ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В ней рассказываются и вовсе удивительные вещи, а также исследуются нравы и традиции некоторых особенно гнусных насекомых

Мир вдруг заволновался, сделался страшен и нестабилен, воздух загустел, пошел волнами, и я ощутил, что с моим телом происходит что-то странное — по коже бегут быстрые мурашки, а руки и ноги как бы свело судорогой. В следующее мгновение все вокруг внезапно стало расти, стремительно уноситься вверх — обещанная Ламасом трансформация началась. Громкий выкрик Лювера «Да ломайте же быстрее!» донесся до меня словно на отдалении. Потом он и вовсе отодвинулся куда-то, исчез за границами восприятия, словно мои драгоценные уши утратили способность улавливать человеческий голос, зато я услышал множество иных звуков — шелест, гул, стрекотание. Какие-то существа издавали едва различимое воркование за высокой каменной стеной, уходившей отвесно под самые небесные своды. Мелкие твари шевелились, они жили вокруг меня, и это было по-настоящему страшно. Я понял, что неожиданно очутился в диковинном и немногоцветном мирке. Передо мной простирались длинные серые плиты, их шершавая, жесткая поверхность больно врезалась в ноги. Ноги?! Тело вдруг показалось мне неуклюжим и донельзя странным. Я попробовал пошевелиться, сделать хотя бы единое движение, но тут же почувствовал, что мои ноги раздвоились. Я пошатнулся и едва не упал. Да что же это такое? Что же это?!

«Ламас сотворил что-то не то, — промелькнуло в сознании, — он сделал со мной что-то ужасное, и я превратился в обитателя далекого потустороннего мира, я буду отныне всегда пребывать в тусклых цветах и диковинных звуках…»

Слова Алкеса всплыли перед моим мысленным взором, и я ощутил острый приступ отчаяния. «Да ты ни одного заклинания не можешь произнести правильно, обязательно что-нибудь напутаешь… У тебя в голове все перемешано, ты даже дерева нам нормального под окном вырастить не смог, мне никогда не забыть этот огромный каменный корнеплод, который получился. Его до сих пор пытаются выкорчевать…» Должно быть, я и сам стал корнеплодом, торчу где-нибудь в дворцовых грядках, скоро ко мне придет королевская челядь, вооруженная лопатами и топорами, и начнет меня выкорчевывать.

В ответ на мои страшные мысли сверху так прогрохотало, что даже я своим видоизмененным ухом смог различить человеческую речь: «Возьми их Пределы, да они же исчезли! Куда они могли подеваться?!» В то же мгновение задвигались гигантские предметы, их очертания зашевелились тенями, пугающими, массивными тенями. Потом с оглушительным свистом с небес опустилось несколько тяжеленных гор, взвихрив целые тучи пыли. Я внезапно с ужасом понял, что это вовсе не горы, а ступни чьих-то ног. Подтверждая мою догадку, они пронеслись мимо меня и гулко ударили в шершавые длинные плиты. Но ведь и это вовсе не плиты, а камни, из которых сложен пол комнаты совещаний.

Мне вдруг стало совсем не по себе, так плохо, что я отчетливо ощутил, как на меня накатывает дурнота. Того и гляди, грохнусь в обморок, хотя я никогда не отличался излишней впечатлительностью. Злой рок, преследовавший меня всю жизнь, снова до меня добрался. На сей раз в образе мерзкого, престарелого колдуна Ламаса, которого я, к своему несчастью, возвысил, взяв к себе на службу. Я вспомнил, что сулил этому негодяю золотые монеты и даже успел выплатить первое жалованье. Мы позволили ему обрести человеческий, — или близкий к этому, — облик и вымыться в великолепной бочке на постоялом дворе Руди Кремоншира, потратили сбережения Кара Варнана на приличную одежду для мерзавца. Хотя, судя по произошедшим со мной переменам, хорошим решением было бы забыть о его пристойном виде, оставить в лохмотьях на центральной улице Стерпора, там же, где я его встретил, а еще лучше утопить в той самой бочке. Я даже представил, как держу колдуна за голову и яростно макаю в мыльную пену… Сладостное видение, впрочем, покинуло меня в тот же миг, потому что еще несколько гор-ступней опустилось неподалеку.

