ГЛАВА 2
Кому до веселья с таким королем?
Группа «Адриан и Александр»
Лонгви. 2554-й год Эпохи Людей. Месяц нортфэ
Он летал почти каждый день. И каждый день учился. Освоив управление болидом, Тир со все возрастающим интересом погрузился в изучение правил и приемов ведения боя. Он не собирался становиться командиром, эта роль куда лучше подходила Казимиру, но и отказываться от новых знаний тоже не собирался. Кто скажет, когда и что может пригодиться?
А еще он учился жить в Саэти. И учился жить в Лонгви. Лонгви был миром в мире, другой вселенной. Тир хотел бы остаться здесь навсегда, но знал, что это невозможно.
Вопреки совету отца Грэя он решил получить диплом пилота болидов. Шлиссдарки хороши, спору нет, но душа лежала к маленьким вертким машинам. Может быть, в память о Земле, где его собственный болид остался в ангаре ждать и никогда не дождаться возвращения хозяина.
Выбирая специальность пилота болидов, студент, заслуживший стипендию, обязан был подписать контракт на пять лет службы в лонгвийской армии. Подписал его и Тир. Только для того, чтобы на следующий день узнать, что контракт расторгнут. Лонгви не нуждался в службе Черного, хоть и готов был предоставить ему убежище.
Барон Лонгвийский не нуждался в службе Черного.
Да и хрен бы с ним.
К барону Тир относился с настороженным любопытством. Тот был опасен. По крайней мере, считалось, что он опасен. И уж точно барон ждал только повода для убийства.
Что представлял собой правитель города-государства, сказать было сложно, слишком противоречивый складывался образ. Для начала Лонгвиец — ага, именно так, с большой буквы, как будто на всей планете есть один-единственный Лонгвиец, а остальные жители Лонгви не пойми кто, — так вот, для начала Лонгвиец не был человеком.
Был он шефанго. Разумным, гуманоидным монстром, представителем народа, давно ставшего в Саэти законодателем мод, традиций и значительной части лексикона. Все названия, вроде шлиссдарков, дгирмишей, анлэтхе, шонээ (те самые, которые «толмач» когда-то переводил как «телефоны») и многих других магических устройств, названия месяцев, единицы измерения и даже отсчет начала года от первого дня весны — все это пришло с Анго. С Ям Собаки, если по-человечески. Из государства шефанго.
Барон был не единственным шефанго в городе, представители всех старых лонгвийских семей, будучи по крови обычными людьми, тоже, тем не менее, считались шефанго. Они были удостоены этой чести сорок лет назад, во время войны Анго против христианского мира. Или христианского мира против Анго, кто их тут поймет? Важно, что Лонгви не сдался. Здешние люди приняли сторону Ям Собаки. Против своих же собратьев пошли, между прочим. И ради чего? Ради того, чтобы город спалить.
Казимир имел однажды неосторожность пройтись по поводу флага Лонгви. Золотая роза на белом фоне — для флага и впрямь не лучшее сочетание цветов, что светлый князь и не преминул отметить.
— А с белым флагом его не путают? — поинтересовался он.
Дело было в библиотеке. И надо было видеть, как с лязгом упало воображаемое забрало воображаемого шлема, когда библиотекарь поднял воображаемое копье. Лонгвийский, мать его, рыцарь. Патриот хренов.
— Лонгви не сдается никогда, — сказал библиотекарь. — И наши враги знают об этом.
Умереть не встать.
Лонгви сдавался столько раз, сколько, пожалуй, ни один другой город в истории Саэти. И сдавался в большинстве случаев нынешнему барону. Тот все время его захватывал, все время для кого-нибудь другого. То для герцога какого, то для короля, то для императора. Чего ждал, спрашивается? Взял бы сразу себе и не маялся дурью. Правда, надо признать, что как только барон перестал маяться дурью, Лонгви перестал сдаваться. И в последней войне — той самой, против христиан, — горожане предпочли, отступая к центру, сжигать собственные дома, но не капитулировать.
Говорят, барон произвел их в шефанго, чтобы они сдали город. Какие-то там субординационные тонкости: сделал шефанго — приказал сдаваться, а они послали барона к черту и продолжили воевать.
Сражались до последнего. И что характерно, победили. Через телепорты пришло подкрепление из Великой Степи. И эльфы подоспели.
Телепорты, к слову, были еще одной отличной придумкой вроде бы все тех же шефанго, хотя, может, и нет. В каждом городе планеты можно было найти хотя бы одну телепортационную установку. Стоило это удовольствие тридцать олов за сто килограммов груза. Размер месячной стипендии. Но с точки зрения Тира, цена была вполне оправданна.
А еще говорят, что когда-то Лонгви был символом независимости людей. Человеческой расы. Независимости от орков, эльфов, шефанго — да-да — и прочих разных кертов, так или иначе пытавшихся потеснить людей. И здесь, в Лонгви, нынешний барон спас когда-то Копье — первого правителя, объединившего под своей рукой человеческие государства.
Лонгви принадлежал тогда оркам. Если верить летописям, Лонгвиец со своим другом Людвигом фон Геллетом и своим учителем Танаром И’Холом прошли от стен Старого города до крепости, где содержался Копье, — до центра, считай. Прошли по улицам, полным орочьих солдат.
