Глава 21
Кровь Хилана
— Совсем немного, — пыхтела Каттими, взбираясь вслед за Каем по ступеням на башню дворца урая. — Я немного умею чертить заклинания. Не на языке лапани, обычными линиями, но умею. Мать учила меня. Но мелко, на шаг, на два. Почти каждая девчонка из вольных в нашей деревне умела. Это ж просто. Не бывает просто так ни татуировки, ни вышивки, ничего. Даже узор в скатерти или половике что-то значит. Бабки в нашей деревне так и вовсе могли читать половики, как свитки. Иногда даже смеялись друг над другом. Пакости всякие выплетали.
Стучали по ступеням сапоги ловчих. Позвякивали ножны меча Кая о стены узкой лестницы. Мелит с обнаженным мечом в руке шел последним, дышал тяжело.
— Молодые годы, — проворчал он, вытирая пот со лба. — И языком чешет, и дыхание сдерживает. Что ты предлагаешь, несчастная, быстренько сплести половик?
— Зачем? — не поняла Каттими. — Если там наверху, в башне, заклинание, надо его прочесть. Если сумеем прочесть да не ошибемся, то можно вычертить обратное заклинание. Такое же, как маленькое, только большое. Если сделаем его лучше, сильнее, то все обойдется. Если чуть-чуть правила знаешь, то все несложно дальше. Это как плавать учиться: бросили в воду — плыви, как можешь.
— Если бы все было так легко, то никто бы не воевал друг с другом, — почти застонал Мелит. — Только бы вычерчивали заклинания!
— Колдовство против колдовства — это ж не война, — не согласилась Каттими. — К тому же если воин идет вперед с мечом да прикрыт оберегом, то никакое колдовство ему не повредит. Другой вопрос, что бывает такое колдовство, что и оберегом не накроешься. Да только трудно оно идет, колдовство. Не в лад, небо красное над головой не дает силы колдуну. Но бабки у нас в деревне говорили, что колдовство как вода — что в жаркой пустыне, где воды мало и жажда сильнее, что в зенских болотах, где ее вдоволь и вовсе нет никакой жажды, а как облегчиться захочешь, разницы нет. Через немощь надо. Потратиться надо. Тогда все выйдет.
— Смотрителей на вас нет, — заскрипел зубами Мелит. — Скоро нам всем облегчиться придется. Или потратиться. Все, пришли. Пустота вас задери, если все обойдется, ноги моей не будет на этой лестнице! Что там?
Ловчие, которые шли впереди, вышибли дверь на верхушку башни и один за другим шмыгнули внутрь. Через полминуты один из них показался в проеме и сквозь шорох и перестук часового механизма объявил:
— Никого. Только… только надпись.
Стена, на которой была сделана надпись, оказалась горяча. Кай даже отдернул руку. Вычерченные письмена уходили в камень, тонули в нем, словно блоки, из которых она была собрана, вырезались из воска, а письмена не вычерчивались на их поверхности, а выкладывались раскаленной проволокой, которая не остывала. Увидев глубокие прорези, Каттими побледнела. Мелит, держась за сердце, раздраженно прошептал:
— Я правильно понимаю, красавица, что останавливать часовой механизм бессмысленно?
— Да. — Она не говорила, а шептала. — Я не ученая колдунья, но часами уже ничего не остановить, хотя ход колдовству, скорее всего, дали часы. Теперь же бессмысленно и камень выламывать из стены. Если мы даже разрушим башню, то колдовство все равно завершится. Ты видишь, Кай?
Он видел. Стоило прикрыть веки, как то, что казалось снаружи глубокой и искусной резьбой или проделками какого-то неведомого каменного червя, обращалось пылающей вязью. И там, в глубине камня, письмена уже расползались, готовясь слиться друг с другом.
— Чем это сделано, Пустота нас всех задери? — почти закричал Мелит.
— Думаю, что кровью, — облизала губы Каттими. — Поганой кровью. Очень сильной кровью. Нет ничего действеннее крови в колдовстве. Или хиланские смотрители до Пагубы не осматривали тела подозреваемых в упражнении с магией, чтобы найти раны? Не обыскивали их дома? Не обнюхивали плошки?
— Что мы должны сделать? — прислонился к стене урай. — Успеем ли хоть что-то сделать? У нас мало времени! Немногим больше часа!
