Глава 19
АЛМАЗЫ И ЗВЕЗДЫ

Мерана шла за Кадсуане, едва не наступая ей на пятки. На языке у нее вертелась добрая сотня вопросов, но Кадсуане нельзя просто так взять и дернуть за рукав. Она сама решала, чем ей заниматься и когда. Анноура тоже молчала, и они, следуя за Кадсуане, плелись по коридорам дворца, спускались по лестницам, вначале из полированного мрамора, потом из простого темного камня. В какой-то момент они с Анноурой обменялись взглядами, и у Мераны заныло сердце. Она почти не знала эту женщину. Анноура напустила на себя суровый вид, который больше подошел бы девушке, вызванной к Наставнице Послушниц, – чтобы таким образом придать себе смелости. Они – не послушницы. Они – не дети. Мерана открыла рот... и закрыла. Ею владел страх перед покачивающимся впереди украшенным полумесяцами, звездами и птицами седым пучком. Кадсуане была... Кадсуане.

Мерана встречалась с ней прежде, точнее, слышала о ней, когда была послушницей. Все сестры из разных Айя, приходившие взглянуть на эту женщину, испытывали благоговейный страх, который им не удавалось скрыть. Когда-то именно Кадсуане Меледрин была тем стандартом, в соответствии с которым оценивалась каждая новая послушница. До появления Илэйн Траканд никто из пришедших в Белую Башню за время жизни Мераны не соответствовал этому стандарту, а уж тем более не превосходил его. Как считали почти все, на протяжении тысячи лет среди Айз Седай не было подобных Кадсуане. Отказ принять на себя обязанности Восседающей был делом неслыханным, и все же говорили, что она отказывалась от этого звания по меньшей мере дважды. Рассказывали также, что она презрительно отвергла предложение стать главой Зеленой Айя. И еще было известно, что однажды она на десять лет вообще исчезла из Башни, потому что Совет вознамерился сделать ее Амерлин. Кадсуане вообще никогда не задерживалась в Тар Валоне больше чем на день без крайней необходимости. Однако слухи о ней и ее приключениях доходили до Башни, заставляя сестер открывать от изумления рты, а тех, кто только мечтал о шали, потрясенно вздрагивать. Еще немного – и она сделается для Айз Седай легендой. А может, она уже стала ею.

Мерана носила на плечах шаль уже более двадцати пяти лет, когда Кадсуане объявила, что удаляется от мира. Уже тогда волосы Кадсуане совсем поседели, и по прошествии еще двадцати пяти лет, когда разразилась Айильская Война, все считали ее давно умершей, но уже через три месяца сражений она появилась вновь вместе с двумя Стражами, из которых песок сыпался, хотя они все еще были крепки, как железо. Рассказывали, что у Кадсуане за все эти годы было больше Стражей, чем у большинства сестер туфель. После отступления айильцев от Тар Валона она снова отошла от дел, но поговаривали, и даже наполовину серьезно, что Кадсуане не умрет до тех пор, пока в мире жива хоть искорка приключений.

Но это, конечно, чепуха, которую так любят повторять послушницы, сердито напомнила себе Мерана. Даже мы смертны. Тем не менее Кадсуане оставалась все той же Кадсуане. И не объявись она в городе после того, как захватили ал’Тора, солнце наверняка бы не зашло. Мерана машинально подняла руки, чтобы поправить шаль, и тут только вспомнила, что оставила ее на вешалке в своей комнате. Нелепо. Она и без шали помнила, кто она такая. Если бы только не Кадсуане...

Пара Хранительниц Мудрости, стоявших на перекрестке коридоров, сверлили Айз Седай взглядами, пока те проходили мимо, – холодные тусклые глаза на окаменевших лицах под темными косынками. Эдарра и Лейн. Обе умели направлять и были в этом не слабы; они достигли бы больших успехов, если бы в юности пришли в Тар Валон. Кадсуане прошествовала мимо, казалось, не обратив ни малейшего внимания на неодобрительные взгляды дикарок. Анноура заметила эти взгляды, нахмурилась и что-то забормотала; тонкие косички закачались, когда она тряхнула головой. Мерана старалась не отрывать глаз от плит пола.

Безусловно, именно ей придется заниматься этим – объяснять Кадсуане, какого... какого компромисса удалось достигнуть с Хранительницами Мудрости прошлой ночью, до того как Мерану и всех остальных доставили во дворец. Анноура ничего не знала об этом – она не принимала участия в переговорах, – но Мерана еще не окончательно утратила надежду на неожиданное появление Рафелы, Верин или кого-либо еще, на кого можно будет взвалить эту обязанность. В известном смысле это действительно компромисс, и, возможно, лучший, какого можно было ожидать в сложившихся обстоятельствах, и все-таки Мерана вовсе не была уверена, что Кадсуане именно так расценит случившееся. Ей очень хотелось, чтобы не на ее долю выпало убеждать в этом Кадсуане. Лучше уж целый месяц разливать чай этим проклятым мужчинам. Мерана жалела, что так распустила язык с молодым ал’Тором. Понимание того, зачем он заставил ее разливать чай, не уменьшало огорчения при мысли о том, что она лишилась возможности извлечь из этого положения все возможные преимущества. Мерана предпочитала думать, что ее втянуло в водоворот Узора из-за близости к та’верену, ей не хотелось признавать, что глаза молодого человека, похожие на серо-голубые полированные драгоценные камни, напугали ее, заставив распустить язык, но, как бы то ни было, все ее преимущества свелись к тому, что она подавала ему поднос. Она хотела...

