Вышата. Милав думал совсем недолго.
— Можно было бы сжечь его, но считаю, что это неразумно.
— Что?! — поразился Ухоня. — Опять его за собой потащим? А вдруг он размножаться начнет? Прямо в клетке?!
— Бабка-повитуха из тебя скверная, — улыбнулся Милав. — Поэтому, если такое произойдет, разрешим тебе с ним расправиться.
Вышата спрятал улыбку за напускной суровостью, а обиженный Ухоня побрел к костру.
— Вы Калькониса-то из костра вытащите, — напомнил он ехидно, — а то сгорит ваш проводник!
Возбуждение в лагере едва начало спадать, как прибыли разведчики, которых Вышата отправил вперед разведать местность. Оказалось, что не более чем в часе пути находится какое-то укрепление, весьма похожее на крепость. И что с холма очень хорошо видно множество военного люда. Вышата зацепился памятью за слово «холм» и приказал сворачивать лагерь.
— Хочется верить, что разведчики видели крепость воеводы Кженского, сказал он Милаву, когда по всему лагерю зашумели голоса. — Если это так, безопаснее несколько дней отдохнуть под защитой крепости, чем в лесу ожидать очередного нападения. Да и эту страхолюдину попытать не мешало бы, — указал тысяцкий пальцем на «многоглаза», которого бдительно сторожили несколько гридей, пока для «гостя» готовился транспорт.
Калькониса приводили в чувство, пожалуй, дольше, чем грузили «многоглаза» на телегу. Сэр Лионель выглядел вялым и подавленным.
— Что это вы захандрили? — спросил его Вышата, когда отряд наконец-то выступил.
— Я себя неважно чувствую… — слабым голосом сказал Кальконис.
— Э-э, бросьте! Лучше поблагодарите Милава — он уже второй раз спасает вашу шкуру!
— Ни к чему это, — отозвался Милав. — Да и неизвестно еще, за кем приходил «многоглаз»…
Примерно через версту дорога стала заметно подниматься в гору. Вышата внимательно оглядывался по сторонам, и в памяти всплывали некоторые приметы окружающего леса. Уверенность его росла, и когда он поднялся на холм, то сказал Милаву повеселевшим голосом:
— Это то самое место! А вон и полионы к нам скачут. И я уверен, что тот крепкий воин в шлеме с перьями и есть воевода Кженский. Однако расслабляться не стоит. Верно я говорю, Ухоня?
— Сейчас проверим… — сказал ухоноид, и его тело истаяло в полуденных лучах.
Росомоны и полионы сошлись на вершине огромного холма, с которого вся окружающая местность была видна как на ладони. Полионов было не более двух десятков, и настроены они были достаточно миролюбиво. Однако Вышата, помня события прошлой ночи, решил подстраховаться и послал вперед сотника Корзуна (сотник был немного знаком с воеводой и мог его опознать). После того как сотник признал Кженского, настала очередь Милава. Кузнец приблизился к родовитому полиону и поклонился ему.
— Не сочтите за дерзость и неуважение к вам, но с нами случились странные события, и нам хотелось бы знать: перед нами действительно воевода Кженский?
— Да! — громко сказал воин в богатом зеленом плаще, имевший высокие перья на шлеме. — Я — воевода Кженский!
Милав внимательно посмотрел на собеседника и…
«Кженский Ненжес, воин в одиннадцатом колене, последние девять лет воевода в укреплении Верхняя Пава, холост, хотя имеет троих детей. Возраст равняется количеству шрамов на теле. Большой любитель женского пола, к неженскому полу относится вполне терпимо — терпит около семисот воинов в своей крепости».
Милав еще раз с почтением поклонился воеводе по-лионов и вернулся к Вышате.
— Ну? — Тысяцкий даже вперед подался.
— Это он…
Вышата просиял лицом и кинулся навстречу старому приятелю, которого, впрочем, непонятное поведение росомонов начинало все сильнее раздражать и даже тревожить.
— Что за балаган, Вышата? — спросил Кженский недовольным тоном.
Вышата сжал его в своих объятиях и поспешил объяснить:
— Не сердись, воевода, расскажу о случившемся — не поверишь!
— Так уж и не поверю? — усомнился Кженский.
— А вот поглядим…
* * *
Больше недели отдыхали росомоны у гостеприимного воеводы Кженского. Много было напитка хмельного выпито, много было разговоров долгих говорено. Выяснилось, например, что попали росомоны сначала действительно не к полионам в поселок, а в секту «Пришествие Избавителя».
— Я сам этих сектантов терпеть не могу, — объяснил Кженский, — но трогать их не имею права, потому как от самого короля Сигиза Мунда есть распоряжение письменное: не чинить сектам «Пришествия Избавителя» никаких препон. В противном случае и мои заслуги перед отечеством не помогут дадут под зад коленом!
Вышата задумчиво посмотрел на пустой кубок и грустно произнес:
— Получается, что и при дворе короля приспешники Аваддона успели гнездо свить?
— Да это бы еще полбеды, — продолжал сокрушаться воевода, — однако в последнее время по нашим землям много всякого непотребного люда бродить стало. И у каждого охранная грамота самого короля! Смотрю и поражаюсь: физиономия только на плаху или дыбу отправлять, а я ему обязан всякое содействие оказывать. Тьфу! — Кженский наполнил твердой рукой свой кубок и поднял его: — Хочу выпить за ваше дело тайное, которого хоть и не знаю, но уверен, что оно не во вред нашему народу!
Милав с Вышатой тоже наполнили кубки, и даже Кальконис с готовностью приложился к своему питью. Один Ухоня не принимал в застолье никакого участия, спокойно наблюдая за развитием беседы из своего угла.
— Теперь что касается того чудища, что вы привезли с собой, продолжил Кженский, неторопливо пощипывая гроздь винограда. — Подобной зверюги здесь никто и не видывал. Правда, доходили до меня слухи, что на дальних выпасах, именно в сторону восточных районов, пастухи встречались с чем-то подобным. Но я посчитал их слова пьяной болтовней и не придал им никакого значения. Было это достаточно давно: год или два назад.
Милав слушал внимательно и делал в уме кое-какие памятки.
— Все это может означать только одно — кто-то серьезно готовится к вторжению в страну Рос! — произнес он уверенным тоном.
— Да что вы такое говорите?! — искренне возмутился воевода Кженский. Наши народы больше двух веков живут в мире и согласии. Да как ты только мог такое подумать!!
— К сожалению, Милав прав. — Вышата поставил свой кубок на стол. Судя по твоим словам, королем Сигизом Мундом кто-то манипулирует. И даже если самих полионов не смогут склонить на открытое противостояние с нами, то рассчитывать на вашу помощь в будущей войне нам не придется.
Кженский, пораженный словами тысяцкого, молчал.
— Вообще-то у меня тоже были подозрения по поводу непонятного шевеления иностранцев при дворе короля, — проговорил он тихо. — Но я не думал, что все это успело так далеко зайти!
В этот вечер легли поздно, потому что всем хотелось подольше побыть под защитой надежных стен и побольше поговорить с человеком, который тебя так хорошо понимает.
ШЕПОТ?
— Напряжение вокруг него очень велико.
— Ему нужно собрать все силы для отстаивания Света.
— Он не дрогнет?
— Нет. Он понимает, что любая, даже крошечная, неуверенность в Свете мгновенно открывает вход тьме.
— Понял ли он, какие силы группируются вокруг него?
— Он еще не видит Водящего, но тянется к нему изо всей силы.
— Хорошо. Надеюсь, он всегда помнит, что ходит по краю пропасти?
— Я видел, как он без содрогания заглянул в нее, не страшась, что она овладеет им.
— Пусть он не забывает о ее существовании, — тогда каждое мгновение жизни будет восприниматься им еще тоньше, еще трепетнее…
Утром долго не могли решить, что делать с «многоглазом». Ухоня настаивал на его немедленном сожжении (гигант-нагльбаар внушал ухоноиду непонятный страх). Милав был против. Вышата в дискуссии не участвовал, а мнением Калькониса никто не интересовался. Все решил голос Кженского, принявшего сторону Ухони.
— Я думаю, его нужно уничтожить, — сказал воевода. — Уверен — не пройдет и недели, как здесь объявится какая-нибудь малопривлекательная личность с бумагой короля о том, чтобы отпустить этот болотный кошмар на свободу.
— Наверное, ты прав… — согласился Милав с доводом воеводы.
Участь «многоглаза» была решена.
Глава 10
СТОЙЛЕГ И БОРИСЛАВ ПРОПАЛИ!
Росомоны собрались покинуть стены крепости, когда Кженский подошел к Вышате и негромко произнес:
— Опасайся дневного леса!
Вышата удивленно посмотрел на него, но едва успел открыть рот, чтобы расспросить подробнее, как воевода удалился.
— Что он хотел этим сказать? — спросил тысяцкий у кузнеца.
— Наверное, то, что даже в своей крепости он не волен открыть нам некоторые вещи…
Вышата внимательно посмотрел вокруг, помахал воеводе рукой в кожаной перчатке и тронул поводья.
«Слишком много вопросов и слишком мало ответов», — подумал он и твердо решил изменить это соотношение.
По мере удаления от крепости стал как-то неестественно быстро оживать Кальконис. У Кженского от него и слова нельзя было добиться, а сейчас его словно прорвало. Возбуждение сэра Лионеля заметил даже Вышата, которого, кроме военного дела, ничто не интересовало. Со своими наблюдениями он обратился к Милаву:
— Что это с нашим любителем словесности?
Милав сразу отвечать не стал. Он внимательно пригляделся к Кальконису. Словно невзначай коснулся рукой его лба, некоторое время послушал обильный словесный поток «философа».
— Он здоров, — сообщил Милав тысяцкому, — думаю, его чрезмерная возбужденность связана с тем, что он долгое время находился под чьим-то гипнотическим воздействием.
— «Многоглаз»?
— По-видимому. Другого объяснения я просто не вижу.
— Но почему они охотятся на Калькониса? Скорее, им следовало бы интересоваться твоей персоной — уж прости меня за такие слова!
