ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Лобастый и Скалолазка ждали перед забором, у подкопа.
Надо бы похвалить и кусочек шоколадки сунуть. И портупею с техникой снять с Лобастого. Но…
Сзади звенел голос Бавори, приглушенный пеленой дождя. Молотили жидкую грязь тяжелые копыта.
Стас только шепнул:
— Молодцы.
И упал на колени. Встал на четвереньки, лег… Чертова мокрая земля! Словно грязные, липкие руки лезут под одежду и обшаривают… И сам — как загнанный зверь, готовый встать на колени, сделать что угодно, хоть землю грызть, лишь бы вырваться…
Стас нырнул в подкоп. Холодная грязь, комья жирной земли — опять это полезло и под воротник, на спину и в волосы, и в руки, и в лицо… И этот запах сырой земли… Словно в давно забытом склепе с земляным полом, где тебя хоронят заживо…
Извиваясь ужом, яростно работая локтями, Стас выдрал себя из туннеля на ту сторону, к темному, но все же не совсем черному небу. Жадно хлебнул сырого, но свежего воздуха.
Вырвал из дыры ноги. И, не вставая с четверенек, двинул вперед, к лесополосе.
Паршиво это, убегать на коленях — словно какой-то раб, который даже убегая боится подняться с колен… И облава-то даже не с собаками — с быками… Тьфу! Спасибо, что не с телками.
Опираться на правую руку больно, но надо. Кусая губы, но не сбавляя хода. Надо. Вставать нельзя. Мертвая зона, выпавшая из поля зрения камер на заборе, совсем небольшая. По крайней мере, та полоса, где мертвую зону можно гарантировать…
Ладно, все счеты потом.
Доползли. Вот и деревья.
Стас прополз между стволами. Первый ряд, второй, третий… Все. Теперь можно подняться.
И сделать крошечную передышку. Надо хотя бы натянуть тепловизор. Иначе запросто можно угодить в ловушку. Вдруг кто-то уже поджидает на дороге?
Если охранники не совсем дурные, то должны понимать, откуда легче всего проникнуть на ферму. И, значит, где вероятнее всего можно встретить любителя лазить по чужим участкам в тот момент, когда он будет спешно выбираться с фермы, напуганный тревогой и переполохом… Где можно просто ждать, вместо того чтобы тупо носиться с баскерами по всей ферме, по всей чертовой прорве квадратных акров, полных голых кустов и жидкой грязи…
Так что лучше подстраховаться и нацепить тепловизор.
Ах да, еще этот умник-разумник! Все с аппаратурой носится…
— Лобастый!
Лобастый вспрыгнул на изгиб ствола. Встал на задние лапки, развел передние, давая удобно дотянуться до застежек на груди. Умница.
Стас отер, как смог, руки о штаны… Весь в грязи, жидкой грязи… Ладно, хотя бы самые крупные комья земли отереть.
— Молодец, морда. — Стас сунул в карман, за шоколадкой, правую руку и сморщился от боли.
Сунул в карман левую руку, отломил кусочек шоколадки и отдал Лобастому. Ощупал запястье правой руки. Вниз, к кисти… Вверх, к локтю…
Кости целы, кажется — тьфу-тьфу! — просто растянул связку. Не порвал — все шевелится. Просто сильно потянул. Оттого и боль. Через неделю-другую пройдет. Но это через неделю-другую, а вот завтра, скорее всего, будет болеть еще сильнее, чем сейчас. Синяки опухнут, и…
Ладно. Это все потом.
Если это “потом” будет. С ребятами Графа лучше не шутить. Надо выбираться.
Морщась от боли в руке, Стас стянул с Лобастого ремешки с аппаратурой, пихнул в рюкзак. Вытащил тепловизор.
Натянул на лицо, щелкнул выключателем…
— Какого дьявола!
Ну там-то, в лаборатории, ладно. У тех синих ламп могла быть сильная составляющая в инфракрасном диапазоне. Но здесь-то?.. Сквозь деревья?..
Стас сдернул с головы тепловизор, открыл панель с индикаторами…
Ч-черт…
На этот раз дело было не в автоматическом отключении. Тепловизор просто не работал.
“Нюкта” — военная модель, гарантированно выдерживает падение с метра. Но, видно, полет и посадка после удара баскера не прошли даром не только для руки. Не выдержала техника.
Две с половиной тысячи драконьих шкурок, между прочим. Лучший тепловизор из всех, какие только существуют в природе. Тульская штучка. И не какой-то экспортный вариант, а со штемпелем “Только для армии России”.
Жаль… И технику, и себя.
Впереди полная темнота, которую невооруженным взглядом не пробить. И позади только невнятное голубоватое сияние, расплывчатое, едва заметное.