Что со мной произошло?! Кто я теперь?! Я снова предпринял попытку пошевелиться и, к своему изумлению, увидел, что перед моим взором оказались сразу две лохматые конечности, они зашевелились в ответ на мой позыв одновременно. Конечности совсем не напоминали ноги, а скорее выглядели как мерзкие лапы какого-нибудь хищного животного. Несколько гибких суставов позволяли моим конечностям прогибаться наружу. Экая мерзость — эти мои новые лапки!

Я неожиданно понял, что теперь могу видеть и даже, наверное, перемещаться, и стал внимательно изучать свое новое тело. Судя по всему, я превратился в мохнатую маленькую многоножку. Вот бы еще разобраться с координацией движений. Управляться с крупными странными ногами было не слишком удобно, но после некоторых тщетных телодвижений мне удалось заставить конечности шевелиться в соответствии с моими желаниями.

Я вдруг совершенно отчетливо представил, как гигантская ступня Алкеса опускается с небес и превращает меня в сплющенный комок уродливого тела. Неуклюже, путаясь в длинных лапах, я побежал прочь, запнулся на крупной щели между камнями — плитами, предпринял грандиозное усилие — и преодолел препятствие. Я стремился как можно скорее достичь стены комнаты совещаний. Может быть, в стене тоже будет расщелина и там сможет укрыться мерзкая многоножка?

Тут мне опять поплохело. Подумать только, потомственный принц дома Вейньет вынужден спасаться бегством. Какой позор! Если мне удастся когда — нибудь выбраться из этой передряги и снова встретить Ламаса, ему придется заплатить за это унижение. Если бы только я знал, что он имел в виду, когда предлагал спасти нас. Даже в кошмарном сне я не мог представить, что когда-нибудь лишусь человеческого обличья и стану насекомым.

Внезапно я ощутил неуютное дрожание в спине и вдруг осознал, что оно передает сообщение: меня будто бы кто-то окликнул. Я обернулся и увидел неподалеку двух пауков. Один был титанических размеров — прекрасный экземпляр для ученых-арахнидов, другой — мышиного цвета, с клочками серой шерсти на лысых лапах. В этих отвратительных созданиях каким-то шестым чувством я безошибочно угадал моих злополучных помощников.

Так вот что со мной произошло. Благодаря магии Ламаса — а может, вопреки — мы превратились в пауков. Меня передернуло от отвращения. Я — насекомое! Только при мысли о подобной перспективе, полагаю, многие лишились бы остатков рассудка. Но мой разум оказался достаточно крепким, чтобы выдержать подобное испытание, как и полагается разуму особы королевской крови и воспитания.

— Ну, Ламас!.. — проверещал я, чувствуя, что звуки я издаю каким-то очень странным способом, точно проделываю это совсем без помощи речевого аппарата — у меня совсем не было уверенности, что моя попытка завязать беседу достигнет успеха, но Ламас, о чудо, меня услышал.

— Благодарности потом, милорд, сначала надо убраться отсюда подальше. — Похоже, он считал, что совершил героический поступок, превратив нас в омерзительных насекомых.

Ламас развернулся и побежал прочь, при этом он очень ловко перебирал длинными лысыми конечностями. Наши лапки понесли нас следом за колдуном, который в своем нынешнем обличии был намного проворнее нас. Кажется, я начинал понимать, как можно жить во дворце и никому не мозолить глаза…

— Постой, — прохрипел я, чувствуя, что уже очень сильно устал от невозможности контролировать бег всех без исключения ног одновременно: уверен, я непременно взмок бы, если бы только пауки умели потеть.

К своему удовлетворению, я заметил, что Кар Варнан двигается еще медленнее меня. Он бежал за нами следом странными полукружиями, то и дело его конечности по правую сторону начинали двигаться намного проворнее левых, тогда он замирал и осторожно начинал шевелить ими, словно не слишком доверял тому, что вообще может управляться со своим крупным паучьим телом.