— Кальконис знает не только дорогу в страну Гхот — ему известны многие обычаи, нравы, да и просто языки лежащих на пути государств. Без него я не дойду. И они это понимают.
— Выходит, нам следует беречь Калькониса надежнее собственной жизни?!
— Выходит, так.
— Ну и дела!
Тысяцкому не давали покоя слова Кженского: «Опасайся дневного леса». Ну, ночного — понятно: в потемках и собственную руку за лиходея принять недолго, но днем?! На всякий случай он разослал дополнительные наряды в авангард и арьергард отряда и даже позволил Ухоне произвести «невидимую инспекцию» всех постов. Ухоноид тотчас умчался выполнять ответственное поручение, а Милав заговорил с Кальконисом, у которого повышенная болтливость сменилась обычной созерцательностью.
— Вы не вспомнили, при каких обстоятельствах болотный нагльбаар мог слышать вашу речь в остроге Выпь?
Кальконис виновато улыбнулся.
— Сколько я ни пытаюсь, у меня ничего не выходит, — сказал он, словно кто-то не пускает меня в собственную память…
«А ведь это мысль! — подумал Милав. — Скорее всего, именно так и обстоит дело: Кальконису заблокировали память, чтобы он не опознал предателя, а когда мы стали выпытывать у него про тот случай — его решили устранить… Ничего не скажешь — серьезные силы противостоят нам!»
Кальконис продолжал смотреть на Милава преданными и испуганными глазами, и кузнецу впервые стало жаль этого по существу очень несчастного человека. И он дал себе слово, что, как бы ни обернулась в будущем их затея, он обязательно отпустит Калькониса домой. Хотя понятие «дом» и сэр Лионель как-то не сочетались.
Вернулся довольный Ухоня и доложил, что гриди службу несут исправно. Некоторые интонации «доклада» наводили на мысль, что он чего-то недоговаривает. Милав заметил это первым и стал приставать к ухоноиду:
— Говори, что ты там скрываешь?
Ухоня упрямился совсем недолго и сообщил, что проверял служивых «с особым пристрастием».
— Это как же? — встрепенулся Вышата.
— Очень просто, — ответил Ухоня гордо, — я им в облике нагльбаара являлся!
— Должен откровенно признаться, что не все реагировали правильно, продолжал разглагольствовать Ухоня.
— Как прикажешь тебя понимать? — спросил Вышата напряженным голосом.
— Ну… некоторые пытались, конечно, поймать меня, но не все…
— А ты себя-то вспомни, — напомнил Милав, — как ты возле клетки «многоглаза» дрожмя дрожал?!
— Меня можно понять и простить, — нашелся Ухоня, — у меня детство трудное было!
Милав только собрался ответить, как впереди показался сотник Корзун, скакавший во весь опор. Через несколько мгновений он был уже возле Вышаты, и по его лицу все прочитали: что-то произошло.
— Стойлег и Борислав пропали!
— Это не я! — испуганно сказал Ухоня, но никто даже не улыбнулся.
Пропавших искали долго. Прочесали весь лес вдоль и поперек, облазили даже дно оврага — на тот случай, если их в какую нору спрятали. Но все было тщетно — гриди как сквозь землю провалились! Вышате не к месту вспомнились пророческие слова воеводы Кженского — воины пропали в дневном лесу!
— Как это произошло? — в который раз спрашивал тысяцкий, словно надеялся с помощью ответов Корзуна отыскать сгинувших гридей.
— В разъезде пять воинов было, — отвечал сотник, — две двойки по сторонам, я в центре. За одним из поворотов Стойлег что-то в траве заметил, попросился проверить. Я разрешил и Борислава ему в помощь отправил. Подождал некоторое время — они не возвращаются. Я вторую двойку окликнул и к ним. А там никого. Лошади спокойно стоят, траву щиплют. Мы шибко удивились — зачем оба одновременно спешились? Стали звать их — никакого ответа. Мы быстро по кустам пробежались — никого. И самое поразительное нигде ни травинки не примято, словно их кто по воздуху унес…
— Стоп! — вскрикнул Милав.
— Ты что?! — удивился Вышата.
— «По воздуху…» — повторил Милав и поднял палец вверх. — Их унесли по воздуху!
— Вздор! — воскликнул Вышата. — Какая птица поднимет двух вооруженных воинов?!
— А если птиц было много?
Вопрос остался без ответа.
Все вернулись на то место, где лошади пропавших гридей по-прежнему щипали траву. Ни лучшие следопыты, ни невероятное чутье Ухони следов воинов на земле не обнаружили.
— Они не спускались на землю, — уверенно заявил Милав.
Вышате пришлось согласиться. Он распорядился брать в разъезды не менее десяти воинов, и чтобы все постоянно были на виду друг у друга. А у самого из головы не выходили слова Кженского.
«Что он хотел этим сказать? — спрашивал тысяцкий самого себя. — И почему не сказал прямо?»
Пропавших продолжали искать до вечера — и по-прежнему безрезультатно. Вышата приказал становиться на ночевку прямо на дороге — не мог он решиться покинуть это место, не будучи уверен в судьбе двух воинов.
Трапеза прошла в скорбном молчании. Говорить не хотелось. У всех было такое чувство, что стоит только произнести слово, и с пропавшими товарищами обязательно случится непоправимое. Вышата увеличил количество ночной стражи и сам в течение ночи несколько раз вставал, чтобы проверить посты. Но гриди службу несли исправно — понимали, что может случиться, засни они на посту…
К утру погода испортилась — заморосил мелкий нудный дождик. Тяжелые свинцовые тучи ползли низко-низко, едва не задевая верхушки деревьев. Сырость, отсутствие солнца, жуткая тишина действовали на росомонов угнетающе. Ждать дольше не имело смысла, и Вышата с тяжелым сердцем отдал команду выступать.
— Я вернусь… — сказал он так тихо, что никто из окружающих ни слова не расслышал, — и тогда я спрошу у этого леса, где мои воины!
Дождь лил весь день. Намокали и становились жесткими и грубыми толстые кожаные плащи. Ноги, которые не укрывали длинные полы, промокли в первые часы и больше не впитывали воду.
Милав обратил внимание, что Вышата с тревогой поглядывает на небо.
— Они сегодня не прилетят, — сказал он, поравнявшись с тысяцким.
— О чем ты? — спросил Вышата.
— О птицах, — пояснил Милав, — в такой дождь перья намокают, их подъемная сила уменьшается…
— А если это не птицы?
Милав внимательно посмотрел на Вышату — не шутит ли? Да нет вроде.
— Если они сумели поселить здесь нагльбааров, — пояснил тысяцкий ход своих мыслей, — почему бы и летающего монстра не притащить в эти земли?
В полдень решили не останавливаться — какой прок. В такой сырости и горячего травяного отвара не приготовишь! Решили идти до вечера, или пока солнце не проглянет.
Вышата как будто успокоился и в небо поглядывал реже — то ли слова Милава возымели силу, то ли по какой другой причине.
К вечеру погода наладилась. Подул порывистый ветер и разогнал сплошную пелену облаков. Дождь прекратился, выглянуло солнце. Под его закатными лучами заблестели-запереливались многочисленные лужи, лужицы и микроскопические озерца, в которых и муравей бы утонуть не смог. А по всему лесу пошли гулять яркие сполохи — то солнечные лучики, дробясь, отражались в бесконечном множестве дождевых капель, повисших на листве, на ветвях и стволах деревьев. Мир мгновенно преобразился. Преобразились и росомоны словно тот же ветер, что разогнал нудную дождливую серость, унес тяжесть и гнетущую черноту с их сердец.
Вышата объявил привал до завтрашнего утра.
Ночь прошла спокойно, если не считать того, что неугомонный Ухоня, который «никогда не спал», решил немного порезвиться в предутреннем сумраке и стал гонять здоровенного вепря по кустам, чем ужасно переполошил весь лагерь и заработал серьезный выговор от Вышаты и Милава. Впрочем, ухоноид нисколько не расстроился, заявив, что он «не чета некоторым — не хочет потерять спортивной формы, заседая на спине бедного животного». Милав в долгу не остался и сказал, что некоторые могли тренироваться и в более подходящей обстановке, а не вытворять черт-те что в то время, когда нормальные люди спят.
Короче говоря, утро начиналось просто славно и обещало много неожиданностей впереди; Ухоня подсознательно отводил себе не последнюю роль в будущих перипетиях.
Странности начались сразу же после того, как отряд тронулся по маршруту. Солнце уже поднялось над горизонтом. Облаков — ни перистых, ни грозовых — не было, отчего небесный свод казался бездонным. Тысяцкий с озабоченным видом осмотрел великолепную синь, не имеющую материальной границы, и распорядился половине отряда приготовить арбалеты. Милав не посчитал подобные приготовления излишними — удивительные спокойствие и умиротворение, разлившиеся в природе, готовы были обрушиться на росомонов любым сюрпризом.
Почти сразу же вслед за этим к тысяцкому подъехал сотник Корзун.
— Замил-слухач что-то почуял, — сказал он.
— Что же? — спросил Вышата, внутренне готовый к подобному сообщению.
— Он затрудняется определить, что это, но уверен — за нами следят.
— Передай сторожевым разъездам, чтобы держались на прямой видимости от нас, — приказал он сотнику, а затем обратился к Милаву: — А что ты почуял?
Глава 11
КОЛЬЗОР ИГЛОКРЫЛЫЙ
ШЕПОТ?
— Он спокоен?
— Да. Он легко усваивает новое. Но многое подвергает сомнению. Например — отчего явления кажутся неожиданными. Он видит два ответа первое — любое ожидание всегда создает противодействие, ибо любое осознанное ожидание привносит лишнюю энергию; второе — энергия ожидания может случайно оповестить темные силы, заинтересованные в этом.
— И к какому выводу он пришел?
— Весь мир делится на белых и черных, но есть и третьи, представляющие собой аморфное вещество — студень. И именно они — самые опасные, потому что любой ветер может бросить их из одной крайности в другую.
