ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

По кремнистым дорогам гнали всадники коней взапуски. Солнце утренницы воссияло с небес Диву давшиеся поспешали старейшины храбромыслые в крутоверхий зал.

Беовульф

В Бештаунском княжестве наступила мягкая и тихая, почти неотличимая от лета золотая осень. Листва пожелтела только на некоторых деревьях, трава полностью высохла. Чаще шли дожди. И стало гораздо прохладнее. Если раньше солнце беспощадно палило, то теперь его лучи приятно ласкали лицо, грели засохшие былинки и остывшую за ночь землю. А ночью все чаще опускались с гор холодные туманы. Звезды стали крупнее и светили ярче.

Покинув гостеприимный двор князей Бештауна, я ехал в Славное государство. После завершения строительства стены и крепких ворот у Врат я сложил с себя титул первого бея княжества, довольно опрометчиво пожалованный мне княжной Валией. Это вызвало всплеск энтузиазма среди царедворцев и вельмож. Каждый хотел стать беем сам, поставить на пост премьер-министра своего родственника или человека своего клана, а уж чужак с титулом первого бея не устраивал вообще никого. После моей отставки первым министром стал Мехребан Гулами, богатый землевладелец из Кабарды. Салади остался главнокомандующим и получил все почести, которые могло дать ему княжество. Любовью народа он и так пользовался очень давно. Салади мог бы стать премьером, но не испытывал такого желания. Действительно, зачем прославленному в легендах воину заниматься скучной и неблагодарной хозяйственной работой?

Слово Салади все равно было весомее, чем мнение всего Совета беев, который возглавил еще один богатый землевладелец, Мансур Раиф.

Но и премьер-министр в отставке оставался для консервативных чиновников и жителей Бештаунского княжества премьер-министром. Даже если он пробыл в должности меньше месяца, по необходимости и в военное время. Поэтому я путешествовал с комфортом и в почете.

Валия подарила мне удобную карету на рессорах. Пару лошадей мне по первому требованию был обязан представить любой ям. В кармане пиджака, который я теперь носил вместо плаща, как и все местные жители, лежал дипломатический паспорт, документ на гербовой бумаге без фотографии, но с описанием особых примет. Сопровождал меня не какой-нибудь захудалый денщик, а назначенный на эту поездку моим адъютантом Касым Нахартек, произведенный в лейтенанты и делающий стремительную карьеру.

Мы ехали в Краснодарский университет, вокруг которого происходили в последнее время странные события. Славное государство я намеревался посетить давно, сразу после окончания боевых действий, да все откладывал поездку — были дела в Бештауне.

Краснодарский университет, работавший на переднем крае науки, вызвал у меня повышенный интерес еще во время первого, мимолетного визита в Славное государство. О ректоре университета Порфирии Петровиче Степанове, хотя он и показался мне человеком со странностями, генералы и сам митрополит отзывались положительно. А странность для многих ученых — атрибут обязательный, в чем-то даже сопутствующий гениальности.

Степанов примчался в Баксанское ущелье, только что освобожденное от врагов, на транспортном дирижабле вместе с грузом пуль для парометов. Мне это не слишком понравилось — нужно было или ехать сразу, пока шли боевые действия, или подождать еще немного. Семьдесят килограммов пуль обрадовали бы меня гораздо больше, чем визит ректора. Но Порфирии Петрович развернул такую бурную деятельность, так целеустремленно и грамотно начал консультировать инженеров, проектировавших и возводивших стену, так хорошо помог организовать подвоз материалов к месту строительства, что я изменил свое мнение. Это действительно был хороший специалист, успешный ученый-практик. И просто обаятельный человек.

Даже не знаю, как так получилось, что я отдал ему кинжал Лузгаша. Вернее, хорошо помню, как отдал, но удивляюсь, что принял такое решение.

Однажды мы вместе ужинали, и в разговоре я заметил, что кинжал, скорее всего, обладает определенными магическими свойствами. Ректор поймал меня на слове и так загорелся, что не мог спокойно уснуть, пока я не пообещал дать ему кинжал для исследования. Я прекрасно понимал, что это опасно, что даже в мире, где не действует магия, манипуляции с магическими предметами чреваты невесть чем. Но ректор меня уломал. И умчался с кинжалом в Кореновск на боевом дирижабле, пока я не передумал.

И вот теперь вокруг университета происходили странные вещи. Пропадали и умирали люди — совсем еще молодые ученые, студенты. Мистик сразу бы заподозрил влияние проклятого кинжала, но я хорошо знал, что магические вещи не действуют подобным образом. Кинжал мог повернуться в руке и убить своего владельца. Мог облучить хозяина, мог забрать силу из руки. В худшем случае — взорваться, как бомба. Возможно даже, остаточная магическая сила сохранялась у него и здесь, в мире без магии. Но воздействовать на посторонних людей, причем вызывая их смерть не от клинка, а от чего-то другого, никакой кинжал не мог. Будь он хоть трижды проклятый. Тут нужно колдовство совершенно другого ранга.

Впрочем, строить домыслы, не побывав на месте событий, не слишком разумно. Да и настоящим сыщиком я себя не считал. Однако же нельзя было исключить, что присутствие в университете кинжала, который так хотел вернуть Вискульт и о котором сразу вспомнил Лузгаш, могло повлиять на тамошнюю обстановку. Может быть, просто потому, что некто хотел выкрасть дорогую вещь. Или планировал заговор.

Ректор Степанов, однако же, приглашал меня в университет вовсе не для того, чтобы я занялся расследованием. В этой области я не был прославлен. Он желал, чтобы я прочел студентам курс лекций о жизни в мирах за Вратами и о прошлом Земли. А может, поделился бы кое-какими утраченными знаниями по физике. Ведь физика в прежние времена была совсем другой.

Меня привлекала возможность изучить нынешнюю физику. И наконец реально понять: что произошло в мире? Почему он стал столь сильно отличаться от других плоскостей реальности? Говорили, что в Краснодарском университете отличное оборудование и можно поставить практически любой опыт.

В открытые окна кареты задувал сухой теплый ветер из степи. Касым Нахартек, не привыкший путешествовать с удобствами, ерзал на мягком диванчике и то и дело высовывался поглядеть, все ли спокойно снаружи. Мы подъезжали к Кавказскому хребту. До перевалов оставалось несколько часов пути.

— Будешь учиться в университете? — спросил я Нахартека.

— Я бы с радостью, — ответил юноша. — Да только стар уже. Двадцать один год как-никак. Семь лет как школу закончил. А с тех пор только воевал.

— Ну, полагаю, курсы ускоренной подготовки у них есть, — предположил я. — Тебе ведь с техникой нужно научиться обращаться. Того и гляди, восстановят скоро Сотню-у-Врат, а тебя поставят капитаном стражи…

Молодой человек не удержался от улыбки:

— Сотню, конечно, нужно восстановить. На парометы надежда плохая. Сабля она и есть сабля. Мне бы лучше командовать научиться. Тактика, стратегия. Только в военную академию отец Кондрат чужих не принимает.

— Тебя научи — а ты на него войска поведешь, — сказал я с ухмылкой.

— Не поведу, — возразил Касым. — Учитель — это святое.

— Ты не поведешь — твой ученик или ученик твоего ученика поведет.

— Может быть, — пожал плечами юноша.

— Ты смотри, не говори никому, что у нас письмо к митрополиту, — наказал я Касыму. — Миссия тайная, лишний раз кричать о ней не нужно.

— Не скажу. Да и что я сказать могу, когда сам ничего не знаю?

— Не знаешь, так догадываешься, — усмехнулся я. — Отца Кондрата повидаем — и в университет.

— Куда прикажешь, — согласился юноша и отвернулся к окну.

Я еще раз засмеялся. Касым так и не научился относиться к своему начальнику с должным почтением. В его представлении я, видимо, по-прежнему оставался одиноким отшельником из заброшенной деревни. Но мне это даже нравилось. Кому нужны раболепные слуги? Надежный товарищ куда лучше…

Отец Кондрат, заранее оповещенный о нашем прибытии, принял меня и Касыма в зале Святого Георгия. Это был самый большой зал его резиденции. Здесь собирались большие церковные советы, расширенные заседания правительства, здесь же происходили приемы и награждения.

Собственно, приема как такового не было. Нас пригласили на церемонию награждения воинов, отличившихся в Бештаунской кампании.

Зал был заполнен священниками в рясах, военными в мундирах, гражданами в лучших нарядах. Здесь были и генералы, и рядовые, и солдаты, и рабочие, обеспечивавшие доставку грузов. Присутствовали и женщины в черных одеждах, наверное, вдовы и матери погибших.

Митрополит стоял на небольшом возвышении. Он был в черном облачении, на его груди сверкал в свете множества свечей большой золотой крест. Несколько церковников в праздничных белых, золотых и зеленых ризах расположились неподалеку.

— Мы собрались здесь по скорбному и торжественному случаю, — обратился отец Кондрат к собравшимся. — Сегодня мы почтим память погибших в славной Бештаунской кампании. И отметим заслуги тех, кто проявил доблесть в боях.

Митрополит помолчал, потом подал знак служителю в белой ризе, и тот вынес открытую черную коробочку. По распахнутой крышке пробегали радужные сполохи от того, что лежало внутри.

— Вдовам и матерям экипажа взорванного врагами парометного танка: капитана Силантьева, стрелка Кожанова и механика Грибова я вручаю алмазные кресты, высшую награду нашего государства. Члены семей всех погибших на войне получили уже достойную пенсию, но экипаж, прикрывавший свой остановившийся танк до подхода основных сил, и подбитый только третьим выстрелом вражеских баллист, заслуживает нашего преклонения. Слава павшим воинам!

— Слава! — тихо, но дружно повторил зал.

Каждая из трех женщин в трауре получила коробочку, в которой лежал восьмиконечный платиновый крест, усыпанный мелкими алмазами.

Как я узнал от второго секретаря митрополита, вездесущего отца Зосимы, алмазный крест символизировал чистые, от души пролитые слезы и являлся высшей боевой наградой Славного государства. Как правило, им награждали посмертно или при тяжких увечьях, либо же за чрезвычайно выдающуюся доблесть. Второй наградой был рубиновый крест — его давали за подвиги, переломившие ход боя, спасшие жизни многих людей. Третьей наградой был гранатовый крест — за храбрость и стойкость в бою. Изумрудный крест давали офицерам и высшим чиновникам за отличную службу и удачно проведенные операции. Он не считался боевой наградой в полном смысле этого слова. Изумрудным крестом могли наградить и в мирное время. Ценилась эта награда ниже рубинового креста, но выше гранатового. Кроме крестов офицеров, солдат и полковых рабочих могли наградить медалями четырех степеней: золотой, серебряной, алюминиевой и медной. Наградная система Славного государства была простой, но наград было вполне достаточно для каждого деяния.

