Глава 19
Камера была маленькая, не более пяти квадратных метров. Бетонные стены и пол, высокий потолок, дверь с окошком, забранным решеткой, широченная скамья из толстых досок. Вот и вся обстановка. Эти помещения в подвале магистрата не предназначались для долгого содержания задержанных. Здесь помещали подсудимых в перерывах между заседаниями коллегии, отсюда их забирала стража, приезжающая из замка со спецмашиной. В случае оправдательного приговора людей попросту выпускали. Преодолев двадцать четыре ступеньки лестницы, они попадали на первый этаж западного крыла, а уже оттуда выходили на волю, зарекаясь никогда не повторять обратный путь.
Или не зарекаясь.
Лина сидела на скамье, прижавшись спиной к стене. Ноги она подтянула вверх, обняв их руками, подбородок уткнула меж колен. Не самая удобная поза на столь жесткой поверхности, но по-своему оптимальная. Девушку не раз наказывали подобным образом: первое воспоминание относилось к семилетнему возрасту, когда на Алтайской базе за неуспеваемость по математике ее посадили в кладовку — местный карцер. Она отчетливо запомнила, что в тот раз срок составил всего-навсего четыре часа, но как же медленно шло это время. Под конец Лина замерзла настолько, что у нее зазвенели зубы, ей с трудом удалось подняться на ноги, чтобы без посторонней помощи выбраться наружу. Да и никто бы не стал ей тогда помогать — правила просты и жестоки: дверь открывают на несколько секунд, если ты не успела выйти, то все, сиди еще один штрафной час.
Лина успела.
С той поры она поднакопила опыта и умела устраиваться в самых тяжелых ситуациях. Местный подвал тоже был не самым благодатным местом, но подобная поза снижала потери тепла до минимума. И, хотя в данный момент девушка не замечала ни холода, ни жары, тело решило по-своему, инстинктивно приняв оптимальное положение. Да и психологически пленнице было намного комфортнее в позе эмбриона, сейчас, как никогда ранее, хотелось вернуться в материнскую утробу и не терзать себя тягостными мыслями.
Или просто умереть.
Жизнь Лины была по-своему проста: она никогда не оставалась предоставленной самой себе — всегда находился кто-то, указывающий ей, что делать сейчас и к чему стремиться в дальнейшем. Она не выбирала свою судьбу — это сделали за нее. Сенс, входящий в группу отбора, посмотрел на хрипящий, дурно пахнущий сверток, в котором от дифтерии умирала грудная девочка, оставшаяся без родственников, брезгливо ткнул пальцем. Выбор был сделан. После этого ей оставалось только два выхода: вписаться в эту систему или быть ею отторгнутой, заняв место в самом низу.
Лина выбрала первое.
Изначально обладая повышенным интеллектом и ярко выраженной целеустремленностью, она намеревалась стать в этой системе если не первой, то хотя бы далеко не последней — она не собиралась плестись в хвосте. Как ни странно, несмотря на множество помех, на этом пути ей всегда сопутствовала удача. Еще маленьким ребенком она поставила себе цель — попасть в Монастырь и успешно ее добилась.
Если бы в тот момент Лина кому-нибудь заикнулась о своей мечте, ее бы подняли на смех. Она росла болезненной, робкой девочкой, игре со сверстниками предпочитающей книгу. Учитывая все это, да еще и в придачу с субтильным телосложением, ей была одна дорога — в гражданские службы Ордена. Будь все иначе, из нее бы вышла отличная секретарша для какого-нибудь из руководителей филиала. Телефонные отповеди, регистрация распоряжений и заявлений, кофе, секс на письменном столе с немолодым потеющим начальником.
Орден кичился демократическими традициями, но на самом деле безродной сироте со смазливой внешностью другого места в его основной структуре не предусматривалось. Да, на гражданской службе есть и более достойные посты, но не для нее. Всегда найдется чей-то сын или племянник с родословной, насчитывающей шесть поколений знаменитых предков, и ярко выраженными ментальными способностями. Учитывая, что в этом отношении девушка была полностью бездарной, ей светила убогая карьера с вершиной в лучшем случае где-то на уровне заместительницы начальника канцелярии захудалого филиала. Неприятнее всего было то, что от таких неудачниц, как Лина, в обязательном порядке требовалось выносить двух детей от разных отцов, выбираемых за сильные сенситивные способности. Таково требование евгенической программы Ордена.
Это был тупик.
Лина выбрала другой путь и, когда суровая женщина, обведя взглядом шеренгу взволнованных девочек, задала свой вопрос, шагнула вперед не задумываясь. Это был первый случай в ее жизни, когда одно мгновение решало столь много.
Но не последний.
Осмотрев ее с ног до головы, женщина отрицательно покачала головой:
— Не подходишь.
Упрямо вскинув подбородок, Лина непреклонным голосом произнесла:
— Подхожу. Я лучше знаю.
Женщина улыбнулась — нехорошо улыбнулась:
— Ладно, ты меня заинтриговала. Слышала про Телля, который стрелял из лука в яблоко на голове сына?
— Да.
— Вот и хорошо. Даю тебе ровно две минуты, после этого ты должна встать вон под тем забором с яблоком на голове. Я метну нож в яблоко. Если шелохнешься или моргнешь, останешься на Алтайской базе. В противном случае поедешь со мной. Поняла?
— Да.
— Действуй.
Лина успела, хотя ей нелегко было за это время добежать до кухни, украсть там яблоко и вернуться. Прислонившись спиной к забору, она старалась дышать как можно спокойнее, что после пробежки получалось плохо. Женщина, заняв позицию в пятнадцати шагах, неторопливо достала тяжелый нож из ножен на голени, подбросила его в руке, заставив дважды перевернуться в воздухе, ухватила за лезвие:
— Ну что, крошка, не передумала?
От страха Лина потеряла дар речи и смогла лишь еле заметно качнуть головой, опасаясь делать более широкие движения — яблоко могло упасть.
— Как хочешь, это твой выбор.
Женщина лениво, неспешно отвела руку и тут же, без предупреждения, махнула ею в сторону цели. Лина успела заметить солнечный отблеск на полированной стали, но сумела сдержаться, не моргнуть. При отборе в следующем году ее могут и не вызвать — далеко не всех двенадцатилетних вызывали, так что, возможно, это единственный шанс, упускать его нельзя.
На уши брызнули капли сока, нож с громким стуком вонзился в потемневшую доску. Лина стояла ни жива, ни мертва, тупо уставившись на приближающуюся женщину. Та протянула руку, вырвала засевшее оружие, неспешно вернула в ножны, выпрямилась, покачала головой:
— Откажись, ты не понимаешь, на что идешь.
— Вы обещали, — спокойно произнесла девочка.
— Да, я обещала. Я не думала, что ты выстоишь. Откажись, группа набрана, мне придется кого-нибудь оставить из более перспективных кандидаток.
— Вы обещали. — Лина была непреклонна.
— Ты не выдержишь, вылетишь со свистом через месяц или два. Такие, как ты, больше у нас не выдерживают, Монастырь не похож на курорт.