Дождь усилился, опять льет как из ведра. За его пеленой ни черта не разобрать. Вся надежда только на то, что даже баскеры с их прекрасным нюхом не смогут взять след, когда вокруг одна вода, а воздух полон косых дождевых капель. Пока они вроде бы отстали…
Вроде бы. Впереди еще километр с лишним по щиколотку в грязи. Как минимум минут десять хода. Это если не ошибиться с направлением, и не придется бегать вдоль дороги, разыскивая машину.
С тепловизором ее найти было бы легко — чего ее искать, когда она еще не успела остыть и хорошо светится в тепловом диапазоне? А вот без тепловизора…
Стас пихнул тепловизор обратно в рюкзак…
На миг замер, ловя промелькнувшую — и почти ускользнувшую — мысль.
Опять чертыхнулся. Рука, тепловизор… Это еще не все потери. Кобура под мышкой пуста. “Хек” вылетел из руки во время удара.
Впрочем, стрелять с правой руки теперь долго не придется. В лучшем случае неделю. Стас закинул рюкзак на плечо. Пробрался между оставшимися рядами деревьев. Лесопосадка кончилась. Впереди поле.
— Рассыпаться! Отстать! Прикрывать!
Крысы послушно брызнули вправо и влево, выстраиваясь в цепь.
Не бог весть что, но хоть так… Если какой-то бойкий баскер нагонит, то сначала наткнется на крысиную цепь. Хоть какое-то прикрытие в этой темноте, полной дождя…
Будем надеяться, если баскеры и нагонят, то один-два, не больше. Второй “хек” на месте, можно стрелять с левой руки, но что такое дюжина патронов против пяти десятков баскеров? Честно говоря, еще неизвестно, хватит ли этого на одну тварь…
Стас побежал.
Попытался бежать. Под ногами жидкая грязь, ноги проваливались, вязли, облипали грязью… Тут же превратились в гири.
И этот дождь…
Вода сверху, вода снизу, сырость и грязь везде — и на лице, и в волосах, и под одеждой. С каждым шагом там, под кевларином, просочившаяся в “казаки” грязь натирала ноги, как наждачная бумага.
А надо бежать, идти, выдирая ноги из засасывающей грязи…
Идти, идти, идти…
Ничего не видя впереди за пеленой дождя.
Идти…
Кажется, целую вечность…
Интересно, есть ли у ребят Графа тепловизоры? Хотя тут и простого прибора ночного видения хватит. Человек, бегущий по полю — по пустому полю, совсем пустому, без единого чахлого кустика или сарайчика, — прекрасная мишень для снайпера.
Если кто-то сообразил взять прибор ночного видения и успеет добраться до этой лесопосадочной полосы раньше, чем из дождя вынырнет насыпь… Все. Песенка спета.
Справа, на самом краю поля зрения, что-то мелькнуло. Стас шарахнулся, сунул правую руку под мышку — и зашипел от боли. Руку дернуло — долго, не отпуская. А левая кобура все равно была пустой. Чертовы привычки!
Теперь только справа есть “хек”. И стрелять тоже только с левой руки.
Но самое обидное не это.
— Белоснежка, чтоб тебя… Что случилось?
Правда, не такая уж и белоснежная. Грязная, как бездомная собака. Только мордочка еще светлая. А остальное — совершенно черное и в грязи, жирной, лоснящейся даже в темноте.
Белоснежка замерла возле правой ноги, но крутиться в крысином танце не спешила.
Та-ак…
— В чем дело? Почему не со всеми? Приказы не для тебя?
Легкий, беглый пируэт. Пренебрежительный, как взмах руки, ах, оставьте эти мелочи…
“Охрана”.
— Ах, охрана… Ну, спасибо!
Охраняет она, видите ли! Приказы не для нее! Она, видите ли, сама лучше знает, что делать! Телохранительница, блин…
— Ох, и займусь же я вашим воспитанием, сударыня…
Белоснежка если и смутилась, то самую малость. В темноте не разглядеть.
Понимает, что сейчас не до ее воспитания.
Да и потом, когда появится свободная минутка… Как такую девчонку перевоспитывать? Рука не поднимется.
И на баскера вовремя бросилась. И там, в лаборатории… Не стала уходить. Дура, конечно, мнительная. Но ведь мнительная, а не бросила. Осталась. Решила драться вместе с хозяином до последнего…
Просто романтика. Любовь до гроба и прочие сказки для девочек подросткового возраста.
Только не хватало, чтобы от поцелуя наша Белоснежка обернулась прелестной блондиночкой с вострыми чертами лица и замашками бойкой стервочки…
Стас вздохнул, покачал головой.
Оглянулся.