В зале Святого Георгия было вручено семь рубиновых крестов, сорок два гранатовых, три изумрудных (два из них — моим знакомым, генералам Корнееву и Юдину, еще один — начальнику снабжения армии, с которым мне прежде встречаться не доводилось). Ректор Степанов получил золотую медаль. Всего их было вручено четыре. А также одиннадцать серебряных, двадцать две алюминиевые и сто пятнадцать медных.

Гранатовый крест получила Тимашевская танковая бригада. Его торжественно прикололи к расшитому золотом знамени подразделения. Кореновская механизированная воздушная дивизия за героизм и четкое выполнения боевых задач была награждена изумрудным крестом. Рубиновый крест давали только соединениям, понесшим большие потери. Алмазные — тем отрядам, которые потеряли в боях больше двух третей личного состава. Я подумал, что алмазного креста была бы достойна Сотня-у-Врат княжны Валии.

Мундиры многих награждаемых уже были украшены наградами. Как я понял, медаль из одного и того же металла могли давать несколько раз. А некоторые офицеры имели по два рубиновых креста. Наверное, за успешные операции против турецких пиратов.

В конце церемонии, как ни странно, митрополит вызвал меня.

— От имени государства хочу вручить высокую боевую награду нашему союзнику. Сергею Лунину, — объявил он.

Мне сразу стало неловко. Не очень-то приятно получать титулы и награды только за то, что ты занимал высокое положение в армии союзников.

— Наш соратник награждается рубиновым крестом за отвагу в схватке с монстром Лузгаша — гигантской пантерой, угрожавшей экипажам дирижаблей «Сокол» и «Ястреб», и правильно принятое решение, — закончил митрополит.

Об эпизоде с пантерой я как-то не подумал, считая, что бой с кошкой — сугубо мое личное дело. Она была послана по моему следу, и, расправившись с ней, я отвел опасность в первую очередь от себя.

Митрополит приколол рубиновый крест к лацкану моего парадного черного пиджака, а мне подумалось, что это уже вторая награда, получаемая мной от дружественного государства. Первым было гранатовое ожерелье из Авенора. Символично было бы, если бы и митрополит вручил мне гранатовый крест. Прямо скажем, он больше соответствовал моему деянию. Отец Кондрат, наверное, просто не хотел обижать вельможу Бештаунского княжества солдатской наградой. Хотя что может быть почетнее для любого военачальника, чем простой солдатский крест?

— Поздравляю, — шепнул мне на ухо отец Зосима. — Теперь, как кавалер рубинового креста, вы можете бесплатно ездить в дилижансах и на паровозах — правда, на плацкартных местах.

— У меня своя карета, — шепотом ответил я священнику Хотя он, конечно, об этом знал.

Когда мы получаем какие-то привилегии, как правило, ими уже нет нужды пользоваться.

После вручения креста моя миссия приобретала некий двусмысленный оттенок «баш на баш». Распорядитель церемонии вновь вызвал меня на сцену — уже как полномочного представителя княжны Валии, и мне стало немного не по себе.

Я нащупал на цепочке под рубашкой теплый камень. Валия, сняв его со своей шеи, велела мне надеть его и не расставаться ни на мгновение. Когда я повесил его на грудь, он еще хранил тепло ее тела Знаменитый «Граф Орлов», бесценная плата за бесценную помощь войск Славного государства. Алмаз, который вновь возвращался в сокровищницу митрополитов славян.

— От имени и по поручению княжны Валии передаю владыке Кондрату драгоценный камень, полученный некогда предками нынешних правителей княжества за оказанную ими помощь. «Граф Орлов» возвращается в Славное государство после трехсотлетнего отсутствия. Примите его в знак благодарности за вашу помощь.

С поклоном я передал огромный алмаз митрополиту. По залу прошел восторженный шепот. «Граф Орлов» был легендой Славного государства. Вернуть такую реликвию дорогого стоит. Дело не в цене камня, а в его историческом значении. В том, что Славное государство смогло наконец расплатиться с Бештаунским княжеством за помощь, некогда им оказанную.

— Спасибо княжне Валие. — Отец Кондрат с поклоном принял камень. — Спасибо тебе, сэр Лунин, что смог доставить его в целости.

Краем глаза я заметил ошарашенный взгляд Нахартека. Он и не подозревал, что мы везем сокровище, превосходящее годовой доход всех бештаунских купцов.

— А теперь попрошу всех гостей на праздничный ужин, — пригласил митрополит.

Банкет главы теократического государства проходил в лучших демократических традициях — без мест. Стульев в зале не было. На нескольких длинных столах, накрытых белоснежными скатертями и украшенных хрустальными вазами с полевыми цветами, были расставлены всевозможные закуски. Большие куски шашлыка на длинных блюдах, вареная, залитая маслом картошка, запеченная рыба, нарезанный мелкими кусочками белый и ржаной хлеб. Подносы со свежими помидорами, пиалы с маринованными грибами, огурцами и баклажанами, «павлиньи хвосты» из баклажанов с мясом, сыром и сметаной. Кружки твердых колбас, белый и желтый сыр, паштеты нескольких сортов, помидоры, заполненные какой-то вкусной начинкой, основу которой составляли вареные яйца… Были даже бутерброды с черной икрой. Красная рыба в настоящее время оказалась недоступна — слишком далеко обитала, — а вот в Азовском море, по-видимому, не перевелись осетры. В подтверждение тезиса о сохранении фауны морей один из столов — рыбный — украшал крупный представитель семейства осетровых. В пасти унылый осетр покорно держал пучок зелени. Стояли на столах и другие блюда — всех не перечислишь.

Только один стол был сервирован очень скромно. Овощи, фрукты, немного хлеба и сыров, какая-то невзрачная рыбка. За этим столом собралось высшее духовенство: монахи, целиком посвятившие себя служению церкви и государству. Но, несмотря на скромную закуску, нарядно одетых людей — все больше в гражданском — тянуло туда неудержимо. Действительно, поесть можно и в другом месте, а на официальном приеме нужно пользоваться близостью к власти. Одним из приглашенных был китаец — судя по одежде, не местный, а из самого Китая. Он оживленно беседовал о чем-то с секретарем Митрофаном.

На столах оказалось вдоволь натурального красного и белого вина, а вот более крепких напитков я не заметил. В то, что военные не обмоют свои награды как положено, не верилось. Но и проверить это я возможности не видел. Генералы собрались на одном конце большого стола, и проталкиваться к ним, уподобляясь купцам, желающим быть ближе к митрополиту, я счел бестактным. Именно поэтому я не стал пробиваться и к секретарям отца Кондрата. Тем более что они расположились вокруг «неаппетитного» стола, куда нам с Касымом совсем не хотелось. Мы все-таки только приехали и проголодались в дороге. Поэтому пришлось стать на первом попавшемся месте и предаться гурманским наслаждениям. Впрочем, не о еде речь, хотя поужинали мы тогда очень неплохо.

Когда первый голод был утолен, а пара бокалов вина раскрасила мир в более радужные краски, нежели он того заслуживал, кто-то аккуратно взял меня под руку. Обернувшись, я увидел ректора Степанова. Нельзя сказать, что я ожидал его появления — гораздо приятнее сейчас было бы увидеть рядом с собой хорошенькую девушку. Но и Порфирий Петрович был лучше, чем никого.

— Отведайте пирожки с печенью, — предложил нам ректор, доставая небольшую тарелку с румяными колобками откуда-то с середины стола, из нагромождения других блюд.

Мы с Касымом уже вежливо протянули руки к угощению, когда Степанов заявил:

— Лучшая закуска под водку. Говорят, некогда на севере водилась такая рыба — селедка. С ней ничто не сравнится. Но селедки у нас нет, и мы придумали пирожки.

Рука Нахартека остановилась на полдороге ко рту.

— Так ведь водки нет, — сообщил он очевидную истину, для пущей ясности указывая рукой на богатый стол.

— Сразу видно, что вы на таком мероприятии впервые, — усмехнулся ректор. — Бывалые приносят нужные напитки с собой.

С этими словами Порфирий Петрович ловким движением вынул из бокового кармана кителя плоскую, но вместительную фляжку.

— Награды-то надо обмыть, — заявил он, поглаживая сверкающую золотую медаль. — А вино для такой цели непотребно.

На груди ректора это была не единственная награда. Рядом с новой медалью висела еще одна золотая, две серебряные и медная. Не было только изумрудного креста, мечты любого гражданского чиновника. Впрочем, ректор еще не уходил со службы, наверстает…

Мы с Касымом взяли пустые рюмки — на столе возвышались целые островки нетронутой посуды, — и ректор наполнил их прозрачной жидкостью. Водка Славного государства отличалась по вкусу от самогона, изготовляемого в Бештауне, в лучшую сторону, но все равно отдавала сивухой. Техника очистки напитка была, видимо, частично утрачена.

Пирожки и правда оказались очень недурными на вкус. Степанов подкладывал нам на тарелки другие яства, невзрачные на вид и восхитительные на вкус, и рассказывал о гостях: кто чем прославился, чем занимается. Между делом упомянул свое первое посещение государственного приема. Митрополитом тогда был отец Виссарион, а сам Степанов, служивший в действующей армии рядовым, получил медную медаль, одну из самых дорогих своих наград.

Меньше чем через час гости начали расходиться. Полагаю, многие из них отправились продолжать банкет в другом месте, дабы не оскорблять непотребным поведением и пьяными выкриками резиденцию митрополита. Степанов задумчиво оглядел стремительно пустеющие ряды ужинающих и заметил:

— Уходить из обеденного зала последними — привилегия хозяев. Вы ведь приехали к нам в университет, господин Лунин? Поедем, я размещу вас и вашего спутника в лучших апартаментах.

Глупо было не воспользоваться предложением Порфирия Петровича. Мы собирались переночевать в гостинице, а уже утром ехать в студенческий городок университета, расположенный в нескольких километрах от города, подальше от шума и соблазнов. Но если с вами человек, который хорошо знает дорогу и обещает помочь вам устроиться, не стоит упускать момент.

Ректор оказался без кареты. Как выяснилось, на большие приемы к митрополиту все, кто мог, приходили пешком, иначе конные экипажи запруживали несколько улиц по соседству с резиденцией. Поэтому мы взяли его к себе и под чистым небом, по освещенным луной дорогам поехали к университету.