— Вы обещали, — в третий раз повторила девочка, другие слова ей попросту не шли в голову.
Женщина вздохнула, раздраженно пригрозила:
— Учти, я лично позабочусь о том, чтобы ты хлебнула повышенную порцию монастырского дерьма. Итак, ты действительно желаешь отправиться со мной?
— Да.
— Хорошо, это твой выбор. Я не стану отказываться от своего слова. С этой минуты ты забудешь слово «да», вместо него у нас положено говорить «так точно». Поняла?
Лина подняла руку, ухватила половинку яблока, оставшуюся на ее макушке, поднесла ко рту, откусила, медленно прожевала и, глядя в глаза закипающей инструкторше, невнятно произнесла:
— Так точно!
Женщина покачала головой, многообещающе ухмыльнулась:
— Неплохое начало, мне даже приятно будет тебя обломать. Кстати, ко мне положено обращаться по должности: старший инструктор рукопашного боя. Такие, как ты, между собой, за глаза, называют меня Садисткой. Все поняла?
Лина откусила от яблока второй кусок, еще более невнятно ответила:
— Так точно… Старший инструктор рукопашного боя.
Женщина покачала головой, развернулась, направилась в сторону остальных претенденток. Лина спокойным шагом направилась в сторону общежития и, лишь зайдя за ближайший угол, позволила себе расслабиться — согнулась в приступе нервной рвоты.
— Слуга, я чувствую, что нужный нам человек где-то рядом.
— Повелитель, приказывайте, куда нам ехать.
— Не знаю, здесь очень трудно брать след. Мы сделали немало кругов, и теперь я почти уверен в самом плохом предположении.
— Он в магистрате? — охнул Рог.
— Да, другого объяснения не найти. Излучение Колодца мешает выяснить его точное местонахождение, но сомнений нет, он там.
— Вы… вы хотите атаковать магистрат?!
— Мои желания ничто, главное — долг. Придется сражаться.
— Повелитель, вы погибнете, ведь там чудовищная охрана из монастырских шакалов и сук.
— Я выбрал свою дорогу, мы будем драться. Но не сейчас, для начала привезите меня в ближайшее место, где вы складируете свои мертвые тела для естественного разложения.
— Кладбище, что ли?
— Да. Надо выбрать такое, где можно найти много свежих тел.
— Так это придется к окраине переться, здесь, возле центра, ловить нечего. Кладбищ хватает, но все старые, сейчас на них хоронят редко.
— Сколько времени уйдет на дорогу?
— Не меньше получаса в самом лучшем случае.
— Хорошо, это меня устраивает. В путь.
Первая неделя монастырской жизни показалась Лине адом. Хотя это и представлялось невозможным, но вторая вышла еще хуже. Третья… Человек — странное создание, он может выжить в таких местах, откуда сбегает все живое, за исключением разве что крыс и тараканов. Пожалуй, это почти единственные создания, способные составить людям конкуренцию.
Лина приспособилась, смогла сосуществовать с этой дикой системой в каком-то хрупком, неестественном равновесии. Первые три года воспитания посвящались исключительно одному — отсеять как можно больше народа. Даже имена у девочек отнимали — произносить их вслух было строжайше запрещено. Младшие, просто младшие, они стали обезличенными созданиями, почти начисто лишенными всякой индивидуальности.
Запрещено было все: нельзя ни на минуту остаться в одиночестве, даже в туалет положено ходить только по трое; нельзя спать на левом боку или животе; нельзя стучать ложкой по стакану, размешивая сахар; нельзя ковыряться в носу; нельзя громко смеяться, хотя этот запрет наиболее гуманный — и без него веселиться не хотелось. Во время утомительных, многокилометровых марш-бросков, когда в голову лезла разная ерунда, позволяющая отвлечься от молчаливого крика истощенного тела, Лина часто пыталась составить список из писаных и неписаных запретов. Однажды ей удалось добраться до пункта номер тысяча пятьсот девятнадцать, запрещающего при разговоре со старшими поднимать глаза, причем даже этот огромный список был неполным. Но продолжать его дальше не получалось — невозможно удержать в голове одновременно столько информации, и девочка стала повторяться.
Лина попала в Монастырь с группой из тридцати девяти кандидаток, спустя месяц их осталось только четверо. Девочек выгнали с вещами из опустевшего погреба с сырыми стенами, где они ночевали на охапках жесткой соломы, перемешанной с битым кирпичом, поставили в одну шеренгу с другими выстоявшими кандидатками и торжественно посвятили в воспитанницы. Их разбили на отряды и поселили в настоящих казармах, позволили отдохнуть и сходить в баню. Ночью пришли старшие и устроили им свое посвящение. Лина выдержала весь жестокий и унизительный обряд, категорически отказавшись только от одного — поцеловать старшую в половые губы. Альтернативой этому было двенадцать ударов обрезком кабеля по пяткам. На следующий день ступни девочки не пролезли в ботинки. Впрочем, подобные проблемы были не у нее одной— за исключением трех новоиспеченных воспитанниц от позорного испытания отказались все.
Лина все еще пыталась бороться с обувью, когда в казарму вошла сотрудница канцелярии и увела с собой трех девочек с вещами. Их отчислили.
Садистка не забыла о своей угрозе. Старший инструктор не проводила занятия с младшими воспитанницами, но это не мешало ей создавать упрямой девочке массу дополнительных проблем. Надо сказать, что в первые месяцы жизнь Лины была на порядок сложнее, чем у остальных ровесниц.
Злопамятная женщина не марала свои руки о наглую выскочку — орудием своей мести она сделала старших. Не все ее ученицы подписывались издеваться над малорослой девочкой с внешностью гадкого утенка, но троица дылд-подружек занималась этим с превеликим удовольствием. Почти каждый день они ухитрялись выделить хотя бы пять или десять минут для того, что они называли «сеансом интенсивных тренировок». Забитые младшие и без того держались поодиночке, не обзаводясь дружескими связями, причем не только из-за запретов — коллектив умело разделяли, пользуясь соревновательными принципами, но от Лины все вообще предпочитали держаться подальше. Немудрено — ведь даже сочувственный взгляд или нечто на него похожее мог обернуться неприятностями, если его заметит кто-то из троицы мучительниц.
Те, все более наглея от беззащитности жертвы и поддержки старшего инструктора, придумывали новые и новые издевательства. Лина постепенно тупела, неуклонно превращаясь в забитое животное — она не видела выхода из этой кошмарной ситуации. Жаловаться нельзя — по негласным правилам ее станут презирать свои же, а покидать Монастырь она не желала. Девочка сделала свой выбор и теперь обязана пройти эту дорогу до конца. Иначе зачем было начинать? Но как можно терпеть ежедневные унижения и побои, да еще и на глазах у всех? Ждать, покуда приспешницы Садистки закончат воспитание? Это годы — выдержать подобный срок невозможно. Да и злопамятная женщина наверняка найдет им замену.