Поверить трудно, но можно, если вспомнить, как Казимир дрался на летном поле в Эрниди. Три таких вот Казимира… Три живые мясорубки. Это, наверное, было знатное месилово.
В Старом городе, на перекрестке трех узких улиц, с глухими стенами домов, есть памятник. Почти у самых крепостных стен.
Они дошли туда втроем. Лонгвиец и двое других. А там И’Хол и фон Геллет остались сдерживать орков. Навсегда остались. В итоге Лонгвиец жив и здоров до сих пор. Копье погиб, но гораздо позже, и чуть ли, кстати, не от руки самого Лонгвийца. А памятник — памятник Тиру нравился. Нравились эти люди, бешеный танец мечей, осознание неизбежности собственной смерти, как в алхимическом тигле претворяющейся в смерть чужую. Скольких они забрали с собой? Да кто же тогда считал? Многих.
Горожане называли этих двоих просто: «Мечники».
Никакого пьедестала — оба стояли прямо на мостовой. И фон Геллет был не намного выше самого Тира, что само по себе вызывало симпатию.
Барон симпатии не вызывал.
Говорили, что он бывает там. Каждое утро оставляет у памятника цветок. Говорили, что он проводит там не меньше получаса. И что в это время лучше не попадаться ему на глаза.
Таинственный и загадочный Лонгвиец сам, кажется, старался никому не попадаться на глаза. Рано утром он проезжал по городу, и, заслышав цокот копыт его коня, даже дворники спешили убраться с дороги. Барон не хотел никого видеть. И никто не должен был хотеть увидеть барона.
Горожане правила игры принимали. Туристы, как ни странно, тоже.
И Тир принимал. Во-первых, ему не хотелось видеть барона, во-вторых, он не хотел давать барону повод для убийства.
Кстати, возможно, туристы исходили из тех же соображений.
Таким образом, ко всему прочему добавлялась еще одна непонятка: а на хрена, собственно, нужен Лонгви такой барон? Участия в жизни города он не принимал. Законы, однажды издав, не корректировал. Правосудия не вершил, тяжб не разбирал, на праздниках и официальных мероприятиях не показывался. Не реагировал даже на довольно-таки ядовитые шаржи, которые время от времени рисовала на него звезда лонгвийской политической карикатуры, творящая под псевдонимом Адепт-13. И вообще, если бы не эхо от цокота копыт на пустых утренних улицах, можно было бы вообразить, что барона Лонгвийского не существует в природе.
Эхо Тиру доводилось слышать самому. Он тоже любил гулять по Лонгви, и нередко его прогулки затягивались с вечера до утра. Сейчас, получая постоянную подпитку в виде человеческих эмоций, он мог позволить себе не спать столько, сколько захочется.
— Идеальный правитель, — сказал Казимир, — это правитель, о котором никто даже не вспоминает.
Он, конечно, в теме разбирался. Знал, о чем говорил. Но Тир полагал, что Лонгвиец — другой случай. Слишком много всего наворотил он в прошлом, чтобы считать его идеальным правителем, таким, который сидит тихим пауком и незаметно дергает ниточки паутины. Этот тихий паук не далее как десять лет назад позабыл о том, что он тихий, и вышиб орков из баронств, по дороге захватив Радзиму и навешав всем, кто подвернулся под руку.
А теперь вот снова затихарился. На глаза не показывается.
Однако же вылез из норы, чтобы запретить городу заключать контракт с Тиром. С лучшим, мать их, пилотом во всем Лонгви, если не во всем Вальдене.
И каждый день оставляет цветок у памятника парням, которых сам же и привел на смерть.
Душа-человек, аж слезы наворачиваются!
Нортфэ — одиннадцатый месяц года. Разгар зимы. В пригородах даже снег бывает. В Лонгви — нет. Здесь снег случается раз или два за всю зиму. В праздник Солнцеворота и еще когда-нибудь, когда барон не против. Блин, это было бы смешно, если бы не было жутко. Кто платит за энергию, потребляемую климатическими установками? Понятно кто — горожане.
Ну ладно, ладно. Идеальных систем не бывает, но Лонгви близок к идеалу, и энергетическая проблема здесь решена, причем не без изящества, за счет бытовых утилизаторов. Заодно решена проблема накопления мусора и разных прочих отходов человеческой жизнедеятельности. Исхар И’Слэх — гениальный архитектор, а барон тут, как всегда, ни при чем.
К тому же и холодов таких, как в пригородах, в Лонгви не бывает. Ровный климат. Всю зиму — ровный и половину весны. Потом здесь становится тепло, летом даже жарко. А сейчас вот по городским меркам — холодно. Аж пар изо рта идет.
Тир возвращался домой после очередного выступления «Оранжевых скелетов». Они так и не нашли себе другого скрипача. Потому что не искали, засранцы. Зато Тир всегда сыт, а необходимость общения с людьми компенсируется пользой, которую эти люди приносят.
