Я давно уже подозревал, что насекомоподобные ятуны не единственные разумные обитатели Танатора. Тот факт, что Коджа и его соплеменники удивились цвету моих волос и глаз, а не самому виду, свидетельствовал, что они знакомы с похожей на меня расой. Мои подозрения усилились после замечания Гамчана о том, что я помесь «занадарского пирата» и «ку тад». К тому же существовал ящичек с инструментами для письма: раса, не знающая письменности, не стала бы изобретать орудия для письма.

Глядя на первого человека, увиденного мною на Танаторе, я чувствовал, как ускоряется мой пульс — и от неожиданности встречи, и от красоты молодой женщины.

Ей было около двадцати лет, она высока, стройна и исключительно женственна. На ней кожаная куртка с высоким воротником и открытой грудью, такая же, как та, что дал мне Коджа; куртка спускается до круглых бедер, оставляя обнаженными длинные стройные ноги; на ногах ботинки, зашнурованные с внутренней стороны. Широкий пояс, украшенный драгоценными металлами, сжимает тонкую талию, на поясе небольшая сумка, пустые ножны и большой медальон из какого-то яркого металла, который я не смог определить.

Кожа мягкого золотистого цвета, чистая и бледная. Маленькое лицо сердцевидной формы, с большими выразительными глазами, слегка раскосыми, ярко-изумрудного цвета. Волосы великолепным красно-золотым потоком падали на маленькие плечи и спускались до талии. Рот мягкий, с полными алыми губами. Даже теперь, в крайней опасности, она сохраняла ледяное спокойствие, в котором чувствовалось прирожденное достоинство.

За плечами у нее был пустой колчан, подвешенный за перевязь, которая проходила через одно плечо и опускалась между полных вздымающихся молодых грудей. Лука я не увидел и потому решил, что в колчане, должно быть, находились метательные копья, которые она, по-видимому, все использовала. Кинжала у нее тоже не было.

Зверь, лицом к которому она стояла, огромный и страшный, менее жуткий, чем ятриб, но тяжелее и массивнее его. Похож на небольшого слона, с таким же бочкообразным телом, с такими же толстыми, тяжелыми, похожими на колонны ногами, заканчивающимися массивными подушечками, такая же слегка сероватая грубая кожа. Но голова больше напоминает дикого кабана: маленькие свиные глазки безумно горят, короткая щетина прикрывает рыло, в нем видны огромные желтые клыки; они показываются, когда зверь испускает хриплое рычание. Но свиное рыло длиной в ярд и увеличивает сходство со слоном.

Я узнал в этом звере вастодона: он достигает шести футов в загривке и должен весить две-три тонны. Мое уважение к воинам-ятунам, которые охотятся на этих монстров, значительно выросло.

Девушка, которая меня пока не видела, истратила свои копья, очевидно, промахнувшись. Одно тонкое копье застряло в алом торфе в нескольких ярдах от меня. Бродячий луч света упал на жемчуг, украшавший рукоять кинжала: кинжал торчал в широкой груди зверя. Она ранила зверя, но я видел, что это чудовище не так-то просто убить.

А я вооружен только мечом-хлыстом.

Застывшая картина ожила: зверь бросился вперед. Если он ударит девушку, она будет раздавлена о ствол дерева.

Не задумываясь, я выпрыгнул из укрытия в листве с громким криком, размахивая руками, чтобы привлечь внимание вастодона. Девушка бросила на меня изумленный взгляд, но в следующее мгновение я был слишком занят, чтобы смотреть на нее или думать о ней, потому что вастодон свернул ко мне, гулко стуча по алой почве.

Я никогда не пользовался мечом-хлыстом: это оружие предназначалось только дня воинов, слугам и имуществу было запрещено им пользоваться. Но я был свидетелем нескольких дуэлей между артроподами и имел представление о том, как пользоваться этим оружием. Когда ревущий вастодон приблизился ко мне, я отпрыгнул в сторону, нанеся удар мечом сверху вниз, крепко зажав обеими руками рукоять.

К несчастью, из-за большой длины — почти пять футов — и веса — этот меч тяжелее любого другого, какой мне приходилось держать в руках, — я обнаружил, что это крайне неудобное оружие. Я собирался ударить лезвием по морде вастодона, расколоть, если удастся, череп или, по крайней мере, ослепить зверя. Но лезвие только скользнуло по плечу, разрезав грубую шкуру и обнажив бледно-лиловое мясо. Вместо того чтобы смертельно ранить вастодона, мой удар привел его только в еще большую ярость.

