1
Люди могут сколько угодно твердить, будто возьмутся за ум прямо с завтрашнего утра или уже на следующей декаде соберут волю в кулак и позабудут о дурных привычках, но горькая правда заключается в том, что это всего лишь пустые слова.
Никто изо дня в день не трудится над собой с целью стать лучше.
Работный люд совершенствуется в мастерстве, армейские служаки тренируются в обращении с оружием, студиозусы набивают свою голову чужими умными мыслями, монахи штудируют Святые писания, а шулера развивают ловкость пальцев, но духовное самосовершенствование остается прерогативой немногих. Практически одних лишь Святых.
Никто осознанно не меняет самого себя.
Не из-за лени и не в силу ограниченности, просто меняться – страшно, меняться – значит превращаться в кого-то другого. Ничто в этой жизни не дается даром, стать лучше можно, только переступив через собственное «я».
Некоторые мои знакомые скорее отрубят себе правую руку, чем откажутся от иных вредных привычек, а другие даже под угрозой неминуемой смертной казни продолжат предаваться излишествам.
Ведь прожитые дни не проходят бесследно, они прикипают к нашей душе, и только чрезвычайные обстоятельства могут побудить человека избавиться от груза прошлого.
Нужен толчок, нужна цель. Эмоциональное потрясение и сильнейшее желание чего-то достичь.
Обычно – перегрызть глотку ближнему своему. Такова уж природа людская, ничего не попишешь…
Стремясь сжить со свету врага, человек собственноручно превращает себя в чудовище. Ну или рыцаря на белом коне. Такое тоже иногда случается, только реже, много-много реже.
Цель. Человеку нужна цель.
Не случись всей этой заварушки, я бы никогда не решился переступить через самого себя. Чего ради?
Теперь же я стремился спасти Берту, а еще – до скрежета зубовного жаждал перерезать глотку Марку Бонифацию Тарнье и любоваться, как вместе с бьющей толчками кровью из него вытекает жизнь. Ну, и страх поддаться засевшим в душе нечистым тоже подстегивал, не без этого.
А как не бояться?
Ведь если сейчас отступлюсь, то злость, сомнения и пустые сожаления отравят, превратят в легкую добычу для бесов. Тогда не спасет даже заступничество Святых.
Когда человек перестает верить в себя и теряет волю к жизни, он уподобляется кораблю с пробоиной ниже ватерлинии – сколько воду ни откачивай, так и так пойдешь на дно.
Не хочу!
Не хочу стать игрушкой бесов, лучше поставлю на кон собственную душу и сыграю ва-банк. Пусть даже для этого и придется стать другим человеком.
Так помогите, Святые, измениться, но остаться при этом самим собой.
Помогите!
Молельный дом я покинул утром.
Жгучее солнце только начинало припекать, ослепительными отблесками сверкали его лучи на золоченых куполах колоколен, щебетали птицы, с моря веяло столь редкой для лета свежестью.
Но мне на все эти красоты было просто наплевать.
Я шел.
Просто шел.
Заставлял себя размеренно переставлять ноги и контролировал каждый шаг. Покачивался, удерживая равновесие. Регулярно наполнял воздухом легкие. Моргал, когда начинало резать пересохшие глаза.
Заново учился быть самим собой.
Не научился, но – вспомнил.
Давно позабытая жизнь вернулась смутными воспоминаниями, узенькие улочки вновь стали родными, приняли меня, и с глаз будто пелена спала.
Я вновь стал живым. Живым!
Сердце забилось без перебоев, ноги перестали подгибаться, руки подрагивать, а пальцы дрожать в нервном треморе.
Себастьян Март вернулся.
Поплутав по переулкам, я благополучно разминулся с усиленными по случаю юбилея его величества патрулями Стражи, дошел до канала, спустился к воде и прямо с лестницы спрыгнул в лодку.
– Все в порядке, мастер? – спросил кормчий, безмятежно поправлявший с утра здоровье крепленым вином.
