ПРОЛОГ
1
Кажется, сами звезды попрятались в страхе.
Фары нашего автомобиля уперлись в высокую каменную стену. Мох пробивается из швов кладки, пучками зеленых нитей прикрывая разводы плесени.
Человек шагнул навстречу, направляя нам в лицо луч фонарика.
Яркий дневной свет брызжет в глаза; такая мощная лампочка – дорогое удовольствие для обычного фонарика, но необходимое при некоторых обстоятельствах.
– Добрый вечер, мистер Амбрустер, – произносит привратник. – Мадемуазель Дюпон.
– Было бы доброе, нас бы сюда не позвали, – бурчу я. – Его уже привезли?
– Да, мистер Амбрустер. – Человек не наклонился к нашей машине, и я не вижу его лица. – Он вырывался так, что я испугался, как бы он не порвал цепи.
– Это хорошо, – говорю я. – Верховный палач уже здесь?
– Ждем его с минуты на минуту. Можете проезжать.
Серые глаза Франсуаз вспыхивают алым огнем.
Высокая лестница украшена мраморными статуями, злобно скалящимися из темноты. На толстом ковре первого этажа полоса – грязь и кровь. Тут вели закованного в цепи пленника.
Старик с короткой бородой. Иссиня-черные волосы мешаются с сединой. Подает мне руку:
– Рад, что смогли приехать так быстро. Он внизу.
Франсуаз приветствует человека и позволяет поцеловать себе руку.
– Почему он молчит? – спрашиваю я.
– Нам пришлось вырвать ему язык. Знаю, это жестокая мера, но он уже десятки раз наложил бы на нас проклятие, позволь мы ему говорить.
– Однажды древние короли не сделали этого с последним из тамплиеров, – поясняю я, пропуская вперед свою партнершу. – И теперь сэр Томас не хочет повторить их ошибку.
– Я не хочу повторить их судьбу, – говорит старик.
Невысокий человек, сгорбленный, ибо всю жизнь провел за чтением книг и писанием статей. Короткая бородка совсем как у сэра Томаса – только пленник гораздо моложе старца. И, в отличие от него, является человеком.
Глаза горят лихорадочным огнем прозрения.
– Он уверял, что постиг философию Зла? – спрашивает Франсуаз, подходя к человеку.
Четыре толстых металлических прута вмурованы в потолок и пол, как бы образуя невидимую клетку. На полу начертан разорванный пятиугольник, позванивают цепи, которыми человек прикован к металлической арматуре.
– Никто не в силах освоить философию Зла, не повредившись рассудком, – шепчет сэр Томас, останавливаясь за спиной девушки.
– Но он смог, и поэтому вы боитесь. – Я наблюдаю за тем, как вспыхивают и гаснут сполохи в глазах еретика. Это не отражение от ламп, расставленных по углам комнаты. Неверный свет рождается в душе скованного мятежника и пытается выплеснуться наружу.
– Вы должны поговорить с ним, мадемуазель Дюпон, – произносит сэр Томас. – До того, как прибудет верховный палач.
– Зачем вам знание философии Зла, сэр Томас? – спрашиваю я.
Старик мрачнеет:
– Мудрость подобна заразе, мистер Амбрустер. Ее можно использовать только во зло – о какой бы мудрости ни шла речь. Но тот, кто освободит древнюю философию Зла, способен погубить нас всех.
Франсуаз прикасается тонкими пальцами ко лбу еретика. Острый сноп искр вспыхивает на его коже. Запечатанный запекшейся кровью рот человека искажается в торжествующей гримасе.
Франсуаз отдергивает руку, встряхивает пальцы.
– Вот ублюдок, – бормочет она. – А вы не могли просто залепить ему рот?
Старый владелец особняка молча опускает голову. Из соседней комнаты раздается шум, входят два человека, удерживая между собой третьего.
– Он первым схватил еретика за руку, – произносит сэр Томас. – Когда тот читал запрещенные фолианты. Слова проклятия не произнесены даже наполовину.
Кожа несчастного бела, точно мука, и подобно ей сыплется на пол при каждом движении. Волос нет, там, где они были, обнаженное мясо, источающее кровь и гной. Глаза человека мутно-белы, рот безвольно открывается, роняя капельки желтой слюны.
2
– Такова сила философии Зла, – произносит сэр Томас. – Этого несчастного отвезут в аббатство в Аспонику и будут лечить там. Если б мы дали еретику говорить – кто знает, что он сделал бы с нами?!
– Я не могу достучаться до него, сэр Томас. – Франсуаз проводит рукой перед лицом еретика, определяя границу электрического поля. – Он слишком сильно закрыт.
– Тогда нам придется впустить верховного палача.
– Вы убьете его? – спрашиваю я. – Убьете, так и не узнав, кто открыл ему тайны философии Зла?
– Я вынужден, – резко отвечает старец.
Дверь снова открывается, и входит человек, с плечами такими широкими, что кажется квадратным. В руках он сжимает рукоять топора с острым зазубренным лезвием.
– Вы не смели начинать без меня, – произносит он, и его голос рокотом отдается в сводчатых стенах. – Я, верховный палач, должен был допросить его.
У палача нет лица – темное переливающееся облако окутывает гладко выбритый череп. Острые льдинки глаз направлены на сэра Томаса.
Этот человек давно отдал свою душу демонам.
– У нас не было выбора, монсеньор. – Старец склоняет голову, но его взгляд остается твердым. – Еретик слишком опасен.
Молнии пробегают по округлому лезвию топора.
– Я принимаю решения, сэр Томас, – говорит палач. – Не вы.
Тяжелой поступью монсеньор подходит к прикованному человеку. Темное облако, окутывающее лицо палача, колеблется, и на мгновение я вижу, как его белые зубы обнажаются в улыбке.
– Ты познал философию Зла, не так ли? – спрашивает он. Человек в цепях распрямляется. Кажется, он стал вдвое выше ростом.
– Берегитесь! – в ужасе восклицает сэр Томас.
Руки еретика выстреливают вперед, удлиняясь с неимоверной быстротой. Они проходят сквозь мускулистое тело палача. Пальцы пленника высовываются из его спины, залитые черной кровью монсеньора.
Топор палача выскальзывает из его пальцев, разбивая в осколки филигранный орнамент пола.
Еретик втягивает руки, и они проскальзывают сквозь обручи кандалов, ничем не сдерживаемые. Освобожденный человек перешагивает границу символа, начертанного на полу.
Топор палача все еще стоит, покачиваясь, на полу рукояткой вверх – в том положении, в котором выпал из руки хозяина, и как будто не решается упасть вслед за ним.
Я подхватываю топор и одним махом сношу еретику голову.
Она катится по полу, разметав длинные волосы. Глаза Франсуаз вспыхивают неудержимой злобой, и врата ада со скрипом открываются за ее спиной. Бушующее пламя поглощает тело еретика, отрубленная голова закатывается между створок врат, увлеченная воздушным вихрем. Сэр Томас стоит, заложив руки за спину.
– Такова сила, которую дарует человеку философия Зла, – произносит сэр Томас.
Его голова склонена, сложенные в замок пальцы прижаты к груди. Эти слова сказаны им скорее в дополнение к собственным мыслям, нежели обращены к нам.
– Однако топор верховного палача оказался сильнее, – замечает Франсуаз.
Девушка устроилась в мягком кресле эпохи барокко, заложив ногу за ногу.