— Светлая мысль, хотя и не столь бесспорна, как может показаться на первый взгляд…
— Кто-то не оставляет нас своим вниманием с самого восхода солнца, ответил Милав.
— Ты его видишь?
— Нет, но уверен, что он не один…
— Позвольте полюбопытствовать, — вклинился в разговор сэр Лионель, — о ком или о чем идет речь?
— Скоро узнаем… — неопределенно ответил тысяцкий и поднял руку над головой — знак, чтобы все были наготове.
— Он не станет нападать на открытом пространстве, — предположил Милав. — Ему нужны густые заросли, например, как вон те, впереди, что шатром нависают над дорогой.
— Пожалуй, что так, — согласился Вышата. — Стойлег с Бориславом пропали как раз в таком месте…
— Я вижу их! — негромко сказал Милав.
— Где?! — выдохнул Вышата. Голос его трепетал от возбуждения, но внешне он остался совершенно спокоен.
— Впереди, в ветвях дуба, что склонились над дорогой, — пояснил Милав.
— Но я ничего не вижу!
— Их трудно заметить, — отозвался Ухоня, голос которого дрожал, словно хвост кота-забияки, наткнувшегося на мышь-агрессора, — они почти полностью сливаются с листвой.
— Сколько их?
— Кажется, трое… — неуверенно проговорил Милав и, обратившись к Ухоне, спросил: — Ну что, напарник, повыдираем хвосты пернатым?
— Если таковые найдутся — выдерну собственноручно!
— Когда это ты успел руками обзавестись? — усмехнулся Милав, трогая пальцами прохладный чехол Поющего.
— Ну, тогда — «собственнолапно», суть одна: останутся без хвостового оперения. Это точно, хоть к бабке Матрене не ходи!
Они подъехали к естественной зеленой арке, тут и случилось долгожданное: в абсолютной тишине, не пошевелив ни листочка, ни веточки, ни травинки, на всадников скользнуло что-то огромное и почти прозрачное, их было всего двое. Первое что-то неслышно опустилось на Калькониса, который, сколько ни крутил головой в тревожном ожидании невидимого врага, так и не заметил мгновения атаки. Милав выхватил Поющий, щелчком раздвинул его и приступил к «тренировке». В тот же миг Ухоня, бьющий от возбуждения полуторааршинным тигриным хвостом по спине своей лошади, отчего последняя в испуге округлила глаза, стремительно кинулся на второе что-то. В абсолютной тишине раздавался лишь монотонный хруст, наводящий на всех мистический ужас.
Через несколько долгих мгновений борьбы Вышата наконец-то смог рассмотреть, с кем он воюет. Это были не птицы и не животные; длина тела более трех саженей, размах конечностей, которые с большой натяжкой можно было назвать крыльями, — не более двух саженей.
По мере того как Милав ускорял темп вращения Поющего и все больше его ударов достигало цели, таинственный противник становился все материальнее словно посох неведомым образом уплотнял субстанцию до состояния видимости невооруженным глазом.
Тем временем воины окружили место боя и были готовы по первому зову тысяцкого свершить правосудие над злобными тварями. Но Вышата команды не отдавал. Напротив, повинуясь какой-то своей мысли, он попросил Милава не добивать неведомого врага, забыв о том, что кузнец, даже если бы и захотел этого больше всего на свете, не смог бы оборвать жизнь неведомой твари: Поющий бы не позволил.
А вот над Ухоней подобный запрет не довлел, и он расправился со своим противником со скоростью рыси и свирепостью льва. Его жертва, так и не издав ни единого звука, сложила изувеченные тигриными клыками крылья и затихла. Но воины продолжали держать тварь на прицеле, помня о том, что самый страшный враг — это неведомый враг.
Противнику Милава тоже досталось основательно, и он коконом свернулся между лошадьми Милава и Вышаты. Милав спешился и осторожно приблизился к поверженному монстру, держа Поющего наготове.
— Тварь не убивать! — напомнил Вышата гридям. — Мы с ее помощью товарищей наших отыщем!
В это время Милав вплотную приблизился к неведомому существу и склонился над ним, разглядывая огромный клюв. Птичий глаз дрогнул, сверкнул отраженным солнечным светом и…
«Кользор иглокрылый, последний представитель летающей флоры. Абсолютно агрессивен, злобен до самопожирания. Питается исключительно темными и дурными мыслями, а потому жить вдалеке от людей, к сожалению, не может. Паразитирует на отрицательных эмоциях. Срок биологического функционирования не ограничен».
Милав вдруг понял, что глаза кользора уже не пусты и безразличны, как мгновение назад, а налиты обжигающей злобой, готовой выплеснуться из узких зрачков цвета мориона. Милав отпрянул назад, но недостаточно быстро несколько игл из мгновенно раскрывшегося крыла кользора буквально пригвоздили кузнеца к влажной земле. Атака иглокрыла была столь стремительной, что лишь несколько арбалетных стрел пронзили раскрывшиеся крылья кользора. Гриди больше стрелять не стали, боясь в неразберихе поранить Милава. А кользор тем временем стремительно рванулся ввысь и… Никто даже не успел среагировать, как иглокрыл заложил крутой вираж и вырвал из седла оцепеневшего от страха Калькониса.
— Не стреля-я-ять! — что есть мочи закричал Вышата, опасаясь за жизнь сэра Лионеля. Воины с досадой опустили оружие.
— Уйдет же! — воскликнул кто-то в сердцах.
— От меня не уйдет! — крикнул Ухоня и, превратившись в мантообразное полотнище, ринулся вслед иглокрылу, не забыв выхватить из рук пораженного Вышаты меч.
Все, затаив дыхание, следили за тем, как Ухоня настигает кользора. Вот он догнал иглокрыла, и на солнце блеснул клинок Вышаты. Тело Калькониса полетело вниз. Благо до земли было не более трех саженей, да и упал Кальконис не на дорогу, утрамбованную многочисленными крестьянскими телегами, а в самую середину густого орешника. Несколько гридей тут же кинулись вызволять сэра Лионеля из колючего плена и скоро благополучно вернулись вместе с ним.
К этому времени и Ухоня, и кользор успели скрыться из виду, исход воздушного боя оставался неясным. Вышата отдал приказ спешиться и ждать возвращения Ухони. На вопрос Корзуна: «Сколько ожидать?» — он недовольным голосом ответил: «Пока не вернется!»
Стояли долго.
Наконец Вышата, видя, что время неумолимо уходит, приказал медленным шагом двигаться вперед. Он был уверен, что ухоноид сам объявится: не тот иглокрыл противник, чтобы можно было всерьез опасаться за Ухонину безопасность.
— А как ты собирался с помощью кользора о судьбе пропавших воинов узнать? — спросил Милав, покачиваясь в седле рядом с тысяцким.
— Думал вслед ему Ухоню отправить, — сказал Вышата. — Да теперь-то что говорить об этом — лишь бы он сам вернулся…
— Да-а-а… — протянул Милав. — Надо было тебе нас заранее предупредить…
— Если бы да кабы — под носом росли грибы! — скороговоркой проговорил Вышата и махнул рукой — о чем теперь горевать?
Еще несколько верст миновали в напряженном ожидании Ухониного возвращения. День перевалил на вторую половину, вот и вечер-баловник уже о себе заявил, сгущая тени по оврагам да ямам. Ухоня не объявился, зато прискакал запыхавшийся сотник Корзун и звенящим от волнения голосом объявил, что впереди на дороге лежат…
— Кто? — спросил Вышата, заметив, как побледнел сотник.
— Дак… пропавшие объявились!
Вышата пришпорил коня и ринулся вперед, выспрашивая на скаку у сотника:
— Их никто не трогал?
— Нет! Боязно нам чего-то — лежат на дороге, словно мертвяки!
— А охраны достаточно?
— Так десяток — сила немалая…
Домчались быстро. Впереди маячила группа всадников, стоявших недалеко от двух тел, лежащих поперек дороги. Было тихо. Тревожно.
Вышата остановился рядом с молчаливыми воинами и подождал, пока подъедет Милав.
— Что думаешь? — спросил он кузнеца.
— Похоже на ловушку…
— А может, это работа Ухони?
— Стал бы он прятаться после такого «геройства»?!
Тела на дороге лежали недвижимо, словно это и не люди были вовсе, а опрокинутые наземь каменные истуканы.
— Не могут они быть пропавшими Стойлегом и Бориславом, — уверенно заявил Вышата, хотя причину своей уверенности объяснить не мог.
— Посмотрим… — проговорил Милав и тронул коня.
— Я с тобой! — проговорил Вышата.
Милав хотел возразить, но, глянув в полыхающие решимостью глаза тысяцкого, перечить не стал, сказав только:
— Хорошо. Будь рядом, но не слишком близко…
Тысяцкий сделал знак, и десятка два воинов последовали за ним, готовя к стрельбе арбалеты. По их мрачным лицам было видно, что на этот раз промашки не будет.
Милав направил коня к ближайшему воину, чутко прислушиваясь к тому, как отреагирует лошадь: животное весьма чувствительно ко всяким оборотням-перевертышам. Но конь вел себя спокойно, словно впереди ничего не было. И это было странно — лошадь должна была почуять тело росомона, не важно: жив он или мертв.
Милав спешился в нескольких шагах. Не торопясь, достал Поющего. Спиной почувствовал, как зашевелились гриди, готовясь к стрельбе. Краем глаза заметил, что и Вышата спешился и стоит рядом, шагах в пяти.
«Теперь не уйдут голубчики!» — подумал Милав и тронул посохом ближайшего воина.
Милав был готов и не упустил того момента, когда глаз лежащего на земле гридня раскрылся и…
«Сторцин — самый искусный оборотень среди демонов Низшего Круга. В одном теле живет не более суток. Очень пластичен и очень уязвим; собственной волей не обладает. Способен создавать до пяти двойников-клонов из одной оболочки. Открытый и незамутненный взгляд смертелен для любого живого существа».
Ничтожно короткий миг потребовался Милаву на то, чтобы в промежутке между тем, как он узнал о смертельной опасности, и мгновением, когда взгляд оборотня прояснится, нанести ему несколько коротких, но сильных ударов.
