Мать и отец слушали врача молча. Она стояли снаружи палаты, за закрытыми дверями, и чувствовалось, что матери вообще все равно, о чем говорит доктор. Что она хочет лишь вернуться в палату и сесть рядом с сыном.

Так что можно было сказать, слушал только отец.

— Почти три месяца прошло. Очень плохо, что он не приходит в себя. Ситуация стабильна, но, может быть, сейчас это уже не очень хорошо. Не хочу вас пугать или тем более расстраивать, но после трех месяцев комы очень мало больных возвращаются в сознание, оставаясь полноценными. Физически, ментально… Чаще всего происходит существенная деградация. И я это говорю не потому, что хочу вас испугать, но для того, чтобы вы были готовы и к такому исходу. Когда ваш сын придет в себя, а я вместе с вами надеюсь, что это произойдет, рано или поздно, но произойдет, вряд ли вам будет легче. За ним придется следить, ухаживать, заново воспитывать. Возможно, вам следует подумать о специализированном учреждении, таких мало, но сейчас есть хотя бы несколько, и за разумные деньги.

— Мы не будем сдавать сына в психушку, — равнодушно произнес отец. Он явно не сердился на врача, лишь констатировал факт. Он даже на тех идиотов не сердился, что порушили жизнь и их мальчику, и его семье, и самим себе. После таких сроков нормальными не остаются. Если они хоть когда-то ими были.

Суд прошел недавно, достаточно быстро по нынешним меркам, но надо сказать, что отец присутствовал на нем лишь потому, что должен. Ему было все равно, абсолютно наплевать, какое именно наказание назначат подонкам. Ему достаточно было знать, что они пойманы и будут наказаны. А как именно — неважно. Для сына это точно ничего не меняло.

— Нет, вы не так меня поняли, — врач говорил слегка механически, он знал заранее ответ родителей и также знал, что скажет после этого сам. — Эти лечебницы совершенно для другого. Там ухаживают за людьми даже в вегетативном состоянии и за теми, у кого за время комы совсем атрофировались мышцы, за всеми. Лечат, насколько это возможно, ухаживают. Там, где получается, возвращают к нормальной жизни. Но это процесс долгий, очень долгий. Возможно, вам не следует выстраивать всю вашу жизнь только вокруг того, как ухаживать за больным. А туда вы тоже можете приезжать, хоть ежедневно.

— Мы подумаем, — кивнул отец. Скорее для того, чтобы закончить разговор поскорее, чем соглашаясь. Он и на самом деле готов был подумать, но точно не сейчас.

— Да, конечно, у вас есть время. — Врач не собирался настаивать. Он лишь бросил зерна в почву и вполне мог дождаться, когда они взойдут сами. — Я лишь хочу добавить, что в больнице мы вашему сыну сейчас ничем больше не поможем. Он дышит сам, его сердце работает нормально. Мы можем лишь следить за его состоянием и пытаемся не допустить деградации мышечных тканей, а это можно делать и в специально предназначенном учреждении.

— Вы хотите его выставить? — догадался отец.

— И снова нет, — покачал головой врач. — Я лишь говорю вам то, что есть на самом деле. Мы его не лечим, потому что даже не знаем, как его лечить. Мы можем только ждать вместе с вами. Острая фаза точно давно прошла, мальчик стабилен. Но как и когда он выйдет из комы, я предсказать не могу.

Отец кивнул. Врач решил все-таки добавить, что делал очень редко. Ему действительно нравились эти люди, одни из немногих, кто не впадал в истерики, не считал, что их жизнь кончена и остаток своих дней им придется смотреть на больного-растение. Они были… стойкими, как немногие.

— Я не тороплю. Мы с вами вполне можем позволить себе подержать вашего мальчика у нас еще месяц и даже больше. Но поверьте, и ему, и вам будет лучше в специализированном центре. Я оставлю вам адреса. Съездите, посмотрите, как там все устроено. Никто вас не торопит.

Отец кивнул.

Врач кивнул в ответ и пошел в сторону регистратуры.

Мать, как только разговор закончился, молча потянулась к ручке двери и пошла к кровати сына.

Длительная подготовка, изучение возможностей и слабостей врага, его территории, планирование и тщательное распределение ролей — это все, конечно, было хорошо.

Проблема заключалась в том, что все это требовало времени. А правила в этой вселенной для «серферов» гласили, что если ты знаешь о соседе, то и сосед — может, чуть позже, — будет знать о тебе. За редкими исключениями, типа совсем зеленых новичков, но с них толку мало. Они, как лягушачьи лапки, — ими не могли насытиться даже низшие демоны, нападающие лишь на самых слабых.

И они точно не являлись добычей для настоящей стаи.

Жертвы команды Павла все чаще начали оказывать крайне опасное сопротивление. О них узнавали раньше, чем они нападали, к их появлению готовились, и команда теряла бойцов, которых не так-то просто было найти и приручить.

Лидер должен уметь не только рассчитывать свои действия, но иногда идти и на разумный риск.

