ГЛАВА 4
Утром я с трудом разлепил ресницы. Ощущение было таким, словно их ночью кто-то основательно промазал клеем. Когда с огромным усилием удалось их все-таки приподнять, то все равно ничего не смог увидеть. Передо мной кружилась мутная хмарь, переливаясь яркими, немного смазанными цветами. Именно хмарь. Не знаю, что это такое, но точно именно она плавилась перед моими глазами, превращаясь в нечто совсем несуразное, названия которому нет.
— Выпейте, юноша, и вам станет легче, — толкнула меня в бок чья-то твердая рука, и кто-то знакомым, очень гулким голосом, слышавшимся откуда-то издалека, из неизвестной дали, где хмарь сливалась с горизонтом, добавил: — После этого вам удастся проснуться, а существование покажется более приятным.
О мои зубы простучал край кружки, и я, не смея противиться, глотнул холодного чая, отдающего травами, мятой и душицей. Я чувствовал каждый глоток, который скользил по воспаленному горлу, пробираясь к стонущему желудку. А потом все поплыло, лавка закачалась, и мне… действительно стало легче.
Я сел. По-прежнему окружающее виделось сквозь мутную пелену.
— Что с вами, юноша? — тревожно спросил профессор, вглядываясь в мое лицо. Я тоже его видел как нечто темное с искрящимися глазами — раньше не замечал, что они у него светятся. Наверно, это видно только в бледной хмари. — А… теперь вижу.
Мне в ладонь легла мокрая тряпка.
— Аккуратно вытирайте глаза. Не бойтесь, у вас гной сочится из век. Тряпица чистая, инфекцию не занесете, не беспокойтесь, а мокрая, потому что смочена заваркой. Чай у меня хороший, лечебный, у него тоже имеются свои антибактериальные свойства…
— Гной? — Я послушно стал тереть веки и глаза. — Откуда он у меня появился?
— Это последствие питья эликсира. Вы в детстве глазами случайно не болели? Гной шел, как сейчас?
— Было дело. — Я вспомнил. Тогда учился в третьем классе, а может, во втором, ветром надуло болезнь, название какое-то мудреное. Мазью мазали тетрациклиновой и в глаза что-то капали, противно очень. Да и удерживать глаза открытыми, зная, что через мгновение в них попадет капля чего-то больницей пахнущего, было просто невозможно. Но держал, а куда деваться, если мамины пальцы ресницы прижимают, нежно, трепетно, тревожно… — Болел. Конъюнктивит, кажется…
— Так вот, эта болячка сейчас из вас и выходит. Скажите спасибо. Вылезет и больше никогда беспокоить не будет. Лечебное у меня питье, сам им спасаюсь, врачей-то здесь нет…
— Спасибо. — Я открыл наконец глаза. Заварка помогла. Оказалось, что в маленькое окошко светит солнце, отражаясь от глади черного озера. Нет, неправильно: гладь — это когда ровная поверхность, а вода покрылась мелкой зыбью. Ветерок — свежий, приятный — витал над водой, он и в окно залетал, так как одна створка была открыта. — Нам, наверно, пора, из-за меня задержались?
Глупее вопроса я не мог задать, но что-то спросить требовалось, чтобы поддержать видимость разговора. Пока ждал ответа, собирал свое тело по кускам — оно болело, причем каждый орган по-своему. Мышцы ноги рук ломило так, как всегда бывает после тяжелой нагрузки. Но вроде живой, кажется, не умер. Интересно почему?
Сердце билось так, словно его заставили выполнять тяжелую работу. Впрочем, наверное, так и было: оно качало мою густую кровь, наполненную мертвыми бактериями, которых убили жуткий эликсир и чай с бактерицидной травкой. А может, и там плавал яд, которым меня напитали шершни, уже нейтрализованный, готовый к выведению через почки.
Но голова не болела, в ней было пусто и свежо, ни одна мысль не мешала созерцанию прекрасного вида из окна. Только минут через пять я решился посмотреть на мое израненное тело — может, действительно все не так плохо, и я буду жить дальше?!
Осторожно снял с себя камуфляж и глянул на обнаженное тело.
Ничего! Ни одного красного пятнышка, оставленного жалом! Ни одного отека, ни синевы, ни желтизны. Не верю! Так не бывает!! Объяснение только одно — а были ли шершни?
Точно, вчера у меня начались галлюцинации. Мне все показалось. На самом деле ничего не было. Имелся только тихий, спокойный лес, а все остальное только плод больного воображения под воздействием эликсира. Откуда мне знать, что профессор в него добавляет: может, у него мухоморы — главный компонент?
Вот тогда все замечательно объясняется. И разговоры о нечисти, и ядовитые насекомые, напавшие на меня, и мое умирание под воздействием их яда.
Хорошо, но лучше больше об этом не думать — неприятно, но спросить стоит.
— Это шершни на нас напали? А были ли они?
— Были, в этом можете не сомневаться, — усмехнулся Сергей Сергеевич. — Не на вас первого они нападают, были и другие случаи, но не такие безобидные.
— Какие же это?
— В Библии написано, что шершней послал Бог против царей аморрейских и этим прогнал их от Израиля.
— Это еще что за цари? Не слышал никогда.
— Давно это было, и уже не важно, но факт остался, запечатлен в Книге книг. Так что целое войско испугалось этих насекомых, и нам сам Бог велел.
— Смешно…
— Отнюдь, людская молва наделяет этих насекомых некоторыми человеческими свойствами — хитростью и мстительностью — и приписывает им чуть ли не разумное поведение. Люди зря такие аналогии не проводят, были случаи, и не раз, когда целые деревни убегали от пчел, побросав свои дома, а кто оставался, тот погибал.
— По-моему, это было очень давно, сейчас нам ничего не страшно.
— Это не так, просто мы вырубили лес повсеместно, тем самым избавившись от многих опасностей, шершни — лишь одна из них. Есть еще и другие насекомые, которые приводили в трепет человечество, — термиты, муравьи, саранча, да и других хватало.
— И это хорошо, — кивнул я. — Вчера я думал, что не выживу, а если, как вы говорите, шершни еще и будут обладать разумом, они вообще никого не оставят в живых, не у всех же найдется ваша мазь.