Тень сэра Томаса Чартуотера скользит по ряду фарфоровых статуэток. Верхняя гостиная, с высоким потолком, лепниной и гобеленами, производит впечатление нежилой.
Здесь живут лишь произведения искусства, а в присутствии людей они всегда кажутся мертвыми.
– Топор монсеньора сделан из языка дракона, – говорит сэр Томас, – откушенного демонессой в момент поцелуя.
Чартуотер распрямляется, но не до конца, ибо тяжесть принятого решения давит ему на плечи.
– Только вы можете это произнести, – говорю я. – И вам придется это сделать.
– Вы правы.
Серебристые молнии освещают лезвие топора, трещинами изрезая его поверхность. Капли крови, подрагивая, впитываются в металл.
– Еретик только начал постигать философию Зла. Продвинься он дальше в своих занятиях, и только силы преисподней смогли бы уничтожить его. А может быть, и они оказались бы бессильны.
Сэр Томас замолкает, делая вид, что по-прежнему погружен в свои мысли. Если бы в этот момент он заметил малейший жест несогласия с моей стороны или со стороны Франсуаз, наверняка не стал бы продолжать дальше.
– Еретик вышел за разорванную пентаграмму. Он оказался способен убить монсеньора. Мы должны выжечь зло каленым железом, прежде чем оно наберет еще большую силу.
Франсуаз не отвечает, ибо принимать решение должен я.
– Значит, так и будет, – говорю я.
– Постойте, Майкл. – Сэр Томас предостерегающе поднимает палец. – Вы не должны соглашаться сразу. Вам предстоит многое обдумать.
– Мне нечего обдумывать. Я давно отдал свою душу и ни разу об этом не пожалел. Если бы топор верховного палача не принял меня, я был бы мертв в тот же миг, когда взялся за рукоятку.
В дверь ударяют дважды, и лакей, склоняя голову больше от страха, чем от почтения, сообщает:
– Сэр Томас, Соверин не может более ждать в своих покоях.
– Чертов глупец! – Глаза сэра Томаса гневно блеснули, и лакей приободрился, видя, что его хозяин все еще крепко держит ход событий под своим контролем.
– Соверин Риети… К его общине принадлежал этот еретик, не так ли? – спросил я.
– Соверин был одним из хранителей книг, таящих темное знание. Но сами фолианты не способны открыть основы философии Зла. Теперь Соверин в панике и не может действовать здраво.
Сэр Чартуотер поворачивается к лакею:
– Проводите его сюда, Малькольм. Лучше держать его на глазах, чем позволить сделать что-нибудь глупое в своих покоях.
– Как такой человек, как Соверин, получил пост Хранителя? – спрашивает Франсуаз.
– Он порядочен и исполнителен. Риети лишен отваги и фантазии, а для хранителя темных знаний это, пожалуй, достоинство. Но в ответственной ситуации полагаться на Соверина нельзя. Входите, друг мой.
Сэр Томас поднимает руку, приветствуя того, кого еще пару минут назад назвал глупцом.
– Мне сказали, монсеньор убит, – произносит Риети.
Его лицо бледно, говорит он невнятно – наверное, пересохло во рту.
– Э, да вы заговорили стихами, мой милый Соверин. – Сэр Томас похлопывает человека по плечу, и тот съеживается, не зная, что может означать такой знак внимания.
– Как могло случиться, что один из ваших аколитов стал постигать Зло? – спрашиваю я.
– Наш впавший в ересь брат был библиотекарем. – В комнате трое мужчин, и все мы стоим, но лишь Соверин стоит потому, что ему не предложили сесть. – Он изучал древние тексты, по крупицам воссоздавая забытые знания. Ибо такова роль нашей общины, сэр Томас.
– Чернокнижники, – цедит сквозь зубы Франсуаз.
– Нашего брата застали за церемонией трансформации. Он сидел над одной из книг, и его руки начали превращаться в древесные корни. Никто в нашей общине не в силах понять, как чтение фолиантов могло ввергнуть его в ересь.
– Это надо понять, Соверин. – В голосе сэра Томаса уже нет дружелюбия. – Не позже чем через неделю я должен доложить о результатах Конклаву.
Соверин выпрямляется, его высокий лоб покрывается морщинами.
– К этому сроку я представлю вам объяснения, сэр Томас.
– О нет. – Чартуотер смеется, и смех его холоден и язвителен. – Расследование будет проводить монсеньор. И он имеет право казнить любого, кто будет хотя бы заподозрен в ереси.
– Верховный палач мертв, – резко возражает Соверин. Он боится сэра Томаса и готов подчиняться ему, – но только не в пределах свой общины.
– Я только что назначил временного монсеньора. Он будет исполнять обязанности палача до тех пор, пока Конклав не выберет нового.
Взгляд Соверина леденеет. Он забыл о своем страхе перед ересью, как только зашла речь об ущемлении его полномочий.
– И кто будет монсеньером? – спрашивает он.
– Я, – отвечаю я.
Соверин заходится смехом и поворачивается к сэру Томасу так резко, что его волосы рассыпаются по лбу.
– Вы нарушаете порядок Конклава, сэр Томас. Эльф не может быть верховным патачом – а я вижу, что передо мной эльф. Если вы сочли возможным отступить от закона, тогда я по праву должен стать временным монсеньором. Это моя община, я и должен очистить ее от скверны.
Брови Чартуотера приподнялись, ибо сама мысль о том, что Соверин может стать монсеньором, показалась ему нелепой.
– Эльф возводится в ранг верховного палача, если отдал свою душу демонам, Соверин. Твоя – еще с тобой.
– Отдавший душу становится слугой преисподней. Почти каждый из них.
Соверин пятится, ибо у него вдруг рождается подозрение, что он тщетно взывает к справедливости. Несчастному глупцу пришло на ум, что он стал жертвой политического заговора, направленного на свержение Конклава.
– Только один человек из многих способен сохранить при этом себя, – произносит Соверин, обращаясь ко мне. – Где демон, которому ты отдал свою душу? Ответь.
Он видит топор верховного палача в моих руках, и его голос прерывается.
Франсуаз смеется, выгибаясь. Ее глаза вспыхивают алым огнем.
– Он отдал ее мне, – говорит она.
3
Городишко оказался маленьким и грязным, как почти любой провинциальный городок. Вывеска на дверях аптеки приглашала на бал ветеранов Лернейской кампании.
Судя по дате, он состоялся полтора месяца назад.
Солнце вставало над горизонтом, только не стоило надеяться, что его лучи сделают городок приятным на вид.
– Еще две мили к северу, – произнес Соверин Риети. – Там есть указатель.
Он вновь поднял стекло своей машины, и мелкая пыль поднялась из-под колес.
– Как хорошо, что он взял напрокат автомобиль, – процедила Франсуаз, глядя ему вслед. – Не хотела бы я провести путь в его обществе. Останови перед закусочной, я хочу есть.
– Соверин уедет.
– Он сказал, что есть указатель.
Фасад закусочной полностью состоял из стекла. Два водителя грузовиков в легких майках без рукавов выходили из дверей и о чем-то разговаривали.
– Только не смотри на людей так, словно попала на задворки цивилизации, – предупредил я. – Нам, пожалуйста, два больших гамбургера.
– Говорю же вам – я его сбил, – продолжал человек в кепке, надетой козырьком назад.
Двое его слушателей кивали головами, сжимая в крупных ладонях запотевшие стаканы с водой. Это была закусочная для водителей.
