Глава 14. ДОРОГА НА КЛИМ
Я сделал еще один шаг, и правая нога по колено провалилась в соляную корку. По спине тут же стегнули кнутом. Кто-то изо всех сил дернул за цепь, и голова моя едва не оторвалась. Я до боли стиснул кулаки, прикованные к телу тяжелыми цепями. Левая нога тоже провалилась, раздался хруст ломающихся кристаллов. Острый край резанул по ноге как раз там, где заканчивались кожаные обмотки. Я почувствовал, как по телу заструилась кровь. Потеряв равновесие, я упал. Попытался подняться, но цепь снова дернулась, и я полетел на землю. Меня еще дважды стеганули кнутом. Наконец мне удалось встать. Я снова побрел по соляной корке в сторону Клима.
Мы шли двадцать дней. Некоторым казалось, что сто. Многие вообще потеряли счет дням.
С самого начала в соляной цепи насчитывалось двести пятьдесят человек. Я не знал, сколько оставалось теперь. Несмотря на постоянно выбрасываемые звенья, цепь стала значительно тяжелее, ибо ее несло меньше людей. Рабом на соляных приисках может быть только очень сильный человек. Только очень сильным удается добраться до Клима.
Все шедшие в цепи были облачены в рабские капюшоны. Их набросили нам на головы при выходе из касбаха соляного убара. В последний момент, прежде чем тесемки моего капюшона затянули под подбородком, я успел увидеть серебряный рассвет в пустыне. Небо на востоке (а Гор, как и Земля, вращается на восток) казалось холодным и серым. В то весеннее утро даже не верилось, что уже через несколько часов температура поверхности превысит сто пятьдесят градусов по Фаренгейту. Еще раньше нам обмотали ноги кожаными ремнями, чтобы мы смогли идти по соляной корке. Луны еще висели над горизонтом. Камни пустыни и крепостные стены касбаха соляного убара блестели росой, которой в ранние утренние часы всегда изобилует Тахари. Солнце выжжет ее в первый же час после восхода. Дети и кочевники любят просыпаться пораньше, чтобы слизать росу с камней. В двух пасангах на восток виднелся касбах Тарны. Она не смогла удержать нас с Хассаном. Соляной убар рассчитал, что ему повезет больше. На моем горле защелкнули ошейник.
Я проснулся за ан до рассвета. В моих объятиях на холодных камнях и соломе спала теплая и сладкая Тафа. Горло ее стягивал тюремный ошейник, на котором застегнули цепь длиной в пятнадцать футов. Другой конец цепи был прикован к кольцу в стене. Точно таким же образом сковали и меня. Как только нас поместили в камеру, на полку у двери поставили тусклую лампу. Камни пола были мокрые и холодные, кое-где их покрывал тонкий слой соломы. Мы находились на глубине ста футов под поверхностью касбаха. Камеру толком не убирали. Здесь пахло людьми и уртами. Едва Тафу расковали, она завизжала. На ее горле тут же защелкнули тюремный ошейник, прикованный к кольцу в стене.
— Не оставляйте меня здесь! — кричала она. — Пожалуйста! Умоляю!
Никто, естественно, не обратил внимания на ее крики, только урт испуганно метнулся в угол камеры и исчез в щели между камнями. Тафа заголосила и кинулась в ноги тюремщику. Он проверил, как защелкнут ошейник, потом два раза дернул цепь, после чего швырнул рабыню на солому в угол камеры. Второй таким же способом проверил мой ошейник и разрезал ножом стягивающие мои руки веревки. Выходя из камеры, он забрал с собой обрывки веревок и ремней. Обшитая стальными полосами дубовая дверь толщиной около восьми дюймов захлопнулась. Два мощных засова с лязгом вошли в пазы. В верхней части двери помещалось зарешеченное смотровое окошко размерами шесть на десять дюймов. В него заглянул стражник. Тафа вскочила на ноги и кинулась к окошку, цепь натянулась, не давая ей схватиться за решетки.
— Не оставляйте меня здесь, — кричала она. — Пожалуйста, умоляю вас, хозяева!