Он развернулся с диким ревом, маленькие глазки горели безумным стремлением убить, и снова бросится ко мне.

Я потерял равновесие и упал в траву, меч-хлыст выпал из рук. Видя набегающего вастодона, я выдернул из торфа копье, которое перед тем бросила девушка, и нацелил его в зверя. Толчок отбросил меня в сторону. Я ударился головой обо что-то твердое. И тьма затянула весь мир.

Я увидел прекрасное лицо. Странные изумрудные глаза смотрели на меня, сочные влажные губы приоткрылись.

— Ты жив? — спросила девушка, и я с благодарностью вспомнил Коджу, научившего меня танаторскому языку.

— Жив, — начал я, пытаясь сесть. Тут я почувствовал сильную боль и, тяжело дыша, замолк на мгновение. — Но я, оказывается, еще и цел!

Что-то, вероятно, клык вастодона, рассекло мне лоб, на одной руке глубокий порез от запястья до локтя. Из раны на лбу, всего лишь пореза, обильно текла кровь. Кости целы, и вообще я легко отделался.

А что касается вастодона, то он лежал на поляне мертвый, в луже пурпурной крови. Эта победа от меня почти не зависела: собственная инерция зверя загнала копье глубоко внутрь, пробив ему сердце. По чистой случайности в этот миг оно упиралось в твердую землю.

Девушка помогла мне встать. Порезы на теле горели, сильно болела голова, страшно ныла пораненная рука, я был весь разбит, меня тошнило. Но в целом все было в порядке.

Девушка с любопытством смотрела на меня.

— Ты ведь не ку тад! И не занадарец. Откуда же ты?

— Я… — начал я и замолк.

Зачем усложнять ситуацию рассказом о моем рождении в далеком мире? Коджа ни разу не спрашивал меня о моем происхождении; подобно всем своим соплеменникам, он был флегматичен и равнодушен, любопытство — свойство обезьян и людей. А воины-ятуны — не люди и не обезьяны, они совершенно нелюбопытны.

— Я из далекой страны, — наконец, запинаясь, ответил я. — Меня зовут Джонатан Дарк.

Она сморщилась, услышав необычные звуки:

— Джонна… джан… дар?

— Джандар, — сказал я, принимая имя, данное мне моим другом Коджей.

— А я Дарлуна, из народа ку тад, принцесса Шондакора, — гордо сказала она.

Я не представлял себе, как на Танаторе нужно себя вести с представителями местной аристократии. Поэтому слегка поклонился, что, казалось, встретило ее одобрение.

Убедившись, что со мной все в порядке, принцесса смотрела на меня с холодной отчужденностью. Я вспомнил, что в племени ятун кланы непрерывно воюют друг с другом. Может, и люди с Танатора заняты тем же. Если так, то эта прелестная красавица может оказаться врагом.

— Никогда не видела, чтобы вастодона убивали так неуклюже, — сказала она.

— Какая разница, если вастодон все же убит? — был мой ответ.

Она, ни слова не говоря, отвернулась и принялась собирать разбросанные копья, вынула кинжал, торчавший в груди вастодона. Я промыл раны водой из фляжки, которая лежала в мешке, и попытался перевязать их куском чистой ткани, но одной рукой это сделать было трудно.

Мне пришло в голову, что принцесса вполне могла бы промыть и перевязать мои раны. В конце концов, я получил их, спасая ее жизнь.

Подойдя к ней, я спросил:

— Не поможешь ли?

В ее изумрудных глазах блеснуло пренебрежение. Не сознавая того, я дважды нарушил танаторский кодекс чести. В народе Дарлуны считалось вежливым для воина возражать, когда его хвалили за храбрость. Когда она заявила, что я убил вастодона неуклюже, мне следовало серьезно согласиться с нею. И воин не считается мужественным, если перевязывает и лечит свои раны. В этом отношении ку тад похожи на соплеменников Коджи.

Однако принцесса не отказалась и молча принялась перевязывать меня. Я понимал, что между нами пропасть, но не знал, как ее преодолеть. Дарлуна не могла знать, насколько я не осведомлен об обычаях четырех танаторских рас, поэтому ее нельзя винить в том, что она сочла меня деревенщиной.