Вроде пока сзади чисто. Но это ничего не значит. В такой темноте да при такой погоде черта с два разберешь…
Развернулся и опять затопал по грязи.
Ноги вязли, а дождь все лил и лил, и конца-края ему не видно. Кажется, даже сильнее стал. Ладно, хоть снайперу сложнее будет…
Белоснежка чуть отстала, но всего на пару шагов. К цепи прикрытия не присоединилась. Так и семенила рядом.
* * *
На дороге было спокойно.
Вообще пусто. Вправо, влево — ни пары фар.
Не самые лучшие ребята у Графа. Могли бы и сообразить, что на своих двоих за окраину Пензы, да еще в распутицу, никто не полезет. И раз уж кто-то проник на ферму, то на ближайшей дороге должна ждать машина. Могли бы и
проехаться по окрестным дорогам, проверить обочины… Но не додумались.
Хотя кое-кто тоже не гений, надо признать…
Из-за чего поднялась тревога на ферме? Ребята Графа явно искали не отбившегося баскера, а человека. Значит, где-то прокололся…
Но где?
Неправильно рассчитал мертвую зону видеокамер на заборе? Но тогда бы тревога поднялась сразу, когда крысы еще только рыли подкоп…
Ладно, это потом. Все потом. Пока — крыс в багажник, ноги в руки, и все вместе — подальше отсюда. Блин, надо же было так засыпаться!
Стас выпрямился. Поднялся по осыпи, скрипя галькой, вышел на дорогу. Еще раз огляделся.
Да, все верно. Вышли прямо к машине. Вон большой куст и жидкая поросль чуть правее. Днем, когда будет много света, будет заметно, что кусты поломаны.
Пожалуй, крыс в багажник потом. В самый последний момент. Сначала вывести машину на дорогу. Теперь придется бороться не только с кустами, но и с осыпью. Вверх всегда сложнее, чем вниз. Пусть крысы пока прикрывают тыл, мало ли…
Белоснежка потерлась о ногу, совсем как кошка или щенок. Не то приободряла, не то ластилась. А может, просто решила хоть так почиститься от облепившей ее грязи.
Стас осторожно отстранил ее носком ботинка, перешел дорогу — Сквозь голые прутья стала виднее машина.
Только Серый почему-то его не приветствует. Не то чтобы очень уж хотелось, но… Немного обидно. Мог бы и порадоваться, что к нему вернулись!
А он не то что к окну не льнет — вообще его не видно. Опять небось дрыхнет без задних ног, сурок. Свернулся калачиком и сопит, забыв обо всем… Интересно, как ему удалось улечься так ловко — с пристегнутой к дверце лапкой?
Стас усмехнулся, продрался через кусты, сбежал с насыпи…
Темнота за машиной шевельнулась — но было уже слишком поздно.
Дурак! Дурак! Дурак!
Надо же было попасться на такой простой трюк! Идиот! Должен же был сообразить, почему началась тревога!
Мысли пронеслись быстро, как порыв ветра. Зрение обострилось, ловя каждую мелочь.
Из-за машины поднимались два темных силуэта, справа и слева от салона. Вскинутые руки, маслянистый отблеск вороненого металла…
Время замерло, остановилось — глаз ловил все вокруг, каждую мелочь, каждое движение, словно все вокруг застыло… Вот только и левая рука, дернувшаяся под полу плаща за “хеком”, двигалась ужасно медленно.
В голове — две мысли. Одна совершенно дурацкая: грамотно сработано, даже в машину не стали забираться. Побоялись сигнализации, которая пошлет тревожный звонок на мобильник хозяина…
А вторая — короткая и резкая, как удар разбившейся вдребезги вазы. Не успеть… Оба уже целились, дула пистолетов смотрели прямо в лицо — а левая рука еще не коснулась рукоятки “хека”, и ноги слишком медленно толкали тело вправо, чтобы уйти от выстрелов…
С задней стороны машины, где из-за кузова вырастал второй силуэт, распахнулась дверца. Задела по руке с пистолетом. Дуло задралось, расцвело ослепительным желто-оранжевым цветком, по ушам ударил выстрел.
А слева, через передний бампер, на ту сторону машины метнулось белое пятно. Но не успело врезаться в руку и сбить оружие с прицела. Пистолет уже выбросил сверкающую пороховую струю и пулю…
Ноги наконец-то отправили тело вбок.
В правую руку, по ребрам ударила земля.
И короткое, тут же испарившееся, как огненный штрих падающей звезды — удивление. Надо же, еще жив. Попали не в голову, не в шею и не в грудь. Странно… Но это сзади, где-то на задворках сознания. А в центре — рефлексы, вытеснив все остальное.
