Книга: Волчьи тропы
Назад: 7
Дальше: 9

8

В путь отправились с рассветом, отдохнув, дозаправив «Слейпнир» и подкрепившись горячей пищей. Снова на пути вставали рощи, леса, холмы, озерца и крохотные речушки. Восемь колес переваливали через старинные железнодорожные пути, отмеряли проселочные тракты, пробуксовывали по улочкам разрушенных и брошенных деревень. Разноцветный и яркий бронетранспортер раумов побледнел, покрывшись дорожной пылью, став похожим на настоящего странника. Двигатель работал чисто, а разработанная и опробованная прошлой ночью орудийная башня вращалась легко и шустро, радуя глаз и успокаивая сердца.
Что можно рассказать про дорогу? Про ползущий по карте крестик, минута за минутой, час за часом, приближающийся к цели? Про однообразные сопки, виднеющиеся вдали поселения, редких путешественников, встреченных на пути, синие ленты рек? Мир катится за бортом бронемашины, спокойный, умиротворенный и до безобразия солнечный, напевая голосами птичек, насвистывая теплым ветром. Войну забыли в этих местах, воронки от взрывов затянулись цветами или наполнились темной водой, по остовам танков ползают плющи, а гильзы и старые автоматы мальчишки из соседних деревень растащили на игрушки. Здесь относительный мир — направление от Города на восток. Иногда патрулируют вертолеты Федералов, иногда встречается казачий разъезд, а сам Тогучин, говорят, уже давно частоколом обнесли, превратив в настоящую крепость. Усталая машина раумсдальцев ползет на юг, вертя во все стороны головой-башней, а в ее железном брюхе негромко бренчит гитара.
Километр, десять километров, верста за верстой. Остановки, редкие и недолгие: размять ноги, пару раз махнуть мечом, набрать воды из ручья да сходить по нужде. Им не нужен сон, им не нужны привалы. «Слейпнир», словно сам поверив в то, что рожден всемогущими Асами, не ведая усталости, несет северян на юг. За рулем Хальвдана сменяет Хельги, потом Торкель. Миля за милей, вперед, дальше и дальше.
В гору, наверх, на высоту, с которой открываются просторы. Старая водокачка вдали, возвышающаяся над лесом, лента грунтовки… Теперь вниз, в холмы и долины, мимо крупного поселка, где напуганные мужики уже расчехляют пулеметы и заряжают ружья. Опять в воду, броней рассекая воды Анчеша, потом на полной скорости целых несколько километров, да так, что вопят и ругаются сидящие в десантном отсеке воины, неловко падая друг на друга. Снова лесной покров, снова измельчавшая речка под колесами гиганта. Тут чуть свернуть, и под колесами «Слейпнира» хрустят уже не лесные ветки, а гравий старинной дороги. Мосты, свороты, старинные указатели и ржавеющие в кюветах машины. Разбитый взрывами блокпост Федерации, за ним вдали что-то, отдаленно напоминающее закрытый объект, сейчас заброшенный, с обвалившейся проволочной оградой, загаженный кочевниками.
Поля, снова поля, бескрайние, словно и не по Сибири едешь. Озеро, река, мертвая деревня. По столбам развешаны распятые скелеты, стучащие на ветру белыми костями, целая улица скелетов, пирамида из черепов. Странный знак на стене одной из уцелевших изб. Обгорелый дом, из заколоченных окон которого все еще торчат изогнутые мертвые руки тех, кто тщетно пытался покинуть объятое пламенем здание. Рифленое колесо «Слейпнира» с треском переезжает полинявшую табличку с названием поселения «Красный Дол».
Снова вверх, новые высоты, воздух становится более резким и чистым, в голове шумит. Вверх, и машина вползает в предгорья Салаирского Кряжа, мира нехоженых земель, могучих елей, обживших обгорелые склоны, и одиночек: сталкеров и рейнджеров, живущих в этих краях по своим собственным, не менее странным, чем у северян, законам. Мир волчьих троп, где за каждым поворотом может поджидать капкан.
Поселений почти нет, лишь редкие стоянки местных кочевников да охотничьи избы, сохранившиеся еще с позапрошлого столетия. «Слейпнир» не замечает преград, подобно настоящему восьминогому коню Одина, он скачет по тверди, словно не существует оврагов, каменных завалов и узких, как клинки, рек, шумящих в глубоких расселинах. Четырехсотметровые высоты, с которых виден горизонт, а если хорошо представить, то и далекий океан, страна кряжей и дремучих чащоб. Здесь «Слейпнир» осторожничает, выбирая дорогу и направление.