У них появилась новая забава: гульба, которую они называли погромом. Кто предложил слово, Павел не помнил, но, как истинный лидер, тут же поддержал правильную идею. Даже вроде похвалил ее автора.

Они нападали на жертву, но не останавливались. Из всех открывшихся за побежденным миром соседей они выбирали самых слабых. А соседей часто открывалось немало. Зависело от того, с кем враждовала или дружила их жертва, кого знала, о ком догадывалась. Все эти сведения попадали к Павлу, и он без раздумий ими пользовался. Точности не было никакой, но их общая сила плюс новые данные, пусть и размытые, давали неплохой прогноз на окружение их недавней жертвы. И они нападали снова. И снова. Идя по цепочке, раньше, чем их жертвы успевали не то что подготовиться, но даже узнать об их существовании. Они бежали вперед, убивая одного игрока за другим, до тех пор, пока им не становилось тошно от пресыщения чужой силой, пока они не валились от усталости. Пять, шесть, однажды даже десять жертв за раз.

И не так уж сильно Павел рисковал. Риск существовал для команды, высокий, даже больший, чем обычно. Но он лично, как и всегда, знал, как можно избежать большинства опасностей, если правильно выстроить отношения, найти нужные подходы к каждому, вовремя послать кого-то впереди себя.

Их погромы походили на молнии, разряды, пробивающие многие миры за один раз. И они были эффективны.

Лидерство — вещь не такая уж и простая. Оно требует сосредоточенности. Дисциплины. Ловкости. Умения использовать любую доступную возможность. И временами — жертв.

Ему пришлось укрупнить масштаб карты в рубке.

Теперь звездочки казались совсем крохотными, настолько мелкими, что, если смотреть на всю карту сразу, он уже не мог различить их цвет или размер. Нужно было увеличить определенную часть висящей голограммы, чтобы вновь различить характеристики отдельной звезды.

Последние победы и пришедшая с ними сила дали Лексу очень много. Теперь он видел на своей карте не меньше тысячи игроков и, надо полагать, мог на равных выступать со многими из них.

Хотя ему не хотелось бы ни с кем встречаться. Подавляющая часть местных знакомств приводила к чьей-то смерти. Лекс же думал скорее о том, как защитить себя от наиболее агрессивных здешних обитателей.

Не надо было долго размышлять, чтобы понять, что теперь у него появятся новые враги. Привлеченные быстро полученной им новой силой. Большинство из них подумает, что ему всего лишь повезло, простая удача, и попытаются отобрать эту удачу от необученного новичка.

Поэтому Лексу хотелось спрятаться. Сделать так, чтобы его просто никто не нашел.

Наверное, поэтому в рубке появилась еще одна дверь. Хитрая дверь. Дверь в двери. Тихий потайной ход, попасть в который можно было из коридора, ведущего в мир черного мелководья. Если знать, то в стене можно было найти щель, нажать на крохотную незаметную кнопку-панельку и выйти совершенно в новое место.

На красную планету, заполненную кирпичного цвета песком и такого же цвета камнями. Даже горы вокруг переливались различными оттенками красно-коричневого. Эту планету неподалеку, на ее соседке с мелкой черной водой, недавно называли Кирпичухой. Как ее должны называть те, кто может оказаться здесь, Лекс пока не знал.

Выход, около которого он сейчас стоял, находился на самом верху огромной горы, которая была не горой, а кратером, огромной воронкой от рухнувшего в древности метеорита. Он упал наискосок, выбросив с одной стороны значительно больше породы, чем с другой. За десятки, сотни тысяч лет этот кратер превратился в гору с впадиной в центре, неотличимую от других гор этого мира.

Тем более что многие из них тоже рождались под метеоритным дождем.

Теперь Кирпичуха обросла какой-никакой, но атмосферой. Так решил Лекс. А чтобы придать своему решению хотя бы долю правдоподобия, все-таки как-никак эта система выстраивалась по правилам логики, в ней действовали даже законы небесной механики, он придумал, что когда-то на Кирпичуху рухнул последний большой метеорит, сплошь из замороженного воздуха, смешанного с водой.

Тот удар накрыл планету атмосферой, а заодно придвинул ее орбиту к Хозяйке.

Так что здесь можно было спокойно дышать. Этим воздухом никто не пользовался, никто кроме Лекса, и воздуха из доисторического метеорита должно было хватить надолго.

А вот воды не осталось. Она, конечно, где-то была, где-то глубоко под песками, поглощенная губчатыми породами на глубине, накрытая глиняным покрывалом, не позволяющим ей вырваться наружу. Когда-нибудь, если он захочет, он может пробурить здесь глубокую скважину, пробиться через корку глины, и вода будет фонтанировать, заливая красный песок вокруг. Можно будет даже посадить дерево, и оно вырастет.

Можно сделать так, чтобы эта планета зазеленела. Но сейчас Лексу это не было нужно. Зачем — если он просто мог создать зеленую планету? Здесь же, неподалеку.