Они-то местные. Точнее, они все из разных государств, но здешние, уроженцы Саэти. И, изучая их в течение уже трех с лишним лет, Тир мог в любой момент сам стать местным. Достаточно было надеть личину любого из входящих в состав арры парней. Дело полезное во всех отношениях. Во-первых, положено начало запасу личин, применимых на этой планете, а, во-вторых, маска Пелоса или Эйфера позволяла легче переносить благовест, колокольный звон, собирающий прихожан к заутрене.
Церквей в Лонгви хватало. Тир старался держаться подальше от них, справедливо опасаясь нападения какой-нибудь ангельской нечисти, но, слыша благовест, все равно испытывал острый дискомфорт. И до тех пор, пока на основе двух масок не создал себе две христианские личины, старался подгадать время так, чтоб к заутрене оказаться на Шахматной площади, возле храма Тарсе. Вера в Тарсе была в Лонгви основной, видимо, поэтому черно-белое строгое здание храма окружала аура, заглушавшая благовест, как толстая, мягкая подушка.
В числе «скелетов» был и язычник — перкуссионист Агиль, поклонявшийся даже не богам, а духам. Образ Агиля тоже можно было использовать — любая вера защищает от происков чужих богов — но Тира не прельщала перспектива нос к носу столкнуться с упомянутыми духами. Он их не боялся: на Земле подобные создания были к нему расположены, просто не хотел привлекать внимания.
Так что личина Агиля лежала на складе образов просто на всякий случай, в ожидании, пока такой случай подвернется.
Недавно ли это случилось? Давно ль?
Но правил страною всесильный король.
Он сроду не ведал любови ничьей.
И вечно был собственных статуй мрачней.
Этой песенкой «Оранжевые скелеты» закончили сегодняшнее выступление, и Тир уже часа два не мог вытряхнуть ее из головы. Даже проносящиеся между небоскребами Белого города сквозняки не насвистели никакой другой мелодии. Песня была почти так же ядовита, как карикатуры Адепта-13. Вообще, удивительно, как лонгвийцы и те, кто считает себя таковыми, умудряются сочетать опасные шуточки в адрес барона с неподдельным к нему же уважением.
«И вечно был собственных статуй мрачней…» — промурлыкал Тир, ухмыляясь. Статуй барона в городе не было, но это не имело значения.
Чуть полночь подходит к стене городской,
На площадь выходит угрюмый король,
И бродит, и город немеет при нем.
Кому до веселья с таким королем?
Этой ночью он снова ушел раньше других: остальные «скелеты» традиционно отправились «отдохнуть» после выступления. По домам они расползутся пьяные — уже расползлись, время к утру? — а завтра, похмельные, пойдут на лекции. А не хрен пить. Ири и Агиль — два будущих медика — принципиально не снимают похмельный синдром. Могли бы, все-таки не первокурсники, но утверждают, будто начиная учиться магии, все студенты дают обязательство от похмелья не лечить. Себя — пожалуйста, других — ни-ни.
У доктора Гахса забавное чувство юмора. Несколько извращенное. И весьма импонирующее.
А время действительно шло к утру. И Тир, возвращаясь с затянувшейся прогулки по Лонгви, старался стать невидимым и неслышным, играя в прятки со звонким эхом цокающих по мостовой копыт.
«Шаги Командора… Медный всадник, блин…»
Эти игры были дурацким развлечением, опасным и бессмысленным. Потому что Лонгвиец действительно мог убить. Особенно в Белом городе, в деловом районе, где улицы просматривались из конца в конец, а безмолвные небоскребы, может, и хотели бы, да не могли предоставить укрытия.
Тир как раз спустился с обзорной площадки, расположенной на крыше Рисаи, самого высокого здания в Лонгви. Самого высокого из стоящих на земле. К слову, следуя принятой в Саэти моде — чем выше, тем лучше, — весь последний этаж этой башни лонгвийцы подарили своему барону. Мало ему резиденции, что ли?
Сквозь прозрачные стены лифта, скользящего по восточной стене Рисаи, Тир успел увидеть фигуру всадника парой кварталов дальше.
Лифт тут же приостановился, чтобы Тир мог рассмотреть всадника внимательнее. Лифты, они милые, но тупые…
Зато старательные.
Представив, как он выходит из двери и нос к носу сталкивается с Лонгвийцем, Тир аж взвыл про себя. И лифт, поняв все правильно, устремился вниз с ускорением свободного падения.
Старательный, да. Но тупой…
В ушах слегка звенело то ли от стремительного падения, то ли от адреналина. Тир выскочил из лифта, тише мыши промчался вдоль бесконечной стены Рисаи, успел свернуть за угол раньше, чем всадник разглядел его. Но на всякий случай решил не останавливаться и бежал аж до Нового Кольцевого парка, за которым начинался Новый город.
Кольцевых парков в Лонгви было три: Старый, Средний и Новый. Все разбиты на месте снесенных городских укреплений. Зеленые рубежи, отделяющие друг от друга разные части города. Старый город — самый центр, там резиденция барона, там дома самых именитых семейств, там памятник Мечникам, и там не ходит городской транспорт. Средний город — студенческая территория. Там все лонгвийские вузы, там же кампусы, и вольные, не приписанные ни к одному из вузов кварталы, вроде того, в котором жили Тир с Казимиром. Там свои правила и порядки… и туда еще надо добраться. Из Нового-то города — не ближний свет.
