Глава 6
Венценосный брат
– Присаживайтесь, господин де Койн, присаживайтесь. Должен заметить, что выглядите вы далеко не самым лучшим образом.
Голос короля Готома звучал так, как ему в общем-то и положено было звучать: без всякой иронии, с сочувствием и должной долей радушия.
Я послушно сел в предложенное мне кресло. Голова буквально раскалывалась на части, и было отчего. Я не помнил, каким образом низвергся с коня, то ли в результате скачка Ворона, что сомнительно, то ли от удара по голове, что более вероятно, но в любом случае голове досталось здорово. К затылку страшно было даже прикоснуться. Еще меня мутило, и я с трудом мог сосредоточить взгляд на каком-либо предмете. А ведь после удара прошла уже целая ночь.
На своем портрете, висящем в одной из зал императорского дворца в Дрондере, король Готом смотрелся значительно более представительным. И ростом выше, и фигурой стройнее, и нос там выглядел каким-то хищным, орлиным, в отличие от того рубильника, которым Готома на самом деле наградила природа. Единственное, что художнику удалось изобразить правдиво, так это взгляд. Взгляд человека, привыкшего принимать тяжелые решения в судьбоносные моменты. Ну а каким он еще должен быть у человека, четырнадцать лет назад вступившего на трон захудалого нищего королевства и вознесшего его до нынешних высот? Словом, не впечатлял Готом ничем, кроме своего взгляда.
Мы находились в королевском шатре.
«Аскет, определенно король Трабона – воинствующий аскет», – думал я, оглядывая внутреннее убранство шатра. Ничего лишнего: походная складная кровать под серым шерстяным одеялом, так и хотелось назвать его солдатским, полуприкрытая ширмой. Стол, за которым мы расположились в походных креслах, заставлен не самой дорогой посудой. Еще один стол, но значительно больший в размерах, где на столешнице лежит огромная карта с воткнутыми в нее цветными флажками. Вот, пожалуй, и все.
Хотя нет, еще сундук, с виду кажущийся неподъемным, и ковер. Огромный ворсистый ковер, брошенный прямо на землю, выглядел дорогой, но безнадежно испорченной вещью. При всем этом шатер гигантский, стоявший посередине столб, поддерживающий купол, в высоту не менее семи-восьми метров. При таких внутренних размерах те немногие вещи, находившиеся в шатре, выглядели сиротливо, если не убого.
Я вертел головой по сторонам, совершенно не стараясь скрыть от Готома этого факта. Плевать на манеры и правила приличия, я – военнопленный, и разговор, несмотря на внешнее радушие трабонского короля, по всей видимости, предстоит нам очень и очень тяжелый. Нет, я не рассматривал его шатер в поисках подходящего предмета для того, чтобы захватить Готома, сделав его заложником, после чего начать диктовать свои условия. Тем более в шатре мы находились не одни, я не в самой лучшей своей форме, да и голова продолжала раскалываться на части.
– Как поживает моя венценосная сестра, ее величество Янианна, господин де Койн? Вы ведь не так давно прибыли из Дрондера. Всегда мечтал там побывать. Поговаривают, что столица Трабона Маронг в сравнении с Дрондером выглядит большой деревней.
Голос Готома звучал по-прежнему светски. На общеимперском он говорил чисто, как выходец из юго-западной части Империи, откуда я и сам когда-то прибыл в Дрондер. Да и не слишком-то они и различаются, языки Трабона и Империи, скорее это даже диалекты, чем языки.
Надо же, Готом знает, что я очень не люблю, когда меня называют «вашим величеством». Хотя чего удивительного, наверняка он знает значительно больше, чем мне того хотелось бы. Ну какое из меня «ваше величество», так, муж императрицы, как бы не было стыдно признавать этот факт. Еще перед нашей свадьбой мне ясно дали понять, что занять трон в случае смерти императрицы мне не удастся. Дети – да, дети его унаследуют. Разговор шел в очень тактичных выражениях, но сам факт был подан как непреложный и обсуждению не подлежащий.