Инструкторша время от времени как бы невзначай пересекалась с Линой и, насмешливо посматривая на нее с высоты своего немалого роста, заводила один и тот же разговор:
— Ну что, инфузория, тебя еще не отчислили?
— Никак нет!
— Не переживай, этот день не за горами. И не стыдно тебе занимать место более достойной претендентки?
— Никак нет! — звенящим голосом отвечала Лина, стискивая зубы.
— Все такая же упрямая? — с насмешкой констатировала Садистка. — Смотри, упрямство ведь не всякому на пользу идет. Тебе оно явно вредит, с нашей последней встречи ты еще больше исхудала, да и лицо почернело. Тяжело приходится?
— Никак нет!
— Странно, всем тяжело, а тебе нет. Ладно, попробую это дело исправить, раз у тебя такие значительные физические резервы, то не помешает дополнительная нагрузка. Я обязательно ее организую в индивидуальном порядке.
Лина прекрасно понимала, что подобным поведением провоцирует женщину на новые подлости, но ничего не могла с собой поделать. Она чувствовала, что если даст слабину хоть в чем-то, то скатится с высокой скалы, на которую карабкается с помощью ногтей и зубов. Другой дороги нет — только вверх, иначе… иначе это будет уже не она, а другая, забитая, покорная девочка, которой в Монастыре не место. Алтайская база, обучение гражданской специальности, заштатный филиал, первый ребенок не позже двадцати двух лет от мужчины, подобранного врачами из евгенического центра, и вся жизнь по приказу, без возможности отказаться. Демократия в Ордене была пустым звуком — его двери открывались в одну сторону, однажды попав в эту структуру, будешь пребывать в ней до самой смерти, пусть даже у тебя практически отсутствуют сенситивные способности.
После очередного разговора с Садисткой Лина по ее глазам поняла, что своим упрямством разозлила женщину не на шутку. Нетрудно догадаться, что издевательства пойдут на новом, более высоком уровне, а это не радовало. Пребывая в полнейшей прострации, девочка, вопреки правилам, самостоятельно покинула столовую, бесцельно направившись в сторону плаца. Это был серьезный проступок, заслуживающий сурового наказания, собственно, на это она и рассчитывала.
Как назло, по пути ее никто не задержал, все будто ослепли, не обращая внимания на сбрендившую младшую, в гордом одиночестве прогулочным шагом фланирующую по территории, где даже старшие передвигались только бегом. Лину это несколько обескуражило и, решив, что терять ей в сущности уже нечего, она направилась в сторону административного здания.
Ей и в этом никто не стал мешать. Девочка без помех пересекла плац, поднялась на крыльцо, вошла в фойе. Здесь, в прохладном сумраке со стен смотрели сотни портретов и фотографий знаменитых выпускниц, почти все они окончили свои дни в бою, совершив немало подвигов. Здесь впервые Лина увидела табличку под пустой рамкой. Нет, она и до этого много слышала о Нельме, но понятия не имела про это место. Ошеломленно сосчитав награды этой легендарной выпускницы, Лина испытала одно из потрясений, отразившихся на всей последующей жизни.
Настоятельница поймала ее с поличным, в одиночестве, в запрещенном для младших месте, в то время, когда ее группа спешила на занятия. Преступление было немалым — Лина получила трое суток карцера. Это позволило ей отсрочить неизбежную встречу с дылдами Садистки, хотя избежать ее таким образом невозможно. Но сейчас девочка наоборот стремилась к ней всей душой. У нее теперь был ориентир — Нельма, она никогда бы не позволила себе покорно принимать унижения. И если в Монастыре есть хоть какая-то справедливость, никто не выгонит девочку за то, что она замыслила. А если выгонят… Значит справедливости нет никакой, и все зря… абсолютно все.
Отбиваясь от наглых крыс, запертых в бетонном стакане, Лина стоически выдержала весь срок, после чего самостоятельно поднялась по спущенной лестнице, что удавалось не всем узницам.
Вечером, пошатываясь от чудовищного недосыпания, Лина вышла из душа. В отличие от других младших, спешащих в свои казармы в неглиже, она надела выглаженную форму, застегнула все пуговицы. Она была готова.
Ее ждали.
Запевала троицы дылд при виде жертвы картинно развела руками:
— Ветерок ты наш бедненький! Намучалась? Как тебе крысы? Попочку не объели? Ну что встала, иди сюда, мы, твои лучшие подружки, приготовили для тебя питательный бульон.
Одна из мучительниц протянула стакан, до половины наполненный мутной жидкостью, ехидно ухмыляясь, произнесла:
— Вот тебе компенсация за все дни голода и жажды, волшебный эликсир. Ты уж извини, что эта моча немного протухла, сама понимаешь, три дня срок большой.
Дылды, привыкшие к покорности беззащитной жертвы, все еще не понимали, что в ней произошли некоторые перемены. Они не почувствовали подвоха даже после того, как она взяла предложенный стакан без малейшего колебания. Демонстративно понюхав мерзкую жидкость, Лина обвела взглядом обитательниц казармы, сверкающих из углов перепуганными глазами, и хладнокровно, чуть насмешливо произнесла:
— Мне кажется, что эта моча изначально была тухлая. Чего еще от вас можно ожидать?
Увидев, что глаза старшей дылды вспыхнули, наполняясь пониманием необычности ситуации, Лина выплеснула жидкость ей в лицо, одновременно другой рукой перехватила табурет, врезав по голове второй, рубанула стаканом по столу и, не обращая внимания на разрезаемые пальцы, вскрыла стеклянной короной щеку третьей противнице.
Больше она ничего не успела сделать — тренированные старшие превратили ее в отбивную.
Но, даже упав на пол, забиваемая ногами разъяренных дылд, она не сдавалась, сумела нашарить кусок стекла и попыталась перерезать чье-то ахиллесово сухожилие. Когда в казарму ворвались инструкторы, избиение продолжала только заводила тройки, да и то проделывала это с минимальной эффективностью — ее ослепила смесь мочи, уксуса и красного перца, намешанная в злополучном стакане. Вторая пыталась унять кровь, хлещущую из ран на лице и щиколотке, третья спокойно лежала с пробитой головой.
Лина провела в медицинском блоке почти три недели. Затем еще неделю в карцере после того, как отказалась рассказать о причинах драки. Утром восьмого дня Садистка проиграла спор на крупную сумму — девочка сумела выбраться из ямы самостоятельно.
Ее опять привели на ковер к настоятельнице, где, белея от ее криков и напрягая все силы, чтобы не обмочиться от нескончаемой череды ментальных ударов, Лина вновь отказалась давать объяснения. К этому времени дылды хором выработали свою версию происшествия, по которой взбесившаяся младшая напала на них безо всякой причины. Красноречивое молчание девочки подтверждало их версию.
Лину оставили в Монастыре, но жестоко наказали: в течение месяца она должна была спать на три часа меньше, подметая в это ночное время плац. Для избитой воспитанницы, истощенной лечением и карцером, это было почти невозможно — ей и так не хватало времени на сон. Кроме того, на этот же срок ее лишили десерта.