— У тех насекомых, что мы вчера повстречали, разум есть, он просто работает иначе, чем наш.
— Да ладно вам меня пугать!
— Я не пугаю. — Профессор грустно усмехнулся. — Эти шершни совсем не те, что встречаются в других местах, вы уже заметили, что они крупнее, а значит, гораздо опаснее. Этим насекомым уже мало пчел и ос, которыми они питались раньше, теперь они нападают на мелких птиц и даже на животных, а это уже требует определенной организации охоты. Кроме того, они иначе строят гнезда. Как-нибудь при случае я вам покажу, это скорее дома, чем бумажные домики…
— Не надо мне ничего показывать и хватит рассказывать об этой мерзости. — Я недовольно поморщился, оделся и сел на лавку. — Мне и вчера было страшно, а сегодня еще больше. Как подумаю, что мы можем их еще раз встретить, так идти никуда не хочется.
— Пора завтракать. — Сергей Сергеевич поставил передо мной сковородку со скворчащей яичницей. — Без хорошей еды дорогу не одолеть.
Я попробовал кусочек коричнево-желтой массы и понял, что пожрать мне хочется, а это верная примета, что самогон профессор ставит на правильных продуктах и очищает от вредных сивушных масел каким-нибудь забытым дедовским методом.
Яйца имели странный вкус и были мелкими, словно перепелиные. Может, так оно и было. Магазинов здесь нет, холодильников тоже, поэтому вся еда из природы, с гнезда какой-нибудь птицы.
Впрочем, надо признать, яичница оказалась вполне питательной и по-своему вкусной. Я съел половину и, надкусив хлеб, положил рядом со сковородкой, он казался несъедобным, вязким и отдавал дрожжами.
Профессор ел быстро и аккуратно и от вкуса хлеба не морщился. Буквально за пять минут на огромной чугунной сковородке ничего не осталось, и мы принялись за чай.
Он оказался холодным, вчерашним, очень крепким и приятным, потому что настоялся за ночь, после него я окончательно проснулся, мне захотелось жить, и моя физиология потребовала от меня выйти на улицу.
Но как только встал, вдруг обнаружилось, что моя кожа стала липкой и неприятной на ощупь.
— Хочу помыться. — Я направился к двери. — От меня такой запах идет, словно мое тело уже месяц не видело мыла.
— В озере мыться не стоит, — предупредил профессор, продолжая спокойно пить чай. — Оно мертвое, из него даже звери не пьют.
— А где тогда? — Я остановился, нисколько не сомневаясь, что сказанное — самая настоящая правда. — Мне и зубы почистить надо, да и вся кожа какой-то гадостью покрылась: пот — не пот, грязь — не грязь…
— Ваше тело чистится от моего эликсира, а гадости в вас, похоже, много набралось. В городе дышать нечем, воздух отравлен выхлопами машин и дымом заводов. Едите, опять же, непонятно что. Вся еда консервированная, в ней больше добавок, препятствующих гниению, чем того, что организму требуется. — Сергей Сергеевич допил чай и стал собираться. — Пойдемте, провожу вас, все равно воды во фляжку набрать надо. Забирайте все свое, от родника дальше к кордону пойдем.
— А где помоемся?
— Ключ тут есть заповедный, из него и птицы пьют, и животные, значит, и нам можно.
— Заповедный?
— Когда дойдем, поймете — объяснять долго. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Спешить надо, отстаем от графика.
Я с неохотой взял рюкзак, с какой-то тоской глядя на лавку, на которой провел ночь. Что-то мне совсем не хотелось никуда идти. Мышцы болели, каждый шаг давался с трудом. Но деваться некуда, мне за эту работу деньги платят. Вот дойду до этого кордона, возьму нужную вещь — и сразу назад.
Интересно, на обратном пути будет легче или так же тяжело?
Но когда сделал первый шаг, потом с неохотой второй, то понял, что выживу и дойду.
До родника пришлось идти по берегу озера. Несмотря на то что сияло солнце и яркие лучи отражались в озере, это не поднимало настроение — может, потому что шли по черному, покрытому многолетним пеплом берегу?
Деревья торчали из земли, словно воткнутые в горбушку хлеба погнутые и изжеванные соломинки для коктейля, некоторые совсем упали, выдрав корнями огромные пласты черной земли.
Вода казалась неприятно глянцевой и безжизненной, на ней не плавали кувшинки, а в глубине не колыхались водоросли, на берегу ни одного следа — ни человеческого, ни звериного. Это озеро на самом деле было мертвым, и только самоубийца мог испить из него воды или умыться.
Поневоле вспомнился братец Иванушка, которого сестрица Аленушка уговаривала не пить всякую гадость, а дойти до родника. Не послушался Иванушка и превратился в мутанта с рогами и копытами. Наверно и со мной произошло бы то же самое, не послушайся я профессора. А мне и без того скверно. Как подумаешь, что со мной вчера происходило, так сразу тело холодным потом покрывается. Не думал, что галлюцинации от мухоморов такие болезненные. Или все-таки это было наяву?
Мы углублялись все дальше в лес, озеро осталось за спиной. Тишина — вот что мне больше всего здесь не нравилось. Не слышалось ни крика птиц, ни воя или рева животных, только унылый, едва слышный вой ветра, запутавшегося в голых ветвях мертвых деревьев.
Профессор шел молча, ему, похоже, было не по себе, и он это не скрывал. Я помнил, как он жадно пил свой эликсир вчера, словно надеясь этим укрыться от мира, да и сегодня уже не раз приложился к своей пластиковой бутылке. Мне на этот раз не предложил, наверно понимая, что я отказался бы.
Из меня и без этого выходила всякая гадость, которой я набрал за свою достаточно небольшую жизнь…
И в самом деле, чего только в наш рот и легкие не попадает?! Конечно, организм очищается, но и у него есть свой предел, после которого многие яды остаются внутри и ждут своего часа, чтобы нас убить.
Мы прошли еще немного в глубь леса и вышли на широкую поляну, на которой деревья лежали вповалку, а на земле виднелись многочисленные следы животных, ведущие к небольшому ключу.
Походило это больше всего на лужу, из которой вытекал ручеек, но вода была чистой и прозрачной, и в ней с удовольствием купалось яркое желтое солнце.