– Три больших гамбургера, – поправила меня Франсуаз. – И коктейль-мороженое.
– У нас нет коктейля.
– Он упал на дороге, и я слышал, как его кости хрустнули у меня под колесами.
– Врешь ты. Не мог ты ничего слышать – мотор ревел.
– Да говорю тебе – слышал.
– У вас на витрине написано: «Коктейль-мороженое», – сказала Франсуаз.
– Нет коктейля. Хотите пива?
Франсуаз посмотрела на него так, словно он предложил с ним переспать.
– Я выпрыгиваю из кабины – вот-те, господи, думаю, человека сбил. Только он же сам выскочил – прямо передо мной. Но кто бы мне поверил?
– Никто бы тебе не поверил.
– У них нет коктейля-мороженого, – обвиняющим тоном произнесла Франсуаз, причем так громко, что владелец закусочной не мог ее не услышать. – А на витрине написано, что есть. Разве это не задворки цивилизации?
– Ну, думаю, – под суд пойду. А что прав лишат, это точно. Лежит тот мужик – аккурат под правым колесом, и вся шина в крови.
Франсуаз с аппетитом откусила большой кусок, прислушиваясь к разговору.
– Соверин не сел к нам в автомобиль, потому что ему не понравились твои духи, – сказал я, пододвигая к себе охлажденную газированную воду. – Он чуть сознание не потерял, когда подошел к тебе.
– А потом смотрю я – жив еще тот парень. Глаза открывает да смотрит на меня. И вот те крест – улыбается.
– Да брось. Куда ж улыбаться мужику, если под колесом лежит.
– Вот те крест, улыбался. А потом встал.
– У меня хорошие духи.
– Ты хочешь сказать – очень дорогие. Мы подвозили Соверина всего пару минут до конторы проката машин – и он чуть не потерял сознание.
– Просто этот импотент никогда не видел красивых женщин.
– Френки, ты думаешь только об одном.
– И встает он, а колесо-то проворачивается.
– Заливаешь. Представь, сколько тонн-то в грузовике.
– Правду говорю – встал, и я слышу, как ящики у меня в кузове гремят. И смотрю – а грудь-то у него вся внутрь вдавлена, и ребра белые торчат.
– Заливаешь. Ой заливаешь.
– Да слушай ты. Он этак на меня смотрит и говорит: «Аккуратнее надо ездить, папаша». И эти, те, что легкие, – у него так и бьются под ребрами. Я с места сдвинуться не мог…
– Майкл, а тебе нравятся мои духи?
– Мне нравится в тебе все.
– Ты не ответил.
– А я все рот-то открываю, сказать чего-то хочу, а ни словечка не могу произнести. Он-то смотрит на меня, усмехается. И я смотрю – грудь у него обратно выпрямляется, и ребра на место становятся. Только рубашка как была порванная, так и осталась.
– А сколько ты принял перед тем, как поехать?
– Да ничего я не пил. Можно ли за рулем…
– Френки, твои духи на самом деле сбивают с ног.
– Это хорошо или плохо?
– Но вот что – кровь его так у меня на бампере и осталась. Я как полмили отъехал – ни жив ни мертв. К реке свернул, минут сорок драил.
– Помолчи.
Слова эти были произнесены тихо, водитель, рассказывавший свою историю, повернулся к двери и почесал в затылке. Высокий подтянутый негр в форме помощника шерифа подошел к стойке и обменялся парой слов с хозяином.
– Потом доскажешь, – сказал водителю один из слушателей.
– Так я уже почти все и рассказал. Гиблое это место, поганое. Все из-за сектантов чертовых.
– Пошли лучше отсюда. Уже и пора.
Помощник шерифа неторопливо приближался к нам. Он бросил взгляд через стеклянную стену на наш дорогой автомобиль, потом остановился недалеко от нашего столика, ни на кого не глядя.
– Хорошее утро, шериф, – сказал я.
– Плохое, – ответил он. – Мы нашли труп – парня переехали на грузовике. Проломили грудную клетку. Простите, если испортил вам аппетит.
– Ничего. – Франсуаз вытерла губы тыльной стороной ладони. – Садитесь лучше к нам.
Он пододвинул стул. Улыбка у него была открытая, как у человека, который всегда уверен в своей правоте.
– Вы меня озадачили, – произнесла Франсуаз, кладя локти на стол. – Если мужчина любит поглазеть по сторонам, то он обычно смотрит на меня, а не на мою машину.
Негр засмеялся, ничуть не смутившись:
– Вы правы. Я не люблю, когда к нам в город приезжают богатые люди.
Я приподнял одну бровь.
– Все дело в сектантах, – продолжал помощник шерифа. – Не знаю, чем эти ребята занимаются, – они никогда не пускали меня дальше ворот. Но, честно вам скажу, мне они не нравятся. Очень не нравятся.
– И вы опасаетесь, что мы – богатые простаки, которые приехали сюда делать пожертвования? – улыбнулся я.
– Честно говоря, да.
– Тогда не переживайте. Эта девушка так много ест, что я не могу позволить себе тратиться на что-то другое. – Франсуаз толкнула меня под столом ногой.
– Мы пишем книгу о современных нетрадиционных религиях, – солгала она. – И действительно приехали сюда, чтобы больше узнать об этой секте. Но никаких денег они от нас не получат – будьте уверены.
Негр сложил руки на груди и с одобрением посмотрел на нас.
4
– Христианская символика. – Франсуаз сделала мне знак остановиться.
ОБЩИНА ДОБРЫХ СЫНОВ ГОСПОДА.
– Немалых денег стоило заказать такой камень в виде дорожного знака, – заметил я. – Если у них нет своего резчика.
– Или своих способов писать на камне.
Франсуаз подошла к указателю и дотронулась до него пальцами. Легкие искры разорвались в воздухе там, где рука девушки прикоснулась к серой поверхности.
– Ну и что же подсказывают твои демонические способности? – осведомился я. – Камень наполнен злом, или на тебя так отреагировало слово «Господа»?
– Здесь все опутано мерзкой паутиной. Липкое, затхлое и грязное. Но причиной скорее сама секта, чем родившаяся в ней ересь. Дай мне руку.
Я подал руку Франсуаз, и ее пальцы вцепились мне в запястье. Я почувствовал, как пульсирующий поток энергии перекатился в трепещущую демонессу. Франсуаз тряхнула головой и глубоко выдохнула.
– Уже лучше, – сказала она. – Здесь ничего нельзя трогать руками.
– Не удивительно, что местные жители недолюбливают общину. Обыватели вообще подозрительно относятся к сектантам, а раз уж ты говоришь, что вокруг витает Зло…
– Но ты его не чувствуешь?
– Френки, я же не демон.
– Ты просто сытый, самодовольный сноб, которого не растрогает даже сцена массовой казни.
– Френки, что трогательного в массовой казни?
– Ты понял, что я имела в виду.
– Не уверен.
– Почему они называются христианской сектой, Майкл? Любой христианин сжег бы их на костре за то, чем здесь занимаются.
– Не думаю, что любой, Френки. И не пытайся уверить меня, будто деревья вокруг дороги засохли оттого, что Зло выпивает их соки. Просто сейчас осень, а мы не на берегу океана.
– Я не дура, Майкл, и понимаю, что такое осень. А деревья на самом деле истощены Злом. Но почему христианская секта?