— Боже мой, — грохнуло с небес, голос явно принадлежал герцогу Яну де Бонту («Неужели нас заметили», — мелькнуло в моей голове), — да здесь вся их одежда и оружие, все оружие… Они что же, ушли без одежды и без оружия? И шляпа, о, да и серебряная серьга, и еще кольцо с черным камнем, которое, я заметил, было на руке Дарта Вейньета. Ха, надо же, мне оно точно по размеру.

— Дай-ка сюда, — зазвучал густым басом голос Алкеса. Судя по всему, кольцо он немедленно отнял, потому что Ян де Бонт обиженно притопнул ногой — и немедленно возникший порыв ветра приподнял меня над полом и перенес намного ближе к Ламасу.

После вынужденного полета я ощутил легкую тошноту, а как только снова оказался на твердой поверхности пола — острый укол ярости: по вине Ламаса я лишился не только тела, но и обретенного фамильного меча, и шляпы, и трофейного кольца, и даже серьги, с которой никогда не расставался, с самого детства…

— Да они скорее всего мертвы! — Ян де Бонт необыкновенно воодушевился. — Этот колдун Ламас — настоящее проклятие для всех, кто с ним свяжется. По его вине только на моей памяти при дворе погибло восемь человек. Мне не позволял выгнать его взашей король Бенедикт Вейньет. Вот и сейчас он опять что-то перепутал и случайно убил их, что за удача…

— Или превратил в кого-нибудь, — гнусавым голосом заметил Преол и засмеялся, — в кого-нибудь противного и маленького…

Мы наконец достигли стены. Только силы Нижних Пределов знают, каких усилий мне это стоило. Затем Ламас, а за ним и мы с Варнаном влезли в небольшую расщелину, так что голоса позади сразу зазвучали в отдалении и почти неразличимо. Гул шагов, напротив, вдруг усилился и стал напоминать раскаты. Я понял, что в комнате теперь находится множество людей. Они бегали по полу, ползали на коленях и стучали по стенам, разыскивая то, во что мы превратились. Древние камни стали опасно вздрагивать над нашими паучьими головами. Я испугался, что титанические ступни и кулаки сейчас вызовут разрушение старой замковой кладки, но время шло, звуки ударов не стихали, и ничего не происходило, только в крупные щели, которые я раньше почему-то не замечал, падали яркие блики от освещавших комнату факелов. Неожиданно я понял, что теперь отлично ориентируюсь в темноте. Мрак не был для меня абсолютным, яркое зеленое свечение позволяло мне различать узкий проход, в котором мы очутились, и своих спутников, наполовину скрытых в том, что когда-то было для меня тьмой.

Ламас повернул ко мне кошмарно непривлекательные зрительные органы (колдун и в человеческом обличье отличался исключительным уродством, а сейчас был просто омерзителен) и произнес на паучьем языке такое, от чего меня бросило в дрожь:

— Нужно как можно скорее выбираться отсюда, иначе нам будет очень плохо, когда мы начнем превращаться обратно в людей.

— Нас будет ломать? — поинтересовался я, представляя, как низкие каменные своды начинают вдавливаться в возникающую из маленького черного тельца человеческую спину, и та начинает трещать… трещит и трещит, а позвоночник с хрустом ломается, вдавливаются лопатки…

— Не просто ломать, нас плющить будет, — мрачновато заметил Варнан, обуреваемый, по всей видимости, теми же предчувствиями, что и я. Наверное, он тоже отчаянно проклинал тот день, когда мы встретили злополучного колдуна.

— Двинулись, — сказал я, — ты впереди, Ламас, будешь нашим проводником.