— Прочесть. — Каттими шагнула к Каю, выдернула из его сумы свитки, нашарила там же писало. — Прочесть. Быстро прочесть. Тогда… тогда… может быть. Не обещаю. Кровь. Если только кровь… Очень сильная кровь. Кровь рода. Будет нужна кровь Хилана. Кровь рода. Ты ведь об этом говорил?
— Вы сошли с ума! — взревел Мелит. — Тупи, Этри, мои дети! Да я вас!
— Нет. — Девчонка схватила урая за руку, которой тот попытался выдернуть из ножен меч.
Шагнули вперед ловчие. Взвизгнули выдергиваемые из ножен клинки.
— Нет, — повторила Каттими, с трудом удерживая руку урая на рукояти меча.
— А ты сильна! — восхищенно прошептал, остывая, Мелит.
— Никто не говорит о смерти, — всхлипнула Каттими. — Крови надо несколько капель. Или урайка не захочет сохранить Хилан ценой пореза пальца? Несколько капель. Но сначала надо прочитать заклинание!
— Их нет здесь, — вдруг понял Кай. — Тех, кого оставил Истарк, здесь нет. Но они в городе. Затаились. Если те двое приделанных были его тварями, то осталось еще восемь. — Кай повернулся к ураю. — Если то, что ты говорил о крови, урай, верно, то об этом можешь знать не только ты. Нужно охранять Тупи, Этри и твоих детей, Мелит. Охранять их. Все свободные ловчие, стража, все должны окружить их. Восемь приделанных — это много. Очень опасно! Если мы сможем противостоять колдовству, пустотные твари легко угадают, куда нужно направить удар!
Краснота на лице Мелита стала стремительно меняться на бледность. Он стряхнул руку Каттими, загнал меч обратно в ножны, рявкнул ловчим:
— Бегом вниз! Урайку, Этри и детей перевести в зал приема. Там самые прочные стены! Двери запереть! На галерею большой дозор стражи! Охранять! Всех собрать! Тарпа сюда!
Сапоги ловчих загремели по лестнице.
— Что дальше? — почти зарычал урай.
— Читаем! — Каттими вытерла рукавом лоб. — Лучше бы я оказалась в лодке…
— В какой лодке? — не понял Мелит. — Первое слово «Проклинаю». Уж его-то я точно знаю.
— Точно, — кивнула Каттими. — Действительно. Никакой лодки.
Они потратили на чтение минут пять. Пару раз непонятное слово приходилось пропускать, а Кай лихорадочно разворачивал пергаменты, чтобы найти что-то похожее. Но одновременно с боем трех часов пополудни текст сложился.
Посланник Пустоты проклинал Хилан всеми силами Пустоты и предрекал ему тьму и кровь. Каждое последующее слово нагоняло на Мелита все большую бледность, хотя кажется, он и так был белее белого. Но в итоге урай вовсе пожелтел, как старый пергамент. Обещание, что все жители города обратятся в зверей и начнут рвать друг друга на части, утолять жажду кровью того, кто рядом, заставило задрожать и Кая. Последняя строчка гласила:
«Составил и оросил кровью, в Пустоте брат Тамаша, повелитель принятых и призванных, посланник посланника повелителя всех — Истарк».
— В Кете, — прошептала Каттими. — В Кете, мне кажется, последнее слово был о то же самое. Имя было то же самое.
На ступенях вновь застучали каблуки. В проеме показался Тарп. Он был взмылен и тяжело дышал.
— Что там? — спросил мертвенным голосом Мелит. — Что с Тупи? С детьми?
— Тупи, дети, Этри, — все в зале приема, — отчитался старшина. — Пятьдесят ловчих внутри, десять на переходе к башне и пятьдесят стражников на галерее. Никого из приделанных на прочих башнях нет. Думаю, что там… — Тарп пригляделся к надписи, — точно такая же резьба…
— И что теперь? — почти спокойно спросил у Каттими Мелит. — Я не твоего зеленоглазого дружка спрашиваю, тебя, девочка. И что теперь?