Главный корпус Краснодарского университета был окружен садами. Рощи могучих грецких орехов, длинные ряды яблонь с поредевшей кроной. Вишни с темно-красными, почти черными стволами, сучковатые абрикосы и миниатюрные персики. Заросли тутовника, неупорядоченные посадки айвы и черноплодной рябины. Сады купались в лунном свете, так что деревья можно было узнать не только по силуэтам, но и по цвету, форме стволов и листьев.

Подобно огромной скале возвышалась над садами трехэтажная громада университета. Главное здание было построено уже после Катаклизма, около двухсот лет назад, и поражало тяжеловесностью и монументальностью.

Где-то в садах прятались одноэтажные домики студенческих общежитии. За университетом, ближе к реке, среди лугов и пастбищ стояли здания лабораторий. На небольшом удалении от садов располагались домики преподавателей и научных сотрудников. В одном из пустовавших коттеджей нас и разместили.

По сравнению с апартаментами при дворце княжны профессорский домик приятно радовал уютом. Здесь был водопровод и работала канализация, хватало керосиновых ламп, отлично действовала вентиляция — керосинового чада от ламп практически не чувствовалось. Простую, функциональную мебель нельзя было назвать роскошной, но она оказалась очень удобной.

Касым, как мой ординарец, поселился в маленькой комнате, я — в большой. Еще в домике имелась гостиная и крохотная кухонька. Предполагалось, видимо, что обедать его обитатели будут в трапезном зале университета. Там имелся огромный зал для студентов и несколько маленьких залов для профессоров и научных сотрудников, по какой-то причине желавших уединиться. Кормили всех из одного котла.

О расписании завтраков, обедов и ужинов рассказал нам ректор. После этого он пожелал нам спокойной ночи и удалился по освещенной луной тропинке между каштанов. Несмотря на последние жутковатые события, происходившие в его университете, Порфирий Петрович, как видно, не боялся ничего. И ходил без оружия…

Кучер отправился на конюшню — задать корма лошадям и устроить их на ночлег. Карету мы собирались отправить обратно в Бештаун. Что ей здесь простаивать?

Почта сейчас работала отлично, когда мы соберемся обратно, то сможем ее вызвать, если пошлем депешу дня за три до нужной даты. А если нет, то до перевала можно добраться на рейсовом дилижансе. Мне, как кавалеру рубинового креста, проезд бесплатный.

Еще я намеревался купить велосипед себе и Нахартеку, обучить его ездить и не мучить бедных лошадок всякий раз, когда нам нужно будет куда-нибудь поехать. Касым велосипед хотел, хотя и боялся его больше, чем я в свое время лошади. Где это видано — катиться и не падать на двух колесах? Занятие для циркача, а не для воина…

При свете дня сады вокруг университета смотрелись просто идиллически. Пели птицы, совершали утренние пробежки студенты и профессора. Как заранее было условленно с ректором, Касым Нахартек отправился на технический факультет, чтобы пройти тестирование для последующего обучения, а я пошел в лабораторию физико-математического факультета, к профессору Слуцкому, исследовавшему мой кинжал.

Именно вокруг лаборатории физмата происходили в последнее время странные вещи. Именно студенты и лаборанты этого факультета становились жертвами несчастных случаев.

Профессор Слуцкий оказался низким сгорбленным старичком. Руки у него были какие-то корявые, глаза — желтые, горящие. Впрочем, относительно «старичка» я, пожалуй, поспешил. Слуцкому было едва за шестьдесят, но седая борода и сутулость старили его как минимум лет на десять.

— Рад видеть, Сергей, — тепло приветствовал меня профессор.

— И я рад знакомству, Поликарп Тимофеевич, — поклонился я. — Наслышан.

Действительно, Степанов уже рассказывал мне о физике, внесшем большой вклад в строительство паромета и работающем над еще более грозным оружием. Слуцкому, похоже, было приятно, что я знаю о его трудах. Но он старался этого не показывать.

— Пойдемте в лабораторию, — предложил профессор.

В обширном помещении уже работали несколько студентов. Двое молодых людей крутили ручку устройства, напоминающего электростатическую машину. Еще один возился рядом с какой-то прозрачной трубкой.

— Не останавливаем работу ни днем ни ночью, — с гордостью заявил Слуцкий. — Пытаемся восстановить квантовый генератор.

— Восстановить из чего? — переспросил я.

— Из небытия, — объяснил профессор. — Ведь некогда человек создал лазеры. Потом началась эта карусель, мир полетел в тартарары… А физические законы изменились незначительно. Стал другим только характер химических взаимодействий, что привело к торможению процессов горения, случилось что-то с сильным взаимодействием1, но ведь свет светит так же, как и светил, и радиоволны распространяются по-прежнему…

(Сильное взаимодействие, радиус действия которого порядка 10–15 м, отвечает за протекание ядерных реакций. Ядерное взаимодействие — одно из разновидностей сильного.)

— Вот как? — заинтересовался я. — Мне казалось, что с радиоволнами что-то не так и приемники больше не работают…

Слуцкий посмотрел на меня с плохо скрываемым превосходством:

— Господин Степанов характеризовал вас как физика. Более того, как человека, который может что-то рассказать нам. Куда, скажите на милость, могли подеваться радиоволны, когда свет никуда не делся? Это ведь одно и то же…

— Надеюсь получить ответ на этот вопрос, — улыбнулся я.

— А я и сейчас заявляю: радиоприемник может работать и работает, — уверенно заявил Слуцкий. — Только пользы от него никакой. Фон естественных помех на всех диапазонах такой, что заглушить его никак нельзя.

— И что дает помехи? — спросил я. — Где находится источник радиоизлучения?

— Не берусь определить. А приемник даже могу продемонстрировать. Константин! — позвал профессор студента, работающего с прозрачной трубкой.

Юноша обернулся, и я обнаружил, что лицо его обезображено лишаем во всю щеку.

— Продемонстрируй нашему гостю приемник, — попросил Поликарп Тимофеевич.

Студент принес коробочку с наушниками. С некоторыми сомнениями (ведь наушниками наверняка пользовался Константин, а я не хотел бороться с лишаем) я надел их и услышал несмолкаемый треск.

— Вот, — гордо заявил профессор.

— Здорово, — кивнул я. — А как работает схема? Законы Ома ведь тоже не действуют.

Желтые глаза Слуцкого загорелись прямо-таки сатанинским огнем.

— Не действуют?! Заблуждения невежд из далекого прошлого. Из мрачных веков застоя после Катаклизма. Законы Ома никуда не делись. Иван и Терентий наглядно вам это продемонстрируют. Вот только постоянное стекание заряда и короткие замыкания из-за изменения сопротивления среды — как проводников, так и диэлектриков, — делают использование любой электрической техники, начиная от генераторов и обычных лампочек и заканчивая легендарными компьютерами, невозможным. Но мы создадим другую технику, приспособленную к новым законам!

Высокий Иван, густая светловолосая шевелюра которого находилась в полном беспорядке и стояла дыбом от работы с электрической машиной, вдруг подскочил ко мне и энергично закивал.

— Иван немой, — коротко пояснил Слуцкий. — А голова светлая. Только на третьем курсе, а уже подумывает о защите диссертации. Я считаю это реальным.

— Да, да, — кивнул я, приглядываясь к Терентию. После знакомства с самим профессором и его студентами я невольно искал, какие физические недостатки могут быть у него. Взглянув на руки юноши, я отметил, что он скорее страдает определенными излишествами. На руках Терентия было по шесть пальцев.

Оборудование физической лаборатории профессора Слуцкого мне понравилось. Здесь были и весы для точного взвешивания, и прекрасные оптические приборы, и великолепные инструменты. Несколько станков, столярные верстаки, баллистические полигоны — все это позволяло оснастить необходимыми материалами и поставить любой эксперимент. Профессор в подробностях рассказывал мне о своих исследованиях, которые, нужно заметить, отличались слишком большим разбросом интересов. Поликарп Тимофеевич словно бы олицетворял гениального ученого семнадцатого-восемнадцатого веков, одновременно занимаясь механикой и оптикой, газовой динамикой и опытами по электромагнетизму.

Все это было как нельзя кстати, но меня интересовал и еще один вопрос: куда делись два студента и пожилой лаборант Слуцкого? Какая напасть обрушилась на них?

— А вот студенты, которые пропали… — начал я и понял, что затронул больную тему. Профессор сразу сморщился, блеск в его желтых глазах приугас. — Чем они занимались? Не было ли у них проблем в личной жизни? И вообще, как они исчезли?

Профессор тяжело вздохнул:

— И вы, господин Лунин, туда же. Здесь ведь не только уголовная милиция — здесь контрразведка работала, служба безопасности. На самом высоком уровне. Потому что каждый мой студент-практикант и паромет мог самостоятельно собрать — были бы материалы, — и еще много чего сделать. И ничего, — профессор сказал «ничего» по слогам, — ничего не нашли!

— Так я ведь не из контрразведки, Поликарп Тимофеевич, — мягко улыбнулся я. — У меня и методы свои. Расскажите еще раз.

— Константин расскажет, — буркнул Слуцкий. — Он безвылазно в лаборатории сидит, первый обо всем узнал. — А когда наукой надумаете заниматься, а не глупостями, — добро пожаловать ко мне!

С этими словами Слуцкий шаркающей походкой скрылся в одном из боксов.

— Расскажешь, Константин? — спросил я студента, который, услышав свое имя, подошел к нам.

— О чем?

— Да о том, как товарищи ваши пропадали.

— А, о товарищах, — как-то странно выговорив слово «товарищи», проговорил студент. Складывалось ощущение, что ему так и хочется добавить «гусь свинье не товарищ». Но вслух он ничего не сказал, а сразу, без предисловий начал рассказ:

— Три недели назад Дима Самойленко долго здесь работал. Обычно ему бы все сбежать пораньше да обжираться.

