Книга: Каратель
Назад: Глава 3 ТУМАН
Дальше: Глава 5 ВОРОНОВЫ ВЕСТИ

Глава 4
ЧЕРНЫЙ АНГЕЛ

На рассвете мутный сон перетек в реальность, еще более мерзкую.
Я соорудил марлевую повязку, но тяжелая вонь разложившейся плоти сочилась и сквозь марлю, и сквозь ватные тампоны. А тела рвались под штыком лопаты, отказываясь заползать обратно под землю.
У меня разболелась голова, а в довершение всего снова закололо в руке.
Я похолодел. Бросил лопату и несколько минут сжимал и разжимал кулаки, шевелил пальцами, проверяя, не пропала ли жилка над правым большим пальцем.
Она проступала под кожей, и все-таки мне казалось, что палец на правой руке не так уверенно поднимается вверх, как на левой. Не так высоко… Но обе руки здорово замерзли, и, может быть, правая онемела чуть сильнее. Руки по-разному сжимают черенок лопаты.
Я нащупал в кармане перчатки, натянул их и снова взялся за лопату.

 

Горячая ванна не привела меня в порядок. Все вокруг, кажется, пропиталось вонью гниющих тел. Боль в руке чуть стихла, но еще оживала с каждым ударом пульса. Голову стягивал тугой обруч, никак не желал отпускать…
Диана уже ждала в столовой. Чистенькая, свеженькая и улыбчивая.
— Доброе утро, мой господин… О! — Она нахмурилась, рассматривая меня. — Кажется, вы неважно спали?
Если и было в ее голосе сочувствие, то напускное. Сама она лучилась изнутри радостным ожиданием чего-то. Хотел бы я еще знать чего…
— Зато вы сегодня необычайно веселы, Диана.
— Отчего же мне грустить? Мой ученик делает удивительные успехи.
— Меня беспокоит учительница.
— Прошу прощения?
— И сегодня, и вчера вы не делаете вот этого…
Я попытался как можно ярче вспомнить ощущения, какие я испытывал от ее сложного финта.
Судя по цепкому, холодному касанию, она поймала образ.
— Ах это…
Атака была молниеносной.
Ледяные щупальца лавиной обрушились на меня, шлепая со всех сторон. Я пытался следить за ее касаниями, сбрасывать их с себя — оборвать каждое из них было несложно, они рвались как тонкие нити. Заметил — и сбросил с себя… но их было много, слишком много, и я почти пропустил момент, когда из лавины мелких тычков, словно акулы из-за косяка мелких рыбешек, обрушились тяжелые удары. Настоящие.
Вонзились ледяными гарпунами, пробивая мою защиту, пуская во мне корни, наполняя самыми странными желаниями и эмоциями, но я еще успевал выкорчевывать их прежде, чем они разрастались.
Мириады мелких шлепков отвлекали — и все-таки я замечал, когда из-за этой завесы Диана обрушивала настоящие удары.
Минуту или две — время становится другим в такие моменты — мы боролись, затем она отступила.
— Теперь вы довольны? — спросила Диана.
Я не спешил с ответом. Я отбил ее атаку, да…
И все-таки меня не покидало ощущение, что это не тот финт. Вроде бы то же самое, что я помнил… и совсем не то! Но вот в чем именно различие…
— Н-не знаю, Диана… В ту ночь, когда…
— Не надо! — оборвала она, поморщившись. — Я прекрасно помню ту ночь.
— Когда я потом к вам вернулся, уже один. Тогда вы делали то же самое… но иначе.
— Разумеется, иначе. После сотрясения мозга все делаешь иначе. По меньшей мере медленнее.
— Медленнее, — согласился я. — Только сама атака была… чуть другой. Опаснее.
Диана терпеливо улыбнулась.
— Разве?
— Да.
Ее улыбка стала снисходительной.
— Чем же она была иной?
— Если бы я помнил точно чем, я бы сразу и сказал — чем!
Диана только вздохнула и покачала головой.
Но я своим ощущения верю больше, чем ее словам.
— И все-таки финт был другим. Я прекрасно это помню. Сотрясение мозга было у вас, а не у меня.
— Влад… В ту ночь не только я была напугана. А у страха, как известно, глаза велики.
— Когда я спустился к вам в подвал второй раз, я уже не был напуган.
— Ах, прошу прощения. — Она снова улыбнулась, снисходительно, будто играла веревочкой с неуклюжим щенком. — Я говорила не столько о страхе, сколько об испуге при встрече с непривычным. В ту ночь вы впервые отведали моего обращения. А все новое сперва, пока не разберешься и не обвыкнешься, кажется сложнее, чем есть на самом деле. Теперь же, когда вы выучили мою манеру, все кажется вам проще.
Кажется… Мне кажется, что чего-то ты недоговариваешь…
А, к черту все это! Что толку от этих занятий, если я не отыщу способ найти ту чертову суку? Способ найти ее незаметно.
Нельзя ее всполошить. А сейчас она настороже. Она ждет меня. Не просто так она выставила слуг в Смоленске, ох не просто так… Ее пурпурные и так-то ребята не промах, а сейчас внимательны вдвойне. Пытаться следить за ними, чтобы выйти на их гнездо, — самоубийство. Если уж Гош не смог…
Впрочем, одна ниточка еще остается. В том морге у них было что-то серьезное. Три жабы сразу. Одну я убил, но две молоденькие остались. И обе с явными следами хозяйки. Из того же гнезда, что и пурпурные. Там и чертова сука, что оплела их всех невидимой паутиной…
Молоденьких жаб охраняют, но всего двое пурпурных. А сами жабки… даром паучих залезать в чужие головы они не обладают, внимательности пурпурных тоже нет. Если как-то удастся зацепиться за этих жабок, проскользнув мимо пурпурных…
Что там, внутри пристройки? Не хотел я туда соваться, но теперь, видно, не избежать.
У них там было что-то серьезное. Значит, должны туда вернуться и после того, как я убил ту третью жабу. Вернутся. Может быть, вдвоем. А может быть, снова втроем. Еще с одной жабой, которой я прежде не видел…
Три жабы. В одном месте.
Я усмехнулся.
— Чему вы смеетесь, Влад? — нахмурилась Диана. — К чему эта улыбка висельника?..
Да, висельника. Лезть в пристройку к трем жабам — уж проще сразу в петлю.
Но есть ли у меня другой выход? Это последняя ниточка…

 

После двух дней на «мерине» родной «козлик» казался странным, угловатым и каким-то недоделанным.
— Все равно тебя не брошу, потому что ты хороший…
А кроме того, на «мерине» туда и не подъедешь. Не того масштаба городишко. Сразу в глаза бросится.
Я достал из бардачка карты. Из стопки моих выпала и карта Гоша — с пометками, как добраться к дому жабы. Внутренний карман плаща, где лежала записка Гоша, словно налился тяжестью.
Никуда не суйся.
Я засунул карту Гоша в бардачок, развернул свою.
Сначала зелень и черные линии прыгали перед глазами, но затем я заставил себя успокоиться. Нашел то место и минут за двадцать запомнил все, что было нужно. Завел «козленка» и стал разворачиваться.

 