Стражники отвернулись, девушка застонала и медленно опустилась на пол. Потом ее дважды стошнило, очевидно, от страха и вони. Мимо пробежал урт. Тварь выскочила из трещины между камнями, быстро пересекла комнату и скрылась в щели, куда несколько минут назад заскочил другой урт. Истерически рыдая, Тафа пыталась сорвать с себя ошейник и отчаянно дергала за цепь. Все было бесполезно. Я проверил свой ошейник, цепь и прочность кольца в стене. Приделано намертво. Взгляд мой упал на крошечную лампу на полке возле двери. Она чадила, масло пригорало, похоже, его надавили из обитающих в камнях крошечных тарларионов, которыми весной кишит пустыня к югу от Тора. Я посмотрел на Тафу, но она отрицательно замотала головой:
— Нет. Ты приговорен к Климу. Я прислонился к стене.
— Ты станешь рабом на соляных приисках, — сказала она.
Я смотрел на нее. Она вытерла рот тыльной стороной руки. Девушка полусидела, опустившись на колени и уперевшись ладонями в пол.
Я поднял длинную цепь, кольцами лежащую на полу, которой ее приковали к стене.
— Нет! — гневно крикнула она.
Я держал цепь в руках. И даже не тянул за нее.
— Соляной раб! — Она рванула цепь к себе и отодвинулась в самый угол. Я убрал руку с цепи.
По-кошачьи глядя в мою сторону, Тафа улеглась на солому в углу камеры. Я отвернулся. Ее хозяин Ибн-Саран больше не следил за ней, и в девушке проснулась гордость. В конце концов, она была закованной в ошейник красивой рабыней, которую за большие деньги купили для своего господина в Двух Ятаганах агенты Ибн-Сарана. Часто бывает, что, послушные и покорные со свободными мужчинами, рабыни становятся наглыми и дерзкими по отношению к мужчинам-рабам, которых презирают и ненавидят. Попавшие на соляные прииски считаются в Тахари низшей категорией рабов. Девушка, которая примется радостно и сладострастно извиваться в ногах свободного человека, умоляя удостоить ее хоть одного прикосновения, по отношению к рабу проявит презрение и надменность, достойные настоящей женщины Земли. Возможно, это происходит оттого, что горианки, подобно землянкам лишенные здоровой агрессии со стороны противоположного пола, начинают видеть в рабах жалких неудачников, закованных в цепи слабаков, не способных даже вырвать собственную свободу. На Горе, в отличие от Земли, не считают биологическое начало злом, те же, кто отрицает правильность законов животного мира, считаются людьми никчемными и жалкими. Вне всякого сомнения, выбрать систему ценностей непросто. Я даже допускаю, что в некоторых случаях возможно исключение из правил. Не знаю. Пусть решают те, кто поумнее. Во всяком случае, можно с уверенностью сказать, что женщины и мужчины Гора в массе своей выгодно отличаются здоровьем и жизнерадостностью от населения Земли.
Я снова нащупал лежащую на полу цепь Тафы. В ту же секунду глаза ее открылись. Я начал медленно наматывать цепь на кулак.
— Соляной раб! — крикнула она, поднялась на колени и попыталась выдернуть цепь у меня из рук. Я не отпускал, она тянула изо всех сил, но руки ее скользили по стальным звеньям. Длина ее цепи сократилась на один кулак.
— Нет! — взвизгнула девушка.
Я продолжал наматывать цепь.
— Нет! Нет! — Она вскочила на ноги.
Положив на цепь вторую руку, я подтянул ее еще на пару дюймов.
— Нет, — кричала она, упираясь всем телом.
Шея ее согнулась. Она застыла в нелепой позе. Я не уступал.
— Нет! Нет! — кричала она.
Странно, что она вообще решилась оказать сопротивление. Сила взрослой женщины соответствует силе двенадцатилетнего мальчика. Для жителей Гора этого обстоятельства вполне довольно, чтобы раз и навсегда определить, кто кому должен подчиняться. Медленно, фут за футом, упираясь и скользя на влажных камнях, она приближалась ко мне. Маленькая лампа почти не светила, очевидно, масло выгорело, фитиль едва тлел. Наконец я ухватил ее за ошейник и швырнул на спину рядом с собой. Левой рукой я поднял упавшие на ее грудь кольца цепи и откинул их в угол камеры. Она обвела безумным взором темные стены. Я вытер пучком соломы ее рот, поскольку ее только что вырвало от страха и отвращения.
