Моя обожаемая новобрачная вытаращила глаза.

– Ты собираешься убить человека? За плохие манеры?

– А у тебя есть более веские основания? И хотелось бы, чтобы я игнорировал хамство?

– Нет, я могу понять, если человека осудят за убийство. И не против серьезного наказания. Но не дело ли это прокторов и Управления? Зачем присваивать функции карающего закона?

– Гвен, я неясно выразился. Моя цель – не наказание, а выпалывание сорняков плюс эстетическое удовольствие от того, что грубияна удалось проучить. У него могли быть очень веские основания для уничтожения Шульца… но проделывать это на глазах людей, предающихся трапезе, так же неприлично, как устраивать публично семейный скандал. И сей кретин осмелился на эту оскорбительную акцию в момент, когда жертва была моим гостем. Это обязывает вдвойне! – Переведя дух, я продолжил: – Наказание за предполагаемое убийство не является моей задачей. А что касается прокторов и Управления – не знаю, есть ли у них законы, запрещающие убийство?

– Да ты что, Ричард, конечно, они должны быть!

– Я никогда о таких не слышал. Полагаю, что для Менеджера убийство способ давления со стороны Голден Рула.

– Ну, я думаю, что ты не прав…

– Ты думаешь? Но я-то никогда не знаю, о чем думает сам Менеджер! И к тому же, Гвен, дорогая, уничтожение – не обязательно убийство! Фактически так оно и есть. Если Менеджеру попадется на глаза этот случай, он может решить, что это проявление чьей-то мании. Преступление против хороших манер, но не против нравственности! – Я повернулся к терминалу и продолжил: – Но Менеджер, возможно, уже знаком с этим делом, а посему давай поглядим, что пишет по поводу инцидента «Геральд»?

Я нажал клавишу «газеты», по каналу передавали новости. Я выбрал из них статистику происшествий и житейских событий. В этой рубрике первым номером шло сообщение: «Бракосочетание Эймс-Новак». Я остановил кадр, увеличил его и вывел на печать, затем оторвал полоску бумаги с текстом и вручил моей новобрачной.

– Пошли внукам в подтверждение того, что бабуля больше не грешит!

– Благодарю, милый. Ты очень любезен. Я приму к сведению это твое качество.

– Я ведь умею еще и стряпать!

Перейдя к извещениям о смертях, я рассчитывал подцепить что-либо интересное и важное.

Но этого про сегодняшний набор никак нельзя было сказать. Ни одного знакомого имени. И, главное, никаких Шульцев, никаких неопознанных чужаков, никаких смертей «в популярных ресторанах»! Всего лишь скорбные извещения о смерти нескольких иноземцев по естественным причинам и одно о гибели в результате несчастного случая.

Поэтому я переключил внимание на новости поселения Голден Рул. И здесь ничего стоящего. Бесконечное нудное пережевывание ежедневной текучки: сообщения о прибытии и отбытии кораблей (в качестве «значительной информации»), а также о том, что на оси Голден Рула заканчивается монтаж колец сто тридцать – сто сорок. Если все пойдет по графику, то они состыкуются с основным цилиндром в восемь ноль-ноль шестого числа.

Естественно – здесь не было и намека на Шульца, Толливера или Талиаферо, а тем более на неопознанный труп!

Я снова прошелся по заголовкам и переключился на мероприятия, запланированные на ближайшее воскресенье, но среди них самым стоящим оказался голографический телемост с участием Гааги, Токио, Луна-Сити, Элл-Четыре, Голден Рула, Тель-Авива и Агры. Тема дискуссии: «Кризис веры.

Современный мир на перепутье». Посредниками выступают президент «Гуманистического общества» и Далай-Лама. Я пожелал им удачи.

– Итак, мы имеем «свист, ноль, орешек, немчуру» – и ничего! Гвен, как по-твоему, можно заставить иноземца произнести свое имя?

– Дай-ка я попробую, милый! «Миз Толивух, это Глойа Мид Калхун из Саванны. Нет ли у вас кузины Стейси Мэй в гойоде Чайльстон?» Когда она поправит меня, сказав, как же произносится ее имя, я извинюсь и повешу трубку. Но если она (или он) примет мою «сокращенную» форму, но не признает кузины Стейси Мэй, я скажу: «Удивительно, она же назвала фамилию Талли-ах-фарох… но я так и знала, что это неправильно!» Ну, как ты находишь, Ричард? Это даст возможность назначить свидание или нет?

– Наверное, даст.