Мало ли чего она хотела! Она же не ребенок. Ей много раз приходилось вести переговоры и в большинстве случаев удавалось добиться желаемого. Мерана способствовала прекращению трех войн и помешала началу почти двух десятков их, не раз встречалась лицом к лицу с королями, королевами, генералами и умела заставить их по-новому взглянуть на ситуацию. И все же... Она пообещала себе, что у нее не вырвется ни единого слова жалобы, сколько бы раз этот человек ни заставлял ее изображать служанку, если только за ней не будет подсматривать Сеонид, или Масури, или Фаэлдрин, или кто-нибудь еще. О Свет! Если бы она могла закрыть глаза и, снова открыв их, обнаружить, что все происшедшее с тех пор, как она покинула Салидар, было дурным сном!

Удивительно, но Кадсуане привела их прямо в расположенную глубоко в недрах дворца маленькую комнату, которую занимали Бера и Кируна. Комнату для слуг. Узкое окно, пробитое высоко в стене и тем не менее оказавшееся на одном уровне с каменной мостовой двора, пропускало мало света, и помещение выглядело мрачновато. Плащи, седельные сумы и несколько платьев свисали с деревянных крюков, вбитых в потрескавшиеся оштукатуренные желтые стены. Голый деревянный пол был весь в выбоинах, хотя чувствовалось, что их пытались заровнять. Крошечный покарябанный круглый столик стоял в одном углу и такой же обшарпанный умывальник с потрескавшимися тазом и кувшином – в другом. Постель. Она выглядела ненамного уже той, которую Меране приходилось делить с Сеонид и Масури, через две двери отсюда. Эта комната была больше, может, на шаг в длину и в ширину, но она не предназначалась для троих. Койрен и остальные, кого держали в палатках айильцев как пленниц, вероятно, и то жили в лучших условиях.

Бера и Кируна отсутствовали, зато тут была Дайгиан, полная бледная женщина, носившая в длинных черных волосах тонкую серебряную цепочку с круглым лунным камнем, который свисал посреди лба. На корсаже ее темного кайриэнского платья были четыре цветные нашивки, а юбка имела белые вставки, показывающие, из какой она Айя. Младшая дочь одного из мелких Домов, она всегда чем-то напоминала Меране зобастого голубя. Как только появилась Кадсуане, Дайгиан выжидательно вытянулась на цыпочках.

В комнате был лишь один стул – чуть побольше табуретки, разве что со спинкой. Кадсуане со вздохом опустилась на него. – Чаю, пожалуйста. Два глотка того, чем угощал меня этот мальчик, и мой язык превратился бы в подошву.

Свечение саидар, не очень сильное, тут же окружило Дайгиан. Щербатый оловянный чайник поднялся со стола, и потоки Огня нагрели воду, в то время как Дайгиан открыла маленький, окованный медными полосками чайный ларчик.

Не имея выбора, куда сесть, Мерана устроилась на постели и расправила юбки, ерзая на комковатом матрасе и пытаясь привести в порядок мысли. Возможно, это будут самые важные переговоры из всех, которые она когда-либо вела. Через некоторое время к ней присоединилась Анноура, усевшаяся на краешке матраса.

– Судя по тому, что ты здесь, Мерана, – отрывисто сказала Кадсуане, – можно сделать вывод, что слухи, будто этот мальчик покорился Элайде, лживы. Не смотри так удивленно, дитя мое. Или ты думаешь, что мне неизвестно о твоих... связях? – Она произнесла это слово таким тоном, что оно прозвучало почти как грязная солдатская брань. – А ты, Анноура?

– Я здесь только как советница Берелейн, хотя, по правде говоря, она не слишком прислушивается к моим советам, потому что любит во всем первенствовать. – Тарабонка высоко держала голову и говорила уверенным тоном. Хотя, как обычно, когда ей бывало не по себе, потирала одним большим пальцем другой. Вряд ли она смогла бы достичь успехов в переговорах, имея такую привычку; смысл этого жеста легко разгадает любой внимательный наблюдатель. – Что касается остального, – осторожно подбирая слова, продолжала Анноура, – я пока не пришла к окончательному решению.

– Мудрый подход, – пробормотала Кадсуане, не сводя взгляда с Мераны. – Складывается впечатление, что в последние годы большинство сестер вообще забыли, что такое разум и осторожность. Были времена, когда Айз Седай принимали решения, лишь спокойно взвесив все обстоятельства и не забывая прежде всего о благополучии Башни. Только вспомни, Анноура, чем для этой девочки Санчей закончилось вмешательство в дела ал’Тора. Если ходить рядом с кузнечным горном, можно очень сильно обжечься.

