Этот город не переставал восхищать его. Прекрасный Лонгви, не просто стремящийся в небо — взлетевший туда. Город, существующий в четырех измерениях: в трех пространственных и еще в одном — идеальном, в измерении полета. И дело было даже не в парящих в небе зданиях, дело было в том, что в Лонгви жили люди, умеющие летать. Летать в том понимании, которое Тир вкладывал в это слово. Разумеется, такими были не все лонгвийцы, далеко не все, и тем не менее, бродя по городским улицам, он наслаждался обманчивым ощущением, будто для Лонгви гениальность — это норма, а не исключение из правил.

Сначала, в первые недели жизни здесь, слова: «в Лонгви все должно быть самым лучшим» вызывали только насмешку. Теперь, к исходу третьего месяца, Тир знал: в Лонгви все — самое лучшее.

К людям это конечно же не относилось. Людям почему-то всегда и везде делаются поблажки. Но лонгвийцы хотя бы стремились к идеалу. Перфекционизм был естественным состоянием души любого аборигена.

За прошедшее время Тир разобрался в некоторых правилах, определяющих жизнь Саэти. В частности, понял ситуацию с магией и магами.

Когда-то магов было много. Их учили в Вотаншилльском институте магии. Учили как обычных студентов: раз в году набирали пятьдесят человек, через пять лет выпускали профессиональных магов. Те же полсотни, поскольку оставлять мага недоучкой нельзя, лучше уж сразу убить. Такая система практиковалась целое столетие, магия стала обычным делом, применяясь в первую очередь, разумеется, в военном деле. Во вторую — в быту. После нескольких эксцессов правители большинства государств подписали конвенцию, запрещающую применение магии в военных действиях. И воинское дело стремительно скатилось назад, к мечам, арбалетам и прочим алебардам. Оно того, пожалуй, стоило, поскольку следствием одного из эксцессов стало появление на карте мира нового внутреннего моря.

Тир отыскал древние карты, на которых моря еще не было, а были населенные орками земли. Прикинул количество жертв… уважительно кивнул. Не Хиросима, конечно, к тому же никакого вреда для будущих поколений, но размах акции впечатлял.

Условия конвенции тоже удостоились его одобрительного хмыканья. Государство или государства, нарушившие правила, уничтожались остальными участниками конвенции. Уничтожались незамысловато и очень быстро: запрещенного к применению, но не запрещенного к разработке и хранению оружия в арсеналах было предостаточно, и вся его мощь обрушилась бы на нарушителей в течение нескольких часов.

Несколько позже в Саэти появились болиды — чистой воды магия, начиная с антигравитационных установок и заканчивая двигателями. И болиды стали исключением из правил. По взаимному согласию. Ни у кого не хватило сил отказаться от возможности подняться в небо, воевать в небе. Убивать…

Для чего еще нужны боевые машины, если не для убийства? Для чего вообще воевать, если не для того, чтобы убивать людей?

Тир знал, что у самих людей другие взгляды на проблему войны, и знал, что люди ошибаются. Достаточно один раз увидеть, что такое война, чтобы убедиться — это повод для человека поддаться самому человеческому из инстинктов: бессмысленной жестокости.

Как бы там ни было, на болидах позволили летать и даже позволили установить на них магическое бортовое вооружение. Но — с серьезными ограничениями по энергоемкости, скорострельности и разрушительной силе.

Тир, ознакомившись с разработками, два дня ходил злой и, понимая, что поддался эмоциям, все равно отвязывался на Казимире и на всех, кто подворачивался под руку.

Через два дня он смирился. Использующиеся в настоящее время ШМГ — шарикометатели Геллета — были все же лучше, чем какие-нибудь баллисты или что-то еще, до чего могла додуматься здешняя техническая мысль. Покрытые специальным составом шарики загорались от трения, а их начальная скорость напрямую зависела от скорости машины. Наибольшую убойную силу имели выстрелы пилотов, достаточно умелых, чтобы летать и маневрировать на самых высоких скоростях, так что можно было не чувствовать себя несправедливо обиженным. Если, конечно, не вспоминать о том, какое вооружение могло бы стоять на болидах, а вместо этого лежало, законсервированное, в арсеналах, ожидая своего часа, который мог никогда и не наступить.

