Глава XIX
МАСКАРАД
Сначала раздалось негромкое, но уж больно знакомое бряцанье. Такое можно услышать, когда шпага, покачиваясь в кольцах перевязи, задевает то шпору — концом ножен, то заткнутый за пояс кинжал — эфесом.
Затем забухали по мостовой подбитые медными гвоздями башмаки.
И вот уже три фигуры в плащах и шляпах, надвинутых по самые носы, вывернулись из загустевшего сумрака. Целеустремленность, с которой троица шагала к обгоревшему остову «Лавки таинств и зелий магистров оккультных наук Эймара Гамона и Филиппе Сукко», не оставляла места иллюзиям относительно их намерений.
По ухваткам, по количеству железа, навешанного на каждого, да по манере одеваться эти припозднившиеся гуляки более всего напоминали лихих молодцев, что отирали стены в месте встречи с главарями Ночных ангелов. Сиречь наемных бандитов, мастеров тыкать шилом и пускать на мыло, готовых за пригоршню монет перерезать глотку хоть первому встречному-поперечному, а хоть и давнему знакомцу-собутыльнику. И все без малейшего зазрения совести. Тут ведь понимать надо, дело не в злобе да подлости, а в том, что на кону такая масть легла.
Сегодня ты, а завтра я — в аду все свидимся, друзья. Или как там у Джада?
Я почувствовал, как заныла в предчувствии ратного труда рука, изрезанная кинжалом иберрийского наемника. Кровь и пепел…
Само появление троицы меня ничуть не удивило: с Калешти и его дружков станется. Искренне удивило другое. Почему их пришло всего трое? На встрече, помнится, шпагами бряцал без малого десяток головорезов.
Где, черт возьми, уважение к Выродку, отдубасившему когда-то даже Эрлика Слотера?!
Впрочем, бретер бретеру рознь. Может эти умельцы из умельцев? Держались, по крайней мере, достаточно уверенно. Один тяжело ступал впереди, двое — чуть поодаль и по сторонам. Расстояние выверенное: случись надобность, никто никому не помешает плащ сбросить или шпагу выхватить.
Я подумал о пистолетах в подсумках и о том, что не проверял порох с самого утра. День сегодня выдался промозглый и сырой, а вечер и того хуже. Пороху в стволе ничего не сделается, а вот на полках мог и отсыреть. Пожалуй, слишком доверяться ручной артиллерии сейчас не стоит. Кроме того, у троицы оружие все еще оставалось в ножнах и за поясами, а хвататься за пистолеты первым — признавать, что испытываешь страх перед кучкой наемных шакалов.
Обычно я не миндальничаю и не встаю в красивые позы. Если чувствую, что перевес может быть не в мою сторону, бью первым, норовлю заехать промеж ног, а потом еще крепко поддаю по ребрам лежачим. И только опосля, оставшись на поле брани единственным, кто крепко стоит на своих двоих, позволяю себе какие-то сантименты. Намерения молодцев в шляпах и плащах, как уже было сказано, не вызывали сомнений, так что оснований размениваться на обычные для Ура ритуалы, когда сначала сцепятся словами и только потом шпагами, не имелось. И все же я предпочел занять выжидательную позицию, а не палить во все стороны. Сейчас важнее всего слова и сведения. Глядишь, прежде чем до свистопляски дойдет, кто и обронит случайное словцо, которое подскажет, кем посланы сии молодцы по мою душу.
Не доходя шагов пять, лидер тройки остановился и встал напротив меня, слегка покачиваясь на носках. Из-под низко надвинутой шляпы виднелись только подбородок и кончики пушистых усов, отпущенных на гейворийский манер. Его товарищи сделали еще по паре шагов, выстраиваясь в линию и занимая место по обе руки от предводителя. Ни один из них не мог тягаться со мной ростом, массой тела или длиной рук, но в синхронности и выверенности движений чувствовался опыт, какой можно заработать, только оставив после себя с дюжину трупов, не меньше…
— Доброго вечера, мессир! — слегка пришептывая, произнес первый из троицы и коснулся пальцами полей шляпы, — Прекрасная погода, не так ли?