Карты, как всегда, врали.
Я убил два часа, прежде чем смог подобраться к городку с юго-востока… То есть надеюсь, что теперь выбрался. Если не ошибся, пока крутился по проселочным дорожкам и едва приметным просекам, давно заросшим березовым молодняком.
Дальше кусты встали сплошной стеной, проехать невозможно. Да и не стоит, пожалуй. До городка меньше версты осталось. Если я не заплутал…
Я вылез из машины и пошел через лес. Ветви впереди редели, показались крыши домов. Метров через сто я пересек просеку — и дальше старых деревьев не было, лишь разросшийся молодняк.
Да, это и есть тот пустырь за больницей… Саму ее, правда, еще не видно. Как и морга за ней. И пристройки.
Но уже близко.
Последняя ниточка…
И как знать, не оборвется ли вместе с этой ниточкой и ниточка моей жизни…
Меня колотило мелкой дрожью. Я постоял, пытаясь успокоиться. Закрыв глаза, изо всех сил прислушиваясь — не шевельнется ли предчувствие.
Но оно молчало. И я чувствовал себя странно голым. Молчит ли предчувствие? Или вообще покинуло меня?
Нет-нет! Некуда было ему деваться. Когда два дня назад я ездил к дому Старика, предчувствие молчало — и все вышло удачно, ничего со мной не случилось. Но может быть, оно молчало, потому что ушло. А что все прошло нормально — так это просто совпадение. Потому что на том пустыре никого не оказалось. Сглупили пурпурные. А если бы они там были…
Я потер лицо ладонями, зажмурился до рези в глазах. Выдавил из себя эти предательские мыслишки и сосредоточился, как перед касанием чертовой суки.
Подавить все эмоции. Выровнять их, как ряд клавиш рояля. Все отжаты. Чтобы внутри все тихо. Тихо-тихо. Вот так, да.
Теперь можно открыть глаза и двигаться дальше. Медленно. Прислушиваясь к далеким шумам городка. К тому, как ветер ворошит голые прутья. Только ли ветер?..
Я сделал длинный крюк вправо, потом влево — не хочу, чтобы кто-то оказался за спиной, когда я буду думать только о том, что впереди.
Но в ушах лишь шум ветра да легкий шелест ветвей — от ветра же. Когда раздвигает кусты спешащий человек, звук дугой. И перед глазами скользили только черные прутья кустов. И предчувствие молчало. Никого.
Тогда я двинулся вперед. Еще медленнее. Этот пустырь — самое подозрительное место вокруг. Если кто-то из пурпурных днем следит за больницей, моргом и пристройкой, должен поглядывать сюда. Не качнется ли ветка, не мелькнет ли в черных кустах белое пятно лица…
У меня ушло десять минут, прежде чем я добрался до нужного места, вытащил из кармана зеркальце и осторожно поднял его в просвет между ветвями кустов. Покрутил, ловя нужное направление…
Я крутил зеркальце так и эдак, но попадал куда-то не туда. Я прекрасно помню задник больничных корпусов. Мы с Гошем проезжали совсем рядом, а потом я несколько дней следил за пристройкой. Точно с того места, где стоял сейчас.
Но в крошечном зеркальце все было развернуто, и еще мешались прутья кустов. Ни черта не понять, где там пристройка! Словно вообще в другое место приехал! А здесь нет ничего. Ни стены малинового кирпича, ни красной черепицы…
Прошло минут пять, прежде чем я понял, что пристройки и в самом деле нет.
Я убрал зеркальце, выбрался на ухабину повыше и выглянул поверх кустов.
Фонарики на причудливых литых столбиках остались. Осталась и мощеная площадка. А вот там, где была пристройка к моргу, — лишь грязь, перемешанная со строительным мусором, из которой торчали столбы фундамента.
На стене морга — силуэт пристройки: штукатурка отбита до старого, желтого кирпича, по краям дырки толстых дюбелей. А посередине новая кладка — полтора на два метра. Из хорошо знакомого плотного малинового кирпича.
Вот она, дверь, через которую я надеялся забраться внутрь. Сначала осмотреться, а потом, ночью, когда они все приедут, пурпурные проверят домик и уйдут, и чертовы суки останутся одни, я бы через морг вошел в эту дверь…
Уже не скрываясь, я выбрался из кустов и побрел прочь, вниз по угольно-черной дороге из свежего асфальта, чистенькой, без единой трещинки.
В голове было пусто.
Шлагбаум перед выездом на шоссе остался. Но красные диоды сейчас не горели. Такой же мертвый, как и остатки пристройки…
Ноги сами принесли меня на стоянку чуть дальше по шоссе. В маленькую закусочную.
Здесь было тепло, здесь вкусно пахло, и здесь были живые люди. Я забрался на высокий табурет у стойки:
— Кофе.
— С сахаром, со сливками?
Я уже открыл рот, чтобы сказать «да» — на автомате, краем сознания, уйдя в то, что же мне теперь делать… теперь словно вынырнул из сна. Без всякого кофе.
Женщина внимательно глядела на меня. Должно быть, вид у меня был еще тот.
— С сахаром, со сливками?
— Давайте и с тем и с тем.
Пока она доливала сливок, я огляделся. Маленький зал на четыре крошечных столика. Два из них были заняты. Веселая парочка и грустный мужик, уткнувшийся в журнал, разложенный между чашкой и блюдечком с пирожными. Но я глядел на столик в углу. Сейчас там было пусто, но…
Я быстро выпил кофе и зашагал по новой дороге обратно к больнице. Свернул на пустырь и стал продираться через кусты, потом пошел лесом.
Минут через пятнадцать выбрался к «козленку». Завел мотор и уже на колесах стал выбираться из глуши по едва заметным просекам.
Чтобы выбраться на нормальную дорогу, а потом на то шоссе, к стоянке, потребуется солидный крюк. Но это даже хорошо… Мне есть о чем подумать.
На стоянке перед кафе я выключил мотор.
Посидел, слушая осеннюю тишину и шум редких машин, пролетающих к городку. Главное — не ошибиться. Это последняя ниточка.
Я достал из бардачка карту Гоша, развернул. Два кружка красным фломастером. Первый — там, где дом жабы. Второй — здесь, больница с моргом и пристройкой, которой больше нет. Между ними пунктир, как удобнее всего ехать.
Вроде бы то, что нужно…
Я еще посидел, разглядывая карту. Потом свернул ее и бросил на боковое сиденье. На потрепанном чехле пара ниток спустились, лежали тонкими серыми хвостиками. Надо будет поменять. Слушая, как влажный осенний ветер облизывает машину, я накручивал одну нитку на палец, скручивал…
Как бы сам Гош поступил на моем месте? Надеюсь, я все делаю верно. Надеюсь, он был бы мной доволен. Надеюсь.
Я резко выдохнул и решительно вылез из машины. Чему быть, того не миновать!
Бросив машину перед кафе, я вернулся на пустырь позади больницы.
У самой больницы мне ничего не нужно. Я не разглядывал морг, я просто закрыл глаза и расслабился. Выкинул мысли и сосредоточился на ощущениях. Пытался поймать предчувствие. То ощущение, что помогало ему пробудиться.
И скоро отдался этому странному ощущению. Как сон наяву. Я не спал, но время скользило незаметно, а сам я стал частью этих кустов, слабого ветерка, прелого запаха и холодного воздуха… и очень хорошо почувствовал, когда в этом холодке появилось что-то другое. Теплое.
Предчувствие сработало четко, как поплавок, дрогнувший на блестящей глади. Я вздрогнул и открыл глаза. И тут же потерял это ощущение инородного присутствия.
Я закрыл глаза и постарался вновь расслабиться и провалиться в это ощущение мира вокруг. Очень внимательно прислушиваясь к себе. К предчувствию…
Не один я на этом пустыре. Теперь я был уверен. Чувствовал это. Кто-то был за мной, на дальнем краю пустыря.
Что заставляло меня чувствовать это? Может быть, какие-то звуки, которые я не мог различить сознательно, но в подсознание пробились и заставили напрячься. Может быть, такой же неуловимый сознанием, но разбудивший подсознание запах. Не знаю… Не знаю, что это было в действительности, но ощущал я это как какой-то теплый комок за спиной… Шагах в тридцати и чуть слева.
Далеко, чтобы услышать крадущегося человека. Ветер налетал порывами сбоку. Тоже не должен был помочь мне, если бы это было из-за запаха. И все-таки я был уверен, что там кто-то есть. Может быть, зверек. Кошка, белка или птица. Может быть.
Но мне хотелось верить, что это не белка и не птица. Стараясь не шуршать ветвями, я осторожно заскользил вперед, к краю пустыря, откуда уже можно разглядеть больницу и стену морга с отбитой штукатуркой и пятном свежей кладки.
Ощущение присутствия за спиной размазалось, ослабело… но, когда я остановился в последних кустах пустыря, почти выйдя к моргу, ощущение постепенно вернулось. Надвинулось вслед за мной, с задержкой.
Несколько минут я стоял, чувствуя его, а потом оно вдруг ослабело. Словно удалялось, удалялось, удалялось… И пропало. Совсем.
Я осторожно развернулся и двинулся назад, но ощущение теплого комка не возвращалось. Лишь пустота, прохладная пустота вокруг… Я поежился и закутался в плащ. Все-таки холодно.
Стоя посреди пустыря, я подождал минут двадцать, прислушиваясь к себе, но это было непросто. Я замерз. Продрог так, будто не час здесь был, а целый день.
Еще минут десять я выдержал, а потом вернулся в машину. Включил мотор, задрал обогреватель на предел и посидел, впитывая тепло. Косясь на карту на пассажирском сиденье, но не решаясь ее трогать.
Охотник я давно, а вот ловец — первый раз. Нужно уметь не только забросить наживку, но еще и понять, заглотили ее или нет…
Я вытерпел целую минуту, разминая пальцы и глядя на карту. Кажется, лежит точно так же, как я ее и оставил.
Только когда подушечки пальцев стали чувствовать малейшую неровность на кожаном переплете руля, только тогда я позволил себе развернуться к карте.
Левой рукой прижал ее к сиденью, чтобы, не дай бог, не сдвинулась. А правой очень осторожно взялся за другой край. Нащупал подушечкой пальца, где в новой карте щель между сгибами. И, все так же прижимая левой рукой карту к сиденью, чтобы не сдвинулась, правой отогнул угол верхнего сгиба. Очень осторожно.
Когда я уходил, я просунул между сгибами карты кончик одной из поехавших ниток чехла…
Теперь между сгибами ничего не было.
Я почувствовал, как губы расходятся в ухмылке. Есть! Рыбка кусала червячка. Заглянула в машину, взяла с сиденья карту… Потом положила обратно. Положила точно так же, как карта лежала, — как ей казалось, лежала.
Я приподнял карту. Нитка, кончик которой я заправлял между сгибами, была под картой. Я бы тоже ничего не заподозрил. Подумаешь, старый чехол, из которого вырвалась одна нитка…

 

К дому жабы я ехал не так, как в прошлый раз.
Ехать кратчайшим путем я не рискнул. Сделал крюк, выбрался на раздолбанную одноколейку, проходящую в паре верст от дома. И там, где она ближе всего подходила к дому, съехал с нее в кусты. Заглушил мотор.
Карту в карман. Перчатки на руки. Курносый… Я откинул барабан, проверил патроны.
Хорошо, что какая-то рыбка взяла наживку. Еще бы знать какая. Та золотая, которая мне нужна, или зубастая щука с пурпурными плавниками…
Я сунул револьвер в карман, вылез из машины и пошел к дому жабы.