— Не смотрите им в глаза! — крикнул Милав и обрушился на второго оборотня, который, осознав полный провал задуманного плана, торопливо искал среди воинов свою жертву. Найти он ее не успел — Поющий работал быстро и точно, да и Вышата, закрыв глаза перчаткой, орудовал мечом, взятым у оруженосца взамен унесенного Ухоней, с такой яростью, что дважды едва не срубил вместо сторцина самого Милава. Десяток арбалетных стрел закончили дело.
— Сжечь их! — приказал Вышата, с брезгливостью вытирая меч о траву.
Пока готовили большой костер и обкладывали останки оборотней сухим хворостом, прошло некоторое время.
— Ухони все нет, — сказал тысяцкий, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Вернется… — ответил Милав, — потому что… потому что он уже летит сюда!
И показал рукой на просвет между деревьями. Скоро можно было различить полотнище грязно-серого цвета — Ухоню, еще и что-то болталось под его брюхом. Милав не поверил своим глазам: Ухоня, отрастив из нижней части своего тела две огромные мускулистые руки, держал в каждой из них по гридню!
Минута томительного ожидания — и недалеко от полыхающего костра сделал вынужденную посадку Ухоня-носитель, пропахав безвольно болтающимися телами гридей здоровенную полосу; если бы не расторопность воинов, успевших поймать обессиленного ухоноида, он бы обязательно нашел приют в глубокой болотине, живописно раскинувшейся недалеко от дороги.
Никто еще и рта не успел открыть, боясь поверить в столь невероятную удачу, как недовольный голос Ухони уже оглашал окрестности стенаниями:
— О боги! И чем это Вышата своих воинов кормит! Да в них в каждом веса по восемь пудов!
Глава 12
«ТИХАЯ» НОЧЬ
ШЕПОТ?
— Я заметил его неудачную попытку раздвоения сознания. Так ли это?
— Он сделал правильный вывод, что человек не должен уподобляться животному, способному мыслить лишь однонаправленно. Его интересует большее: он пытался делать несколько дел одновременно, интуитивно чувствуя, что только так он может утвердить правильные волны ритма. Но ему нелегко управлять несколькими потоками сознания одновременно.
— Он отчаялся?
— Нет. Его отвлекли мелкие заботы…
Однозначно, Ухоня был герой дня! Он с упоением рассказывал всем о том, как жестоко бился с иглокрылом и как одолел его в неравной схватке. По его словам выходило, что все эти долгие часы он только тем и занимался, что беспрерывно атаковал несчастного кользора, подвергая себя «ужаснейшему риску». Верить ему было можно, но… убив иглокрыла в воздухе, он никогда бы не обнаружил пропавших воинов! На подобную нестыковку в своем рассказе Ухоня не обратил никакого внимания, заявив Милаву, что того терзает «чужая слава».
Милав в ответ только улыбнулся.
— Меня терзают лишь сомнения, — сказал он Ухоне, — может, ты вовсе и не сражался «героически» с кользором, а гридей нашел где-то впереди за поворотом?!
Ухоня надменно промолчал. Но хвастаться подвигом перестал.
Стойлега и Борислава положили в телегу. Гриди были без сознания, и Вышата на всякий случай приказал их покрепче связать — мало ли что! Затем отряд тронулся в путь, несмотря на то что день клонился к вечеру. Многочисленные задержки в пути были росомонам далеко не на руку: их враги успевали заранее узнать о пути следования, отсюда и постоянные стычки. Милав предложил идти другой дорогой, чтобы сбить шпионов со следа. Вышата не согласился.
— В нашем отряде больше сотни лошадей, — сказал он, — разве можно такому войску пройти по дороге и не оставить следов?! Нет, мы пойдем открыто — нам некого бояться, пока мы вместе. А вот когда мы достигнем границ вигов, — Вышата ненадолго задумался, — я даже не представляю, как ты один справишься!
— Почему один? — удивился Милав. — А Ухоня? А Кальконис7 — И кузнец обратился к бывшему «компаньону» Аваддона: — Верно я говорю, сэр Лионель?
— Конечно, уважаемый Милав, — охотно откликнулся Кальконис.
Вышата только хмыкнул недовольно: «С такими помощничками далеко не уедешь!»
— Нет, я серьезно думаю, что втроем мы сможем идти почти незаметно, уверенно заявил Милав.
— «Почти» — слабое утешение.
— Другого решения все равно нет — что голову-то ломать напрасно?
— Лучше ее сейчас поломать, чем потом потерять! — назидательным тоном заметил тысяцкий и надолго замолчал.
Привал сделали поздно, когда тьма из леса выползла на дорогу и затопила все вокруг влажным и липким туманом.
— Дурное место, — сказал кто-то из гридей, — Навью пахнет — сиречь смертью…
Но Вышата так вымотался за этот непростой день, что не обратил на тревожные слова воина никакого внимания. Однако Милав слова гридня мимо ушей не пропустил и даже с Ухоней по этому поводу побеседовал. Кальконис тоже слышал предостережение воина и решил лечь поближе к Милаву — с некоторых пор он стал чувствовать к кузнецу уважение, граничившее с благоговением. Поймав себя на этой мысли, сэр Лионель крайне удивился подобного чувства он не испытывал даже к Аваддону в самые светлые и счастливые дни их «компаньонства». Уже засыпая, Кальконис с удовлетворением отметил, что Милав не спит, а только делает вид (может, для того, чтобы понапрасну не волновать тысяцкого, у которого от своих-то проблем голова шла кругом?).
* * *
— Поочеэмуу оон еэшео жиыв?
— Прооиизоошлаа оошиыбкаа…
— Уустрааниитеэ еэео!
— Даа, уутроо оон встреэтиит здеэсь!
— Неэ заареэкаайтеэсь доо сроокаа…
* * *
Милав физически ощущал, что тьма вокруг лагеря стала сгущаться. Неожиданно приползли лохматые грозовые тучи и закрыли звезды, дававшие хоть какое-то подобие света. Дождя не было, но в воздухе висела такая плотная водяная взвесь, что трудно было дышать. Милав слышал, как ворочаются во сне уставшие воины — тяжелый воздух леса вызывал у них кошмары, и гриди метались под своими походными плащами, пытаясь отогнать и то, что мешало спокойно спать, и то, что давило их во сне. Милав не поддавался дремоте и продолжал анализировать свои ощущения. Лежа с закрытыми глазами, он мог слышать и видеть то, что творилось вокруг него в радиусе десяти саженей. Обычно такая тренировка позволяла ему наблюдать за лесными обитателями в тот момент, когда они об этом и не подозревают. Порой случались настоящие открытия, и Милав радовался как ребенок, что смог подсмотреть некоторые секреты лесной жизни. Но сегодня все было иначе. Это было не просто странно, это было невозможно: в любом месте леса — от голых многокилометровых гарей до бездонных болот — обязательно живут свои обитатели, будь то крохотный жук-могильщик или огромный болотный дойрон. Но здесь Милав не слышал ни единого звука! Ни земляного червя, ни пичужки ничтожной не было вокруг; да что там пичуги — муравьев, и тех не было!!
Это открытие взбодрило Милава лучше ушата ледяной воды. Он осторожно повернулся под своим плащом и внимательно оглядел стоянку. По его настоятельной просьбе Вышата приказал воинам устроиться на ночлег как можно компактнее. И теперь Милав видел в свете почти прогоревшего костра, что вся огромная поляна, которую они выбрали в качестве бивака, покрыта телами гридей, кутавшихся в свои кожаные плащи не столько от ночной сырости и прохлады, сколько от душевных мук, почему-то терзавших их души именно в этом месте. Он увидел, как проснулся сотник Корзун и, пошатываясь, пошел проверять посты. Его не было совсем недолго. Вот он вернулся, хрипло бормоча что-то себе под нос, и вновь улегся на плащ, поудобнее устроив голову на седле. Опять все стихло.
Где-то на пределе слышимости Милав уловил птичий щебет и подумал о том, что он, быть может, слишком доверяется воображению, опасаясь невероятных событий. Усталое тело словно только этого и ждало — Милав почувствовал, что веки его отяжелели, а земля как будто закачалась. Милав улыбнулся, представив себе, что это Морфей решил поиграть с ним на грани сна и бодрствования. Его веки вновь дрогнули и поплыли вниз, отделяя сгустившуюся вокруг тьму от света, который он вдруг увидел внутри у себя. Голова со стуком упала на седло, заменявшее подушку, но Милав этого даже не почувствовал. Он спал…
ШЕПОТ?
— Как необычен его пульс!
— Он уже долго стоит на развилке дорог и никак не может выбрать верный путь, хотя и понимает, что выбор, в принципе, прост — нужно окончательно определиться между беспросветным мраком заблуждений и светоносным величием Истины.
— Это кажущаяся простота выбора — он весь под гнетом иллюзий. И ему будет очень нелегко признать, что и действительность и иллюзия явлены из одного животворного источника.
— Конечно, иллюзии как таковой не существует, и понятие действительности нужно расширять безгранично!
— Но ему все время кажется, что любой путь случаен, что в конце любого пути его ожидает только пустота.
— К счастью, это не так. Его воображение способно подняться над рутиной устаревших понятий…
В мире что-то изменилось. Это Милав понял еще до того, как открыл глаза. Тишины больше не было. На смену ей пришел нарастающий шум, источник которого мог находиться где-то рядом или во всем лесу одновременно. Едва его глаза впустили в сердце ночную темень, он понял — что-то произошло.
Невдалеке послышался стон, затем стук падающего тела, и тут же резко прохрипел боевой рог. Звучал он странно — вполсилы, словно гридню не давали возможности протрубить во всю мощь. Но и слабого сигнала тревоги оказалось достаточно: не прошло и нескольких мгновений, как большинство воинов были на ногах и при оружии. Рубиновые угли нескольких костров почти не давали света, ориентироваться по ним было невозможно. Где-то справа уже слышался звон обнаженных мечей, и чей-то громкий голос сотряс деревья, затихшие в ожидании беды. Затем слева послышались крики, и Милав понял, что их окружают. Понял это и Вышата, потому что громовым голосом покрыл все остальные звуки:
— В кру-у-уг! Все в круг!! Спина к спине! Плечо к плечу!! В кру-у-уг!!!