Он весил килограммов сто двадцать. Сало в три слоя висело. Поэтому его и в армию не взяли — сказали, случай безнадежный, такой вес за три года не согнать. Живет он в студгородке, как и все мы. Точнее, я все больше здесь ночую, но комната за мной закреплена. А он домой ночевать ходил — там ведь кухня, шкаф с припасами… Стало быть, сложил он инструменты, которыми работал… Мне еще заставлять его пришлось, он все порывался домой убежать — кричал, что темно уже, кушать хочется. Темно, не темно — сделал дело, гуляй смело. Все нормальные люди через главный корпус в студгородок ходят. Особенно ночью. В рощах темно — хоть глаза выколи, корни из земли торчат, споткнуться можно. А Дима поперся прямо через тутовник. Есть там тропка, только по ней и днем идти — лицо все исхлещешь. Короче, конечно, в два раза, но, по-моему, лучше прогуляться перед сном по ровным дорожкам. Одним словом, я последний был, кто его видел. Утром на работу Дима не пришел. Никто и не всполошился. Может быть, животом мается — с ним это часто бывало, после того как обожрется. И на следующий день нет. На третьи сутки профессор заинтересовался, где же студент, послал курьера в общежитие, а там ему сообщают, что уже три дня Димы нет. Принялись копать и выяснили, что он до общежития так той ночью и не дошел. Ну, искать его начали по садам. Сумку нашли, в ней протухшие бутерброды. А Димы и след простыл.

— Может, он сбежал просто? Или ушел? Или украли его?

— Маловероятно, — отрезал Константин. — В тутовнике сумка валялась. Бутерброды он просто так никогда бы не бросил, особенно на ночь глядя, когда столовая не работает. И что украли его — сомнительно. Как такую тушу транспортировать? Проще уж было Семена украсть. Его, кстати, позже мертвым нашли. А Самойленко, боров толстый, мог только под землю провалиться. Или пышными калачами его куда-то заманили.

— Не очень-то ты Диму любил, — заметил я.

— А за что его любить? Да и вообще, как можно уважать человека, для которого его брюхо важнее науки?

Я изобразил понимающий кивок, хотя студент Слуцкого нравился мне все меньше, а Константин продолжил:

— Вот, к слову, о Семене Протасове. Неплохой был парень. Только руки все время синие и уши. Сердце очень больное. Молодой, а уже инфаркт перенес. Но наукой занимался рьяно — хотел хоть что-то успеть. У Семена привычка была — он у-шу занимался. Китайской гимнастикой. Понемногу, для тонуса. Причем в любое время суток: утром, днем и ночью, когда желание у него появлялось. Выходил в сад, садился под яблоней и дышал. Больше ему почти никаких упражнений нельзя было делать. И вот вышел он как-то под вечер, и два часа его нет. Мы с дядей Пашей — лаборантом здешним, тоже пропавшим — сначала и не заподозрили ничего. Но больше часа Семен своим у-шу не занимался никогда. Домой уйти не мог — всегда рабочее место свое прибирал аккуратно, а здесь все вещи так лежат, словно он на минуту выбежал. А потом что-то жутко мне стало. Не знаю почему. Позвал дядю Пашу, вышли мы во двор — чернеет что-то вдалеке, под его любимой яблоней. Мы скорее туда. Сидит Семен в позе лотоса, волосы — дыбом, а сам уже остывать начал. Вскрытие показало — обширный инфаркт, никаких признаков насильственной смерти. Погода тогда стояла, конечно, ужасная. Мне самому целый день не по себе было. А у того — сердце больное…

— Ясно, — кивнул я, хотя мне ничего не было ясно. Но рассказ заинтересовал. — Спустя сколько дней после исчезновения Димы это было?

— Дней через пять. Еще и страсти не улеглись.

— И контрразведчики тогда приехали?

— Да. В деревне ведь еще три человека пропали. Один — до толстого и два — после. Сначала тоже внимания не обратили — может быть, уехали куда люди, — а потом сообразили, что уезжать им некуда было. Шум в газете подняли, милиция… Контрразведка как раз к смерти Семена и подоспела. Они на вскрытии настояли, хотя любому ясно — от страха человек умер.

— От страха?

— Ясное дело. Волосы просто так дыбом не встают. Или от природного электричества, или от собственного. Но с электромашиной он в тот день не работал.

— И еще исчезновения были?

— Да. Дядя Паша пропал. Неделю назад. Не вышел на работу, и все. Ни следов, ни зацепок, ни записок. Будто и не было его…

— Спасибо, Константин, — поблагодарил я студента, видя, что он переминается с ноги на ногу.

— Пожалуйста. Рад был помочь. А сейчас к работе возвращаться надо.

— Подожди, Константин, — попросил я молодого человека. — Вопрос нескромный… И Дима, и Семен больные люди были, как я понял. Да и Иван вот немой… У вас по медицинским показателям отбора нет?

— У нас — нет, — мрачно усмехнулся Константин. — В армии есть. Куда молодой человек пойти хочет, если не на военную службу? Золотые погоны, пушки в петлицах… Думаете, если бы не мой лишай, сидел бы я здесь? Командовал бы танком или кораблем. Наука — это прекрасно. Но кто ей по доброй воле занимается? Только такие уродцы, как мы. Для нас это единственная возможность славу и деньги заработать. Платят здесь очень хорошо, даже практикантам… Так что кого армейская медкомиссия забраковала, а голова на плечах есть — добро пожаловать к нам…

Константин осекся, поняв, что наговорил лишнего, махнул рукой и отошел к своим приборам.

Я покинул лабораторию в задумчивости. Нужно было поразмыслить. Конечно, я не считал себя опытнее контрразведчиков отца Кондрата. Не был я и следователем. Но свои методы, наверняка отличавшиеся от методов контрразведки и уголовного отдела милиции Славного государства, у меня имелись.

Впереди виднелась тутовая роща — очевидно, та самая. А немного не доходя до нее — старая яблоня с полуоблезшим стволом. Изъеденные червями листья на ней уже пожелтели, а кое-где и осыпались.

Я подошел к яблоне. В одном месте трава казалась не такой, как везде. Не то чтобы примята, не то чтобы вытоптана… Просто короче, желтее и мягче. Очевидно, на этом самом месте делал свою дыхательную гимнастику Семен Протасов.

Не будучи суеверным, я опустился на траву и сел в позу лотоса. Яблоня — позади, питает мой позвоночник энергией… Глаза устремлены вдаль, в зеленые заросли тутовника.

Впрочем, такие ли там заросли? Сейчас тутовая роща просматривалась хорошо. Если бы, скажем, по роще кто-то шел, сидящий человек мог его заметить, а для стоящего этот «некто» был бы скрыт нависающими ветвями.

Но кто мог идти среди деревьев? Какая драма могла разыгрываться, если от одного только лицезрения ее студент-физик умер на месте от разрыва сердца? Или все было гораздо проще? Тот же самый Константин завопил над ухом своего товарища, или, подкравшись, схватил его, или бросил червя за шиворот — а потом вернулся за дядей Пашей, чтобы констатировать смерть? Зачем? Да мало ли… И дядю Пашу после этого активный студент мог уходить…

Впрочем, версия ученого-маньяка была малопродуктивна. Во-первых, она никак не объясняла исчезновение людей из деревни. Во-вторых, не настолько глуп Константин, чтобы так неталантливо, даже грубо, выводить на себя следствие. Да и куда он мог спрятать трупы? Не съел же?

При мысли о том, что трупы можно съесть, я сразу вспомнил гигантскую пантеру. Колдун Вискульт, кажется, упоминал еще какую-то тварь, выпущенную по мою душу.

Но версия со злобной тварью была еще менее продуктивной. С чего бы она бежала в такую даль вместо того, чтобы хозяйничать вокруг Бештауна? Как бы она сюда добралась? Перевалы охранялись более чем тщательно, пролезть по неприступным ледяным горам ни кошка, ни другое огромное чудище не смогло бы. Мало для этого и двух крепких ног, и четырех мягких лап.

Да и гигантская пантера — зрелище малоприятное, но не такое, от которого можно умереть на месте, не вскрикнув и не изменив положения. Даже если у тебя слабое сердце. К тому же пантеру возле Бештауна видели многие местные жители. Здесь же никто не заметил ничего странного.

Я поднялся и пошел дальше, в тутовую рощу. Листва начала облетать и здесь. В тутовнике было пыльно и как-то душно. Воздух лип к лицу, ноги утопали во влажной земле. Никаких следов под деревьями я не обнаружил. Да и странно было бы их найти — трагические события разворачивались здесь много дней назад. С тех пор не раз прошел дождь.

Непохоже было, однако, чтобы здесь часто гуляли. Сломанные засохшие ветки заслоняли дорогу то тут, то там. На них висела грязь и паутина. Одним словом, неуютно.

Только тропинка, напрямик ведущая к общежитиям, была хоженой. Какие-то горячие головы и после жутких случаев не боялись пробираться по глухим садам одни. Возможно, они были правы и опасность таилась действительно не в лесу, а за стенами домов…

Я побродил по роще и не нашел ничего стоящего. Здесь довольно плохо пахло, а страх словно бы давил на плечи. Земля хранила воспоминания о чем-то ужасном. Но я не мог разговаривать с деревьями, как эльф, или слушать камни, как гном. Да и вряд ли здешние деревья могли что-то рассказать. Молодая тутовая поросль была слишком глупа для того, чтобы интересоваться чем-то помимо дождей, плодородия почвы и нашествия червей шелкопряда.

В домик, отведенный нам с Касымом, я вернулся через сад, хотя мне хотелось обогнуть заросли и идти по каменным дорожкам мимо главного корпуса. Именно поэтому я решил, что буду ходить только через сады. В любое время суток и по любой погоде.

Жаль, что никто здесь не носил оружия. Я бы предпочел не расставаться с мечом, но не подобало слишком отличаться от местных жителей. Насмешки были мне безразличны, но ронять авторитет Бештаунского княжества, снабдившего меня дипломатическим паспортом и отличными рекомендациями, я не собирался. Это было бы по меньшей мере неблагодарно.

Как я уже упоминал, лаборатория профессора Слуцкого была просто забита всевозможной аппаратурой. Профессор был не прочь предоставить мне отчеты по проведенным им самим, его студентами и их предшественниками опытам, но меня это не устраивало. В важном деле лучше полагаться только на себя. Когда-то давно, в прежние времена и в прежнем мире, я в течение нескольких недель наблюдал за Луной, чтобы подтвердить параметры ее орбиты. Не то чтобы это было для меня слишком важно — я имею в виду именно движение Луны. Просто меня начало настораживать, что мы должны верить всем учебникам на слово. Информации давалось все больше, практических занятий становилось все меньше. Особенно это касалось астрономии. Поэтому я стремился проверить основополагающие принципы.

Но это тогда. Сейчас я тоже собирался провести некоторые астрономические наблюдения — в частности, измерить скорость света, наблюдая за спутниками Юпитера, как в свое время сделал Оле Рёмер. А в ближайшее время можно будет провести и более простые опыты. В частности, с тем же законом Ома. О том, что он перестал работать, я знал только из книг. Книг, написанных после Катаклизма.

