Глава 64
КОНТАКТ С ВЕЛИКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИЕЙ

Юсы всегда прилетают неожиданно. Как ветер стихнет, так и жди их. У них это патрулем зовется. Летают низко над землей на своих свистящих штуках. От деревни к деревне. За порядком следят. Если сержант ими командует — это плохо. Тогда солдаты делают вид, что обыски проводят. Ищут запрещенные вещи или дезертиров. А на самом деле, тащат все ценное, что под руку попадется. С женщинами безобразничают. Потому как больше на бандитов похожи, а не на солдат. Если командует офицер, тогда еще хуже. Тогда делают «призыв». Ловят молодых мужчин и увозят. Каждый раз офицеры говорят про какой-то там «план», который деревня должна выполнять. Что война идет нешуточная и для защиты Земли от коварного агрессора нужны «добровольцы». За некоторых добровольцев юсы платят. Список товара дают на выбор. А потом выдают расписку, по которой можно в комендатуре Бора товар этот забрать. А по большей части — стараются за просто так мужчин похватать. Идти к ним добровольно никто не хочет. Это ведь все равно что умереть. Парни, которых юсы забирают, потом становятся пустоглазыми и тупыми. Как куклы на веревочках дергаются. Родителей своих не узнают. Что юсы велят им— то и делают. Как собаки дрессированные. А если юсов побить — беда будет. В Белянице есть две женщины. Они только одни и остались от деревни Краевой. В той деревне тоже «призыв» делали. И много мужчин юсы похватали и фокусами своими заморозили. Как крокодильи туши в машину их грузили. И тогда народ «освободителей» своих пострелял. Весь патруль под землей полег. А наутро появилась летающая машина и от деревни осталась только большая дымящаяся яма. Всего несколько человек выжили. Почти голые разбрелись кто куда. Этим вот женщинам повезло. Дойти до нас смогли. Прямо через болота. Приняла их Беляница. Не дала пропасть. Так что народ зубами скрипит, а терпит. Все это мне Бранка тихонько рассказала, пока мы с ней и еще с парой парней молодых в подвале для грибов прятались. А юсы в деревне хозяйничали. Ходили повсюду. Чего-то роняли в теплице над нами. Бранка сидела на корточках и дрожала. Иногда беззвучно молилась. Делала какие-то движения пальцами. Женщины здесь очень набожны. Живя в таком мире, поневоле поверишь в Него. Его правота и присутствие лезут из всех щелей. Еще бы: Он ведь создал на месте Земли настоящий библейский ад. В наказание за грехи человечества. А парни, что с нами были, друг на друга поглядывали и хорохорились. Договаривались, как на солдат бросятся, если те их найдут. Страх в себе давили. Тут мужчинам страх не к лицу показывать. Хотя внутри их и перекручивало.

Я внимательно слушал, что наверху творилось. Триста двадцатый меня в дикого зверька превратил. Кажется, я даже стук сердец у солдат над нами разобрать могу. Позвякивание амуниции. Слова. Смех. Команды, что через их переговорники доносятся. Чавканье, когда они помидоры с грядок жрут. Определяю, сколько людей и какова их цель. Где находятся. Чем вооружены. По всему выходило, этот патруль за призывом явился. Шестеро по деревне шастали. Трое вместе с офицером на площади собрались. Еще я понял, что солдаты тут разные. Те, что с офицером, — неправильные какие-то. Пустые. Молчаливые. Наверное, это кто-то из тех, кого раньше «мобилизовали». А те, что обыск делали, те, наоборот, — шумные и болтливые. Видимо, это они и были — чистокровные юсы.

Еще я думал раньше, что жители деревни, что английский знают, просто неправильно на нем говорят. Оказалось, солдаты говорят ненамного лучше. Видно, язык этот и вправду сильно изменился. «Пнуть здесь». «Красивый баба». «Брать рыба». «Мой лево, твой право, пойти». Так они меж собой говорили.

Вот где-то на западной окраине шум раздался. Возбужденные голоса. Женский плач. Кого-то нашли, кто им подходит. Короткий щелчок, потом писк тоненький. И звук упавшего на землю тела.