— Глашатаев по городу, — процедила сквозь зубы Каттими. — Чтобы бегом бежали! По всем улицам. Надеть все обереги, что есть. Если оберегов нет, капнуть крови в посуду, размешать с водой, смочить любую вязаную одежду, связанную собственными руками, и надеть на себя. Веревки смочить и перепоясаться! И закрыть всех близких в разных кладовых, в сундуках, в сараях, где угодно. Стражникам разойтись по стене, привязать себя к зубцам! Почти час до четырех пополудни, многих можно будет спасти, пока я попробую что-нибудь сделать!
— Ты понял? — остервенело заорал на Тарпа Мелит. — Ты понял, что надо делать? Что ты стоишь?
— Там… — Тарп с трудом справлялся с дрожью в горле, — там, в зале приемов, девочка. Девочка танцует и поет. Ишхамай!
Она кружилась и пела. Тонкие ножки в кожаных башмачках беззвучно касались плит пола. Простенькое ветхое платье разлеталось колоколом, спутанные, то ли серые, то ли пыльные волосы мотались над плечами и все время закрывали лицо, которое показалось Каю ненастоящим, словно девочка надела маску или намазала кожу мелом. Теперь, когда он смотрел на нее почти в упор, он видел многое. Да, ей было около десяти, будущая грудь даже не начала набухать. И она не походила на мертвую, хотя застарелое пятно крови на груди имелось, и даже чудилась рана, вмятина в плоти. Но самым ужасным был голос. Он звенел, как звенят подвешенные на нитках стеклянные палочки в лавке стекольщика, если кто-то откроет слишком резко дверь, и их заколышет сквозняком. Он звенел, как звенят ночные кузнечики в туварсинских тутовых рощах. Как звенит ручей, когда падает с камня в подставленный селянкой кувшин. Как звенит серая пташка в весеннем саду. Как звенел дождь, захлестывая на цветные витражи дома урая в белостенном Харкисе. Звенел и обдавал холодом.
Ловчие вжались спинами в стены зала. Тупи, Этри и двое детей Мелита — мальцы шести и восьми лет — съежились в тронных креслах урая и урайки, третий — светловолосый подросток лет тринадцати — стоял на краю помоста, сдвинув брови и держа руку на рукояти небольшого меча, а Ишхамай продолжала кружиться вокруг чаши для благовоний, вделанной в камень в глубине покрытого мрамором зала, и пела, пела, пела, завораживая и одурманивая.
— О чем она поет? — спросил Кай у Каттими.
— Поет? — неожиданно скорчила гримасу девчонка. — Да она повторяет только одно слово: «Смерть, смерть, смерть». Ты будешь мне помогать, Кай! Или как твое настоящее имя? Луккай?
Она двинулась вперед так, словно и не было ни танцующей девочки, ни этой ужасной ледяной магии. Вышла в круг, едва не столкнувшись с Ишхамай, отшвырнув в сторону ее локоны, подошла к чаше, вытащила из ножен серый меч и срубила ее со стального основания. Серебряная емкость отлетела на мрамор и загремела, закружилась, приводя в чувство грохотом и ловчих, и семью Мелита, и самого урая, который стоял за плечом Кая с раскрытым ртом и выпученными глазами. Ишхамай замерла лишь на долю секунды, поправила спутанные локоны странными пальцами не с ногтями, а с тонкими коготками, но этого было достаточно, чтобы Кай разглядел ползущую поперек рта поющей девочки улыбку и треугольники зубов, заблестевшие между серых губ. В следующее мгновение она исчезла, рассеялась, как струйка дыма от потушенной свечи.
— Кай, — повысила голос Каттими, — оставь ружье у трона. Мне нужна твоя помощь. И достань веревку. В суме должен быть моток бечевы. И кольцо с ключами. Да, у тебя на поясе. Давай сюда.
В этой толпе, в кольце одурманенных, почти окаменевших людей девчонка из-за Хапы вдруг показалась охотнику еще более страшной, чем Ишхамай. И не потому, что она делала что-то ужасное, а потому что ужасное, которое только что видели все, и он, Кай, в том числе, на нее словно бы не подействовало. Разве только голос ее стал резким и высоким, готовым сорваться в визг. И красота ее стала еще ярче, как становится ярким клинок, если не только протереть его тканью, но и положить на черное.