Мерана вскинула подбородок и завертела головой, чтобы избавиться от ощущения, будто ей трудно дышать, но тут же прекратила – до нее дошло, что она делает. Эта женщина ничуть не выше ее по положению. Хотя не совсем так, если вдуматься. Просто Кадсуане была сама по себе значительнее любой другой сестры.

– Если мне будет позволено спросить... – слишком робко начала Мерана, но начинать снова было бы еще хуже. – Какие у тебя намерения, Кадсуане? – Мерана изо всех сил старалась сохранить достоинство. – Очевидно... ты до самого последнего времени... держалась в стороне. Почему ты решила... явиться к ал’Тору... в это необычное время? Ты вела себя... с ним... не очень-то тактично.

– Ты могла с таким же успехом дать ему пощечину, – вмешалась Анноура, и Мерана покраснела. Из них двоих Анноуре, похоже, было значительно труднее разговаривать с Кадсуане, но она по крайней мере не спотыкалась на каждом слове.

Кадсуане с видом сожаления покачала головой:

– Если хочешь посмотреть, на что способен мужчина, поступи так, как он не ожидает. Полагаю, этот мальчик отлит из прочного металла, но с ним, должно быть, очень и очень нелегко. – Сложив пальцы рук домиком, она задумчиво смотрела сквозь них на стену. – В нем бушует ярость, способная спалить мир, и он еле-еле удерживает ее, на самой грани. Стоит легонько подтолкнуть его, и это равновесие нарушится... Паф! Боюсь, ал’Тор пока еще не так силен, как Логайн Аблар или Мазрим Таим, но с ним во сто крат труднее.

Когда Мерана услышала эти три имени, поставленные в один ряд, у нее язык прилип к гортани.

– Ты видела обоих, и Логайна, и Таима? – изумленно спросила Анноура. – Таим – сторонник ал’Тора, так я слышала.

Мерана с трудом подавила вздох облегчения. Слухи о произошедшем у Колодцев Дюмай, должно быть, еще не успели распространиться. Хотя это вопрос нескольких дней, конечно.

– У меня тоже есть уши, так что слухи и до меня доходят, Анноура, – резко сказала Кадсуане. – Хотя мне не раз хотелось, чтобы их не было – ни Логайна, ни Таима. Все мои труды пошли прахом, придется переделывать. Остальные тоже хороши, но тут я принимала непосредственное участие. И потом есть еще эти в черных мундирах, Аша’маны.

Взяв у Дайгиан чашку, Кадсуане тепло улыбнулась ей и пробормотала слова благодарности. Круглощекая Белая сестра, казалось, готова была сделать реверанс, но лишь вернулась в свой угол и сложила руки. Она пробыла в послушницах, а затем в Принятых дольше, чем кто-либо на памяти ныне живущих; ей едва позволили остаться в Башне, и она заработала свое кольцо ногтями, которыми скребла котлы, а шаль – угодливостью. Дайгиан всегда держалась униженно с другими сестрами.

Вдыхая поднимающийся над чашкой пар, Кадсуане продолжила неожиданно непринужденным, дружеским тоном:

– Именно Логайн, армия которого подступила почти к моему порогу, отвлек меня от моих роз. Уф! Даже драка на овечьей ярмарке могла соблазнить меня бросить эти проклятые Светом растения. Суть в том, что если ты способна использовать Силу, но делаешь что-то, не прибегая к ней, и к тому же это что-то состоит в выращивании цветов, у которых по десять тысяч колючек на каждом стебле... Уф! Я даже начала подумывать о том, чтобы дать клятву Охотницы, если бы Совет Девяти позволил. Ладно. Это были прекрасные несколько месяцев – погоня за Логайном, но как только его поймали, доставка его в Тар Валон привлекала меня не больше, чем эти самые розы. Я постранствовала немножко, чтобы посмотреть, не подвернется ли кто-нибудь, может, новый Страж, хотя, полагаю, сколь они ни хороши, мне поздновато иметь дело с мужчиной. Потом я услышала о Таиме и со всей возможной быстротой отправилась в Салдэйю. Ничто так не волнует, как мужчина, способный направлять Силу. – Внезапно взгляд ее, казалось, застыл, и голос зазвучал ему под стать. – Участвовал ли кто-то из вас в этой... низости... сразу после Айильской Войны?

Не чувствуя за собой никакой вины, Мерана тем не менее вздрогнула и смутилась. В осуждающем взгляде Кадсуане ей померещились плаха и топор палача.

– Какая низость? Не понимаю, о чем ты говоришь.

Обвиняющий взгляд теперь был устремлен на Анноуру, и та чуть не упала на постель.

– Айильская Война? – задыхаясь, пролепетала она, изо всех сил пытаясь взять себя в руки. – После ее окончания я потратила годы, добиваясь того, чтобы так называемое Великое Соглашение не осталось только громким названием.

Мерана с интересом взглянула на Анноуру. Очень многие сестры из Серой Айя после войны сновали из столицы в столицу в бесплодных усилиях сохранить союз, который был создан против Айил, но ей никогда не приходило в голову, что Анноура – одна из них. Если это так, она и впрямь должна уметь вести переговоры.