От взгляда на нее сразу появлялось желание жить.
— В этом лесу чище воды нет. — Сергей Сергеевич зачерпнул кружкой из лужи воды и с удовольствием выпил. — Она сладкая и вкусная, я из этого ключа на бражку набираю, добавляю лечебного эффекта. Мойтесь сначала вы, юноша, потом я. Только помните: задерживаться здесь не стоит.
— Леший помешает? Или еще какая гадость вылезет? Профессор ответил спокойно, не спеша, продолжая пить воду с таким видом, словно это был божественный нектар.
— Леший в эти места не ходит, он не любит мертвые деревья. Звери могут прийти на водопой, а их осталось немного, не хотелось бы их пугать, им и без того здесь нелегко приходится.
Я сбросил рюкзак, разделся догола и залез в лужу. Вода оказалась холодной, почти ледяной, поэтому много времени на умывание не потратил. Быстро смыл пот и грязь, используя мыло и кусок поролона, который нашел в боковом кармане рюкзака, почистил зубы и, морщась от неприятных ощущений, выбрался на берег. Пить много не стал — вода как вода, только хлоркой не отдает и горечи хватает.
Комбинезон больше надевать не стал, он пропах моим потом и страхом. На нем грязи, пепла оказалось немало. Стоило постирать, да времени на это нет, пришлось убрать на самое дно рюкзака. Взамен вытащил второй комплект камуфляжа, в него и переоделся. Куртку тоже надел более легкую — ветровку, мысленно поблагодарив за предусмотрительность того, кто собирал для меня рюкзак.
После переодевания настроение заметно улучшилось, даже мышцы на ногах, кажется, стали болеть меньше.
Профессор оделся и мрачно произнес:
— Сейчас самый главный отрезок пути начинается. Сразу предупреждаю: слушаться меня во всем, в том числе и в мелочах. Иногда придется идти след в след, как по минному полю. Места здесь плохие.
— А что тут плохого? Подумаешь, мертвый лес, неживое озеро, животных и насекомых здесь нет, или имеется что-то еще?
— А вам, юноша, хоть сказали, куда вы направляетесь и зачем?
— Если честно, с заказчиком не разговаривал, задание получил через интернет, и то этим мой друг занимался. Вроде как чего-то нужно взять и отвезти обратно в Москву, а где это нечто лежит и куда за ним идти, мне неизвестно.
— Чудны твои дела, Господи, — произнес Сергей Сергеевич, глядя в ясное голубое небо, по которому неспешно ползли белые облака и желтым ярким кругом замерло в вышине солнце. — Пойди туда, не знаю куда, возьми то, не знаю что, а проводит к этому месту человек совсем тебе незнакомый, и хорошо будет, если живыми останетесь. Вам, юноша, это не кажется странным?
— Нет, — пожал я плечами неопределенно, хоть внутри что-то неприятно екнуло. Действительно, чего стоит меня сейчас убить, хотя бы ради того же рюкзака с его содержимым? А в тайге меня искать никто не станет и даже если попытается, то ничего не найдет. И никто не узнает, где могилка моя. А вслух ответил: — Что странного? Обычная работа: пришел, взял, отнес, получил, еще и премию обещали…
— А странно то, что места здесь нехорошие. Вы бы взяли да задали самому себе простой вопрос: почему Кирилл сам эту вещь в Москву не отвез? Дела немного, а деньги платят неплохие. Зачем нужно идти в тайгу, к черному озеру, куда местные жители никогда не ходят?
— Я задавал себе такой вопрос…
— И что?
— Ответа не нашел, — мрачно хмыкнул. Все вокруг стало внезапно чужим, места вокруг и без того были опасными, а тут словно озноб по коже. Ощущение возникло, что меня кто-то предал. — И действительно, почему вы сами не отвезли искомый предмет в Москву? Деньги не нужны?
— Не так все просто.
— А как?
— Не объяснишь словами. — Сергей Сергеевич закинул свой мешок за плечи и вдруг заговорил строго и официально: — Я взял на себя гарантию вашей безопасности, юноша, но только в том случае, если станете слушать меня безоговорочно, если не согласны, то договор наш расторгнут, и я отведу вас обратно к деревне. — А потом добавил уже другим тоном, немного извиняющимся: — На вашем месте, юноша, я бы вернулся. Это действительно неплохой вариант. Дальше будет еще опаснее, можете и с жизнью распрощаться.
Я на минуту задумался. Жить мне определенно хотелось. Хотя… если подумать — разве это жизнь? Ни жены, ни любовницы, ни любимой, ни друзей — никого, кто был бы дорог. Умру — никто и не вспомнит. Так почему не рискнуть?
— Дальше пойду и слушаться вас стану. Уже понял: здесь выпендриваться не стоит. Обратно не вернусь, не хочется. И все-таки почему вы сами за это не взялись?
— Кирилл даже до черного озера не может дойти, хоть не один раз уже пытался. Всегда какая-нибудь напасть произойдет — то зверь нападет, то дорогу не можем найти.
— Как нельзя найти дорогу, по которой ходил много раз?
— Да вот так! — Сергей Сергеевич вздохнул. — Я понимаю, в лешего вы, юноша, не верите, но каждый раз, когда иду не один, он дорогу путает, кругами водит, обычно редко удается дальше пройти. Вам, можно сказать, повезло, прошли до черного озера, но это только первый круг, до кордона все еще путь неблизкий.
— А почему вы сами не можете эту вещь взять и отнести тому же Кириллу, чтобы он отвез ее в Москву?
— Не дается и мне эта штука в руки, не могу к ней пройти, что-то не пускает. Именно поэтому я и попросил прислать москвича, чтобы он поискал в столице того, кто имеет магическую силу — экстрасенса, колдуна, может быть, шамана. После этого сюда приезжало немало народа, имелись среди них даже черные маги, но пока, кроме вас, юноша, никому не удалось пройти дальше черного озера…
— Я не колдун. — Настроение у меня испортилось почему-то после этих слов. — Так получается, мне можно даже не пытаться?