Упал, взгляд под машину, в зазор между днищем и землей. Найти там, где темнее — и нажимать курок. Так быстро, как только можно!
Чувствуя число выстрелов не обычным счетом — а через ритм, который выдают палец, курок и вздрагивающий в руках “Хеклер-Кох”. При такой скорости невозможно считать выстрелы, как обычно, ставя в голове отдельные галочки. Лишь образ ритма, который выдают пальцы, ощущение этого ритма. Надо выстрелить как можно скорее и как можно больше. Пока те, за машиной, не поняли, куда стреляешь, — и не успели поднять ноги…
Как можно больше, но не все. Одиннадцать. Всю обойму — минус две пули. Они еще понадобятся.
Вскрик, еще один…
Не обращать внимания. Вскочить, пока под машиной не прилетели ответные пули.
Рывок на переднее крыло, шаг дальше, нависнув над тем, что внизу. С высоты — найти белые пятна лиц. Вот одно. Нажать курок. Вон второе. Еще один раз нажать курок.
Все. Обойма пуста.
И вместе с ней кончилось что-то внутри, иссяк источник энергии, растянувший миг — в длинную цепочку образов, когда можно что-то сообразить, что-то успеть… Синапсы нейронов, врубленные на максимальную передачу, выработали свое, растратили все ионы проводимости — и отключились. На какой-то миг перестали действовать. Как сливной бачок, из которого спустили всю воду. Все тело стало вялым, медленным, почти чужим…
Стас поскользнулся на мокром железе, слетел с машины. Сзади, по затылку, врезало что-то металлическое. Наверно, крыло переднего колеса.
Но боли почти нет. В голове пусто-пусто, словно череп изнутри выложили ватой, не пропускающей ни мысли…
И — тяжелая волна перегоревшего адреналина, от которой трясет. Руки трясет, ноги, мышцы живота, все внутри…
Несколько ужасных секунд, когда наваливается запоздалый страх. Когда вся выброшенная в кровь химия, которая уже не нужна, — коверкает организм, тормозит все функции и сужает, затягивает сосуды, опасаясь ран и потери крови… И организм беззвучно визжит, — словно шины при экстренном торможении, плавящиеся, дымящие, оставляющие на асфальте жирный резиновый слой…
Потом медленно, медленно, тело отходит.
Синапсы, набравшись ионов, снова могут нормально проводить приказы мозга к мышцам и их отчеты обратно…
И вот теперь чувствуется и боль в правом боку, и опять простреливает правую руку, и тяжело пульсирует в затылке, с каждым ударом сердца…
Прикосновение к плечу.
— Ыпа?.. Ыпа-ыпа-от?..
Еще одно прикосновение, очень робкое. Это Серый. Вылез из машины, и почему-то обе лапы свободны. Должен быть в наручнике, пристегнут к дверце…
Слева выскакивают, одна за одной, крысы. Примчались на выстрелы. Впереди Рыжик, Скалолазка, Ушастик. Лобастый. Взводный сержант. Еще серые морды — всех не запомнишь, попробуй выучи шесть сот крысиных душ за неделю…
Но с ними — потом. Сначала — перевязать рану. Странно, даже не чувствуется… Болевой шок. Сейчас пройдет, и сразу почувствуется.
Стас огляделся — и почувствовал, что губы дернулись в ухмылке.
Нет, это не болевой шок. Совершенно невредим, если не считать тупой боли в ребрах, в правой руке и затылке… Но это от обычных ударов, не страшно.
Двое ребят Графа неподвижны. У одного пробито обе ноги, у второго только одна. Но оба контрольных выстрела легли в цель. Одному в висок, второму точно посередине лба — темнеет там, как третий глаз…
Повезло. Серый молодец, врезал дверцей по руке с пистолетом. Но тот, что вставал из-за мотора — этот должен был попасть. Как пить дать должен был попасть… Даже непонятно, почему не…
Ч-черт…
Нет…
— Белоснежка…
Нет, нет…
Девчонка, только не тебя… Пожалуйста…
— Белоснежка!
Она лежала по ту сторону от машины. Пуля пробила живот снизу и справа.
И под ней кровь. Много крови… У модифицированных крыс реакция организма на ранение многократно усилена, тут же падает давление и снижается температура вокруг раны, сужаются сосуды… А тут…
Крови слишком много… Что-то внутри серьезно задето, очень серьезно…
Но глазки открыты, блестят и двигаются.
И лапка. Поднялась, потянулась…
— Лежи, девчонка, не шевелись…
Стас тихонько нажал на лапку, опустил ее обратно на землю. Коснулся пальцами мордочки. За ушами чесать на стал — надо приподнимать голову, а это значит, потревожить все тельце. Не надо. Лишь по длинному носу, между глаз, ловящих движение, по лбу…
— Сейчас… Не шевелись.