«Предположительно противник применяет парализующее оружие. Более точный анализ имеющимися средствами произвести не могу», — докладывает Триста двадцатый. Он собран и готов к бою. Мне много сил стоило упросить его не кидаться в драку без моего разрешения. Очень я боюсь деревню подвести.

«Принял», — так же по-военному отвечаю.

А потом один из солдат спускается в наш подвал. Светит слабым фонарем по стенам. Белые лучики врываются в наше убежище через щели в кладке. Мы прячемся среди каменных форм, наполненных землей. Острый грибной дух, смешанный с амбре от «перегноя», кружит голову. Солдат ходит меж каменных простенков. Что-то пинает. С глухим стуком падает одна из «грядок».

«Обнаружено сканирующее излучение. Вероятность обнаружения — 90 процентов».

«Принял. Ждать», — отвечаю я.

Холодок поселяется в груди. Я чувствую равнодушие солдата. Он проводит обыск формально. Ему хочется скорее выйти наружу из этой вонючей крысиной норы. Он останавливается и крутит головой в очках и полузакрытом шлеме. Я вижу его сгорбленный силуэт. Короткий приклад, торчащий из-под мышки. Слышу сопение под душным респиратором. Он поворачивается, чтобы уйти. Мы сидим, задержав дыхание.

— Эй, Пан, докладывать! — слышится сверху голос напарника.

— Чисто есть. Выходить, — глухо отзывается солдат, пробираясь к каменной лестнице.

И тут один из парней чихает. Солдат замирает. Поворачивается в нашу сторону.

«Сканирующее…» — начинает Триста двадцатый.

«Заткнись!»

Осторожные шаги. Юс протискивается к нам, выставив перед собой ствол с фонарем под ним. Луч упирается в закрывшую в страхе глаза Бранку. Она чувствует свет. Заслоняет лицо ладонью.

— Тром, здесь есть хитрый мышь! — бубнит солдат под своей маской, разглядывая перепуганную женщину.

Топот тяжелых ботинок. Второй солдат спускается вниз.

— Ты почему прятаться? — строго спрашивает солдат.

Бранка отворачивается от света. Всхлипывает. Солдат плотоядно ощупывает ее взглядом.

— Тром, давать передышка. Вот красивый мышь, давать быстро делать, — говорит он напарнику.

— Пан, совсем глупость. Лейтенант наказать. И вонять тут. Фу.

— Мой быстро. Вкусный мышь, — похотливо бормочет первый.

— Проверить дальше. Эти скот тут прятаться. Неожиданность, — настороженно отзывается второй патрульный.

— Ладно. Проверить. Женщина. Выходить за мной. Не бояться. Солдат добрый есть. Быстро-быстро дело делать. Платить. Хотеть конфета? Мой есть много конфета. Сладкий. Идти, быстро.

Бранка пятится к нам. Солдат упрямо наступает. Перехватывает оружие одной рукой. Второй тянется пощупать Бранку. Она сдавленно пищит: ей больно.

— Пан, не копаться, кобель! — подгоняет напарник. — Быстрое есть наверх делать. Тут вонять жутко. Мой пойти.

И тут один из парней высовывается из-за Бранки и через ее плечо всаживает в солдата арбалетный болт. Стук тетивы, глухой удар, юс шумно опрокидывается навзничь. Пятно света судорожно дергается, упирается в потолок. Снова смещается и мечется среди камней — патрульный хватается за оружие и, извиваясь на спине, ползет по скользкому полу, отталкиваясь ботинками.

— Контакт! Тревога! — сдавленно сипит он.

Парни отталкивают Бранку и протискиваются к упавшему, мешая друг другу. В их руках ножи. Рвутся добить врага. Отчаянные ребята. Лезу вслед за ними. Короткая очередь в тесном подвале звучит оглушительно. Каменная крошка сечет нам лица. Солдат снова в панике стреляет наугад. Над моим ухом сочно чпокает пуля.

— Лежать, Пан! Разряд! — лихо скатившись вниз, напарник патрульного вскидывает короткую толстую трубу.

Меня с размаху бьют под дых. Замираю у стены.