— Кто же его знает? — вздохнул профессор, направляясь к деревьям. Мне вдруг стало нехорошо на душе, тревожно. — Пока не доберемся до кордона, ничего не поймешь и не узнаешь. Чем-то же руководствовался человек, что с вами договор заключал? Он же был здесь, все видел сам.
— Заказчик?
— Этот москвич сюда приезжал, и не раз. Похоже, он человек служивый. У него и карта имелась, со спутника снятая, очень подробная, на ней все видно было, кроме самого кордона, который всегда закрыт туманом. Он в первый раз здесь появился как раз для того, чтобы проверить, что туман скрывает. К сожалению, ничего у него не получилось, не смог дойти даже до Черного ручья. Плохо ему стало, сердце заболело, и эликсир не помог, пришлось мне обратно его на себе тащить. А вы, юноша, молодец, идете хорошо, не жалуетесь и выпивки не просите.
— Военный? — Я насторожился, понемногу понимая, в какую авантюру влез. У армии возможности огромные, но даже они сюда не смогли попасть. А я куда лезу? — Им-то чего здесь надо? Сами же говорили, что они тут что-то строили и у них не получилось. И кстати, как вы определили, что он человек военный?
Мы шли через лес, при каждом шаге поднимались в воздух небольшие облачка пепла. Хорошо, что ветра не было, поэтому они быстро оседали, не поднимаясь выше пояса, иначе пришлось бы этим дышать. А то, что штаны и сапоги стали черными, так ничего в этом страшного не было, отмыть можно.
— Определить служивых людей легко по интеллекту и бесстрашию, мой опыт говорит о том, что одно всегда с другим связано. — Профессор усмехнулся. — Только глупец ничего не боится или… служивый. Я, кстати, не сказал, что это был военный.
— А оружие у него было?
— Имелся автомат, какой-то новый, легкий и очень точный… с оптикой. Стрелял москвич, правда, только по деревьям да по корягам. По местности определялся специальным прибором, который со спутником связывался, поэтому мог назвать свое местоположение с точностью до одного метра. К сожалению, уже возле ручья перестала его техника работать, фон не дал.
— Радиоактивность?
— Неизвестное излучение. — Сергей Сергеевич задумался. — Обвешан москвич был снаряжением разным, знал, куда идет и что ищет. Уточнение карты, думаю, было лишь прикрытием. КГБ любит такие дела, странные…
— ФСБ, — машинально поправил я. — КГБ уже нет, исчезло вместе с советской властью.
— Да, конечно, но задачи остались теми же. Тайные службы во все времена странными явлениями интересовались.
— Что же здесь странного?
— А зверь, который напал на нашу избушку, разве вас не напугал?
— Если честно, то не очень, я же его не видел.
— Значит, страшным он не показался?
— Я больше медведя испугался…
— Тогда понятно ваше бесстрашие.
— Значит, чекисты наняли меня, чтобы что-то здесь найти, так?
— Вполне возможно и такое.
— Только не понимаю, зачем им понадобился я? Неужели в их службе нет никого, кто мог бы с этим справиться?
— Насчет КГБ — только мое предположение, возможно, этот человек был из другой организации.
— Так мы теперь чекисты? — Я рассмеялся, хоть смех мой был каким-то неприятным, он словно не подходил к этому месту. Звуки глохли, опадали горсткой пепла уже в паре шагов. Вокруг стояла торжественная тишина. В ней был уместен скорее крик боли, а не смеха. — Что же они здесь ищут?
— Объяснить не могу, вещь загадочная…
— Ну, это уже совсем сказки. Уже давно доказано, что в нашем мире ничего таинственного нет.
— А наличие Бога в вашей концепции отсутствия загадочного не предусмотрено?
Сказано было так здорово, что я даже остановился от неожиданности. Шевеля губами, повторил про себя, чтобы смысл до меня все-таки дошел.
— Бог? А кто это такой?
— Некто, кто нами управляет, используя наши слабости и заложенные в нас противоречия.
Я снова рассмеялся:
— Было бы здорово, если бы нами кто-то управлял. Только для того, чтобы управлять, нужна цель, куда править, иначе смысла нет.
Все это я выпалил мигом, потому что был готов к этому: подобные дискуссии мы с Васькой вели не раз, он любил такие беседы.
— А кто вам сказал, юноша, что смысла в вашей жизни нет? Он есть, просто вам забыли его сообщить. Мы на самом деле движемся к цели, которая неизвестна нам, но, вероятнее всего, известна Богу.
— Глупо спорить о том, что проверить невозможно. Одно мнение против другого, слово против слова, только практика — критерий истины, без нее все бессмысленно.
— Да, пожалуй. — Профессор с интересом взглянул на меня. — А вы не глупы, молодой человек, может, вас и дальше пропустят.
— Куда и кто?
— До кордона, а кто — пока не знаю. Но это мы скоро выясним. Выпить не желаете? — Профессор протянул мне бутыль с мутной жидкостью. — Мне уже надо. Сейчас самое плохое место начинается…
— Не хочу, мне еще со вчерашней выпивки нехорошо.
— Тогда пошли. — Сергей Сергеевич зашагал вперед. — А плохо вам, юноша, не со вчерашней выпивки, а от сегодняшнего дня, вы просто этого не понимаете.
— Что не понимаю?
— Энергии вокруг разлито столько, что от нее плохо становится. И это не простая энергия, она несет в себе что-то нам неизвестное. Иногда, кажется, прислушаешься и что-то поймешь, но проходит время, а внутри только пустота переливается разными оттенками черноты.
_ Что?! — У меня даже челюсть отвисла от неожиданности. — Да вы поэт, профессор. Разве можно так воспевать тьму?
— Посмотрим, что вы, юноша, чуть позже скажете — возможно, и вы стихами заговорите…
— Никогда!!!
Я ошибался, но тогда еще этого не знал…
Теперь-то понимаю, что он мне пытался объяснить.
А тогда просто удивился тому, что сказал профессор. И еще почему-то сразу вспомнил о своих ранах.
Тут же прислушался к себе и ничего внутри не ощутил, кроме слабости, она во мне, оказывается, давно пряталась.
Я вздохнул, сделал шаг в сторону, пошатнулся, ухватился за горелое дерево, чтобы не упасть, и едва успел отскочить в сторону. А ствол повалился на землю, поднимая в воздух пепел.