— Быстрее. — Она почти кричала. — Слушайте меня! Все, у кого есть какие-нибудь обереги, наденьте их на себя. Особенно те, кто остался за стенами зала. Здесь уж как-нибудь. Заприте обе двери. Дверь на галерею особенно! За нею выходы и окна! Засов, вставьте засов! И приготовьте скамьи, тумбы — все, чем можно будет при нужде ее завалить! И не открывайте дверей, даже если снаружи будет рыдать женщина или ребенок. И кровь. Нужна кровь. Каждый воин должен дать немного крови, — Каттими подобрала чашу, — вот в эту посудину. Надрежьте предплечье, накапайте по тридцать капель. Вас много, должно хватить. Да очнитесь же вы, иначе ваш город превратится в кладбище! И вот еще! Сейчас я начерчу круг. Это займет немало времени. Потом, когда я наполню его кровью и пока не закончу колдовство, никто, кроме меня, ни один человек не должен заступать за его линию! Иначе ему смерть! Всем понятно? Кай! Сюда!
Вблизи она казалась еще прекраснее. Тем более что вблизи Кай рассмотрел и прикушенную нижнюю губу, и трясущиеся руки, и пот, выступивший на скулах и лбу.
— Помоги мне, — прошептала она чуть слышно. — Когда я начну, сможешь только сдерживать всякого, кто попытается помешать мне. Пока я не закончу, я беззащитна. Помни. А теперь разматывай бечеву. Десять локтей. И привязывай к ней кольцо с ключами. Эх, против бабьего наворота вычерчивала, но вот уж не знала, что придется вычерчивать против пустотной мерзости да десятерить рисунок. Не снимай ключи с кольца! Нет времени! Пусть гремят…
Она набросила петлю на основание жаровни, натянула бечеву, вставила в кольцо серый клинок и вдруг воткнула его в мрамор. Вонзила на палец. Вбила так, будто очищенный от тысячелетней ржавчины меч был прочнее самой прочной стали. Ухватилась одной рукой за рукоять меча, другой сорвала с головы Кая колпак, прихватила им клинок ниже гарды и, согнувшись, медленно пошла вычерчивать круг в мраморе, словно резала площадную пыль. Замкнула его, шагнула к стальному штырю, смотала локоть бечевы и снова начала чертить круг. И опять. И опять. Медленно. Очень медленно.
Лица ловчих покрылись каплями пота. Старший сын Тупи то вынимал, то вставлял в ножны меч. Тупи застыла, сложив руки под грудью. Этри разглядывала охотника. Мелит вышагивал в глубине зала, как привязанный к мельничному жернову осел.
— Кровь, — наконец прошептала Каттими.
— Кровь! — повторил Кай.
— Время! — почти заскулил Мелит, срывая с предплечья рукав.
— Я сделаю, — отозвалась Этри. — Кровь! Мне нужна кровь!
Урайка схватилась за чашу. Вытащила откуда-то из-под платья тонкий стилет, сунула посудину ближайшему ловчему, сама рассекла собственное предплечье первой, щедро отлила урайской крови.
— Кто следующий? — повернулась к побледневшим ловчим. Вперед шагнули разом все. Эхо заметалось под потолком зала.
— Не все сразу, ребятки, — нехорошо потянула губы в улыбке сестра урайки Хилана, урайка замороженного Хурная.
Между тем Каттими ползала по мрамору и дула. Сдувала мраморную пыль.
— Ты? — подошла к Каю Этри.
— Да. — Он рванул рукав куртки, снял с пояса собственный нож, надрезал кожу. Темно-красная полоса расчертила руку до локтя, стекла в кровяное зеркало.
— Не больно? — Этри сделала жалобное лицо, заставив Кая вздрогнуть.
— Тупи! — крикнула из круга Каттими. — Старшая в роду урая Хилана! Носительница силы рода! Мне нужна сила Хилана! Но детей не трогайте! И пусть лучше не смотрят. Пусть не смотрят, а то никогда не забудут.
Она уже смотала бечеву и теперь рассекала круги на доли, на части, на куски, да так, что весь этот рисунок вдруг начинал обращаться в огромную, вычерченную белым, посеченную окружностями многолучевую звезду.
— И незачем было говорить о возрасте! — зло бросила Тупи, обнажая руку.
— И я, — шагнул вперед старший сын Мелита. — Я! — повысил он голос, увидев боль в глазах матери, повернулся к отцу.