В первый же вечер, когда она направилась было отбывать наказание, путь преградили две девочки. Одна из них, Вика, непреклонно произнесла:
— Ты никуда не пойдешь. Сегодня я буду подметать вместо тебя.
— Нет, — возразила Лина, — из этого ничего не выйдет. Но… но все равно, спасибо.
— Не говори ерунды. Мы, младшие, на одно лицо, никто не поймет.
— Нет, я не хочу, чтобы из-за меня тебя наказали.
— Тебя отсюда никто не выпустит, — сказала Лена, вторая девочка.
Оглянувшись, Лина увидела, что ее обступают остальные обитательницы казармы. Многие явно опасались конфликтовать с опасной воспитанницей, но отступать не собирались. Глотая невольные слезы, девочка кивнула, подчиняясь воле коллектива.
За все тридцать ночей Лина ни разу не прикоснулась к метле — за нее по очереди работали остальные младшие. Охрана, некоторые инструкторы, привратник Матвей и даже настоятельница прекрасно понимали, что каждую ночь приходит другая девочка, но никаких последствий не было. Наказанную воспитанницу никто не выдал, кроме того, весь этот срок чуть ли не ежедневно ей тайком передавали разнообразные деликатесы кое-кто из сотрудниц и девочки, приезжающие с побывки от родных. Съесть все это в одиночку было невозможно, так что вся казарма Лины жила дарами благотворительниц.
Дылд исключили без права называться бывшими воспитанницами. Причины не назывались.
— Парень, отошел бы ты от меня, — буркнул Рог, отступив на пару шагов от неприятного соседа.
Труп кладбищенского сторожа никак не отреагировал на слова водителя — остался на месте. Чуть покачиваясь с носков на пятки, он тупо уставился куда-то вдаль мертвыми глазами, из уголка рта показалась струйка слюны.
— Расслабься! — Фауст хлопнул напарника по плечу. — Нормальный жмур, чистенький, свеженький, можно сказать, нулевой. Он ведь даже в земле не полежал. Да и внешне очень даже симпатичный.
— Ну так трахнись с ним, — угрюмо предложил Рог, — раз уж у вас такая взаимная симпатия.
— Увы, до взаимности далеко, — печально вздохнул Фауст. — Сам видишь, его тянет именно к тебе. Странно, что он нашел в такой волосатой обезьяне?
Обсуждение перспектив потенциальной некрофилии прервал треск электрических разрядов. Макушки прутьев оград и концы крестов засияли голубоватыми огоньками, на свежей могиле, окруженной тройкой рухимов, зашевелилась земля, вспучиваясь вытянутым пузырем. Осыпавшись, она обнажила гроб. Тринадцатый, подойдя к нему, разнес крышку в щепки парочкой ударов, осмотрел содержимое, глухо констатировал:
— Хорошее тело. Оно подходит для нашего замысла.
— Зашибись, я уж думал, что все кладбище придется перекапывать, — обрадовался Рог.
Действительно, до этого демон забраковал сразу двух покойников.
Рухимы перешли к следующей могиле, но Тринадцатый задержался. Достав из гнезда металлического пояса цилиндрик размером и толщиной с сосиску, нажатием когтя откинул в сторону колпачок. Из обнажившегося отверстия тотчас полезла тонкая зеленая нить, напоминавшая стебель вьющегося растения. Демон опустил руку, позволив ей скользнуть в темноту вскрытого гроба.
Напарники, затаив дыхание, наблюдали за священнодействием грозного повелителя. Охнув при виде хозяина гроба, показавшего свою голову, Рог покачал головой:
— Вот с этим пусть Ксас трахается. Мама моя, неужели ты и его назовешь красавчиком?
— Ты ко мне обратился или к маме? — уточнил Фауст.
— А что, ты видишь здесь мою маму?
— Ну если вопрос ко мне, то я обычно предпочитаю женщин. Мне трудно судить о мужской красоте, здесь тебе все карты в руки.
— Я тебя сейчас зарою! — пригрозил Рог. — Вон, и жил-площадь как раз освободилась.
Мертвец, подчиняясь мысленному приказу повелителя, подошел к сторожу, встал рядом с ним бок о бок, начиная формировать намечающуюся шеренгу. Вид у него, как сразу отметил Рог, был не слишком презентабельный. Хотя могила была свежей, но дело было в сентябре, погода пару дней стояла отличная, почва нагрелась. В общем, процесс разложения пошел — ночной воздух разбавил сладковатый, тошнотворный запашок.
— Тебе не кажется, что наш повелитель полный отморозок? — еле слышно спросил Рог.
— Что значит «не кажется»? — вскинулся Фауст. — Не просто кажется, я в этом полностью уверен. Он не просто отморозок, он мегаотморозок. Насколько я понял, намечается штурм магистрата.
— Догадливый, — ухмыльнулся Рог.
— Ну так, не чета тебе. Вот только до магистрата еще доехать надо, а наша машина будет внушать еще большие подозрения.
— Это почему еще? — насторожился напарник.
— А по кочану! Зная нашего повелителя, не сомневаюсь, что он хочет поднять не меньше полусотни жмуров. Ты понюхай, как пахнет один, и представь, что будет твориться, когда в кузове будет такая толпа. Навьи в таком количестве… Боюсь, духан от нас пойдет на полгорода.
— Хреново, — согласился Рог. — Я до этого как-то упустил из виду, что они так пахнут.
Тринадцатый выпускал очередную навью петлю, поднимая следующего покойника.
Первой, кто поздравила Лину с посвящением в старшие, была Садистка:
— Ну что, селедка сушеная, жива еще? Странно, вот уж не чаяла, что ты дотянешь до лычек старшей. Поздравляю! Да, и спешу обрадовать, ты будешь в моей группе. Сражаться без оружия не умеешь совершенно, так что я тобой буду заниматься по индивидуальной программе. Что смотришь исподлобья? Все, с сегодняшнего дня глаза при разговоре можно не опускать, ты же у нас старшая. Рада?
— Так точно! — четко ответила Лина.
— Ну радуйся, недолго тебе осталось.
Для девушки начался новый этап испытаний. Синяки и ссадины не проходили, время от времени ей приходилось посещать медблок с растяжениями и вывихами. Садистка не мудрствуя лукаво превратила ее в свою любимую боксерскую грушу. Все новые приемы она показывала именно на Лине, при этом не особенно с ней церемонясь.
Настырная воспитанница стоически выдерживала это перманентное избиение. Более того, спустя некоторое время она смогла к нему приспособиться: удар, прежде отправлявший ее к врачам, теперь оставлял ссадину или синяк, да и то в худшем случае. Человек странное создание — он может привыкнуть почти ко всему. Как бы Лину ни швыряли, она почти всегда ухитрялась упасть без последствий, ноги и руки инструкторши проносились мимо либо скользили вдоль тела, не нанося существенного урона. Садистка в совершенстве знала все уязвимые места человеческого тела и умела причинять боль. Но эта девушка своим презрительным упрямством раздражала ее все больше и больше. А, кроме того, со временем начала вызывать другие чувства.