Она наклонилась, перевязывая рану, и тут глаза ее расширились с выражением крайнего недоумения, и она резко отшатнулась от меня. Я не понимал, что оттолкнуло ее; взглянув вниз, я заметил, что кабаньи клыки вастодона разорвали мою кожаную куртку, обнажив грудь с зелеными, черными и красными символами, которые означали, что я принадлежу воину-ятуну.

Я понял все гораздо позже. Ее шок был не просто отвращением аристократа к рабу или недавнему рабу ятунов, а вызывался подозрением, что я предатель. Ятуны иногда берут себе в слуги представителей человеческой расы, хотя во время моего пребывания в лагере Коджи там таких не было. И иногда слуги, скрыв под одеждой символы своей принадлежности воину-ятуну, служат приманкой, чтобы привлечь ничего не подозревающих людей в западню артроподов. Если бы я понял причину внезапно возникшего отвращения, если бы знал этот подлый обычай, конечно, я сумел бы объясниться и успокоить ее. Но я этого не знал и просто смотрел на нее.

А в следующий момент уже было поздно.

Листва раздвинулась, и на поляну вышли десяток ятунов. Возглавлял отряд соперник и враг Коджи Гамчан. Если когда-нибудь мне и удавалось разглядеть выражение на немой маске артропода, то именно в этот раз. Ибо Гамчан ухмылялся маслянисто, злорадно и самодовольно. Не могу сказать, как неподвижная маска может передать такое выражение. Может, это просто телепатия. Но он ухмылялся, и ухмылялся отвратительно.

Как только он узнал, что меня нет в лагере, тут же пустился по следу. Коджа имел полное право освободить меня, если хотел, хотя его мотивы при этом оставались непостижимыми для его соплеменников. Но Гамчан, в свою очередь, имел полное право преследовать меня и, если удастся, захватить и сделать своим имуществом. И, несмотря на свои прежние замечания, именно с этой целью он выступил с группой младших воинов. Если бы он сумел меня захватить, это нанесло бы большой удар по престижу Коджи. А теперь ему не только удалось это, но он захватил еще одну добычу. Неудивительно, что Гамчан был доволен.

Что касается меня, то я с радостью добровольно стал бы его имуществом, только бы он не произносил последовавших затем слов.

Нельзя себе представить более ужасной фразы:

— Прекрасно сделано, Джандар: из самки выйдет отличное имущество.

Сердце мое упало, и не потому, что я снова пленник. Если бы вы видели выражение ледяного отвращения и крайнего презрения, какое появилось на лице принцессы ку тад, вы поняли бы мое угнетенное состояние.

Она взглянула на меня холодным презрительным взглядом и отвернулась. Она понимала тщетность сопротивления такому количеству воинов и в ледяном молчании позволила связать себе руки и привязать к таптору.

Я был окружен обнаженными мечами, мое собственное оружие лежало в нескольких ярдах. И я был так поражен неожиданным появлением Гамчана, что застыл на месте, иначе я бы, несомненно, бросился на воинов. Но прежде чем я пошевелился, на меня упало лассо, затянулось, и руки у меня оказались прижаты к бокам.

Несомненно, отсутствие сопротивления только укрепило Дарлуну в ее мнении обо мне.

Так я вторично стал собственностью вождя ятунов.

К вечеру отряд Гамчана догнал основную часть клана и соединился с ней. Племя передвигалось в строгом иерархическом порядке, и место Гамчана находилось непосредственно за Коджей. Так Гамчан смог похвастаться своими двумя ценными приобретениями прямо под носом у Коджи, если бы у него был нос.

Коджа никак не отреагировал на мое появление. Он не пытался поговорить со мной, хотя, я уверен, сожалел, что я не смог бежать, сожалел настолько, насколько способен воин-ятун. У ятунов своеобразная примитивная фаталистическая философия, которую можно свести к их выражению «ва лу рокка» — «так суждено». Для них будущее предопределено в мрачном кальвинистском смысле. Ни удача, ни доблесть, ни мастерство не в состоянии предотвратить грядущую катастрофу.

Я думаю, с этой-то пессимистичной верой в «ва лу рокка» Коджа и наблюдал мое присутствие в свите Гамчана. И я знал, что больше ни на какую помощь с его стороны я рассчитывать не могу, каким бы ни был его ухорц. Этот фатализм пронизывает всю ятунскую цивилизацию и, вероятно, отчасти объясняет, почему они с таким равнодушием смотрят на раненого товарища. Если ему суждено умереть, он умрет. Если нет, будет жить. Каков бы ни был исход, «ва лу рокка».