Я только хмыкнул.
Шляпы любителей поздних моционов медленно задвигались из стороны в сторону. Одна размеренно качнулась вниз — кивок, другая задиристо задралась кверху, открывая мрачное скуластое лицо. Глаза скрывала полоска тени.
— Можно ли понимать ваше хмыканье как согласие, мессир?
Я снова промолчал, демонстративно глядя в сторону и, словно бы невзначай, распахнул плащ, демонстрируя, что оружия на мне хватит разогнать новый Бунт нежити. Если это и произвело впечатление, никто из троицы не показал виду.
— Ба! Наш друг обмолвился с вами о погоде из деликатности и приличия ради, мессир, — продолжал скуластый наемник с фальшивым возмущением в голосе. — А вы согласились с ним, хотя даже слепому очевидно — погодка-то дрянь. Выходит, вы лжец, сударь!
Нарываются на драку, даже не пытаясь придумать толковый предлог.
В Уре хватало бретеров, которые промышляли тем, что провоцировали вызовы на дуэль со стороны аристократов средней руки. Обычный исход подобной дуэли — дыра в груди, оставленная подлым ударом, или пропоротое кинжалом брюхо. Пока незадачливый ревнитель чести отдает ангелам (или чертям) душу, подельники «оскорбленного» ловко обирают его, присваивая деньги, драгоценности и оружие — иные не гнушались и одеждой, если не шибко испорчена, — и скрываются.
На языке улиц это называлось «кормиться со спеси».
Так что, с одной стороны, сцена, которая сейчас разворачивалась в Аптечном переулке, для Блистательного и Проклятого была не в новинку. А с другой — она выглядела странно. Ну, кто в здравом уме выберет такую здоровую да опасную добычу?
Люди, кормящиеся со спеси, потому и мастера своего ремесла, что тщательно прицениваются к жертвам. Во-первых, следят, чтобы овчинка стоила выделки. Какой смысл вызывать на дуэль голодранца, у которого ничего, кроме чести, за душой и нет? Во-вторых, тщательно соизмеряют силы, чтобы не зацепить вместо разряженного франта такого же битого волка, знающего, с какой стороны браться за шпагу, либо нобиля, сопровождаемого двумя-тремя наемниками из личной дружины, готовыми принять вызов вместо хозяина. В-третьих, скандал, ссора и последующий вызов всегда готовятся и обставляются с тщанием, какому могут позавидовать иные владельцы театров. Цель тут предельно проста: привлечь внимание определенного количества зевак. В случае если «дуэлянтов» сграбастает городская стража, прохожие засвидетельствуют: тут не просто человека зарезали, а вопрос чести решали. А в такие вопросы не имеет права вмешиваться даже король.
Свидетелей в столь поздний час на улице не наблюдалось. На богатую, а главное — легкую добычу я никак не тянул. Как раз наоборот, обычно одного моего вида хватало, чтобы вразумить самых свирепых душегубов. Неловко, знаете ли, нарываться на неприятности, когда у противника каждый кулак с твою голову, а сам ты ему едва достаешь до груди макушкой. Откуда же принесло вас, таких настырных?
Неужто мессир Калешти решил, что сболтнул больше, чем стоило, и теперь пытается исправить ситуацию? Но тогда почему всего трое? Даже если они мастера своего дела и стоят каждый двух, дело-то придется иметь с Выродком! Не в правилах Ночных ангелов недооценивать противника.
— Ложь недостойна человека, к которому обращаются «мессир»! — продолжал накручивать ситуацию скуластый.
Его товарищи возмущенно заурчали, закивали шляпами.
— Да ну? — Я слегка оскалился, — Интересно, были ли мессирами господа, платившее деньги вашим мамашам…
— Ага! Мессир, теперь вы точно не оставляете нам выбора.
— Кто послал вас, ряженые?
Вместо ответа все трое взялись за рукояти шпаг. Что ж, намерение выяснить, кто послал их по мою душу, стоит пока приберечь. Только не увлечься бы и обязательно оставить в живых хоть одного, чтобы потом было, кому вопросы задавать. Вздохнув и поморщившись, я потянулся левой рукой за дагой. Клинок Тора-Бесоборца уже покидал ножны с мрачным, размеренным «зззы-ык!».