– А как еще они могли себя назвать? Сорок семь человек, из которых почти все мужчины. Правда, уже сорок шесть. Живут в одном доме, хотя не родственники. Нигде не работают. Занимаются сельским хозяйством, но ничего не продают. Дни проводят за чтением книг и массовой медитацией… Кроме как христианскими сектантами, они могли назваться разве что психушкой. Но тогда пришлось бы поставить решетки на окнах.
– Это тягостное место, Майкл.
– Когда я так назвал дом твоих тетушек, ты чуть не вырвала мне желудок.
– И была права. А здесь на самом деле плохо – кажется, будто вековая пыль Зла, которая накапливается с каждым днем, тяжелым слоем легла на все живущее.
– Хорошо сказано, Френки. У меня всегда создавалось такое впечатление, когда я заходил в студенческую библиотеку. Это все потому, что здесь читают книги.
Главное здание оказалось одноэтажным. За ним поднимались другие – стояли они без видимого плана.
– Построено ли поместье специально для чернокнижников, – спросил я, подавая Франсуаз зруку, – или они купили его потом?
– Я не знаю.
– Сэр Томас должен знать.
– Вы задержались в дороге, – произнес Соверин Риети, выходя из дверного проема.
Двери в нем не было – это принято у аспониканцев, но дом перед нами скорее походил на хижину доброго фермера.
– Мне надо было поесть, – бросила Франсуаз. – Вам не идет форма священника.
Соверин пробежал белыми толстоватыми пальцами по воротнику.
– Жаль, что приходится обманывать людей. Но на нас и так обращают слишком много внимания. Мы должны быть как все.
– Для этого вас пришлось бы лоботомировать, – пробормотала Франсуаз, поймала мой взгляд и непонимающе нахмурила брови, потом ее глаза сверкнули неудержимой яростью.
Поскольку я выступал в роли монсеньора, пусть даже всего лишь исполняющего обязанности. Франсуаз отводилась роль помощницы. Она процедила что-то сквозь зубы насчет меня и моей привычки сваливать тяжелую работу на слабую девушку и раскрыв багажник, извлекла большой футляр из темно-синей кожи.
В нем находился топор верховного палача.
Франсуаз предстояло таскать его за мной на протяжении всего рейда, и мне оставалось только гадать, какие планы мести за это подчиненное положение крутятся у нее в голове.
– Вам помочь? – осведомился Соверин, протягивая руку.
– Я справлюсь, – отозвалась Франсуаз. – Мне не привыкать.
– Познакомьтесь с моей правой рукой, – произнес Риети и в самом деле протянул мне правую руку.
Озадаченный таким началом, я не сразу сообразил, что глава общины указывает на человека, выходящего из глубины двора.
Трое послушников катили деревянные тачки, наполненные фруктами.
– Они мудро делают, что ничего не продают, – заметила Франсуаз. – Ни один санитарный контроль не пропустил бы эту дрянь.
– Айвен – мой помощник, и я доверяю ему, как себе самому.
Подошедший к нам человек сутулился, и это казалось еще более заметным рядом со стройным Соверином. Его темно-рыжие волосы были взлохмачены, а рот открывался и закрывался, словно набирал обороты прежде, чем начать произносить слова.
– Познакомься с новым монсеньором, Айвен, – сказал Соверин. – Он должен найти источник ереси, появившейся в нашем братстве.
Айвен не подал мне руки, и я был этому рад, ибо пот на его ладони обильно перемешался с грязью.
Айвен сплюнул:
– Мы сами можем найти источник зла, мэтр Соверин.
– Таковы правила, Айвен. – Риети положил руку ему на плечо и заглянул в глаза. – Мы должны подчиняться им. Нельзя постичь знание, если нарушаешь законы.
– Сократ сдох, следуя этой максиме, – ответил Айвен. Он посмотрел на меня, затем на Франсуаз и быстро нашел способ нас уязвить.
– На пару слов, мэтр Соверин. У нас проблемы с апельсинами. Надеюсь, это не входит в вашу компетенцию, монсеньор?
– Либо Айвен – недоразвитый, либо они любовники, – сказала Франсуаз, когда оба сектанта отошли в сторону.
– Не удивительно, если вокруг почти все – мужчины. Кстати, интересно, как приходится тут женщинам.
– Все-то тебе интересно. Я могу поставить его на пол?
– Нет, Френки. Это очень ценный саквояж, а на земле много камешков. Ты не должна выходить из роли.
– Пройдемте, – произнес Айвен. – Я покажу вам ваши комнаты. Ваша будет в главном здании, монсеньор. В ней всегда останавливаются члены Конклава, когда посещают нашу обитель. Вы, – он вновь окинул взглядом Франсуаз, – будете спать в общей комнате для женщин.
Франсуаз очень легко приходит в ярость.
Айвен, казалось, не заметил впечатления, которое произвело на девушку его полуразборчивое бормотание. Однако по тому, как он отворачивал вихрастую голову, стало ясно: если он и даун, то очень уж хитрый.
– Мы не станем останавливаться в общине, – сказал я. – Это противоречило бы цели нашей миссии.
Если бы в этот момент Соверин спросил у меня, почему, я вряд ли сумел бы ответить. Но я точно знал, что Франсуаз скорее свернет Айвену шею, чем согласится ночевать в общей комнате.
– Воля ваша, монсеньор.
– Эта сволочь захихикала, – громко прошептала мне в ухо Франсуаз. – Майкл, он нарочно это сделал.
– Что же, пускай засчитает себе одно очко, – ответил я. – Боюсь, мы не стали с Айвеном близкими друзьями. – Соверин шел впереди нас между бревенчатых зданий.
– Пусть засчитает очко, – отозвалась девушка. – Еще одна такая шутка – и он его лишится.
5
– Старательные переписчики, Френки, – произнес я, переворачивая страницу.
Книга лежала на деревянном столе. Она состояла, пожалуй, из доброй тысячи страниц, но только половина из них темнела письменами. Ни одна иллюстрация не украшала желтый пергамент, и даже цветные буквы заглавий не радовали взор.
– Зачем переписывать древние тексты? – вполголоса спросила Франсуаз.
Она не любит мрачных помещений.
Низкий потолок выглядел тяжелым, как грозовая туча. Его невидимый гнет заставлял послушника, сидевшего над книгой, еще ниже склоняться над страницами. Окна, вырубленные в деревянных стенах, пропускали солнечный свет, но его лучи попадали в залу, уже лишенные тепла и веселой ласки.
– Они не переписывают, – отозвался я.
Франсуаз поставила саквояж с топором на одну из скамей, и я не стал делать ей замечание, ибо Соверин смотрел на нас из дверного проема.
– Они пишут новые трактаты о том, что происходит сейчас. Их цель – продолжить цепочку знаний, начатую древними фолиантами. Но, в отличие от первоначальных текстов, эти новые писания годятся только в пищу книжным червям.
Франсуаз склонила голову набок и поправила прядь волос, чтобы Соверин не понял, что она смотрит на него.
– Тогда зачем они этим занимаются?
– Наверное, потому, что не способны ни на что другое.
В коридоре послышались шаги. Человек спешил – насколько может спешить тот, кто провел всю жизнь, не стремясь ни к чему значительному. Франсуаз оторвалась от рукописи, не вызвавшей у нее интереса, и направилась к выходу из за па.
Я придержал ее за руку и указал на оставшийся на скамье саквояж.
– Мэтр Соверин.