В тренировочных боях вместо боевых шариков применялись так называемые «маркеры». Тоже, разумеется, магия. Маркеры неплохо имитировали попадания разной степени тяжести, временно выводили из строя двигатели, лишали подвижности пилота. Срабатывали они только в том случае, если машины были оснащены соответствующими датчиками. Датчики стоили денег. Маркеры — не стоили почти ничего. Это был редкий для Саэти случай, когда цены на магическое оборудование не оказались завышены в несколько десятков раз.

О завышенных ценах Тир мог судить, опираясь исключительно на лонгвийские источники. Ну и на то, что каждый день наблюдал на улицах: в Лонгви магия использовалась повсеместно, и никого это пока не разорило. Жизнь в городе и во всем баронстве была дороже, чем в других государствах Вальдена, но не настолько, чтобы компенсировать затраты на магическое оборудование, если бы Лонгви закупал их по общемировым ценам.

Эти самые общемировые цены, устанавливаемые производственным центром Вотаншилльского института магии, и стали второй причиной того, что применение магии не только в войне, но и в мирной жизни постепенно сходило на нет. Институт был монополистом и творил, что хотел, отговариваясь, когда считал нужным отговариваться, одним и тем же аргументом: у нас не хватает людей.

Аргумент навяз в зубах, но был правдив. Людей — магов, способных работать на производстве, — действительно не хватало.

К сожалению, — по крайней мере, Тир об этом пожалел, — на запрете магии в военных действиях в Саэти не остановились. И, в конце концов, запретили самих магов. Точнее… сочли, что ставить их производство на поток неэтично. Черт их поймет почему. Библиотека, в которой Тир черпал эти сведения, тоже была лонгвийской, большинство авторов, писавших о проблемах магии в Саэти, были лонгвийцами, и взгляд их на проблему был односторонним и резко негативным.

Мнение лонгвийцев никого в Вотаншилле не интересовало. Упирая на трансцендентность, возвышенность и запредельность своего знания, маги настаивали на том, что не могут, просто не имеют права создавать ремесленников. Магия — это искусство, и другие точки зрения невозможны. А искусство подразумевало обучение один на один, от ученика к учителю, в течение многих лет. С тем, чтобы конечный результат на голову превосходил любого или почти любого из прежних массовых выпусков.

Результат действительно превосходил. Только вместо пятидесяти магов в год в мир выходили пять магов в десятилетие. Тут уж не до массового производства бытовой техники. Выпускники института были нарасхват при дворах и придирчиво копались в предложениях, исходящих от правителей разной степени могущества. Конкурентов они не боялись. За конкурентов могли бы сойти керты, но область применения кертской магии ограничивалась границами кертского царства. За конкурентов могли бы сойти жители далекого острова Хиту, которым наплевать было на материковые законы, но на Хиту до идеи о том, что каждый маг бесценен и уникален, додумались примерно на тысячу лет раньше, чем в Вотаншилле.

Эльфийские маги предпочитали не иметь дела с людьми. Орки людей убивали. Шефанго… о, эти с людьми активно сотрудничали. Но даже шефанго не учили людей магии. Для этого шефанго создали в Вотаншилле институт…

Здесь круг замыкался.

Книги, которые читал Тир, были полны стона и скрежета зубовного и тихого, бессильного, но злого недоумения. Тир не злился — он уже отбесился свое, когда понял, какого оружия лишился из-за конвенции, — но отношение авторов разделял. Что мешало Вотаншилльскому институту создавать двух суперменов в пятилетку, выпуская при этом каждый год полсотни нормальных, крепких профессионалов?

Трансцендентальность, не иначе. А что еще? Она родимая, и ничего кроме.

Но как же в таком случае сам Лонгви? В условиях, когда любая магическая вещь — это предмет искусства, имеющий соответственную цену, на какие средства обеспечивает себя необходимым магическим оборудованием город, целиком и полностью зависящий от магии?

