ГЛАВА 35
ТАЙНЫ
Два дня спустя я направлялся в артную, надеясь, что немного честной работы поможет мне прочистить мозги и выдержать еще два часа бреда Элодина. Не дойдя трех шагов до дверей, я вдруг увидел девушку в синем плаще, бегущую через двор мне навстречу. Лицо ее, полускрытое капюшоном, являло собой странную смесь возбуждения и тревоги.
Наши глаза встретились, и девушка остановилась. А потом, не сводя с меня глаз, она сделала жест, такой незаметный, но настойчивый, что я не мог понять, чего она хочет, пока она не повторила жест. Девушка звала меня за собой.
Я был озадачен, однако кивнул. Она повернулась и пошла прочь с неуклюжей напряженностью человека, который изо всех сил старается держаться непринужденно.
Я пошел следом. В других обстоятельствах я бы подумал, что это подсадная девка, которая заманит меня в темный проулок, где громилы вышибут мне зубы и вытащат у меня кошелек. Однако в окрестностях Университета не было ни единого по-настоящему опасного закоулка, и к тому же стоял ясный солнечный день.
Наконец девушка остановилась на пустынной улочке между стеклодувной мастерской и лавкой часовщика. Она нервно огляделась по сторонам, потом обернулась и расплылась в улыбке.
— Наконец-то я вас нашла! — выпалила она, запыхавшись.
Она была моложе, чем я подумал сначала, никак не старше четырнадцати. Локоны мышино-русых волос обрамляли бледное личико и норовили выбиться из-под капюшона. Но все равно я никак не мог вспомнить, где ее видел…
— Сколько же я времени вас разыскивала-то! — сказала она. — Я тут уже так давно торчу, мамка небось думает, у меня в Университете друг сердечный завелся.
Последние слова она произнесла несколько застенчиво, и ее губы растянулись в робкой улыбке.
Я открыл было рот, чтобы признаться, что понятия не имею, кто она такая. Но я не успел сказать ни слова, потому что она заговорила снова.
— Вы не бойтесь, — сказала она, — я уж никому не сказала, что пошла вас повидать.
Ее блестящие глаза потемнели от тревоги, как озеро, которое накрыла тень тучи.
— Так безопаснее, я ж понимаю.
И только теперь, когда ее лицо тревожно помрачнело, я ее узнал. Это была та девочка, с которой я разговаривал в Требоне, когда ездил расследовать слухи о чандрианах.
— Нина! — воскликнул я. — Что ты тут делаешь?
— Вас ищу! — она гордо выпятила подбородок. — Я же знала, что вы тутошний, потому как вы во всякой магии смыслите!
Она огляделась по сторонам.
— Но тут все такое большое, я даже и не думала, что тут все так. Я знаю, что в Требоне вы никому своего имени не называли, потому что тогда бы они обрели над вами власть, но, по правде говоря, из-за этого отыскать вас было ужасно трудно.
Что, я действительно никому в Требоне не назвал своего имени? Воспоминания о тамошних событиях остались довольно смутными, как будто я перенес легкое сотрясение мозга. Наверно, оно и к лучшему, что я сохранил инкогнито, учитывая, что по моей вине сгорела изрядная часть города.
— Ты извини, что я доставил тебе столько хлопот, — сказал я, по-прежнему не понимая, к чему все это.
Нина подступила ко мне ближе.
— Когда вы уехали, мне начали сниться сны, — сказала она тихо и доверительно. — Дурные сны. Мне казалось, будто они вот-вот явятся за мной из-за того, что я вам рассказала.
Она многозначительно взглянула на меня.
— Но потом я стала ложиться спать с амулетом, что вы мне дали. И молиться каждый вечер. И сны прошли.
Ее рука рассеянно играла кусочком блестящего металла, который висел у нее на шее на кожаном шнурке.
Я внезапно почувствовал раскаяние, осознав, что непреднамеренно солгал магистру Килвину. Конечно, никаких амулетов я никому не продавал и никогда не делал ничего похожего на амулеты. Но я действительно дал Нине кусочек металла, исчерченного рунами, и убедил ее, что это амулет, чтобы ей было спокойнее. До того она была на грани нервного срыва, потому что боялась, что демоны явятся и убьют ее.
— Так, значит, он помогает? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос не звучал виновато.
Она кивнула.
— Стоило мне сунуть его под подушку и помолиться, я тут же засыпала, как младенец у титьки. А потом мне начал сниться совсем другой, особенный сон, — сказала она и улыбнулась мне. — Мне снился тот большой горшок, который Джимми мне показывал перед тем, как их всех убили на Маутеновой ферме.
В душе у меня зашевелилась надежда. Нина была единственным оставшимся в живых человеком, который видел ту древнюю вазу. На вазе были изображены чандрианы, а чандрианы очень ревниво хранят свои тайны.
— Так ты что-то помнишь о горшке, на котором были изображены семь человек? — с возбуждением спросил я.
Нина поколебалась, нахмурилась.
— Их было восемь, — сказала она. — Восемь, а не семь.