Сейчас я сидел и думал: «Ну почему все вы не можете понять – мне совершенно не нужен ваш четырежды проклятый трон, абсолютно не нужен. Мне нужна эта женщина, женщина, при одной мысли о которой я начинаю чувствовать себя так, что это невозможно описать никакими словами. Нет еще таких слов, никто их не придумал, ни в моем мире, ни в этом. И все, что я хочу, так это видеть ее рядом с собой, прикасаться к ней и вдыхать аромат ее тела. Аромат тела моей женщины».
Однажды, уже после свадьбы, был у нас с Янианной этот разговор о престолонаследии. Не помню, с чего он начался, но вскоре речь зашла и об этом. Яна рассказала, что знатные роды, ее поддерживающие, тоже выдвинули это условие. Тогда я в шутку заявил ей, что жена мне досталась бесприданница.
Вероятно, улыбка, появившаяся на моем лице при этих воспоминаниях, никак не вязалась с моим теперешним положением, потому что выражение лица Готома резко изменилось. Теперь его взгляд напоминал взгляд ядовитой змеи, приготовившейся к броску. Не знаю, почему я подумал именно так, ведь никогда раньше никакие гадюки с кобрами на меня не бросались.
Готом встал, взял лежавший перед ним на столе револьвер и несколько раз нажал на спуск. Револьвер был моим собственным, еще бы я его не узнал. Вон, на рукояти мой герб, вставшая на дыбы черная лошадка – слишком уж много внимания уделяют в эти времена всяким подобным мелочам. Конечно, выстрелов не прозвучало, оставайся в револьвере патроны, вряд ли бы я сейчас разговаривал с ним, думаю, мне все же удалось бы вырваться. А запас патронов находится в седельной сумке Ворона. Его они поймать не сумели, не дался Ворон, я сам слышал разговор, когда меня вели в королевский шатер.
Ан нет, там же, на столе, затерявшись в тени серебряной вазы с фруктами, стояли на донышке несколько патронов. Очевидно, трофейные, не у одного меня был револьвер, а калибр у них у всех идентичен.
«Предложить Готому сыграть в рулетку? – мелькнула в голове мысль. – А что, кто проиграл – тот и проиграл, все по-честному. Да только вряд ли он согласится».
Король Трабона меж тем щелкнул еще пару раз револьвером, после чего довольно небрежно швырнул его на стол. Я даже поморщился: «Ведь ты солдат, Готом, нельзя же так с оружием обращаться, даже королям нельзя».
– Вчера в ставке погибло несколько человек. – Король оперся руками на стол, пристально глядя мне в глаза. И сейчас его взгляд уже не выглядел змеиным, потому что где-то в глубине глаз пряталась боль. – И среди них был Гий Лассер.
Он выпрямился, отошел от стола на пару шагов, повернувшись ко мне спиной и сцепив за спиной руки.
– Он был лучшим среди моих генералов. Но дело даже не в этом. Лассер прошел со мной все кампании, все. Мы вместе с ним начинали еще тогда, когда армия Трабона набиралась из всякого сброда. Когда будущим солдатам предлагали выбор – виселица за совершенные ими преступления или армия. Когда офицеры опасались поворачиваться к солдатам спиной из-за боязни получить нож. Когда, после того как армия проходила по территории своей страны, позади нее оставались разграбленные деревни, кое-где даже сожженные дотла. Мы вместе прошли с ним через все это и добились того, что моя армия стала лучшей из всех, что когда-либо существовали. А вчера он погиб.
«Ну чего уж проще, – подумал я. – Отошел бы в сторонку, поднял руку вверх – и все, кроме тебя, остались живы. Или оделся бы так, чтобы тебя можно было сразу обнаружить среди твоей свиты. Ведь тебя никто не звал сюда, Готом».
Вслух же я сказал:
– Достойная смерть для боевого генерала: пасть на поле брани.
Готом обернулся так стремительно, что я вздрогнул от неожиданности, уловив за своей спиной движение тех, кто находился сзади, чтобы приглядывать за мной.
Какое-то время мне казалось, что он кинется на меня. Глаза у короля сейчас горели чуть ли не безумием. Я даже постарался незаметно поставить одну ногу так, чтобы сделать ее опорной. Никому не позволительно таскать меня за волосы или хлестать по лицу, даже трабонскому королю.