 

Я скорее почувствовал, чем заметил. Шевельнулось предчувствие, я замер. И только теперь смог понять, что справа и впереди кто-то есть.
Щелчок разломившегося сучка — и тишина. Шорох листьев — и снова тишина. Шелест ветви… Сами по себе эти звуки могли быть случайными, но слишком уж регулярно они раздавались с одной стороны.
До дома было еще далеко. Я видел лишь просвет в верхушках деревьев. Опушка с задней стороны дома.
Где-то там. Медленно и очень осторожно идет по краю опушки. Обходит дом по кругу, рассматривает со всех сторон? Сюда идет…
Медленно, пуговица за пуговицей, я расстегнул плащ, прислушиваясь.
Шелест ветви, которую отвели в сторону. Тишина. Еще одна ветвь…
Сейчас он между мной и домом.
Я пригнулся, поднырнул под ветвь и двинулся наперерез.
Под каблуком хрустнула ветка, и я замер, кусая губы. Прислушиваясь. Есть звуки впереди — или тот, кто крался, замер, насторожившись?..
Впереди прошелестели листья. Едва слышно. Кто бы там ни был, он старался идти бесшумно. Но в лишившемся листьев осеннем лесу, в тишине безлюдья даже самый неприметный звук прекрасно слышен — тому, кто умеет слушать. Я провел не одну сотню ночей, вслушиваясь в шорохи. Если я что и умею, так это слушать.
Еще один шорох.
Все в порядке. Меня не заметили. Я двинулся дальше, сильно забирая влево. Он вдоль опушки, я наперерез ему. Скользя между ветвями вполоборота — лицом туда, к звукам. Теперь он двигался почти прямо на меня…
На миг я закрыл глаза, постарался выбросить из головы все звуки. На миг можно. Никуда он от меня не денется за секунду. Тут, главное, самому не попасться.
Есть ли прохладный ветерок, который гуляет не на коже, а в голове?..
Я прислушивался к своим ощущениям, но ничего не улавливал. То ли паучихи поблизости нет, то ли она настолько искусна, что пока я ее не замечаю.
Я открыл глаза. Впереди, меж стволов, скользнуло темное пятно. Я шагнул за ближний ствол, прижался к нему.
Вот и человек… Одет во что-то темное. Стволы, ветви — все это мешало рассмотреть, дробило его на кусочки, появляющиеся и исчезающие. Но я терпеливо следил за его движениями и мысленно складывал кусочки.
Кажется, кожаный плащ. Невысокого роста. А на голове у него…
У нее.
Я облегченно выдохнул и опустил револьвер. Это именно та рыбка, которую я ловил.
Теперь, главное, не дать ей сорваться. Я шагнул чуть в сторону, чтобы ствол прикрывал меня.
Ждал, пока она подойдет ближе. Она тоже шла вполоборота. Лицом к дому, просвечивающему из-за деревьев. Боком вперед. Спиной ко мне.
Я почувствовал, что невольно сдерживаю дыхание, чтобы даже этот едва уловимый звук не выдал меня. И морщусь как от зубной боли. Мне казалось, что она должна была заметить меня. Почувствовать. Должна!
Потому что я ее не только видел и слышал, но и чувствовал. Я мог закрыть глаза, но все равно совершенно отчетливо чувствовал, где она…
Жаль, что теперь уж не расскажу это Старику. Может быть, это именно то, чего он хотел от меня добиться?..
Она меня не замечала. Она скользила боком, иногда неосторожно похрустывая на ветвях… поравнялась со мной. В двух шагах от меня. Напряженная, как перетянутая струна. Чуть согнувшись, руки разведены в стороны. Тонкие, длинные пальцы с черными ногтями чуть подрагивают от волнения. Правая ближе к телу — чтобы в любой миг дотянуться до пистолета под расстегнутым плащом?
И — совершенно не чувствуя меня за спиной.
Я мог бы свистнуть. Мог бы просто вытянуть руку и коснуться ее плеча… но слишком уж не хотелось получить пулю в живот.
Уже не скрываясь, я шагнул вперед.
Шелест листьев под моими ногами — и тут же хрустящий вихрь передо мной. Неуловимые движения, слившиеся воедино: серо-бурая ветка, черный плащ, блестящие волосы — и белое пятно лица, блеск черных глаз, матовость вороненой стали…
Но я уже поймал этот вихрь. Сжал ее запястья, развел ее руки и бросил к иве ее напряженное тело. Прижал к стволу, не давая двинуться:
— Шш… Это всего лишь я. Твой спасеныш.
Она узнала меня. Сначала руки, а потом тело расслабилось.
Я взял пистолет из ее руки и отступил.
— Ты… — сипло выдохнула она.
Она старалась успокоиться, но дыхание вырвалось из нее короткими и резкими толчками. Мышь, угодившая в кошачьи лапы и только чудом спасшаяся.
— Я. А вот кто ты?
Ее глаза вдруг заледенели. Как закрылись ставни на окне. Лицо заострилось, жестче выступили скулы, губы сжались. Она уже могла ничего не говорить. Я знал, кто она…
Она забрала пистолет, с досадой запахнула плащ. Кивнула в просвет между деревьями:
— Там, в доме… Там ведь никого, да?
Я кивнул. Сказал:
— Пошли.
Развернулся и пошел к дому не оборачиваясь. Теперь она от меня не убежит.
Она сбросила ботинки и с ногами забралась в кресло, сжавшись в комок. Даже плащ не сняла.
Я тоже не стал раздеваться. Огонь в камине трещал уже минут пять, но пока так и не смог разогнать холод опустевшего дома.
— Это ты сделал? В ту ночь?
Пока я возился на кухне, она ходила по дому, разглядывая пятна крови и следы от пуль. Выходила к кострищу на заднем дворе.
— Держи. — Я протянул ей кружку с кофе.
— Спасибо…
Она взяла кружку обеими руками, грея о нее пальцы.
Сейчас она ничем не напоминала ту напряженную, как рысь перед прыжком, охотницу, что балансировала на носках, разведя руки с длинными, чуткими пальцами, в любой момент готовая броситься в атаку или метнуться прочь…
Я присел в кресло напротив, тоже обхватив кружку обеими руками. Не отпивая — просто греясь.
Наверно, сейчас я тоже не очень-то походил на охотника.
Два осколка… Двое случайно уцелевших из перебитых охотничьих стай.
— Давно? — спросил я.
Она вскинула на меня взгляд.
— Давно ты одна? — повторил я.
Она опять уставилась в кружку, в медленно кружащуюся кремовую пену.
— Второй год…
— Сколько вас было?
— Нас?
Я удивленно поднял брови.
Она вздохнула:
— Я так, сбоку припека была… Среди них был мой парень…
— И сколько их было?
Она усмехнулась. И я не понял, чего в ее усмешке было больше — горечи или злости.
— Если бы все так просто… Было… — повторила она и зло тряхнула волосами.
Я молчал и ждал. Грел пальцы о горячую кружку, беззвучно, одними губами, делал маленькие глотки — и терпеливо ждал.
Пусть ее слова текут как текут. Иногда слова больше, чем просто слова.
— Она не всех убила. Двое все еще живы. Если это можно назвать жизнью…
Я опустил кружку.
— Ты хочешь сказать…
Она наконец-то подняла глаза. И черт возьми, уж лучше бы она продолжала смотреть, как медленно умирает пена в черном кофе. Ее губы кривила усмешка.
— Да. Кто сможет охранять лучше, чем бывшие охотники?
— А он… твой парень…
Она опустила глаза. На скулах затвердели желваки.
— Он. Больше. Не мой. Парень, — отчеканила она.
Слава богам, что я не видел ее взгляда — сейчас.
— Это он, — сказала она, — заметил того вашего… тощий такой, костлявый…
— Шатун.
Она пожала плечами. Какая разница, как его зовут?
— Она вытащила из него все, что он знал. Потом его убили.
— Откуда ты знаешь?
— Видела.
— А остальные наши? Кого ты еще видела?
— Тебя.
Я нетерпеливо кивнул. Это я и сам знаю!
— Еще того… квадратный такой…
— Гош.
Она кивнула, довольно безразлично.
— Его, — сказала она голосом таким пустым, словно зачитывала состав на этикетке. — Потом накрыли тот голубой дом.
— На пустыре…
— На пустыре.
Я очень осторожно поставил кружку на пол возле кресла. Руки дрожали. Стиснул подлокотники, чтобы не ощущать этой предательской дрожи в пальцах.
Старик…
Там были Старик и Виктор.
— Что там случилось?..
Мой голос дрожал сильнее, чем пальцы.
Она вскинула на меня взгляд и тут же опустила. Нахмурилась.
— Не знаю. Там было слишком много ее слуг. Слишком опасно. Эта тварь тоже была там. Злая. Кажется, у нее не получилось сразу их сломать… — Она поглядела на меня: — Кто там был?
Там были двое, но едва ли дело в том, что их было двое.
— Старик… Это его она не смогла сломать.
— Самый лучший среди вас?
Я кивнул.
Самый лучший.
— Был…
— Да, в каком-то смысле его уже нет, — сказала она. — Но не относись к нему как к мертвому.
— Что?!
— Почаще вспоминай, что он знал о тебе.
— Что?.. Да ты… — В своем ли она уме?! — Да Старик, он… Да никогда он! Да если бы до этого дошло, он бы…
— Он — ни за что. Наверно, он сопротивлялся до последнего. Наверно, он пытался покончить с собой. И надеюсь, что он успел. Но надежда — это не вера. Не путай их, если хочешь остаться в живых.
— Ты думаешь, Старик… Она его…
— Я не думаю, я знаю. Полтора года назад из шестерых она взяла двоих самых лучших. Думаешь, за эти полтора года она поглупела?
Она сунула ноги в ботинки и, не завязывая шнурков, пошла к камину. Тяжелые ботинки на очень мягкой резине тихо, но увесисто тыкались в пол — почти и не звук, а словно пальцем касались мочки уха.
У камина присела, протянула ладони к самому огню…
Сколько выдержит Старик? Сколько сможет сопротивляться ей, не давая приручить, сделать одним из своих верных охранников?
Она не сможет приручить его незаметно, как прочих своих людей. Он знает, что она может, и он умеет сопротивляться. У нее не получится ограничиться легким тычком — делай то-то! — как с другими, из кого она сделала своих преданных слуг.
Ей придется целиком ломать Старика. Только так она получит контроль над ним. Да и то лишь только на то время, пока будет давить на него.
А чуть отпустит — и Старик придет в себя. Разберется, где он сам, а где то, что она впихнула в него. И будет выкорчевывать это.
Он сильный, очень сильный.
Но…