Мелит, который уже затягивал рану на руке, с гордостью кивнул сыну. Наследник выдернул из ножен меч и неловко провел лезвием по предплечью.
— Не роняй! — ринулась вперед, подставила чашу Этри. — Не роняй драгоценные капли.
— Почти все. — Каттими коснулась рукой стального штыря, посмотрела на Кая. — Убери это.
Он выбил штырь из мраморного гнезда ударом ноги, обернулся на оклик Мелита, и в это мгновение начался бой часов.
— Держи кровь, зеленоглазый, — взревел урай.
Кай шагнул через линии, взял емкость, удивился количеству крови в ней, подошел к Каттими. Она уже сидела в центре рисунка, положив руки на торчащие в стороны колени, и что-то шептала, закрыв глаза. Прошипела сквозь стиснутые губы:
— Осторожно. Осторожно поставь передо мной. И уходи. Уходи за пределы круга. Никто не должен входить внутрь. Никто.
— Никто не входит внутрь круга! — заорал Мелит, словно услышал слова Каттими, и сам Кай выскочил из круга, будто спасался от роя пчел.
И тут часы умолкли.
— Началось, — прошептала Этри.
Так начинается дождь. Вот уже и тучи застилают небо, и ветер внезапно тихнет, и шорох и шум, знакомые шорох и шум метелят соседние дворы, но твой двор еще неподвижен, в нем пахнет пылью и травой, но вот-вот все начнется, и вот оно начинается, и дождь падает стеной, и все сразу становится иным. А если бы вместо дождя с неба полилась бы кровь? Или вовсе какая-то дрянь?
Ничего не полилось с неба. И с потолка зала ничего не полилось. Но в тот самый миг, когда отзвучал последний удар часов, когда замолкли перезвоны и на остальных башнях, словно тошнота подступила к горлу. Как вкус крови на языке из разбитых губ после драки. Не простой драки, а той, в которой тебе пришлось глотать пыль. Как жажда, но не та жажда, которая то захлестывала Кая, то отступала от него с того самого дня, как ледяная рука сжата, уничтожила Кессар на площади Хурная, а та жажда, которая происходит от ненависти. От ненависти, что не находит себе выхода. Опустилась на колени, запрокинула голову вверх и завыла Этри. Еще крепче притиснула к себе детей Тупи. Вытянул из ножен меч, заскулил старший сын Мелита. Отшатнулись, распластались по стенам, захлопали помутневшими глазами, потянулись за рукоятями мечей ловчие. И тут раздался грозный рык урая. Сам едва живой, бледный, сверкающий белками глаз, брызгая слюной, стискивая кулаки, он заорал что было сил:
— Держаться! Урай Хилана повелевает вам, мои воины, держаться!
А потом Кай посмотрел на Каттими и ужаснулся. Она держала в руках перед лицом ту самую жаровню и либо шептала что-то, либо не могла решиться на ужасное, на непоправимое, на невозможное. И верно, вопль Мелита все-таки вывел ее из столбняка. Девчонка, которая уже стала для Кая частью его самого, припала к краю чаши и стала пить кровь. Ловчие охнули, Этри завыла еще громче, а Мелит, вдруг оказавшийся за спиной Кая, заскрипел ему с одышкой на ухо:
— А ведь ведьма твоя девка, зеленоглазый, точно ведьма. Срастется не срастется, но закончится все, да будете живы, бегите прочь из Хилана. Хоть десять по десять тысяч спасете, а не будет за такое ни прощения, ни почета. Понятно, почему убить ее хотят пустотники, понятно. Одно непонятно: тебя зачем сберегают? Тупи! Глаза детям держи, глаза.
Каттими отняла от лица чашу, окинула зал сумасшедшими глазами, облизала губы, как показалось Каю, неестественно длинным языком и вдруг наклонила чашу, полила тонкой струйкой кровь под ноги. И побежали алые струи по белесым линиям и сомкнулись в круги, зашипели в камне, и обратился рисунок из белого в алый, пошел от алых линий пар, закружилась голова, но стало легче, сразу стало легче. И даже обезумевшие почти ловчие вдруг увидели Каттими обычным взглядом и ужаснулись еще больше. Теперь, в эту самую минуту, вдруг стало ясно, почему всякого обвиненного в колдовстве от Пагубы до Пагубы волокли храмовники на дробилки. Почему истязали и лишали человеческого облика. Почему сами обращались в зверей. Не потому, что Пустота принуждала их к этому, а потому, что вот теперь среди кругов и лучей крови сидела, извивалась, тряслась, свистела, стонала, рыдала, плакала, смеялась, пела и выкрикивала сущую непонятность не бывшая рабыня, выкраденная с Вольных земель, а женщина, близкая к тем силам, которые не только способны закатать под окровавленный купол целый мир, но и которые создали его пропасть времени назад.