Трое задир быстро распускали завязки плащей, чтобы те не сковывали в драке движения. Один отшвырнул плащ в сторону, вытащил из-за пояса кинжал и скопировал мою стойку. Его товарищи сноровисто и умело накручивали толстую, грубую материю своих плащей на руки, на манер щитов. Эти, видать, фехтуют в старом, классическом стиле.
В неспешных и уверенных движениях троицы чувствовался немалый опыт участия в подобного рода забавах — по всему, умелые бойцы. Драка обещала быть жестокой.
И недолгой.
Я быстро оглянулся, удостоверяясь, что сзади никто не подкрадывается. Мимоходом успел отметить: после первого же обмена ударами стоит начать маневрировать, смещаясь влево — тогда обугленные остатки лавки Гамона и Сукко прикроют спину и не дадут наемникам зайти в тыл.
К этому времени уже совсем стемнело. Вечерний сумрак переходил в ночь, и жала шпаг почти не отсвечивали в темноте.
В иных обстоятельствах я обрушился бы на троицу, рассыпая зуботычины и пинки, прежде чем они вытащат оружие. В грязной драке, когда тычут ножами, размахивают дубьем и принимают угрожающие позы, мой вес и огромная физическая сила позволяли свести на нет численное преимущество врагов. Но фехтовальный поединок — дело другое. Здесь проворство и мастерство запросто уравнивают разницу в габаритах. Более того, чем крупнее противник, тем легче в него попасть.
Памятуя об этом, я ежедневно (когда не охотился) проводил не меньше трех часов кряду в гимнастическом зале, упражняясь с лучшими мастерами фехтования Блистательного и Проклятого, каких только можно найти за деньги. Упорство и труд вознаграждаются — шпагой я владел отменно, но лучшим в сем ремесле, увы, никогда не был и едва ли стану. Крупные размеры, тяжелый костяк и мощная мускулатура, дающие преимущество в побоищах без правил и сантиментов, в искусстве фехтования оборачивались значительными недостатками. Мне не хватало ни легкости, ни гибкости, ни изящества, какие обнаруживал, орудуя клинком, к примеру, Джад Слотер, ловкий и подвижный, словно мальчик-танцор.
Такому громиле, как Сет Ублюдок Слотер, двуручный меч или эспадрон подошел бы куда больше, чем шпага. Беда в том, что пока будешь замахиваться тяжеленным мечом, умелый противник с легкой шпажонкой успеет провертеть в тебе пару-тройку дырок. Как говорится: «Ай! И прощай, голуба, прощай!»
Настороженно поводя клинками в воздухе, я снова подумал о пистолетах, на сей раз с легким раздражением. Пожалуй, не стоило чваниться и принимать их правила игры. У «громобоев» на двоих четыре ствола — хоть один бы, да выстрелил. А с двумя противниками управиться не в пример легче…
— Вы посмотрите, друзья! — с деланным смехом воскликнул один из троицы, в шляпе с узкими полями и тульей, украшенной рыжими перьями, — Боров орудует вертелом!
Шпага Тора-Бесоборца и впрямь недалеко от меча ушла — как раз под мою стать оружие. Тем не менее, прекрасный баланс клинка позволял мне обращаться с ним с известным проворством. Пробить мою защиту парой быстрых уколов не выйдет. Наемным убийцам придется попотеть, отрабатывая гонорар.
— Если это вертел, то, будьте покойны, я уж насажу на него трех каплунов! — прорычал я.
Прежде чем кто-то из бретеров успел найтись в ответ, я ринулся на них, угрожая шпагой и дагой ближайшему. Такой прыти они не ожидали. Застигнутый врасплох наемник успел выставить клинок вперед, но я отшвырнул его мощным батманом и тут же въехал в открывшееся брюхо острием кинжала. Бретер издал утробный возглас и отшатнулся, хватаясь руками за рану. Глаза его широко распахнулись, казалось, не столько от боли, сколько от изумления. Все произошло слишком быстро.