Оказалось, в этом лесу ни к чему не стоило прикасаться, особенно к деревьям. Они давно умерли. Их уже ничто не держало на земле, корни сгнили и высохли. Стоило задеть ствол огромной черной ели, который, казалось, стоял прочно и незыблемо, как все вокруг начинало рушиться с треском и грохотом, взметая вверх пепел, по принципу домино: одно дерево валилось на другое, то на следующее и так до пустого пространства.
Какими бы мертвыми ни были эти деревья, но веса в каждом хватило бы, чтобы задавить слона, а из-за пепла, поднявшегося в воздух, мы, наверное, минут десять задерживали дыхание, стараясь дышать как можно реже.
После этого дальше я шел за профессором нога в ногу, боясь снова что-либо задеть.
Горелый лес сменился сухим, и это мне показалось еще более странным.
— А здесь что произошло? Отчего все высохло?
— Говорите тише, — недовольно покачал головой профессор. — Кричать здесь не рекомендуется.
— Почему?
— Да вот из-за них! — Он показал рукой на деревья. Странные они какие-то были, словно на ветвях развесили куски черноты ночи или плотной паутины. Я сначала и не понял, чего он испугался, только когда с деревьев сорвалась стая каких-то летающих существ, осознал, о чем меня пытался предупредить профессор.
Они налетели на нас со всех сторон, хлопая огромными кожистыми крыльями. Эти невероятные существа чем-то походили на летучих мышей, но при этом имели длинные острые клювы.
Когда покопался в памяти, то сразу понял, где таких милых птичек видел: в музее, там их называли птеродактилями.
Сергей Сергеевич закричал, падая на землю и закатываясь под поваленный ствол:
— Ложитесь, закрывайте голову руками и не шевелитесь! Заклюют насмерть!!! Это вам не шершни, а гораздо страшнее.
Услышав крик, я, ни минуты не раздумывая, упал на землю, уткнувшись в сухой мох, который протрещал, словно сделанный из бумаги. Но этот звук потерялся среди пронзительного птичьего крика и щелканья костяных клювов. Это немного напоминало звук кастаньет, только звучало громче.
Я небольшой любитель птиц, никогда их не ловил, не разводил, и для меня они все одинаковы. Ворону едва отличу от сороки или грача, и на этом мои познания о летающих существах кончаются. Никогда до этого не видел птеродактилей, поэтому, естественно, не представлял, насколько они опасны.
Оказалось, они не просто опасны, а смертельно опасны.
Никогда до этого не слышал такого противного и пронзительного крика, а от костяного стука огромных клювов у меня мурашки по телу бежали.
Голубое небо потемнело, словно покрылось тучами, солнце исчезло под огромными кожаными плащами, которые эти странные существа использовали в качестве крыльев.
Я лежал, закрыв голову руками, и молился несуществующему богу. Меня это не спасло. Птеродактили или птицы — так и не решил, как их называть, — налетали на меня, били крыльями и снова поднимались вверх, за исключением двух или трех, которые стояли рядом и молотили меня клювами по ногам.
Я отбивался руками и ногами как мог, причем не поднимая голову, уткнувшись в землю. Понимал: если открою глаза, то их сразу выклюют.
Мне было страшно и больно. Меня кололи костяными кинжалами в спину, в бок, в руки, голову и ноги.
И каждый раз клюв погружался в мое тело не меньше, чем на пару сантиметров. Почему-то некстати, а может, как раз своевременно, вспомнил о всеобщем запрете после Первой мировой войны шестигранных штыков по той причине, что они оставляли в теле такую дыру, которая не заживает обычным путем. Раны, оставленные таким оружием, гноились и убивали, потому что зашить их очень трудно.
У этих птичек клювы походили на такие же штыки, от которых раны не закрываются.
Как же это больно!!!
У птеродактилей имелись еще и когти, которыми они впивались в меня так же глубоко, как клювами. А еще тела — мелкие, худосочные, горячие, пахнущие чем-то неприятным, омерзительным, касаться которых было невероятно противно.
Кровь из меня лилась, как из пробитого бурдюка, а вместе с нею вытекала жизнь. Перед глазами все кружилось, сердце суматошно билось о ребра, в голове роилась искрами боли пустота как преддверие смерти…
С момента нападения прошло, наверно, секунд тридцать, когда я понял, что меня заклюют до смерти, и заверещал. Тонко, пронзительно, отчаянно — примерно так, как кричал недавно, когда на меня напали насекомые. Какие это, оказывается, были милые пчелки!
После крика белую сверкающую пустоту в голове сменил пылающим алым цветом ужас.
В это время и прозвучал странный вибрирующий звук. Я сразу узнал его: у чукчей есть такой музыкальный инструмент, который вставляется в зубы, и металлическая пластина колеблется, резонируя с черепом. Так вот звучал он. Не помню, как называется…
Птицы еще кричали и кружили, иногда били крыльями и вцеплялись в тело когтями, но уже не клевали, словно им не нравился этот звук. Прошла, наверно, еще пара мгновений, и они отлетели от меня, шум крыльев стих, осталось только это вибрирующее звучание.
Не веря в то, что мне удалось выжить, я осторожно открыл глаза. Сначала не увидел ничего, кроме крови на земле и своих руках, и лишь когда со стоном перевернулся, заметил профессора, сидящего в позе лотоса и играющего на странном инструменте, а птицы вились над нашими головами, словно черные тучи, поднимаясь все выше и выше.
Постепенно они стали исчезать, страшной черной спиралью возносясь к голубому небу с мирно горящим желтым солнцем, и скоро исчезли.
— Что это было? — прохрипел я, отдышавшись, с ужасом разглядывая окровавленные руки; щека болела, спина — в общем, все тело. И раны были настоящими дырами, уходящими глубоко в мою плоть, сейчас они заполнялись темной густой кровью, словно ямы на торфяном болоте. Мое тело пыталось себя спасти, остановить кровотечение и зарастить плоть, но я знал, что это бесполезно. Умру если не от потери крови, то от болевого шока или общего заражения.
А Сергей Сергеевич совершенно не пострадал. На нем не было ни одной раны, птицы и в этот раз нападали только на меня.