…Двор, темный и тихий, без единой живой души…
…Тетя Вера и Сашка с Сонькой, бездумно бредущие куда им указали. Заводные куклы. Не видя ни машины, ни меня, ничего вокруг…
Это сделала та чертова сука. Одна.
И если она действительно захочет получить Старика, она его получит. Пусть в первый день это будет всего час, пока она будет давить на него на пределе своих сил и умений… Но за этот час она успеет что-то изменить в Старике. Пусть немного, пусть чуть-чуть, пусть даже сам Старик, придя в себя, попытается вырвать это из себя…
Все равно. Это ему не поможет. Ведь это будет продолжаться день за днем, снова и снова… И когда-то наступит день, когда Старик останется преданным ей даже после того, как она перестанет давить. Когда он сам перестанет защищаться. Когда перестанет чувствовать, чего хочет он сам, а что заставляет его хотеть она, потому что это нужно ей. Может быть, через три дня. Может быть, через неделю. Может быть.
— Ты ее видела? — спросил я.
Она передернула плечами. Неохотно сказала:
— Очень издали.
И тут до меня дошло. Господи, какой же я идиот!
— Так ты что… Совсем не умеешь… — Я покрутил в воздухе пальцами, подбирая слово. — Вырываться? Ни малейших навыков?
Она обернулась так резко, что полы плаща разлетелись крыльями. Черные глаза — злые звездочки.
— А кто меня учил?! Где я могла узнать, как это?! Я же не была одной из них! Я всего лишь была слишком внимательна к… — Она одернула себя. Проглотила имя, слишком дорогое для нее. И договорила сухо, как шелест равнодушных страниц: — Моему парню.
— Как же ты все это время?..
Она отвернулась к камину, резко и зло протянула руки в самый огонь:
— Молча.
Маленькая, хрупкая, сидя на корточках, она была еще меньше. Тонкая кожа плаща, явно сшитого на заказ, обтягивала ее спину — худая, ни грамма жира, наверно.
И совершенно одна. Второй год одна против мира, сбросившего благодушную ширму, приоткрывшего истинное лицо. Лицо маньяка за маской клоуна…
Одна. И даже сопротивляться этим чертовым сукам — и этого не умеет…
Я шагнул к ней, чтобы положить руку на плечо, обнять, но она отодвинулась в сторону. Моя рука повисла в воздухе. Я сжал пальцы в кулак, поднес руку к огню:
— Как тебя зовут?
— Катерина. Катя. Катечка. Катюша. Выбирай любое.
— А я…
— Твое имя меня совершенно не интересует.
Хм… Вроде ничего грубого не сказал…
Я покусал губы, соображая — черт его знает, на что еще она может ни с того ни с сего обидеться! — и постарался говорить как можно мягче:
— Ты где-то под Москвой живешь, Кать, да?
— Зачем тебе? — почти зло спросила она.
Я хмыкнул. Однако!
— Ты слишком лезешь на рожон, — сказала Катя. — Рано или поздно ты попадешься. И скорее всего, тебя она тоже решит оставить при себе… Все, что я скажу тебе, будет использовано против меня.
— Гм… Но хоть то, где охотилась ваша группа, это-то ты…
— Не надо. Пожалуйста.
Не глядя на меня, она совсем съежилась, вжала голову в плечи. Нахохлившийся воробей.
Пожалуйста… Я все понимал. И все-таки я задавил предательское чувство жалости. Ненавижу, когда начинаю чувствовать жалость. Сам становишься слабым.
Я постарался говорить холодно:
— Ты поэтому к нам не подходила?
Она дернула плечом. Поморщилась, но все-таки ответила:
— Частично…
Я тоже присел, протянул руки к огню. Молчал, ожидая продолжения. Она вздохнула, неохотно заговорила:
— Еще мне хотелось увидеть всю колоду, прежде чем вступать в игру, — сказала она. — Кто же знал, что она вас так быстро…
Я стиснул кулаки. Разжал, подставляя огню.
Еще не быстро. Еще есть шанс вытащить Старика. Сегодня еще только третий день. Уверен, он еще держится. Должен держаться!
— Ты должна мне помочь, Кать.
Катя водила руками над огнем. Словно не слышала меня.
— Ты мне поможешь? — настаивал я.
— Конечно нет, — сказала она. Невозмутимо и безразлично, словно речь шла еще об одной чашке кофе.
Я нахмурился.
Она заметила и раздраженно фыркнула, и маска безразличия пропала с ее лица.
— Я не самоубийца! Понятно?
— Не хочешь рисковать своей драгоценной жизнью?
— Дело не в риске! Я рискую каждый день, следя за ней! Но пытаться драться с ней — это не риск. Риск, это когда есть хоть один шанс на успех. Здесь шансов нет. Нет!
— И что? — Я усмехнулся, не пытаясь спрятать злость. — Так и будешь издали следить за ними? Видеть, как эта сука ворует детей, но оставаться в стороне? Так, да?
— Именно, — невозмутимо отозвалась она. Маска безразличия вернулась на ее лицо. — Все видеть, все запоминать, но оставаться в стороне. Пока не увижу, что есть реальный шанс что-то сделать.
— Например?
— Когда-нибудь мне повезет, и я найду еще одну компанию охотников. Им пригодится, что я знаю.
— И много ты их встречала, других компаний охотников?
Она промолчала.
— Сколько тебе понадобится ждать, прежде чем поймешь, что других групп поблизости нет?! Если они вообще остались хоть где-то!
Она пожала плечами.
— Это лучше, чем просто погибнуть, — сказала она. — Хоть какой-то шанс. Я подожду.
Я сжал кулак так, что захрустели суставы. С трудом удержался, чтобы не врезать по стене.
— Да ничего ты не ждешь! Ты просто привыкла к тому, что ничего не пытаешься сделать! Вбила себе в голову, что не можешь ничего сделать! И смирилась!
— Давай-давай, — невозмутимо отозвалась она, не отрываясь от пляски огненных язычков в камине. — Научи меня жить. Давай.
— Вбила себе в голову, что твоя слежка кому-то нужна! Вот и все. Нашла оправдание тому, что ты все знаешь, но ничего не делаешь! И успокоилась!
— Угу… Оч-чень тонкое наблюдение… Продолжайте, доктор.
— А может, ты мазохистка? Может, тебе нравится подсматривать, как эта сука пользуется твоим парнем, а? Как он был, ничего, хорошенький? Она ему только мозги трахает или…
— Ну ты, психоаналитик доморощенный!
Кажется, она встала раньше, чем по комнате разнесся хруст ее кожаного плаща.
Стояла напротив меня, и руки ее сжимались в кулачки и разжимались, сжимались и разжимались…
Она еле сдерживалась. Когда она заговорила, ее голос дрожал от ярости:
— Если она узнает, что я знаю про нее… Знаю, куда она ездит, где живет, ее слуг, ее привычки… интересы… слабости… Ты понимаешь, что, когда ты ей попадешься в руки, она тебя распотрошит — и узнает все? Все! В том числе и обо мне! Мне придется бежать. Все бросить и бежать отсюда. Ты это понимаешь?!
— Я не собираюсь попадаться ей в руки.
— Никто не собирался… — Она отвернулась так же резко, как и вскочила. Опять глядела в огонь, словно обращалась к нему, а не ко мне. — Вообще все живут так, словно никогда не умрут…
Только мне ее философия по барабану. У этой чертовой суки Старик!
— Значит, сбежишь! Бросишь все и сбежишь, если так уж ее боишься! — Меня не волнует, хочет она мне рассказывать или нет. — Место! Где ее гнездо?
— А если не скажу?
Я вздохнул. Мне не хотелось, чтобы дело обернулось так.
Но разве у меня есть выход? Старик будет держаться сколько сможет, но и его силы небесконечны. У меня нет времени выяснять все самостоятельно.
— Поверь мне, скажешь…
Она упрямо молчала.
— Он спас меня, — сказал я, все еще стараясь держать себя в руках. — Он был мне вместо матери, отца, дедушек и бабушек. Вместо всех сразу. Он научил меня всему, что я умею… И думаешь, меня остановит, если ради его спасения мне придется загнать гвоздь-другой под ногти девчонке, которую я вижу третий раз в жизни?
— Если не считать того, что это девчонка спасла тебе жизнь…
Я пожал плечами. Пришла моя очередь играть в невозмутимость.
— Все делают ошибки.
Она не выдержала и хмыкнула. Но очень быстро усмешка превратилась во что-то такое… Она знала изнанку мира, как и я. Только со мной все это время были такие же, как я. Охотники. У нас была надежда. У нее — два года одиночества. Наверно, умерла даже надежда встретить кого-то вроде тех, кем был ее парень…
— А впрочем… — Она пожала плечами. И голос, и вся она будто обмякла. — Что тебе нужно? Место, где живет эта гривастая?
— Гривастая?
— Извини, имени не знаю. — Прежний ледок прорезался в ее голосе.
— Не заводись, — попросил я. — Так где ее гнездо?
— На северо-восток от Москвы. Коттеджный поселок Новая Атлантида.
Коттеджный поселок… За кого она меня принимает?
Только я решил, что все будет легко. Эх…
— Будем считать, что я вспомнил, что ты меня спасла. А теперь вторая попытка. Как оно на самом деле. И постарайся говорить честно… Мне бы не хотелось переходить к третьей степени.
Она медленно обернулась.
В ее лице не были ни капли страха — лишь искреннее удивление.
— Не поняла?
— Паучихи… — начал я, но она еще сильнее нахмурилась. — Ну те, которые залезают в голову… Они не устраивают гнезда в населенных местах, — терпеливо объяснил я. Можно подумать, она сама этого не знает. — Это им мешает. Это как тебе или мне пытаться жить на базаре.
— А-а… Вот оно что… — Она вдруг рассмеялась. — Бравый охотник решил, что я ему вру?
— А разве нет?
Она все усмехалась.
— Я сказал что-то смешное?
Она опустила глаза и долго молчала. А когда посмотрела на меня, заговорила совсем другим голосом:
— Как тебя зовут?
— Крамер.
— А имени нет?
— Влад.
— Влад… Милый Влад, ты в самом деле даже не представляешь, с кем связался… — Она вздохнула. Встряхнулась и поднялась: — Ладно! Поедем вместе. Я сама тебе покажу. Может быть, хоть это тебя образумит.
Я пожал плечами:
— Может быть.
Пусть думает так, если хочет. Мне от нее нужно лишь место. А не хочет помогать — пусть убирается к черту. Но Старика я вытащу. Вытащу.