Не останавливаясь, я сделал вольт, полуоборот и рубанул шпагой второго, в шляпе с рыжими перьями. Тот поднял, было руку, обмотанную плащом, намереваясь отбить удар, но в последнее мгновение до него дошло: широкое, почти как у абордажной сабли, лезвие, направленное таким здоровенным детиной, перерубит и материю, и мышцы, и саму кость. Спасая конечность, бретер шатнулся назад, неловко зацепился каблуком за брусчатку и, не удержавшись на ногах, плюхнулся на задницу. Еще секунда — и я развалил бы ему голову надвое, но третий бретер, опомнившись, вихрем налетел на меня, осыпая ударами обоих клинков.
Металл залязгал, загудел, рассыпая ворохи искр. Рука у нового противника оказалась на удивление крепка. Он ловко парировал мои удары, пуская их по касательной, и сам норовил подобраться поближе, чтобы ткнуть кинжалом. Мы закружили друг против друга, прощупывая защиту быстрыми выпадами и финтами.
Хорош, черт подери!
Свалившийся наемник тем временем поднялся на ноги и подобрал оружие. Видя, что его товарищ держится достаточно уверенно, он первым делом кинулся не на подмогу, а проверить раненного в живот.
Торопясь использовать несколько секунд, отпущенных на схватку один на один, я перешел в атаку, круша оборону противника градом широких рубящих ударов. Поверьте, беспорядочно молотить шпагой — точно цепом по снопу — опасное дело. При каждом новом замахе корпус остается открытым для коварного выпада, а прямой колющий удар всегда быстрее бокового рубящего. Мой противник это прекрасно осознавал и не мог не воспользоваться случаем.
В какой-то момент его шпага лязгнула по клинку Тора-Бесоборца, скользнула вдоль него, мерзко скрежеща и закручиваясь змеей, отклонила в сторону — и тут же полетела в атаку, неся смерть на граненом острие. Проделал он все ловко, правильно и умело, хоть аплодируй! Дыра в брюхе Сета Слотера вышла бы на загляденье.
С одной маленькой поправкой — вышла бы, не готовь я сам бретера к такому выпаду.
В нужный момент я просто повернул корпус и смертоносное острие пронеслось мимо, пропахав лишь глубокую борозду поперек нагрудника. Нанося свой «верный» удар, наемник вытянулся вперед в глубоком выпаде — достаточно, чтобы оказаться на расстоянии удара моей левой. Трудно и придумать более удачный расклад. Я вполне успевал садануть его дагой снизу вверх, вбив клинок под челюсть и до самого темени — так, чтобы прошибить черепную коробку вместе с ее содержимым. Пожалуй, я и должен был так делать. Но вместо этого повернул кулак и всего лишь влепил ублюдку сокрушительный хук в висок. Доля милосердия, впрочем, здесь была отмерена предельно скупо. Удар моего кулачища, да еще и с зажатой в нем дагой, вышибал дух не хуже пушечного ядра. Разве что получалось в итоге гораздо опрятнее — мозги одежду не пачкали.
Страшный хук не отбросил головореза в сторону, он просто снес его с ног. Наемник не отлетел и упал, а буквально-таки обрушился на мостовую всем своим весом. Затылок с омерзительным глиняным стуком припечатался к мостовой; шляпа, шпага и кинжал полетели в стороны.
— Мать твою… — разгибаясь над раненым, пробормотал последний бретер.
На лице его застыло растерянное выражение: дело-то принимало совсем дурной оборот. Это выражение усилилось, когда незадачливый наемник обнаружил, что смотрит в свирепое сдвоенное дуло «громобоя». Его шпага сама собой опустилась.
Вот и все. Схватка закончилась меньше чем за минуту.
Как раз в моем стиле — не люблю затягивать. Вся эта ритуальная мишура с благородными салютами, красивыми фехтовальными позами, обменом изящными оскорблениями пополам с финтами, может, и годится для дуэли промеж пары изнеженных нобилей, но на улицах от нее проку нет.