Когда Тир добежал до предпоследней перед Средним Кольцевым парком остановки анлэтхе, солнце уже встало, прогулка Лонгвийца закончилась и снова начал ходить транспорт. Так что оставшаяся часть пути до дома заняла всего пять минут. Времени как раз хватало, чтобы не торопясь собраться и отправиться на занятия.
И то, что перед самым парадным его перехватили двое стражников с требованием остановиться, не оказывать сопротивления и молчать, Тир поначалу воспринял как последствия своей дурацкой игры в прятки.
Правда, почти сразу сообразил, что, пожелай Лонгвиец его прикончить, он не стал бы заморачиваться и привлекать городскую стражу.
Раз велели молчать, значит, надо молчать. Значит, принимают за мага.
Только этого не хватало!
Тир позволил себя обыскать. Проводил взглядом нож и футляр со скрипкой. Скрипку было не жаль, а вот если нож пропадет, будет обидно. Спросить бы, в чем дело. Но ведь пристрелят же, стоит только рот открыть. В целях самообороны пристрелят, и не докажешь, что ты не заклинание читал, а права покачать хотел.
Дверь парадного распахнулась, и на крыльцо вылетел Казимир.
— Что происходит?! — рявкнул светлый князь, которому никто молчать не велел. — Немедленно прекратите!
Тира по-быстрому защелкнули в наручники, толкнули в машину, и продолжения он не услышал. И не увидел. Однако спустя пару минут Казимир оказался рядом. Тоже, что характерно, в наручниках.
— Псы помойные! — высказался он в закрывшуюся дверь. — Что тут творится? Тир! За что они тебя?
Тир пожал плечами. Молча. Ему не потрудились объяснить, что машина стражи оборудована защитой от магов. Хорошей защитой. Маг, пытающийся выделываться, выводился из строя быстро и надолго. Должны были предупредить, кстати. Правила тут такие. Не сочли нужным. Почему? Вполне возможно, потому что хотят, чтобы он начал выделываться. Следовательно? Нужно молчать, пока не разрешат говорить.
— Маговозка, — без объяснений понял Казимир. — Как неприятно. Нет, я их не трогал, просто предложил выбор: либо они берут меня с собой, либо я тебя вытаскиваю.
А они предпочли, значит, взять Казимира с собой.
Тир улыбнулся.
Светлый князь ведь и вправду мог вытащить. Надолго ли — это другой вопрос. Из Лонгви-то они наверняка смылись бы. Вот только куда? Уж лучше так. Может, получится решить дело миром.
Поступки Казимира не удивляли Тира, так же как не удивляли и движущие им мотивы. Князь Мелецкий был прозрачен, как хрустальная пластинка. Он по-прежнему считал своим долгом защищать свалившегося на него демона. И защищал, когда выпадала такая возможность. Крайне редко она выпадала, да и то исключительно благодаря усилиям Тира. Ему выгодно было держать Казимира при себе, несмотря на то, что приходилось платить за его обучение и терпеть его общество. В конце концов, половину той тысячи олов светлый князь честно заработал, а общество его… м-да. Ну что ж, приходилось терпеть. Потенциально Казимир был полезен, даже очень полезен, так что время от времени, для сохранения его душевного комфорта, Тир давал ему возможность почувствовать себя защитником слабых и несправедливо обиженных.
— Разберемся, — пообещал Казимир. — Посмотрим на хваленую лонгвийскую справедливость.
Тир знал, что на него лонгвийская справедливость не распространяется. Однако упаднические настроения придавил. Просто чтобы не хоронить себя раньше времени. Ведь не написано же на нем, кто он и что он…
Ага. И в маговозку его запихнули просто потому, что другой машины у стражи не нашлось.
Говорить разрешили только в допросной.
Старый город. Тир знал: они в Старом городе — под Старым городом — несмотря на то, что обстановка и оборудование помещения, куда его привели, соответствовали самым современным стандартам Лонгви. Камни, дерево, металл — они памятливые. Этим подземельям много веков.
И уже много веков сюда привозят магов. Здесь созданы все условия для их содержания.
Надо же. Центральная лонгвийская тюрьма расположена в одном из пригородов. А особо опасных преступников, оказывается, держат прямо в городе.
Или не держат?
Ах, ну да, особо опасных здесь очень быстро убивают. Тюремное заключение для них не предусмотрено.
— Я следователь, — сообщил человек в расшитой защитными узорами мантии. — Сегодня ночью в храме Благовещения, всего в трех харрдарках на восток от стен Нового города было совершено ритуальное убийство.
«Семьсот пятьдесят метров», — машинально перевел Тир, начиная понимать, что из этого дела без потерь не выпутается.
— Законы Лонгви, — продолжал следователь, — гласят, что пока вина подозреваемого не доказана, он считается невиновным. На тебя это не распространяется. Ты вне закона. Можешь попытаться доказать свою невиновность, можешь не пытаться, все равно, кроме тебя, сделать это было некому. Говори, если есть что сказать.
— Ментальный допрос, — сказал Тир. — Обмануть не смогу.