Колдун поспешно развернулся и резво побежал по проходу, а мы двинулись за ним. Периодически он сворачивал в одно из ответвлений подземного хода, забирался на стены и даже бежал по потолку, что получалось у него удивительно ловко. Иногда он останавливался, дожидаясь, пока мы его догоним. В отличие от Ламаса мы с Варнаном предпочитали ковылять по горизонтальной поверхности пола, я вовсе не был уверен, что, забравшись на стену, не сверзнусь с нее немедленно. Чего доброго, упадешь на спинку, кто его знает, смогу ли я потом перевернуться обратно. Вот кошмар, шлепнуться на спинку! Очень не хотелось бы.

Через некоторое время безудержного бега (мы спешили и надеялись вырваться из подземного лабиринта как можно скорее) я вдруг снова ощутил дрожание, как будто со мной кто-то разговаривал. Я пригляделся к своим спутникам, но они молчали; дрожание исходило откуда-то с другой стороны, возможно, из глубины темного коридора. Ламас, должно быть, почувствовал то же, что и я. Он спрыгнул со стены и настороженно замер, вглядываясь в зеленоватый мрак подземного хода.

— Что там такое? — поинтересовался я.

— М-м-м… — промычал он. — Боюсь, милорд, что там кое-что не самое хорошее, — клочки шерсти на его лапках встали дыбом, а потом опали, — но прошу вас, друзья мои, тише… Как можно тише…

Едва он это произнес, как со всех сторон вокруг нас возникли мерзкие паучьи морды. Если бы над нами было небо, а не каменные своды дворца, я сказал бы, что они свалились оттуда — настолько неожиданным и пугающим было их появление. Я вздрогнул всем телом и подался назад. В зеленом свете их злобные физиономии выглядели омерзительно. Пришельцы рассматривали нас с откровенной неприязнью, и я отчетливо ощутил это. Ламас закрутился на месте, пробежал по стене и потолку и снова сбежал на пол, но насекомые и исходившее от них мощное излучение враждебности никуда не делись.

— О, кого мы видим?! — постарался я применить старый трюк.

Мой мнимый положительный настрой и человеческие интонации ненадолго озадачили пауков… Они замерли в недоумении, и я было обрадовался, что их, возможно, удастся провести, когда насекомые внезапно пришли в себя и снова засветились ненавистью.

— Вы кто такие? — проверещал один из них.

— О! Я их понимаю! — проорал Кар Варнан. Если пауки могут орать, то он именно это и сделал, потому что дрожание в спине после его вопля стало невыносимым, и все, включая враждебных насекомых, отпрыгнули он него подальше.

Мне почудилось, что пауки испытали нечто похожее на желание немедленно растерзать нас, но потом решили не спешить — наверное, у них была весьма устойчивая нервная система. Один из них отчетливо, почти по слогам, проговорил:

— Похоже, хря, это не степные, хря, а речные, их мы еще не видели. Решили горлопаны подыскать для стаи место поспокойнее, хря?

— Нет-нет-нет, — вмешался до этого молчавший Ламас, — нам ничего такого не надо, мы, уважаемые друзья, были сюда принесены естествоиспытателем из дворца, и он, хи-хи, нас упустил… вот, собираемся вернуться к себе на реку, ползем… ползем… а тут вы… хи — хи…

Последнее его хихиканье прозвучало совсем уже неуверенно, потому что пауки надвинулись на колдуна почти вплотную, они слушали его внимательно и даже, как мне показалось, напряженно, словно смысл некоторых слов был им неясен. Возможно, недопонимание было вызвано тем, что он забывал после некоторых слов вставлять междометие «хря», которое, как мне показалось, является неотъемлемой частью паучьей речи.

— Он же, хря, сказал, из экспериментальной, хря, лаборатории мы, хря, — сказал я.

Все тут же переключились на меня. Обошли меня полукругом и стали внимательно разглядывать, словно я был самой диковинной вещью, какую им когда-либо доводилось видеть.

— Так бы, хря, и сказали, — после длительной паузы проверещал один из них. При этом мне показалось, что они смотрят на меня менее враждебно.