То, что он продолжает действовать, утверждал профессор. Кто прав — поди разберись…

У Слуцкого нашлось достаточно лейденских банок1 и электростатических машин для их зарядки. Целый день я потратил, заряжая и разряжая банки. У профессора оказались и химические элементы для получения электрического тока, но их он предоставил с неохотой, лишь после того, как я вознамерился сделать химические источники тока сам. То ли Слуцкий не хотел делиться ноу-хау, то ли компоненты, составляющие химические элементы, были дороги, то ли их постоянно использовали и он не хотел отвлекать студентов от опытов. А скорее всего, все вместе.

В физической лаборатории Краснодарского университета стояли и прекрасные магнитные приборы для измерения параметров электрического тока.

Повозившись день-другой, я выяснил, что закон Ома действует так же, как и прежде. Только сопротивление проводников порой меняется спонтанно. Да так, что проводники становятся диэлектриками, и наоборот. О том, что значение удельного сопротивления чистой меди может отличаться от измеренного пять минут назад на два порядка, я уже молчу. Правда, если учесть, что такие «фокусы» выкидывали и элементы вольтметров, амперметров и прочей измерительной техники, измерения мало стоили. Но мне довольно быстро удалось вычислить погрешности, которые необходимо ввести (если предположить, что сопротивление меди падает или возрастает одинаково в экспериментальном образце и в деталях амперметра), и более-менее достоверно подтвердить результаты опытов. Да и косвенные результаты — например, самопроизвольная разрядка лейденских банок — говорили о многом.

(Лейденская банка получила свое название благодаря голландскому городу Лейдену, где была изобретена. Представляет собой банку, стенки которой с двух сторон покрыты фольгой. Внутренние стенки соединены со стержнем, выходящим наружу. Одна из разновидностей электрического конденсатора.)

Какие выводы можно было сделать из вновь исследованных свойств материи? Прежде всего выяснилось со всей очевидностью, что принципиально мир не изменился. Трансформировались лишь некоторые частные проявления незыблемых прежде законов. Магия, сила слова, на которой держалась Вселенная, никуда не исчезла. В противном случае наш мир рассыпался бы в прах. Просто изменять мир силой привычного слова стало невозможно. Но это не значит, что он стал неизменяем и неизменен. Просто обычные методы для воздействия на материю не подходили.

А что касается самого Катаклизма и хаоса, который он принес… Наверное, цивилизация могла отступить не к темному средневековью, а, скажем, к моменту изобретения парового двигателя либо даже к техническому уровню начала двадцатого века. Но трудно было вернуться от компьютеров и космических кораблей, начиненных электроникой машин и полных удобнейшей бытовой техники домов к лошади, запряженной в плуг, паровозу, бегущему по рельсам, конной тяге в шахтах… Поэтому цивилизация не отступила, а просто рухнула. И лишь на ее обломках многие сотни лет спустя появилось что-то, напоминавшее технический прогресс.

От электричества я перешел к оптике и решил повторить знаменитый опыт Юнга1, доказывающий интерференцию света. Чего я ожидал от этого опыта? Не знаю. Просто нужно было все проверить. Если бы выяснилось, что свет ведет себя каким-то странным образом, тогда и стоило бы подумать, как это можно использовать.

(В опыте Юнга свет проходит от источника через узкую щель, интерферирует на двух других щелях, и мы видим на экране за щелями интерференционную картину, доказывающую волновую природу света — чередующиеся светлые и темные полосы.)

Оказалось, что со времен Юнга ничего не изменилось. Свет по-прежнему распространялся, как волна. Я был более чем уверен, что он по-прежнему проявлял и свойства частиц. Но для того, чтобы повторить опыты по фотоэффекту, в лаборатории не было нужного оборудования.

Я как раз собирался сесть и посчитать волновые постоянные, когда в лабораторию с главного входа ворвался Иван, немой студент Слуцкого. Он был бледен и отчаянно размахивал руками.

Константин вместе с новым лаборантом Слуцкого. Михаилом Семеновичем, как раз отправились обедать. Сам профессор был в главном корпусе — то ли на ученом совете, то ли на планерке, то ли еще на каком-то мероприятии. В большом здании лаборатории работали только Иван, шестипалый Терентий да я. По-моему, Иван пытался знаками и губами сказать мне: Терентий! Но я не был силен в разговоре жестами и мимикой. Да и к чему расспрашивать, когда можно посмотреть своими глазами?

Вместе с Иваном мы пошли к подсобкам. Дальняя часть экспериментального корпуса была отгорожена от основного пространства и разбита на маленькие склады, бытовые комнаты и маленькие лаборатории, где по каким-то причинам нужно было ограничить пространство. В одной из таких лабораторий, полностью затемненной, работал с фотографическими пластинками Терентий. Профессор Слуцкий пытался восстановить искусство фотографии. До Катаклизма получили слишком большое распространение автоматические процессы проявки и печати фотоснимков, и никто не знал ни химической формулы проявителя и закрепителя, ни состава эмульсии. Да и устройство фотоаппарата нужно было разрабатывать заново — применительно к новым материалам.

Иван тащил меня за руку, вздрагивая и опасливо оглядываясь по сторонам. В фотолаборатории я был всего один раз, когда Терентий предложил мне ознакомиться с результатами его работы. Тогда меня удивило, что студент занял под фотолабораторию комнату с окном, — ведь в экспериментальном корпусе было достаточно внутренних помещений без окон, которые не пришлось бы и затемнять.

Глядя на Ивана, явно пребывавшего в панике, я в очередной раз пожалел, что при мне нет меча. Лезть навстречу какой бы то ни было опасности с голыми руками глупо, что удастся найти на месте — неизвестно. Поэтому я прихватил с собой длинный железный штатив. Не ахти какая удобная штука, но лучше, чем ничего.

Мертвенно-бледный студент показал рукой на дверь фотолаборатории и подергал головой.

Я толкнул дверь концом штатива. Она не открылась — Терентий заперся изнутри, чтобы никто не мог засветить его фотоматериалы. Пришлось подойти и нажать на дверь рукой. Слышно было, как щелкнул под давлением крючок. Он был слабенький, но дверь держал. Из маленькой щели под полом дул ветер. Довольно странно.

— Терентий! — позвал я.

Иван яростно замотал головой и указал на дверь. Что он хотел сказать? Что нельзя никого звать? Или что Терентия здесь нет?

Отступив немного, я ударил в дверь ногой. Как раз там, где располагался крючок. То-то будет смеху, если Терентий проявляет сейчас свою лучшую фотоработу!

Крючок отлетел, дверь распахнулась. В фотолаборатории было светло! Черные шторы были сорваны с окна, да и само окно… Остался только оконный проем. Стекла были выбиты вместе с рамой. Выбиты наружу, словно Терентий выскочил через окно, захватив его с собой.

Несколько стекляшек валялось на полу. Скорее всего, куски стекла из окна. Но, может быть, и разбившиеся заготовки для фотопластинок.

В комнате не было ничего, что могло представлять опасность. Все помещение просматривалось, спрятаться в освещенной фотолаборатории было негде.

Я подбежал к окну и выглянул в сад. Осколки стекла и обломки деревянной рамы валялись на земле. Немного дальше — еще какая-то куча мусора. Среди молодых яблонь петляет тропинка, ведущая напрямую в главный корпус. По ней мы ходили в столовую.

Теперь мне стало ясно, что встревожило Ивана. Он возвращался с обеда, когда заметил выбитое окно в лаборатории товарища. Сам исследовать комнату он не решился и прибежал за мной. Точнее, наверное, не за мной, а за любым, кто окажется в лаборатории.

— Вызывай службу безопасности! — приказал я студенту, выпрыгивая в выбитое окно.

Час назад я видел Терентия в большом зале лаборатории, а два часа назад проходил по тропинке из столовой. Окно было целым. Стало быть, если Терентий похищен, это произошло не больше часа назад. Если он сам инсценировал нападение на свою фотолабораторию, то не больше двух часов назад. Хотя я не понимал, зачем Терентию могло понадобиться вышибать собой раму, такой возможности я тоже не исключал.

В любом случае следы на улице совсем свежие. Если они есть. А их не может не быть. Наконец-то.

В саду стоял мерзкий запах, густой и тяжелый. Омерзительно вонял мусор, зловоние шло от деревьев и даже от стен лабораторного корпуса. Что-то здесь было не так…

Под «зловонием» я понимаю, конечно, еле слышный, но чрезвычайно противный запах, различимый для опытного носа. Нетренированный человек просто почувствовал бы дискомфорт и не понял бы, откуда он пришел. Я знал — дело в запахе. Чужом, неведомом, страшном. Если бы я был мастером — нюхачом, то смог бы выделить каждую его компоненту и понять, кому принадлежит запах, чего можно ожидать от его обладателя. Но я всего лишь немного натренировал свой нюх и мог разобрать, откуда идет ощущение. Не более того.

На влажной земле под окном явственных отпечатков не нашлось. Если не считать острых ямок треугольной формы. Точнее, не треугольной, а пирамидальной. Пирамидка — острая, зазубренная.

Такие следы я уже где-то видел. Там, где они были совсем неуместны…

Я пытался вспомнить, где именно, а сам тем временем углублялся в сад, надеясь выйти на более реальные следы похитителей. Треугольные ямки, скорее всего, побочный продукт их активности. Или они все же передвигались на чем-то напоминающем ходули? Маловероятно, ведь ямки были не настолько глубокими. Даже легкий человек вдавил бы такую острую ходулю гораздо глубже. А окно выбил кто-то отнюдь не легкий и не слабый…

В саду я набрел на размытое кострище, оставшееся, наверное, от студенческого пикника, и сразу вспомнил, где я еще видел след — в пепле костра неподалеку от перевала. Вместе с Валией и Шмигги. Гном тогда сильно чего-то испугался, но не признался чего. А я почему-то не вытряс из него нужной информации. Не посчитал, что это очень важно.

Но и тогда след мне что-то напомнил. Не так явственно, как здесь… В этом саду все было так же, как и там, где я видел его прежде. Священники, студенты, лес, мокрая листва… Палатки… Нет, не палатки!

Я вспомнил! Такие же ямки были в том месте возле Провала, где я нашел отца Филарета, умершего у меня на руках. Тогда я еще подумал, что углубления в земле похожи на следы от кольев палаток. И вспомнил о студенческих спортивных лагерях. Здесь было то же самое!