Это владения тотемов, примитивной жестокости и племен, лишь отдаленно имеющих право называться человеческими. Земли, куда бежали выжившие. Бежали, чтобы не вернуться. Мир Убежищ, покрывающих склоны на западе, поближе к Новосибирску, мир суровых и недружелюбных к чужакам двергов. Слейпнир ревет, бьет копытом каменистый грунт и продолжает свой путь через диск еще одного чуждого людям царства, упавшего на Мидгард с ветвей могучего когда-то Иггдрассиля. Там, дальше к югу, лежит пугающий и до озноба настоящий Утгард — «то, что за оградой», мир великанов, принимающих разные обличия…
Телеграфные столбы, чудом сохранившиеся среди курганов, пестрят охранными ленточками, керамическими бубенцами и черепами грызунов. Люди забыли предназначение странных вещей, вновь научившись думать как древние предки — примитивно и практично. Из старинных разбитых мотоциклов сложен верстовой знак, из труб разобранного газопровода построена лачуга шамана, умеющего говорить с бумагой…
Машина минует истоки рек и ручьев, пещеры и норы, вход в которые заказан простым смертным. К западу от Пихтового Гребня раумов опять настигает темнота. Вновь одинокий костер под колесами железного гиганта, и не отойти от огня, чтобы рука не лежала на обереге, а другая на рукояти верного меча. Слова и смех вязнут в прохладном воздухе, а солнце, готовящееся свалиться со своей колесницы на покой, провожает людей в ночь внимательным и предупреждающим взглядом. Не только люди бежали когда-то в эти горы от войны…
Гитара молчит, раумы сидят кругом и лишь двое спиной к жару костра, поглаживая винтовки, зорко осматривая подступающий со всех сторон лес. А тот гудит и стонет ветром, он неспокоен и встревожен, он живет и движется, разглядывая странных гостей. Вороны кружат в серых небесах, разгоняя облака. Во тьме ворочаются и глухо рычат те, кому заказан путь в круг света. Раумы молчат, сжимая в пальцах серебряные молоточки и Волькноты Одноглазого. Над огнем, разбрасывая искры ярче сухих поленьев, летят негромкие слова конунга:
— Тканой рубахой брани
Правнуки искр в ночи прикрывают
Белого золота отсветы,
Блеску сотни мечей хирда подобны…

Такие слова гонят злых духов прочь, такие висы позволяют без страха входить во мрак… Причудлива вязь слов. Кольчугой прикроет костер, в свете которого блеск серебpa подобен взгляду клинка. Конунг замолчал, плотнее заворачиваясь в теплый плащ.
Воины не спят: им не нужно, — лишь отдыхают, жарят тушу подстреленного вечером оленя и дремлют в тишине, готовые вскочить, словно сжатые пружины. Сны, будь они у этих людей, в землях Кряжа были бы страшны и черны.
Инеистая Грива, скакун, несущий по небосводу Ночь, наконец, теряет к ним интерес, обходит костер стороной и убегает вслед за солнцем, хвостом подкрашивая приближающуюся зарю. И вновь ревет волшебный конь Одина…
После рассвета, при спуске с одной из гор, в котловине, чьи каменные стены были разрисованы красными непонятными узорами, бронетранспортер закидали заточенными кольями, а сверху, едва не раздробив щиты, рухнули специально заготовленные камни. Машина рычит, пробираясь через завал, и идет дальше, не обращая внимания на дикарей. Завтра, может, через день, на скале появится еще один рисунок — чудесный восьминогий зверь, на крупе которого восседают бородатые люди, вооруженные длинными ножами…
Высоты Кряжа остаются за спиной — и вновь под колесами равнины и длинные извилистые холмы, сменяющие друг друга беспрерывной чередой. Тут опять живут. Точнее, жили. Выползая на старинные дороги, бронетранспортер раумов минует брошенные поселения, большие и совсем крохотные, а сидящие на щитах снаружи с почтением разглядывают забытых временем гигантов. Остаются за спиной развалившиеся угольные комбинаты, массивные башни, скалящиеся выбитыми окнами коробки зданий и эстакады, вгрызшиеся в бока холмов. Когда-то земля тут была черна от угля, растерянного с фабричных машин, теперь она черна от напалма, которым выжигали прорывающиеся из Алтайского края отряды.