– Я делала то же самое, – сказала Мерана. Достоинство. После того как она вслед за ал’Тором покинула Кэймлин, от ее достоинства осталось не так уж много. Несколько уцелевших клочков его слишком ценны, и их нельзя потерять. Она заставила себя говорить спокойно и решительно: – Какую низость ты имеешь в виду, Кадсуане?

Седовласая женщина в своей обычной манере просто отмахнулась от ее вопроса, будто вовсе и не произносила этого слова – «низость».

У Мераны мелькнула мысль, в своем ли уме Кадсуане. Мерана никогда не слышала, чтобы сестры сходили с ума, но большинство Айз Седай, которые в конце жизни удалялись в уединение, держались подальше от бурных приключений и мирских дел, тем более таких, с которыми не каждой сестре и сталкиваться-то доводилось. Как правило, они вообще держались подальше от всех. Кто знает, что случалось с ними незадолго до конца? Однако один-единственный взгляд в ясные, спокойные глаза напротив, устремленные на нее поверх чашки с чаем, заставил ее тут же выбросить из головы эту идею. О какой бы низости двадцатилетней давности ни шла речь – если она вообще имела место, – несомненно, не она заставила мир свернуть с пути в сторону тех раздоров, которые раздирали его сейчас. И Кадсуане все еще не ответила на вопросы, которые ей задавали раньше. Каковы ее намерения? И почему именно сейчас?

Однако, прежде чем Мерана успела повторить свои вопросы, дверь распахнулась, и вошли Бера с Кируной. За их спинами маячила Кореле Ховиан, худенькая, как мальчишка, Желтая сестра с густыми черными бровями и пышными волосами цвета воронова крыла, которые придавали ее облику что-то дикое, хотя она всегда одевалась с большим изяществом, будто собиралась на танцы, – рукава, корсаж и бока юбок украшала богатая вышивка. В комнате сразу стало очень тесно. Кореле редко что забавляло, но сейчас она широко улыбалась, почти смеялась. Глаза Кируны сверкали, на лице застыло холодное высокомерие, а Бера так и полыхала от злости – губы сжаты, лоб наморщен. Так было до тех пор, пока они не увидели Кадсуане. Для них, полагала Мерана, это было все равно что для нее самой столкнуться лицом к лицу с Алинд Дифелле, или Севланой Месей, или даже Мабриам эн Ширинд. Они вытаращили глаза, у Кируны отвисла челюсть.

– Я думала, ты умерла, – с придыханием проговорила Бера.

Кадсуане сердито фыркнула:

– Мне уже надоело это слышать. Следующая дуреха, от которой я услышу эти слова, будет неделю визжать.

Анноура принялась внимательно изучать носки своих туфель.

– Ни за что не догадаетесь, где я обнаружила эту парочку, – сказала Кореле, произнося слова быстро, с мурандийским акцентом. Она легонько постукивала себя по вздернутому носу, как делала всегда, когда собиралась рассказать о какой-нибудь шутке или о чем-то забавном, свидетельницей чего оказалась. Красные пятна вспыхнули на щеках Беры, у Кируны пылало все лицо. – Бера кротко, словно мышка, сидела под бдительным надзором полудюжины этих айильских дичков, которые нагло заявили мне – как вам это понравится? – что она не может пойти со мной до тех пор, пока Сорилея... Ох, теперь эта старая карга точно будет являться мне в ночных кошмарах... Я, значит, не могу забрать с собой Беру, пока Сорилея не закончит личную беседу с другой ученицей. Нашей дорогой Кируной, прошу любить и жаловать.

Это были уже не просто пятна на щеках. Кируна и Бера покраснели до корней волос, их взгляды заметались, избегая встречи с другими. Даже Дайгиан изумленно вытаращилась на них.

Прекрасная, дивная волна облегчения затопила Мерану. Ей не придется объяснять Кадсуане, как именно Хранительницы Мудрости истолковали этот дикий приказ ал’Тора – чтобы сестры повиновались им. Никакими ученицами они, конечно, не были; ни о каких уроках никто и не заикался. Чему могли все эти дички, эти дикарки, даже насильно научить Айз Седай? Дело всего лишь в том, что Хранительницам Мудрости хотелось знать, какими способностями обладает каждая из них. Всего лишь? И Бера, и Кируна могли подтвердить, что ал’Тор рассмеялся – рассмеялся! – и сказал, что он не видит тут разницы и надеется, что они будут послушными ученицами. Невозможно чувствовать себя хорошо с согнутой шеей, и меньше всех на это способна Кируна.

Однако Кадсуане ничего не потребовалось объяснять.

– Я предполагала, что дела у вас идут неважно, – сухо сказала она, – но чтобы докатиться до такого дерьма... Позвольте мне называть вещи своими именами. Вы, дети мои, взбунтовались против законно избранной Амерлин, а потом так или иначе связались с этим мальчишкой ал’Тором, неудивительно, что вы ходите на цыпочках не только перед этими айилками, но и перед ним самим. – В ворчливом тоне Кадсуане звучало такое отвращение, точно она съела какую-то тухлятину. Покачав головой, она заглянула в свою чашку и снова перевела взгляд на пришедших. – Ну, что полагается изменницам? Совет может продержать вас на коленях до самой Тармон Гай’дон, а то и просто снять головы с плеч. А что с теми, которые в айильском лагере? Все они, я полагаю, сохранили преданность Элайде. Они тоже... стали... ученицами? Ближе первого ряда палаток никого не подпускают. Эти айильцы, похоже, не жалуют Айз Седай.