— Пожалуйста, — взмолилась она.
— Помолчи, — отрезал я.
Лампа погасла.
За один ан до рассвета меня разбудили. Тафа, теплая и сладкая Тафа, спала на холодных камнях в моих объятиях.
В камеру вошли пятеро стражников, двое из них держали лампы. Мне тут же сковали руки перед животом и зафиксировали их при помощи надетого на горло кольца.
Между локтями и туловищем просунули железный прут, с обоих концов которого встали по стражнику. Ошейник с цепью отстегнули и бросили на пол.
Испуганная Тафа спросонья прижалась к моим ногам, я чувствовал, как по ним струятся ее волосы. Она осыпала мои стопы поцелуями. Тафа стояла на коленях, как рабыня. Этой ночью я ее покорил.
Стражник дернул за прут, и я не оглядываясь вышел из камеры.
Готовых к походу в Клим рабов выстроили возле стены касбаха соляного убара. Луны на горизонте еще не успели пожелтеть. Был холодный утренний час поздней весны. На востоке кривым ятаганом светлел рассвет. Хассан стоял через четыре человека от меня. Наши ноги уже замотали в кожаные ремни. На облупленных стенах касбаха и на камнях пустыни сверкала роса. Вдоль стены в нашу сторону скакал всадник на кайиле. Малиновая повязка скрывала лицо Хранителя Дюн, длинный шлейф развевался на ветру, раздувался и падал широкий бурнус. Над малиновой каффией сверкало золотое шитье агала. Заковывали уже стоящих рядом со мной. Наконец и мне пришлось поднять голову, щелкнул замок ошейника, и я ощутил тяжесть общей цепи.
— Приветствую тебя, Тэрл Кэбот, — произнес всадник, натянув поводья.
— Ты рано проснулся, благородный Ибн-Саран, — ответил я.
— Не мог пропустить твоего отъезда.
— Не сомневаюсь, ты торжествуешь по этому поводу.
— И сожалею тоже. Добиться победы — потерять врага.
Люди Хранителя Дюн набрасывали рабские капюшоны на закованных в цепь пленников. Позади меня стояло несколько человек. Рабский капюшон используется без кляпа. Он не является орудием пытки или принуждения, в принципе это весьма гуманное изобретение. Капюшон выполняет четыре основных функции. Прежде всего он облегчает стражнику охрану пленника. Даже не закованный в цепи человек в капюшоне абсолютно беспомощен. Он ничего не видит и, следовательно, не может ни бежать, ни напасть на охрану. Он не знает количества и расположения часовых, он даже не знает, есть ли они поблизости. Иногда пленников в капюшонах ставят на колени и приказывают не шевелиться, предупредив, что в противном случае им тут же отрубят голову. Сами же стражники могут уйти по своим делам или устроиться на отдых. Пленник, естественно, об этом не подозревает. В его сознании крутится лишь одна мысль: стоит ему сдвинуться с места, и его голову снесет ятаган. Кроме того, пленник в капюшоне не может знать, кто ударил или оскорбил его. В капюшоне он остается один на один со своим незнанием, сомнениями, несчастьем, тоской и беспомощностью. Второй важной функцией капюшона является сокрытие от пленника его местонахождения, а также пути, по которому его ведут. Это вызывает у него чувство полной потерянности и зависимости от охранников. В случае похода на Клим главной целью капюшонов является, естественно, сохранение в тайне маршрута пути. Таким образом, даже если кто-то и возомнит, что сумеет некоторое время в пустыне продержаться, он просто не будет знать, в какую сторону бежать. Собственно говоря, даже без капюшона мало кто смог бы сориентироваться и найти дорогу хотя бы обратно к касбаху соляного убара. Дезориентация рабов способствует лучшей их сохранности, поскольку никому не приходит в голову бежать в неизвестность. Две последние функции особо важны при походе в Клим. Капюшон спасает голову от палящих лучей солнца; по пустыне не ходят с непокрытой головой. Кроме того, капюшон защищает глаза от ослепительного блеска соляной корки. В капюшонах имеется небольшое отверстие, затягиваемое кожаным шнурком, несколько раз в день его развязывают и в рот пленника вставляют носик от бурдюка с водой. Людей кормят дважды, один раз утром и один раз вечером. Во время еды капюшон задирается на несколько дюймов, что позволяет проглотить немного пищи. Кормят, как правило, сушеными фруктами, сухарями и небольшим количеством соли, чтобы восстановить соляной баланс, поскольку в течение дня много соли выводится из организма вместе с потом. Белок, мясо, молоко кайила, яйца вуло, сыр из молока верра требуют для переваривания большого количества воды. Когда воды мало, кочевники не едят вообще. Без пищи можно прожить несколько недель, без воды человек погибает в Тахари за два дня. В такой ситуации нельзя допускать расхода содержащейся в тканях влаги на переваривание пищи.
