Полночь. На несколько часов с моей руки сняли манипулятор, и стало очевидно, что Мекстромова болезнь завладела первым суставом и перебралась к следующему. Но меня это не радовало. Хотя я и мечтал о прекрасном твердом теле, но мне совсем не нравились невыносимые муки, сопутствующие этому процессу. Я прикинул насчет запястья. Это довольно сложный сустав, и боль в нем наверняка превзойдет боль в суставе указательного пальца. Я, конечно, слышал рассказы, будто бы, достигнув вершины, дальнейшие страдания не причиняют больших мук. Я принял это как должное. Но теперь я не был слишком уверен, что то, что я испытал, не станет исключением, потому что, как известно, нет правил без исключений.

Я все еще пребывал в мрачном и безутешном настроении. Но умудрился поесть, побриться, принять душ и расслабиться, поскольку попал все же не в самое плохое положение. Ведь могло получиться гораздо хуже. Я лег и прощупал помещение.

В здании находилось несколько пациентов, но ничто не напоминало дом Маклинов. Когда начиналось лечение, те отправляли больных в другую часть света. Там не было ни сиделок, ни докторов, ни ученых, ни какого-либо другого персонала.

Снаружи, по другую сторону дороги, находился маленький светлый домик, который, очевидно, принадлежал охране. По сравнению с армейской она была куда более формальной. Территория, вместо того чтобы патрулироваться охранниками (которые могли проболтаться невесть где), была разбита на квадраты, нашпигованные индукционными датчиками и фотореле.

Вы наверняка читали, как маскируются подобные устройства. Я тоже. Поэтому, прощупывая территорию, я знал, что следует искать, и выбирал безопасный путь от черного хода моего здания до ближайшей границы мертвой зоны. Это была в высшей степени необычная мертвая зона, она, вздымаясь волнами, простиралась к зданию, словно гряда обломков. Ее вершина поднималась, словно колонна неизвестно какой высоты, ускользая от моего мысленного взгляда. Она снижалась недалеко отсюда, но не проходила над зданием. Дальний конец колонны терялся вдали. Даже несмотря на свою тренировку, я был несказанно поражен, прощупав дальний конец мертвой зоны. Меня будто нарочно наводили на мысль окинуть все поверхностным взглядом вместо детального осмотра.

Я расслабился. Если мне и суждено выбраться отсюда, то только с посторонней помощью. Мне бы понадобился лихой пилот геликоптера, севший в мертвой зоне с выключенным двигателем. У Медицинского Центра не было радара. Наверное, по тем соображениям, что слишком высокая засекреченность говорит о важности скрытого. Поэтому пилот должен был бы спуститься с выключенным мотором, приземлиться и ждать. Выбрать момент нужно безупречно, потому что мне, заключенному, придется преодолеть галопом двести метров свободной спецзоны, перелезть высокую изгородь, увенчанную колючей проволокой, пересечь еще пятьдесят ярдов во тьме и найти своего сообщника. Взлетать пришлось бы вслепую, сразу же, как я обнаружу аппарат, а дальше все зависело бы от сноровки пилота, который должен настолько разбираться в двигателях и ускорителях, что смог бы рвануть вверх без предварительного разогрева.

Конечно, через некоторое время, наперекор всем моим планам, люди Медицинского Центра прочтут мои мысли и, скорее всего, заполнят мертвый участок патрулями из грубых здоровых джентльменов, вооруженных достаточно, чтобы остановить танк.

За неимением всякого рода устройств или приспособлений, которые экранировали бы мой мозг от любопытных телепатов, мне оставалось только одно — улечься в мягкую постель и погрезить во сне о бегстве.

Очевидно, я уснул и вообразил, что за мной гонятся молларды с шампурами, унизанными чертовыми пончиками. Но беспокоила меня почему-то в основном парочка клиентов, решивших, что единственный способ унять моллардов — пальба. И их одежда была под стать снаряжению. Кто охотился на уток с каноэ, разве станет надевать штормовку и бутсы? Потом они, очевидно, купили у меня несколько уток и отправились домой, бросив меня на съедение кошмарам…

Около восьми утра в мою дверь тихо постучали. Поскольку я проворчал, что могли бы и не прибегать к таким формальностям, дверь отворилась, и вошла женщина с завтраком на подносе. Это была не моя сиделка. Это был эспер в образе лакированной блондинки.