А потом двери, возле которых стояли десять ошалевших от диковинного зрелища ловчих, вылетели, как будто с внешней стороны в них ударил штурмовой таран. Ловчие попадали, словно оружейные козлы. Завизжала, заорала Этри, захрипел о чем-то Мелит, удерживая своего сына, бросившегося было вперед с обнаженным мечом, но Кай уже сам стоял против дверного проема и во всю глотку орал ловчим:
— Всем держать круг! Держать круг! Держать круг! Выйду — забивать дверь! Чем хотите забивать дверь.
В дверях стоял Арш. Теперь, без перевязи воеводы, без мантии, вымазанный в крови великан был естественен, как жеребец, с которого сняли упряжь и отпустили в луга.
— Арш! — заорал, почти завизжал Мелит, но великан растянул губы в усмешке, даже не посмотрев в сторону урая, и лишь поднес к лицу меч и слизал с него кровь. Глаза его затягивала поволока безумия.
— Всем держать круг, — повторил Кай и потянул из ножен черный клинок. — Шаг назад!
Арш уставился на Кая, как смотрит на полураздавленную мышь деревенский кот.
— Шаг назад, — повысил голос Кай. — Здесь дети. Там скрестим мечи. Снаружи. Там просторнее. Или ты боишься?
Поволока безумия налилась кровью и утонула в ненависти, но Арш сделал шаг назад. И еще один шаг назад, и еще один. И остановился, подняв над головой меч. Рукав сполз с мускулистой руки, и Кай разглядел на запястье воеводы бронзовый браслет. Тот самый бронзовый браслет с еще не прочитанным заклинанием. Охотник оглянулся, нашел взглядом урая, прошипел еще раз: «Дверь!» — и вышел из зала на внешнюю галерею.
Она была заполнена трупами стражников. Растерзанные, изуродованные, расчлененные валялись вдоль стены, у проходов, вдоль внешних арок. Разлившаяся кровь парила и кружила голову. Сквозняк из разбитых окон застилал ее пушинками снега.
Против Кая стоял Арш, за его спиной выстроились восемь, нет, шесть фигур приделанных, двое лежали среди убитых стражников, а за ними сидел в лишившемся стекла проеме незнакомец. Он казался обычным человеком, разве только был крупнее обычного человека. Так, словно неведомый устроитель судеб отсыпал одному из преданных миру сему вполовину больше положенной закваски, и поднялось тесто, и разорвало форму, и явилось чудо чудное, с виду человек человеком, а приглядеться — удивишься, что сам себе кажешься сущим клопом рядом с ужасной нелепицей. Похоже, что и Арш был не выше незнакомца, разве только великаном тот не казался.
— Арш… — проговорил незнакомец, и воздух на галерее загудел от его голоса. — У тебя осталось пять минут. Больше нет. Вольная мерзость может завернуть ворожбу. Умна не по годам. Только убивать выродка не стоит. Срубить руку или ногу — пожалуйста, я его удержу на этой грани. А убивать — нет. Не время. Он еще не созрел для смерти.
Кай пригляделся к одежде незнакомца. Он был одет в длинный балахон, разрезанный по груди, и словно пояс свисал к полам этого балахона, и сапоги из тонкой кожи выглядывали из-под него, но стоило незнакомцу шевельнуть ногой, как чудилась на месте сапога трехпалая когтистая лапа, колени отгибались назад, а за спиной шевелилось какое-то марево — серое или черное. А вот лицо… лицо было естественным. Страшным в очевидном спокойствии и даже легкой лени.
— Он тебя видит, мастер, — проговорил один из приделанных.
— Я знаю, Харш, — ответил незнакомец, и Кай тут же узнал коротышку, которому пронзил близ харкисского тракта сердце. — Он даже знает мое имя.