Брошенные фабрики и комбинаты вызывают чувство жалости и отвращения, заставляя невольно отводить взгляд, — огромные лабиринты кирпичных и бетонных коробок, пережившие войну и ставшие прибежищем для тех, кто за всю свою жизнь даже не покидал их пределов. Гнойники на теле больной страны, вот уже какую сотню зим так и не способной излечиться. В небо торчат обломанные клыки фабричных труб, похожие на укрепления древних замков, захваченных беспощадным драконом. Они напоминают пальцы прокаженного, грязные и узловатые, в последней, так и не услышанной мольбе выброшенные навстречу высоте небес. Огромные массивы щедро разбросанных по сибирской земле железа, бетона и стекла, никому не нужных еще двести зим назад, не говоря уже о сегодняшних днях. Напоминания о былой цивилизации, с остервенением вбитые в плоть планеты, вживленные в нее, а после забытые навсегда. Отданные тем, кем в Городах сейчас принято пугать детей перед сном.
Нет, тролли не встают на пути бронемашины. Они словно знают, куда держат свой путь раумсдальцы, разбегаясь перед «Слейпниром» по вонючим норам и темным берлогам. Северяне уже не на круге Мидгарда. Лопнула преграда, разделяющая миры, Мировой Ясень качается и стонет, готовый упасть, а железный конь все продолжает нести викингов по выжженной тверди Йотунхейма. Это могло бы быть красиво — крохотная машина, ищущая дорогу среди призрачных поселений и уничтоженных территорий, — если бы не было так страшно…
Тут почти нет зверей, а пойманный на привале Сигурдом заяц едва не распорол тому руку второй парой задних лап. Сигурд еще держал в руках рычащую в агонии отрубленную голову зверя, когда обезглавленное тело, учуяв свободу, рванулось к ближайшей опушке. Птицы не спускаются вниз, предпочитая парить в поднебесье и проклинать все, что видят под собой, протяжными, режущими душу криками. Даже звуки побледнели тут, а щебень летит из-под колес машины не с привычным щелканьем и лязгом, а как-то бедно и неслышно. Минута за минутой, миля за милей крохотный крестик броневика северян ползет по вылинявшей карте на юг.
Вновь холмы и леса сменяются редкими рощами и полями, когда-то пригодными для земледелия. Разбивая копытами засохший чернозем, Слейпнир резво устремляется дальше. Тут живут охотники, выходцы с Алтая, быстроногие, смелые и свободолюбивые, которых северяне называют скрёлингами, как когда-то их далекие предки называли американских индейцев — непростых, но примитивных. Люди войны, все еще не пожелавшие отдать свои пастбища пришедшим с юга йотунам. Конные отряды изредка виднеются на горизонте или далекой опушке, но приблизиться кочевники не спешат. Тут забыли запах бензина, а грохот двигателя пугает животных. Скрёлинги чертят охранные знаки, воротят крохотных зверей и исчезают в тени рощ. Они живут в примирении с этой больной землей, уйдя, хотя и не по собственной воле, к корням прошлого, а значит, могут слышать то, чего никогда не услышит ни один Горожанин. Они знают, куда обвешанный щитами бронетранспортер несет своих седоков…
Втоптанные в грунт тяжелыми ногами времени деревни и деревушки — как же много в России раньше жило людей… Вперед, вперед, оставляя за спиной покореженные домики и рухнувшие крыши. Северяне точат мечи, смазывают винтовки, проверяют, легко ли выходят из ножен клинки, а Торбранд и Бьёрн разряжают автоматные магазины, кропотливо метя податливый свинец пуль древними рунами. Сила, что решилась бросить раумам вызов на их собственном языке, могущественна и непроста. А значит, зазвенит заклятая сталь.
Высохшими руслами рек, заросшими травой дорогами, мимо поваленных столбов линий высокого напряжения и рухнувших с неба вертолетов, по костям прошлого, сквозь тлен былого величия славных мест. За рулем машины меняются раумы, короткая остановка — и снова в путь. Робкие шутки, тяжесть на лицах и в руках, гуляющая по десантному отсеку фляга…
К вечеру этого дня они перешли Чумыш, реку-грань, отделяющую мир людей от мира великанов, и почти сразу же наткнулись на йотуна. Машина отдыхала на высоком покатом холме, вокруг нее, разминая ноги, бродили северяне, безрадостно осматривая унылый пейзаж раскинувшихся вокруг старых угольных комбинатов. Это уже начинались связанные в единую промышленную цепь комплексы «Гранита», протянувшиеся в Утгард на юго-восток еще километров на двадцать.