– Тебе или мне?

– Лучше тебе. Но я отправлюсь с тобой. Или ты пригласишь собеседника к себе. Но сперва мне следует купить шляпу.

– Шляпу?

– Тот нелепый коробок, который укрепляется на макушке тех, кто прибывает с Земли.

– Господи, да знаю я, что такое шляпа! Я ведь, как и ты, родилась там. Но очень сомневаюсь, чтобы кто-нибудь за пределами Земли носил шляпы!

Да и где ты собираешься сей предмет покупать?

– Не знаю, о лучшая из девушек, но могу сказать, почему мне он понадобился. Имея шляпу, я могу вежливо прикоснуться к ней и произнести:

«Сэр (или мэм), умоляю вас, откройте, зачем кому-то понадобилось видеть вас мертвым в полдень в воскресенье?» Кроме шуток, Гвен, меня заботит, как начать разговор. Ведь почти на все случаи предусмотрены правила вежливого обращения – от предложения адюльтера чьей-нибудь целомудренной супруге до дачи взятки. Но как приступить к интересующему меня сюжету?

– А ты не можешь сказать просто: «Эй, учтите, кому-то приспичило вас убить!»

– Да нет, не годится. В мою задачу не входит предупредить малого, что его собираются кокнуть. Мне всего лишь надо установить, почему это понадобилось. И не исключено, что, узнав, я смогу это от души одобрить как наблюдатель или даже так проникнусь целесообразностью задуманного, что сумею сам претворить в жизнь намерения покойного мистера Шульца, оказав тем самым услугу роду человеческому!.. Или, наоборот, не соглашусь с этим настолько рьяно, что посвящу все свои помыслы и остаток дней предотвращению оного преступления, если, конечно, намеченным объектом не окажется Рон Толливер! Впрочем, рано еще говорить о выборе позиции. Сперва я должен понять, что происходит. Гвен, любовь моя, в профессии ликвидатора никогда не бывает так: сперва убиваешь, потом задаешь вопросы. Это же может утомить публику! – Я вновь обратился к экрану терминала, не переключая ничего. – Гвен, прежде чем мы начнем обзванивать людей, мне надо вызвать каждого из друзей Уокера Эванса. Первая задача – выяснить, как Шульц узнал пароль. Его обязательно сообщил кто-то из шести, которому известно и то, почему Шульц вляпался в дерьмо.

– А что, они находятся за пределами Голден Рула?

– Не знаю точно, все ли. Один из них, возможно, на Марсе, двое – в Поясе астероидов. Один или двое могут жить на Земле под именами, которые мне известны. Гвен, та катастрофа, которая вынудила меня оставить веселую военную профессию, заставила обратиться в бегство шесть моих товарищей, ставших моими кровными братьями… Я понимаю, широкой публике это могло показаться отвратительным… Единственное, что я могу сказать, журналисты и комментаторы, не видевшие самого события, не могли и понять, почему оно произошло… Но уверяю тебя, в основе лежали веские причины, касавшиеся времени, места, обстоятельств. Я мог бы… Нет, неважно, милая.

Давай остановимся на том, что все мои друзья находятся в укрытиях, а значит, их поиск может оказаться делом весьма утомительным.

– Но ведь тебе нужен только один из них, не так ли? Только тот, кто общался с Шульцем.

– Да, но я же не знаю, кто это!

– Ричард, а может быть, легче и проще проследить за тем, что делал Шульц, и выйти на того единственного, чем разыскивать всех шестерых, да еще пребывающих под вымышленными именами, по всей Солнечной системе? А может, и за ее пределами?

Я задумался.

– Очень возможно. Но как же я смогу проследить действия Шульца? Тебя что-нибудь озарило, любовь моя?

– Ничего. Но я помню, что, когда я прибыла в Голден Рул, меня спрашивали в приемном центре не только о том, где я жила раньше (и проверяли паспорт), но также интересовались, откуда я прибыла и где еще побывала до этого. И тоже проверяли данные мной сведения. То есть не только то, что я прибыла с Луны: ведь почти каждый стартует оттуда, но и то, как я там оказалась. А тебя разве не спрашивали о том же?

– Нет. Дело в том, что я предъявил им лунный паспорт, где указано, что я уроженец Луны и гражданин Свободного Штата Луна.

– А я-то думала, что ты родился на Земле!

– Гвен, Колин Кэмпбелл родился на Земле, но Ричард Эймс появился на свет в Гонконге Лунном, и все тут!