Собственно, лакированной она была чисто условно. Это не следовало из ее косметики, одежды или прически. Она была само совершенство. Короче, у нее был такой глянцевый вид, что наводил на мысль об автоматроне, запрограммированной создавать определенное впечатление и в нужный момент говорить нужные слова. Как будто она никогда не задумывалась ни о себе, ни о проблемах, которые выходили за компетенцию ее запрограммированных интересов. Как будто покрой ее платья и застывшая красота лица были важнее всего в ее жизни.

Девица с налетом полной безразличности быстро исчезла, и у меня было всего несколько мгновений прощупать ее сущность. И все же я видел ее глаза. Они какое-то время бездумно смотрели в точку в трех дюймах над моим плечом, а потом сосредоточились на мне. Причем не важно, где, в какой точке комнаты она сейчас находилась: поднимала ли шторы или убирала всякую мелочь, будто какая-нибудь младшая сестра. Наконец она поставила мой поднос на столик и остановилась, глядя на меня сверху вниз.

С первого взгляда я понял, что она не телепат. Поэтому я грубо спросил:

— А где та девушка? Где моя сиделка?

— Я заменю ее на время, — сказала она. В ее голосе чувствовалась какая-то напряженность. Она старалась использовать тот вкрадчивый деликатный тон, которым пользуется профессиональный ясновидец. Но заученный голос ломался и сквозь него проступали ее естественные интонации.

— Почему?

Тут она смягчилась или, может, чуть расслабилась. В ее лице появились намеки на характер, а тело потеряло свою суровую недоступность.

— Вас что тревожит? — спросил я ее мягко. У нее на уме было что-то такое, что оказалось чересчур велико для нее, а дрессировка была не столь хороша, чтобы она могла это скрыть. Я надеялся ей помочь. И еще я хотел знать, что она здесь делает. Если ученый Фелпс думает надавить на меня рычагом в образе женщины, он глубоко заблуждается.

Она смотрела на меня, и я ловил тень борьбы на ее лице.

— Тревожит? — спросила она шепотом.

— Да. Что вас тревожит?

— У меня…, Мекстромова болезнь. — Последнее слово вырвалось с парой слезинок, появившихся из-под прикрытых век.

— Ну и что? — спросил я. — Стоит ли из-за этого так убиваться?

Она захлопала глазами и посмотрела на меня.

— А разве это не ужасно?

Я вспомнил о боли в пальце и попробовал солгать:

— Мне чуточку больно, но, по правде говоря, это, наверно, из-за того, что я долго тянул с первой процедурой.

Я потянулся к столику и нашел сигареты. Выудил две и предложил ей. Она осторожно протянула руку, готовая в любой момент ее отдернуть. Правда, почти тотчас это прошло. Такое чувство испытываешь, когда отправляешься в кабинет зубного врача, чтобы покончить раз и навсегда с неприятным делом. Это стоит непреодолимых усилий. Но стоит пересечь какой-то рубеж, после которого повернуть назад уже невозможно, и дальше идешь вперед без всяких колебаний.

Наконец она дотянулась до сигарет, но была очень осторожна, стараясь не касаться моей руки, будто та могла ее ужалить. Потом, как бы решившись, ее рука скользнула мимо пачки и коснулась моего запястья.

Три мгновения мы стояли как вкопанные. Потом я поднял другую руку, вытащил сигарету, о которой она забыла, и протянул ей.

Я участливо взглянул на нее. Потом поднял левую руку и посмотрел на заразу. Палец, который когда-то жевал мекстромов младенец в Хоумстиде. Неуверенно пожав плечами, я поднес ее руку ко рту и коснулся ее языком и прощупал своим восприятием, зажав тонкий кусочек ее кожи между зубами. Затем резко сжал их, почувствовав кровь. Она дернулась, замерла, прикрыла глаза и сделала глубокий вдох, но даже не вскрикнула.

— Если не ошибаюсь, должно сработать, — сказал я спокойно. — Теперь ступайте и помажьте йодом. Похоже, человеческий укус переносит инфекцию, и я не думаю, что какой-нибудь антисептик сможет остановить Мекстромову инфекцию. Они пробовали на мне антисептики, — вспомнил я Хоумстид. — Теперь, мисс, не знаю, как вас там, садитесь сюда и рассказывайте, как вас осенила эта жуткая идея.

— О, я не могу — заплакала она и перестала сосать свой кровоточащий палец.

В объятиях я не нуждался. Я только хотел убедиться. Кто-то нажал на нее. Может, кто-то, кого она любила, стал мекстромом, и она решилась. К тому же была вероятность, что ей дали понять, что возьмут ее в сообщники только в том случае, если она подхватит Мекстромову, и использовали мое пребывание как отличную возможность проверить меня, а заодно получить и ее.