Я еще раз осмотрел свое тело, надеясь, что ошибся, но только еще больше убедился, что на мне места живого нет, новенькая одежда основательно покрылась моей кровью и множеством дыр. Боли сильной, правда, я пока не испытывал, но только потому, что в моей крови все еще кипел адреналин. Вот когда он уйдет, тогда умру. Как только я об этом подумал, из моей груди вырвался дикий вопль:
— Они же меня убили!!!
— У них это почти получилось, — согласился со мной профессор. — Выжить после нападения этих милых птиц трудно, да никто в общем-то и не выживает…
— Как мило…
Я потерял сознание.
Очнулся, только когда почувствовал воду на своем лице. Приподнял тяжелые веки, вслушиваясь в свое тяжелое, хриплое, вероятнее всего, предсмертное дыхание, и увидел профессора, сидящего рядом на сухой земле.
— Не волнуйтесь, вы не умрете, — хмуро усмехнувшись, подбодрил меня он. — От этих мелких ранок я вас вылечу, даже шрамов не останется.
— Мелких?! — прохрипел я, голос мне не подчинялся. — Вы хоть понимаете, что с этим не живут? Такие мелкие ранки называются «ранениями, несовместимыми с жизнью»!
— Ну, не стоит так переживать и все драматизировать, — снова улыбнулся профессор. — Это только начало, дальше будет еще хуже. Вот вы, юноша, спрашивали меня о том, чего тут опасного? Пожалуйста, вот вам первое, причем не самое ужасное испытание.
— То есть дальше можно не ходить, точно не выживешь? — Я попробовал встать и не смог. Боль пульсировала во всем теле, ноги были пробиты основательно, изранены они были больше всего. Разобранные мышцы мне не подчинялись. И боль горячая, жгучая во всем теле. — Что это за милые птички на меня напали? Птеродактили?
— Вряд ли, скорее их предтечи, туман их принес сюда лет пять тому назад. Им было трудно, но они сумели приспособиться и выжить. Со временем научились строить гнезда и охотиться, теперь стали реальной угрозой всему живому в этих местах. Настоящими птеродактилями их нельзя назвать, земным видам они не соответствуют по многим параметрам.
— Мне нужна врачебная помощь. — Из глаз у меня потекли слезы, я кусал губы, чтобы не выть. Боль постепенно усиливалась, и уже не было сил ее терпеть. — Я умру.
— Мы еще далеко от кордона, здесь только птицы свирепствуют, — ответил Сергей Сергеевич, словно не слыша моих слов, даже не пошевелился, сидел в той же позе, спокойно и как-то неодобрительно посматривая на меня. — А вот когда станем подходить к кордону, там могут и сухопутные звери появиться, вроде того, что пытался разломать мою избу в выселках.
— Вы же видите, что эти птички со мной сделали?! Мне сейчас нужно перевязку сделать, иначе кровью истеку и умру, а вы сидите с таким видом, словно вас это не касается, а сами говорили, что за мою безопасность отвечаете. И как теперь? Я же почти мертв…
— Об этом не беспокойтесь. — Сергей Сергеевич достал из котомки свою бутыль с самогоном. — Волноваться абсолютно не из-за чего, конечно, вы умрете, юноша, в этом можете не сомневаться, но не здесь и не сейчас.
— Спасибо за добрые слова. — Я, преодолевая боль и слабость, полез в рюкзак за аптечкой, на пластиковой твердой упаковке виднелись трещины и царапины, но она выдержала и защитила все, что лежало под крышкой. — Сейчас достану бинты, и вы меня перевяжете, а потом решим, что делать дальше. Думаю, на сегодня для меня все закончилось, двигаться дальше не смогу, умру, а могилку вон там для меня выкопаете, под деревом.
— Поберегите свои бинты, они пока не нужны, а вот дальше могут и пригодиться, — остановил меня профессор. — Есть у меня надежное средство для вашего излечения, вы его хорошо помните — лечебная мазь. Через десять минут будете как новенький, идти сможете, да и о смерти забудете…
— Думаете, она мне поможет? — спросил я, причем тихо, корректно, хоть на самом деле мне хотелось кричать во весь голос, стонать и плакать, так было больно. — Мои раны надо перебинтовывать. Видите, кровь сочится? Раны глубокие, ваша мазь, как бы она ни была хороша, с этим не справится, такие глубокие дыры ей не затянуть.
— Моя мазь многое может, зря вы в ней сомневаетесь. — Сергей Сергеевич протянул мне кружку с самогонкой, причем явно пожадничал, налив ее до половины. — Лучше выпейте эликсир, он лечебный, снимет боль, поможет избежать многих неприятных последствий, заодно и почистит кровь от ядов. А после этого начнем лечение.
Профессор достал из своей котомки уже знакомую мне металлическую коробку, на которой нарисован индийский слон, и начал перемешивать палочкой бело-желтую мазь, густую, плотную, словно вакса, которой чистят обувь.
— Я ее специально варю. Сам несколько раз под этих птичек попадал, едва не погиб, пока не нашел целебное средство. Эти божьи твари питаются разной падалью, раны от их клювов быстро загнаиваются, и люди умирают в страшных мучениях от заражения крови за пару дней.
Наверное, Сергей Сергеевич хотел меня этим утешить, но только еще больше расстроил, хоть после выпитого мне и в самом деле стало легче, и я смотрел на дальнейшее уже как-то спокойно, отстранено, словно и не умирал.
Внутри еще что-то билось и колотилось, но не так сильно, как раньше.
«Вот так и приходит смерть, в тишине и покое, — подумал я. — Жаль, конечно, что ничего не успел. Но что тут поделаешь? Судьба…»
Несмотря на то что выпил двести граммов эликсира, я был абсолютно трезв. Теперь мне стало понятно, почему во время Второй мировой войны перед атакой солдатам давали спирт — он требовался бойцам как лекарство от страха. Мало кто из воевавших тогда людей стал алкоголиком, хоть выпито было немало, а все потому, что тело замечательно быстро перерабатывает алкоголь, когда ему страшно.
Я был в ужасе, мне хотелось жить как никогда, может, поэтому в голове царила ясная прозрачность, несмотря на выпитый эликсир, и мысли приходили трезвые и разумные, правда, в основном о предстоящей смерти.