Бей первым! А если выпадет удачный момент, постарайся засандалить противнику коленом в пах. Так оно вернее.
— Кто послал? — рявкнул я.
Вместо ответа бретер с неожиданной резвостью скакнул в сторону и вперед, выбрасывая шпагу в отчаянном выпаде.
Пулю обогнать не дано никому, но умелый фехтовальщик может уйти с линии выстрела, если стрелок замешкается.
Я не замешкался. И порох не подвел.
Первая пуля ударила наемника в плечо, оборвала прыжок, развернула на месте. Вторая угодила в грудь, свалив на мостовую.
И вот с этого момента все пошло как-то неправильно.
Подстреленный бретер упал на спину и завыл, хватаясь за рану на груди. На простой предсмертный крик это мало походило: наемный убийца выл так, словно его ухватили клещами за самое естество и теперь тащат, что есть сил и без всякой жалости. Сукно камзола на глазах начало намокать темным. Пятно, похожее на раздавленную каракатицу, поползло по груди бретера, ширясь и увеличиваясь совершенно недопустимым для подобного ранения образом.
Кровь и пепел!
Мне случалось видеть самые жуткие огнестрельные раны, но ни одна из них не приводила к тому, чтобы грудная клетка вдруг проваливалась внутрь, точно корка прогнившей тыквы. Раненый бретер истлевал на глазах. В течение нескольких секунд кожа его лица почернела, вздулась и залоснилась, распираемая изнутри гноем. И лопнула.
На мостовой бился, извиваясь от невыносимой боли, уже не человек, а его остов, с которого клочьями летели ошметки заживо разлагающейся плоти, тут же обращавшейся в тлен.
Я невольно покосился на пистолет в собственной руке.
— Сила Велиара! — с ужасом выдохнул раненный в живот бретер, «оживая» и без видимого усилия поднимаясь на ноги.
Страшная рана, раскроившая брюхо, не только не мешала ему, но, как обнаружилось, и не кровоточила толком.
— Ты убил… — начал, было, он, запнулся, сглотнул и повторил снова: — Ты же убил его, проклятый Ублюдок!
— Тебя ж я тоже вроде как убил, — озадаченно сказал я, бросая разряженный пистолет и вытаскивая второй.
Сбоку почудилось шевеление. Я резко повернулся и отступил на шаг: наемник, получивший кулаком в висок и упавший замертво (раскроив при этом себе затылок!), поднимался с мостовой. Он подобрал шпагу, попятился прочь, выставив клинок перед собой.
— Черт! И тебя ведь убил? — уже расстроено пробормотал я.
Оба бретера переводили полные ужаса взгляды с меня на товарища, от которого к этому времени остались лишь одежда, башмаки и насаленные ремни, припорошенные прахом. Да еще грязное пятно на брусчатке.
— Будь ты проклят, убийца! — заорал пропоротый кинжалом бретер.
Нелепое обвинение в устах того, кто минуту назад сам-трое собирался пустить мне кровь.
Я напрягся, ожидая атаки, но мерзавец повернулся спиной и припустил прочь. Его подельник с разбитым затылком, поколебавшись секунду, последовал бесславному примеру.
Глядя вслед улепетывающим задирам, я, наконец, справился с изумлением. На его место пришло понимание. Не удержавшись, я рассмеялся — коротко и зло. Бегите, дурни, бегите. Долго же придется бежать: Квартал Склепов-то, поди, на другом конце города!
Приблизившись к останкам заживо разложившегося наемника, я убрал пистолет и кончиком шпаги поворошил одежду. В сумерках слабо блеснуло серебро, подтверждая верность догадки.
Я опустился на колено, отложил шпагу, расправил испачканный камзол и расстегнул его крючки. Внутри, среди полусгнивших обломков ребер и хрупких, невесомых пленок, похожих на те, какие высыпаются из старых кувшинов с высохшим от времени содержимым, обнаружились четыре кусочка серебра размером не больше фаланги мизинца. Три из них напоминали по форме скобки, а один уже ничего не напоминал. Изуродованный и сплющенный попавшей в него пулей, он выглядел непонятной загогулиной.