Я поразился. Вроде бы она была не большого ума. Я не мог себе представить, с какой стати Фелпсу, который держал ключевые позиции, давать ей зеленый свет. За исключением того, что она была женщина привлекательная, если вам нравятся красивые куколки. А ей, наверное, нравилось жить в своеобразном мирке, окруженном со всех сторон журналами, кружевными занавесками, телевизионной мыльной оперой и полным загоном мекстромовых детишек. Просто немыслимо, как поборники нового общества начинают удовлетворять свои потребности в женщинах, чьи мозги связаны мирскими заботами о доме и семье.

Ладно. Надеюсь, она ее подхватит, если по-настоящему этого захочет. И голову могу дать на отсечение, что она пошла на это ради своего суженого, а не во имя элитарного общества, которое он создает.

Я покончил с завтраком и отправился посмотреть, как парочка телепатов играет в шахматы. Но после ленча все это мне наскучило. Шахматы телепатов ничем не лучше покера ясновидцев.

Потом настал черед обеда, заполненного лабораторными анализами, экспериментами, обследованиями, процедурами и тому подобным; они были ничем не лучше предпринятых в Хоумстиде, и я удивил их и несказанно обрадовал, выдав на-гора прошлые данные о крови и прочей дряни.

Они не удостоили меня новой подружкой, и я бродил вокруг после обеда, скрываясь от Торндайка или Фелпса. Мне не хотелось вступать в какую-нибудь новую дискуссию с ними, и не нужно было быть большим ясновидцем, чтобы предсказать, в какую беспросветную тьму повергнут меня их семантические упражнения.

И я снова пораньше завалился спать. И снова в восемь утра меня разбудил стук в дверь. На этот раз это был уже не робкий, испуганный стук. Теперь он звучал куда веселее и громче. Моя реакция осталась прежней. Поскольку это был их спектакль и декорации, я просто недоумевал, с чего им так раскланиваться.

Опять лакированная. Она вошла с грустной улыбкой и поставила поднос.

— Взгляните! — воскликнула она и вытянула руку. Кровь перестала течь, и ранка покрылась тонкой корочкой. Я прощупал ее и кивнул. Без сомнения, чувствовались первые признаки Мекстромовой.

— Вышло, детка.

— Знаю, — проворковала она в ответ. — Боже, дай я тебя расцелую!

И не успел я подумать, что она хотела этим сказать, как она упала в мои объятия в несдерживаемом порыве, да таком, какого я давно уже не видывал. С тех пор как я обнимал Катарину у нее в квартире, незадолго до катастрофы, а потом провел некоторое время в обществе сестры Фарроу, которая оказалась ко мне весьма равнодушной, на мою долю выпадали только приятельницы-мекстромки, а с их хваткой можно было от волнения свернуть шею. Через некоторое время, когда я начал отвечать ей с энергией и энтузиазмом, она выскользнула из моих объятий, уйдя из зоны досягаемости к подножию кровати.

— Гарри благодарит вас за это, — сказала она холодновато.

«Чтоб твой Гарри сдох!» — подумал я, когда она ушла. Затем я ухмыльнулся себе, как чеширский кот, потому что вдруг осознал, что стал теперь настолько значим, что они просто не позволят мне умереть. Не важно, как я буду жить, но я буду жить. И после долгой сумятицы и треволнений мысли быстро вернулись в привычное русло.

Я вспомнил случай с ребенком. Даже если ребенок окажется еще одним переносчиком, пройдет слишком много времени, пока он вырастет и его смогут использовать.

Я пошел даже дальше. Ведь не колесил же я по округе, кусая наивных граждан. Видно, вполне достаточно меньшего контакта. Укус просто ускоряет процесс.

Так что я здесь в полной безопасности и могу поступать в соответствии со своими желаниями. Могу остаться с Фелпсом и кусать только Фелпсовых аристократов, а могу отправиться к людям хайвэя и кусать там кого заблагорассудится.

Я усмехнулся, глядя в зеркало. Пусть я добрый парень, но уж кусаю лучше, чем другие. Я показал зубы своему отражению — получилась отличная реклама зубной пасты с голливудской улыбкой.

Мое отражение посуровело.

«Стив! — подумало оно. — Старый чертяка! Уж если собрался кого-нибудь укусить, ступай подальше от Медицинского Центра».