«Воздействие парализующего оружия!»

«Сам… знаю…»

Изо всех сил стараюсь не свалиться. Наваливаюсь на Бранку всем телом. Закрываю ее собой. Парни роняют ножи и валятся носами в пол. Снова обжигающий удар. Звездочки в глазах. Бранка прижимается ко мне. Подхватывает меня под мышки.

— Ло… жись… — бормочу деревенеющими губами.

Она понимает. Осторожно отпускает меня. Приседает рядом у стены. Еще один разряд превращает ее в безвольную куклу. Она валится на меня. Тихий писк. Это заряжается парализатор.

— Третий-2, контакт с противником, давать маяк! — кричит в маску патрульный у лестницы, не опуская свое оружие. Его товарищ, чертыхаясь, изворачивается. Встает на колени. Глухо кашляет. Присев на колено, берет наш угол под прицел. Вскоре слышу топанье башмаков над головой. Слава богу, их парализаторы не отключили ни зрение, ни слух. Еще пара солдат спускается в подвал. Нас грубо волокут наверх. Платье Бранки задирается, обнажая исцарапанные и испачканные грязью ноги. Когда ее укладывают на земляной пол рядом с нами, один из солдат тычет бесчувственное тело носком ботинка.

— Опять Пан сгореть на баба, — ржет он.

Виновник происшествия сидит на корточках у стены. Хмуро рассматривает свой покалеченный, заляпанный подвальной слизью бронежилет. Арбалетный болт изорвал его черный чехол. Погнул пластину на груди. Сплюнув, солдат встает и злобно пинает нас. Всех, по очереди.

— Обезьян вонючий. Сдохнуть сделать. Пан верный слово. Помнить, — под такие комментарии приходит мой черед. Тяжелый ботинок дважды врезается мне в бок. Шиплю от боли, не в силах пошевелиться.

— Ты есть первый дохнуть, — говорит мне солдат. Поднятые на лоб очки делают его похожим на четырехглазого болотного гада неизвестной породы. — Лейтенант просить. На болото кидать. Крокодил ням-ням.

Он хрипло смеется, оглядываясь на остальных. Никто не обращает на него внимания. Все глядят по сторонам, выискивая, чем бы поживиться. Кто-то снимает с крюка связку сушеной рыбы. Привешивает себе сзади на ремень. Судя по тусклым нашивкам на рукаве — он тут старший. Толкает Пана в плечо.

— Здесь вонять. Валить эвакзона. Брать рекрут, — распоряжается.

Нас снова хватают за ноги и грубо волокут. Голова больно бьется о неровности пола. Со стуком падает с каменного порога. Скользит по грязи небольшой лужицы в проходе между домами. Триста двадцатый гасит боль. Я чувствую себя безвольным истуканом с кое-как пришитыми болтающимися руками.

«Чувствительность нервных центров будет восстановлена через две минуты».

Я молчу. Странное оцепенение, кажется, коснулось даже мыслей.

«Ответ отрицательный. Мозговая активность не нарушена», — не прекращает игру в солдатики мой помощник.

Нас вытаскивают на тесную площадь. Кладут рядом с еще двумя лежащими в ступоре парнями. У одного из них кровь на лице. Он то и дело шмыгает разбитым носом. Хмурые люди толпятся в проходах. Офицер в такой же черной униформе стоит в окружении трех высоких бойцов. Верно мне их описывали. На людей они не похожи вовсе. Стоят, не шевелясь, и каждый поверх ствола смотрит. Каждый в свою сторону. И внутри у них холодно, как в кладке каменной. Откуда-то тащат еще одно бесчувственное тело. Солдаты собираются кучкой у одной из стен. Почти неразличимые в тусклом свете слюдяного окна. Только очки и блестят. Карманы и подсумки топорщатся от собранных «сувениров». Драгомир с кучкой опытных воинов стоит напротив. Каменное молчание висит над бородатой группой. Глаза, не мигая, будто прицеливаются, рассматривают нежданных гостей. Постепенно собираются люди. Приходят женщины. Дети стоят впереди матерей. Мальчишки глядят, набычившись.