Но нет, Готом сумел совладать с собой.
– Уведите его, – коротко бросил он.
И уже тогда, когда я выходил из шатра, добавил:
– Не забудьте вернуть его величеству шпагу.
Возможно, мне всего лишь показалось, что голос Готома прозвучал с издевкой…
Карета оказалась просторной, и внутри помимо меня поместились еще трое моих стражей. Один из них, в форме офицера трабонской армии, присутствовал в ней почти неотлучно. Видимо, на нем лежала ответственность за доставку такого важного пленника, как я, в Маронг, столицу Трабона. Двое других менялись довольно часто, и всегда это были парни, своими габаритами вряд ли сильно уступающие Прошке. Никакой решетки между нами не было, да и с виду карета выглядела вполне обычно, а толщину стен определить снаружи невозможно. Еще нас сопровождали человек двести конвоя, которых при желании можно принять за эскорт.
Мы находились на территории Трабона, и этот факт я сначала почувствовал седалищем: покрытие тракта значительно уступало тому, что было в Империи, так что не спасали даже толстые кожаные подушки каретных сидений.
Уже не впервые за свою жизнь я называл себя идиотом и одаривал другими неласковыми эпитетами, на этот раз – как нельзя более заслуженно. Ну что меня заставило возглавить ту злосчастную атаку? Очевидно же, что парни отлично справились бы сами. Ведь охотились специально на меня. Как определили, что это именно я, весь из себя впереди на лихом коне? Да по коню и определили. В местечке Варентер собралось с обеих сторон больше двухсот тысяч человек, и по крайней мере треть из них – конники. И что, много ты видел аргхалов? Не знаю, есть ли они в армии Готома, но у своих я их точно не видел. Разве что у герцога Ониойского есть, только трудно представить себе, чтобы именно он возглавил вылазку на черном как смоль скакуне.
И что теперь? Теперь на руках у Готома такая карта, которая равна как минимум сразу двум козырным тузам. Дело даже не в том, что трабонский король сможет диктовать свои условия, все это верно до какой-то степени. Дело в другом. Готому отлично известна та роль, которую я играю в появлении у имперской армии нового оружия.
Как я поступил бы сам, будучи на его месте? Выпотрошил бы до самого донышка, выведывая все, что можно и что нельзя. Ведь многое зависит и от того, какие именно вопросы при этом задавать. Зачастую бывает так, что человек знает многое, но ему в голову не приходит связать все известные факты воедино. А при правильной тактике допроса он скажет значительно больше, чем сам бы мог подумать. Умеют ли такое в Трабоне? Почему бы и нет, наверняка умеют. Сотню раз уже убеждался в том, что напрасно я когда-то считал людей, живших за несколько столетий до меня, грубыми и невежественными дикарями. Все оказалось далеко не так. Не меняются люди, меняются только вещи, их окружающие, да знания, зачастую весьма бесполезные.
Ну, выпотрошат меня, а дальше что? Да ничего, по крайней мере, для меня лично. Никто не станет меня возвращать в обмен на какие-либо уступки, я бы и сам не стал, окажись в моих руках подобная личность. Чего бояться Готому?
А нечего ему бояться, абсолютно нечего. И сам он силен, и союзник у него могущественный. Так что проживешь ты, Артуа, какое-то время в тайной обители, где твои тюремщики могут лишь догадываться, кто ты есть на самом деле. Выложишь все, что знаешь, возможно, послужишь объектом торговли, да и сгинешь навеки в могилке без надгробного камня.
Попытаться сбежать? Ну по крайней мере, в карете этого точно не удастся. Даже если у меня получится справиться с этими тремя охранниками, в чем крайне сомневаюсь. И пусть мне действительно вернули шпагу, в тесноте кареты ею здорово не помашешь. Конвоиры просто задавят меня своими телами, с их-то комплекцией. И самое главное – задвижка на единственных дверях кареты имеется и с наружной стороны.