Голос говорившего был мне незнаком, значит, это не Айвен вернулся охранять от нас церковную пыль
– Сделал из меня носильщицу, – произнесла девушка, наклоняясь и старательно показывая, как ей тяжело
Я воспользовался положением Франсуаз, чтобы потрепать ее по плечу, и зашагал к Соверину
– Брат Иеремия умер, – говорил послушник. – Полиция нашла его тело.
– Мне об этом известно, – сказал я, останавливаясь рядом с ними – Его переехал грузовой автомобиль, не так ли?
– Это новый монсеньер, Хэт, – произнес Риети. – Познакомьтесь, мистер Амбрустер. Это Хэт, он отвечает за составление трактатов
Франсуаз не представили, и я не стал заострять на этом внимание.
– Монсеньор прав.
Хэт не смотрел в пол, и это, насколько можно было судить, вообще не было ему свойственно, однако всем своим обликом он производил впечатление человека, уткнувшегося в ближайшую цель и не способного видеть дальше нее.
Уж лучше бы он смотрел в пол – тогда его ограниченность можно было бы принять за скромность.
– Брат Иеремия был задавлен одним из водителей.
– Вы думаете, шофер сделал это намеренно? – быстро спросил Соверин. – Местные жители нас не жалуют, я уже говорил, – пояснил он, поворачиваясь ко мне. – Нам угрожали.
Франсуаз дважды воткнула мне в спину палец – ощущение из тех, которые называют сильными. Девушка напоминала, что ее тоже нужно представить. Однако, раз Соверин не счел необходимым этого делать, я не стал противоречить главе общины.
– Вы не поняли меня, Хэт, – произнес я. – Я сказал, что вашего послушника переехал грузовик. Но я не говорил, что он умер от этого.
Серо-желтые сапоги помощника шерифа еще больше посерели от дорожной пыли.
– Вы обязаны впустить меня, – сказал он. – Я расследую убийство.
Его напарник, широкоплечий человек лет сорока, что-то жевал, время от времени сплевывая на пол, – наверное, вчерашнюю газету.
– Это частное владение, – возразил Соверин Риети. – Если у вас есть вопросы, мистер Бернс, задавайте их здесь.
– Наш приятель напрашивается на неприятности. – Я стоял, прислонившись к стене и наблюдая за тем, как глава общины загораживает собой ворота.
Прислонился я не потому, что устал стоять, просто решил – это будет наиболее эффектная поза на фоне деревянного домика.
– Через пару часов этот скаут приедет с ордером на обыск. И вряд ли поймет содержание книг, которые здесь найдет.
– На неприятности напрашиваешься ты, Майкл. Я тебе что, дрессированная собачка, чтобы бегать за тобой и таскать во рту палку?
– Ограниченность, Френки, – продолжал я, наблюдая, как Соверин делал руками какие-то знаки – как будто пытался поймать пролетавшую мимо ворону. – Мы имеем дело с маленьким убогим мирком ограниченности. Она проявляется в разных формах: трусливая – у Соверина. Агрессивная – у Айвена. Старательная – у Хэта. Три человека, определяющие облик общины, – и ни один из них не хватает с неба звезд.
– Я должен по крайней мере осмотреть комнату, в которой жил Иеремия Клавенс, – сказал помощник шерифа.
– Боюсь, это невозможно.
Представитель закона зло пнул ногой ствол облетевшего дерева.
– Чего вы добиваетесь, Соверин? – спросил я, когда глава общины отошел от ворот. – Их придется впустить.
– Нельзя делать этого так скоро, – ответил он. Франсуаз приподняла брови, глядя на меня. Риети не заметил этого, а даже если бы увидел, то не смог бы понять.
– Не так скоро, – повторил я, глядя ему вслед. – Почему людям так нравится все откладывать?
– Они надеются, что умрут к тому времени, – процедила девушка.
Помощник шерифа стоял по другую сторону ворот, а Айвен Петсков, по привычке горбатясь, делал вид, что считает собственные пальцы, а не караулит вход.
– Добрый день, шериф, – произнес я, подходя. Джипа уже не было – напарник моего собеседника уехал на нем в город, вне всякого сомнения, за ордером на обыск.
– Поганый день, – сказал помощник шерифа и не удержался от улыбки. – Вы там были внутри – скажите, какого дьявола они пытаются скрыть?
– Ничего, – ответил я.
Айвен рассматривал свои пальцы, пытаясь решить, куда лучше их засунуть – в нос или в рот.
– Там нет абсолютно ничего важного, и именно это они хотят утаить. В первую очередь – от себя.
– Стережете у входа в норку? – осведомилась Франсуаз, упирая ногу в корень дерева и кладя саквояж на колено.
– Тут постережешь.
Помощник шерифа не имел привычки сплевывать на пол – скорее я мог бы представить его на военном параде.
– Это очень большое владение, а мы занимаемся этим делом вдвоем. Если они захотят вынести что-то через периметр, – он взмахнул рукой, – как я смогу их остановить? Только на то, чтобы обшарить поместье, уйдет три-четыре дня.
6
Франсуаз переставила ногу, и ее крепкие пальцы пробежались по краю саквояжа. В глазах девушки мелькнуло лукавство. Она нашла замечательный способ проучить меня за мое поведение.
– Что там у вас? – спросил Бернс. – Вы с ним не расстаетесь.
– Вам интересно? – Франсуаз томно повела плечами. – Я могу показать.
Если бы в этот момент Айвен на самом деле держал пальцы во рту, он бы наверняка их себе отгрыз.
– Очень интересно. – Бернс оказался любознательным.
Франсуаз окинула меня взглядом, похожим на медленную, влажную пощечину. Две золотые застежки щелкнули, крышка саквояжа распахнулась
Айвен закричал.
Мне не раз доводилось слышать подобные вопли, но обычно они исторгаются из груди мужчины, которого со всей силы угостили ударом ниже пояса. Но чтобы так завопил Айвен? Ведь для него соблюдение порядка и строгой субординации наверняка было не менее важным, чем сохранность его мужского достоинства, а может быть, и гораздо более важным, поскольку последним он, скорее всего, давно не пользовался.
На лице Бернса ширилась глуповатая улыбка, которую всегда выдают людям в комплекте с честностью и открытостью. Рукоятка топора верховного палача, украшенная драгоценными камнями, была холодна и прозрачна, и только трупики вмерзших насекомых нарушали бездушное совершенство.
– Нет! – кричал Айвен, спотыкаясь и падая. – Ни в коем случае!
Эбеновые пальцы Бернса коснулись рукоятки и сжали ее.
– Как он прекрасен, – прошептал помощник шерифа. Легкая молния пробежала по лезвию, но топор не проснулся, ибо человек не пытался использовать его.
– Я могу его подержать?
Вопрос был своевременный, ибо Бернс уже сжимал в руках короткую рукоятку, и солнечный зайчик, отразившись от лезвия, скользил по его лицу.
– Пусть положит! – закричал Айвен, выпрямляясь и взмахивая руками для равновесия. – Пусть вернет! Он не имеет права!
Франсуаз развернулась, ее глаза вспыхнули алым светом, и Айвена отбросило на проволочное ограждение.
– Эта вещь должна находиться в музее, – прошептал Бернс, неловко нанося топором пару ударов по воздуху. – Наверняка она очень ценная.
Франсуаз томно замурлыкала.
– Мы сказали им, что, возможно, пожертвуем топор общине, – пояснил я. – Если нас здесь и приняли, то только из-за дорогой инкрустации.