А на свои собственные. Барон Лонгвийский когда-то давно основал институт в Вотаншилле, а когда тамошние маги осознали свое высокое предназначение и отказались набирать студентов, пожал плечами и создал в Лонгви целый комплекс профессионально-технических училищ.

Да, безусловно, их выпускникам далеко было до магов с высшим образованием, даже до тех, кого когда-то обучали поточным методом. Но на создание необходимого городу оборудования, а также на рационализацию и редкие открытия лонгвийских магов хватало. А большего от них и не требовалось. В Лонгви знали истинную цену магическим предметам. В Лонгви повсеместно пользовались ими. И не покупали в Вотаншилле ничего, кроме болидов. Даже медлительные анлэтхе — которые при необходимости легко было переоборудовать в хорошо бронированные бомбардировщики — изготавливались на заводе в одном из многочисленных пригородов.

Лонгви не конкурировал с Вотаншиллом. Магические предметы, изготовленные в здешних мастерских, не продавали в другие государства. Но себя город обеспечивал полностью всем, начиная с самого необходимого и заканчивая предметами роскоши.

Рай на земле, не иначе.

Похоже, что так. Только не для Черных.

— Ты сегодня занят? — Лика застенчиво улыбнулась. — Может быть, у тебя найдется пара часов?

— Я всегда занят, — Тир кивнул, приглашая девушку войти, — что нужно?

— Мы собираемся в «Ноты». Мирон хочет купить себе новую скрипку. То есть старую… в смысле, другую. Вот. — Лика тряхнула головой, как всегда, когда от спешки запутывалась в словах. — Без тебя мы точно купим что-нибудь не то.

— Мирону нужно купить себе другие руки, — сказал Тир. — И другие уши. А вам всем нужен другой Мирон.

Лика вздохнула и постаралась сделать взгляд жалобным. Попытка удалась, но на Тира такие штучки не действовали.

«Ноты», а точнее — «Семь нот» называлась лавка, торгующая нотными списками и подержанными музыкальными инструментами. Своеобразный обменник, услугами которого пользовались студенты лонгвийской консерватории чуть ли не со времен ее, консерватории, основания. В «Нотах» нельзя было купить ничего выдающегося или хотя бы просто высококачественного, но это только если не искать. Или не уметь искать.

Тир искать умел и умел выбирать.

Это относилось не только к музыкальным инструментам, и за три месяца жизни в Студенческом квартале Тир успел заработать репутацию мага-самородка. В Лонгви хватало таких — людей с магическими способностями, интуитивно научившихся пользоваться малой частью своих возможностей.

С Ликой Сапи и музыкантами ее арры — на Земле сказали бы «группы» — они познакомились почти сразу, как закончились вступительные испытания в Летной академии. Казимир, тоже успешно выдержавший испытания, хоть и не заслуживший стипендии, настоял на том, что поступление нужно отметить. Мест, предназначенных для подобного рода мероприятий, в Студенческом квартале было предостаточно — на взгляд Тира, даже больше, чем нужно. Ну а в кабачке, выбранном Казимиром, в тот вечер выступала арра, вокалисткой в которой и была демазель Сапи.

Называлась арра «Оранжевые скелеты», и Тир считал, что оправданием названию может служить только смешанный состав. В конце концов, если сходятся вместе студенты консерватории и студенты института при клинике Гахса, надо быть готовым к самым неожиданным эффектам. Однако это все лирика.

Важно было то, что жизнь в Студенческом квартале диктовала свои правила. Важно было то, что Тир предпочитал следовать правилам, пока обстоятельства не вынуждали от них отступать. А самым важным было то, что, очень быстро став своим в школярско-богемной коммуне, Тир приучил окружающих относиться к нему с уважением, не приставать по пустякам и прислушиваться к его пожеланиям.

Все перечисленное гармонично сочеталось с неизменно дружелюбным к нему отношением, на что Казимир как-то раз философски заметил, мол, люди, они как собаки: чем больше их бьешь, тем сильней они тебя любят.

Казимир преувеличил: Тир никого не обижал просто так. И то, что его любили, было естественным явлением — он ведь ничего не предпринял к тому, чтобы его перестали любить.