Нет, не уважение — Садистка никого из воспитанниц не уважала, презирая всех почти одинаково. Руководство Монастыря ее стиль занятий устраивал — результаты были неплохие. А что до высокого процента травм… Тяжело в учении — легко в бою.
Лина при малейшей возможности старалась повысить свои боевые навыки. Это было ее единственным спасением от Садистки. Та ежедневно устраивала ей трехминутный показательный спарринг и только от прыти воспитанницы зависело, будет она ночевать в казарме или на больничной койке. В последнем случае ей грозило дополнительное наказание плюс ковер у настоятельницы — в Монастыре не приветствовались болячки и травмы, они считались примитивными способами отлынивания от занятий. Но даже такое упорство не могло вызвать уважение инструкторши. Правда, девушка считала иначе, заметив, что со временем прессинг слабеет. Ненавистная женщина не оставляла ее в покое, но прежней изощренности в ее издевательствах не было.
К семнадцати годам Лина расцвела, из нескладного подростка превратившись в красивую девушку. Великолепная, стройная фигура, правильные черты лица, завораживающий голос… Да, в Монастырь не допускались мужчины, если не считать Матвея, но все же здесь встречались те, кто мог по достоинству оценить произошедшие с воспитанницей перемены.
Это случилось вечером.
Отбой объявлялся в десять часов, старшим воспитанницам до него выделялся час свободного времени. Распоряжаться им можно было по своему усмотрению, но только не спать. Кто-то читал, играл с подругами в настольные игры, зубрил учебный материал… В тот вечер Лина, как обычно, в одиночестве отрабатывала приемы рукопашного боя.
Отметелив грушу и сотни раз повторив сложные связки, она смыла пот в душе при спортзале, прошла в раздевалку, принялась облачаться. Здесь ее и застала Садистка.
Почувствовав спиной чужой взгляд, Лина обернулась, увидела, что инструкторша стоит в дверях раздевалки и внимательно ее разглядывает каким-то странным взглядом. Девушке не хватало жизненного опыта, и она не поняла, что Садистка пьяна.
Зная, что малейший промах в отношениях с этой женщиной недопустим, воспитанница развернулась, выпрямилась по стойке «смирно». Чувствовала она себя не слишком комфортно — босая, почти голая, с поспешно скомканным лифчиком в руке. Лина с нетерпением ждала, когда инструкторша исчезнет. Она часто заглядывала в душевые и раздевалки, стараясь поймать девочек на мастурбации — это был серьезнейший проступок, так что любопытство Садистки ее не удивило. Однако та уходить не спешила, наоборот, направилась к Лине.
Девушка приуныла — общаться с этой мегерой у нее не было ни малейшего желания. Впрочем, ее мнение в подобных случаях никого не интересовало.
Встав в шаге от Лины, продолжавшей держаться по стойке «смирно», Садистка ухмыльнулась:
— Что, колючка, занимаешься сверх плана? Думаешь, это тебе поможет? Зря, это тебе точно не поможет. С твоим ослиным упрямством лет через пять ты имеешь шанс стать неплохим бойцом, но сейчас, сколько ни тряси сиськами вокруг груши, все равно будешь простым мясом. Понимаешь?
— Так точно!
— Да не ори ты, — скривилась женщина. — Мы тут одни, так что можно обойтись без уставных воплей. Что, обижаешься на меня?
— Никак нет!
Садистка усмехнулась:
— А знаешь, тебе идет такое ослиное упрямство. Но зря ты со мной на ножах, я ведь, в сущности, всегда шла тебе навстречу, но вот ты постоянно воротишь свой нос. Как-то у нас наперекосяк все пошло с первой секунды знакомства. А ведь ты меня сразу заинтриговала: в наше время такой твердый характер — огромная редкость. Жаль, что все так получилось, ведь мы с тобой могли стать хорошими подругами. Ты бы хотела со мной дружить?
— Так точно!
— Господи! Да прекрати же так орать! — раздраженно произнесла инструкторша и вкрадчиво добавила: — А подружиться нам несложно, для начала давай просто будем относиться друг к другу более ласково. Честно говоря, спарринги с тобой не доставляют ни малейшего удовольствия. Ты редкая красавица, любой синяк на такой мордашке кажется святотатством. Знаешь, один взгляд на твои губки сразу поднимает настроение, они просто чудо, и при этом никакой помады, не говоря уже о силиконе. Н-да, не место тебе здесь, не место. Разве сама не понимаешь? Вон, можешь взглянуть в зеркало: с твоей фигурки надо скульптуры ваять. А грудки-то какие: махонькие, но такие аккуратненькие, сосочки вздернуты, даже на вид упругие. Аппетитные вишенки, так и просят, чтобы их потрогали…
Лина окаменела, глядя сквозь женщину, она с трудом сдерживалась от брезгливой гримасы, в то время как холодные, какие-то липкие пальцы мяли сосок на правой груди. Живот непроизвольно сжался, реагируя на скользнувшую по нему чужую руку, грубая ладонь пробралась под резинку трусиков, взъерошила жесткую поросль на лобке. Садистка часто задышала и, потянувшись еще ниже, горячо зашептала:
— Алиночка, все будет просто замечательно, со мной ты не пропадешь… Мы с тобой…
Что она хотела сказать, Лина так никогда и не узнала, да и не хотела этого знать. Она снова стояла перед дылдами, протягивая руку к предложенному стакану с мерзким коктейлем. Опьяневшая от алкоголя и похоти инструкторша так и не поняла, что вместо смазливой воспитанницы ласкает смертельно опасную хищницу.
Лина взмахнула головой, впечатывая лоб Садистке в переносицу. От страшной нагрузки щелкнуло в затылке, шею обдало волной парализующей слабости, но девушка не обращала на это внимания. Спасти ее могла только скорость — опытная воительница в тесноте раздевалки за одну минуту превратит ее в отбивную, достаточно только дать ей возможность. Не стоит отвлекаться на анализ повреждений своего тела, иначе оно пострадает гораздо сильнее. Подпрыгнув, воспитанница выставила руки в стороны, ухватилась за верх шкафчиков, мощнейшим ударом ног отправила противницу на пол.
Садистка, ошеломленная жестоким и неожиданным нападением, проведенным в столь пикантный момент, впала в ступор. Давно ей не приходилось драться по-настоящему, да еще и после приличной порции джина, тайком привезенного по ее заказу одним из водителей. Теперь ей пришлось заплатить за потерю бдительности и нарушение правил внутреннего распорядка.
Лина легко перескочила через ряд шкафчиков, уперлась в него спиной и, отталкиваясь ногами, опрокинула его на инструкторшу. Впоследствии она сама не могла объяснить, откуда в ней взялось столько силы. Мало того, что весила эта металлическая сборка не меньше полутонны, так в придачу еще и болтами к полу была прикреплена.
Садистка как раз начала осознавать, что ее только что жестоко унизили — причем кто унизил? Эта сучка Ветрова, будто бы созданная природой для того, чтобы трепать нервы инструкторам своим ослиным поведением. Поднять руку на сотрудницу Монастыря! Это!.. Это просто немыслимо и заслуживает немедленного наказания! Женщина отжалась от пола, начала подниматься, медленно, с достоинством, будто далекий смертоносный ураган, безобидной тучкой объявившийся на горизонте.