Торбранд, Атли и Рёрик, вооружившись картами и биноклями, отошли в сторонку, осматривая сеть заросших дорог, убегающих с холма вниз, и оживленно жестикулировали, выбирая очередное направление. Негромкий свист Орма, как обычно по пояс голого, загорающего прямо на пулеметной башне «Слейпнира», привлек их внимание мгновенно. Лежа на животе и разглядывая восточный склон через отстегнутый прицел своей винтовки, он жестом предложил проследить направление. Люди подняли к глазам приборы и замерли, глотая сухие комки.
Метрах в трехстах внизу, с подветренной стороны холма, в рощице молодых кривых осинок стоял йотун. Высокий, метра три в холке, четвероногий, похожий на страшно искореженную собаку, еще две дополнительные лапы которой, слабые и гибкие, растущие из плеч, помогали пригибать побеги прямо к вытянутой пасти. Йотун был покрыт влажно поблескивающим покровом коричневой слизи, не засыхающим даже под пристальным взглядом солнца, и совсем не имел шерсти. Острая зубастая морда, больше похожая на обнаженный череп, меланхолично срывала с веток зелень, лапы шевелились сонно и лениво. Неторопливо передвигая тяжелыми когтистыми ногами, йотун неторопливо ползал по роще, без особенной охоты, словно от голода и острой нужды, обгладывая неаппетитные стволы хрупких осин.
В окружавшей мертвые холмы тишине винтовка грянула неожиданно громко, и дверг невольно вздрогнул. Орм привстал, опять приник к прицелу и показал в сторону конунга вытянутый вверх большой палец. Торбранд улыбнулся. Йотун лежал на боку, завалившись прямо на обглоданные стволы деревьев, из пробитой головы на жеваную зелень струилась темная кровь. По раумам пробежал шепот — то возносили хвалу Асам.
— В машину, — скомандовал конунг, пряча прибор в чехол, но тут Орм над его головой неожиданно вновь приник к оружию, — добро пожаловать в Йотунхейм и…
— Он жив! — И все опять ринулись к левому борту. — Он все еще жив, — добавил стрелок и вновь снял оружие с предохранителя.
Йотун поднимался, неожиданно легко и упруго, словно и не было секундой раньше меткого выстрела. Только вот простреленная голова все так же безвольно свешивалась на покрытую слизью грудь, а из-под торса, отлепляясь на клейких прозрачных нитях, поднималась на тонкой слабой шее вторая, поменьше. Йотун прыгнул в сторону, пригибая новую голову к плечам, быстро осмотрелся, обнюхал воздух и оскалился тремя рядами кривых клыков.
— Огонь! — крикнул Торбранд, не сводя со зверюги глаз. — Что же это за порода, если у них вместо одной по две или больше жизней?…
А йотун тем временем увидел людей. Запрокинув голову едва ли не на скользкую спину, он издал резкий и пронзительный свист. Затем порвал дерн когтями и бросился в атаку, на стремительном бегу отгрызая свою первую, мертвую голову у основания шеи. Вторая пуля Орма попала в грудь, рванув в воздух ошметки плоти и кровь, но йотуна не остановила. На миг тот присел на задние лапы, еще ниже пригнул голову, окончательно оторвав ее ненужную предшественницу, и продолжил бег, не переставая свистеть. Северяне потянулись к оружию, а в пулеметную башню бросился Оттар.
Третья пуля отстрелила одну из гибких передних конечностей, которыми йотун управлялся как руками и на бегу прикрывал глаза. С треском порвалась блестящая кожа, в сторону полетела извивающаяся лапа, а зверь лишь пронзительнее закричал и прибавил скорость, стремительно сокращая оставшиеся до людей метры.
Он все же упал, когда Орм, выждав еще пару вздохов, вогнал четвертую пулю прямо в лоб уже практически в упор. Йотун остановился резко и неестественно, словно наткнулся на стеклянную стену, встал на дыбы, с просвистом захрипел, завалился и рухнул навзничь, сотрясая поверхность холма тяжелым ударом.
Не опуская с плеч огнестрельного оружия, Сигурд, Рагнар и Хлёдвиг двинулись вперед, со всех сторон рассматривая вонючую зверюгу, широкая туша которой, даже упав ниже по склону, все равно доходила «Слейпниру» до середины борта.
Торбранд, положив автомат на колени рядом с обнаженным мечом, быстро и неспокойно курил, сидя на траве и прислонившись к колесу машины. Черной точкой мелькнув в синеве безоблачного неба, один из воронов Одноглазого метнулся в Асгард рассказывать об увиденном.
Назад: 7
Дальше: 9