Стас метнулся к машине, включил в салоне свет. На заднем сиденье схватил аптечку. Разодрал хрустящую упаковку бинтов.
— Не шевелись. Расслабься.
Очень плохо, что много крови. И еще хуже, что прямо на земле. Жирной, мокрой земле… Рана сквозная, и снизу есть выходное отверстие.
Стас сложил бинт в несколько слоев, посыпал антисептиком, чуть приподнял Белоснежку и подсунул под нее. Посыпал и ранку на животе, положил тампон, прижал бинтом.
— Ш-ш… Не дергайся, девчонка…
Ничего. Ничего!
Главное, дотянуть до того фургончика-сторожки на старой ферме. Там рану можно промыть, потом сделать переливание крови. У всех модифицированных крыс, слава биоинженерам, одинаковая группа крови.
* * *
Держать руль пришлось одной рукой.
Лужи разлетались темными волнами, ветер бил в бок, и машину то и дело несильно вело вправо, но Стас не сбрасывал скорость.
Успеть, успеть…
Правую руку держал на правом сиденье. Там, где лежала Белоснежка. Втягивала воздух редко и тяжело. Открыв пасть, но все равно с трудом, едва слышно…
Серый, встав на заднем сиденье, положил лапы на подголовник, приник к спинке переднего сиденья. То смотрел на Белоснежку, то кидал тревожные взгляды на Стаса, словно хотел что-то спросить, да только понимал, что сейчас не до него…
Красные, словно вымазанные клюквенным вареньем глазки еще открываются, но все реже и реже…
Под пальцами шевельнулось, Белоснежка прильнула мордочкой к пальцам.
— Не дергайся, девчонка… Не шевелись. Стас двинул правой рукой — так, чтобы пальцы чуть касались ее носа. Чтобы ей не приходилось тянуться за рукой.
— Терпи, милая, терпи… Сейчас, почти приехали…
Еще минут пять. Нет, чуть больше. На подъездной дороге так не разгонишься… Ладно. Успеем. Должны успеть!
Носиться так резво, как раньше, ты уже не будешь, девчонка. Но строить глазки усатым кавалерам запросто.
Переливание крови не такая уж сложная штука. Обойдемся и подручными средствами. Главное — чистая простыня, кипяченая вода и немного антисептика. Это все в фургончике будет.
— Терпи, маленькая… Еще, чем черт не шутит, нарожаешь нам дюжину-другую милых маленьких белоснежечек. Пушистых и светленьких, как новорожденные ангелочки. Но, конечно, умеющих флиртовать, как их мамаша, куда же без этого… Вон уже и развилка…
Впереди, в свете дальних фар, мелькнула тень. Словно на обочине кто-то из темноты махнул рукой — и рука попала в свет дальних фар.
Не рука конечно же! Крыса подпрыгнула! Предупреждая! Что-то случилось там, впереди, а на такой скорости уже почти что позади…
Стас ударил по тормозам. “Ниву-шевроле” повело, прошлась юзом по мокрому шоссе, но все же выровнялась. Приткнулась к обочине, замерла.
В левую дверцу тут же заскреблись — грубо, требовательно.
За окошком подпрыгнула крыса, еще раз, еще — высоко, быстро, не жалея сил. В дверцу скреблись не переставая. Блин, тут-то что могло случиться?.. Стас распахнул дверцу. В прямоугольник света на земле тут же выскочила крыса и закружилась в танце.
Резко, четко и ужасно торопливо, как захлебывающийся словами человек, который должен поведать что-то чертовски важное. Но все же разборчиво. Явно один из ротных, простой боец так не смог бы…
Пируэты, пируэты, пируэты…
На середине подъездной дороги машина. Там, где дорога изгибается и ее не видно ни с фермы, ни с шоссе, стоит машина. Четверо людей. Вооружены.
— Давно?
Два пируэта, почти слившихся в один. “Половина”. “Час”.
Полчаса.
Значит, люди Графа… Помчались сюда, как только на новой ферме поднялась тревога?
Но почему именно сюда? Как узнали?
Не важно. Кому еще, как не им?..
Гэбэшники могли бы… Но уж слишком точно все ложится по времени. Не бывает таких совпадений… Да, ратники Графа. Обложили…
Гнали там, на ферме, как дикого зверя. По грязи, науськивая этих тварей, помесей собаки с быком… И теперь здесь. Ждут. Как задерганного, загнанного волка, со всех сторон окруженного красными флажками и несущегося прямо на засевших в кустах охотников…
Стас вздрогнул.
Опустив глаза на правое переднее сиденье. На Белоснежку.