Милав понял, что кто-то схватил его и рванул в сторону.
— Стой здесь! — услышал он голос тысяцкого, чувствуя еще чье-то присутствие рядом. В следующий миг жар опалил его лицо; Милав в доли секунды достал Поющего и обрушил его туда, откуда пришел нестерпимый жар.
Вышата неистово орудовал своим мечом и продолжал страшно кричать на весь лес:
— Круг! Держите круг!!
Бой кипел по всей поляне. Милав подумал, что если их спины никто не атакует, значит, приказ Вышаты возымел силу, и теперь гриди бьются огромным кольцом, в центре которого остались лишь те, кто не смог подняться на призывный звук боевого рога.
Милав работал Поющим, не забывая размышлять о том, с кем же идет этот страшный ночной бой, в котором кроме звона оружия, стонов раненых да гортанных боевых кличей самих гридей не слышится ни одного постороннего звука. Однако Сэйен почти каждым ударом находил в темноте цель, и Милав по отдаче чувствовал, что напавшие вполне материальны. Рядом с ним орудовал двуручным мечом тысяцкий, и по его надсадному гоканью тоже можно было догадаться, что рубит он не пустоту.
Наконец кто-то из тех, кто оставался за спинами воинов, догадался подбросить хвороста в прогоревшие костры, и скоро поляна озарилась светом. По мере того как разгорался огонь и тьма отступала перед пляшущим пламенем, Милав чувствовал, что сопротивление за границей темноты слабеет. Вот уже звенящее вращение Поющего перемалывает только пустоту, не встречая на своем пути никакого сопротивления. Рядом замер Вышата, облокотившись на рукоять меча.
— Что это было? — спросил он растерянно.
Сбоку выросла Ухонина пасть, из которой капала какая-то тягучая слизь, доказывая, что ухоноид сражался не только с влажным ночным сумраком, но и с чем-то более существенным.
— Сейчас проверим, — сказал он и растворился в темноте.
— Огня! — крикнул Вышата. — Дайте больше огня!
В костры полетели заготовленные сучья. Тьма скачком отпрыгнула от яркого пламени и зверем затаилась на границе леса.
Все с тревогой всматривались в деревья, ожидая новой тихой атаки. Самые смелые бродили по освещенным участкам, все-таки опасаясь переступать зыбкую границу света и тени, словно это была граница жизни и смерти.
Поиски ничего не дали. Воины вернулись растерянные и подавленные.
— Ничего…
Вышата не поверил: как! сотня гридей в течение получаса яростно отбивала напор наседающего врага и в результате — ничего?! Двенадцать раненых, трое убитых, зарезано девять лошадей — и ничего?!
Вернулся Ухоня. Все с ожиданием посмотрели на него. Ухоня чувствовал напряженность момента и бравировать не стал.
— Я дважды обежал поляну по спирали, забирая все глубже в лес, — там никого нет…
Вышата внимательно осмотрел поляну, вложил меч в ножны и сказал:
— Всем отдыхать. Стража — как и прежде. Утром разберемся…
Глава 13
ЧУЖАКИ
Разумеется, теперь было не до сна. Костры горели все ярче, пламя взлетало все выше — словно гриди хотели В этом огне спалить тревогу и страх, которые поселились в их сердцах после «тихого» боя. То здесь, то там можно было услышать произносимое полушепотом страшное слово: «НАВЬ».
Милав присел рядом с Кальконисом у гудящего костра и был поражен, увидев, что сэр Лионель перевязывает рану на левой руке, а рядом с ним лежит короткий меч.
— Вы что же — и в бою участвовали?! — не удержался Милав.
— А кто рядом с вами стоял, когда Ухоня в темноту кинулся? — ответил сэр Лионель ровным и даже каким-то скучным голосом.
— Честно говоря, я и не подозревал, что вы мечом владеете!
— Мечом-то я как раз не очень… — сконфузился Ка льконис, — а вот шпагой — да!
— Вы меня по-хорошему удивили! — сказал Милав и придвинулся поближе. Что вы думаете по поводу случившегося?
Вышата сидел тут же и тоже был не прочь узнать мнение человека, не понаслышке знакомого с нравами и обычаями соседних с полионами вигов.
— О чем-то похожем я уже слышал, — заговорил Кальконис, закончив перевязывать рану. — Говорят, что это сама тьма оживает и принимает зеркальный облик того, кто с ней сражается. Получается, что чем больше воинов бьются с тьмою, тем больше у тьмы соратников. И чем яростнее бьются люди, тем ожесточеннее сопротивление тьмы.
— Выходит, в таком бою победить нельзя? — задумчиво проговорил тысяцкий.
— Победить нельзя, но выиграть сражение можно, — загадочно ответил Кальконис.
Вышата вдруг резко повернулся к сэру Лионелю и спросил его, что-то припоминая:
— Так это вы разожгли костер?!
Кальконис только плечами пожал — дескать, чего тут такого?
В глазах Вышаты вспыхнуло восхищение.
— Да-а, сэр Лионель, вы нас всех просто наповал сразили! Выходит, если бы не вы, мы бы до зари, считай, сами с собой сражались! Ну, голова!..
Кальконис скромно молчал.
Ухоня, видя, что все лавры уплывают какому-то «Кальсоньке», внес в разговор свою лепту:
— Между прочим, я тоже догадался!
— Значит, ты тоже молодец! — улыбнулся Вышата и, взглянув на небо, закончил: — А рассвет-то уже наступил!
И при свете нарождающегося утра гриди ничего в лесу не нашли: только измятая трава, порубленные в запале боя молодые деревья и множество слизи, которой была изобильно забрызгана едва ли не вся трава округи. Ухоня рискнул попробовать слизь и авторитетно заявил, что по вкусу напоминает скверный кисель, но пить можно! Вышата сплюнул в сердцах, глядя на то, как ухоноид пробует эту мерзость. Ухоня ничуть не обиделся, напомнив, что о вкусах не спорят, и куда-то надолго исчез.
Тысяцкий приказал лагерь сворачивать — никому не хотелось оставаться в этих жутких местах лишнюю минуту.
Собрались быстро, хотя пришлось поломать голову над тем, как распределить раненых: некоторые не могли сидеть на лошадях, а телег было мало. Да и лошадиное поголовье за одну ночь уменьшилось сразу на девять добрых скакунов. А уж о погибших товарищах и говорить нечего! Решено было их здесь не оставлять, а похоронить в ближайшем поселении полионов — все же последние одной с росомонами веры; там же по возможности разжиться новыми лошадьми.
Вышата уже садился на коня, когда к нему торопливо подскакал сотник Корзун.
— Полионы, — доложил он, — около сотни воинов в получасе конного шага отсюда.
Вышата вскочил в седло и переспросил:
— Точно полионы?
— Сам видел!
— А куда едут?
— Я думаю — по наши души.
— С чего взял?
— Останавливаются часто и по лесу рыскают, словно ищут кого…
— Ладно, мы не тати какие-нибудь, — сказал тысяцкий, — нам прятаться не от кого. По коням!
Пока выбрались большим обозом на широкую лесную дорогу, пока приняли походный порядок — показались чужие всадники. Было их действительно не менее сотни, и выглядели они, как орчи-наймиты, которых полионы часто принимали на службу. Вышата остался на месте — негоже воину его ранга первым представляться.
В отряде чужаков росомонов тоже заметили, но сближаться не спешили.
— Недостойно воина в прятки с незнакомцами играть! — сказал Вышата гордо и приказал Корзуну скакать к чужакам да узнать, кто такие. Милав удержал его.
— Погоди, Вышата, — сказал он, — пусть Ухоня на разведку слетает, а мы подождем пока.
— Дело! — согласился тысяцкий и остановил Корзуна.
Ухоня в предвкушении приключения задрожал огромным тигриным телом, затем трансформировался в переливающуюся голубизной каплю и скользнул в сторону чужаков.
— Ничего, — буркнул Вышата, — мы еще поглядим, чья «ждалка» крепче окажется!
Росомоны молча стояли на дороге, как бы невзначай пробуя оружие и разминая тела, — в этих краях любая встреча могла сечей жестокой обернуться. Наконец Ухоня взгромоздился на свою лошадь и быстро заговорил:
— Не похожи они ни на орчей-наймитов, ни на воинов-полионов. За все время, что я кружил над ними, не услышал ни одного слова! Сидят на лошадях, как истуканы, и словно чего-то ждут. И лошади у них странные — ушами не прядут, хвостами не обмахиваются, стоят, опустив морды, и тоже как будто чего-то ожидают. В общем, странное зрелище… жуткое…
Вышата посмотрел на Милава.
— Что думаешь?
— Ночью у них ничего не получилось — решили за нас днем взяться.
— Едут! — негромко сказал Корзун, не спускавший с чужаков глаз.
Вышата тронул поводья и поехал навстречу. Милав, Кальконис и Корзун, отстав на полкорпуса, последовали за ним. Ухоня предусмотрительно остался на месте, впрочем, готовый в любую минуту поспешить на выручку.
Съехались на полдороге между двумя отрядами. Милав сразу отметил странную неподвижность чужаков. Но пытливый взгляд его больше ничего не обнаружил, а всезнание молчало, не в силах пробиться за металлические забрала шлемов.
— Кто такие? — Голос принадлежал среднему всаднику и тоже мало походил на голос живого человека, хотя его могла искажать металлическая пластина, закрывавшая рот.
— Гриди Годомысла Удалого, — надменно ответил Вышата.
— С какой целью находитесь здесь?
— Я не услышал имени того, кто позволяет себе задавать вопросы в таком тоне! — Голос Вышаты зазвенел. Среди чужаков произошло замешательство.
— Я Альбуин, одиннадцатый сотник короля Сигиза Мунда, — произнес средний воин.
— А я Вышата — первый тысяцкий Годомысла Удалого! — Ответ Вышаты больше походил на пощечину, и чужаки поняли это.