В этот момент на нее рухнул ряд шкафчиков.
Другая бы умерла на месте, или, по крайней мере, потеряла сознание от многочисленных травм, но не Садистка. Ее носорожье телосложение сыграло свою роль — основной удар смягчил бандаж мощной мускулатуры. Но полностью защитить свою хозяйку он не смог — оглушенная, воющая от боли и ярости, она смогла выкарабкаться из-под завала только через минуту.
Лина встретила ее во всеоружии. Девушке нечего было терять, и церемониться с противницей она не собиралась. За это время воспитанница успела сбегать в зал, прихватив оттуда парочку бамбуковых гимнастических палок. Уже через несколько секунд Садистка сильно пожалела о том, что вообще решила вылезти наружу — пребывание под завалом вспоминалось с ностальгией. Впрочем, она и сейчас там обреталась, успев высвободить только голову и плечи.
Зря она это сделала.
Девушка хладнокровно, четко, будто на тренировке, отработала на доступных частях организма инструкторши несколько приемов по добиванию лежачего противника. После этого она принялась импровизировать, компенсируя отсутствие жестокой фантазии искренним энтузиазмом.
Неизвестно, чем бы все закончилось, если б на грохот и крики не подоспели сотрудницы из соседнего зала, где разыгрывался волейбольный матч между зенитчицами и работницами службы охраны.
Через час Лина, завернутая в чью-то куртку, сидела перед Буренкой — начальницей канцелярии, по совместительству занимающей должность монастырского психолога. Почти полчаса она тщетно пыталась выдавить из девушки хотя бы слово, позволившее объяснить произошедшее, но тщетно. Затем принесли одежду, собранную под перевернутыми шкафчиками, и через пять минут воспитанница стояла на ковре у настоятельницы. Когда через двадцать минут она вышла оттуда на своих ногах и сохранив штаны сухими, охранницы, подоспевшие по звонку, уважительно переглянулись.
Лина получила самый странный приговор — сидеть в карцере до той поры, пока Садистка не выйдет из медицинского блока. Зная подлый характер инструкторши, девушка не сомневалась, что по такому случаю она будет готова лежать на больничной койке до тех пор, покуда не дождется смерти строптивой воспитанницы.
На четвертую ночь, когда Лина привычно дремала, одним глазом посматривая на ноги, дабы не дать ни единого шанса своре голодных крыс разделяющих с ней жилплощадь, над головой послышались шаги. Решетка люка распахнулась, вниз спустилась лестница. Девушка сомневалась, что Садистка восстановила пошатнувшееся здоровье, но пренебрегать приглашением не стала.
Наверху ее встретила настоятельница. Цыкнув, она оборвала намечающееся приветствие перепуганной воспитанницы и угрожающе произнесла:
— Если хоть одно слово произнесешь громким голосом, я швырну тебя обратно головой вниз, и, если умудришься при этом выжить, подгоню пару машин, залью карцер двухметровым слоем дерьма и забуду о твоем существовании. Все поняла?
— Так точно, — шепнула Лина.
— Иди за мной, только ни звука.
Девушка послушно последовала за настоятельницей. Та обогнула казармы охраны, прошла вдоль окраины поселка, в котором проживали сотрудницы, подошла к неприметному угловому коттеджу, раскрыла дверь черного хода. Пропустив девушку вперед, завела ее на кухню, не включая свет, жестом приказала присесть на табурет.
Лина послушалась, хотя чувствовала себя неудобно, сидя перед стоящей грозной хозяйкой Монастыря. За время пребывания в карцере зрение девушки обострилось, в темноте она видела прекрасно, но сейчас боялась даже глаза поднимать.
Настоятельница несколько секунд помолчала, затем рутинно уточнила:
— Как я понимаю, рассказывать о том, что именно произошло в раздевалке, ты не собираешься?
Лина промолчала, что само по себе являлось красноречивым ответом.
— Понятно, — не удивилась женщина. — Старший инструктор рукопашного боя Садова уверяет, что, заглянув в раздевалку, застала тебя за запрещенным занятием. На ее замечание ты отреагировала своеобразно — нападением. Сотрудницы, ворвавшиеся на шум, подтверждают ее слова, они видели, что ты избивала ее палками. При разборе бардака, устроенного при драке, на полу обнаружили искусственный член кустарного производства. Все улики против тебя. Ты точно ничего не хочешь сказать?
Девушка никак не отреагировала на слова настоятельницы, продолжая тупо смотреть на свои ноги. Та после паузы продолжила:
— У тебя есть три выхода. Первый: добровольно уходишь из Монастыря. Второй: рассказываешь правду о том, что там было. Я прекрасно знаю, что Садистка к тебе была неравнодушна, на ее лесбийские замашки уже приходили сигналы. Твои показания в сочетании с фактом пьянства и профне-пригодности позволят дать ей пинка под зад, вышвырнув за ворота. Этот член явно принадлежал ей, я знаю тебя как облупленную и не сомневаюсь, что наш врач после беглого осмотра подтвердит, что ты никак не могла себя им удовлетворять. Я эту штуковину хорошо рассмотрела: под нее надо иметь щель не меньше, чем у коровы, а это как раз размер Садистки. Тебе с ней меряться бесполезно, так что эта «улика» не вызывает ничего, кроме смеха. Профнепригодность очевидна, раз она позволила отметелить себя воспитаннице, которая легче ее в два раза. Итак, какой выход выбираешь?
— Вы еще не назвали третий, — еле слышно произнесла Лина.
— Ветрова, ты проста как копеечная монета: другого я от тебя и не ожидала. Знаешь, иногда, сталкиваясь с очередным фактом твоего ослиного упрямства, я испытываю дикое желание сжать твою шею и давить до тех пор, покуда голова не отделится от тела. У тебя редкий дар раздражать людей, хотя, должна признать, достоинств тоже хватает. Будь ты попроще, цены бы не было, а так… Третий выход прост: как только Садистка выходит из медблока, я устрою ей экзамен для снятия обвинения в профнепригодности. В рамках этого ей придется провести с тобой жесткий спарринг до нокаута, ведь все началось именно с тебя. Итак?
— Я выбираю третий выход.
— Она тебя убьет, — констатировала настоятельница.
— Так точно, — тихо согласилась Лина.
— Знаешь, Ветрова, в такие моменты ты мне кажешься зомби. Знаешь, кто такие зомби?
— Так точно. В классификационных справочниках Ордена именуются навьи. Морфологически и генетически подразделяются на…
— Заткнись, здесь не экзамен. Ветрова, раз уж ты такая беспросветная дура, то лечить это поздно, разве что хирургическим путем. Завалить Садистку ты не сможешь, это — жизнь, а не сказка. Не знаю, как ты справилась с ней в тот раз, но сейчас она будет трезвая, злая и не в тесноте раздевалки, а на родной площадке, где порвать дюжину таких, как ты, для нее легче, чем высморкаться. Никакие фокусы там не пройдут. Все, ты почти покойница, мне даже разговаривать с тобой жутковато, трупные пятна начинают мерещиться. Прочувствовала? Все еще настаиваешь на своем?