Моя попытка разговорить старшего конвоира ни к чему не привела. Услышав пару моих невинных вопросов, он сделал вид, что в карете, кроме него и двух его помощников, никого нет. А жаль. Ведь я не подкупать его собрался, наобещав райскую жизнь и тонну золота, нет. Трудно склонить другого человека к тому, на что сам бы никогда не пошел, неубедительно будет получаться. Просто я желал скоротать время в дороге за разговором, ничего для обоих не значащим. Приходилось сидеть и молчать, в который раз прокручивая в голове события последних дней.
На очередной ночлег мы расположились в замке какого-то трабонского барона, расположенном рядом с трактом, который вел в Маронг, столицу королевства. Охраняли меня тщательно, стараясь пресечь даже саму мысль о попытке бегства. И мне становилось все грустнее, потому что до того, что неизбежно должно было произойти и на что я уже практически настроился, оставалось все меньше времени.
И вновь череда одинаковых часов в пыльной душной карете, постоянно трясущейся на ухабах. Местное ярило склонялось к закату, и я уже предвкушал маленькую радость в виде отдыха после казавшегося бесконечным дня, когда мы внезапно остановились.
Все трое моих конвоиров заметно насторожились. Как же, за четыре дня пути была только одна незапланированная остановка, из-за затора на мосту через реку, чье название так и осталось мне неведомым.
Что происходило снаружи, оставалось непонятным: толстые стекла обоих окон, имеющихся в карете, были запорошены слоем пыли, а звуки, доносившиеся сквозь не менее толстые борта, абсолютно никакой информации не давали. Да и не прильнешь к стеклу, любое подобное мое действие старательно пресекалось.
Но как будто ничего экстраординарного, чьи-то гневные крики, отчитывающие невидимого человека, и его слабые оправдания, которые вообще было трудно разобрать. Я даже не стал тешить себя никакой надеждой, слишком уж невероятным казалось чье-то вмешательство со стороны. Наконец карета снова тронулась, с лиц стражников исчезло выражение легкой тревоги, и я снова ушел в свои невеселые думы.
Почему-то вспомнилось, что Янианну называют Солнышком. Отчасти я и сам этому поспособствовал, несколько раз назвав ее солнышком при свидетелях. Готома же все величают Великий. Какой же он великий? С виду заурядный человечишка с непомерными амбициями. Если и есть у него величие, так все оно заключается в размере его носа.
О себе я слышал, что за глаза меня называют Диким, и очень надеюсь, что не за отсутствие манер. Просто однажды я действительно потерял голову от ярости, но ведь было от чего. Тогда я…
Вдребезги разлетелось стекло, и на пол кареты упал темный предмет с торчащим из него искрящимся хвостиком. Бахнуло так, что меня попросту отбросило на спинку сиденья. Даже сквозь плотно сжатые веки сверкнуло столь сильно, что перед глазами поплыли огненные круги.
Следующие несколько минут я помню очень плохо. Кто-то меня подхватил и куда-то понес, затем я почувствовал под собой седло и судорожно вцепился в его луку. Потом была бешеная скачка, во время которой я несколько раз схлопотал по многострадальной голове ветвями деревьев. По-прежнему перед глазами плыли ослепительные круги, так что разглядеть что-либо при всем желании было невозможно. А вот слух вернулся раньше, вероятно, для того, чтобы мне удалось услышать далеко за спиной несколько взрывов.
Мы расположились у ярко горящего костра. Стояла глубокая ночь, и звезды на небосклоне светили так красиво, что я поневоле ими залюбовался.
– Нам повезло с тем, что конвой двигался не слишком быстро, иначе за ним было бы не угнаться.
– Как вы вообще узнали, что я попался?
– Все произошло на наших глазах, Артуа. Но тогда мы тебе помочь бы ничем не смогли, очень уж их было много.
Вот даже как! А я-то считал, что ты, Эрих, со своими людьми уже далеко-далеко от Варентера, во вражеском тылу.
«Спасибо тебе, Горднер, – думал я, глядя ему в глаза. – Ведь если бы не ты со своими людьми, мне пришлось бы сделать то, на что я уже успел решиться. За все необходимо платить, и особенно за собственную глупость. Но если бы ты знал, как мне не хотелось этого делать».
Мне кажется, Горднер понял мой взгляд, потому что в его глазах я прочитал: «Я просто расплачивался с тобой за тот старый должок, когда я и сам считал, что все, окончательно все».