— Мы бы хотели узнать цель вашего пребывания в стране Полион.
Вышата сделал знак Корзуну, и сотник помчался обратно, быстро вернувшись с массивным ларцом. Тысяцкий не торопясь достал грамоту и подал ее среднему воину.
Среди чужаков вновь произошло замешательство — либо никто из них не знал грамоты, что было вполне обычным делом среди полионской знати, либо причина была в чем-то другом (в конце концов, среди сотни чужаков должен же быть хоть один писарь!).
— Нам достаточно того, что вы росомоны — наши соседи и товарищи по оружию! — высокопарно ответил средний воин, вернув Вышате грамоту, даже не разворачивая ее; росомонам показалось, что сейчас прозвучал совсем другой голос, нежели минуту назад!
— Мы можем следовать дальше? — спросил Вышата, убирая грамоту в ларец и передавая его Корзуну.
— Конечно! Желаем вам доброго пути!
Милаву почудилось, что под забралом он разглядел знакомые глаза. Но всезнание почему-то молчало, не оформившись в конкретную мысль. А жаль…
Чужаки вернулись к своему отряду и потеснились, давая дорогу росомонам.
… Они отъехали уже достаточно далеко, а Милава все преследовал взгляд чужака. «Определенно, я видел эти глаза, — думал он. — И голос! Я слышал его совсем недавно! Но где?» Мысль билась, словно синица, невзначай угодившая в силки хитрого охотника, и никак не могла вырваться из порочного круга: «помню — но кто?»
Кальконис ехал рядом и тоже о чем-то размышлял. Милаву почудилось, он порывается что-то сказать, но сдерживает себя.
— Вижу, вы размышляете над тем же, что и я, — сказал он Кальконису.
— А вас не затруднит открыть, о чем вы думаете? — улыбнулся сэр Лионель загадочно.
— Мне кажется, что хитрую физиономию чужака под забралом я уже где-то видел.
— Несомненно, уважаемый Милав, — откликнулся Кальконис. — Вы не просто с ним виделись — я бы сказал, что вас связывает много общего. Очень много общего!
Милав резко повернулся к Кальконису:
— Что вы хотите этим сказать?!
Вышата тоже насторожился, а Ухоня задышал часто и прерывисто — все ждали развязки.
Кальконис несколько мгновений молчал, потом, набрав в легкие побольше воздуха, — словно перед прыжком в водяную бездну, — выдохнул:
— За забралом вы видели самого себя!
Глава 14
ОТ ВОРОТ ПОВОРОТ
Милав остолбенел:
— Что… что ты несешь! — Он даже не сразу подобрал нужные слова. А когда слова нашлись и он собрался обрушиться на Калькониса уничтожающим потоком оскорбленного достоинства, в мозгу вдруг что-то прояснилось. Он прокрутил в памяти все виденное и с ужасом понял — Кальконис прав! Поэтому и молчало всезнание, поэтому и взгляд показался знакомым, поэтому…
— Конечно, — донесся до Милава голос Калькониса, — вам тяжело в это поверить, потому что вы себя со стороны никогда не наблюдали. А вот нам…
— Действительно! — воскликнул Вышата, пораженный не меньше Милава. Ведь это был ты! И жесты, и движение руки, когда он брал грамоту! А я-то все голову ломаю — откуда мне этот чужак так знаком?
— Но какое может быть тут объяснение? — вмешался Ухоня, молчавший до поры до времени. Милав задумался.
— Сторцин-оборотень, — наконец подсказала ему память, — может создавать до пяти тел-оболочек. Но откуда остальные?
— А может оболочка повторить саму себя? — спросил Кальконис.
В Милава будто сотню игл вонзили.
— Точно! — вскричал он. — Оборотень создает пять оболочек, затем каждая из них — по пять и так далее… О боги, сколько же их может быть?!
— Я думаю, трагедию нечего устраивать, — философски заявил Ухоня, сторцин живет не более суток. Да и волей — как ты сам недавно нам говорил он не обладает. Главный вопрос в другом: почему они отпустили нас?
Ответить попытался Милав.
— Несомненно, ими кто-то управляет, — предположил он, — только так можно объяснить непонятную заминку чужаков. Возможно, тому, кто контролирует колонию оборотней, что-то помешало, и он отдал приказ пропустить нас.
— И чего нам следует ждать? — спросил Вышата.
— Либо к нам потеряли интерес, что весьма и весьма маловероятно, либо нас ждет впереди еще более хитроумная западня…
— Я вот что думаю, — подал голос Ухоня, — отправляясь в этот поход, мы рассчитывали на то, что прохождение отряда по землям полионов никаких проблем не вызовет. Так?
— Так, — за всех ответил Вышата, не понимая еще, куда клонит ухоноид.
— На деле же, — продолжал Ухоня, — вышло совершенно наоборот: не проходит и дня, чтобы с нами что-нибудь да не случилось. Не кажется ли вам это странным?
— Да здесь все вокруг странное! — в сердцах произнес Вышата.
— Погоди, тысячник, — Милав попытался успокоить товарища, — если проанализировать происходящее с точки зрения Аваддона, (Вышата криво улыбнулся), можно предположить, что ему безопаснее попытаться нас остановить здесь, в земле Полион, и сделать это чужими руками, чем потом охотиться за нами на своей территории. Для этого и собрал он у полионов всевозможных тварей, для этого и плетет против росомонов заговор при дворе короля Сигиза Мунда. Мне почему-то думается, что земли вигов нам будет преодолеть проще.
Вышата покачал головой, не соглашаясь с мнением кузнеца.
— Мысль не лишена оснований, — ввернул Ухоня умную фразу, — все же есть и в твоей версии кое-какие «но».
— Какие же?
— Именно у вигов нас проще всего полонить. Это же не народ, а племя грязных разбойников!
— Думаю, Аваддон не хочет, чтобы нас просто уничтожили. Ему нужен либо я, либо Ухоня. А выследить нас в диких лесах вигов не так-то просто: у них нет ни одного крупного города — мелкие поселения да кочевья.
— А вы что скажете, сэр Лионель? — обратился тысяцкий к Кальконису. Вы же большой знаток вигов.
Кальконис шутки не принял и ответил Вышате очень серьезно:
— Думаю, уважаемый Милав прав: не захочет Аваддон связываться с вигами — это слишком дикий и совершенно неуправляемый народ. У них отсутствует централизованная власть, договориться с каждым отдельным вождем нет никакой возможности. Быть может, чародей именно по этим причинам выбрал Полион, чтобы здесь утвердить свое влияние. И мы уже убедились — он не ошибся. Так что я почти уверен: страну Виг мы преодолеем без особых трудностей. А вот дальше… дальше я загадывать не берусь — там видно будет.
Небольшая речь Калькониса заставила всех задуматься. С каждой пройденной верстой приближался миг расставания, и все они пытались заглянуть в то неведомое, что ожидало их впереди.
ШЕПОТ?
— Парадокс: чем больше он знает, тем больше он не знает!
— Это не парадокс, хотя в его глазах таковым и выглядит. Просто не нужно забывать, что, чем шире круг человеческих знаний, тем больше и область незнания, создающего этот круг. И так до бесконечности. Нетренированному уму понять это непросто. Ибо основа всего — мысль. И только от самого человека зависит: пользу или вред он получит, напрягая свое воображение.
— К сожалению, очень часто люди не задумываются о причинно-следственных отношениях в мире. И не в силах поверить, что мысль самый совершенный творец, а поток мыслей поистине неодолим!
— Он хочет верить. Он почти уже поверил, но окружающий его мир так жесток и непредсказуем!..
— Посмотрите, что я нашел?!
Ухоня держал в лапах бьющегося зверька. Милав приблизился к нему и осторожно вызволил пленника. Повертел его перед собой и удивленно спросил:
— И что удивительного в этом зайце?!
— А уши! — вскричал Ухоня.
— Что — уши? — опять удивился Милав. — Уши как уши — длинные, такие и должны быть у косого!
— Не-ет, — возмутился Ухоня, — следопыт из тебя просто никудышный! Ты на уши-то его посмотри!
Ушей было две пары!
— Это еще что! — продолжал сыпать открытиями Ухоня. — Я тут недалеко лису видел — у нее штук восемь ног и три хвоста! И до того простодушна, что сама идет в лапы!
Вышата тревожно посмотрел на Милава.
— Аваддон, — откликнулся кузнец, — его штучки — решил взять нас не мытьем, так катаньем.
Тысяцкий тут же вызвал Корзуна и распорядился дичь не бить, рыбу на привале не удить, зверья в лесу не трогать — питаться только тем, что им воевода Кженский в дорогу дал.
— Все происходящее напоминает то, что было у нас три года тому назад, — сказал Милав.
— Нет, — не согласился Ухоня, — размах не тот!
— Типун тебе на язык! — возмутился Вышата. — Смотри, а то накаркаешь!!
— Каркай не каркай — от судьбы не уйдешь! — Развалясь на лошадиной спине, Ухоня решил потренироваться в риторике. — И вообще. Проще надо смотреть на жизнь: появился враг — его надо либо растерзать в юючья, либо смертельно измотать хитроумным отступлением…
— Ты хотел сказать бегством! — поправил Ухоню Милав.
— Нет, я хотел сказать отступлением, потому что только глупые бегают от врага. Умные иногда отступают по тактическим соображениям…
— Бывали мы свидетелями твоих «тактических» отступлений, — прыснул Милав.
— Разумеется, — ничуть не смутился Ухоня, — есть ситуации, когда гораздо выгоднее проиграть, чем выиграть.
— С этим трудно спорить, — согласился Вышата. — Были у меня такие случаи… Были…
Ближе к вечеру оказались на развилке двух дорог. По карте, подаренной воеводой Кженским, выходило, что левая дорога ведет в столицу Полиона (там располагался королевский двор). А правая тянулась к пограничным землям вигов.
У Вышаты было послание княгини Ольги к королю Сигизу Мунду, с которым она состояла в близком родстве. Приходилось выбирать: либо сейчас исполнить поручение княгини, либо на обратном пути, когда он проводит Милава до границы. В пользу первого варианта было то, что всем хотелось на месте разобраться в ситуации и воочию убедиться — так ли все печально на самом деле, как они себе представили.