Узкие длинные трещины змеились по склонам горы. Неглубокие — углубляться им не давал песок, постоянно засыпающий рассыхающуюся землю. Пройдут еще тысячелетия, и если здесь ничего не произойдет, никто не придет сюда с водой или не решит переделать этот мир полностью, то песок сровняет здесь все горы, засыплет все ущелья и создаст здесь свою реальность. С барханами, песчаными волнами, лежащими на поверхности, и песчаными бурями, когда ветер решит поиграть здесь в игру «кто главнее».

Эта гора была самой высокой в округе, настолько высокой, что даже дышать было несколько тяжело. Воздух, и без того скудный, на этой высоте был еще больше разрежен. Но именно отсюда лучше всего было видно небо.

Солнце уже скрылось, решив на несколько часов пощадить иссушенную поверхность этого мира, и на небе царили планеты — Хозяйка, Темные Воды и еще одна, безымянная, едва видная за остальными.

Хозяйка выглядела отсюда так же, как и с Темных Вод. Стальной гигант, закрывающий сразу полнеба, лишающий необходимости придумывать на этой части небосклона каждую звезду.

Сейчас Лекс смотрел на Темные Воды — место их последних сражений. Не просто смотрел — дорисовывал детали.

Черная вода, тонким слоем покрывающая черный камень, смотрелась отсюда достаточно аскетично. Даже слой воздуха над тем миром мало менял ситуацию. Воздух был слишком прозрачным, слишком незамутненным ни пылью, ни влагой. Поэтому Воды просто блестели, пряча звезды с неба, блестели, отражая свет солнца.

Черный антрацитовый блеск не прибавлял света, наоборот — скрадывал значительную его часть, делая поверхность Кирпичухи немного темнее.

Но если присмотреться, очень-очень внимательно присмотреться, то это черное зеркало позволяло увидеть те звезды, которые никак иначе увидеть было нельзя из этой точки данной планеты. Отражения. Свет крупных звезд, наиболее ярких, пробивался через подушку воздуха, отражался от зеркала абсолютно черной воды и возвращался обратно, чтобы показать их любопытному наблюдателю на вершине метеоритной горы.

Можно было слегка расфокусировать взгляд, прищуриться, забыть об очертаниях черной планеты, достаточно четко вырисовывающихся на фоне звездного неба, и представить, что нет никакой планеты, есть лишь поле звезд — без края, без завес.

Планеты двигались, и в разное время Лекс мог видеть в зеркале Темных Вод разные созвездия. Он даже знал, что, если прийти сюда в определенное время, может увидеть то место, ту галактику, в центре которой есть одна планетка, где, как ни странно, он тоже бывал. Отсюда галактика выглядела всего лишь как еще одна звезда, причем даже не самая крупная.

Он наконец начал понимать.

Медленно, наслаждаясь неторопливым проникновением этой мысли в свое сознание, он осознавал истину.

Нет никакой нирваны. Никогда и не было. Нирвана — это то, что создает настоящий просветленный, сам, для себя, ломая все преграды, как вокруг, так и внутри своего собственного разума.

Каждая новая победа, каждый новый поглощенный мир доказывал это. Его, и только его вселенная сияла истинным светом. Только в ней было умиротворение, которое он искал; чистота, которой он следовал; и ясность, к которой стремился прийти.

Все оказалось просто, настолько просто, каким и должно быть откровение. Он — творец, бог, создатель, сущее всего существующего. Он — и есть нирвана.

Оставалось только в этом убедиться.

И позволить прийти в его нирвану всем, кто оступился в поисках. Ему было не жалко им помочь, тем более что эта помощь делала его сильнее. Укрепляла его убеждения, растила его веру, позволяла его нирване сиять все дальше, проникать в самые глубокие уголки чужих миров и его собственного сознания.

Он очищался с каждой победой.

Поэтому поглощение новых миров приносило сейчас ему истинное удовольствие, не замутненное ни единой ноткой сомнений.

Еще немного — он знал это, знал из разговоров тех, кого принял к себе, еще немного — и он сможет окончательно отделиться от своего тела. Стать независимым от праха, что оставил в пещере в горах, от того, что дальше произойдет в реальности, которая его породила.

Порой, в минуты сомнений и трудных боев, до него до сих пор доносились удары капель о камень. И это единственное, что могло сейчас вывести его из себя. Иногда он просто разрывал сиянием новую жертву на части, на мелкие кусочки только за то, что она посмела сопротивляться. Помешала плавному течению его сознания. Вернула к жизни стук этих капель.

И даже не жалел об этом впоследствии. Одно из достоинств достигшего нирваны в том, что он не знает сожалений.

Осталось совсем немного. Теперь он знал о тысячах заблудших душ вокруг него. Теперь он знал так много, что готов был затопить сиянием все, абсолютно все. Остаться единственным в созданном им идеальном свете. Ведь он был единственный, достойный остаться.