– Ох!

– И все же нужно попытаться проследить за Шульцем раньше, чем начинать поиск шестерки. Если бы я узнал, что Шульц не отлучался слишком далеко от Земли или Луны, то, стало быть, его связи туда и поведут, а вовсе не на Марс или Пояс астероидов. – А что если… предположить, что целью его было… нет, это глупость!

– Что именно «глупость»? Посвяти меня, родная.

– О, я подумала, а что если Рон Толливер – всего лишь прикрытие, а истинная цель – ты сам или твои шесть друзей, связанные с Уокером Эвансом?

Может, они хотят спровоцировать тебя на контакты с ними? Чтобы заграбастать всех семерых? Не является ли это попыткой вендетты? И было ли что-нибудь, побуждающее кого-то к мести всем вам одновременно?

У меня в желудке слегка похолодело от ее слов. – Пожалуй, это вполне вероятно. А впрочем, остается неясным, зачем же понадобилось укокошить Шульца.

– Но я же сказала, что мое предположение – глупость!

– Погоди, погоди-ка! А был ли в самом деле убит этот Шульц?

– Ну как же, ведь мы оба видели, Ричард!

– А мы видели? Я думаю, что видел, но ведь это вполне могло быть подделкой. То, что я видел, было похоже на смерть от разрыва жала. Но сделаем два простых предположения, Гвен. Первое – для создания такого впечатления достаточно лишь маленького темного пятнышка на рубашку. Второе – за щекой спрятана небольшая капсула с красной жидкостью. В нужный момент он на нее надавит и «кровь» хлынет изо рта Остальное – дело техники, включая странное поведение Морриса и прочего персонала. «Мертвое тело» быстренько выносится через служебное помещение, где «Шульца» переодевают и выпускают наружу из задней двери.

– Ты полагаешь, что так и было?

– Фу… да нет же, черт бы все это побрал! Я ведь видел массу смертей, а эта произошла так же близко от меня, как сейчас сидишь ты…

Все же мне кажется, он и правда умер.

Я слегка похвалил самого себя. Неужели я мог ошибиться в таком «ключевом» вопросе?.. Господи, да конечно же, мог! Я ведь не супергений, наделенный психологической энергией. И я могу ошибиться в том, что видел собственными глазами, точно так же, как ошиблась Гвен.

Я вздохнул.

– Гвен, честно говоря, я не знаю! На моих глазах Шульц умер в точности, как умирают от разрывного жала, но… если тщательно подготовить такую сцену, то правдоподобие может быть полным, но такая фальшивка требует очень быстрого прикрытия. Иначе поведение персонала «Рейнбоус Энд» выглядит просто невероятным… О лучшая из девиц! – сказал я уныло. – Я ни в чем не уверен. А может, кому-то понадобилось, чтобы у меня поехала крыша?

Она отнеслась к последнему вопросу как к чисто риторическому, каковым он и являлся. (Надеюсь.) – Так что же мы предпримем? – спросила Гвен.

– Да… попробуем все же «проконтролировать» Шульца. И не будем забивать себе голову другими шагами, не сделав этого.

– А как?

– Дадим взятки, любовь моя. Ложь и деньги. Щедрая ложь и скупые денежные вложения. Если только ты не достаточно богата, чтобы раскошелиться. Я ведь не спрашивал тебя об этом до женитьбы, правда?

– Богата? Я? – расширила свои очи Гвен. – Но, Ричард, я же сама вышла за тебя из корысти!

– Ах, ты поэтому так поступила? Леди, тебя жестоко надули. Не хочешь ли вызвать адвоката?

– Да-а, подумаю об этом. Скажи, а нельзя ли моему случаю придать статус «изнасилования»?

– Нет, словосочетание «статус изнасилования» напоминает что-то вроде плотского постижения статуи. А как на это кто-нибудь решился бы, я не представляю. Я вообще не вижу здесь правовых оснований! – Я вновь повернулся к терминалу. – Так что же, вызываем адвоката или начнем заниматься Шульцем?

– Ричард, у нас получается странноватый медовый месяц. Иди-ка сюда, в постельку!

– Подождет постелька. А ты, пока я занимаюсь Шульцем, съешь еще одну вафельку.

Я нажал клавишу справочной и запросил информацию «о Шульцах». Их оказалось девятнадцать, но среди них ни одного Энрико. Не могу сказать, что это сильно меня удивило. Там, правда, был некто «Хендрик Шульц», и я запросил его данные. Вот они:

«Преподобный доктор Хендрик Шульц (дальше шли ученые степени), в прошлом Великий Магистр Королевского астрологического общества. Научно обоснованные гороскопы за умеренную цену. Торжественные речи на свадьбах.