– Не знаю, Кадсуане. – Лицо Кируны так пылало, что казалось, вот-вот вспыхнет. – Нас держали отдельно.

Глаза Мераны широко распахнулись. Никогда прежде ей не доводилось слышать, чтобы голос Кируны звучал почтительно. Бера глубоко вздохнула и подтянулась, будто готовясь к выполнению неприятной задачи:

– Элайда не...

– Элайда честолюбива сверх всякой меры, почти в той же степени, в какой я лишена этого, – прервала Беру Кадсуане, наклонившись вперед так неожиданно, что и Мерана, и Анноура отшатнулись, хотя она смотрела не на них. – И она может быть фатально несдержанной, но она все еще на Престоле Амерлин, избранная Советом Башни в полном соответствии с ее законом.

– Если Элайда законная Амерлин, почему ты не выполнила ее приказание вернуться в Башню? – Догадаться о том, что Бера вне себя, можно было лишь по рукам, противоестественно неподвижно повисшим вдоль тела. Только титаническое усилие, которое требовалось для того, чтобы все время не теребить и не разглаживать юбки, могло сделать ее руки настолько неподвижными.

– Выходит, хотя бы у одной из вас есть характер, – мягко рассмеялась Кадсуане, но в глазах у нее не было и тени веселья. – Садитесь. У меня накопилось множество вопросов.

Мерана и Анноура поднялись, чтобы предложить свои места на постели, но Кируна стояла, с тревогой глядя на Кадсуане, а Бера не отрывала взгляда от подруги; потом обе покачали головами. Кореле округлила голубые глаза и по какой-то непонятной причине снова усмехнулась, но Кадсуане, казалось, их отказ ничуть не обеспокоил.

– Половина слухов, которые дошли до меня, – сказала она, – о том, что Отрекшиеся освободились. Этому вряд ли можно удивляться, учитывая все остальное, но я хотела бы знать, есть у вас какие-либо свидетельства за или против.

Как никогда прежде, Мерана очень охотно осталась сидеть; как никогда прежде, она понимала теперь, что чувствует белье под вальком прачки. Кадсуане продолжала задавать свои вопросы, перепрыгивая с одного на другое, так что невозможно было догадаться, о чем будет следующий. Кореле держала язык за зубами, лишь время от времени посмеиваясь или покачивая головой, Дайгиан, конечно же, не позволяла себе и этого. Больше всех досталось Меране, Бере и Кируне, но и Анноуре, конечно, пришлось несладко. Стоило советнице Берелейн расслабиться, полагая, что она уже свободна, как Кадсуане опять насаживала ее на вертел.

Эта женщина хотела знать все. Насколько велика власть этого мальчишки ал’Тора над айильцами и зачем Госпожа Волн Морского Народа встала на якорь на реке? На самом ли деле погибла Морейн, и действительно ли этот мальчишка вновь открыл талант Перемещения, и затащила ли уже Берелейн его к себе в постель или только собирается? Как Кадсуане воспринимала ответы? Понять это было невозможно, за исключением момента, когда она узнала о том, что Аланна связала ал’Тора узами, и о том, как это произошло. Губы у нее сжались в ниточку, она хмуро уставилась в окно, но в то время, как на лицах остальных отразилось явное отвращение, Меране показалось, что Кадсуане обдумывает, не взять ли еще одного Стража ей самой.

На многие из ее вопросов никто просто не мог ответить, что, однако, не умерило ее аппетита; она буквально выдирала из человека те клочки и крупицы знания, о присутствии которых в своей памяти тот зачастую даже не догадывался. Они ухитрились кое-что скрыть, в основном то, о чем и следовало умолчать, тем не менее благодаря настойчивому допросу наружу выплыли некоторые удивительные вещи, весьма удивительные. Анноура, например, как оказалось, получала от Берелейн подробные письма начиная почти с того самого дня, как Первая ускакала на север. Кадсуане требовала все новых ответов, но никто их не знал, и это начало беспокоить Мерану. Она видела, как на лицах все чаще появляется загнанное, обиженное, виноватое выражение, и очень хотела бы знать, выглядит ли точно так же ее собственное лицо.

– Кадсуане! – Мерана должна была попробовать еще раз. – Кадсуане, почему ты появилась здесь именно сейчас?

На мгновение немигающий взгляд той встретился с ее взглядом, а затем Кадсуане вновь обратила внимание на Беру и Кируну.

– Значит, они ухитрились выкрасть его прямо из дворца, – промолвила седовласая женщина, протягивая Дайгиан пустую чашку, чтобы та наполнила ее.