Словно почувствовал что-то. Как бывает, если рядом постоянно работает прибор, к шуму которого успел привыкнуть так, что уже и не замечаешь его, и вдруг этот привычный шум пропадает. И вздрагиваешь, не слыша его больше. Тишина бьет по ушам сильнее внезапного грохота.
Медленных, трудных, едва слышных вдохов больше не было слышно. Белоснежка лежала с открытыми глазами. Веки не двигались. Глаза…
Те же, но уже другие. С едва заметной поволокой смерти…
Резкое торможение стало для нее последним испытанием. Где-то внутри этого белого тельца порванные сосуды, затянувшиеся было свернувшейся кровью, опять дали течь, лишив сердце и мозг последних капель крови…
Стас врезал кулаком в приборный щиток.
Там что-то треснуло, костяшки пальцев обожгло болью, коже сразу стало тепло от выступившей крови, но все равно. Стас ударил еще раз. Ниже, где щиток был тверже… Чтобы больнее.
Ярость душила.
Рвалась наружу.
Боль в руке хоть как-то обуздывала ее. Как маленький шлюз, который открывают, чтобы сбросить избыток воды.
Стас распахнул дверцу и вылез из машины. Сжимая и разжимая кулаки, обошел, открыл багажник. Бросил:
— На выход, — и пошел вперед. Открыл капот. Оглянулся на обочину:
— Ротный! Роммеля сюда, быстро!
Роммель вынырнул из тени. Уже примчался, пока ротный рапортовал.
Стас присел. Поднял руку, указывая на съезд с шоссе к ферме.
— Вон те два дерева видишь?
Над морем голых ветвей высились, чуть в стороне от шоссе, метрах в пятидесяти, два древесных холма — два старых-старых, здоровых дуба. Такие если упадут, то замучаешься освобождать дорогу.
— Сколько нужно взводов, чтобы подпилить их за полчаса?
Роммель среагировал мгновенно — словно уже и сам думал об этих дубах, будто ждал этого вопроса. Пируэт: “Два”.
Два взвода… Почти рота. Хотя к чему тут скупердяйство? Ведь у этих двух взводов будет потом и еще одна, куда более серьезная задача.
— В шестой роте толковый ротный?
Вот теперь Роммель замешкался. Пируэты. “Все”. “Толковые”.
Неужто у крыс Арни тоже есть свое представление о чести мундира?..
— Хорошо, тогда пошли туда шестую роту. Пусть два взвода подпиливают те деревья. А третий взвод пусть прогрызет шины машины.
Пируэт. “Бой?”
— Нет. Прогрызть шины, окружить, потом напугать. Не убивать, но и не давать убежать. Пугать. Они должны испугаться. Очень.
Так, чтобы вызвали подмогу. Всю, какую только сможет собрать Граф. Всех-всех-всех. Сюда.
— Но самим беречься. Под пули не лезть. Ясно? Кивок.
— Пугать, пока не приедет подмога. Минут сорок. Приедет несколько машин. Дать им съехать с шоссе на дорогу. Когда съедут — валить на дорогу те два дерева. Ясно?
Кивок.
— Когда повалят, пусть уходят. Пируэт. “Куда?”
— Пусть возвращаются в город. Роммель на миг застыл. Озадачился.
— Тем же путем, каким пришли. Ясно? Маленькая пауза, но потом все же кивок. И пируэт. “Можно выполнять?”
— Да.
Роммель привстал на задние лапы, с силой упал на все четыре. И умчался.
Стас поглядел ему вслед, потом вышел на дорогу.
* * *
Три фуры в сторону Пригорода пришлось пропустить. Судя по посадке, все три были груженные доверху.
Можно, конечно, и разгрузить… Но на это требуется время.
Да и странно это будет выглядеть для проезжающих мимо, если кто-то начнет прямо на обочину выкидывать коробки с товаром. В грязь, под дождь, куда ни попадя, явно не заботясь о сохранности товара… Странно и подозрительно.
Кто-нибудь обязательно вызовет дорожный патруль. А там и до КГБ дело дойдет.
Нет.
Только не сейчас.
Сейчас есть дело, которое уже стало личным. Вдвойне. Втройне.
Кулаки сжимались и разжимались, словно сами по себе.
На дороге, на этот раз с запада, опять взревело, показались далекие фары…
Стас прищурился, вглядываясь. Попробуй пойми с такого расстояния, пустая фура или не пустая…
Пустая!
Стас выбежал на дорогу и замахал руками.
Фура гавкнула. Потом загудела протяжно, басовито, не сбрасывая ходу — похоже, водителю, отмотавшему полтыщи километров, не светило останавливаться на пустом шоссе за два шага до дома, но Стас не отошел. Так и стоял посреди дороги.