Ибн-Саран подъехал к Хассану. Некоторое время он молча смотрел на него, а затем произнес:
— Мне жаль.
Хассан не ответил. Я удивился, что Ибн-Саран говорит подобным образом с бандитом. Затем Ибн-Саран вновь развернул кайила, собираясь уезжать.
— Ибн-Саран, — позвал я.
Он помедлил, потом приблизился ко мне. Стражники, надевающие на пленников капюшоны, стояли уже совсем близко.
— Агенты курий прекратили транспортные рейсы с рабами с Земли, — сказал я.
— Знаю, — ответил он.
— Тебе это не кажется странным? Ибн-Саран пожал плечами.
— Царствующие Жрецы, — сказал я, — получили ультиматум. Он гласил: «Отдайте Гор».
— Я слышал об ультиматуме, — произнес он.
— Объясни мне его смысл.
— Полагаю, — сказал он, — курии предлагают капитулировать и не вынуждать их применять новую наступательную стратегию.
— Какую стратегию? — спросил я.
— Я не посвящен в военные тайны курий.
— Какое задание курий ты выполняешь в пустыне?
— Организую войну между аретаями, каварами и подчиненными им племенами, чтобы закрыть пустыню от посторонних.
— От агентов Царствующих Жрецов?
— Никто не должен сейчас находиться в Стране Дюн.
— Разве твои люди не способны сами контролировать
ситуацию?
— Нас слишком мало, — ответил он. — Риск, что посторонние просочатся сквозь наши кордоны, очень велик. — На языке Гора посторонний и враг обозначаются одним словом.
— Значит, вы записали пустыню в свои союзники?
— Пока мы говорим, тысячи воинов по всей пустыне готовятся сойтись в смертельной схватке.
— Погибнет много людей! — крикнул вдруг Хассан. — И каваров, и аретаев, и из подчиненных племен! Этого нельзя допустить! Их надо предупредить!
— Это невозможно, — печально возразил Ибн-Саран. — Мне жаль.
На голову Хассана натянули рабский капюшон. Под подбородком затянули ремни.
— Добиться победы — потерять врага, — произнес Ибн-Саран и вытащил ятаган.
— Нет, — сказал я. — Я пойду в Клим.
— Я хотел проявить милосердие, — сказал Ибн-Саран.
— Нет, — покачал я головой.
— Здесь прохладно, и твоя смерть будет мгновенной.
— Нет, — повторил я.
— Ты из касты воинов, ты унаследовал их глупость, твердость и мужество.
— Я пойду в Клим, — сказал я снова.
Он отсалютовал мне ятаганом и медленно вложил его в ножны.
265
— Ведите их в Клим, — задумчиво произнес он, повернул кайила и поскакал вдоль цепи. За его спиной надувался и падал широкий бурнус.
Хамид, помощник Шакара, предводителя отряда аретаев, в красной повязке воинов Хранителя Дюн подмигнул мне:
— Я поеду вместе с цепью.
— Всегда рад твоему обществу.
— Ты не раз отведаешь моей плетки, — предупредил он.
Я видел, как кайилы опускаются на колени, давая возможность стражникам забраться в седла. Я обратил внимание, сколько кайилов несут бурдюки с водой.
— Клим недалеко, — сказал я
— Он очень далеко, — возразил Хамид.
— Вы берете мало воды.
— Воды у нас больше, чем надо. Многие просто не дойдут.
— А я дойду?
— Должен. Ты сильный.
— А если на нас нападут? — спросил я.
— Тебя зарубят первым.
— Для вас так важно, чтобы я дошел до Клима?
— Да.