Никому другому чаю не было предложено. По выражению лица и тону Кадсуане настолько ничего нельзя было понять, что Меране захотелось рвать на себе волосы. Ал’Тор был бы не в восторге, узнай он, что Кируна проговорилась о похищении, пусть даже неумышленно; Кадсуане использовала любую оговорку, чтобы вытянуть то, что стояло за случайно оброненными словами. Хорошо еще, что не выплыло наружу в деталях, как с ним обращались. За это он уж точно не погладил бы их по головке. Мерана возблагодарила Свет за то, что Кадсуане не способна долго задерживаться на одном предмете.

– Вы уверены, что это был Таим? И уверены, что эти, в черных мундирах, не просто прискакали на конях?

Бера отвечала неохотно, Кируна – с мрачным видом. Уверены настолько, насколько это вообще возможно; ни одна из них не видела появления или исчезновения Аша’манов, а... проем... через который они проникли сюда, мог создать и ал’Тор. Такой ответ, конечно, не удовлетворил Кадсуане.

– Пошевелите мозгами! Вы уже не глупые девчонки! По крайней мере не должны ими быть. Уф! Вы должны все подмечать.

Мерана почувствовала себя больной. Она и все остальные потратили полночи, споря о том, как следует понимать данную ими клятву. И пришли к решению, что она означает точно то, что они сказали, – и исполнить ее придется, не увиливая. По крайней мере даже Кируна признала, что они должны защищать, поддерживать ал’Тора и повиноваться ему и что оставаться в стороне от происходящего ни в коей мере не допустимо. Никого не беспокоило, как на такое решение отреагировала бы Элайда и преданные ей сестры. По крайней мере никто даже не заговорил об этом. Что само по себе в высшей степени удивительно. Но Мерана очень хотела бы знать, отдают ли себе Бера и Кируна отчет в том, что понимала она. Может статься, что им придется вступить в противоборство с этой живой легендой, всем им, кроме, пожалуй, Кореле и Дайгиан, которые, похоже, уже сделали свой выбор в пользу Кадсуане. Хуже того... Взгляд Кадсуане на мгновение остановился на Меране, не давая ничего и требуя всего... И Мерана была уверена, что и Кадсуане тоже прекрасно все понимает.

Спеша по дворцовым коридорам, Мин даже не обратила внимания на приветствия знакомых Дев, просто почти пробежала мимо них, не сказав ни единого слова в ответ, ничуть не беспокоясь о том, что им это может показаться оскорбительным. Бежать в туфлях на каблуках было нелегко. На какие только глупости не идут женщины ради мужчин! И ведь Ранд вовсе не просил ее носить эти туфли, но она когда-то давным-давно появилась в них при нем и заметила, что он улыбнулся. Они понравились ему. Свет, до туфель ли ей сейчас! Ни в коем случае не следовало заходить в комнаты Колавир. Вздрагивая, глотая невыплаканные слезы, девушка припустила еще быстрее.

Как обычно, у высоких дверей с изображением позолоченного восходящего солнца сидели на корточках Девы. Шуфа лежали у них на плечах, а копья – поперек колен, но это не означало, что они не в полной боевой готовности. Они всегда оставались леопардами, настороженно ждущими, не понадобится ли кого-то убить. Обычно вид Дев смущал Мин, несмотря на то что они вели себя вполне дружелюбно. Сейчас она не взволновалась бы, даже подними они вуали.

– Он в плохом настроении, – предостерегла Риаллин, однако не пошевелилась, чтобы остановить девушку. Мин была одной из немногих, кому позволялось входить к Ранду без доклада. Она одернула куртку и изо всех сил постаралась взять себя в руки. Она и сама толком не знала, зачем пришла. Если не считать того, что только рядом с Рандом она чувствовала себя теперь в безопасности. Чтоб он сгорел! Прежде она не нуждалась ни в ком, чтобы чувствовать себя в безопасности.

Девушка вошла в комнату и остановилась, пораженная; машинально толкнула дверь и закрыла ее за собой. Казалось, тут недавно произошло побоище. Несколько мерцающих осколков еще каким-то чудом держались в рамах зеркал, но большая часть их валялась на полу. Помост перевернут набок, от трона, который прежде стоял на нем, осталась лишь груда позолоченных щепок, лежащая у стены, о которую он разбился. Один из стоячих светильников из крепкого позолоченного железа был закручен петлей. Ранд сидел в маленьком кресле – без куртки, руки свободно свисают, голова откинута назад, взгляд устремлен в потолок. Или в пространство. Вокруг него плясали образы, мерцала и время от времени ослепительно вспыхивала разноцветная аура; в этом он походил на Айз Седай. Мин не нужны были никакие Иллюминаторы, если поблизости находились Ранд или Айз Седай. Он остался недвижим даже тогда, когда она зашагала в его сторону. Казалось, он вообще не замечал ее. Осколки зеркал хрустели у нее под ногами. Похоже, у него и впрямь плохое настроение.