Семейные советы. Эклектическая и холистическая терапия. Советы по успешным вложениям и выигрышным пари. Петтикот-Лейн, на кольце девяносто пять, вблизи мадам Помпадур».

Текст сопровождался голограммой его улыбающейся физиономии и подписью под ней:

«Я – папа Шульц, ваш добрый друг. Никакая ваша проблема не покажется мне ни слишком малой, ни слишком сложной. Гарантирую любые работы!»

Гарантирует от чего? Хендрик Шульц выглядел в точности как Санта Клаус минус борода, но отнюдь не как мой любезный Энрико! Поэтому я изгнал его с экрана, правда, не вполне охотно, ибо проникся симпатией к сему преподобному доктору.

– Гвен, в справочнике такого нет. Под именем, обозначенным в удостоверении, выданном Голден Рулом. А не означает ли сие, что такой Шульц и не появлялся в поселении? Или что его имя было убрано из файлов прежде, чем его тело начало остывать?

– Ты ждешь от меня ответа или размышлений вслух?

– Ни то ни другое. Наш следующий шаг – запросить Приемный центр.

Я вызвал справочную и запросил иммиграционную службу Приемного центра.

– Говорит доктор Ричард Эймс. Мне нужно найти человека по имени Энрико Шульц. Не могли бы вы дать его адрес?

– А почему бы вам не справиться в адресной службе?

Вопрос звучал так, словно его задала моя школьная учительница, а не вежливая служащая офиса.

– Его там нет. Он турист, а не постоянный житель. Мне всего лишь надо знать, где его найти в Голден Руле. Адрес отеля, пансиона или чего-нибудь в том же духе…

– Еще чего захотели! Вы прекрасно знаете, что мы не выдаем такой персональной информации, да еще зафиксированной! Если этого нет в справочнике, значит, он хорошо заплатил. Обратитесь к кому-нибудь другому, доктор, если таких найдете.

Она дала отбой.

– Кого мы теперь начнем пытать? – спросила Гвен.

– Те же адресаты, те же задницы, но теперь уже за деньги и лично.

Терминалы – устройства удобные, Гвен, но по ним не дашь взятку меньше ста тысяч. Для объятий послабее личные контакты выгоднее… Пойдешь со мной?

– И ты допускаешь, что я позволю тебе улизнуть одному? Да еще в день нашей свадьбы? Только попробуй, гуляка!

– Но, может быть, тогда что-нибудь на себя накинешь?

– А тебе неприятно на меня смотреть?

– Не то чтобы очень. И все же давай собирайся.

– Я скоро. Полсекунды, Ричард, пока я найду свои тапочки… Ричард, а мы сможем по пути заглянуть ко мне? В этом платье в театре чувствуешь себя шикарно одетой, но для дневного делового визита оно вряд ли подойдет. Надо переодеться.

– Ваше малейшее желание, мэм!.. Но возникает еще один вопрос. Ты собираешься переселяться ко мне?

– А ты этого хочешь?

– Гвен, я по собственному опыту знаю, что брак иногда восстает против раздельного ложа, но никогда не возражает против двух адресов!

– Но ты не ответил прямо.

– Тогда слушай. У меня, Гвен, есть одна мерзкая привычка, из-за которой здесь будет не очень удобно жить вдвоем. Дело в том, что я пишу.

Моя дорогая девушка изумилась.

– Считай, что ты ответил. Но почему назвал эту привычку мерзкой?

– Гвен, любовь моя, я не собираюсь извиняться за свое писательство.

Во всяком случае, не более чем за мою отсутствующую ногу… Но, по правде, одно породило другое. Когда я не смог служить в армии, мне понадобилось чем-то зарабатывать на жизнь. И я не нашел ничего более подходящего для себя, к тому же подвернулся парень, который дал моей писанине дорогу.