— Так точно.
— Ишачка! В голову трахнутая ишачка! У тебя просто талант, такие, как ты, в утробе матери приключения находят! Собственно, с тобой так и получилось: вся твоя никчемная жизнь — сплошное недоразумение. Раз уж ты ею так не дорожишь, что ж, твое право. И знаешь, Ветрова, чем-то ты мне все-таки импонируешь. Вряд ли ты задержишься на этом свете, но уверена: тебя будут помнить многие. Пожалуй, сделаю я тебе королевский подарок, дам возможность трепать мне нервы и дальше. Ну как, хочешь пережить встречу с Садисткой?
— Так точно, — призналась воспитанница.
— Странная ты, Ветрова… Вроде и жить хочешь, только поступаешь вопреки своим желаниям. Впрочем, это не моя задача копаться в мозгах идиоток, подобных тебе, выискивая истоки их конченых мотиваций. Значит так: когда ты сойдешься в спарринге, то должна будешь продержаться против Садистки пять минут, причем ее надо будет довести до седьмого пота. Что вытаращилась? Я что-то неясное сказала? Пять минут, всего лишь пять минут, не позволяй ей замесить тебя в первые секунды, поняла?
— Так точно… то есть… никак нет.
— Глаза умные, а сама дура дурой! Ох, и постоишь ты у меня еще на ковре, если выживешь! Ладно, повторяю: ускользаешь, убегаешь, делаешь что угодно, но пять минут ты должна продержаться, и при этом Садистка обязана крутиться, как белка в колесе. После медблока она маленько растеряет форму, это твой шанс. И хватит удивленно моргать, тебе не надо будет ее валить, да и как ты ее свалишь? Будь уверена, через пять минут она сама упадет. Поняла?
— Никак нет.
— Ладно, попробуем с другой стороны. Ветрова, я приказываю тебе пять минут продержаться против Садистки. Приказ понятен?
— Так точно.
— Вот и хорошо. Учти, если ты его не выполнишь, но каким-то чудом Садистка тебя не убьет, то получишь под зад коленом и будешь лететь до самой Алтайской базы. Я лично попрошу, чтобы тебя там встретили не очень ласково. Причем это мягко сказано: я умею устраивать людям нехорошие сюрпризы. Все поняла?
— Так точно.
— Так, теперь практические вопросы. Садистка будет лежать еще не меньше недели, ей спешить резона нет. За это время, сидя в карцере, ты превратишься в дистрофичную истеричку, сбрендившую от недосыпания. Драться не сможешь, это факт. Так что все эти дни проведешь здесь. Дом пустой, его хозяйка сейчас в отпуске. Свет не включай, разве что в ванной и туалете, к телевизору не прикасайся. В общем, никто не должен догадаться о твоем существовании. Еда в холодильнике есть, завтра я принесу еще. Все поняла?
— Так точно.
— В ночь перед поединком я верну тебя в карцер, утром тебя оттуда выпустят на глазах свидетелей.
— Разрешите обратиться?
— Да.
— Ведь охрана неизбежно узнает, что меня там не было все эти дни.
— Ветрова, не забивай себе голову разной ерундой. Все, что от тебя требуется, продержаться пять минут. Остальное не твоя забота.
Пяти минут не потребовалось.
День поединка запомнился Лине фрагментарно: некоторые моменты намертво впечатались в память до мельчайших деталей, другие канули в небытие. Странно, но, сидя в подвале магистрата, девушка отчетливо сумела вспомнить даже то, что считала полностью позабытым. Для этого ей не пришлось напрягать память — все пришло само собой.
Местом поединка назначили плац — случай для Монастыря небывалый. В полном составе присутствовала учебная группа Лины — в качестве судей со стороны воспитанниц. Сотрудников собралось гораздо больше — помимо десятка свободных инструкторов сбежались техники, охранницы, повара и медики, обступив площадку со всех сторон. Чуть дальше проводили занятия несколько групп, но ни девочки, ни их инструкторы не слишком старались преуспеть в тренировках, выворачивая шеи, они смотрели в одну сторону. Несмотря на осеннюю прохладу, в административном корпусе раскрыли почти все окна: со столь удобной позиции наблюдать за схваткой можно было с большим комфортом.
Лину, сжимаемую с боков двумя охранницами, провели через толпу зрителей. Встав в своем углу, она посмотрела на другую сторону площадки, где почти одновременно с нею появилась Садистка, тут же опустила глаза, не желая встречаться взглядом с противницей. На середину вышла любимица настоятельницы — инструктор Кобра. Трижды хлопнув в ладоши, она уняла людской рокот и четко произнесла:
— Итак, не буду вдаваться в историю вопроса. Все просто: бой идет до полной безоговорочной победы нокаутом. Разрешено все, кроме ударов в глаза и укусов. Готовы?
Лина кивнула.
— Ну что же, начали. И постарайтесь не убить друг друга.
Шагнув вперед, Лина подумала, что последними словами Кобра немало ей польстила. Девушка понимала, что никто всерьез не верит в то, что она может убить свою противницу. А вот Садистке это проделать несложно — воспитанница не раз наблюдала, как та кулаком прошибает толстенные доски, а ребром ладони ломает стопку черепицы. Стоит принять на себя подобный удар и все — нокаут будет чистый. Чище некуда — уже завтра, после короткой церемонии, труп Лины сожгут в монастырском крематории.
Садистка не рассчитывала надолго растягивать поединок — быстро достигнув середины площадки, она в два шага разогналась, взмыла в воздух, обрушилась на неуверенно плетущуюся девушку, намереваясь подмять ее под себя без особых затей. А уж там, катаясь по асфальту в обнимку, можно без труда свернуть хрупкую шейку — проявлять гуманизм женщина не собиралась.
Но неуверенность Лины была кажущейся: взорвавшись каскадом молниеносных обманных движений, она ушла в сторону буквально из-под носа грозной противницы, пропустила ее мимо себя, грациозно развернулась, и, прижав кончики пальцев к их основаниям, вбила в правую почку инструкторши жестокий удар «тупым копьем». Ладони девушки не были изуродованы мозолями каратистов — фаланги пронзила дикая боль, она поняла, что этой рукой сможет бить не скоро.
Но Садистке пришлось гораздо хуже — не сдержавшись, она испустила короткий крик, полный ярости и боли, от шока едва не присела на колено, но сдержалась, молниеносно развернулась, вынудив Лину отскочить на пару шагов. Увы, девушка не смогла развить успех — противница оказалась еще опаснее, чем представлялось. Все эти дни девушка монотонно, раз за разом повторяла эту связку, специально разработанную для намечающегося поединка. Инструкторша не подкачала — атаковала так, как и предполагала воспитанница. Но вот то, что она сумеет вытерпеть адскую боль, предположить было невозможно. Все — это был главный козырь Лины, теперь придется туго.