 

Дожди размыли пепелище. Зола ушла, и в кусках углей белели кости.
Меж облетевших деревьев и кустов, почерневшей от времени скамьей, на темных плетеных стеночках неестественно яркие, огненно-багряные листья девичьего винограда…
Тихо-тихо, только какая-то птица разгуливала по крыше. Железные листы еле слышно позванивали, словно по ним постукивали гвоздем.
А может, не по крыше, а по нервам. Катя шла впереди меня, и чем больше я в нее вглядывался, тем лучше видел: что-то ее волнует. Что-то…
Не слишком ли быстро она сдалась?
Наверно, поэтому я успел схватить ее за локоть, когда она — мягким, быстрым движением — скользнула за угол.
— Далеко?
— Ты слышал? — обернулась она ко мне.
— Что именно? — Я поудобнее перехватил ее правую руку. Взял под локоть, как кавалер.
— Словно звали кого-то…
Та-ак… Началось. Да, не просто так она слишком быстро согласилась все рассказать.
— И кого же звали?
— Не знаю… Кажется… Вот опять!
Я прислушался и усмехнулся.
Конечно, никто никого не звал. Но похоже. Какой-то ворон. Сиплый крик птицы очень походил на человеческий хрип: «Кар-рина, Кар-рина…»
Я перестал скалиться.
Карина. Именно так звали ту чертову суку, что жила здесь… Я помотал головой, отгоняя наваждение. Угадал бы я в его крике это имя, если бы не знал? Сомневаюсь… Именно так и рождаются легенды о призраках…
— Пошли, выдумщица. — Я потянул ее за руку.
Но она уперлась:
— Стой… Смотри.
По металлической крыше застучало совсем близко — прямо над головой. Ворон сидел на самом краю навеса над дверью.
— Он на нас смотрит… — шепнула Катя.
Ворон замер, переводя взгляд с меня на Катю. Словно выбирал. Наклонил голову, усердно обдумывая что-то. Его блестящие глазки остановились на Кате.
— Кар…иха! — прохрипел он. — Кар-рих-ха!
Ворон вдруг напрягся и стал раскачиваться на лапах вверх-вниз, словно запертый в клетке попугай.
— Кар-риха! Кар-рина! Кар-ри-ра-ха! — орал и орал он, раскачиваясь все яростнее.
— Он словно с нами разговаривает, — шепнула Катя.
— Угу. Ты его возбуждаешь.
Она ткнула меня локтем, не отрывая взгляда от птицы. Только это ее и спасло. На очередном качке вверх ворон не пошел вниз, а взмахнул крыльями, переваливая через стальной порожек крыши, и ухнул вниз. Прямо на нас. На Катю…
Я выбросил руку, но лишь задел птицу по хвосту. В последний момент ворон ударил крыльями и завис в воздухе — словно не в голову клюнуть собирался, а на плечо ей сесть хотел.
— Убери эту заразу! — вопила Катя, заходясь нервным смехом. — Убери ее от меня!
Нагнув голову, чтобы спасти лицо, свободной рукой она молотила воздух над собой. Я тоже. Ворон бил крыльями и висел над нами, яростно клекоча.
Не такой уж он и хриплый. Горластые звуки оглушали. Казалось, это не одна птица — целая стая воронов орала. И в пустом вроде бы лесу откуда-то издали заорали ему в ответ. И еще, и еще, и еще…
Или это у меня в ушах звенело от его крика.
Наконец-то ворон вспорхнул выше, сделал круг и пропал за крышей дома.
— Господи, что это было? — Она все смеялась, никак не могла прийти в себя.
— Я же говорил, что ты ему понравилась. Пошли.
Я потянул ее влево, но она опять уперлась. Мотнула головой в другую сторону:
— Подожди, у меня там мотоцикл…
Я с трудом удержал ухмылку. Вторая попытка никак?
— Ну уж нет, лапочка. Ты поедешь со мной, в машине.
— А мотоцикл?
— А я тебя потом сюда привезу.
— Но…
— Хватит, ладно?
Мне надоела эта игра.
Она пожала плечами и пошла за мной. Я крепко держал ее под руку.
— Так и будешь держать меня за руку?
— Тебе не нравится прикосновение крепкой мужской руки?
— Когда прикосновение — нравится. А когда вцепился как краб… Неужели думаешь, что я убегу?
Не выпуская ее руки, я согнул левое запястье, правой сдвинул рукав плаща с часов.
— Почти два часа… — заметил я. — И ни одной машины.
Я покосился на Катю. Она невозмутимо глядела вперед, где сквозь ветви, под склоном холма, чернела дорога.
Дать ей еще минут пятнадцать… Может, надоест дурочку валять… Сама расколется…
С холма поселок был как на ладони. Из-за сплошного кирпичного забора выглядывали десятки крыш — больших, с изломами, уголками и даже башенками. Одни крыты красной черепицей, другие зеленой. На двух домах вместо черепицы темнели панели солнечных батарей.
В таких домах живут с семьей, прислугой и охраной. В этом поселке, больше похожем на маленькую крепость, живут сотня-две людей. Паучиха не может жить здесь.
Или она надеется меня убедить, что если по этой дороге не ездят, то и в городе никто не живет?.. Жаль, что оставил карту в машине. Наверняка где-то с другой стороны поселка есть еще одна дорога, по которой все и ездят…
Ладно, хватит. Стараясь сразу не заводиться, я начал:
— У меня такое ощущение, что по этой дороге вообще никто не ез…
Она сжала мою руку, а через миг из шорохов дождя вынырнул звук мотора.
А еще через несколько секунд я впервые за два часа отпустил ее руку.
По дороге промчался черный «мерин». Черный, блестящий от дождя и с легким, но отчетливым пурпурным отливом. Две тугие волны брызг окатили обочины, над дорогой повисла пелена — туманные смерчики из крошечных брызг.
Я поднял к глазам бинокль.
В стене, возле серых ворот, выступал стеклянный эркер проходной. За стеклом проступило бледное пятно, но, прежде чем я успел рассмотреть лицо, оно уплыло обратно в глубину, а ворота пошли в сторону, обнажая блестящий рельс поперек дороги.
«Мерин», чуть притормозив, пока ворота открывали достаточный проезд, шмыгнул внутрь, и ворота тут же пошли обратно.
— Ну что, теперь доволен? — спросила Катя.
Я все переводил взгляд с ворот, за которыми скрылся пурпурный «мерин», на крыши за ней. Столько людей… Как эта чертова сука может жить здесь?
— Уснул? Пойдем. — Она пихнула меня в бок. — Ничего интересного больше не будет.
Я вздохнул, стал подниматься.
— Здесь… — начала Катя. — Нет, подожди.
Показалась еще одна машина. Красная «мазда». За лобовым стеклом мелькнул женский силуэт, я едва успевал ловить машину в бинокль. Она стрелой летела по пустой дороге. Не сбавляя скорости, шла на ворота, будто собиралась взять их на таран.