— Почему? — спросил я.
— Ты доставил много неприятностей куриям и их агентам, — сказал он. — Ты пошел наперекор их воле. За это Тэрл Кэбот будет рабом в Климе.
— За это, — повторил я, — Тэрл Кэбот будет рабом в Климе.
— Посмотри. — Хамид показал на узкое окошко в верхней части стены.
Я поднял голову.
За окном, рядом со своим хозяином стояла рабыня в желтой парандже. Девушка грациозно скинула с себя покрывало. Это была Велла.
— Думаю, ты помнишь прелестную рабыню Веллу, которая хорошо послужила куриям. Она свидетельствовала против тебя на суде в Девяти Колодцах. Основываясь на ее ложных показаниях, тебя еще тогда могли упечь на соляные прииски.
— Припоминаю, — произнес я, — Девчонка, кажется, принадлежит Ибн-Сарану. Я очень хорошо ее помнил.
— Так вот это она. — Хамид махнул рукой в сторону узкого окошка.
— Вижу, — кивнул я.
Девушка посмотрела на меня и улыбнулась. В Лидиусе она умоляла ее освободить. Тогда я еще не знал, что она настоящая рабыня. Теперь же, видя ее дерзкую, навязчивую красоту, я это понял. Я стоял под ней в цепи рабов, отправляющихся на соляные прииски. Рабыни, угодливые и заискивающие перед свободными мужчинами, часто не могут скрыть презрения к мужчинам-рабам. Иногда они нарочно прохаживаются перед ними, соблазнительно покачивая бедрами, стараясь раздразнить и помучить, ибо хорошо известно, что за одно прикосновение к их одежде раб может лишиться жизни. Велла не могла скрыть радости оттого, что видит меня в шеренге закованных в цепи рабов, отправляющихся в Клим. Она улыбалась нагло и вызывающе, как улыбаются рабыни рабам. Велла наслаждалась своим триумфом.
— Хороший день для рабов, — усмехнулся Хамид.
— Хороший, — кивнул я.
Сунув руку под тунику, девушка вытащила шелковый платочек, примерно восемнадцать квадратных дюймов, яркий, малиновый, прозрачный.
Я видел, как она повернулась к стоящему за ее спиной человеку. Она о чем-то его просила. Он оставался непреклонен, она умоляла, наконец, рассмеявшись, он дал согласие. Тогда она торжественно взмахнула ручкой и выпустила платок. Ветер отнес кусочек шелка в сторону и опустил на песок недалеко от нас.
— Принеси, — приказал Хамид стражнику.
Тот поднял платок, понюхал его, рассмеялся и передал Хамиду.
Хамид тоже понюхал шелк. Он был пропитан дешевыми духами. Рабский шелк.
— Подарок на память, — сказал я.
— Подарок рабыни, — презрительно бросил Хамид, скомкал платок и заткнул его мне под ошейник.
— Будешь вспоминать ее в Климе.
Она показала против меня на суде в Девяти Колодцах Она улыбалась, когда меня приговорили к соляным приискам.
Я поднял голову; платок торчал у меня из-под ошейника.
Она смотрела на меня сверху — рабыня удостоила взглядом раба. Лицо ее раскраснелось от удовольствия. Она просто сияла от счастья. Как же она радовалась своей маленькой мести! Ну и дура. Неужели она не знает, что я — горианин? Неужели она не понимает, что я еще вернусь за ней?
Говорили, правда, что из Клима не возвращаются.
Глядя на нее, я поклялся вернуться.
— Вспоминай ее в Климе! — сказал Хамид.
— Обязательно, — ответил я.
Я буду ее вспоминать. Я ее никогда не забуду.
Было видно, что стоящая в окне девушка о чем-то просит своего стражника. На этот раз, видно, добиться своего не удалось. Она снова выглянула в окно и, помахивая пальчиками, как принято на Горе, послала мне воздушный поцелуй. Затем она исчезла.
— Разве запрещено смотреть, как отправляется караван в Клим?
— Она рабыня, — пожал плечами Хамид. — Им это запрещено.
— Понятно, — пробормотал я.
Мимо прошло несколько груженных всякой всячиной кайилов. Рядом с ними ехали всадники.