Но какая связь была между лесом на Машуке рядом с Бештауном и здешним садом? Священники. Точнее, жители Славного государства. Если так, убийства и похищения можно было объяснить происками вражеских диверсантов. К примеру, турок и их союзников, использовавших похожее оборудование. В Бештауне наверняка могли найтись союзники турецких пиратов. Вера-то у турок и некоторых бештаунцев одна…

А еще не исключено, что за время моего отсутствия на Земле здесь завелась какая-то тварь, которая оставляет такие странные следы и проглатывает свои жертвы целиком. Или уносит их в хитро укрытые норы? Но почему тогда я ни разу об этом не слышал?

Я метался по саду около часа. И не нашел ничего. Ни Терентия, ни следов его похитителей. Лишь несколько зимних яблок, укрывшихся от сборщиков на небольшом деревце. Этими терпкими ароматными яблоками я подкрепился и вернулся к лаборатории.

На месте происшествия уже возились человек пять в серой форме — из службы безопасности местной милиции. Здесь же были профессор Слуцкий, и ректор Степанов, и немой Иван. И еще несколько студентов, которых я не знал. Поодаль от всех переступал с ноги на ногу Касым Нахартек. Тоже, должно быть, прослышал, что у нас неладно, и убежал со своих занятий.

Моему появлению присутствующие обрадовались. Касым хотел броситься навстречу, но передумал. Увидел, что живой, и хорошо…

— Мы уже думали, что и вас придется искать, господин Лунин, — прямо объявил ректор. Я через силу улыбнулся:

— Нет, Порфирий Петрович. Меня пока искать не нужно — ни в качестве потерпевшего, ни в качестве подозреваемого. Но ничего радостного сообщить не могу.

Крепкий мужчина в серой форме, с волевым подбородком и большими, близко посажеными глазами решительно подошел ко мне.

— Полковник Тарасов, главный следователь службы безопасности милиции Краснодарского округа, — представился он. — Занимаюсь этим делом. Расскажите, что случилось?

— Расскажу, — кивнул я, еще раз окидывая взглядом место события.

Оглядевшись, я вздрогнул. Все было как в страшном сне. Только теперь я вроде бы проснулся… Дело в том, что дурно пахнувшей кучи мусора, лежавшей неподалеку от окна, больше не было! Неужели ее успел убрать рачительный завхоз университета? Предположение нелепое. Не успел бы, да и разве безопасники позволили бы уборщикам возиться на месте преступления?

— Что-то не так? — спросил полковник, от которого не укрылось мое недоумение.

Сказать или не сказать? Надо мной еще смеяться будут…

— Вы поняли, чьи следы отпечатались в подсохшей луже? — ответил я Тарасову вопросом на вопрос.

— Нет, — ответил полковник. — Вы знаете?

— Не знаю.

— Может быть, ходил кто-то с тростью? — предположил главный следователь.

Такая мысль не приходила мне в голову. Почему бы и нет? Но зачем он истыкал тростью лужу? И как получилось, что он ни разу не оставил на мягкой земле отпечатка ноги? Неужели настолько предусмотрителен?

— Может быть, — пожал плечами я. — Здесь странно пахло…

Тарасов посмотрел на меня с интересом.

— Пахло? — переспросил он. — Люди обычно обращают мало внимания на подобные вещи. Да, действительно, пахло здесь странно. Я тоже заметил… Чем, по-вашему?

— Не знаю этого запаха, — ответил я.

— По-моему, гнилью, — предположил полковник.

— Нет, не гнилью, — возразил я. — Точнее, не только гнилью… Да и гниль бывает разная. И еще — здесь была мусорная куча.

— Когда? — поинтересовался Тарасов.

— Час назад, — ответил я.

Полковник посмотрел на меня с удивлением, а в разговор вмешался профессор Слуцкий:

— Что вы, Сергей! На территории студгородка всегда поддерживается порядок. Студенты не позволяют себе мусорить, тем более собирать целые кучи мусора.

— Да, уборщики работают на совесть, — поддержат его ректор.

Видя такую единодушную реакцию ученых мужей, я заподозрил было сговор между Степановым и Слуцким. Но с какой целью? Чтобы не уронить имидж университета? Неубранный мусор — ничто по сравнению с исчезновением студентов…

— И где же она лежала? — продолжил полковник неудобную для профессоров тему.

— Там. — Я кивнул на полянку с чистой травой. От мусора в самом деле должны были остаться хоть какие-то следы. А на полянке не было ничего!

— Может быть, там лежал не мусор? А, скажем, труп? — поинтересовался Тарасов.

Похоже, милиционер считает меня субъектом со слабыми нервами. Человеком, подсознание которого может выключить одну картинку и включить другую, заботясь о психике хозяина. Я такую возможность исключал.

— Размеры, — заметил я. — Она была большой. Со шкаф величиной. С очень большой шкаф…

— Стоячий или лежачий шкаф? — уточнил полковник.

— Уроненный, — ответил я. — Может быть, мне и правда показалось?

Терентий исчез, словно его и не было. В лаборатории остались дежурить трое охранников с духовыми ружьями. Ректор подумывал было отменить на несколько дней занятия, но что бы это дало? Решили ограничиться усилением охраны и постоянным дежурством вооруженных людей у дверей лаборатории — все же основные события разворачивались здесь.

Следователь уехал, студенты разошлись. Касым отправился на свои занятия. Не знаю уж, что он изучал — военное дело или окрестные питейные заведения, — проверять мне было некогда. Может быть, завел себе подругу? Многие лекции Нахартека заканчивались подозрительно поздно — едва ли не к полуночи… Но в любом случае он не маленький. А в услугах адъютанта я сейчас не нуждался. Да и вообще, пока не командуешь армией, порученцы не слишком необходимы. Пусть поживет в свое удовольствие.

— Кстати, где мой кинжал, Порфирий Петрович? — спросил я Степанова, когда мы с ректором и профессором Слуцким остались одни.

— Да у профессора. — Ректор равнодушно кивнул на Слуцкого. — Так ведь, Поликарп Тимофеевич?

— Так, — согласился Слуцкий. — Лежит в главном сейфе. Там же, где золото, алюминий, серебро и платина. И где чертежи всех разработок.

Главный сейф я видел. Огромный железный шкаф размерами с небольшую жилую комнату стоял прямо в большом зале лабораторного корпуса.

— Проводили с ним опыты? — осведомился я. Степанов смущенно потупился, а Слуцкий заявил:

— Когда ректор его привез, кое-что делали. Пропускали электрический ток, измеряли теплопроводность, просвечивали рубины, подвергали воздействию инфразвука и магнитного поля. Но ничего особенного не обнаружили. А тут поступил новый правительственный заказ, и больше мы его не трогали.

— Может быть, кто-то хочет украсть кинжал? — спросил я. — Мне показалось, что для Лузгаша он представляет большую ценность.

— Где Лузгаш, и где мы… — вздохнул Степанов.

— Да и решились бы красть — пусть бы крали. Людей-то зачем таскать? — вступил Слуцкий. — Ключ от главного сейфа у меня, да в хранилище ректора дубликат. И все об этом, между прочим, знают. Я хожу без охраны, давно можно было бы ключ отнять… Ректор встрепенулся:

— А ведь дело говорите, Поликарп Тимофеевич! Нужно к вам телохранителей приставить! Да и к вам, господин Лунин. Посол дружественного государства как-никак!

— Я постою за себя, — заметил я.

— И я тоже, — объявил горбатый Слуцкий, похлопывая по карману, где, вероятно, скрывалась какая-то новая разработка мощного оружия. — Пусть лучше территорию университета охраняют. Охрана — дармоеды. Ничего не видят, ничего не слышат…

Степанов слегка обиделся. Конечно, его заведение — не военная академия. Но секретов и здесь предостаточно. Собственной службой безопасности ректор гордился.

— Будут охранять, — пообещал он.

— Покажите кинжал, — попросил я.

— Да мы, наверное, отдадим его вам, — заявил Степанов. — Поигрались — и будет. Самоцветы в нем самые настоящие — это доподлинно выяснили. Цены им нет. Пожалуй, не дешевле «Графа Орлова» будут. Только тот камень исторический, а эти — из чужого мира.

— Отдадите — и ладно, — кивнул я.

Профессор Слуцкий достал из кармана приличных размеров ключ и подошел к большой металлической двери сейфа. Задвижка замка со скрипом повернулась.

— Надо бы смазать, — прокомментировал ректор. Поликарп Тимофеевич поморщился. За неуважительный отзыв об охране ему отомстили.

— Своего рода сигнализация, — нашелся он.

В сейфе лежало несколько мотков алюминиевой, золотой и серебряной проволоки. Если с алюминиевой я имел дело много раз — раньше она была материалом бросовым, — то золотую видел впервые. В углу беспорядочно громоздились алюминиевые слитки, посредине сейфа стоял обычный деревянный шкаф с чертежами. Кинжал с рубиновой рукоятью лежал на одной из его полок.

— Пожалуйте. — Слуцкий протянул мне сокровище Лузгаша. — Или пусть здесь полежит до вашего отъезда?

— Да я тоже кое-какие опыты с ним провести собираюсь, — признался я. — Если разрешите…

— Отчего же нет. Даже поучаствую, — кивнул Слуцкий. — Вы, Сергей, опытами не слишком ли увлеклись? Практическая работа важна, но теоретические исследования ценнее! Студенты жаждут с вами пообщаться…

— Чуть позже, — улыбнулся я. — Сначала нужно выяснить все для себя. А потом уже рассказывать то, что узнал, людям. Да и строить теории на голом месте довольно сложно.

— Что ж, согласен. Однако несколько часов в неделю вы бы могли уделить студентам.

— Хорошо. Со следующей недели, — попросил я.

Кинжал я засунул за пояс, намереваясь в ближайшее время заказать или смастерить самому ножны. Никто не осудит меня, если я буду носить столь ценную вещь с собой. А кинжал — какое ни есть, а оружие.

Люди в серой форме бродили вокруг здания лабораторного корпуса и дежурили на главном входе — будто бы злоумышленник будет ломиться в парадную дверь. Они были немногословны и сдержанны. Складывалось ощущение, что они подозревают каждого. Впрочем, наверное, так и должна работать служба безопасности.

Я поговорил с некоторыми охранниками, но они не могли рассказать мне ничего интересного. И в планы свои посвящать не слишком желали. Поэтому я решил меньше заниматься расследованиями и вернуться к своим опытам.

Еще до исчезновения Терентия я запасся деревянными, без единой металлическими детали бочками. Их мне удалось достать у завхоза университета. В бочках мочили яблоки, квасили капусту, хранили плодовое вино. Мне они были нужны для того, чтобы соорудить большой, точный, не подверженный сторонним влияниям компас.