Фура перестала гудеть. Резко осела на передние колеса, сбросила ход. Проехала еще три десятка метров, визжа покрышками и замедляя ход… Стас стоял, пока фура окончательно не сбросила скорость, и только тогда рванул в сторону, выныривая из-под самых колес. Вода из-под тяжелых шин окатила ноги и живот, обдав холодом.
Фура прошла еще метров двадцать, визжа покрышками. Встала. Тут же распахнулась дверца, из кабины вылетел водитель и побежал назад.
— Твою мать! Куда под колеса лезешь, ур-род?! Слепой?! Да я тебе сам сейчас глаза на задницу натяну! Я же…
Стас поднял руки, заранее и оптом сдаваясь, извиняясь, соглашаясь и принимая все укоры и “комплименты”.
— Извини, отец, извини. Машина заглохла, а никто не останавливается…
— Ур-род! — рявкнул мужик. Но все же чуть сбавил обороты: — Ну еще бы они остановились! Ради всяких ур-родов в моторе колупаться! В чужом! Под дождем! В масле!.. Чего доброго еще и твою машину отберут!
Молодец, отец. Давай-ка переведем тему, уведем ее подальше от задевшего за живое. Утихомиримся, успокоимся…
— Так у тебя же, отец, застраховано поди… — осторожно сказал Стас, разглядывая водителя.
Невысокий, метр шестьдесят с кепкой. Худощавый. Это хорошо.
— Да застраховано, застраховано! При чем тут машина-то? Ее угонят, а вот тебя в землю положат и веточками прикроют… Что за дурной народ… А, ладно! — Он махнул рукой. — Ну что у тебя, чумной? Кто ж вас таких на свет-то рожает, ур-родов чумазых, прости господи… Ну пошли, показывай, что у тебя с…
Водитель осекся.
Обвыкся в темноте, и в начинающемся рассвете разглядел, с кем разговаривает. Разглядел перемазанную грязью одежду, синяк на скуле, исцарапанное лицо…
— Твою мать!
Водитель развернулся и припустил обратно. Взлетел на крыло, сунулся внутрь кабины — и как ошпаренный вылетел обратно.
— Твою мать!!!
С пассажирского сиденья, скаля зубы, выглянул Лобастый. Кажется, не один… Не видно, сколько их там. Но это и не важно. Главный зритель тут другой. И он-то увидел столько, сколько нужно.
И даже с лихвой. Водитель, пятясь от кабины, оглянулся на Стаса.
— А… а… — Он махнул рукой в сторону машины.
Похоже, он не отказался бы послушать, какого дьявола модифицированные крысы тут делают так далеко от Старого Города, да еще в кабине его фуры.
— Не шуми, отец, — сказал Стас. — Не шуми.
На всякий случай достал пистолет. Но на водителя не навел, просто продемонстрировал. Во избежание. Чтобы не вздумал рвануть в лес.
Убежать-то не убежит, конечно, крысы его мигом догонят. Но к чему лишняя трата времени?
— Парень, ты чего… я… да бери, только…
— Не трясись, отец, все нормально. Никто тебя трогать не будет, не душегубы. Давай-ка к машине… Да нет, не к своей. К моей.
* * *
Багажник ему оказался впору. Ноги, конечно, пришлось согнуть в коленях — но лежал вполне комфортно. Стас взялся за край капота.
— Нормально?
— Я же задохнусь здесь, — буркнул мужик. — Ты бы хоть дырки пробил…
Дырки… Дырки бы и вправду не помешали. Это не Граф, не один из его ребят, к нему ничего личного. Вообще невинно пострадавший, черт бы его побрал… Не дай бог, если в самом деле задохнется.
Но дырки — это надо возиться. Рыться в инструментах, молотить корпус… Стас поморщился. Ладно, сделаем проще.
Опять достал “хек” и снял с предохранителя.
— Эй, эй! Не надо дырок, все нормально!
— Да не блажи ты, отец… Приподнимись лучше, у меня рука…
Водитель проворно приподнялся. Стас поднял голову, огляделся. На дороге пусто. Кроме “нивы-шевроле” и фуры никого. Замечательно.
Почти вплотную приложил дуло к днищу багажника и нажал на курок.
Грохот от выстрела, собранный маленьким багажником, как рупором, и брошенный прямо в лицо…
— М-мать! — Голос водителя стал совсем тихим. Стас подождал, пока в ушах чуть отлегло. Посоветовал:
— Открой рот.
Сам тоже открыл рот, передвинул руку на десяток сантиметров вдоль задней стенки багажника, еще раз нажал на курок.
По ушам опять врезало, но уже не так сильно.
— Ложись, теперь не задохнешься. Водитель лег. Покосился на Стаса.