Три целых и одна испорченная Скрижали запрета.
Величайшее достижение мудрецов из Колдовского Ковена, позволившее уживаться смертным и носферату.
Договор, заключенный Некромейстером Аланом с королем Максимилианом, суров, если не сказать жесток. Легализованный вампир, намеренный жить среди людей, обязан носить в груди Скрижали — это не обсуждается. Если вампир попытается удалить хотя бы одну Скрижаль, последует немедленное наказание. Чары, заложенные в кусок серебра, вырвутся наружу и вернут власть времени над телом, некогда обманувшим его. Когда такое происходит, бессмертные носферату разлагаются на глазах, превращаясь в тлен и прах, какими давно стали те смертные, что жили в одну с ними годину. Ибо все имеет свойство возвращаться на круги своя.
Случайно угодив в Скрижаль, пуля исказила ее и сместила. Это было воспринято, как попытка носферату разорвать договор со смертными и вырвать зачарованную метку из своей груди.
Чары активировались. Волшба свершилась. Носферату умер.
Умер не театрально, как его товарищи, игравшие роль задир-бретеров, а на самом деле.
Такого в пьесе неизвестного «режиссера» явно не предвиделось. Каким он видел финал? Я должен был лихо расправиться с наемниками? Или они — оставить меня, издырявленного ударами шпаг?
Подбрасывая Скрижали на ладони, я снова рассмеялся. На этот раз в голос и от души. Определенно охота на Ренегата становится все более занимательным приключением. Сначала мне пришлось резаться на ножах со смертным, которого я принял за вурдалака, вампирского выкормыша. Теперь — скрестить шпаги аж с тремя носферату, которые прикидывались смертными душегубами. Что дальше?
В чем смысл этих маскарадов? Кому так сильно не дает покоя мое намерение выяснить, откуда взялся чертов Ренегат? Кто мог отправить вампиров по мою душу?
Еще пучок вопросов, на которые нужно искать ответы.
Слабым утешением служил тот факт, что в останках убитого сохранились все четыре Скрижали. А раз так, выходит, это не констебль Второго Департамента и не ищейка Квартала Склепов. У первых в груди сидит только по одному, а у вторых — по три «серебряных Джона». Не бог весть что, но, выходит, в кои-то веки скелеты моих работодателей не торопились ухватить меня за шею своими костлявыми пальцами. И Некромейстеру Алану, и вице-канцлеру Дортмунду нужна была голова Ренегата, а не тайны, в ней хранящиеся.
Они желали, чтобы я остановил убийства, которые чинил взбесившийся кровожор, — все остальное могло пропадать пропадом.
Это упрощало дело, но не объясняло, где и через кого искать Ренегата.
По всему выходит, что за появлением вампира-отступника стоит кто-то третий. Тот, кто не стал пробовать меня нанять или уговорить, а предпочел пощекотать клинками. Кто знал, что рано или поздно я приду к лавке Эйнара Гамона. И не Калешти ли сдал меня этому третьему? Выходит, он его знает?
Вдалеке послышались резкие свистки городской стражи, привлеченной звуком выстрела. Столь быстрая реакция не удивляла: с появлением Ренегата число ночных патрулей в городе увеличили втрое.
Наскоро проверив карманы иссохшего носферату и ничего в них не обнаружив, я поспешил прочь, не желая быть застигнутым на месте происшествия. В связи с важностью задания дядюшка Витар, как глава Второго Департамента, официально наделил меня известными полномочиями, но объясняться со стражей по поводу убийства легализованного вампира все равно не хотелось. Шепну потом дяде, и он замнет все по-тихому.
Единственное, что могло бы меня задержать подле мощей этого дважды покойника, — возможность узнать его личность. Имя носферату сулило дать подсказку насчет того, кто руководил «постановкой» в Аптечном переулке. Но ведь его можно узнать и немного позже, не привлекая к себе внимания?
Рассудив так, я шмыгнул в ближайший переулок, укрываясь от желтого света фонарей, которые держали перед собой бухающие сапогами стражники. В кармане у меня позвякивали серебряные Скрижали.
Три целых и одна искореженная пулей.