— Ого! Редкий случай… Сами хозяева сюда почти не ездят, — сказала Катя. — Это какая-то седьмая вода на киселе, должно быть…
Машина летела прямо на ворота — в расчете, что ворота откроются. Но ворота не открывались.
«Мазда» затормозила в самый последний момент. Даже до нас донесся визг шин. Когда лужи сойдут, на дороге будет различим след из пережженной резины.
— Царица мира приехала… — пробормотала Катя.
Едва затормозив, «мазда» раздраженно затявкала.
За стеклом проходной опять появилось лицо. Мужское. Несколько секунд он пялился на машину удивленным рыбьим взглядом. Будто не верил, что видит это наяву. Будто раздумывал, не спит ли он все еще.
Дамочка не привыкла ждать. Жала и жала на клаксон, пока охранник не выглянул из будки. Не один из пурпурных, а какой-то мелкий, худенький тип в черной униформе с желтыми нашивками. Медленный, заспанный, пришибленный какой-то…
Клаксон опять нетерпеливо затявкал, подгоняя его, но он как шел неспешно, так и брел к машине. Гудок смолк, только когда охранник сунулся к окошку.
Но если он думал что-то услышать, то не на ту напал. Девушка приосанилась. Даже словом не удостоила — лишь царственный взмах руки в сторону ворот. То ли из-за ее профиля, то ли из-за прически, а может быть, из-за огромных свисающих серег и длинной, тонкой шеи, но было в ней что-то индюшачье. С гордо вздернутым подбородком. Индюшка на параде.
Охранник поглядел на нее, поглядел на ворота, снова на нее и пожал плечами. Что-то сказал.
На него наконец-то изволили взглянуть. Окатили презрением. Потянулись куда-то в сторону, к боковому сиденью — сумочка у нее там лежит? — и что-то достали. Сунули в руку охранника с таким выражением, словно это не рука, а комок дождевых червей.
Охранник невозмутимо изучал. Какая-то пластиковая карточка. Пропуск, наверно. Или права. Черт его знает, с такого расстояния не видно.
Наконец протянул обратно. Дамочка двумя пальцами — аж вся сморщилась — осторожно, только бы не коснуться его рук, взяла карточку и убрала обратно.
Нетерпеливо постукивая пальцами по рулю, дождалась, пока охранник вернется в будочку. Едва ворота разошлись в стороны, она газанула и влетела в поселок, оставив за собой туманный след из поднятых брызг.
Да. Все-таки по этой дороге ездят, и не только ее слуги.
— Ладно, пойдем… — сказал я.
Хотя не понимаю, как она может жить здесь… Паучиха — прямо в скоплении людей…
Я отлип от ствола, но теперь уже Катя схватила меня за руку:
— Ну уж нет. Притащил меня сюда, а теперь хочешь уехать, не посмотрев самого интересного?
— Чего?
— Подожди, надолго это не затянется.
— Что именно?
— Пять минут терпения.
— И что потом?
— Самое интересное…
— Кать…
Я изо всех сил старался не заводиться, но эта партизанка кого хочешь выведет из себя!
— Как она здесь живет, вот чего! Ого, быстро же… Сегодня у нашей гривастенькой препарши-ивое настроение…
— Да что…
— Смотри! — Она указала на дорогу.
Ворота опять открывались.
Показалась округлая красная морда. «Мазда». Та же самая, что въехала всего пару минут назад. Только вот за рулем…
Сначала мне показалось, что это совершенно другой человек. Но нет, это была она. Та же расфуфыренная молодка с длинной, тонкой шеей и огромными сережками. Только…
Выехав из ворот, она съехала на обочину и остановилась. Постояла пару секунд — и снова тронулась. Рывками, то дергая вперед, то останавливаясь, будто первый раз за рулем. И совсем встала.
За лобовым стеклом я видел ее глаза — глаза вырванной из постели маленькой девочки. Лицо вроде бы то же, что и пару минут назад: маленький подбородок и тонкий носик, слишком яркие губы и слишком темные веки. И все-таки другое. Что-то там, под этим лбом с завитками выбеленных волос, переключилось, и сильно переключилось… Переключили.
Уже не индюшка на параде. Мокрая курица.
Она нахмурилась. Огляделась, будто только проснулась. Она совершенно не понимала — ни как оказалась в этой машине, ни что она тут делает. Огляделась по сторонам, посмотрела назад, на забор и открытые ворота… Что-то в ее лице прояснилось.
Она решительно стиснула руль и тронулась. Прочь от ворот. Сначала рывками, вихляя из стороны в сторону, но постепенно выровнялась, увеличивая скорость, и скоро уже мчалась прочь так же целеустремленно, как пять минут назад ехала сюда.
Охранник у двери проходной безмятежно провожал ее взглядом, словно так и надо. А может, в самом деле так и должно быть. Уж он-то, наверно, знает, как теперь здесь должно быть. Ведь и в его коротко стриженной голове что-то переключили, гораздо раньше и куда сильнее…
Он развернулся и ушел в проходную.
А я все глядел на забор, на огромные крыши домов за ним. Невольно прикидывая, сколько же их там, но на самом деле я не хотел этого знать…
И я думал, что я знаю изнанку мира?.. Думал, что знаю?..
Да, я видел мальчишек, которых эти чертовы суки берут для того, чтобы вспороть под козлиными мордами. Черт возьми, да я сам… Я оборвал эту мысль. Загнал ее обратно. Поглубже. Туда, где ей и место.
Да, про мальчишек я знал… Знал про слуг, которых они могут держать при себе. Про одного-двоих слуг, которые нужны для того, чтобы чертовы суки могли с комфортом жить в глуши. Там, где им никто не будет мешать… Правда, Диана потихоньку выжила три соседние деревни, чтобы оттуда в ее лес случайно не забредали… Но, по большому счету, те деревеньки были и без того вымершие, там мало кто жил. Дом Дианы — такая же глушь, как и те места, где мы отлавливали наших местных, смоленских чертовых сук. Маленькие домики на отшибе.
Но здесь…
Вот так просто влезть в поселок, где живут сотни людей… могли бы жить сотни людей, если бы она не гоняла их отсюда, как бродячих кошек, стоит им сунуться сюда. Приехать в свои же собственные дома…
— Она что… — Я сглотнул. Голос был как чужой. — Она что, совсем ничего не боится?..
— А чего ей бояться? — Катя посмотрела на меня. Взяла из моих пальцев бинокль, с досадой насадила крышки на объективы. — Ладно, пошли.