– Не делайте этого, – серьезно посоветовал Бернс.
Я никогда не видел, чтобы люди вырастали из-под земли, словно грибы, однако, если судить по тому, как быстро рядом с нами оказался Соверин Риети, он обладал этой удивительной способностью.
– Отдайте топор, – попросил он, вкладывая в слова всю мягкость, на которую вообще был способен, и потому его голос прозвучал на удивление бесцветно.
Толстоватые пальцы Соверина почти коснулись украшенной рукояти, но я счел, что руководитель общины еще не успел оправдать своего появления на свет и потому не готов к смерти.
Я отстранил его, и Бернс передал мне оружие.
– Он хорошо бы смотрелся в парадной библиотеке, – сказал я, пытаясь поймать лезвием солнечный лучик, как только что случайно вышло у Бернса.
Я не имел ни малейшего представления, есть ли в общине библиотека, а тем более парадная.
– Мы должны поговорить, – произнес Риети, уже не стараясь выглядеть мягким.
Бернс с широкой улыбкой смотрел на нас. Нет ничего более искреннего, чем радость простака, возомнившего, что он разгадал сложную интригу.
– Нельзя показывать обычным людям реликвии Конклава, – задыхаясь, проговорил Соверин.
Его кадык дергался, как у человека, готового забиться в припадке.
– Как можно?
– Обычным людям? – презрительно переспросила Франсуаз, которая не выносит, когда кто-то пытается сделать ей замечание. – Поглядите на себя в зеркало, Соверин.
Риети провел по щекам рукой, видимо решив, что на него нагадила птица.
– Франсуаз имеет в виду другое, – пояснил я. – Вас как личность.
– Вы воображаете себя великим человеком, – произнесла Франсуаз, – только потому, что вам позволили заглянуть в две-три древние книги. Но на самом деле вы – не более чем жалкий начетчик и компилятор, Соверин. Вы даже не способны управлять общиной без своих двух помощников.
Я отвел глаза, но не потому, что боялся обидеть Соверина, на мнение которого не обращал внимания. Иное дело Франсуаз.
Бернс поймал мой взгляд, и я подумал, что было бы неплохо увидеть его хоть раз без улыбки.
Щеки Соверина втянулись, как будто он собирался прогрызть их изнутри.
– Конклаву будет доложено о вашем поведении. Сэр Томас допустил большую ошибку, назначив вас верховным палачом. А что касается вас, – тут его взгляд мокрой тряпкой прошелся по Франсуаз, – то вы даже не человек, а всего лишь жалкий суккуб, паразит, питающийся за счет людей. Я не стану обращать внимания на ваши слова.
Франсуаз вдохнула так глубоко, что было удивительно, как на ней не лопнула одежда.
Я ожидал, что девушка ударит Соверина или отбросит его, как только что проделала с Айвеном, но она только полураскрыла чувственные губы и сощурила серые злые глаза.
Затем круто развернулась и небрежным шагом направилась к помощнику шерифа.
– Отныне вся ваша жизнь, – произнес я, подходя к Сове-рину вплотную, – будет делиться на два этапа. До того, как вы это сказали, и после. И могу вас заверить, приятель, вы будете жалеть о том, что не умерли прямо сейчас.
– Пойдемте, Лемюэль, – говорила Франсуаз, подталкивая вперед Бернса. – Мистер Риети был так любезен, что согласился впустить вас, не дожидаясь ордера.
Соверин открыл рот, но захлопнул его прежде, чем какая-нибудь муха успела бы влететь туда.
– Таковы мои полномочия, – тихо сказал я.
– Конклаву будет доложено, – пробурчал он и пошел рядом с нами.
Не будь на нем головного убора, его наэлектризованные волосы торчали бы в разные стороны, как пучки соломы.
Я заметил, что Бернс несет саквояж.
– Не хочу впутывать вас в неприятности, – произнес помощник шерифа, – я бы все равно вошел.
– Но вы предпочли бы сделать это сейчас? – спросил я.
– Да.
– Тогда идем.
– Комната брата Иеремии находится в правом крыле. – Голос Соверина был настолько сух, что я чуть не посоветовал ему запивать слова. – Мое приглашение, шериф, не распространяется на остальные помещения.
– О нет, – возразила Франсуаз, ласково кладя руку на плечо Риети. – На все здания тоже.
Соверина сотрясло от вспышки ярости – или, может, Франсуаз надавила на болевую точку у него на плече.
– Вы все равно ничего не найдете, – произнес Соверин, и Бернс приостановился, по-новому глядя на нас. Он понял, что Риети обращается и к нам тоже.
– Вон там, – продолжал глава общины, поднимаясь по деревянной лестнице.
– Ты умеешь находить себе врагов, – заметил я Франсуаз, глядя им вслед.
– Мои тетушки так всегда говорили. Ты хочешь к ним присоединиться?
– Твои тетушки – святые женщины, раз терпели тебя.
7
Келья брата Иеремии – человека, начавшего постигать философию Зла и переставшего быть человеком.
Соверин Риети остановился, немного не доходя до узкого, забранного решеткой окна. Не знаю, сделал ли он это намеренно. Комната маленькая, и огромный стол, на котором разложены книги, занимает ее почти целиком.
Тем, кто вошел после Соверина, неудобно и почти некуда встать.
– Вот здесь он жил, – произносит Соверин, и голос его звучит так, будто это мы стали причиной гибели Иеремии Клавенса.
Шериф Бернс – все здесь называют его шерифом, хотя он лишь его заместитель, – перелистывает книги. Это даже не книги, а фолианты – с толстой бумагой, крупными буквами, и почти все написаны от руки. На углу притулилась стопка брошюр, размноженных на копировальном аппарате.
– Что за человек был брат Иеремия? – спрашивает Бернс. Соверин немногословен и спокоен.
– Он был нашим братом.
– Это не ответ, – возражает Бернс. Соверину так не кажется.
– Здесь нет ни одной фотографии, Френки, – замечаю я.
– Тот, кто входит в нашу общину, отказывается от прошлого, – говорит Соверин. – Мы становимся его семьей. Те, с кем мы расстались, более не заботят нас; те же, с кем мы сейчас, не требуют снимков.
– Вижу, что мистер Клавенс много читал, – произносит Бернс.
Лицо Соверина Риети едва заметно морщится. Его коробит, когда братьев называют их мирскими именами.
– Брат Иеремия перестал быть мистером Клавенсом, когда вошел сюда, – сказал я, когда мы оказались за стенами кельи. – Когда же он вообще перестал быть человеком, Френки?
– Далеко продвинулись в своих розысках, шериф? – спрашивает Франсуаз, прикрывая лицо ладонью.
Сильный ветер набегает откуда-то издалека и приносит с собой кусочки серых, затвердевших листьев. Кажется, сама община Риети притягивает к себе эти частички праха.
– Не скажу чтобы очень. – Шериф Бернс осматривается и прищуривает глаза, хотя стоит спиной к ветру. – Но если человек добровольно приходит жить сюда, не стоит удивляться, если потом он бросится под грузовик.
Бернс идет к ограде, за которой его уже ждет машина.
– Спасибо, что помогли мне войти, – говорит он. – Мне бы хотелось поговорить с вами, но не здесь.
– Мы приедем в город ближе к вечеру. У вас есть какие-нибудь развлечения?
– Когда перестает дуть ветер, здесь это считают развлечением.