Как собственность Гамчана, я был привязан за шею и вынужден бежать за одним из тапторов, на котором ехал слуга Гамчана. Не знаю, то ли это суровое наказание было просто от злобности характера Гамчана, то ли он таким образом хотел показать свое пренебрежительное отношение к своему новому аматару. Я заметил, однако, что девушка, тоже связанная, была брошена на спину одного из тапторов. Ее, по крайней мере, не заставили бежать. И я был рад этому.

Мы покрыли немало миль, прежде чем настолько стемнело, что стало невозможно двигаться дальше. К тому времени, как был передан приказ остановиться для ночлега, я чуть не падал от усталости. Испытание, впрочем, оказалось не таким уж жестоким: мысленно я представлял себе, как меня тащат за таптором или заставляют целые мили бежать на большой скорости. Но так как племя двигалось в строгом порядке, скорость определял наиболее медлительный его член, то есть Пандол.

До сих пор в своем рассказе я не упоминал Пандола, потому что во время плена не встречался с ним. Пандол — предводитель клана, акка-комор, или верховный вождь. В молодости он был могучим воином, но теперь был очень стар и не мог долго выдерживать езду верхом. Поэтому продвижение племени было не быстрым — утомительным, но терпимым.

Ночной лагерь был разбит в глубокой долине, окаймленной гладкими круглыми холмами. Так как это был временный лагерь, на одну ночь, вокруг него не возводили земляных укреплений, стен из плотно утрамбованной земли, таких, какие окружали постоянный лагерь клана Коджи.

Как только слуги Гамчана расставили его палатки, нас с Дарлуной вывели вперед. Не зная, чего ожидать, я все же предполагал, что Гамчан не станет сурово обращаться с таким ценным имуществом, как я. По его приказу с меня сорвали кожаную куртку, перевязь, пояс, хотя оставили ботинки и кусок ткани вокруг бедер. Символы на груди, обозначавшие мою принадлежность Кодже, смыли какой-то мыльной, слегка кисловатой жидкостью и на их месте изобразили новые. Несомненно, они обозначали моего нового владельца.

Когда меня уводили, вперед вывели девушку, и я понял, что должно произойти.

Слуга, который снимал с меня куртку, возился с креплениями одежды Дарлуны. Девушка смотрела перед собой с холодным гордым презрительным выражением, но была бледнее обычного. Гамчан, раздраженный медлительностью слуги, подошел и схватил своими длинными многосегментными пальцами воротник куртки Дарлуны.

Я понял, что в следующее мгновение куртку сорвут и на обнаженной груди девушки нарисуют знаки рабства.

При мысли о том, что юная прекрасная девушка благородного происхождения и воспитания будет стоять нагой под холодными немигающими взглядами артроподов, вызвала у меня тошноту. Во мне проснулось какое-то врожденное рыцарство, о присутствии которого я и не подозревал.

Ни мгновения не колеблясь, я разорвал свои путы: они могли удержать руки артропода, но оказали лишь слабое сопротивление земным мышцам. Пока воин, державший мою веревку, смотрел на меня, я прыгнул вперед, схватил Гамчана за руку, оторвал его пальцы от девушки, в ярости развернул его и бросил в грязь.

Думаю, я мог бы убить его. Красный туман закрывал мне глаза, руки мои тряслись от гнева. Гамчан лежал на земле и с удивлением смотрел на меня.

Я посмотрел вокруг и неожиданно рассмеялся. Все ученики и слуги в крайнем изумлении остолбенели. К этому времени я уже понял, что артроподы Танатора не совсем лишены эмоций, как я считал вначале. Коджа оказался способен испытывать нечто вроде дружбы; зависть Гамчана, которую он испытывал к моему прежнему владельцу, тоже весьма походила на человеческие чувства. То, что я принимал за полное отсутствие эмоций, было всего лишь недоразумением: люди распознают эмоции по жестам, интонации, выражению лица. Но артроподы не способны на мимику, они могут лишь слегка подергивать антеннами, а их металлическая монотонная речь лишена человеческого богатства тональностей. Но артроподы передают эмоции жестами. Постепенно я начал понимать это. Изумление у них передается полной неподвижностью и редким подергиванием антенн. И все ятуны именно так и вели себя сейчас.