— Восемь? — переспросил я. — Ты уверена?
Она кивнула с серьезным видом.
— Я думала, я вам уже говорила.
Надежда, разраставшаяся у меня в груди, внезапно обрушилась куда-то в живот и осталась там лежать тяжкой кислой грудой. Чандриан семеро. Это была одна из немногих вещей, которые я знал о них совершенно точно. Если на вазе, которую видела Нина, нарисовано восемь человек, то…
А Нина тем временем продолжала болтать, не замечая моего разочарования.
— Этот горшок снился мне три ночи подряд, — говорила она. — И этот сон был совсем не дурной. Я каждое утро просыпалась счастливой и отдохнувшей. И тогда я поняла, что это веление Господне.
Она порылась в карманах и добыла кусочек полированного рога, длиной больше пяди и толщиной в мой большой палец.
— Я помнила, как вы хотели все разузнать об этом горшке. Но я вам ничего толком рассказать не могла, потому что и видела-то его всего лишь одну секундочку.
Она с гордостью вручила мне кусок рога.
Я уставился на роговую палочку, которую держал в руках, не зная, что мне положено с ней делать. Потом растерянно посмотрел на девочку.
Нина недовольно фыркнула, отобрала у меня роговую палочку и отвернула ее кончик, сняв его, как крышку.
— Это мне брат сделал, — сказала она, бережно вытаскивая из роговой трубочки свернутый лист. — Вы не бойтесь. Он не знает, для чего это надо.
Она протянула листок мне.
— Тут не очень хорошо нарисовано, — нервно сказала она. — Мама мне разрешает помогать расписывать горшки, но это совсем другое дело. Людей рисовать труднее, чем цветы или узорчики. И к тому же не так-то просто нарисовать правильно то, что ты видишь только мысленно.
Я сам удивился, как у меня не дрожат руки.
— Это то, что было нарисовано на вазе? — спросил я.
— Это один бок, — сказала она. — Когда смотришь на нее с одной стороны, видно только это, примерно треть.
— Так тебе каждую ночь снилась ваза с разных сторон? — спросил я.
Она покачала головой.
— Нет, только с этой. Три ночи подряд.
Я медленно развернул свиток и тут же узнал человека, которого она нарисовала. Глаза у него были непроглядно-черными. На заднем плане было нарисовано голое дерево, и он стоял на синем круге с несколькими волнистыми линиями на нем.
— Это должна быть вода, — объяснила Нина, указывая на круг. — Но воду рисовать трудно. А он как бы стоит на ней. Вокруг него были еще сугробы, и волосы у него были белые. Только у меня не нашлось белой краски. Смешивать краски для бумаги оказалось труднее, чем глазури для горшков.
Я кивнул, не решаясь открыть рот. Это был он, Пепел. Тот самый, кто убил моих родителей. Я мог безо всяких усилий вспомнить его лицо. Даже не закрывая глаз.
Я развернул листок дальше. Там был второй человек — или, скорее, человеческая фигура в длинной мантии с капюшоном. И под капюшоном не было ничего, одна чернота. Над головой у него висели три луны: полная луна, полумесяц и узенький серпик. Рядом с ним горели две свечи. Одна — желтая, с ярко-оранжевым пламенем. Вторая стояла под его простертой рукой: она была серая, а пламя ее — черным, и пространство вокруг нее было мутным и темным.
— Это, наверное, тень, — сказала Нина, указывая на пространство под его рукой. — На горшке это выглядело нагляднее. Мне пришлось взять уголь, чтобы это нарисовать, краской никак не получалось.
Я снова кивнул. То был Хелиакс. Предводитель чандриан. Когда я его видел, его окутывала неестественная тень. Свет пламени рядом с ним почему-то тускнел, и тень его капюшона была черна, как дно колодца.
Я развернул лист до конца и открыл третью фигуру. Она была больше прочих. На этом человеке был доспех и шлем без забрала. На груди красовался яркий герб, выглядевший как осенний лист, красный по краям, оранжевый в середине, с прямым черным черешком.
Лицо его было смуглым, но вскинутая вверх рука — ярко-красной. Второй руки было не видно за большим круглым предметом, которому Нина как-то ухитрилась придать металлический, бронзовый оттенок. Я понял, что это щит.
— Этот хуже всех, — вполголоса сказала Нина.
Я взглянул на нее. Лицо ее помрачнело, и я заподозрил, что она неправильно истолковала мое молчание.
— Не говори так, — сказал я. — Ты очень здорово все нарисовала.
Нина слабо улыбнулась.
— Да я не это имела в виду, — сказала она. — Его было очень трудно рисовать. Вот медь я еще неплохо изобразила, — она коснулась его щита. — А вот это, красное, — ее палец уперся во вскинутую руку, — это должна была быть кровь. У него вся рука в крови. А вот это, — она потыкала его в грудь, — было гораздо ярче, как будто горящее.
И тут я его узнал. На груди у него был не лист. Это была башня, объятая пламенем. И его окровавленная рука ни на что не указывала. Это был жест укора в адрес Хелиакса и прочих. Он вскинул руку, чтобы их остановить. Это был один из амир. Один из киридов.