— У Мирона неплохая скрипка, — сказал он. — Я могу помочь с покупкой, но не вижу в ней смысла.

— Ты хочешь напомнить о том, что ты педант и зануда? — уточнила Лика. — Извини, но над этим придется еще поработать. Пока неубедительно.

Тир пожал плечами и выглянул в окно:

— Холодает. Ладно, пойдем.

— Зорвальд, — напомнила Лика, — девятый месяц года.

— Почти зима, — согласился Тир, надевая куртку. — И что?

— А то, что в это время даже в Ниторэй уже холодно.

Остальные «скелеты» поджидали их на крыльце парадного. Вся арра в полном составе. В сумке у Пелоса, гитариста, при резких движениях стеклянно позвякивало. Однако несмотря на близость и доступность вина, никому в голову не пришло откупорить хотя бы одну бутылку — Тир не любил не только пьяных, а даже слегка выпивших, и «скелетам» было прекрасно об этом известно.

— Поход за скрипкой — это общественное мероприятие? — уточнил Тир, когда закончилась церемония взаимных приветствий.

— Деньги же общие, — объяснил Пелос. — Всей аррой скидывались.

— Я хочу хороший инструмент, — Мирон покачал футляром со скрипкой, — лучший, какой можно купить в «Нотах». Эту мы, понятно, попробуем оставить там, но я сомневаюсь, что ее возьмут. Разве что на дрова.

— Я так и не понял, что тебя не устраивает.

— Да все, — сказал Мирон.

— Последние два выступления… — Пелос закатил глаза.

— Последние два позорища, — поправила его флейтистка Ири. — Тир, это было так, как будто мы играем вместе в первый раз в жизни. И в последний, — добавила она, подумав. — Потому что порядочные люди такой опыт не повторяют.

— Ну-ка, дай сюда. — Тир требовательно протянул руку к скрипичному футляру.

— Зачем? — спросил Мирон, но отдал футляр без возражений.

Казимир, вывернувший из-за угла, без интереса наблюдал сцену у парадного.

«Тир и люди» — картина маслом.

Все как всегда. Окружили и в рот заглядывают, вели он им сейчас сплясать — спляшут, еще и подыграют сами себе. Интересно, как этот недомерок умудряется создавать впечатление, будто он выше всех на голову?

Насчет «недомерка», правда, Казимир думал не всерьез. Рост не главное, главное — умение себя подать.

Его заметили не сразу. Но, когда заметили, поприветствовали с искренней теплотой, позвали пойти в «Семь нот», а оттуда — на квартиру к Мирону, обмыть покупку нового инструмента.

Тир, тот Казимира проигнорировал, он достал из футляра скрипку и рассматривал ее с внимательностью коллекционера или реставратора.

Нормальная лонгвийская скрипка — копия эльфийской, с длинной шейкой, без подбородника, с большим, чем у ниторэйских или эстремадских, натяжением струн… Казимир мно-ого знал о скрипках. Равно как о гитарах, виолончелях, разнообразных барабанах и прочих флейтах. Пообщайся-ка со «скелетами» хотя бы раз в неделю, поневоле станешь специалистом.

Положив скрипку на плечо, Тир нахмурился и провел по струнам смычком, сыграв простенькую гамму. Хороший чистый звук. Что ему не нравится?

— Что ему не нравится? — спросил Казимир в пространство.

— Не ему, — сказала Лика. — Мирону. И нам тоже.

Однако услышав первые такты знакомой с детства песенки про Вислу, поморщился и сам Казимир. Звук по-прежнему был чистым, сыграно, как по учебнику, но… Вот в том и дело, что как по учебнику.

— Мать твою, — сказал Тир, не смущаясь присутствием дам. — Мирон, ты что с ней сделал?

— Ничего я с ней не делал, — угрюмо ответил Мирон, — говорю же, дрова.

— Не ври, — попросил Тир, — не усложняй мне задачу.