Я вдыхал запах духов. Я помнил его по дому Сулейман-паши, когда эта дрянь вместе со своей подругой по имени Зайя подавала нам черное вино. Богатый хозяин может позволить своим рабыням пользоваться собственными духами, наиболее полно соответствующими характеру каждой девушки. Несмотря на то что все они носят ошейники, каждая девушка сохраняет свою индивидуальность. Поэтому некоторые духи подходят одним рабыням и не подходят другим. Духи Веллы были просто для нее созданы. Они подходили ей, как идеально подобранный ошейник.
Я улыбнулся. Может быть, Велла уже вернулась в свою келью, откуда ее пошлют заниматься упражнениями, принимать ванну или выполнять мелкие поручения. А может, девчонке придется сразу же ублажать хозяина или тех, кого он сочтет нужным. Хотя для этого еще слишком рано. Скорее всего рабыню отправили в ее крошечный альков, велели снять шелковую тунику и приказали лечь на живот, головой к стене, после чего заперли дверь в камеру. Эти две предосторожности весьма распространены в Тахари. Лежащая на животе девушка не может воспрепятствовать запиранию люка, а сама дверь устроена таким образом, что протиснуться в нее можно лишь на четвереньках. Выскочить из тахарской камеры для рабынь девушка не может. Сам факт, что выбираться наружу приходится чуть ли не ползком, имеет важное психологическое значение. Даже самые гордые и надменные понимают, что здесь они всего-навсего рабыни.
Окно, из которого мне только что улыбалась девушка, закрылось.
Я представил, как она лежит в своей устланной подушками и коврами зарешеченной келье. На животе, головой к стене, голенькая, на шелковых простынях, стискивает кулачки в своей роскошной конурке. Тяжелая железная дверь с лязгом захлопывается за ее спиной, засовы входят в пазы. Ей не позволено видеть отправку рабов в Клим.
То, чего не удалось сделать этой гибкой и злобной пантере в Девяти Колодцах, сделал ее хозяин Ибн-Саран. Маленькой стройной брюнетке даже не разрешили посмотреть на результат ее коварных усилий. Ее лишили этой радости. Вместо этого ее заперли в зарешеченной келье. Она была рабыней, просто рабыней.
Я улыбнулся и вдохнул аромат духов. Хамид взял у стоящего рядом человека рабский капюшон. Я увидел светлое небо, бледнеющие луны, пустыню, а потом на мою голову натянули капюшон, дернули веревки вниз и туго завязали.
Скованные длинной цепью люди в капюшонах медленно ковыляли вверх по склону горы. Казалось, время начало измеряться в шагах, в ударах плети, в медленном движении солнца по горизонту.
Мы шли двадцать дней. Некоторым казалось, что прошло не меньше ста. Другие вообще потеряли счет. Многие сошли с ума, не в силах нести длинную и тяжелую цепь. В начале пути нас насчитывалось двести пятьдесят человек. Сейчас цепь стала тяжелее. Из нее то и дело выбрасывали звенья, но она все равно становилась тяжелее день ото дня. Никто из нас не знал, сколько человек несет цепь или то, что от нее осталось.
Обычно по пустыне днем не передвигаются, но на Клим идут под солнцем, чтобы до цели добрались только сильные. Есть почти не дают, зато поят вдоволь. Без воды в пустыне гибнут все.
— Убейте нас! Убейте! — время от времени начинал кричать какой-то человек.
На вершине холма раздалась команда:
— Стой! Цепь замерла.
Я тут же опустился на колени, соляная корка царапнула бедра. Даже под защитой капюшона я старался не открывать глаза и не шевелить ни шеей, ни кистями рук, чтобы не тревожить ошейник и наручники, под которыми саднило горящее, разъеденное мясо. Я очень боялся потерять сознание. Те, с кем это случалось, в себя уже не приходили. Стражники не церемонились с выбившимися из сил.
Соль въелась во все поры моего тела.
Над головой палило солнце, в Тахари стояла поздняя весна. Температура соляной корки достигала примерно ста шестидесяти градусов по Фаренгейту. Температура воздуха колебалась от ста двадцати до ста сорока градусов. Походы на Клим никогда не предпринимают летом. Только зимой, осенью и весной, чтобы хоть кто-то дошел до конца.