– Я понял, шериф.
– А он честолюбив, – заметила Франсуаз, пока Бернс подходил к воротам.
Айвен не спешил их открывать – ему доставляло удовольствие заставить ждать помощника шерифа.
– И думает, отчего жизнь вынудила его занимать маленькую должность в маленьком городке… Ты не думала, почему он так ненавидит сектантов?
– Ненавидит?
– Вот именно.
Пока Бернс садился в открытый джип, его темные глаза пристально следили за постройками усадьбы – словно дома могли вдруг сорваться с места и наброситься на него.
– Он ненавидит их, ибо их жизнь, Френки, в точности соответствует тому, на что они годны.
– Думаешь, поэтому он мог убить Иеремию Клавенса? Франсуаз не любит размышлять попусту и стремится перейти прямо к делу.
– Пойдем осмотрим библиотеку.
Бревенчатые стены плотно зажимают ветер, и оттого он бьется еще сильнее.
8
– Мы не стали друзьями Соверина Риети после того, как помогли шерифу Бернсу, – произнес я, глядя на часы.
– Риети сам виноват, раз повел себя глупо.
– Вопрос не в том, моя медовая, кто виноват. Станет ли Соверин помогать нам после того, что произошло, – вот что главное.
– Ему придется.
Я кивнул, но по тому, как девушка скривила кончики губ, стало ясно: она не расценила мой кивок как знак согласия.
– Двенадцать часов, – сказал я, и ветер бросил к нашим ногам груду сухих листьев, словно подтверждая мои слова. – Братья по секте соберутся на общую медитацию. Так они постигают свое покрытое паутиной знание. Не спрашиваю тебя, хочешь ли ты присутствовать, – знаю, что нет.
Мне пришлось наклонить голову, входя в узкую дверь. Копоть покрывала низкий бревенчатый потолок, скрывая вырезанные на нем руны.
– Хорошо, что ты не сделала сегодня высокую прическу, Френки, – заметил я, пытаясь определить, насколько могу распрямиться. – Ты испачкала бы волосы.
– Тогда я снесла бы им крышу.
Люди сидели на длинных деревянных лавках, словно в соборе, но проход между сиденьями находился не прямо по центру, а у левой стены, и тем, кому предстояло сесть бозле правой, было необходимо проследовать длинным путем, наступая на ноги соседям.
Это было неудобно.
– Мы пришли рано, – брезгливо произнесла Франсуаз.
– Ты говоришь так, будто пришла на публичную казнь.
Люди и в самом деле занимались тем, что подсказывал каждому его недалекий разум. Одни разговаривали друг с другом – причем, как правило, сидя на разных лавках, очень далеко друг от друга, так что говорившему приходилось кричать, а слушавшему – поворачиваться к нему ухом с приставленной на манер совка ладонью. Таких пар было много, и оставалось только гадать, как они умудряются что-нибудь понимать в таком шуме.
Другие члены секты сидели, уткнувшись в книги, и вошедший стал бы в тупик, попытайся он найти хоть что-то общее в том, что стало предметом их внимания.
Толстые древние книги с пергаментными страницами соседствовали с новомодными изданиями в мягкой обложке и броским заголовком. Я увидел, как один из сектантов отрывает от книги, по всей видимости очень редкой, кусок пергамента; делал он это тщательно, прижимая край металлической линейкой, и мне стало любопытно, что именно собирается он сделать с оторванным клочком.
Он использовал его вместо закладки.
Некоторые читали журналы – в основном иллюстрированные. Были здесь выпуски по философии и сайентологии, общеобразовательные и посвященные развлечениям, несколько порнографических изданий.
Соверин Риети стоял на кафедре, далеко в глубине зала, и тихо говорил что-то людям в первом ряду.
Кто-то ел.
Многие же сектанты вообще не были ничем заняты – ровным счетом ничем. Они сидели со скучающими лицами, вергели в руках предметы, которые затейливая судьба позаботилась туда вложить, – кто ручку, кто пластмассовую цепочку, а самые франтоватые – кончики собственных галстуков.
– Люди делают большое дело, – произнес я, не указывая до на кого конкретно, ибо они все заслуживали такого эпитета. – Они проживают жизнь.
Франсуаз скорчила такую гримасу, словно неожиданно для себя оказалась перед неисправным унитазом – которым тем не менее активно пользовались на протяжении нескольких недель.
– Некоторые места незаняты, Френки, – заметил я. – Хочешь присесть?
– Спросишь меня об этом еще раз – получишь, – процедила она сквозь зубы. – Эти лавки давно надо сжечь – на них полно микробов.
Соверин Риети наклонялся с кафедры, словно его тошнило.
Он изрыгал слова.
Я смотрел на людей, собравшихся в этом зале, и пытался понять, что именно привело их в секту Хранителей знания и что объединило под низкой деревянной кровлей.
– Ничего, – ответила Френки. – Ты ведь думаешь, что у них общего, верно? Ничего. Каждый из них – воплощенное ничто и душевная пустота. Вот почему они сбиваются в стаи.
9
– Чистое разрушение, мадемуазель Дюпон, чистое разрушение.
Брат Хэт смахивал пыль с корешков книг – по всей видимости, они обладали удивительным свойством притягивать ее в невообразимых количествах, и сложно было поверить, что так много пыли может скопиться в комнате, в которой каждый день производят уборку.
– Не удивлюсь, если он сам ее рассыпает, – вполголоса проговорила Франсуаз, поняв, о чем я думаю, по направлению моего взгляда. – Чтобы потом стереть.
– Вы говорите мне? – переспросил Хэт, хмуря лоб и щуря глаза за линзами очков, отчего лицо сочинителя трактатов сморщилось, как использованная промокательная бумага.
– Нет, ничего. Продолжайте, пожалуйста.
– Ах, значит, мне показалось.
Брат Хэт помедлил, решая, не должен ли он попросить у нас прощения за свою ошибку.
– Чистое разрушение, – напомнил я. – Это по твоей части, Френки.
– Философия Зла разрушает человека. – Брат Хэт перешел к другой полке, и Франсуаз поспешно опередила его, чтобы следующий поток пыли не попал ей в лицо.
– Зло разрастается, пуская корни, как дерево пронизывает ими почву. Корни тонкие и беспрерывно разветвляются. Они плетутся, заворачиваясь, изгибаясь, пока не заполнят все человеческое тело. Тогда под кожей остается один только мягкий пучок корней.
– А где центр этого растения? – спросила Френки.
– В нашем сознании, – кротко ответил брат Хэт.
Франсуаз озадачил столь непринужденный прыжок от идеальной субстанции, какой, по мнению очевидцев, является наше сознание, к субстанции материальной, а именно телу, набитому корнями.
Она пробормотала что-то себе под нос, после чего осуждающе посмотрела на меня.
– Вот книги, которые читал брат Иеремия перед…
– Перед тем, как на него снизошло озарение, – подсказал я, помогая Хэту снять с полки фолиант.
Этакой книгой можно было прихлопнуть не только таракана, но и небольшого дворфа.
– Или затемнение, если хотите… Мы можем определить, какой именно раздел он читал?
– Брат Иеремия никогда не отличатся организованностью. – Библиотекарь произнес это таким укоризненно-осуждающим тоном, что стало ясно: брат Иеремия не искупил своей вины даже смертью. – Обычно он листал книги, выписывая себе то, что в тот момент казалось ему важным. Иногда даже загибал страницы.