— Неубедительно. — Следователь покачал головой. — Еще что-нибудь?
— Ага, — сказал Тир. — Вы меня убить хотите или убийцу найти?
— Мы совместим, — пообещал следователь. — Это все?
— Нет. Когда меня убьют?
— Когда признаешься в убийстве или через трое суток. В зависимости от того, что случится раньше. Теперь все?
— Не-а. — Тир ухмыльнулся. — С Мелецким что?
— С Мелецким ничего. Охолонет — отпустим.
— Ясно… — Тир выдержал паузу. Просто так. Из вредности. И кивнул. — Теперь все.
— Уведите, — не повышая голоса, распорядился следователь.
И Тира увели.
«Лонгвийские законы… Охренеть!»
Все шло так, как должно, и Тир удивлялся не тому, что его приговорили к смерти, не дав ни малейшей возможности оправдаться, а тому, что об этом заявили так откровенно, без малейшей стеснительности. Уж могли бы как-нибудь завуалировать, что ли, что законы, они не для всех.
Понятно, что с Черным незачем церемониться, но… чисто по-человечески, перед самим собой, этот следователь должен же соблюдать хотя бы видимость приличий?
Не должен. С их, лонгвийской, точки зрения приличия так и выглядят: правду сказал, в землю закопал, надпись написал.
Все.
И что делать?
Между прочим, ментальный допрос действительно мог бы доказать, что Тир не совершал этого убийства. Дурак он, что ли, в конце-то концов, убивать там, где живет?
Тир сел на пол и задумался.
Нет, дураком он определенно не был. По крайней мере, не в профессиональных вопросах. А убийства, в том числе ритуальные, были его профессией. Ну что ж… значит, это игра на знакомом поле. Тем лучше.
Камера — куб с упругим, прошитым магией покрытием по всем шести сторонам. Из мебели — только биоутилизатор. Благодаря покрытию помещение просматривалось целиком. И за Тиром сейчас следил человек. Возможно, не один. Забавно. Сидеть взаперти раньше не приходилось, но…
Тир встал, перешел к той стене, где должна была быть дверь, и сел, прислонившись к ней спиной. Лучше бы, конечно, руками прощупать, что тут за замки и что за сигнализация, но за такое дело по рукам и надавать могут. А так, сидит человек… ладно, сидит Черный, думает свои черные думы, молчит, никакого злобного колдунства не совершает.
Думы, между прочим, никакие не черные. Не отпускает странное ощущение дежавю. Было уже такое, было. Запертая дверь, три дня до смерти, и выхода нет.
Отвлекшись от изучения двери, Тир погрузился в воспоминания, пытаясь найти, когда же довелось пережить подобный опыт. Нет. Ничего похожего. Даже в интернате его никогда не запирали в карцер, потому что не за что было запирать. Да о чем там говорить, в интернате у него все воспитатели по струночке ходили! Черный он или нет?
М-да. Вот и сиди тут, раз Черный.
Он и сидел. Прижавшись к стене лопатками и затылком, закрыв глаза, присматривался к полям, которые не позволяли двери открыться. Никаких замков, все гораздо сложнее. Тем лучше, тем лучше. Сейчас дверь и стена — это монолит, то есть нет никакой двери и не было никогда. Вплоть до того момента, пока кто-нибудь снаружи не дезактивирует поле… А вот и контрольная панель. Ага, прекрасно. Здравствуй, милая, как жизнь, как дела на работе, не надоело?
Та-ак, что там кроме? Полей-то больше одного. У-у, какая штука! Сейчас… вспомним умное слово. Анизотропное поле. Да. С заданными параметрами. Сюда войти можно, отсюда выйти нельзя, это прелесть что такое. И с чем же у нас это поле реагирует?
Ну ясно. С наручниками. То есть с браслетами. Когда они друг к другу пристегнуты — пройти сквозь поле можно. Когда расстегнуты — как сейчас — пройти сквозь поле нельзя.
— Ребята, — Тир, не открывая глаз, ухмыльнулся невидимым наблюдателям, — будьте проще, а? Глядишь, и люди к вам потянутся.
Он врастал в стену, вливался в узор тонких энергетических линий, уходил все дальше, от узла к узлу, от схемы к схеме. Сколько всего в этих подземельях! Раздолье для Черного, не умеющего колдовать, зато умеющего понимать неживое. Трансформатор, распределительный узел, так, через него в тюрьму поступает энергия из города. Хорошо. Должен быть еще и автономный генератор, обязательно должен быть.
Ищи, Черный, ищи. Не боишься весь утечь в проводку? Раствориться в этой махине? Интересная мысль, никогда раньше об этом не думал. Тоже способ сбежать, между прочим. Правда, непонятно, во что превратишься после такого бегства. Тело-то придется оставить.
Ну зашибись, вот и он, автономный генератор энергии! Привет-привет. Как делишки? Да, будем знакомы, я Тир. Взаимно, генератор, ты мне тоже симпатичен…
…Он вернулся к реальности от того, что заболела спина.
Открыл глаза и медленно, осторожно повел затекшими плечами.