Однако, несмотря ни на что, страха Мин не испытывала. Страха перед ним; невозможно даже вообразить, чтобы Ранд причинил ей какой бы то ни было вред. Из-за того, что он был в таком состоянии, воспоминания о виденном в комнате Колавир почти выскочили у нее из головы. Прошло уже много времени с тех пор, как она примирилась с тем, что ее любовь безнадежна. Все остальное не имело значения – ни то, что по происхождению он простой деревенский парень, ни то, что он моложе ее, ни то, кем или чем он был, ни то, что он обречен на безумие, если не погибнет прежде. Я даже согласна делить его с другими женщинами, подумала Мин, осознавая, насколько сильно захвачена своим чувством, если способна лгать даже самой себе. Со всем этим ей пришлось смириться, как и с тем, что в какой-то степени он принадлежал Илэйн и Авиенде – айилке, с которой она до сих пор не встречалась. Чего нельзя изменить, то надо просто принять, так всегда говорила тетя Джан. Особенно если дело дошло до полного размягчения мозгов. О Свет, она всегда так гордилась своим благоразумием!

Мин остановилась рядом с одним из кресел, в спинку которого был воткнут Драконов скипетр – с такой силой, что острие выступало наружу почти на ширину ладони. Она любила мужчину, который об этом даже не знал, а если бы узнал, тут же отослал бы ее прочь. Мужчину, который – она не сомневалась – тоже любил ее. И Илэйн, и эту Авиенду; впрочем, об этом нет смысла думать. Чего нельзя изменить... Он любил ее, хотя и отказывался это признавать. Неужели он думает, что, раз безумный Льюс Тэрин Теламон убил женщину, которую любил, такая же судьба уготована и ему?

– Я рад, что ты пришла, – неожиданно произнес Ранд, все еще глядя в потолок. – Я сидел здесь один. Один. – Он издал горький смешок. – Герид Фил умер.

– Нет, – прошептала Мин, – только не этот славный маленький старичок. – У нее защипало в глазах.

– Его разорвали на части. – Голос Ранда звучал так устало. Так... безжизненно. – Идриен упала в обморок, когда нашла его. Она пролежала без сознания полночи и плохо соображала, даже когда наконец поднялась. Одна из женщин в школе дала ей что-то, чтобы она смогла уснуть. Из-за этого у нее все перепуталось в голове. Добравшись до меня, она снова залилась слезами и... Это кто-то из Отродий Тьмы. Кто еще мог оторвать человеку руки и ноги? – Не поднимая головы, Ранд стукнул кулаком по ручке кресла с такой силой, что дерево застонало. – Но почему? Почему его убили? Что такого важного он мог рассказать мне?

Мин изо всех сил старалась выкинуть из головы страшную картину, возникшую перед ее внутренним взором. Действительно пыталась. Мастер Фил был философом. Они с Рандом обсуждали все на свете, начиная от смысла отдельных частей Пророчеств о Драконе и заканчивая природой отверзшейся в узилище Темного дыры. Он давал ей почитать книги, пленительные, зачаровывающие книги, в мир которых она с удовольствием погружалась, особенно когда переставала соображать, о чем они говорят. Он был философом. Никогда больше он не даст ей прочесть ни одной книги. Такой мягкий, добрый старичок, погруженный в мир мысли и пугавшийся, когда что-то извне вторгалось в этот мир. У нее до сих пор хранилась записка, которую он написал Ранду. Он говорил, что она хорошенькая, шутил, что она сводит его с ума. А теперь он мертв. О Свет, слишком много смертей вокруг!

– Я не должен был рассказывать тебе об этом.

Мин вздрогнула; она даже не слышала, как Ранд пересек комнату. Его пальцы гладили ее по щеке, вытирая слезы. Она плакала.

– Прости меня, Мин, – мягко проговорил Ранд. – Мое общество сейчас не слишком приятно. Из-за меня умер человек, а я способен лишь беспокоиться о том, с какой стати его убили.

Обхватив Ранда руками, Мин прижалась лицом к его груди. Она никак не могла остановить слезы. Она никак не могла остановить дрожь.

– Я зашла в комнаты Колавир. – Все вновь ожило в памяти. Пустая гостиная, ни одного слуги. Спальня. Она не хотела вспоминать, но теперь, когда уже заговорила, слова хлынули из нее потоком. – Я подумала: раз ты ссылаешь ее, может, есть способ избежать того, о чем говорили образы, которые я видела рядом с ней. – На Колавир было ее, наверно, самое красивое платье из темного мерцающего шелка с водопадом нежнейших соваррских кружев цвета старой резной кости. – Я подумала, что на этот раз все не должно быть точно так, как я видела. Ты же та’верен. Ты можешь изменить Узор. – На Колавир были также ожерелье и браслеты с изумрудами и огневиками, кольца с жемчужинами и рубинами, несомненно лучшие ее драгоценности, а в волосах – желтые алмазы, прекрасно имитирующие корону Кайриэна. Ее лицо... – Она находилась в своей спальне, висела на одном из столбов кровати – глаза выпучены, язык высунут, лицо раздулось, почернело. Пальцы ног над опрокинутой табуреткой.

Беспомощно рыдая, Мин повисла на Ранде. Он обнял ее – ласково, нежно.

– Ох, Мин, твой дар не приносит тебе никакой радости, одну боль. Если бы я мог взять на себя твою боль, Мин. Если бы я мог...