Я поднял голову к солнцу и еще крепче зажмурил глаза от наполнивших капюшон красноты, жара и сияния. Я опустил голову вниз. Даже сквозь плотную ткань чувствовался отражаемый соляной коркой жар.
Курии будут довольны, подумал я, узнав, что Тэрл Кэбот тянет срок в Климе. Вот уж порадуются. За мой ошейник по-прежнему был заткнут кусочек шелка, вне всякого сомнения уже выгоревший на солнце.
Вдоль цепи пронесся кайил, я слышал, как царапают по соляной корке острые когти.
— Убейте нас! Убейте! — снова закричал человек. Он шел на несколько ошейников позади меня.
Еще один кайил пробежал в голову цепи. Я стиснул кулаки. Я не знал, переживу ли еще один день. Но я должен был это сделать. За мой ошейник заткнут кусочек надушенного шелка.
— Убейте нас! Убейте! — кричал человек.
— Их слишком много, — сказал кто-то из охранников.
— Сменить ошейники? — спросил кто-то.
— Нет! — завопил человек. — Нет! Охранники знали, где вода. Мы — нет.
Казалось, прошла целая вечность, пока мы стояли на коленях в соляной корке. Спустя несколько енов я услышал рядом с собой шаги человека. Кто-то шел к цепи. Я напрягся Неожиданно цепь впереди меня дернулась, но звука я не слышал. Затем цепь снова провисла. От ярости у меня потемнело в глазах, я поднялся на ноги, натягивая цепь шеей и ничего не видя из-за капюшона.
— На колени! — гаркнул кто-то.
Я покорно выполнил приказ. Я ничего не видел в капюшоне. Я стоял на коленях, закованный в цепи раб на соляной корке. Я даже не мог поднять рук. Я был абсолютно беспомощен.
— Нет! — крикнул кто-то. — Нет!
Цепь дернулась и натянулась, на этот раз сзади. Я слышал, как чьи-то ноги загребают и скользят по соляной корке. Раздался еще один крик, цепь снова дернулась и задрожала. Люди пошли дальше.
— Я не нашел воду, — сказал Хамид.
— Это не имеет значения, — ответил другой голос.
Мы стояли на коленях на соляной корке. В нескольких футах от меня кто-то затянул песню.
Еще один человек подошел к цепи. Я слышал, как отстегивали ошейники спереди и сзади от меня.
Спустя некоторое время я услышал хлопанье крыльев. Поход на Клим сопровождали прилетевшие издалека огромные черно-белые птицы с длинными изогнутыми клювами, хорошо приспособленными для вырывания лакомых кусков из мертвого тела.
Птицы гортанно заклекотали, очевидно потревоженные пробежавшим кайилом. Это заады.
— Рабы, встать! — раздалась команда.
По моей спине дважды хлестнули плетью. Я ничего не имел против. Я мог чувствовать. По телу заструилась кровь. Боль была острой, яркой и глубокой. Я не возражал против боли, потому что мог ее чувствовать. Меня охватил бешеный восторг. Я оставался живым. Плеть опустилась еще раз. Я засмеялся, поднялся на ноги и выпрямился.
— Рабы, вперед, марш! — услышал я и шагнул левой, а потом правой ногой. Идти надо именно так, чтобы цепь натягивалась равномерно. Она стала еще тяжелее, но нести ее было легче, ибо я оставался в живых. Меня больше не волновали ни въевшаяся в тело соль, ни жара. Достаточно того, что я жив. Как глупо, неожиданно подумал я, желать еще' чего-либо. Ну, чего еще можно желать? Разве что здоровья, и чести, и еще рабыню, чтобы лежала возле ног. Я шел вперед, между пирующими птицами, я снова шел в Клим. Я напевал про себя простенькую мелодию, которую никогда не забуду, боевую песенку северного города Ко-ро-ба.
Спустя четыре дня, когда мы снова поднялись на холм, раздалась команда: «Стой!»
— Не убивайте нас! Не убивайте! — отчаянно завопил кто-то. Я узнал голос. То кричал человек, который всю дорогу молил о смерти. После того как мы остановились на холме в полдень четыре дня назад, он не кричал ни разу. Я даже не знал, что он еще жив.
Мимо проскакал кайил.