— К императору их отвести, что ли, хря? — задумчиво заметил другой и с явным сомнением бросил взгляд на Кара Варнана, который и в виде насекомого отличался титаническими размерами. Во время наших с Ламасом попыток наладить общение он издавал какие-то странные звуки, которые можно было бы принять за смех, если бы пауки умели смеяться. Думаю, это и было смехом, по крайней мере, не возникало сомнений, что Варнан испытывает приступы веселья. Круглый идиот!

— Пускай идут, — ответил другой и тоже оглянулся на весельчака Варнана.

Так же как и появились, почти бесшумно, дворцовые пауки исчезли, растворились в зеленом свечении.

— Здесь что-то не так! — забеспокоился Ламас. Он крутился на месте, вглядываясь в очертания теней в глубине подземного хода, потом ненадолго замер и пробормотал: — Ладно, бежим…

Мы засеменили по шершавому полу, все быстрее и быстрее, не поспевая за бывшим придворным колдуном, и вдруг с разбегу влетели в липкие сети. Я даже толком не успел разобраться, сами ли мы в них попали или их сбросили на нас сверху, но так или иначе, а лапки мои теперь надежно были спутаны и сам я болтался над полом, чувствуя себя теперь не пауком, а глупой мухой. Я принялся барахтаться в паутине, стремясь распутать сети или разорвать их, но только все больше и больше увязал в сплетении прочных, липких нитей.

Через некоторое время возле ловушки появились наши недавние собеседники, а вместе с ними и множество других насекомых, среди которых выделялся гигантский паук, размерами превосходивший даже Кара Варнана в его новом обличье. На покатый лоб громадного паука была наброшена нитевидная повязка. Судя по всему, она олицетворяла его принадлежность к правящему классу.

— Дело ясное! — самоуверенно заявил он таким пронзительным голосом, что дрожание в спинке мгновенно сделалось невыносимым. — Это разведчики речных…

— Великий император, — зашептали в толпе, — как он проницателен… Великий император… Великий император…

— Только смерть! — взвизгнул император. — Смерть!

— Смерть! Смерть! — загудела толпа. — Разорвать чужаков!

— У, злыдни чертовы, — завыл Ламас, — предчувствовал же я неладное… так и знал… — надо было идти другим путем.

— Пусть отвисятся тут, — выкрикнул император, — а утром мы выведем врагов наружу и разъяем на части!

Он так и сказал, тщательно, как мне показалось, проговаривая слова: «Разъяем на части!»

— Разъяи проклятые, — закричал Варнан, — дайте мне только вырваться — я вас сам на части разьяю!

Толпе его выкрики очень не понравились. Один из самых активных пауков рванулся к сетям и ужалил Варнана в лапку. Тот охнул и замолчал, опасаясь спровоцировать остальных на подобные действия.

— На части, разъяем на части! — бесновался паучий народ.

«Ну, все, — подумал я, — пока наступит утро, заклинание Ламаса прекратит действовать, мы начнем превращаться в людей и нас будет сильно плющить. Хотя неизвестно что лучше — остаться лежать в узком каменном проходе кусками размежеванной плоти или погибнуть, будучи казненным какими-то паучками, пусть даже они жители королевского дворца».

Император назначил двух стражей, хотя в нашем положении в страже не было никакой необходимости — к этому моменту мы так запутались в паутине, что не могли даже пошевелиться. Отдав указания, правитель паучьего народа гордо удалился. За ним последовала толпа. По их выкрикам я понял, что они идут праздновать поимку опасных разведчиков речных и нашу завтрашнюю казнь. Еще гадкие твари постоянно возносили хвалы справедливому императору и ругали чужаков.

— Вот сволочь, больно за ногу укусил, — заметил Варнан.

— Скажи спасибо, что совсем не откусил, — откликнулся Ламас, — нечего было орать!

— А ты вообще заткнись, — рассердился великан, — это все из-за тебя, подлый старикан. Надо было тебя тогда еще удавить…

— Замолчите вы оба! — потребовал я. — Подумайте лучше, как нам отсюда выбраться.

— В паучьем виде я колдовать не могу, — Ламас задергался на ниточках, — и освободиться тоже не могу.