Сколько же времени прошло? Точнее, сколько осталось? Судя по тому, как ноют мышцы, он просидел неподвижно около суток. В не самой удобной позе. Краденые силы, эмоции благодарных слушателей, закончились. Хорошо еще, что посмертный дар Моюма вроде бы в неприкосновенности. По крайней мере, острого желания кидаться на кого попало и убивать чем под руку подвернется пока не появилось.
А генераторы — нормальные парни. Сообразительные. Легко идут на контакт. Это вам не лифт в Рисаи. Лифт на контакт идет гораздо легче, зато сообразительности там и не ночевало. У него, правда, и работа попроще.
Морщась от боли, Тир встал на ноги. Сделал несколько кругов по камере, провел короткий разминочный комплекс, выбрал место в самом центре и брякнулся на пол — как стоял — навзничь.
Спать!
А выспавшись, качать права. Потому что жить ужас до чего хочется.
Проснувшись, он несколько секунд прислушивался к ощущениям. Отдохнул. Ничего не болит. Хочется жить и трудиться.
Потом дотянулся до трансформатора и аварийного генератора.
Его узнали. Обрадовались как родному.
— Отдыхайте, — разрешил Тир.
Подземелье погрузилось в темноту. Тир вытащил руки из наручников, толкнул дверь и вышел в коридор. Куда идти, он помнил: туда, откуда привели. Главное — не убивать. Одно убийство, и уже не выберешься. Убивать хотелось. Не настолько, чтобы забыть об основной цели, но достаточно, чтобы все сильнее ощущать недоступный вкус чужой жизни.
Он шел. Прислушиваясь, принюхиваясь и не разрывая контакта с новыми знакомцами. Отключение энергии застало охрану врасплох, ситуации, в которой выйдут из строя оба генератора, не ожидал никто.
Энергии в тюрьме не будет, пока он отсюда не выйдет.
Хуже того. Энергии в тюрьме не будет, пока он сюда не вернется.
Он вернется… Черный, да ты совсем плохой на голову стал!
«Совсем, — согласился Тир сам с собой, — да я и был-то не очень».
Убивать хотелось так, что он сам себе казался зомби, безмозглым телом, которому велели добраться до выхода. Тело занято выполнением задачи. А чувства, желания, даже разум и память мечтают об убийстве, и все, что происходит вокруг, как сквозь фильтр, воспринимается сквозь голод.
Темнота не спасала. У тех, кто пытался его остановить, были и приборы ночного видения, и оружие поинтереснее заговоренных арбалетных шариков, и разные заклинания.
В него стреляли. Даже попадали. Хрена ли не попасть-то в узком коридоре, когда цель — вот она, вырастает как из-под земли прямо перед носом.
Стреляли часто, попадали редко. Как раз потому, что «как из-под земли». Тир двигался рывками, короткими, но очень быстрыми перебежками. Его, наверное, несложно было засечь: отец Грэй ведь говорил, что есть маги, способные найти Черного в любой точке планеты, и где же быть таким магам, как не в специальной мажьей тюрьме? Да, найти его было несложно, но искать следовало с упреждением, как стрелять по болидам. А взять верное упреждение удавалось далеко не всегда.
Во дворе было так же темно, как в подземельях. Глухая крыша — шпионов путают или боятся, что какой-нибудь маг улететь сподобится? Казимир мог бы. Но его и так отпустят, если уже не отпустили. Охолонул он? За сутки с небольшим? Нет, вряд ли.
Здесь встретили слаженным огнем, а сверху как будто придавило чем-то тяжелым — кому-то из магов удалось прицелиться и создать силовое поле. Вот когда пришлось повертеться, спасая остатки посмертного дара. Не спас, конечно. Все вышло, что было. Но за те секунды, пока вспышками боли выплескивалась из тела чужая жизнь, Тир успел оценить размеры и акустику двора.
И, остановившись в центре, крикнул, полностью выкладываясь в приказ, может быть, последний в его жизни:
— Не стрелять! Не двигаться!
В наступившей тишине он на подгибающихся ногах прошел оставшиеся двадцать метров до ворот. Заглянув в окошко КПП, вяло потребовал:
— Ключи!
Отпер два механических, без намека на магию замка. Уронил ключи на землю. Вышел. И сел у ворот снаружи, ожидая, пока за ним придут и потащат обратно.
Лейтенант Збалок, командир «Чистильщиков», отделения лонгвийской стражи по борьбе с магическими и религиозными преступлениями, стоял навытяжку и смотрел на барона. Барон на Збалока не смотрел. Он набивал трубку и говорил негромко и очень спокойно:
— Итак, вы знали, что убийство совершено раиминами? Что Черный не убивал?
— Ваша милость, — возразил лейтенант, — стихийщикам удалось восстановить картину ритуала. Черного видела вся оперативная группа.
— Да? — Барон поднял бровь, не отвлекаясь, впрочем, от трубки. — И вся оперативная группа единодушно решила, что ему жить надоело? Или чем вся оперативная группа объяснила тот факт, что он начал гадить там, где ест?
— Он Черный, — произнес Збалок. — Кто знает, каковы его мотивы?
— Мм, — кивнул барон. — Слабенько. Попробуйте еще раз.