Намагнитить несколько железных пластин, помещенных в катушку, пропуская через обмотанную вокруг катушки проволоку электрический ток, оказалось совсем просто. Магниты получились отличными, они хорошо прилипали к главному сейфу и прочим железным поверхностям. Для намагничивания я использовал заранее вырезанные металлические пластинки в форме удлиненных ромбов. Один конец ромба метил одной насечкой, другой — двумя. Таким образом у меня получалась стрелка, полярность концов которой была заранее известна.

Но внутри лаборатории провести опыт по обнаружению магнитного поля Земли было невозможно. Большую проблему представлял собой главный сейф. Такая масса железа должна была вносить серьезные возмущения в магнитное поле земли. От сейфа стоило отойти подальше. Куда-нибудь за пределы лабораторного корпуса. Предпочтительно в чистое поле или в сад без построек.

Налив в одну из бочек воды прямо в лаборатории, я прикрепил магнит к деревянному поплавку и опустил его в воду. Магнит развернулся и указал на сейф. Хороший результат! По крайней мере, компас работал.

С помощью Ивана, который был весьма недоволен тем, что его используют на черных работах в опытах пришлого человека, я вынес бочку в тутовую рощу, метров за двести от здания лаборатории. Иван морщился, кривился, но бочку тащил.

В саду стрелка магнита повернулась и указала в ту же сторону, где я видел ночью полярную звезду. Компас работал!

Впрочем, работал он недолго. Не успел Иван скрыться за деревьями, как стрелка дрогнула, описала полукруг и указала на восток. Вот тебе и компас! Я продолжал наблюдения. Стрелка находилась в одном положении около минуты, затем вернулась в исходную позицию, а потом вдруг развернулась на сто восемьдесят градусов.

Мне стало не по себе. С такими резкими изменениями магнитного поля недолго получить мигрень! Когда ты не знаешь об изменениях, их еще можно терпеть. Но когда стрелка компаса вертится у тебя на глазах, поневоле становится неуютно… Кажется, что ощущаешь, как излучение пронизывает голову.

Что происходит? Скачут магнитные полюса Земли? Этого просто не может быть. Существует другой магнитный источник, генерирующий поле, более сильное, чем поле Земли? Больше походит на правду, но природу источника понять сложно. Так же, как и периодичность его включения и местоположение.

Связаны ли изменения магнитного поля со скачками проводимости? Скорее всего, да. Причем наверняка очень тесно. Даже опыты ставить не нужно.

Был я уверен и в том, что постоянно возникающие помехи в радиосвязи — той же природы. Но что давало дополнительное поле, что служило причиной изменения электрических свойств материалов? Я бы хотел сказать, что Врата. Это решило бы многие проблемы. Да и компас иногда показывал на восток, в сторону Эльбруса. Но иногда он поворачивался и в другие стороны… Никогда не нужно делать поспешных выводов. Нужно лишь наблюдать и думать, думать и думать…

В лаборатории я застал Касыма Нахартека, оживленно обменивавшегося знаками с Иваном. Касым был весел, Иван, похоже, напротив, чем-то раздражен.

— Беседуете? — спросил я, подходя к молодым людям.

— Разговариваем. — ответил Касым. — Только как-то странно получается. Иван даже не знает, как правильно произнести свое имя…

— Постыдись, Касым, — укорил я Нахартека. — Иван немой, разве можно над этим смеяться?

Сказав это, я вспомнил, что студент не глухой, и прекрасно нас слышит.

— Нет, нет, я не хотел сказать ничего обидного, — с жаром заявил Нахартек. — Я понял, что Иван немой, и понял, что он не глухой. Но нехорошо, когда ты говоришь, а твой собеседник отвечает тебе жестами. Вот я и решил поговорить с Иваном на языке, который использует он сам. Когда я был маленький, у нас в деревне жил немой русский, и я с ним дружил. Прекрасный был человек, добрый и честный. Он научил меня азбуке глухонемых, и я хорошо ее знаю. А этот студент меня не понимает. Только пытается все время что-то написать. Зачем же писать, когда я отлично понимаю глухонемых?

Иван безнадежно махнул рукой. Я заметил, что он неловко ее держит. Похоже, на ладони была кровь.

— Что это? — заинтересовался я.

— И я о том же, — расхохотался Касым. — Что, спрашиваю у него, весь день по канату лазил, ладони ободрал? Или ночью тайный ход роешь?

Иван мрачнел все больше.

— Может, смогу помочь? Мне доводилось изучать медицину, — заявил я, ненастойчиво попытавшись взять руку студента в свою. Но тот вдруг круто повернулся и побежал.

— Странно, — заметил я. — Чего он стесняется? И ты хорош — зачем к нему пристал?

— Да так, я просто поговорить хотел. Протянул руку поздороваться, он назад отводит. Что, думаю, язычников здесь уже за собак держат? Или дело в том, что я кабардинец? Он понял, что я обиделся, показывает руку. И смутился сразу. Будто нехорошим чем занимался…

— Действительно, странно, — заметил я. — И морщился он, когда бочку со мной тащил. Или он бочкой ладони натер? Работа здесь у ребят, как я понял, не очень пыльная…

Касым облокотился об электростатическую машину и заметил, показывая свои руки, все в ссадинах:

— Не то что у нас. Сегодня учились паромет разбирать. Это еще хуже, чем пневматическое ружье. Потому что паромет большой, детали тяжелые. И каждую вручную подогнать надо. А с ружьем мы вчера тренировались. Деталей больше, но о них хоть руки не сбиваешь. Только у Ивана мозоли от копания, а не от чего другого. Уверен.

— Почему? — поинтересовался я.

— Черенком лопаты по неопытности можно так ладонь повредить, — объяснил Нахартек. — Если без привычки работаешь. Сначала мозоль натираешь, потом кожа срывается… Неприятно, я скажу… Сам в деревне жил, в поле много работал, знаю.

Сам я повреждений на руке Ивана не видел и был вынужден полагаться на выводы друга.

Однако же… мозоли, и предположительно — от копания… Не закапывал ли горемычный, скромный Иван свои жертвы? Да так поспешно, что сбил в кровь руки?

Если сначала в темных делах можно было поневоле заподозрить постоянно находившегося в лаборатории Константина, то теперь нельзя было равнодушно относиться к Ивану. Так называемому немому. Немому, который совсем не знал языка жестов.

Мы с Касымом присели за столик, свободный от оборудования. Прямо передо мной оказались личные шкафчики студентов, работавших в лаборатории. Медные таблички наличествовали только на семи шкафчиках из восьми. Слева направо стояли шкафы Терентия Дорошенко, Дмитрия Самоиленко, Семена Протасова, Константина Тоцкого, Олега Кучмасова, Ивана Иванова и Дмитрия Белова.

Из надписей на шкафчиках я узнал наконец фамилии Ивана и Константина. Если последний имел аристократическое, знаменитое еще в старой Руси родовое имя, то Ивановых всегда было предостаточно. И анонимки чаше всего подписывали этой фамилией. О Кучмасове и Белове я до сих пор не слышал. Кто такие? Где сейчас? Может быть, уже окончили университет, а таблички со шкафов не сняли?

В разгар нашей беседы к шкафчикам подошел Константин. Вчера, в то время, когда исчез Терентий, его в лаборатории не было. Да и сегодня утром тоже. Что, вообще говоря, довольно странно — обычно студент не отходил от приборов.

— Не присядете ли с нами, господин Тоцкий? — предложил я.

Константин испуганно вздрогнул, вгляделся в наши лица и опустился на лавку рядом со столом.

— Работаешь здесь? — поинтересовался Касым.

— Практикуюсь, — ответил Константин.

— А что же вчера тебя в лаборатории не было? — прямо спросил я. — Да и сегодня ты не спешил…

— Болел, — мрачно ответил Тоцкий.

— Теперь выздоровел?

— Выздоровел.

— Про Терентия слышал?

— Кто же не слышал? — глянув на меня исподлобья, ответил Константин.

— И как считаешь, кто виноват?

Студент задумался. В глазах его отразилась тоска.

— Если бы я не был ученым, ответил бы: дьявол, — решительно заявил он.

— А что мешает так заявить ученому-богослову? — спросил я.

— Я не богослов. Но ответ знаю. То, что дьявол не вмешивается напрямую в дела людей. Ему это запрещено. Только через своих слуг. Но и слуг у него достаточно.

— И какой же слуга в ответе за это? Зверь, человек? Неизвестный или свой?

Константин пристально посмотрел на меня:

— Я знаю, что нахожусь на подозрении. Но я не имею к этому никакого отношения. Если бы не работа, я бы с удовольствием отсиделся в камере. В Краснодарскую тюрьму никакая тварь и никакой враг не пролезет. И без меня все это продолжалось бы.

— Такой оборот событий может доказывать только то, что ты не один, — заявил я. — А невиновность твою не докажет.

— Разве кто-то может в таком ужасном деле полагаться на другого? — задал довольно странный вопрос Константин. — Ведь зло предает зло.

— Но я могу поверить, что это не ты, — заметил я. — Если ты позволишь погрузить тебя в состояние транса и задавать вопросы. При свидетелях. Тогда ты правдиво ответишь на любой вопрос, и подозрение с тебя будет снято.

Константин вскочил, словно я плюнул ему в лицо.

— Черное колдовство! — выпалил он. — Никогда не соглашусь!

Он сорвался с места и убежал в сад. Оставалось только гадать: действительно ли он пекся о своей нравственной и душевной чистоте, или боялся применения «правдосказа»?

— Ты-то зачем приходил? — спросил я Касыма. Тот смотрел на меня с легкой долей ужаса. Видно, и ему мое предложение не слишком понравилось.

— Просто проведать, — тусклым голосом ответил Нахартек. — Одну лекцию отменили. Сейчас обратно пойду.

— Садом не ходи, — посоветовал я ему.

— Да, конечно. А парень наверняка решил, что ты силой чар хочешь заставить его признаться в совершенных преступлениях. Даже если он их не совершал.

— Почему ты так считаешь? — спросил я.

— Да потому что я на его месте подумал бы точно так же. С тобой страшно иметь дело, Сергей.

— Вовсе нет, — усмехнулся я.

— Да, — убежденно заявил Касым. — Но я тебе верю. А почему тебе должен верить Константин?

— Пожалуй, ты прав, — согласился я. — Здесь меня считают чужаком — так же, как и в Бештауне.