Профессор помог мне раздеться. Каждое движение причиняло жгучую боль, ранки уже подсохли, к ним приставала ткань. Я шипел от каждого рывка и кусал губы.
Сергей Сергеевич осмотрел мое обнаженное тело, неодобрительно качая головой, и стал считать полученные раны: набралось пятьдесят шесть дырок — даже больше, чем я предполагал.
Только на руках обнаружилось больше десятка проколов, а такие же имелись на плече, спине и даже на животе, хоть не представляю, как они могли там оказаться. Во время схватки с этим мерзкими тварями я лежал лицом вниз и старался не приподниматься.
— С такими ранами долго не живут, в этом вы, юноша, совершенно правы, — со странным удовлетворением проговорил профессор, словно зачитывал приговор. — Если бы меня не было рядом, вы уже находились бы на половине дороги к Богу, но со мной все будет хорошо.
— Даже с такими ранами?
— Сейчас вы очень близки к почти мгновенному выздоровлению. — Сергей Сергеевич начал смазывать мои раны. Сама процедура оказалась довольно болезненной: мазь сразу начинала жечь, и скоро все мое тело горело так, словно вокруг меня бушевал открытый огонь. Я подпрыгивал, охал и вскрикивал. — Вспомните, вы уже раз ее испытали на себе, но даже не заметили своего излечения. То же самое будет и сейчас. Думаю, в Средние века меня назвали бы колдуном и сожгли на костре за то, что сейчас делаю.
Профессор, закончив мазать, налил мне еще полкружки самогона, который я выпил с жадностью, как воду, даже не почувствовав вкуса. Тело воспалилось, потом его стало жечь, еще пара мгновений — и я начал извиваться, как змея, меняющая кожу, мне также хотелось вылезти из нее, настолько тесной и неудобной она мне стала.
Простонал, потом еще раз, а дальше из меня рвался только один вой. После самогонки к наружному огню добавился еще и внутренний, и я весь превратился в сгусток пламени, который сжигал меня изнутри. Не знаю, сколько это длилось… мгновение, вечность или час, но в какой-то момент все изменилось.
Тело еще горело, но с каждым мгновением все менее сильно. Я вдохнул глубоко воздух, которого мне так долго не хватало, и посмотрел вверх.
Надо мной вращалось небо, на нем застыло яркое сияющее солнце, а чуть ниже виднелось лицо профессора с седой щетиной. Он, словно Бог, свысока наблюдал за мной. А за его спиной голые деревья, серые лохматые облака на голубом, слегка выцветшем небе…
Вероятно, я потерял сознание, потому что все расплылось и исчезло, а когда снова открыл глаза, то уже наступил вечер. Солнце зависло над голыми остовами деревьев, собираясь исчезнуть за их серыми стволами.
Легкий прохладный ветерок нес в себе непонятные, неизвестные пряные запахи, и очень хотелось жить.
Профессор сидел у разведенного им костра и что-то жарил на вертеле, он напевал себе под нос какую-то старомодную песенку, иногда хмурился или улыбался.
— Очнулись, юноша? — Сергей Сергеевич поднес ко рту вертел и откусил небольшой кусочек жареного мяса. — Что-то плохо складывается наш поход, опять сегодня до кордона не дойдем. Здесь, правда, можно заночевать, зверья нет, а птицы не скоро прилетят. Их стараниями тут не осталось ничего живого, так что нас ночью никто не потревожит.
Я полежал еще немного, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям: организм работал нормально, желудок требовал пищи, от костра приятно пахло жареным мясом. Руки-ноги не тряслись, жжения нигде не чувствовалось.
Осторожно приподнялся на локтях, ожидая резкой вспышки боли. Но ничего не случилось. Только почему-то стало холодно. Только тут обнаружил, что лежу голым на сухом мху, скрипевшем при каждом движении, а моя окровавленная, продырявленная клювами одежда наброшена на меня сверху.
Я скосил взгляд и посмотрел на себя внимательно и настороженно. Когда стер засохшую кровь, обнаружил под ней чистую неповрежденную кожу. Мазь профессора в очередной раз сотворила чудо и вернула меня к моей ужасной жизни.
Ранки исчезли, не оставив никаких следов — ни шрамов, ни рубцов, словно меня никто никуда и не клевал.
Сергей Сергеевич наблюдал за мной с огромным интересом и нескрываемым удовольствием.
— Вас что-то удивляет, юноша?
— Еще как! — неохотно признался я. — Такого лечения современная медицина не знает. И крови немало потерял, и весь в ранах был, а ни одного шрама…
Тут мне в голову пришло более логичное объяснение, поэтому, немного запинаясь, спросил:
— А были ли птицы? Может, я напился и все мне привиделось? Я и в прошлый раз так думал. Ваш эликсир, он же пощады не знает, крепкий очень…
— Кушать будете? — спросил профессор. — Или будете плакать по утерянному раю?
— Есть мне, конечно, хочется, поэтому не откажусь. — Я пополз к костру. Почему полз? Да потому что слабость все-таки в моем теле еще оставалась. Правда, при всем том чувствовал я себя неплохо, в душе даже наблюдалась какая-то эйфория, но встать все равно не мог. Впрочем, я не сомневался, что к утру это все пройдет. — А при чем тут рай?
— Ну, вы же вроде как умирали…
Профессор подал мне обжаренную над огнем тушку, и я с наслаждением вгрызся в горячее, сдобренное специями мясо. Это была настоящая еда, о которой давно мечтал. Что может быть лучше шашлыка на свежем воздухе?!
Сергей Сергеевич тоже ел, развешивая над огнем новые тушки.
Прожевав половину вкусного и нежного мяса, я спросил:
— Так были ли птеродактили? Простите, но я не расслышал вашего ответа…
— Даже не знаю, что вам сказать. Как раз сейчас вы заняты поеданием тех самым птиц, которых не было. Если не доверяете своим вкусовым ощущениям, то, пожалуй, любые мои слова покажутся вам неправдой.
— Что?! — Пусть не сразу, но до меня дошло. — Вы хотите сказать, что я ем сейчас этих летающих предтечей ужаса древнего мира, которые меня излупили своими клювами так, что без вашей мази мне вряд ли удалось бы выжить?