— Ваша милость, да он же вне закона. И первая стихийная экспертиза указала на него, не из головы же я это выдумал. Мы воспользовались случаем, признаюсь, но кто-то ведь должен его убить, в конце концов.
— Я слишком мнителен или вы не договорили? — поинтересовался барон, раскуривая трубку. — Там подразумевалось в конце: «раз уж вы этого до сих пор не сделали»?
— Ваша милость…
— Какая милость, лейтенант? Я в ярости, — все так же ровно отозвался барон. — Я сказал, что Черный может жить в Лонгви до тех пор, пока не найдет себе покровителя, или до тех пор, пока у него хватает денег, или до тех пор, пока он не даст повод убить себя. Три пункта, разве их сложно запомнить?
— Не сложно, ваша милость.
— Он еще не нашел себе покровителя, он получает стипендию в Летной академии, и он не дал повода для убийства. Вы, однако, попытались его убить. — Барон сделал паузу, глубоко затянулся. Очень медленно выдохнул дым.
Збалок замер, чувствуя, как позвоночник становится ледяным: Лонгвиец явно старался успокоиться. По мимике ни черта не поймешь, даже если хорошо его знать. И по голосу не определить. Но… эта пауза. Сейчас он либо заговорит, либо встанет и отмахнет лейтенанту голову. Он же бешеный, его милость барон. Его даже шефанго сумасшедшим считают.
— Вы попытались его убить, — проговорил Лонгвиец. — Что из этого следует, лейтенант?
— Что вы нарушили свое обещание, — сказал Збалок.
Дошло до него только сейчас. И страх сменился глубоким сожалением. Так подвести барона. Так… подставить. И ладно бы по злобе, а то ведь от служебного рвения. По глупости, выходит. По беспримерному скудоумию.
— Ваша милость, — сказал он, — простите дурака. Всех мыслей-то было только о том, что ведь Черный же. А живет… не где-то там, здесь — в Лонгви. Мы же с ним одним воздухом дышим, полгода уже. У меня от таких мыслей ум за разум просто. За любую возможность готов был ухватиться. Вот и поспешил… на вашу голову…
— Ментальный допрос провели? — резко оборвал его Лонгвиец.
— Так точно.
— Кто заказал Черному Моюма?
— Воевода Драганский.
— Пардус, — Барон прикрыл глаза. — Что же, интересно, они с Моюмом не поделили? Збалок, Черного освободите сразу, как только… мм, он ранен, я слышал?
— Царапины, — буркнул Збалок. — Пострадал при повторном задержании.
— Ну значит, подлечите и освободите. Можете идти.
От ментального допроса осталось ощущение деликатного изнасилования. По крайней мере, Тиру казалось, что именно так чувствуют себя те, кого изнасиловали деликатно и по взаимной договоренности.
Сам попросил, в конце концов. Никто не неволил.
А прежде чем выставить за ворота, в смысле, освободить из заключения, ему даже залечили синяки, царапины и растяжения. Лонгвийские тюрьмы — самые гуманные тюрьмы в мире. Ура!
Вообще не до смеха было. Потому что ужасно хотелось жрать. То есть убивать. Безыдейно и безыскусно выбивать мозги, или с чувством, толком и расстановкой пластать жертв на тонкие мясные полоски, или сворачивать шеи, или до смерти пугать словами, или…
Тир понял, что его начинает трясти, как наркомана при абстиненции, и постарался думать о чем-нибудь другом.
О том, например, что сегодня учебный день и будут полеты. О том, что Казимира уже выпустили. О том, что в первые дни пребывания в Саэти у него тоже не было запаса посмертных даров, однако он знал, что через несколько дней получит свою дозу. Кроме того, под рукой был Казимир, живые консервы, и это помогало успокоиться.
А сейчас?!
Тир шагал по Старому городу, считал шаги, вспоминал стихи, умножал в уме четырехзначные числа — что угодно, лишь бы не думать о еде. Чертов Лонгвиец, чтоб ему, суке, самому так встрять. Не мытьем, так катаньем он вынудит убивать, после чего казнит с чистой совестью. И будет прав.
Они всегда правы. Люди, нелюди, по хрен, главное, что им можно жить, а ему — нельзя. Разве это само по себе не повод убивать их? Всегда. Везде. Как только подворачивается возможность.
Убивать, пока они не убили тебя.
Они ведь убьют…
…Он вышел прямо к «Мечникам». Едва не налетел на фон Геллета, остановился, хотел сказать что-то резкое… И малость пришел в себя.
— Извини, — пробормотал, отходя в сторону. — То есть извините.
Быть на «ты» с настоящим графом — это все-таки перебор.
Хм, а быть на «вы» с памятником?
— Убирайся, — произнес холодный, полный отвращения голос.
Тир обернулся. И отступил назад. Удивился тому, что в груди зародился глухой, совершенно нечеловеческий рык: он и не знал, что так умеет. Не хватало еще зубы оскалить и уши прижать.
Ну пес же, как есть пес. Невменяемый от страха.
Потому что увидел тигра.
Что ж, если он был собакой, то тот, кто стоял в десятке метров от него, действительно был зверем другой породы. Другого вида. Этот зверь даже обитал где-то в иной, своей собственной вселенной. И он был страшен.