– Где вчера были, помнишь?
– Опять туда?
– Да.
Мужичок заткнул бутылку пробкой, растолкал своего напарника, и лодка, плавно рассекая мутную воду канала, тронулась в путь.
Я улегся на палубу, подложил под голову бухту веревки и бездумно уставился в бесцветно-голубое небо. Над головой время от времени смыкались каменные своды мостов, проплывали мимо украшенные набережные, всюду мелькали парадные мундиры городской стражи и гвардии, трепетали вывешенные по случаю праздника флаги и штандарты, разносилась над водой музыка игравших на площадях уличных оркестров.
К полудню начнут выкатывать бочонки вина, и город окончательно погрузится в безумие, именуемое празднованием семидесятилетнего юбилея его величества Грегора Четвертого. Но это все будет немного позже, а пока трепетал на знаменах морской змей, играли марши, клацали по булыжникам мостовых подковы конных патрулей, голосили мальчишки, выкрикивали речовки зазывалы, расходились с рынков нагруженные продуктами кухарки.
Город жил своей жизнью, и никому не было ровным счетом никакого дела до проплывавшей под мостами лодки и человека на ней. Никому не было никакого дела до самого разыскиваемого преступника Стильга – лиходея, задумавшего сжить со свету виновника сегодняшнего торжества.
«Бред! Это все происходит не со мной!» – перепуганной пичугой билась в голове шальная мысль, но под спиной покачивалась палуба, с неба припекало солнце, пахло затхлой водой, и никуда от этого было не деться. Как ни хотелось бы сейчас закрыть глаза и проснуться, но это – моя жизнь. И другой не будет.
Я приподнялся на локтях и вдохнул полной грудью в попытке почувствовать на вкус собственное бытие. И мир сделался ярче. Расцвели красками крытые черепицей крыши, сверкали золотом купола дворцов и молельных домов, белоснежные флаги и штандарты стали белее, чем когда-либо, а морской змей на них налился бездонной синевой морских глубин.
И так везде и во всем.
Город стал ярче и чище, а вот горожан я больше не чувствовал.
Кто все эти люди? Зачем они здесь? Чем живут, с какой целью дышат одним со мной воздухом?
Серая, безликая толпа, заляпанная редкими цветными пятнами парадных мундиров.
Вот ребят в мундирах я понимал хорошо. Они на службе, они будто сторожевые псы посреди этого бестолкового стада. И с превеликим удовольствием вцепятся в того, у кого еще вчера не считали зазорным состоять на содержании.
Голова мотнулась, это неловкое движение стряхнуло незаметно подобравшийся сон, и я невесело усмехнулся.
Перегорело все во мне, один прах и пепел остались. Еще браслет черный, холодом серебра запястье давит, отвлекает, не дает сосредоточиться. Избавиться бы от него, да нельзя. Но уже скоро, скоро…
Почувствовав, что вновь начинаю проваливаться в полудрему, я уселся на палубе и помахал рукой стоявшим на обветшалом каменном парапете людям.
Первым в лодку спрыгнул Густав Сирлин, за ним последовали под стать своему прозвищу Хмурый и заспанный Эдвард Рох.
– Это безумие! – с ходу заявил чернокнижник.
Я поднялся на ноги, встал напротив Густава и только тогда спросил:
– Что именно?
– Штурм тюрьмы, – ответил Сирлин. – Тебе понадобится как минимум полусотня бойцов, но даже так шансы на успех ничтожно малы. Если подойдет подкрепление, вас раздавят!
– А как же ты и твой волшебный порошок?
– На меня не рассчитывай!
Я зевнул и очень мягко поинтересовался:
– Это твое последнее слово, Густав?
– Что с тобой не так, Себастьян? – пристально уставился на меня чернокнижник. – С тобой определенно что-то не так, – повторил он, уселся на палубу, помассировал переносицу и спросил: – Тюрьма прикрыта защитными заклинаниями, ты в курсе?