Советовались недолго. Милав тоже хотел посетить королевский двор. Кальконис почему-то был против. На прямой вопрос Вышаты, что его смущает, сэр Лионель ответил весьма туманно:
— Если Аваддон оплел двор Сигиза Мунда своими интригами, мы ничего не добьемся. Да и вообще… в столице достаточно войск, чтобы… чтобы…
Он не закончил. Вышата подождал немного: не объяснит ли сэр Лионель более конкретно? Но Кальконис молчал. И тысяцкий сделал вывод, что Кальконис опасается встретить при дворе кого-нибудь из своих знакомых и тем самым скомпрометировать себя связью с росомонами. Вышата успокоил Калькониса тем, что пообещал его во дворец не брать и обрядить во что-нибудь менее броское, чем нынешний яркий наряд. Кальконис не ответил, и Вышата отдал приказ повернуть налево.
Через некоторое время наступил вечер. Сделали привал. Опасаясь повторения предыдущей ночи, Вышата распорядился всю ночь жечь огромные костры, чем и занимались до самого утра десять гридей, сменяя друг друга.
Ночь прошла спокойно. Едва рассвело, большой отряд втянулся на широкую наезженную дорогу, предвкушая следующую остановку в шумном городе, а не в молчаливом лесу, таящем массу сюрпризов.
До полудня все были в приподнятом настроении. Обсуждали возможности большого города по части удовлетворения потребностей уставших воинов. Но в полдень…
Встреча походила на вчерашнюю, но с точностью до наоборот. Едва росомоны заметили впереди группу всадников, Вышата приказал остановиться. К ним направилось двое воинов, в которых тысяцкий без труда признал личных гвардейцев короля. Вышате импонировало, что росомонов встречают с такими почестями и на таком солидном расстоянии от столицы. Он с гордостью оглядел окружавших его дружинников — смотрите, что такое настоящее братство по оружию!
Когда гвардейцы приблизились, Вышата не без удовольствия узнал одного из них — года два назад встречались по поводу приграничных конфликтов с обрами. Гвардеец тоже узнал Вышату, но, к изумлению тысяцкого, постарался это скрыть.
«Что с ним?» — подумал Вышата.
Гвардейцы со всем почтением поинтересовались, по какой надобности росомоны следуют в столицу Полиона.
Вышата, скрывая закипающий гнев, ответил:
— Княгиня Ольга просила грамоту передать своему кузену королю Сигизу Мунду!
Гвардейцы стушевались, и тот, кого Вышата помнил под именем Ражеса, торопливо проговорил, не глядя в глаза тысяцкому:
— Король… болен… Никаких аудиенций…
— Но отдохнуть-то мы можем в вашей славной столице? — спросил Вышата, стараясь поймать ускользающий взгляд гвардейца.
— Видите ли… у нас эпидемия… город закрыт для всех приезжих…
— То-то за вашими спинами пылит обоз в двести телег — наверное, по ошибке не из города бегут, а в город?! — Вышата даже не старался скрыть презрения к человеку, который предал братство по оружию, словно тысяцкий был не посланец удельной княгини, а тать безродный, перебивающийся подаяниями сильных мира сего.
Гвардеец окончательно сконфузился, краска стыда залила его лицо, он опустил голову.
А Вышата, привстав в стременах, обернулся к воинам и зычным голосом сказал:
— Слушайте, браты-росомоны, король полионский Сигиз Мунд, который приходится двоюродным братом нашей княгине, не захотел принять ее послов! Мало того — нам отказано даже в гостеприимстве!!
Гриди от негодования словно взорвались:
— Это что же, гнушаются нашим родством?!
— Кто смеет отказать в пище и крове путникам?!
— Ничего себе — друганы!
Шум нарастал — не привыкли росомоны к подобному пренебрежению родственными связями. Уж от полионов такой низости никто не ожидал! Вышата умышленно не успокаивал воинов — следил за реакцией гвардейцев. А те, едва поднялся глухой ропот, готовый ежесекундно вылиться в короткую свирепую рубку, — славились росомоны и несдержанностью и вспыльчивостью, когда их честь оказывалась задета, — попятились назад. Вышата презрительно улыбнулся, высоко поднял руку, призывая к вниманию, и громко произнес:
— Гриди! Неужели после всего мы захотим войти в город, где нам не рады?
— Нет! — рявкнули десятки глоток.
Понизив голос, тысяцкий обратился к Ражесу, продолжавшему с тревогой следить за непредсказуемыми росомонами:
— Мы не пойдем в вашу столицу! Но не потому, что этого хочет ваш король, а потому что так решили мы! И еще: терять друзей легко, вот приобретать их — неизмеримо тяжелее. Желаю успеха — на тот случай, если обры захотят пройтись по вашим прекрасным землям!
И он с такой силой рванул поводья, что его конь встал на дыбы. Если бы Ражес не шарахнулся в сторону, то обязательно был бы сбит с лошади. Не слушая оправдательного лепета гвардейца, Вышата галопом помчался по дороге. Гридь, развернув лошадей, спешила за ним.
Только оставив далеко позади гвардейцев, продолжавших следить за удаляющимися росомонами, Вышата пустил коня шагом. Словно и не было происшествия, едва не закончившегося кровопролитием.
Тысяцкий пытливо посмотрел на Калькониса.
— Неужели вы предвидели это?! — спросил он, с предельным вниманием следя за реакцией сэра Лионеля.
— Я ожидал чего-либо подобного, но не думал, что нас так встретят…
— Значит, — подытожил Милав, — дела намного хуже, чем мы себе представляли… Кстати, а где Ухоня?
Все посмотрели на пустое седло, где еще минуту назад маячило тело ухоноида.
Глава 15
СТОЗАР — НАЙДЕНЫШ
— Ай, отпусти меня, монстра ужасная!!
Голос раздался где-то справа, и тотчас на дорогу выпрыгнуло тело переливающегося мутной голубизной тигра. Ухоня грациозно ступал огромными лапами и осторожно нес в пасти визжащий и извивающийся ворох старой одежды.
Вышата остановился, с интересом рассматривая новую находку неутомимого ухоноида. По приказу тысяцкого двое гридей спешились и приняли у Ухони пленника. Им оказался мальчик лет десяти, невероятно грязный и оборванный. Мальчик продолжал визжать и даже попытался укусить одного из воинов. Гридень дал мальцу доброго подзатыльника, и воцарилась тишина.
Вышата указал пальцем на «добычу» и спросил:
— Где ты его нашел?
— Он за нами от самых королевских гвардейцев шпионит.
— И вовсе я не шпионил! — подал голос малец, но крепкая рука гридня легла ему на плечо, недвусмысленно говоря о возможном наказании.
Ухоня забрался в свое седло и продолжил изобличать мальчишку:
— Я его приметил, едва мы от полионов поворотили. А потом, когда решил вернуться и понаблюдать за королевскими гвардейцами, что называется, без свидетелей — опять увидел. Ну, и следовал за ним, пока он здесь не оказался.
Вышата посмотрел на мальца и спросил:
— Зачем шел за нами? Полионы подослали?
— Нет! — горячо выкрикнул малец. — Я росомон и шпионскому ремеслу не обучен! Вышата удивленно поднял брови.
— А зовут тебя как? — спросил он.
— Стозаром отец кликал, — гордо произнес малец, — а полионы на свой манер переиначили — Стожич. Да только я на это имя никогда не откликался, за что и били меня иногда.
— Если ты росомон, то почему живешь тут? — спросил Вышата.
— В прошлом году отец взял меня с собой, чтобы я ему в торговле помогал — товара много было. Но здесь, на болотах, он заразился чем-то и долго болел. Караван ушел. Все товары забрал чужеземец, лечивший отца… Этой весной отец умер — вот мне и пришлось проситься в погонщики. А сегодня услышал в обозе, что отряд росомонов где-то в лесах прячется, — ну, я и дал деру! Только сразу подойти побоялся. В обозе говорят, что росомоны — дикие: если что не по ним, раз — и нет головы на плечах!
Вышата расхохотался.
— Это кто же тебе такую ерунду наплел? — спросил он, вытирая перчаткой слезы от смеха.
— Да я и сам не верил, — оправдывался малыш, — но все равно страшно… А тут еще монстра ваша ужасная! — Стозар показал на Ухоню, принявшего горделивый вид. — Здесь таких зверей никто и не видывал. Он что, тоже росомон?! — спросил малец и замер от ужаса, ожидая услышать утвердительный ответ.
Вышата вновь улыбнулся:
— Нет, он не росомон, хотя очень хочет быть им (согласный кивок задумчивой тигриной морды). И с какой же целью ты шел к нам?
Стозар замялся.
— Я бы хотел вернуться домой… — неуверенно сказал он.
— А ты помнишь, где твой дом?
— Помню… только у меня там никого: двое нас с отцом осталось после того, как обры Белый Росль разорили…
Вышата помрачнел — он видел этот город после того, как разбил обров на Кользе-реке.
— Ладно, — сказал он, тяжело вздохнув, — побудь пока в обозе — потом решим, как поступить с тобой.
Гридень, который еще недавно подзатыльником «воспитывал» Стозара, приобнял его за плечи и повел к телегам. Едва малец скрылся из виду, Кальконис спросил:
— Стоит ли верить ему на слово?
— Знаю! — сурово ответил Вышата. — Отдам приказ не спускать глаз с него, — и что-то тихо сказал на ухо приблизившемуся Корзуну.
Бивак разбили поздно. Долго сидели у костров, обсуждая поведение полионов. Все сходились во мнении, что надвигается воина. Ночь прошла спокойно. Встали рано и с первыми дучами солнца отправились в путь. У Вышаты на сердце было тревожно, он уже думал о возвращении на родину, чтобы поскорее сообщить Туру Орогу нерадостные вести.
Ближе к полудню отряд достиг широкого моста. К Вышате торопливо подъехал Корзун.
— Чего тебе? — спросил тысяцкий.