Тир поймал себя на том, что продолжает пятиться, усилием воли заставил тело остановиться. Еще большее усилие потребовалось, чтобы вспомнить, что он — человек, пусть и нелюдь. И этот, страшный, тоже человек, хоть и шефанго. Барон собственной персоной. Трындец. На дворе-то раннее утро…
Лонгвиец был не один. С ним была лошадь. Без уздечки, но оседланная… Хрена там, лошадь! Это такая же лошадь, как Тир — человек. Похожие встречались на Земле, в предгорьях Тянь-Шаня, только на Земле они были дружелюбны, и с ними можно было поговорить, а эта — такая же бешеная, как ее хозяин.
На луке седла нахохлилась хищная птица. Какой-то пернатый птеродактиль! Сверхъестественное чудище, потому что птиц таких размеров просто не бывает. Птица смотрела на Тира. И не было в ней, конечно, ничего сверхъестественного, потому что, как любое нормальное животное, эта тварь сразу исполнилась дружелюбия.
Так же как и ворон на плече барона.
А Лонгвиец Тиром уже не интересовался.
Он подошел к памятнику, положил у ног фон Геллета темно-красную розу — ворон недовольно взмахнул крыльями, но удержался на плече — и вернулся к своему коню.
— Самодовольная скотина, — громко сказал Тир.
Он был слишком занят, усмиряя свой голод, и на то, чтобы контролировать другие чувства, его уже не хватало. Поэтому понимание проволочным скребком прошлось прямо по нервам.
В этом городе, который он любил и который, казалось, отвечал ему взаимностью, он был так же неуместен, как таракан на чистой, тарелке. Так же омерзителен. И он еще думал, что Лонгвиец убьет его, если встретит?! Да Лонгвиец даже смотреть на него брезгует, не то, что убивать.
Инстинкт самосохранения не подвел. Тир знал, что ничем не рискует. Об него просто не станут пачкаться.
— Памятник самому себе, — зло бросил он в спину барона, — ты думаешь, Лонгви — твоя собственность?
Лонгвиец даже не шелохнулся, но каким-то образом вдруг оказался в двух шагах. Огромный всадник, заслонивший собой полнеба.
— Лонгви — это я, — сказал он спокойно. — А вот твоя жизнь — действительно моя собственность. Ты живешь из милости. Не забывай об этом.
Вряд ли он хотел задеть, он знал, они все тут знали, что ни гордости, ни чувства собственного достоинства, ни какой другой бесполезной ерунды у Черного нет и быть не может. Лонгвиец просто ответил на вопрос и напомнил о существующем порядке вещей.
Поддержал, мать его, беседу.
Тир ухмыльнулся. Он всего за сутки смог обесточить тюрьму для магов и способен повторить это в любой момент. Он подумал сейчас о том, что Лонгви — весь — держится только на магии. И если найти уязвимые точки, если правильно ударить, вся эта неземная красота рассыплется мертвым камнем. Достаточно на какие-то секунды отключить подачу энергии.
Жизнь Черного в руках барона, о да. А о том, что в руках Черного существование Лонгви, барон не задумался?
— Я свалю отсюда сразу, как только получу диплом, — сказал Тир, глядя в жуткое серое лицо. — И после этого ноги моей не будет в твоем городе. Это я тебе обещаю. И знаешь что, нелюдь, ты еще пожалеешь об этом обещании.
— Я знаю.
Лонгвиец развернул коня и неспешно поехал прочь от памятника. Прочь от Тира. Который застыл на месте, пытаясь понять: ему не послышалось?
В скованном по рукам и ногам теле, свалившемся ему под ноги, он не сразу опознал Драганского воеводу.
— Пять минут, — бормотал Пардус, взгляд которого наполнялся смертным ужасом, — у тебя есть пять минут, Черный.
Он повторил это трижды, прежде чем Тир велел ему замолчать.
Пять минут — это что, демонстрация баронского чувства юмора? За это время Тир мог попытаться допросить Пардуса, получить от него хоть какую-то информацию о раиминах и о том, что связывало воеводу с Моюмом. А мог — убить с максимальной отдачей.
Вот и выбери, что в данный момент актуальней.
Тир выбрал даже раньше, чем успел сформулировать, из чего, собственно, выбирает.
Пардус умирал долго. Очень-очень долго. А Тир сидел рядом с ним на мостовой и тихо, проникновенно рассказывал воеводе, от чего и как тот умирает. На последних секундах он избавил Пардуса от мучений. Забрал посмертный дар, густо замешенный на боли и страхе. Кажется, он не ошибся насчет колдунов: жизнь Пардуса, как и жизнь Моюма, стоила двух человеческих.
Мертвое тело, искореженное невыносимой мукой, исчезло.
Вот так.
Тир встал, кивнул «Мечникам» и направился в Средний город. Сегодня был учебный день, и, чтобы успеть на занятия, следовало поторопиться.
А вечером ему позвонили из банка «Шатаури» и сообщили, что на его счет переведена тысяча олов. Барон Лонгвийский счел нужным выплатить оставшиеся после Пардуса долги.
