ГЛАВА 23
А затем тьма сменилась просто темнотой — не черной, беспросветной, а серой, мглистой. И оказалось, что Ларссон не упал. Он прочно стоял на ногах, а его ноги стояли на чем-то твердом. На чем именно — разглядеть не мог; он и себя-то видел с трудом, лишь как более темные очертания рук, туловища и ног на фоне чуть более светлой темноты. И здесь он был не один такой — поодаль двигались тени, очень похожие на человеческие фигуры. В основном они были невысокие, как будто детские.
— Эй! — произнес Ларссон. — Где я? Что со мной?
Голос его прозвучал глухо и отрывисто, как будто мгла поглощала звуки, едва они рождались.
Тем не менее его услышали. Несколько фигур остановилось, а одна из них, что повыше остальных, направилась к нему. Она была тонкой и стройной — скорее всего, женской или девичьей. А ее голос, несмотря на глухоту и отрывистость, прозвучал довольно приятно:
— Ты поторопился, Свен Ларссон. Тебе здесь еще не место.
— Но где… — начал было он, но осекся. — Ты сказала «Свен Ларссон»? Ты знаешь, кто я?
— Да, знаю. Я вижу, кто ты. Это там, в земном мире, ты мог скрываться под личиной своего сына.
— Значит, я умер? — Как ни странно, это не вызвало у него особых эмоций. — Я в Преисподней?
— Оба твоих предположения неверны. Ты еще жив — вот почему я сказала, что тебе здесь не место. И это не Преисподняя.
— На Небеса тоже не похоже, — сказал Ларссон, оглядевшись по сторонам.
— И не Небеса, — подтвердила его собеседница. — Место, где мы находимся, называется Перекрестком миров или Предвечной Пустотой. Если не ошибаюсь, ты уже слышал о нем.
Да, Ларссон слышал. Чуть не проколовшись в беседе с Ривалом де Каэрденом на теме драконов, он обратился за информацией к Локи и восполнил этот пробел в своих знаниях. Правда, тот рассказал ему ровно столько, сколько знали другие колдуны, и ни на йоту больше. О том, что здесь водятся умершие, он и словом не обмолвился.
— Я представлял Перекресток миров совсем иначе, — произнес Ларссон. — Рассказывают о сизом тумане, а я вижу какую-то серую мглу и тени.
— Все зависит от восприятия. Кот-оборотень, пересекающий Предвечную Пустоту по древнему пути драконов, видит калейдоскоп разных Граней, а для его всадника-человека все сливается в сплошной сизый туман. Ты же пришел на Перекресток миров по стезе мертвых, хотя еще жив. Это место тебе чуждо, твой разум отвергает его. Потому ты и видишь лишь серую мглу и тени.
— А ты что видишь?
— Много всего. В частности, я вижу перед собой человека, которого любит моя дочь.
Ларссон вздрогнул и изумленно уставился на маячившую перед ним тень:
— Ты Визельда?! Мать Герти?
— Да, — подтвердила она. — Но сразу тебе скажу, что не знаю, как ты здесь очутился.
— Может, это дело рук Вышних? — предположил Ларссон.
— Исключено. Перекресток не подвластен ни Вышнему миру, ни Нижнему. Сюда попадают те, кто отверг и Небеса, и Преисподнюю. Такие, как я. Такие, как ты. Причем ты проявил завидное рвение и опередил даже собственную смерть.
— Один раз я уже умирал, — заметил Ларссон. — И попал в Нижний мир.
— Само собой. Тогда ты был просто дезертиром, сбежавшим от своих хозяев. Ты прятался от Преисподней, но она по-прежнему оставалась в тебе. Теперь же ты восстал против нее и одолел в себе Тьму, но так и не склонился к Свету.
— Понятно. А ты?
— Я стала черной ведьмой против собственной воли. Нижний мир подчинил меня, но не сломил, не завладел моей душой. Вместе с тем я прокляла Вышних, допустивших такую несправедливость. Я возненавидела Бога, сотворившего этот неправильный мир. А когда умирала, молилась только об одном: лучше небытие, чем ад или рай, которые мне одинаково отвратительны. В результате я оказалась здесь.
— Так ты умерла не сразу?
— О нет. — В приглушенном голосе Визельды проскользнули иронические нотки. — Циммерфельды больше привыкли размахивать пивными кружками, чем мечами. Они лишь смертельно ранили меня и сразу набросились на Черного Эмиссара. А я прожила еще пару минут и запросто могла их убить, но не стала этого делать. Они ведь ни в чем не виновны.
— А зачем ты вообще вызвала Эмиссара?
— Меня заставили. Я не могла противиться — ты сам понимаешь, каково это; ты тоже был черным магом.