Константину я почему-то верил. А вот Ивану Иванову — не очень. Что-то в его поведении сильно настораживало. Да и немота… После разговора с Касымом я очень сомневался, что он на самом деле немой. Тем более что слышащий немой — довольно редкое явление. А язык у Ивана, похоже, был на месте.

Никто не давал мне права вмешиваться в расследование. Среди пропавших не было моих друзей, никто не покушался лично на меня. Но и посторонних людей нужно защитить, особенно если их подстерегает неведомая и вряд ли хорошая участь. К тому же я буквально кожей ощущал, что меня это дело касается напрямую.

Пора было проявить решительность и начать действовать силовыми методами. Для начала я намеревался вывести на чистую воду Иванова. По счастью, Иван работал сейчас не на электростатической машине, а с микроскопами в отдельной лаборантской. Оптические приборы составляли один из предметов гордости университета и держались под замком за железной дверью.

Выбрав момент, когда Константин и остальные студенты отправились обедать, я вошел в комнату с микроскопами и захлопнул за собой дверь. Автоматический засов щелкнул, мы остались наедине с Иваном.

Молодой человек затравленно посмотрел на меня и испуганно замычал. Выражение моего лица явно не предвещало ничего хорошего.

А я вынул из ножен кинжал и направил его прямо в глаза Ивану. Естественно, резать его я не собирался — только испугать. Холодная сталь, направленная в глаза, — тяжелое зрелище даже для подготовленного человека.

Иванов отбежал в угол и замычал чуть громче. Одновременно он махал руками, причем каждый мог понять, что он спрашивает, даже кричит:

— Что вы хотите?!

— Потолковать, — ответил я. — Мне кое-что известно о тебе, Иван. Я уверен, что ты не немой. Чем быстрее ты в этом признаешься, тем легче тебе будет.

Студент продолжал испуганно махать руками.

— Я имею твердые доказательства, — заявил я. — Если ты не сознаешься, я убью тебя.

Иван заскулил и еще теснее вжался в угол.

— Говори! — приказал я, делая угрожающее движение кинжалом.

Иванов отрицательно покачал головой.

— Но я не убью тебя сразу. Сначала сообщу о том, что ты притворяешься, твоим наставникам и в службу безопасности. Именно служба безопасности займется твоей судьбой.

После этого моего заявления Иван словно бы преобразился. Я было полагал, что он обрел надежду и потребует вызвать своего наставника или ректора. Зачем ему бояться службы безопасности, если он не виновен? Тут-то и разразится скандал, и меня за самоуправство выгонят из университета. И попросят покинуть пределы Славного государства. Если вообще не посадят в тюрьму. Но Иванов, вопреки моим ожиданиям, вышел из своего угла и бросился на меня. Точнее, на обнаженный кинжал. Прямо грудью.

Имей я чуть более замедленную реакцию, не успел бы вовремя убрать кинжал и тот вонзился бы в сердце студента. Я же отстранился и дал ему пробежать мимо. После этого Иван попытался кинуться на меня и вцепиться мне в горло.

Утихомирить его было совсем несложно. Несмотря на внушительный рост и довольно крепкие мускулы, драться Иван не умел. Точнее, умел не очень хорошо.

— Значит, ты боишься ректора? — усмехнулся я, выкрутив студенту руку и держа его на безопасном расстоянии. — Боишься, что он узнает? А смерти не опасаешься… Довольно странно. Расскажи, почему ты притворился немым. И если это не связано с похищениями и убийствами, я ничего не скажу ректору. Обещаю тебе это. Мы решим вопрос между собой.

Иван захрипел и выдавил из себя, словно в глотке у него что-то застряло:

— Обещаешь?

— Обещаю, Я отпущу тебя, но не пытайся напасть на меня или покончить с собой. И не бойся меня — зла тебе я не хочу.

— Ты ведь язычник? — вдруг спросил меня Иван. Говорил он по-прежнему тяжело, заплетающимся языком.

— По рождению я христианин, но в церковь не хожу. Иван хрипло рассмеялся.

— Еретик, — констатировал он. Я пожал плечами:

— Тебе-то какая разница?

— Большая. Я — правословный.

— Православный? — переспросил я.

— Правословный. — Иван выделил «о» в последней части слова голосом, что далось ему с трудом — в горле хрипело и клокотало.

— Это еще что такое? — поинтересовался я.

— Молчальник. Молитвоборец. — Видя, что я его не понимаю, Иван спросил: — Неужели ничего о нас не слышал?

— Нет, — признался я. — Вы что, дали обет всегда молчать?

На этот раз усмехнулся Иван.

— Нет, конечно, — ответил он. — Мы дали обет молиться только так, как указано в Библии. А развращенные и разнузданные власти понуждают нас к обратному. Но мы твердо стоим на своем.

— Секта?

— Называют нас и так, — мрачно заметил Иван.

— Наверное, вы не признаете никаких молитв, кроме «Отче наш»? — предположил я, вспоминая Евангелие. — Поступаете, как заповедовано Христом, не сотворяя сложных молитв?

— Не сложных, а бесполезных. Ибо было сказано, как молиться, А словоблудие — одиннадцатый смертный грех.

— И вы считаете правильной только свою веру?

— Конечно, — убежденно ответил Иван. — За это нас преследуют и гонят.

— Прямо-таки гонят? — спросил я, вспоминая порядки Славного государства — как мне показалось, весьма демократичные.

— Не совсем и не везде гонят, — вздохнул Иван. — Не дают продвигаться по службе, не принимают в университеты, не берут в армию. Потому что мы не признаем власти митрополита.

— Это уже серьезно, — заметил я. — Однако справедливо. Если вы не признаете командира командиром, как можно назначать вас даже на малую должность? Если в ответственный момент вы поступите по своему разумению, а не выполните команду?

Студент-молитвоборец промолчал.

— Но почему ты не скрыл того, что ты молчальник, а прикинулся немым?

— Господом заповедано никогда не лгать, — ответил Иван. — Я и не лгу. Просто не говорю. И не молюсь так, как заставляют.

Глаза студента горели фанатичным блеском. Что ж, отношения местной, по-видимому, не так давно возникшей секты и древней официальной церкви — не мое дело. Так же, как и то, что кто-то скрыл свое вероисповедание. Человек, не желающий лгать, заслуживает большого уважения. Даже если он делает это довольно странным образом.

— Можешь быть уверен, я не выдам тебя ректору, — пообещал я Иванову. В том случае, если ты действительно непричастен к мрачным событиям последних недель. Чем ты можешь это доказать?

— А чем ты можешь доказать, что ты не всадник Апокалипсиса? — задал довольно странный вопрос Иван. В глазах его заиграл сумасшедший огонек.

Мне поневоле пришлось задуматься.

— Тем, что я не на коне, — ответил я через некоторое время.

— Может быть, конь спрятан за поворотом дороги? И ты спешился, чтобы погубить нас и не быть узнанным?

Похоже, молчальники правильно делали, что большую часть времени помалкивали. Меня словоблудие Ивана — одиннадцатый смертный грех — уже начало раздражать.

— Какое это имеет отношение к делу? Ты причастен к убийствам и похищениям?

— Конечно нет. Это дело высших сил. Посланника.

— Ангела? — уточнил я.

Иван словно бы подавился — то ли смехом, то ли ругательством:

— Ангелы сходят к праведным людям. Они вестники. Суд над неправедными творит один из помощников судьи, слуга Велиала, прокурора и наказателя. Меньший наказатель.

— Ты его видел? — спросил я.

— Кто может сказать, что видел наказателя? — спросил Иван. — Кто может быть уверен в том, что виденный им — наказатель? В одном могу тебя заверить — я не его подручный и не его помощник. Ибо грешен есть. Остается только надеяться, что наказатель пришел не по мою душу и не за мной. Или придет не так скоро.

— И все же, что это за тварь? Или наказатель — человек, которого ты не хочешь выдать?

— Наказатель, помощник судьи страшного суда — не человек, — выдал очередную сентенцию Иван. — Хотя он может принять любую форму, выглядеть человеком и не человеком. Отпусти меня, воин. Ибо наши пути слишком отличаются. Не думаю, что наказатель пришел по твою Душу — он расправляется с еретиками, а не с неверующими. Тех ждет огненное озеро, куда их ввергнут скопом, не уделяя каждому много внимания. А суд близится, и от него не скроется никто. Может быть, тебе еще не поздно покаяться.

Но лично я считаю, что тебя уже ничто не спасет. Извини, это горько слышать, но мы никогда не лжем…

— Я пока оставлю тебя в покое, — сообщил я Ивану. — Но не думай, что подозрение с тебя снято. И еще один вопрос. Если суд близок, если наказатель уже явился, почему ты не боялся умереть, но опасался гнева ректора?

— Что мне гнев ректора? — усмехнулся Иван. — Служба безопасности пошла бы по моему следу, заставила бы выдать нашу общину, подвергла преследованию как еретиков всех наших верных. Сказано: не введи нас во искушение. Вдруг кто-то не выдержит искушения и сдастся? Виной тому буду я. Поэтому прошу и заклинаю тебя — не проговорись. Ибо не только меня погубишь, но и многих из моего рода. И не используй то, что узнал от меня, во зло.

— Лишь бы ты не был привержен злу, как утверждаешь. Тогда тебе нечего опасаться. Кроме этого самого наказателя. Кстати, ты не сказал мне — где и что ты копал?

Иван подозрительно взглянул на меня, потом сообразил, что его подвело не мое всеведение, а выдали сорванные мозоли на руках.

— Убежище, — ответил он. — Сказано, что будет дождь огненный. И каждый должен укрыться, дабы его не смыло в озеро пылающее.

— Ты веришь, что огненный дождь пройдет на самом деле? — не поверил я своим ушам.

— Все мы верим. Но я далеко от убежища общины. Предчувствуя последние дни, начал готовить свое собственное.

— Покажешь, — приказал я.

— Тебе там не укрыться, — заявил Иван.

— Ты совсем сбрендил. Зачем мне отчего-то укрываться? Я не верю в беспричинные огненные дожди. Так же, как и в скорое наступление конца света. Многие ждали его, но, надеюсь, случится он очень нескоро. Да и тогда останутся миры, в которых цветет жизнь.

Иван поморщился от моего кажущегося богохульства, но спорить не стал.

— Если найдешь что сообщить мне — буди в любое время дня и ночи, — приказал я студенту. — Кстати, куда наказатель стаскивает свои жертвы? Уж не в твое ли убежище?

Мало ли какая мания у этого студента? Может быть, воображая, что помогает наказателю, он прячет трупы…

Назад: ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

На главную: Предисловие