— А ну-ка молчать, речные! — прикрикнул на нас один из стражей. — Пока я совсем не рассердился.

— Поглядите-ка на него, — проворчал Варнан, — смелый какой, когда со связанными беседует.

— Молчать! — рявкнул часовой, он прыгнул к ловушке, его челюсти звучно клацнули и впились в конечность Кара Варнана.

— А-а-а, — закричал великан, — что ж ты, хря, делаешь, сволочь?!

После того как мне показалось, что я уже умер, — я даже впал в мутный паучий транс, провисев долгие-долгие часы на липких нитях, — жалкое запутанное тельце мое резко сдернули вниз. Я ощутил, что нахожусь на колыхающихся в такт движению паучьих спинах. Я приоткрыл зрительные органы и рассмотрел, что следом за мной пауки тащат Ламаса и Кара Варнана. По длинным извилистым коридорам нас несли на обещанную казнь. Позади топали мохнатыми лапами толпы паучьего народа, они излучали стойкую ненависть и время от времени громогласно, так что в спине у меня начиналась настоящая буря, скандировали: «Смерть речным чужакам, смерть речным чужакам!»

— Отпустите меня! — услышал я крик смертельно перепуганного Ламаса. — Никогда больше не приду в королевский дворец, пустите-е-е!

Его вопль утонул в стройном хоре гневных выкриков палачей. Никогда не думал, что насекомые могут так согласованно, стройно мыслить и даже употреблять одни и те же выражения.

Наконец нас вынесли за дворцовые стены. Я понял, что мы находимся снаружи, увидев яркий солнечный свет. Сколько же времени прошло с тех пор, как мы попали в путы? Час, два, сутки? Сколько времени будет действовать заклятие Ламаса?

Прибытия процессии уже ожидал важный император со свитой. Пауки продолжали выкрикивать грязные ругательства в наш адрес, перемежая их междометием «хря». Посреди вытоптанной паучьими лапками площадки выделялась большая яма. По всей видимости, предназначенная для наших останков.

— Ничего, наши речные братья отомстят за нас! — крикнул Кар Варнан, должно быть, его нервы тоже начали сдавать.

До меня донеслось шумное кряхтение Варнана: он безуспешно пытался освободиться от пут. В тот же миг что-то загремело. Я с трудом извернулся и увидел, что несколько пауков бьют по округлым полым отросткам и подвывают в такт, оскалив мерзкие челюстные выросты. Музыка паучьего народа была самой ужасной из всех, что мне доводилось когда-либо слышать. Даже бродячие музыканты с ними не сравнятся. Даже известный на всю Белирию странствующий ансамбль из Тура — «Король и шум». Кошмарнее паучьей музыки я ничего не слышал. Ничего!

Император выступил вперед, и все приумолкли.

— Братья, — проверещал он, — вот уже долгие годы мы живем в этих стенах, вороги постоянно засылают к нам лазутчиков, дабы узнать, не ослабли ли мы, сильна ли наша оборона…

«Они обороняют собственные позиции?! Кто бы мог подумать?» — пронеслось у меня в голове.

— … Сегодня мы пресечем очередную попытку проникнуть в наши стены. Смерть речным чужакам!

— Смерть чужакам! Смерть чужакам! — понеслось над толпой.

По рядам прошла волна ненависти, пауки двинулись на нас, их направленные в нашу сторону лапы угрожающе подрагивали.

— Они что, нас заживо разорвать собираются?! — в ужасе проговорил Варнан.

Ну, вот и все. Мой последний час. Лежу тут, словно муха, угодившая в паутину. Я бесславно сгину, умру, как самое заурядное насекомое. И через пару веков про меня если и вспомнят, то только архивисты. Они напишут обо мне как о самом неудачливом принце дома Вейньет, сначала лишенном наследства, а после и вовсе пропавшем без вести. Меня будут звать тогда уже не Король оборванцев, а Король неудачников. И почему злой рок все время довлеет надо мной?! В чем причина этого проклятия?