— И долго мне тут?..
— Ничего, потерпишь до утра. Днем кто-нибудь остановится, тогда кричи…
Закрыл было багажник, но в последний момент остановил руку. Снова поднял капот.
— Да, вот что… Извини, что так вышло. Машину можешь себе взять.
— Ну да, а то как же… Благодетель, м-мать… Чтобы за угон пяток лет впаяли…
— Нет, машина чистая. Документы в бардачке. Ну все, отец. Извини, что так вышло. Приятно оставаться. Стас захлопнул багажник.
— Ыпа?
— Иди ко мне, Серый.
Стас подхватил обезьяну на руки, перенес через дорогу и усадил в кабину фуры.
— Сиди здесь.
Захлопнул дверцу. Обошел фуру, открыл дверцы кузова. Совсем пустой. Это хорошо.
— Роммель!
Под ногами пискнуло. Но…
Стас нахмурился, оглянулся.
Рядом сидела крыса и ждала приказов. Но не Роммель.
— Где Роммель?
Крыса покосилась куда-то в сторону, словно смутилась. Потом завертелась в танце.
“Майор”. “Будет здесь”. “Несколько секунд”.
Та-ак… Что еще за новости? Что еще за “Роммель сейчас будет”?.. Все, все, все идет вразнос, валится из рук…
Или Роммель пошел с шестой ротой? Чтобы лично проследить, как подпилят деревья, а потом командовать атакой на машину? Ладно. Пусть.
— А ты кто? Пируэты.
— Хорошо, ротный. Не нужно посылать за Роммелем. Всех, кроме шестой роты, сюда.
Стас перебежал дорогу, вернулся к своей “ниве-шевроле”, сунулся в салон… и замер.
Белоснежка. Лежит, все так же уставившись в потолок машины красными глазками…
На сиденье рядом с ней Роммель. Поднял мордочку, поглядел…
Стас поежился.
Ох, блондиночка, блондиночка…
— Отойдите, герр майор, — не приказал, попросил.
* * *
Яму рыть не пришлось.
Она уже была готова. То ли ротный распорядился, тот, который его встретил…
Нет. Наверно, Роммель.
Стас вернулся к машине, открыл дверцу, нагнулся, протянул руки…
Сами собой руки остановились. То, что лежало на сиденье — было какое-то чужое. Словно это не неподвижная Белоснежка с простреленным животом — а что-то… кто-то чужой. Лишь притворяющийся коченеющим трупом Белоснежки. Кто-то чужой, только и ждущий, чтобы к нему прикоснулись…
Дотрагиваться совершенно не хотелось.
Стас оскалился. Чужой?! Прыгала на пистолет, ради тебя, защищая тебя, спасая, рискуя своей жизнью — ради тебя! А теперь, значит — чужой?!
Стас скрипнул зубами и осторожно, будто теперь это имело значение, подсунул руки под тельце, под бинты, темные и заскорузлые от засохшей крови.
И все же это было чужое… И будто бы тяжелее. Живая Белоснежка была легче.
Стас развернулся и пошел за придорожные кусты, в деревца.
Присел на корточки, осторожно уложил Белоснежку в вырытую яму.
Наверно, полагается сказать что-то… Что-то хорошее, честное, от души…
Но только…
Та Белоснежка, которой это все хотелось сказать, была не здесь. В памяти, в закоулках души, в сердце — где угодно, но только не здесь.
Здесь был лишь холодный трупик. Трупик крысы-альбиноски с простреленным животом. И все.
Черт бы побрал того графского ратника! И его, и его напарника, и Графа, и всю его новую ферму!
Стас зачерпнул горсть земли — холодной, влажной, почти жидкой грязи… Словно не горсть земли, а плевок… Но никуда не деться. Занес руку над могилой…
Под рукой пискнуло так, что Стас потерял равновесие и завалился вбок. Чуть не упал, оперся на правую руку — прикусил губу, чтобы не застонать от боли.
Из-под левой руки вынырнул Роммель. Встал на краю могилы, словно оттесняя от нее Стаса.
Или отгоняя.
Да, отгоняя. Этот взгляд…
Что ж. Может быть, он и прав.
Виноват.
Стас поднялся, шагнул прочь. Еще раз оглянулся.
Роммель все так же неподвижно стоял на задних лапах. Загораживая могилу с Белоснежкой, неотрывно глядя ему вслед.
Поодаль замерли Лобастый, Рыжик, Скалолазка, Ушастик… Как-то неуверенно ежась и старательно не глядя в глаза…
Стас отвернулся и пошел к фуре. Медленно, без резких движений, словно нес полный кувшин. Чтобы не расплескать ярость, жгущую изнутри. Не расплескать раньше времени.