Кроме того, писательство – вполне законный способ отлынивания от работы, не требующий ни особой сноровки, ни таланта, ни воровства… А по сути ведь это занятие антиобщественно. Оно предполагает такое же уединение, как мастурбация. Потревожь писателя в момент вдохновения, и он способен ударить, даже не сознавая, что делает! Это приводит в ужас жен писателей и мужей писательниц. И еще одно, Гвен (слушай внимательно!): писателя нельзя ни смирить, ни вознаградить цивилизованным образом. Или даже вылечить от устоявшихся привычек. В семье, где есть хотя бы один писатель, единственный известный науке способ совладать с ним – это предоставить изолированный кабинет, где он мог бы в уединении претерпевать свои острые творческие муки. Еду следует подавать на кончике длинной палки, поскольку, если потревожить несчастного в такие моменты, он может либо разразиться слезами, либо совершить насилие. Он может не услышать ни слова, а если его потрясти, чего доброго, еще и укусит! – Я улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок. – Не огорчайся, милая! Я сейчас ничего не пишу и не приступлю, пока мы не сумеем изолировать комнату для моей работы. И вот что я тебе скажу: прежде чем отправиться в Приемный центр, я, пожалуй, позвоню в офис Менеджера и попрошу предоставить мне более просторную квартиру. К тому же нам понадобятся два отдельных терминала.

– А зачем два, милый? Я ведь не часто пользуюсь терминалом.

– Зато, когда пользуешься, то надолго или нет, но занимаешь его. А если я сам работаю над литературным текстом, то уже ни для чего другого его не освобожу. Ни для чтения газет, ни для отправления письма, ни для хозяйственных заказов, ни для просмотра телепрограмм, ни для звонков кому-либо! Ни для чего! Поверь мне, дорогая, у меня эта болезнь уже долгие годы и я знаю, каково с ней жить. Поэтому позволь мне иметь небольшую отдельную комнату с терминалом, разреши время от времени наглухо в ней запираться, и ты получишь нормальный брак с мужем, который как бы ежедневно уходит в офис и делает там что-то. Правда, я никогда не интересовался тем, что делают люди в своих офисах!

– Ну и ладно, родной! Ричард, а ты получаешь удовольствие от писания?

– Никто не может получать от этого удовольствия.

– Удивляюсь. Но должна сообщить тебе, что покривила душой, говоря, что вышла за тебя из корысти.

– А я тебе и не поверил. Мы квиты.

– О да, милый! А вот я могу позволить себе в какой-то мере баловать тебя… Да нет, яхту я тебе не куплю. Но мы сможем жить с полным комфортом здесь, в Голден Руле, не самом дешевом местечке в Солнечной системе. И тебе можно будет не писать.

Я нежно поцеловал ее и сказал:

– Как славно, что я женился на тебе. Но учти: писать я не брошу!

– Но если это не доставляет удовольствия! У нас же не будет нужды в деньгах. Мы правда не будем нуждаться!

– Благодарю, любовь моя! Но я не объяснил тебе всех коварных особенностей писательства. Покончить с этим нельзя. Человек продолжает писать и тогда, когда отпадают соображения финансового порядка… ибо не писать становится для него еще невыносимей.

– Не понимаю.

– Я и сам не понимал, вступая на эту роковую стезю и полагая, что смогу остановиться, когда захочу! Ничего подобного, милая! В ближайшие десять лет поймешь. Но ты просто не обращай внимания, если я начну канючить. Считай это блажью и только!

– Послушай, Ричард! А не обратиться ли тебе к психиатру?

– Не хочу рисковать. Я знавал писаку, который пошел этим путем. Его напрочь вылечили от писательства. В последний раз, когда его увидел, он забился в угол и дрожал, как осиновый лист. И это была еще благоприятная фаза. Но один лишь вид компьютера-процессора вызывал у него припадки отчаяния.

– Ну да, ну да… Ты же всегда слегка преувеличиваешь.

– Да нет же, Гвен! Я могу сводить тебя к нему… Вернее, показать его надгробие. Ладно, не бери в голову, родная… Я пошел звонить Менеджеру, ведающему жильем.

Я повернулся к терминалу и…

…и эта проклятая штука замигала, как рождественская елка, зазвучал пронзительный сигнал вызова. Я включил ответное устройство.

– Эймс слушает. У нас что-нибудь неисправно?

Я еще не кончил говорить, как по экрану поползли буквы, и принтер начал печатать без моей команды (ненавижу, когда он так поступает!):

«Официальное извещение доктору Ричарду Эймсу. По решению Управления занимаемая Вами квартира должна быть срочно освобождена. Остаток внесенной Вами квартплаты будет переведен на Ваш текущий счет с добавлением неустойки в пятьдесят крон за причиненные Вам неудобства. Ордер подписан Артуром Миддлгаффом, полномочным Менеджером по квартирным вопросам. Желаем приятного дня!»