Девочку передернуло, она плотнее закуталась в плащ.
— Мне даже теперь не нравится подолгу на него смотреть, — сказала она. — Они все жуткие. Но этот — хуже всех. Лица у меня получились плохо, но он был ужасно мрачным. Он выглядел таким грозным! Как будто собирается спалить дотла весь мир.
— А если это только одна сторона, — спросил я, — можешь ли ты вспомнить остальных?
— Не так отчетливо. Я помню, там была женщина без одежды, и сломанный меч, и огонь…
Она призадумалась, потом снова покачала головой.
— Я же вам говорила, Джимми мне ее показал всего на секундочку. Я так думаю, это ангел мне помог вспомнить ее во сне, чтобы я могла ее зарисовать и принести вам.
— Нина, — сказал я, — ты просто чудо. Ты себе не представляешь, насколько невероятно то, что ты совершила!
Ее лицо снова озарилось улыбкой.
— Ой, я так рада! А то я уж так с ними намучилась…
— А где ты пергамент взяла? — спросил я, впервые обратив внимание на материал. Это был настоящий пергамент отличной выделки. Куда более качественный, чем все, что мог себе позволить я.
— Я сперва попробовала рисовать на досках, — сказала она. — Но поняла, что на доске не получится. А потом, я знала, что мне придется как-то его спрятать. Поэтому я пробралась в церковь и вырезала несколько страниц из ихней книги, — сказала она, ничуть не смущаясь.
— Ты вырезала это из «Книги о Пути»?! — слегка ужаснулся я. Не то чтобы я особо религиозен, но кое-какие представления о приличиях у меня все же имеются. А после часов, проведенных в архивах, сама мысль о том, чтобы вырезать страницы из книги, представлялась мне кощунственной.
Нина беспечно кивнула.
— Я решила, что так и надо, раз это ангел послал мне сон. А церковь все равно как следует не запирается по ночам, с тех пор как вы снесли весь перед здания и убили того демона.
Она погладила пергамент пальцем.
— Это не так уж и трудно. Надо просто взять ножик, поскрести, и все слова счистятся. Но имя Тейлу я не тронула, — добавила она, указав на него. — Так же, как и Андана, и прочих ангелов, — благочестиво добавила она.
Я пригляделся и увидел, что это правда. Амир был нарисован так, что слова «Андан» и «Ордаль» оказались у него на плечах, по одному с каждой стороны. Как будто Нина надеялась, что имена пригнут его к земле или удержат на месте.
— А потом, вы ведь говорили, чтобы я никому не рассказывала о том, что видела, — сказала Нина. — А нарисовать — это все равно что рассказать, только не словами, а рисунками. Вот я и подумала, что безопасней будет использовать страницы из книги Тейлу, потому как ни один демон не осмелится взглянуть на страницу из этой книги. Тем более на ту, на которой всюду написано имя Тейлу!
Она взглянула на меня с гордостью.
— Да, это умно придумано, — одобрил я.
Тут на часовой башне пробило час, и Нина внезапно пришла в ужас.
— Ох, нет! — жалостно воскликнула она. — Мне уже давно пора быть на пристани! Маменька меня выпорет!
Я рассмеялся. Отчасти потому, что был крайне удивлен этой нежданной удаче. Отчасти же — от мысли о том, что эта девочка достаточно отважна, чтобы бросить вызов чандрианам, но при этом боится рассердить маменьку. Так уж устроен мир!
— Нина, ты мне оказала неоценимую услугу. Если тебе вдруг что-то будет нужно или тебе снова приснится сон, ты можешь найти меня в трактире, который называется «У Анкера». Я там играю музыку.
Глаза у нее расширились.
— Музыку? Волшебную?
Я снова рассмеялся.
— Ну, некоторые верят, что да.
Она нервно оглянулась.
— Ой, мне правда пора! — сказала она, махнула мне рукой и бросилась бежать в сторону реки. Ветер на бегу сдул с нее капюшон.
Я бережно свернул кусок пергамента и спрятал его обратно в роговую трубочку. Голова у меня шла кругом при мысли обо всем, что мне только что сделалось известно. Я вспомнил то, что сказал Хелиакс Пеплу тогда, много лет назад: «Кто защищает тебя от амир? От певцов? От ситхе?»
После многомесячных поисков я был практически уверен, что в архивах о чандрианах нет никаких сведений, кроме детских сказок. Для всех они были такой же выдумкой, как шаркуны или фейри.
Но про амир знали все. Они были светлые рыцари Атуранской империи. Они на протяжении двух веков были могучей дланью церкви. О них были сложены сотни историй и песен.
Историю я знал достаточно хорошо. Орден амир был основан тейлинской церковью в ранние дни Атуранской империи.
Однако горшок, который видела Нина, был намного старше.
Историю я знал достаточно хорошо. Орден амир был осужден церковью и распущен еще до падения империи.
Но я знал, что чандрианы боятся их и поныне.
Было очевидно, что история куда сложней, чем кажется.