 

Когда мы добрались до дома Карины, уже стемнело. Фары «козленка» высветили черную морду «ауди», каменную арку.
— Сразу за мной не выезжай, — попросила Катя. — Дай мне пятнадцать минут.
Я кивнул. Я уже не удивлялся, что она относится ко мне в прошлом времени. Как к уже пойманному, распотрошенному и прирученному.
Может быть, не так уж она и не права…
Катя уже взялась за ручку дверцы, когда я решился:
— У тебя есть карта поселка?
Она вздрогнула. Медленно сняла пальцы с ручки, опустилась в кресло. Повернулась ко мне:
— Ты сумасшедший.
— Это значит — да?
Она молча глядела на меня. И…
Не уверен, что она считала меня сумасшедшим. Кажется, в глубине глаз мелькнуло что-то теплое. Она ждала, что я это сделаю. Надеялась. Несмотря на все слова и собственные же доводы.
— С собой? — спросил я. — На мотоцикле?
— Нет. — Она мотнула головой.
Жаль…
— Ее можно где-то найти? Чтобы быстро?
Она вздохнула. Потерла пальцы, глядя себе в колени. Покрутила кольцо на правой руке, на безымянном пальце. Тонкое серебряное колечко, в котором вдруг вспыхивали и тут же гасли звездочки чистейших цветов… Крошечные бриллианты? Несколько крупинок, по всей длине кольца.
— Быстро… — пробормотала она и вздохнула. Посмотрела на меня. — Я приеду завтра. Привезу тебе карту.
Только ли ради карты?..
Но я промолчал. Пока рано. Пусть созреет. Просто сказал:
— Спасибо.
Она потянулась к дверце, и тут я вспомнил.
— А от твоего парня ничего не осталось? — спросил я.
Она хмуро посмотрела на меня.
— Да нет, не его вещей… А этих. — Я кивнул в темноту за арку, на дом чертовой суки. — Их книжек не осталось? Они разве не забирали их книги из алтарей?
— Зачем тебе? Там же не разобрать ни слова.
— Так есть?!
— Тебе что, очень надо?
— Очень.
Она что-то прикинула. Пожала плечами:
— Привезу.
— Где?
— Где и сегодня. У морга.
— На пустыре? В кафе?
— Я сама тебя найду.
И она вылезла под моросящий дождик. Мелькнул отсвет на кожаном плаще — и растворилась в темноте.
Я сидел, следил за стрелками часов и слушал, как дождик стучит по кузову.
Денек выдался тот еще. Одно, другое. Туда, сюда… Хорошо еще, что все не слишком далеко друг от друга. Все в пределах Московской области, все к западу от города, все почти рядышком, если мерить привычным путем отсюда до Смоленска…
Круг за кругом секундной стрелки — пятнадцать минут прошли, но я не спешил заводить машину. Сегодня я и так уже узнал много — и куда больше, чем я хотел и рассчитывал, черт бы все побрал! — но было еще что-то…
Какое-то зудящее чувство, что я что-то недоделал. Что-то должен был сделать и не сделал. В чем-то не разобрался…
Предчувствие?
Я бы не сказал. Обычно предчувствие накатывало совсем иначе. Но, в конце концов, что я знаю об этом?
Я слушал дождь и пытался понять, к чему же относится это чувство незавершенности. Поселок и чертова сука? Книга для Дианы? Катька и компания ее парня?..
Наконец я взял фонарь и вылез из машины. На заднем дворе я постоял над кострищем, вороша ногой угли и кости. Но нет, не здесь…
Я пошел в дом. На кухне висел запах кофе, оставшегося на донышке турки. Но нет, не здесь…
В гостиной. Когда Катька сидела в кресле, поджав под себя ноги, и мы говорили. Что-то зацепило мой взгляд и мысль, но разговор был важнее. А вот теперь, когда Катька уехала, эта заноза опять вылезла…
Свет не работал, генератор в сарае давно встал. Я водил фонариком, оглядывая кресло, пол, камин, стены…
Камин. Каминная полка.
Я подошел, оглядывая ряды фарфоровых зверят, две фотографии в рамке, шкатулка с двумя китайскими шариками-колокольчиками… Я вернул луч фонаря на фотографию.
Кто это? Его отец? Дед? Вылитая копия, и даже усы подровнены точно так же. И точно такой же прищур, чуть больше на левый глаз…
Карточка была старая. Черно-белая фотография стала серо-желтой. Дед его еще совсем молодой, моложе самого усатого. В полевой военной форме. Улыбался, глядя в камеру и обнимая рукой за плечи — неулыбчивого, хмурого, в немецкой форме, явно офицерской, хотя и ужасно заляпанной грязью. Только фуражка на немце была чистенькая. И погоны протерты. Полковник.
Вторая фотография тоже была старая и посеревшая. Когда-то это был солнечный день, от которого теперь остался поручень мостка над развеявшейся рекой. Две молоденькие девчонки. Подружки в обнимку. На одной платье в горошек и светлые туфельки. На второй белый халат, из-под которого выглядывал сверху ворот гимнастерки, а снизу край солдатской юбки, в руке она сжимала что-то белое. Косынка? Не знаю… Зато я знал ее лицо. Невозможно было не узнать.
Я стоял, переводя луч фонаря с одной фотографии на другую. В одинаковых рамках. Простые деревянные рамки, потемневшие от времени.
Дед, вылитый внук… Бабушка, вылитая внучка…
Не слишком ли редкая комбинация для простого совпадения? Но если это не совпадение, то…
Я одернул себя. Представил, как отреагировал бы Старик, скажи я ему вслух то, что подумал. Он бы даже не рассмеялся. Он бы грустно покачал головой.
Я повел фонарем по стенам, отыскивая еще фотографии. Прочая родня, остальные бабушки и дедушки. А эти двое — стареющие, обзаводящиеся детьми, а потом внуками, до крайности похожими на них… Наверно, поэтому-то эти две фотографии и стоят вместе на камине. В самом деле, забавно: дед и бабка, сведенные в одну семью лишь полвека спустя, но вылитая пара влюбленных…
Я водил фонарем, но стены были пусты. Ни фотографий, ни картин. Я пошел по дому. Я осмотрел первый этаж, второй. Больше фотографий не было. Только в спальне, над кроватью, я нашел еще две фотокарточки. Совсем древние. Не на черной фотобумаге, а на коричневой.
На одной мать и две девочки, близняшки. В темных платьицах, в сборчатых белых фартучках. И мать и девочки явно светленькие, но ни одно лицо я узнать не мог. Разве что мать… Нет. Девочки… Ну может быть. Иногда лица очень сильно меняются с возрастом. Вот Старик говорит, у меня в детстве были голубые глаза, а потом…
Говорил. Старик говорил.
Или… Если Катька права, и он… его…
Накатила злость, но я заставил себя успокоиться. Вгляделся во вторую карточку.
Мужчина. Крючковатый нос, гладко прилизанные темные волосы. Судя по костюму, фотография одних лет с первой, годов двадцатых. На усатого непохож совершенно.
На всякий случай я заглянул в подвал посмотреть на ее алтарь.
Свечи, конечно, не горели. Алтарь был небольшой и без серебряной пластины, хотя совсем недавно она здесь была, а до этого лежала долгие годы, — по краю алтаря камни были темные, закопченные и заляпанные воском, и вдруг, словно ножом отчертили, камень — светлее и чище. Ровный круг. Козлиной морды тоже не было — на ее месте на стене остались лишь два крюка. Полка в алтаре была пуста.

 

Порыв холодка в висках был едва заметный, но я был слишком на нервах. «Козленок» нырнул влево, чуть не слетев с раскисшей дороги.
Это была Диана, хотя до дома оставалось еще больше сотни метров. Коснулась меня — не пытаясь подмять под себя, просто разбирая, кто это, — и тут же пропала.
Все же не смирилась наша паучишка. Все еще надеется на что-то. Ждет какого-то шанса… Не смирилась. Не сидит просто так, нет. Напряжена до предела. Раскинулась как можно шире. Вслушивается, не пробежит ли близко зверушка какая.
Хотя нет. Зверушка ей чем поможет — если ей надо цепь порвать? Зато если случайно человек забредет…
Вот его она зацепит. Сначала, пока на пределе ее влияния, — совсем несильно. Безобидно так. Бывает же, что взбредает в голову пройтись вон туда? Просто так. Захотелось, и все тут! Ну маленький крюк, подумаешь…
Для начала. А потом, когда подойдет ближе, тогда уж Диана возьмется за своего спасителя всерьез. Подомнет под себя и заставит делать именно то, что нужно ей.
Обычного человека, который не умеет сопротивляться чертовым сукам, она быстро обломает. За пару часов так обработает, что может даже выпустить его из своей хватки на какое-то время, если потребуется. Вобьет в него накрепко какие-то желания, которые будут ему казаться его собственными заветными мечтами, и пошлет выполнять.
Например, дойти до той заброшенной деревеньки, найти инструменты, которые я вывез туда, и вернуться обратно к поместью. Рвать цепь своей новой хозяйки…
Ну-ну, красавица.
Надейся. Послушнее будешь.
Никто сюда не забредет. Слишком тщательно ты выжила всех из округи. Сама себе яму вырыла. Лучшего места, чтобы тебя держать, и не найти.