Следующую атаку Садистка провела осторожно, технично, не надеясь на свою силу. У Лины было два преимущества — феноменальная реакция и малые габариты, позволявшие увернуться в ситуации, где это невозможно для более рослого противника. Однако огромный опыт и великолепная техника инструкторши сводили эти преимущества на нет. Лина металась белкой в колесе, пропуская мимо себя смертоубийственные удары, руки и ноги противницы рассекали воздух с ревом, а девушка даже не пыталась атаковать. Странно, но она почему-то верила настоятельнице и твердо решила продержаться пять минут. Оборона, надо просто обороняться, выигрывая время.
Не пропустив ни одного удара, она за минуту поединка заработала несколько ссадин и шишек от частого соприкосновения с асфальтом. Садистка плохо работала по низким целям, Лина прекрасно знала об этом ее недостатке и умело им пользовалась, при любой возможности ускользая к земле, кувыркаясь или просто наклоняясь при резких уходах. Девушка превратилась в движущийся компьютер, безошибочно рассчитывающий безопасные траектории движения, иной раз пропуская кулаки Садистки в считаных миллиметрах. Та ревела от бессильной ярости, но зацепить прыткую противницу не могла. Долго это не продолжится — рано или поздно Лину зацепят и тогда…
Кулак Садистки она поймала на исходе четвертой минуты.
Лина дешево купилась на элементарную хитрость — ложную подсечку. Она поспешно подпрыгнула, уводя тело в сторону, но Садистка, вместо того, чтобы закрутиться в холостом ударе, повела вынесенную ногу вперед, совершенно неожиданно выиграв несколько сантиметров дистанции. Этого ей вполне хватило. Лина вскрикнула, понимая, что на этот раз не уйти, успела вскинуть руку в блоке, но полностью отвести удар не смогла — кулак прошелся вскользь, разбив ей бровь.
Удар швырнул девушку на спину, хотя она и успела хлопнуть рукой за спину, но это смягчило падение лишь частично — затылок соприкоснулся с асфальтом. Лина, оглушенная дважды за одну секунду, «поплыла», покинув реальность на несколько мгновений. Когда начал возвращаться контроль над разумом и телом, она поняла, что сейчас умрет. Мозг пока плохо анализировал картинку, но девушка отчетливо представляла, как Садистка взмывает в воздух, намереваясь проломить ей грудную клетку завершающим ударом своих тяжелых ботинок.
Непонятно, откуда взялись силы, но Лина ухитрилась откатиться в сторону, выйдя на колено, тут же взмыла вверх, ушла на пару шагов, едва не влетев в толпу зрителей, и только сейчас смогла осмотреть «поле боя». Садистка лежала посреди площадки, ее застывшие глаза с обидой уставились куда-то вверх.
Впоследствии все, кто наблюдал за поединком, дружно доказывали Лине, что, уже падая, она сумела зацепить голову противницы хлестким, коротким ударом. Однако сама девушка знала наверняка, что за всю схватку сумела нанести один-единственный удар, в самом начале. Все, больше попыток атаки не было.
Вскрытие провели монастырские врачи. Вердикт был прост: инсульт — у Садистки лопнул один из множества сосудов головного мозга. Следов сильного удара, способного вызвать подобную травму, они не обнаружили, так что, по-видимому, инструкторша пострадала из-за болезненных изменений. Странно для такой цветущей, здоровой женщины, но ничего невероятного в этом не было.
Возможно, Лина и смогла бы поверить в официальную версию, несмотря на всю дикость ситуации, но этому помешало одно маленькое обстоятельство. Еще не осознав гибели противницы, девушка подняла голову, пытаясь рассмотреть, куда так пристально уставились мертвые глаза. Секундой позже — и ничего бы не заметила, да и тогда успела засечь только последнюю фазу закрывания окна и бледный овал лица настоятельницы, мелькнувший за стеклом кабинета. В отличие от остальных зрительниц, вытягивающихся над подоконниками в стремлении рассмотреть подробности, женщина явно знала, что больше ничего интересного не будет.
Перед Линой был простой выбор: считать себя убийцей или невольной соучастницей убийства. Нет, обвинять девушку никто не стал. Ее для профилактики озадачили месяцем хозработ и ограниченного пайка, но каждая из старших воспитанниц нашла возможность прилюдно пожать ей руку, поздравив с победой. Некоторые сотрудницы последовали их примеру: Садова не пользовалась особой популярностью. Покойницу запаяли в цинковый гроб и отправили в Мурманск, где проживала ее родня, на этом история закончилась.
Но Лина не желала признавать себя убийцей, пусть даже и нечаянной.
Постепенно, по крохам, фильтруя многочисленные слухи, она выяснила, что Садистка стояла настоятельнице поперек горла. Монастырь был слишком самостоятельной структурой, чтобы терпеть сотрудниц, навязанных извне, от них избавлялись под самыми разными предлогами. В свое время Садову взяли по настоятельной рекомендации Московского магистрата, выгнать ее без веских причин было не столь просто. Настоятельница не станет конфликтовать с руководством целого региона — это неразумно.
Лина долго не могла понять, как именно убили Садистку, помог в этом простой случай — невольно подслушанная беседа между сотрудницами. Из нее девушка узнала, что перед поединком инструкторша была принята в кабинете настоятельницы. Кобра, бывшая этому свидетельницей, уверяла, что они спокойно побеседовали за чашечкой кофе, якобы хозяйка Монастыря просила быть поаккуратнее и не сильно калечить дерзкую воспитанницу.
Справочник по токсикологии выдал ответ на четыреста шестьдесят девятой странице. Описанное вещество без вкуса и запаха легко растворялось в горячей воде, а в человеческом организме разлагалось за пять — шесть часов без всяких последствий. Но было одно «но»: если человек, выпивший раствор этого токсина, займется интенсивными физическими упражнениями, опасно увеличив свой пульс, то почти наверняка получит разрыв кровеносных сосудов — смерть от инсульта почти гарантирована. Если сразу не произвести вскрытие, то следы преступления не обнаружить — коварный яд разрушается даже в мертвом теле.
Лина прекрасно помнила слова настоятельницы про пять минут. Итак, она действительно соучастница убийства.
Как ни странно, но ни малейшего потрясения это открытие не вызвало. Девушка, разумеется, не стала делиться своим открытием с подругами. Она и без этого знала, что Монастырь не настолько идиллическое место, как кажется, — здешним интригам позавидует любой средневековый королевский двор. Некоторый осадок оставила мысль, что жизнь Садистки была в ее руках — Лина могла дать против нее показания, после чего женщину бы тихо, без скандала, выгнали. В подобной ситуации магистрату обижаться не на что. Но упрямая воспитанница не пожелала изменить своим диким принципам, и, сама о том не подозревая, подписала инструкторше суровый приговор. Теперь она понимала, почему схватку решили проводить на плацу — в первые годы после основания Монастыря там приводили в исполнение смертные приговоры. В те времена это случалось нередко.
Иезуитская казнь.