– Что это? – спросил я.
– Это сочинения Петропулиса, малоизвестного древнего автора. Как я говорил, у брата Иеремии не было системы в его работе. Он сжигал трактаты, не дописав их и до половины. Говорил, что хочет добиться…
– Нет-нет, – перебил его я. – Я спрашиваю – что это?
– Это семя, – уверенно произнесла Франсуаз Брат Хэт перестал двигаться, и только нервная дрожь пробежала по его телу. Мне показалось, он был готов выронить книгу и сделал бы это, если бы не боялся повредить себе ноги. Маленькое зернышко покачивалось на раскрытой странице книги – почти в самом центре буквы «альфа». Оно находилось тут довольно долго, спрессованное весом трудов, лежавших сверху, и теперь два углубления – сверху и снизу – образовывали для него ложе.
– Это зерно Зла, – прошептал Хэт.
В его голосе не было ни возбуждения, ни исступленной радости, какую можно увидеть у непоседливого ученого, выведшего новую разновидность опасного микроба. Брат Хэт был напуган, растерян и ошеломлен – и посему изрядно вырос в моих глазах.
– Оно опасно? – спросил я, захлопывая книгу.
– Не знаю, – ответил он, впихивая фолиант обратно раза в три быстрее, чем доставал оттуда.
– Значит, да, – отвечал я. – Выйдем отсюда и сожжем дом.
– Сжечь дом? – Глаза брата Хэта в тупом оцепенении проползли по деревянным балкам перекрытий, и это зрелище убедило его в том, что мой план более чем осуществим.
– Со всеми книгами?
– Главное, чтобы без нас. Скорее.
Когда речь заходит о том, чтобы ухватить кого-нибудь и тащить к счастью вопреки его воле, Франсуаз чувствует себя в своей стихии. Поэтому я предоставил девушке буксировать упирающегося библиотекаря к двери, а сам для разнообразия подхватил саквояж с топором верховного палача.
Данное орудие уже начинало мне надоедать, поскольку, по моему мнению, более подошло бы лесорубу.
– Нельзя сжигать книги, – простонал брат Хэт, получая от Франсуаз тычок в спину и вываливаясь за порог.
– Можно, – ответил я. – В каждом отделении вашей секты есть по экземпляру любого издания.
– Да, но на полях мои пометки.
– А вот это трагедия.
Был подозван Айвен, который, как только смысл ситуации дошел до его спрятанных под черепной коробкой мозгов, тут же развил кипучую деятельность и принялся обливать стены бензином, одновременно отдавая путаные приказы другим монахам.
– Семя Зла прорастает в теле человека? – спросил я, когда первые полоски пламени побежали по деревянной стене.
– Нет, оно должно привиться в его сознании. Это сложно объяснить.
– Только не говорите «это надо чувствовать».
10
– Ты что ж это делаешь, Майкл?! – яростно зашипела Франсуаз. – Ты не должен вытаскивать топор палача. Они же все разбегутся от страха.
– О нет, любовь моя. – Я потрепал ее по щеке. – Они даже не заметят.
Я примерил в руке темную рукоятку, и электрические искры пробежали по темному лезвию.
– Он ощущает Зло, – констатировал я. – Посмотри на этих людей.
Соверин Риети наклонился над кафедрой так низко, что могло показаться – Айвен, стоящий за его спиной, придерживает своего патрона за штаны. Иначе бы тот упал.
– Они пришли сюда, чтобы постигать тайное знание. – Я взмахнул топором, и электрические разряды заструились в воздухе, выписывая светящиеся руны. – Пришли добровольно, их никто не гнал.
Пятая по счету руна получилась особенно сильной – она стекла на ближайший стол и прожгла его насквозь.
– Настало твое время, моя демонесса. – Я подтолкнул Франсуаз в спину. – Сделай то, что тебе так нравится.
– Ты уверен?
Девушка приподняла одну бровь, ее упругий язычок пробежался по нижней тубе.
– Мы ведь приехали сюда, чтобы вырвать с корнем… как там говорится?
– Порок, – усмехнулась Франсуаз. – Ну, если ты уверен…
Девушка закинула голову назад, ее глаза полузакрылись, губы изогнулись. Тело прекрасной демонессы дважды вздрогнуло, потом ее алые уста раскрылись, и два луча огненного света осветили комнату.
Крик демонессы беззвучен – вернее, человеческое ухо не в состоянии его расслышать. Стены деревянного здания дрогнули, когда мощная волна энергии прокатилась по залу, сметая людей и переворачивая столы.
– Я его чувствую, – прошептала девушка, и в ее голосе прозвучали наслаждение и восторг. – Чистое Зло.
– О да, – усмехнулся я. – Оно здесь.
– Иди же! – Франсуаз развела руки, и семь столбов адского пламени взметнулись вокруг нее, образуя демонический круг.
– Иди же ко мне.
Черное облако, клубясь и разбрасывая черные искры, формировалось в центре зала. Соверин Риети стоял на коленях, прячась за перевернутым столом, и опрокинутая кафедра закрывала его голову, как шлем великана, доставшийся убогому карлику.
Черное облако металось и билось, вырываясь из оков пространства, оно росло вширь и вглубь, с каждой секундой захватывая все новый кусочек мироздания.
– Мерзкая гадина, – выдохнула Франсуаз. – Майкл, дай мне топор.
Девушка распрямилась, и ее сильное тело выгнулось дугой. Черное лезвие топора монсеньора просвистело в воздухе, вонзаясь в клубящуюся поверхность облака.
– Получи, мерзавец, – радостно прошептала Франсуаз. Темное облако вздулось и опало, свистя и засасывая в себя воздух.
– Это я должен был сделать. – Я покачал головой. – Я исполняю обязанности верховного палача.
– Больше нет. – Девушка улыбнулась и уселась на перевернутый стол, болтая ногами. – Зла больше нет. По крайней мере этого.
– Вы уничтожили топор верховного палача. – Сэр Томас покачал головой, с осуждением глядя на Франсуаз. – Тридцать четыре человека из собравшихся до сих пор мучаются кошмарами с той поры, как услышали ваш крик.
– Это научит их лучше выбирать профессию, – ответил я. – Никто из этих людей не создан для того, чтобы постигать тайные знания. Им бы держать бензоколонки или разводить кур.
– И вы думаете, именно поэтому в общине зародилось Зло? – спросил Чартуотер.
– Более подробное исследование, без сомнения, откроет механизм его возникновения. Большое количество людей, которые делали ничто – и они создали это ничто. Но пустота не может сохраняться долго, ее всегда заполняет Зло.
– Наша община стала причиной возрождения философии Зла… – Сэр Томас нахмурился. – Конклав будет очень обеспокоен, Майкл.
Он выдержал паузу, достаточно, на его взгляд, долгую.
– Мы думали о том, кого назначить новым верховным палачом, – сказал он, старательно прожевывая слова.
Это означало, что он принимал решение единолично и уже принял его.
– Изготовить второй топор не так уж сложно. У вас это хорошо получается, Майкл, и…
Франсуаз засмеялась, холодно и насмешливо. Потом она обхватила мою руку и притянула меня к себе.
– Вот уж нет, сэр Томас, – сказала она. – Майкл – моя собственность. Ищите себе кого-нибудь другого. Соверина, например.
Сэр Томас с сожалением посмотрел на нас.
– Демоны бывают такими несносными, – сказал он.