Я слышал, как расстегивают ошейники. Капюшон не позволял ничего видеть. Шелковый платок из моего ошейника давно выдернули. По приказу Хамида его затолкали под кандалы на левой руке. Я чувствовал шелк в круговой ране на запястье. Кто-то вставил тяжелый ключ в замок моего ошейника. Замок забили песок и соль. Ключ долго не проворачивался, затем со скрежетом освободил стягивающий болт. Ошейник и цепь с лязгом упали на соляную корку. Стражник перешел к следующему пленнику.
Никто не бежал из цепи.
— Дальше с кайилами нельзя, — сказал кто-то.
Несколько минут мы стояли на месте. Под кожаными ремнями на ногах хлюпала кровь. Я старался не шевелить руками.
Затем кто-то развязал ремни капюшона. К моему изумлению, его тут же сдернули, и я закричал от неожиданной боли. В глаза ударил невыносимо яркий белый свет; горячий, безжалостный свет, режущий глаза, как сотни острых клинков.
Щурясь от ослепительного солнца, я огляделся и едва удержался на ногах. Осталось всего двадцать пленников Меня передернуло от ужаса.
Хамид вытер лезвие о гриву кайила и вложил ятаган в ножны. Было невыносимо жарко. Мы стояли на вершине холма, внизу простиралась широкая плоская долина.
— Вон там, — вытянул руку Хамид. — Видишь?
— Да, — сказал я.
Вдали, на расстоянии пяти пасангов, в огромном котле белой соляной корки, стояли низкие белые здания, сложенные из грязевых кирпичей.
— Клим, — произнес Хамид.
— Я пережил поход на Клим! — воскликнул какой-то пленник и затрясся от рыданий. — Я дошел до Клима! — Это был человек, который молил, чтобы нас убили. Тот самый, который замолчал после полуденной остановки четыре дня назад.
Мы смотрели друг на друга. Тела были дочерна обожжены солнцем. Кожа во многих местах полопалась. Под ней виднелись пятна новой розовой кожи. Шеи были ободраны до мяса, сквозь кожаные ремни на ногах сочилась кровь. Последние дни нам не давали соли, многие дергались в судорогах и качались от слабости. Но все старались держаться прямо, ибо мы дошли до Клима.
Двадцать человек.
Пленника, с которого первым сняли цепи, толкнули в спину, и он заковылял вниз по склону в направлении далеких домишек.
Стражники по одному расковывали рабов. Никому не пришло в голову бежать в пустыню. Люди обреченно брели в Клим. Больше идти было некуда.
Расковали человека, который кричал: «Я дошел до Клима!» Он бегом кинулся вниз по склону, падая и снова поднимаясь.
Освободили меня и Хассана. Поддерживая друг друга, мы побрели вслед за другими рабами. По дороге мы натолкнулись на чей-то труп. Это оказался тот самый пленник, который радостно кричал, что дошел до Клима. Мы перевернули бездыханное тело.
— Он мертв! — сказал Хассан.
Поддерживая друг друга, мы поднялись на ноги.
До Клима дошло девятнадцать человек.
Я обернулся и посмотрел на Хамида, воина, состоящего на службе Хранителя Дюн, соляного убара, но выдававшего себя за верного помощника Шакара, предводителя отряда аретаев Поднимая тучи соляной пыли, Хамид развернул кайила и скрылся из виду за гребнем холма.
Я посмотрел на безжалостное солнце. Казалось, оно никогда не скроется за горизонтом.
Затем я посмотрел вниз.
На левой руке болтался выцветший под палящими лучами кусочек рабского шелка. Он все еще хранил запах духов невольницы, которая хорошо послужила куриям, дала против меня ложные показания в Девяти Колодцах, а потом послала мне свой подарок, пропитанный духами платочек, чтобы я не забыл ее в Климе. Я нескоро забуду красотку Веллу. Я хорошо ее запомнил.
Я снова взглянул на солнце и с горечью отвернулся. Пора выбросить эту сучку из головы. В конце концов, она просто рабыня, кусок мяса в ошейнике.
Надо было думать об интересах Царствующих Жрецов. Башню из стали мы с Хассаном так и не нашли. Это дело мы провалили.
Подобной горечи я не испытывал давно.
Я побрел вслед за Хассаном, ковылявшим по соли в сторону Клима.