– В курсе, – кивнул я, припомнив отголоски темной волшбы.
Место под тюрьму было выбрано неспроста, там все так пропитано кровью, что ни обычный священник, ни даже экзорцист, пока внутри не окажутся, ничего не почувствуют.
– И что ты собираешься делать?
– У меня есть ты. Ты ведь можешь снять эти чары?
– Могу, – не стал отрицать этого Густав. – Но пока внутри твой драный экзорцист, я туда не сунусь. На своей территории он меня раздавит.
– Он точно внутри?
– Уловил его присутствие, когда проходил мимо.
– Допустим, его не станет, тогда ты в деле? – предложил я новый вариант.
– Не станет? – хмыкнул Сирлин. – Каким это образом, Себастьян?
Эдвард Рох зевнул, потер под носом и предложил:
– Если он будет столь неосторожен, что появится на улице, я его сниму.
– А если не появится? – срезал лучника Густав. – Что тогда?
– Тогда сам с ним разберусь, – заявил я.
Чернокнижник просто опешил.
– Ты?! – фыркнул он. – Да он тебе вчера чуть душу не сжег!
– Мои проблемы. Ты в деле или нет?
– Избавьтесь от экзорциста, – выставил условие Сирлин. – Избавьтесь от экзорциста, и я помогу. Но мой тебе совет: не суй голову в петлю. Внутри слишком много людей, у тебя нет ни единого шанса.
Я только рассмеялся:
– Много людей? Густав, ты забываешь, что сегодня его величество Грегор Четвертый отмечает свой семидесятилетний юбилей! Работников Пурпурной палаты погонят присматривать за порядком, много охраны в тюрьме не оставят.
– Возможно, и так, – согласился с этим доводом чернокнижник, без особого, впрочем, энтузиазма.
Я отмахнулся от зануды и попросил лучника:
– Эд, так ты понаблюдаешь за тюрьмой?
– За отдельную плату, – ожидаемо предупредил лучник.
– Само собой, – согласился я и подробно описал ему внешность Марка. Потом перешел к мрачно глядевшему в темную воду Хмурому и встал рядом: – Из наших кто-нибудь ушел?
– Всех положили, – ровным голосом ответил головорез. – Всех, кто в доме был.
– Бесов праздник! – выругался я. – С рыжим уже встречался?
– Он просил передать, что катакомбы под скотобойней раньше точно были, но что с ними сейчас – неизвестно. Планы не обновлялись лет десять.
– Понятно, – вздохнул я и распорядился: – Организовал наблюдение за округой?
– Сделал, – кивнул Хмурый, – но между нами, Себастьян: из Акраи надо валить. Пока волны не успокоятся, здесь ловить нечего.
– Полностью с тобой согласен, – невесело улыбнулся я. – Только вот ставки слишком высоки.
– Надеюсь, игра стоит свеч.
– Стоит. И напомни Ловкачу, что он будет нужен вечером.
– Хорошо.
Головорез перебрался с лодки на берег, Густав Сирлин молча последовал за ним, а вот Эдварда Роха я придержал и напомнил:
– Помнишь ящик из кареты?
– Ну? – остро глянул на меня лучник.
– Если что, забери его из кубрика. Не стоит его тут оставлять.
– Как скажешь.
Эдвард последним спрыгнул на лестницу; я посмотрел, как он поднимается на мостовую, улегся на теплую палубу и почти сразу провалился в беспокойный сон.
Впрочем, сном это назвать было сложно. Обожженная душа корчилась в бреду, насылая видения одно причудливей другого.
Друзья и враги, успехи и неудачи, пустяковины, про которые я давно уже и думать забыл, – все это проносилось передо мной, словно жизнь перед глазами сорвавшегося с крыши трубочиста.
Быть может, я тоже сорвался и падаю прямиком в Бездну, просто пока не понимаю этого?
Скоро станет ясно, уже совсем скоро…