Я совершил неслыханный поступок. С их крайним фатализмом, с их почти мусульманским ощущением кисмета, слуги считали свое рабское положение неизбежным и никогда и не подумали бы протестовать или пытаться освободиться. Самый знаменитый воин, бесстрашный и беспредельно смелый, если он побежден в битве и взят в плен, становится кротким слугой и выносит жестокое обращение без протеста, негодования или гнева. Чтобы раб ударил своего хозяина, неслыханно для этого необычного народа.

А подобный поступок со стороны аматара — вообще богохульство. Как может имущество, бездушная вещь проявлять гнев или восставать против своего владельца?

Свита Гамчана с недоумением смотрела на меня. Артроподы явно не верили своим глазам: аматар поднял руку на своего владельца. Это совершенно невозможно.

Я заметил изумленный взгляд Дарлуны. Ее народ, как я узнал позже, не знает рабства: он достиг более высокого уровня цивилизации. Поэтому ее удивление объяснялось не необычностью действий аматара, а тем, что она не понимала их причины.

Она считала меня предателем, действовавшим как приманка, чтобы завлекать людей в рабство. Люди Танатора относятся к артроподам с крайним отвращением. Их считают самой презренной и низкой расой. Быть рабом племени ятунов — это судьба, не поддающаяся описанию, поэтому человек, заманивающий своих собратьев в рабство, становится изгоем. И вот, считая меня именно таким предателем, она не понимала, почему я оторвал от нее когти хозяина. Я уже доказал, что я предатель, заманив ее в ловушку, почему же я так яростно пытаюсь помешать нарисовать на ее груди символы рабства?

Но вскоре изумление прошло, а я оказался окружен обнаженной сталью. Я стоял, тяжело дыша и глядя по сторонам, как загнанный зверь, а в это время один из учеников Гамчана, юноша по имени Дутор, помог своему учителю встать на ноги. Это был напряженный момент. Я ждал, что в следующее мгновение почувствую боль от удара мечом и погибну. До сих пор не понимаю, почему Гамчан не приказал убить меня на месте. Возможно, мои действия привели его в полное недоумение. А может, он решил, что простая смерть недостаточное наказание за такой богохульный поступок, и захотел на досуге придумать нечто более соответствующее тяжести проступка.

Во всяком случае, меня не убили, а закрыли вместе с остальными сокровищами во внутреннем круге палаток. Веревки, сплетенные из травы, оказались слишком непрочными, и их заменили стальные кандалы. Меня приковали к центральному столбу палатки и оставили страдать, пока не будет выбран вид смерти.

Я сухо улыбнулся в темноте. Мои отчаянные действия оказались напрасными, потому что Гамчан заверил меня, что Дарлуна все равно будет раздета и знаки нанесут ей на грудь.

Я решил, что второй период моего пленения у ятунов будет гораздо короче первого.

И правда, он вскоре окончился — но совсем не так, как я себе воображал!

На следующий день меня в цепях повели на казнь. Ученики из свиты Гамчана провели меня между рядами воинов-ятунов, которые в полном молчании разглядывали меня. День был жаркий и тихий, небо яркое и чистое. И так как это мой последний день на Танаторе, я внимательно смотрел по сторонам.

Я почувствовал на себе взгляд Дарлуны и посмотрел на нее. Лицо ее было серьезно, глаза печальны. Увидев мой взгляд, она надменно подняла голову, и на лице ее появилось выражение холодного презрения. Я рассмеялся. Ох уж эти женщины. На этой далекой планете они таковы же, как и на моей родной далекой Земле.

Я поднял голову, чтобы в последний раз взглянуть на этот прекрасный и ужасный мир, прежде чем погружусь во тьму безымянной могилы. И тут мои глаза изумленно раскрылись.

Я увидел самое чудесное зрелище из всех, что уже видел в этом полном чудес мире.

По яркому утреннему небу плыли невероятные машины — прямо на лагерь ятунов.

На мгновение я не поверил своим глазам. Они были похожи на причудливые парусные корабли прошлого, с позолоченными фигурами на носу и с богатым орнаментом в виде завитков на корме. Всего этих удивительных воздушных кораблей было три, они казались сделанными из дерева и больше всего напоминали фантастические галеоны испанской армады, снабженные большими хлопающими крыльями.

Они опускались по ветру, отбрасывая огромные скользящие тени на луг и лагерь, а артроподы лихорадочно засуетились, забегали, раздавая команды, хватая боевые луки и ища укрытия.

Похоже, на лагерь напали.

И в этом смятении все совершенно забыли о нас с Дарлуной!