Казимира передернуло от этих слов, от этого голоса. Слишком легко он представил себе Тира с чем-нибудь вроде опасной бритвы в руках. Тира, перед которым был выбор — сразу полоснуть Мирона по горлу или сначала порезать ему лицо на лохмотья. И ведь придется порезать, если Мирон… усложнит задачу.

— Модулятор эмоций, — сказал Мирон. — Я ставил на нее модулятор эмоций. Ни черта не вышло, а теперь еще и скрипка не звучит.

— Недотырок, — равнодушно уронил Тир. Подумал, вновь внимательно разглядывая скрипку, и добавил: — Криворукий. Модуляторы эмоций запрещены к применению за пределами клиники. Ты на психиатра учишься, да, Мирон? Перед тем как тебя к магическому оборудованию допустили, ты обещал, что не будешь использовать его в личных целях?

Мирон молчал, набычась.

И остальные молчали.

Казимир полюбовался диспозицией: «скелеты» неосознанно сместились ближе к Тиру, оставив Мирона в одиночестве. Стая… Тир в любом человеке может разбудить зверя. Не обязательно хищного, нет, того зверя, который сидит в душе у каждого. Непонятно только, зачем ему это? Потому что Черный? Потому что нравится ему извращать в людях человеческое?

— Наврал, стало быть, — подытожил Тир, не дождавшись ответа. — Еще и скрипку изгадил. Модулятор на пустом месте не работает, ему твои эмоции нужны.

Он снова положил скрипку на плечо. Поднял смычок…

— Кстати, в музыке модуляторы в любом случае непригодны. Не нужны потому что.

Казимир увидел — и мог поклясться, что больше не увидел никто — зрачки в глазах Тира стали вертикальными. Вспыхнули в холодной тьме далекие факелы. Ненадолго. На несколько секунд. А потом опустились длинные ресницы, и опустился на струны смычок.

Что он такое играл? Да бог весть. Наверняка эльфийская музыка, та, которая и скрипку и скрипача заставляет жить на пределе, а у тех, кто слышит ее, вынимает сердца из груди, и сердца пылают во тьме, как живые звезды.

Что он такое играл?

Казимир напомнил себе, что он дракон и что драконы не плачут.

А еще — он видел лицо Тира. И видел, что тот улыбается. Едва заметно.

Он улыбался, потому что остальные плакали. Даже Пелос. Даже смешанный с грязью Мирон.

И тогда Казимир тоже улыбнулся. Заставил себя, хотя, видит бог, это было чертовски сложно. Но сейчас, здесь, необходимо было удержать лицо. Остаться… кем? Да никем. Необходимо было по-прежнему оставаться лучшим. Лучше, чем Тир. Потому что иначе будет неправильно. Потому что иначе просто не может быть.

И, разумеется, все это, от первой до последней ноты, было враньем. Играть на скрипке Тир не умел так же, как не умел любить, так же, как не умел дружить, как не умел еще многое из того, что делал мастерски, просто-таки виртуозно.

Все, что он мог сейчас, — это скопировать однажды услышанное. А эмоции… эмоций людям своих хватает. Музыка воздействует на мозг, вот слезы и льются. Сыграй что-нибудь другое, люди развеселятся, или задумаются, или ударятся в пляс, или… снова заплачут, но уже по какому-нибудь другому поводу.

Главное — нажать на правильные кнопки. И музыка в этом плане удобна тем, что она — средство массового поражения. Не нужно с каждым беседовать индивидуально, подбирая единственно верные слова, достаточно извлечь из инструмента подходящую мелодию, и тебя услышат все, кто находится в зоне действия. Неплохой способ прокормиться, худо-бедно, но не умереть с голоду. Странно, как же раньше не пришла в голову такая простая мысль?

Ладно. Хватит с них. Самое время снять сливки, добить Мирона и согласиться на неизбежное робкое приглашение — играть со «Скелетами» хотя бы до тех пор, пока они не найдут нового скрипача.

Не Мирона, нет. С ним покончено.

И правильно, потому что музыкант из него хреновый. Еще хуже, чем из Тира. Остается верить, что хоть психиатр получится хороший; говорят, что Гахс в студенты кого попало не набирает.