Постепенно она стала ощущать, что он тоже дрожит. О Свет, он так упорно старается казаться железным, таким, каким, по его понятиям, должен быть Возрожденный Дракон, но каждый раз, когда кто-то погибал из-за него, это словно убивало и его; смерть Колавир он скорее всего воспринял не менее болезненно, чем гибель Фила. Его сердце истекало кровью, когда все вокруг рушилось, хоть он и притворялся, что это не так.

– Поцелуй меня, – пробормотала Мин.

Ранд не двинулся, и она подняла на него взгляд. Он неуверенно заморгал, глядя на нее; глаза, только что казавшиеся серыми, поголубели, точно утреннее небо.

– Я не дразню тебя. – Сколько раз она дразнила его, сидя у него на коленях, называла овечьим пастухом, не осмеливаясь произнести его имя из опасения, что он услышит в ее голосе нежность? Он мирился с этим, думал, что она лишь дразнит его и тут же ускользнет, как только почувствует, что он и в самом деле взволнован. Ха! Тетя Джан и тетя Рана говорили, что нельзя целовать мужчину, если не собираешься за него замуж, но тетя Мирен, похоже, лучше разбиралась в подобных делах. Она говорила, не нужно целовать мужчину просто так, ничего не испытывая к нему, потому что они слишком влюбчивы. – Я вся заледенела внутри, овечий пастух. Колавир и мастер Фил... Согрей меня... Мне нужно... Пожалуйста...

Ранд очень медленно наклонил голову. Сначала это был братский поцелуй, пресный, как разбавленное водой молоко, утешающий, успокаивающий. Потом он стал совсем другим. Ничуть не успокаивающим. Резко выпрямившись, Ранд попытался вырваться из объятий Мин.

– Мин, я не могу. Не имею права...

Захватив прядь его волос, она притянула к себе его губы, и через некоторое время – очень недолгое – он перестал сопротивляться. Мин не была уверена, ее руки первыми начали рвать шнуровку у ворота его рубашки или наоборот, но в одном она не сомневалась ни капли. Если бы он даже сейчас попытался вырваться из ее объятий, она схватила бы одно из копий Риаллин, а может, и все лежавшие рядом, и просто заколола бы его.

Решительно шагая по коридорам Солнечного Дворца к выходу, Кадсуане изучала айильских дичков со всей внимательностью, которая была ей доступна, учитывая, что она не хотела делать это открыто. Кореле и Дайгиан молча следовали за ней; они уже достаточно хорошо изучили ее нрав, чтобы не досаждать ей своей болтовней, чего нельзя сказать о тех, кто останавливался несколько дней назад в маленьком дворце Арилин и кого она в конце концов выгнала вон. Множество дикарок, и каждая глядела на Айз Седай точно на недавно вычесанную от блох дворняжку, покрытую язвами и оставляющую грязные следы на новом ковре. Некоторые смотрели на Айз Седай с благоговением и обожанием, другие – со страхом и ненавистью, но никогда прежде Кадсуане не сталкивалась с презрением, даже со стороны Белоплащников. Тем не менее народ, породивший такое количество дичков, безусловно мог бы стать для Башни источником полноводного потока способных девушек.

Со временем так и будет, и пусть провалятся в Бездну Рока все обычаи, если потребуется. Но не сейчас. Этого мальчишку ал’Тора следует заинтриговать в достаточной степени, чтобы он позволил ей находиться рядом. Его душевное равновесие настолько хрупко, что достаточно слегка подталкивать его локтем, направляя в нужную сторону, и он даже не заметит этого. Только это сейчас по-настоящему важно, только этим и следует заниматься. Нужно сделать так, чтобы ничто не повлияло на него, не расстроило его планов, не подтолкнуло на неверный путь. Ничто.

Шестерка подобранных в масть серых, запряженная в блестящую черную карету, терпеливо дожидалась во дворе. Слуга бросился открыть дверцу, на которой чуть выше красной и зеленой полос были изображены две серебряные звезды, и поклонился трем Айз Седай, опустив лысую голову почти до колен. До сих пор Кадсуане не заметила в Солнечном Дворце никого в ливрее, за исключением тех, кто носил цвета Добрэйна. Ясное дело, слуги не знали, что им следует носить, и боялись ошибиться.

– Я шкуру содрала бы с Элайды, если бы только добралась до нее, – сказала Кадсуане, как только карета, накренившись, тронулась с места. – Это глупое дитя сделало мою задачу почти невыполнимой.

А потом она внезапно расхохоталась – Дайгиан изумленно вытаращилась на нее, не сумев сдержаться. Губы Кореле невольно растянулись в улыбке. Ни та ни другая ничего не понимали, а Кадсуане и не думала объяснить. Так было на протяжении всей ее жизни – лучший способ заинтересовать ее состоял в том, чтобы сказать, что поставленная задача невыполнима. Однако с тех пор, как она в последний раз столкнулась с задачей, которая на самом деле оказалась невыполнимой, прошло свыше двухсот семидесяти лет. Любой день сейчас мог стать для нее последним, но юный ал’Тор должен довести все, что положено, до конца.