 

Должно быть, она почувствовала, что я заметил ее касание. И не пыталась изобразить приветствие, когда я подъехал к дому. Когда я вошел в столовую, она была мрачна. Даже про еду ни одного замечания не сделала. Ела вчерашние нарезки, и ее пальцы чуть резче, чем раньше, орудовали ножом и вилкой.
— Может быть, вина? — спросила она, не глядя на меня.
— Может быть. Это зависит от вас.
Я встал. До сих пор во время занятий мы сидели с ней в разных концах стола, разделенные всей его длиной. С каждого боку стояло по пять стульев. Я выбрал второй со своего конца.
Диана, прищурившись, следила за мной.
Мне показалось, какая-то колкость рвалась с ее языка, но она сдержалась. Не потому, что не хотела уязвить меня. Нет. Решала сделать это больнее. Наказать. Заставить просить ее остановиться, когда она взломает мою защиту.
Едва я сел, она навалилась… Она была зла и била в полную силу. От ее ударов в голове заледенело и звенело, будто тяжелый таран бил в мой левый висок.
Два раза мне казалось, она начинает тот финт — свой коронный финт, который использовала только один раз и которого я не мог от нее добиться, — и я боялся, что на новом, меньшем расстоянии я его точно не выдержу, но финта не было.
То ли мне лишь казалось, то ли… Времени додумывать не было, на таком расстоянии я любой ее удар едва выдерживал. Любой ее финт вот-вот мог пробить меня.
Но не пробил.
Постепенно ее атаки стали медленнее, слабее… и ледяные щупальца совсем пропали.
Я открыл глаза. Да, наши занятия не улучшили настроения Дианы. Она едва сдерживалась.
Значит, мне не показалось. В самом деле била в полную силу. Старалась пробить меня — не для галочки, для себя, старалась изо всех сил — и не смогла. Это хорошо, что не смогла. Плохо, что никак не унимался червячок сомнения. В полную ли силу? Не сдержала ли она себя пару раз?..
А может быть, я зря накручиваю себя. В такой компании запросто можно спятить. Может быть, червячок сомнения — он вовсе не из тренировки вылез, а пораньше…
У меня из головы никак не шли те две фотографии. Спросить ее напрямую? Но я слишком хорошо запомнил урок, который она преподнесла мне вчера. Урок, который Гош, оказывается, так и не вдолбил в меня, как ни старался. Знание — половина силы.
Я налил ей большой бокал вина до краев. Терпеливо ждал у камина, пока она смаковала вино, и налил ей еще. Присел за стол, на свое привычное место в противоположном конце стола.
Она, все еще хмурая, пригубила вино. Кажется, не удивилась моей щедрости…
— Диана, а когда построили этот дом?
Она оторвала хмурый взгляд от бокала. Вскинула брови:
— Странное любопытство. Зачем вам это?
— Так… Средняя зала, — я кивнул на двери столовой, где за холлом начиналась череда залов, — она ведь для балов? Наверно, здесь были роскошные балы когда-то…
Диана долго смотрела на меня, прежде чем ответить. Даже про вино забыла. Наконец чуть улыбнулась:
— Не знаю, мой господин… Первых хозяев дома я не застала.
— А кто же здесь жил до вас?
— Кто только не жил…
Диана опять пригубила вино. Я подождал, но она не собиралась продолжать.
Я вздохнул:
— Когда-то здесь танцевали… А потом поселились вы. И вместо балов — холмики на заднем дворе… Вы каждое полнолуние приносили жертвы?
— Каждое полнолуние?.. — усмехнулась Диана, не отрывая глаз от рубиновых пучин бокала. Вдруг посмотрела на меня. — Это комплимент, мой господин? Или, напротив, отравленная шпилька в пуховой перине?
Пока я соображал, что она хотела этим сказать, она сделала глоток и подняла бокал перед собой. Крутила его в пальцах, глядя на меня сквозь темное стекло и колышущиеся рубиновые волны.
— Каждое полнолуние… — повторила она с невеселой усмешкой. — Мой господин видит меня таким бессердечным чудовищем?
Не каждое полнолуние? Но тогда… Шесть десятков холмиков… Если бы она делала жертвоприношения каждый месяц, то это было бы пять лет. Пять лет после девятнадцати-двадцати, когда начинаются настоящие жертвоприношения, а не ягнята-поросята. Если же реже…
— Раз в три луны?
— Мой господин жесток…
— Раз в полгода?..
Что-то в лице Дианы изменилось. Ставшее после двух бокалов вина прозрачным для ее настоящих эмоций, оно вдруг опять закрылось. Тут как тут — участие во взоре и кроткая, чуть насмешливая, но по-приятельски улыбка, которым я уже научился не верить. Что-то ее насторожило.
— Мне казалось, мой господин и без меня знает так много… У вас ведь есть книги. И они все еще доступны вам, мой господин, вы даже пообещали мне привезти одну… Может быть, мой господин уже привез ее, да забыл отдать? Для моего господина это такой пустяк, я понимаю, но для меня… Я же не могу поверить, что мой господин пообещал, но не в силах выполнить свое обещание…
Только ее глаза говорили обратное. Она очень надеялась на это. На то, что это должно было значить…
— Книга будет у вас.
— Когда же?
— Завтра, если она так вам нужна.

 

Мне снова снился ворон. Черная птица хрипло кра-кра-кракала, неутомимо, однообразно, будто пыталась что-то выговорить, и у нее получалось, что-то она выговаривала, все четче и четче…
Я пытался разобрать, что это за слово, и ворон чувствовал, что я хочу это знать. Только почему-то не хотел, чтобы я узнал.
Он и кто-то еще. Чья-то холодная злость на меня за то, что я почти понял это слово… Блестящие бусины глаз зло глядели на меня. Он не хотел, чтобы я понял. Но он должен был это выговорить. Хотя бы раз. И он выкрикивал, все яростнее и все быстрее, все четче и понятнее. И наконец у него получилось, я понял это и в тот же миг понял, зачем он выкрикивал это, но тут огромный клюв ударил мне в руку, вонзился в мякоть между большим пальцем и указательным, плюща, выдирая…
…Я вскочил на кровати.
Рука пульсировала болью, сотни крошечных игл вонзались в глубину ладони, отдавая болью до самого запястья, а в ушах будто звучало еще эхо какого-то звука.
Я кричал во сне? Стараясь не тревожить руку, я тихонько взял ее в левую и стал баюкать, как ребенка, тихонько растирая подушечку большого пальца, снизу и поверх ладони, пытаясь добраться до того места, где рождалась боль, где жалили сотни игл, снова и снова…
И холодно. Чертовски холодно. Когда ложился, я поставил фрамугу в режим проветривания, оставил крошечную щелку, но ночью фрамуга соскользнула с запора и приоткрылась, и холодный воздух лился внутрь. Выморозил комнату. И меня. Я дрожал.
Надо бы закрыть чертову фрамугу. Надо было вообще ее не открывать. Уж лучше призрачный запах духов и платьев Дианы, пропитавший комнату, чем этот холод и эта боль…
Она отступала. Медленно, но отступала. И теперь кроме боли я опять чувствовал странную скованность в основании большого пальца. Особенно если отводить его назад и вверх…
В доме было тихо. Снаружи — тоже совершенно беззвучно. Даже ветер не шуршал в ветвях.
Сон все еще кружился в голове, но быстро истаивал. Я помнил маленькие глазки и клюв, чью-то злобу… Он что-то пытался выговорить — и я помнил, что в итоге он это выговорил. Но вот что именно он выговорил, этого я не мог вспомнить, хоть убей…
И отчего меня так мучают эти вороны? И во снах и наяву… Будто проклятие какое-то. Будто сделал я им что-то когда-то — и весь род их теперь мстит мне… Даже в сны прокрадываются… Что же, мне теперь везде эти проклятые птицы будут мерещиться?
Или это было предзнаменование?
Назад: Глава 3 ТУМАН
Дальше: Глава 5 ВОРОНОВЫ ВЕСТИ