— Пангариджа, — произнес Кай.
— Арш! — чуть повысил голос незнакомец, и воевода напал на охотника.
Наверное, он и в самом деле был отличным мечником, этот окольцованный бронзовым браслетом воевода, но вряд ли он хоть раз сражался против пустотной мерзости. Вряд ли ему был известен тот холод, которым овевает воина или охотника пролетающий в волосе от его тела клинок, клык или причудливо изогнутый рог. Вряд ли он знал, что мало уметь «скрестить мечи», если противник готов убить тебя, не скрещивая их.
Кай сдвинулся на полшага, повернулся слева направо и крутанул мечом не поперек, а вслед летящей ручище, превращая бешеный рык в не менее бешеный скулеж. Арш, зажимая обрубок запястья, повалился на пол у наскоро поднятых дверей в зал, а Кай присел, не сводя взгляда с замерших напротив шести фигур, нащупал срубленную в запястье руку, стряхнул с нее браслет, убрал его в суму.
— Полезная в хозяйстве вещь, — гулко заметил Пангариджа и обратился к Харшу: — Он ловок, не так ли? Впрочем, ты уже знаешь.
— Но он пока еще обычный человек, — ответил Харш, и шестеро напали на Кая одновременно.
Так ему показалось. Наверное, он ошибся. Хотя бы потому, что мог оценивать и думать лишь доли секунды, которые потребовались, чтобы ближайшему из приделанных сделать пять быстрых шагов в сторону охотника и скрестить с ним меч. Все шестеро не могли одновременно напасть на Кая. Он стоял возле дверей, и напасть на него, не боясь поранить соратников, могли разом только трое. Но они все-таки напали сразу вшестером, умудряясь орудовать мечами так, что ни один из них не цеплял другого, но каждый стремился нанести урон охотнику. Это удалось троим. Кай почувствовал жжение в бедре, голени, левом плече. Пятеро откатились, шестой остался лежать, зажимая перерубленную гортань, плюясь черной кровью.
— Медленно, — раздраженно начал гудеть Пангариджа, и тут охотник ринулся вперед сам. Осела на пол, пытаясь удержать вываливающиеся внутренности, туша Харша. Захрипел, брызгая кровью из сонной артерии, еще один приделанный, но оставшиеся трое вдруг разошлись на шаг и устроили охотнику стальную карусель. Он все еще не чувствовал боли ни в ноге, ни в плече, но и нога, и плечо становились слабее, с каждым мгновением слабее, как становятся слабее шаги водоноса, который несет все тот же кувшин, но несет его долго, слишком долго.
— Медленно! — взвыл Пангариджа, расправил крылья, зашипел, ухнул, дунул, и вся четверка была сбита этим дыханием с ног. Кай вышиб спиной дверь, упал, закопавшись в переломанных скамьях и троне, а трое приделанных оказались размазаны по стене.
— Медленно, — прогудел Пангариджа, шагнул вперед и вдруг с удивлением посмотрел на собственное тело. В его груди торчал брошенный Каем нож. — Ловко, — с восхищением отметил пустотник, стиснул рукоять огромной ручищей, сжал, вытянул ладонь с горсткой железной пыли и снова дунул. И Кай, который с трудом поднялся на ноги, вновь полетел, теперь уже через наваленный, переломанный хлам внутрь зала, под ноги ошалевшим, белым, как смерть, ловчим, упавшему на колени ураю, стоящей рядом с ним Тупи, Этри, сыну урая с обнаженным мечом. Туда, где в глубине зала среди мерцающих, словно выложенных раскаленными углями кругов стояла в распахнутой одежде, расставив руки в стороны, ужасная и прекрасная Каттими. И в тот самый миг, когда чудовищная фигура с темными крыльями заполнила собой дверной проем, девчонка соединила на обнаженной груди руки и начертила острыми ножами между ключиц крест.
— О-о-о-о!!! — завыл на одной ноте Пангариджа, и всех, кто стоял в зале, накрыла удушливая раскаленная вонь, но и сама крылатая фигура задрожала и вдруг исчезла, только хлопанье крыльев раздалось где-то за арками галереи. И все кончилось.
— Все, — прошептал Кай и потерял сознание.