— Там малец этот, Стозар, что-то по поводу моста хочет тебе сообщить…
— Зови!
Стозар примчался мигом и на вопрос Вышаты ответил, что по мосту идти нельзя — нужно искать брод.
— А почему нельзя? — спросил Вышата — у него были основания не доверять мальцу, свалившемуся на них как снег на голову.
— Нельзя… — упрямо повторил Стозар. — Слышал я, что впереди вас горгузы идут и пакости вам творят…
— А кто эти горгузы? — спросил Вышата у Калькониса.
— Горцы, — ответил сэр Лионель, — живут на границе между Полионом и страной Виг, ужасно свирепое племя. Отличаются особым коварством.
Вышата о чем-то думал.
— Кто самый быстрый конник у нас? — спросил он Корзуна.
— Ромулка-стрела, — отозвался сотник.
— Позови его.
Корзун умчался выполнять поручение и скоро вернулся с молодым гриднем, под которым конь так и плясал. Вышата оценивающе осмотрел воина, словно взвешивая его шансы, потом спросил:
— Если опорные бревна моста подрублены — сможешь успеть ускакать?
Ромулка-стрела похлопал по гриве своего скакуна, осмотрел мост и уверенно заявил:
— Смогу!
— Что ж, — вздохнул Вышата, — испытай судьбу!
Ромулка-стрела недолго погарцевал перед тысяцким, показывая резвость и красоту коня, и рысью направился к мосту. Разговоры прекратились — все следили за наездником. Перед мостом гридень замер, прикидывая расстояние и силы своего четвероногого друга. Потом дал коню шпоры и понесся вперед. Где-то на середине он вдруг остановился, поднял коня на дыбы, и все услышали громкий хруст — настил под седоком качнулся и на глазах стал рассыпаться. Всем показалось, что отважному наезднику уже не спастись бревна разъезжались под конем и грозили накрыть и всадника и лошадь. Но Ромулка-стрела не стал медлить и направил коня в реку. Они преодолели провал и очутились в речной стремнине. Через некоторое время с помощью нескольких товарищей Ромулка-стрела выбрался на берег и предстал пред тысяцким.
— Славный конь! И достойный наездник! — с чувством сказал Вышата и отпустил храброго воина обсушиться и сменить белье. Потом повернулся к Стозару, стоявшему рядом с тысяцким.
Глаза мальца смотрели открыто и искренне.
— Спасибо, юный росомон, — сказал Вышата с теплотой в голосе. — Кто знает, сколько жизней ты сегодня спас!
ШЕПОТ?
— Отчего такие сомнения?! Отчего такое неверие?!
— Он не может достигнуть какой-либо цели, не имея предварительно решения. А решение намечается устремлениями, которые им руководят в данную минуту. Мощь решения находится в прямой зависимости от устремлений и той силы, что выступает гарантом решения.
— Не слишком ли это сложно?
— Только пытаясь подняться над гранью обыденного, можно рассчитывать на расширение сознания…
Глава 16
ПРОЩАНИЕ
Брод искали долго. Помог опять Стозар-сирота — как уже успели окрестить гриди мальца-найденыша. Когда переправились на другой берег и вернулись на дорогу, оборванную разрушенным мостом, к Вышате подъехал задумчивый Милав.
— Хочу с тобой о найденыше Стозаре поговорить…
— А что такое?! — встрепенулся тысяцкий.
— Неспроста все это. — Милав неопределенно обвел рукой вокруг себя. Сирота… Мост… Брод… Похоже на хорошо продуманную ловушку. Ты же помнишь, как играл Аваддон на нашем чувстве жалости к своим обеспамятевшим гридям?
— Да брось ты, Милав, — отмахнулся Вышата, — что это тебе в голову взбрело! Малец как малец — мы его с собой возьмем!
— А если Аваддон…
— Милав, — тысяцкий резко перебил кузнеца, — мы же его тебе в провожатые не сватаем. Успокойся — я его в острог Выпь отправлю. А там поглядим…
— Ну-ну, — вздохнул Милав и отъехал от Вышаты.
Семь дней продолжался их поход, и за все это время с росомонами ничего особенного не приключилось. Были, конечно, некоторые трения с полионами и орчами-наймитами, но встречи носили случайный характер и особых неприятностей не доставили. Несмотря на уверения Стозара-найденыша, горгузов-пакостников они не видели, хотя Вышата дважды высылал вперед разведку на полдня пути. Милав о найденыше с Вышатой больше не заговаривал, но за мальцом наблюдал внимательно, подмечая любое слово, любой жест. Он все не мог отделаться от мысли, что малыша им искусно подсунули. Несколько раз Милав пытался заглянуть Стозару в глаза, но найденыш всегда изворачивался, хотя со стороны все выглядело вполне естественно и безобидно: то нагнется сапоги поправить, которые ему справили сердобольные гриди уже на второй день пути, то кто-то позовет его именно в ту минуту, когда Милав уже почти поймает взор мальца. Больше всего Милава беспокоило то, что Вышата, обычно очень внимательно прислушивавшийся к его мнению, в случае с найденышем повел себя как-то странно: он и слышать не хотел ни о каких подозрениях в адрес мальчишки. А ведь было над чем задуматься: до того памятного дня, когда Ухоня поймал Стозара, с гридями почти каждый день что-то происходило, а то и по несколько раз на дню. Теперь же, не считая пустяковых стычек, они ехали по приграничью вигов даже с меньшей опаской, чем по вотчине Годомысла Удалого! Что это — случайность? В случайности Милав не верил, особенно когда дело касалось Аваддона. Тогда что же? Гриди говорили между собой, что Стозар-найденыш — настоящий оберег от врагов и что только благодаря ему росомонам сопутствует удача. Хорошо бы, если так. Своими сомнениями Милав поделился с Ухоней.
— Извини, напарник, — сказал ухоноид, — но я не вижу в этом мальце ничего странного, тем более — подозрительного. А насчет того, что мы здесь гуляем, словно у себя дома, — ты же сам говорил, что потом легче будет…
— О чем ты? — вспылил Милав. — Мы все еще в стране Полион, и у нас за спиной сотня воинов! Что, нас перестали замечать? Мы уже невидимы?!
— Да успокойся ты! — Ухоня несколько опешил от горячности кузнеца. Я, наверное, сболтнул чего не следует. Но ты тоже не кипятись — если хочешь проверить его, иди и в глаза ему загляни. И вся недолга!
— Не дается он! — вздохнул Милав. — А в приказном порядке не могу Вышата и так на меня, как на сумасшедшего, смотрит!
— Дела-а-а… — протянул озадаченный Ухоня. — Ладно, напарник, не тужи. Ты же знаешь — я всегда на твоей стороне, так что положись на меня: теперь мы за сиротинушкой в четыре глаза следить станем!
Но и четыре глаза за Стозаром-найденышем ничего подозрительного не обнаружили. Милав стал склоняться к мысли, что в отношении Стозара он действительно погорячился.
«И чего это мне шпионы вокруг блазнятся? — недоумевал он. — Малец и без того лиха хлебнул — любому взрослому утонуть впору, а тут я со своими подозрениями… И пусть нас больше мерзость разномастная не атакует — этому только радоваться нужно, а не подозревать сироту во всех смертных грехах!»
Один только сэр Лионель де Кальконис, странствующий поэт и философ, остался при своем мнении, которого, впрочем, никто не спрашивал. А зря занятный бы ответ услышали!
ШЕПОТ?
— Первая и наиглавнейшая обязанность — следить за своими ощущениями! Ни в коем случае нельзя считать такое внимание чрезмерным, наоборот, оно показывает уважение к высшему прообразу!
— Он не ошибся. Он лишь поторопился…
— Нужно вернуть его на правильный путь!
— Индивидуальная воля — наивысшая ценность. Мы не вправе оказывать на него давление, даже на уровне мысли.
— Жаль… Он был так близко…
Еще через четыре дня настала минута расставания.
К этому времени они уже довольно долго шли по земле вигов, и дозоры доносили, что все больше разведчиков неприятеля следит за ними из лесной чащи. Ночью до трети всех воинов несли караул, поддерживая костры и находясь в полной готовности к атаке вигов, славившихся именно ночными нападениями.
Вышата и дальше бы двигался вглубь страны, подвергая себя и своих воинов смертельному риску. Но Милав настоял на расставании.
— Пора, Вышата, — сказал он, когда отряд расположился на большой поляне, обозревая близкую (не более дня пути) горную громаду. — Перед смертью все равно не надышишься! — Милав хотел пошутить, но шутка не удалась.
Вышата положил руку Милаву на плечо и сказал:
— Тяжело мне расставаться с тобой. Уж так тяжело, что сердце из груди готов вырвать и тебе в провожатые отдать.
— Верю! — сказал Милав. — Но твоя доля моей не легче. Тур ждет тебя с новостями!
— Да уж есть что ему поведать…
— Вот и поспешай домой, пока тучи черные наше небо бирюзовое не покрыли. А мы как-нибудь дойдем…
Милав уже повернулся, чтобы уйти, однако в последнее мгновение решился.
— Не сердись на мои слова, — сказал он, вплотную придвинувшись к тысяцкому, — но… не доверяй слишком Стозару-найденышу!
Вышата вскинулся было, потом остыл и ответил твердо:
— Буду приглядывать…
— Тогда прощай!
Вышата схватил кузнеца за руку. Повернул к себе:
— Не прощай, а до встречи!
— Это уж как судьба распорядится!
Милав подошел к своей лошади, сел в седло и, не оглядываясь, поехал вперед. За ним следовал Кальконис, и последним, держа в лапе уздечку еще одной лошади, трясся Ухоня, с грустью оглядывавшийся на остающихся гридей…
* * *
Трое суток стояли гриди на той поляне — так распорядился тысяцкий Вышата. Непонятно чего он ждал: то ли хотел показать вигам, что росомоны еще здесь и задираться не стоит, то ли не мог решиться отдать команду возвращаться домой — будто боялся словом оборвать тончайшую нить, которая еще связывала его с товарищами, ушедшими к перевалу Девяти Лун…