— Да, понимаю.
— Все было подстроено специально для того, чтобы Циммерфельды разоблачили меня как ведьму и убили. А Герти, прежде чем попасть в школу, должна была до дна испить горькую чашу подозрений и преследований, обиды и унижения, что сделало бы ее озлобленной и податливой ко Злу. Так замышлял Велиал, но просчитался — мир все-таки не без добрых людей. Сначала князь Биллем вступился за нее, а потом появился Марк фон Гаршвиц и вернул ей веру в справедливость. Ну и ты, конечно, сыграл немаловажную роль. Любовь — лучшее лекарство от душевных травм. Именно поэтому, а не из-за твоих угроз забрать Герти из школы Гидеон Викторикс пытался убить тебя.
— А ты много знаешь! — удивленно произнес Ларссон.
— Отсюда, с Перекрестка, видно все происходящее на Гранях. Но, увы, ни на что повлиять мы не можем и остаемся лишь пассивными наблюдателями. Наше всеведение совершенно беспомощно.
Он растерянно покачал головой:
— Никогда прежде не слышал, что существует еще одно пристанище для мертвых душ.
— Об этом не знает никто из живущих. А Вышние и Нижние тщательно берегут эту тайну — ее разглашение им крайне невыгодно. Их вполне устраивает биполярная картина мироздания.
— Значит, Перекресток — третий, скрытый полюс?
— Нет, не полюс. Просто альтернатива выбору между Злом и Добром. Возможность другого выбора.
— Какого?
— Здесь выбор не ограничен какими-либо жесткими рамками. На Перекрестке каждый ищет свой особенный путь в Вечность, а когда находит — следует по нему. Но я еще не искала. Я не могу уйти, пока моя дочь в опасности. Хотя понимаю, что помочь ей не в силах.
— А что ей угрожает? — спросил Ларссон. — Что именно замыслил Велиал? И чего добиваются Вышние?
Визельда ответила не сразу. Ларссон не видел ее лица, но почему-то был уверен, что она внимательно смотрит ему в глаза.
— Странно, что ты спрашиваешь о Герти, а не о себе. Казалось бы, сейчас тебя должна больше волновать твоя собственная судьба.
— И волнует. Но скоро все и так решится — помимо моей и твоей воли. Если же мне посчастливится выжить, я хочу знать, как помочь Герти.
— Что ж, это делает тебе честь. — Визельда снова умолкла, и у Ларссона создалось впечатление, что она внимательно прислушивается к чему-то, неслышному ему. — Боюсь, все не так просто. Прежде всего, если ты вернешься в земной мир, то забудешь о Перекрестке и о нашем разговоре.
— А я могу не вернуться?
— Это решать тебе. Захочешь остаться — твое земное тело немедленно умрет, и ты обретешь здесь новую сущность. Но решение ты должен принять до того, как тебя попытаются привести в сознание. Иначе очнешься в плену у того маленького звереныша, Тары, и почти наверняка будешь принесен в жертву. Думаю, нет нужды объяснять, что за сим последует.
Ларссон содрогнулся. Жертвоприношение означало Преисподнюю и вечное проклятие. Недавно де Каэрден однозначно подтвердил это.
— Неужели у меня нет никаких шансов?
— Надежда есть всегда, — ответила Визельда. — Будущее не предопределено, оно зависит от человеческих поступков. В данном случае — от поступков одного конкретного человека. Вероятность, что ты останешься в живых, существует, но она очень мала.
Ларссон задумался. Мысль о Преисподней его ужасала, тем более теперь, когда он узнал, что существует реальная альтернатива Нижнему и Вышнему мирам. Он не знал, что его ждет на Перекрестке, и не был уверен, что ему это понравится, но, по словам Визельды, здесь каждый выбирает свой путь, а не принимает навязанный кем-то.
С другой стороны, Ларссон совсем не хотел умирать. Если есть шанс, он должен уцепиться за него. Не ради себя, а ради Герти. Если он уйдет сейчас, бросит ее на произвол судьбы, то всю оставшуюся вечность будет сожалеть об этом, проклинать себя за трусость и малодушие. Это ничем не лучше проклятия в Преисподней…
— А я точно ничего не вспомню?
— Мне подтвердили, — что ничего, — сказала Визельда. — А значит, не будешь раскаиваться в своем решении.
— И сколько мне осталось? Когда я очнусь?
— Минут через десять. Максимум через четверть часа.
— Я… — голос Ларссона сорвался, но он овладел собой и продолжил: — Я уже решил. Возвращаюсь в земной мир. Может быть, ненадолго… А пока есть время, расскажи все, что знаешь. На всякий случай — вдруг что-нибудь останется в памяти… Если, конечно, я выживу.