Я приготовился дорого продать свою жизнь и принялся биться в липких нитях, как вдруг ощутил, что изнутри меня толкает неведомая сила. Я и не заметил, как стремительно стал расти, раздаваться вширь и вытягиваться в длину. Напоследок я увидел искаженные ужасом оскаленные морды паучьего народа. Мир приобрел привычные очертания внезапно, я стал человеком почти мгновенно, только острая боль пронзила виски. Я оглядел свое обнаженное и такое родное тело. Я — человек! И как вовремя, Пределы побери! Рядом со мной вдруг выросли Ламас и Кар Варнан.

— А-а-а, — безумным голосом кричал колдун, закрываясь ладонью от опасности, — а-а-а-а!

Я уставился под ноги, земля буквально кишела пауками, их были вокруг нас целые полчища. На поверку они оказались совсем мелкими, не больше одной фаланги указательного пальца. Почувствовав внезапный прилив яростной ненависти, я принялся ожесточенно топтать паразитов. Ко мне немедленно присоединились пришедшие в чувство Ламас и Кар Варнан.

— Ага, император! — я с наслаждением опустил ступню на самого крупного паука.

Сладостный миг! Первая крупная победа…

Еще долго мы не могли насытиться жестокими убийствами, не сомневаюсь, что этот день станет траурным для паучьего народа, под нашими ступнями полегли целые полчища отвратительных насекомых. С нашей стороны, как вы можете догадаться, потерь не было.

Затем кровавое наше неистовство стало стихать, а потом и вовсе сошло на нет, тем более что уцелевших подданных императора видно не было. Часть пауков успели скрыться среди камней, некоторые до сих пор прятались в кладке мостовой, таились в щелях, спрашивая Бога, что за кару он послал на их тупые головы. Я никак не мог отдышаться, настолько яростно мы втроем прыгали, стараясь не упустить ни одного насекомого. Потом оглядел своих голых сподвижников и проговорил:

— Мы должны укрыться в городе…

— Но зачем, — попытался возразить Ламас, сложивший ладошки на причинном месте.

— Я должен вернуть Мордур и несколько принадлежащих мне вещей, которые остались в комнате совещаний. — В моем голосе звучала стальная решимость.

— Во дворец я больше не пойду, — заявил Ламас.

В тот же миг послышался громкий женский визг. На другой стороне улицы, прижав в груди корзину с бельем, стояла какая-то толстая баба и бешено вопила.

— Чего орешь? — сердито закричал на нее Ламас. — Голых мужиков никогда не видела, что ли?

Через мгновение к орущей присоединился еще один визгливый голос. Я задрал голову и увидел дамочку на балкончике-пристройке. Закрыв один глаз ладошкой, она кричала так, словно мы были не обнаженными особями мужеского пола, а, по крайней мере, демонами Нижних Пределов. Я внезапно принял решение, широким шагом направился через улицу и решительно отобрал у толстой бабы корзину.

— Твое белье изымается именем короны, — возвестил я, — могу заверить тебя, что оно будет употреблено исключительно на благое дело. Обещаю, что ущерб мы тебе возместим, как только я окажусь на троне.

— Да это же Дарт Вейньет, — немедленно возопила дамочка наверху, — поглядите-ка, он разгуливает по городу голым!

«Интересно, — подумал я, — прибавит ли мне популярности в народе то, что я „разгуливаю по городу голым“? Вполне возможно, прибавит. Люди любят необычные зрелища и диковинные слухи, если они касаются общеизвестных персон. Лишь бы не сочли меня увлеченным эксгибиционистом, а то в наше время им мало кто сочувствует».

— Да, Ламас, — сурово поглядев на колдуна, сказал я, — устроил ты нам приключения — комната совещаний, пауки, зеленый туман.

— Я только что подумал, — вдруг громко расхохотался Кар Варнан, кутаясь в простыню, — вы представляете, ха-ха-ха, как зеваки засморкали Стерпор, да вокруг дворца, наверное, все зеленое!