— Житель Беляница! — начинает офицер через свою маску. Принимает гордую позу. Отставляет одну ногу. Закладывает руки за спину. — Этот люди есть план мобилизаций. Я есть забирать его служить Президент. Президент есть справедлив и мудр. Говорить: местный люди помогать защищать себя от враг. Ваш люди защищать вас. Стать солдат. Такой, как этот храбрый парень.

Офицер показывает на стоящих неподвижно зомби с винтовками наперевес.

— Командующий округ, третий экспедиционный эскадра, говорить — больше платить за люди. Люди есть ценность. Мой оставлять железо и лампа для теплица. Ультрафиолет давать. Много хлеб есть. Адмирал Дранг есть щедр. Говорить мне: лейтенант, платить за люди даже по план. Мы есть храбро защищать ваш. Ваш давать хлеб и люди. Есть честно.

— Лейтенант, мы отдавать ваш три парней тот месяц. Если вы есть забирать так много люди, дети перестать делать. Некому быть, — веско говорит Драгомир. — Ваш план, сказать сколько людей есть?

— План есть утверждать командующий округ. Каждый месяц делать, — недовольно щурится офицер. — Твой не помогать, мэр, да. Нет сознательность. Власть и армия ЮС — один вместе быть.

— Лейтенант, сказать мне, сколько люди мой план есть? — еще больше мрачнеет мэр.

— Мой сказать. Твой нет сознательность. Этот люди — план. Мой оставлять товар. Уходить. Ты хорошо работать. Следить порядок, — строго выговаривает лейтенант, наливаясь значительностью от своих слов.

Люди ропщут. Мальчишки плюют себе под ноги, демонстрируя солдатам и взрослым свою храбрость. Женщины тревожно переглядываются. Одна из них подбегает к безвольным телам. Берет за руки парня с разбитым лицом, что лежит рядом со мной. Пытается оттащить его в сторону.

— Мой сын. Не дать, — плача, выкрикивает она.

Офицер делает знак. Двое солдат отделяются от стены и хватают женщину. Отбрасывают ее в сторону. Подхватывают парня. Волокут его к выходу на поверхность. Женщина снова бросается на тело. Падает сверху. Исступленно обнимает.

— Не дать! Мой сын! Не пустить!

Толпа уже открыто ропщет. Офицер медленно отступает к выходу под защитой стволов. Солдаты разбирают оставшихся рекрутов. Двое пятятся спинами вперед, поводя перед собой парализаторами. Патрульный резко бьет женщину прикладом. Плач ее превращается в булькающий хрип. Обмякшее тело отталкивают в сторону.

— Уйти, животный, — глухо доносится из-под маски.

Кто-то из воинов не выдерживает. Арбалетный болт навылет прошибает горло солдата. Обливаясь кровью, тот валится на тело женщины.

Дальше все как в тумане. Плохо помню, потому что действовал так быстро, как никогда до этого.

«Боевой режим!»

«Выполняю!»

Щелчки парализаторов. Люди валятся на землю как подрубленные. Очередь в толпу. Брызги плоти на стенах. Залп из арбалетов, как дождь. Оглушенные, с перебитыми руками и ногами, солдаты образуют вопящую от боли кучу-малу. Я с хрустом суставов вскакиваю на ноги. Тяжело бью стреляющего в толпу человека в черном. Его тело летит навстречу набегающим пятнам лиц. Бурлящий людской поток поглощает его. Офицер подносит к губам коммуникатор. Открывает рот. Губы его как замороженные черви. Медленно шевелятся над съехавшей маской. Стальная рука-бревно касается его живота. Переломившись от боли, с выпученными глазами, он катится под ноги пары солдат-истуканов. Те сосредоточенно бьют короткими очередями, выкашивая разбегающихся кричащих людей. Их товарищ бессильно скребет пальцами камень, пронзенный несколькими болтами, не в силах дотянуться до выпавшей из рук винтовки. В следующий миг я-торнадо обрушиваюсь на стрелков. Даже умирая, изломанные, как сухие ветви, они сжимают свое оружие. Я делаю три быстрых размашистых шага. Склоняюсь над хрипящим у стены офицером. Я выхожу из боевого режима.

«Рекомендации: необходим заложник. Сохранить жизнь офицера», — бубнит Триста двадцатый.

«Понял…»

Оставшиеся в живых кромсают ножами раненых солдат. Тут все— воины, женщины, дети. Через минуту никто в черной форме больше не похож на человека. Развороченные, исходящие кровью груды мяса. Я держу подобранную винтовку у головы стоящего на коленях офицера. Кровь из разбитого рта течет у него по подбородку. Пинком отбрасываю яростного мальчишку, что бросается с ножом на единственного оставшегося в живых.

— Этого надо оставить! Драгомир! Этого — оставить! Не трогать! Иначе деревню сожгут!

Драгомир сумрачно кивает. Заслоняет офицера собой. Двое воинов помогают ему. Кругом бедлам. Крики раненых. Плач женщин. Гортанные выкрики мужчин. От запаха крови меня мутит.

— Надо всем молчать, — сглатывая, говорю Драгомиру. — Подманить тех, кто в летающей машине. Потом — всех вместе — увезти. Сделать вид, что они попали в шторм. Понимаешь?

— Да. — Он жестами подзывает несколько человек. Быстро раздает указания. Расставляет засаду. Люди осторожно собирают стонущих раненых. Уносят в темноту. Мальчишки волокут прочь трупы солдат. Через пару минут все стихает. Вопросительно смотрю на Драгомира. Все-таки он тут главный. Вдруг решит, что я распоряжаюсь не по праву. Он кивает мне: действуй, мол.

— Ты понимаешь меня? — Я тычу стволом в ухо офицеру.

Тот кривится от боли. Мотает головой.

— Я понимать.

— Ты будешь делать, как я скажу. Тогда ты не умирать страшно. Понимать?

— Мой не бояться. Мой офицер ЮС. Твой враг. Ваш все умирать. Мы мстить.

— Никто из нас не умирать. Я оттуда, понимаешь? — Я тычу рукой вверх. — Я из Империи. Мы раздавим вас, как насекомых. Стоит нам только захотеть. Я знаю пытки. Ты будешь умолять о смерти.

У офицера начинают дрожать окровавленные губы. Он стискивает зубы, пытаясь взять себя в руки. Я киваю Драгомиру. Тот рывком вздергивает тело вверх. Другой бородач неуловимым движением ножа распарывает его штаны. Подносит острие к съежившейся мошонке. Легонько тычет. Офицер сереет, глядя вниз остановившимся взглядом.

— Ты делать то, что я скажу. Ну?!

Он мелко трясет головой.

— Делать…

— Зови сюда тех, кто в машине. Скажи: надо помочь вынести добычу. Понял?

Прикосновение ножа. Судорожный кивок.

— Если ты подашь условный знак или скажешь так, что тебе не поверят, я отдам тебя им, — я киваю на мрачных бородачей, жадно глядящих на добычу. Загипнотизированный страхом офицер переводит взгляд вслед за мной. Вздрагивает, как от удара. Опускает голову.

— Я сказать.

— Говори. И помни: я — оттуда.

— Я помнить.

По моему знаку Драгомир отпускает пленника. Тот оседает на пол. Натыкается взглядом на меня. Подносит коммуникатор к лицу. Напрягается, старательно придавая голосу твердость. Я подбадриваю его кивком.

— Трух, Валецки, ко мне идти, быстро. Нести пленный.

Шум помех. Слабый голос.

— Трух принял. На кого машина ставить?

— Оружие блок. Сами идти. Быстро. Много обезьян. Не унести. Мой ждать.

— Принял. Идти.

Офицер обессиленно выдыхает. Я хлопаю его по плечу. Молодец. Бойцы поднимают арбалеты. Интересно, что это со мной? Чего это я творю? Какие пытки? Таким вещам меня не обучали. Триста двадцатый виновато бормочет:

«Методика ведения допроса в боевой обстановке. Стандартный курс».

«Ты опять за свое?»

«Извини…»

В тишине слышится только хлюпающее дыхание офицера. И приближающийся топот солдатских ботинок.