— Разве не это я сейчас сказал? — Профессор кивком головы показал себе за спину, там в некотором отдалении от костра были сложены кучкой куски кожи, в которых я без малейшей тени сомнения сразу признал крылья напавших на меня птиц. — Можете подойти, чтобы лучше рассмотреть. Не только эти создания нами питаются, но иногда и мы питаемся ими. Как вы, надеюсь, заметили, вкус у них нежный, тонкий, отдает специями, которые, поверьте, при приготовлении не использовались.
Я продолжал механически жевать, раздумывая, насколько мне отвратительна эта пища. Если не брать вкус и то, как благосклонно принимает ее желудок, и не думать о том, что ты ешь, то, пожалуй, очень даже неплохо. Хоть вид у этих жутких созданий, без сомнения, мерзкий.
А мазь у профессора оказалась просто волшебная.
Если наладить ее производство, то я стану самым богатым человеком в недалеком будущем, а профессора возьму к себе главным научным консультантом.
— А трудно ли делать вашу мазь? — спросил я тихо, маскируя свой интерес излишне шумным чавканьем. — Может, стоит организовать производство? Вы не могли бы мне рассказать, какие компоненты в нее входят и как их найти?
— Смотрю на вас и вижу, что все, кто приезжает из Москвы, ведут себя словно дети и так же думают, — улыбнулся Сергей Сергеевич. — Не вам первому, юноша, в голову пришла идея о производстве мази и баснословных прибылях, которые, кажется, так легко получить, ничего не делая. У вас в столице все одержимы маниакальной идеей стать богатыми или еще встречаются редкие исключения?
— Почему маниакальной?
— Другое слово трудно подобрать.
— Есть такое желание, и не у меня одного, наверно, даже у всех оно имеется, — неохотно сознался я. — Деньги решают многие проблемы, точнее, почти все. Если бы они у меня были, разве поехал бы в эту жуткую глушь? И моя девушка от меня бы не ушла, да и другие многочисленные беды со мной просто не случились бы…
— Ну, я думаю, что большинство событий все равно бы с вами, юноша, произошло и приехать сюда бы пришлось. — Профессор подал мне еще одну тушку мини-птеродактиля, и я тут же с огромным удовольствием вгрызся в нее. — Это только нам кажется, что мы строим свою судьбу, на самом деле во многом она выстраивается не нами, а божественным провидением.
— Не знаю, как насчет провидения, а деньги легко меняют любую судьбу…
— Деньги всегда лишь средство. Богатство не сделало никого умнее, не улучшило никому характер, не решило проблем с возлюбленной…
— Может, они и не сделают умнее, но точно дадут свободу выбора, которого у меня сейчас нет. Возможно, не помогут с любимой, но она тысячу раз подумает, прежде чем меня бросить. Ей же нужно одеваться, цеплять на себя золото и драгоценности, чтобы покривляться перед народом. И она точно не выгонит меня из квартиры, потому что та будет принадлежать не ей, а мне. Вот и получается, что эту проблему деньги решат. Да и с работы меня никто не выгонит, потому что фирма будет принадлежать мне…
Это у меня вырвалось само собой. Не хотел. Правда. Но, видать, наболело.
— Проблемы все равно останутся, а к ним добавятся еще другие, потому что деньги сами уже несут в себе трудности, их требуется куда-то вкладывать, иначе они теряют свой вес. — Профессору, похоже, развивать эту тему нравилось, он даже заулыбался. — И к тому же большая часть из них все равно уходит только на пыль…
— Пыль?
— Есть такое выражение — пускать пыль в глаза. Богатые люди много денег пускают на подчеркивание своего статуса, именно благодаря их тщеславию существуют дома мод и множество производителей украшений из драгоценных металлов и алмазов. Это и есть пыль. Раньше даже папуасы меньше на себя цепляли бус, чем иные сегодняшние богачи.
— Это вам деньги не нужны, потому что тратить их здесь негде, но я-то живу в столице, там все иначе…
— Вы ошибаетесь, молодой человек. Поверьте, мы с вами принадлежим к одному биологическому виду, у нас одни и те же потребности, если что-то не нужно мне, то и вы легко сможете обойтись без того же. Правда, в столице действительно все иначе.
— Вот видите…
— И все равно деньги вас от бед не спасут, поскольку существует такое понятие, как судьба, и оно живет вне наших мыслей и желаний. Происходят какие-то события, мы оказываемся в центре их, удивляясь тому, что это случилось именно с нами. В этом мире не все так просто, как нам кажется.
— Может, и так, — мрачно ответил я. — Но все равно деньги решили бы многие мои проблемы…
— К сожалению, ничем не могу помочь, на моей мази вы не разбогатеете.
— Почему? Я уже примерно представляю, как организовать производство, и точно знаю, что людям это нужно. У современного человека много болезней, которые надо лечить.
— Я верю, что мазь можно продать и заработать на ней хорошие деньги, но дело в другом — ее невозможно изготовить в любом другом месте, кроме кордона, да и там массовое производство не организуешь, некоторые компоненты очень редки.
— Вот в этом вы ошибаетесь, профессор, современные биохимические лаборатории смогут синтезировать любое вещество.
— Это не так, юноша, — улыбнулся профессор. — Многие вещества просто не могут быть синтезированы. Растения, из которых я готовлю эту недолговечную мазь, растут только в этих местах, потому что именно здесь имеется уникальное сочетание природных факторов, которых нет ни в одном месте мира, так что можете выбросить свои мысли о будущем вашем богатстве.
— Жаль… искренне жаль, — вздохнул я. — А можно ли сохранить вашу мазь хотя бы пару месяцев?
— Чем ближе к кордону, тем дольше время ее жизни. Там она существует годы, около черного леса примерно две недели, у деревни, где я вас встретил, всего пару дней, так что вам ее не довезти даже до городка, где живет Кирилл. Если бы это было иначе, здесь бы толпилось огромное количество людей, желающих исцелиться от множества хворей, которые не умеет лечить ваша медицина.
— Ваша?! — Мне хотелось бы влить как можно больше сарказма в этот невинный вопрос, я очень старался, но у меня не получилось. Сергей Сергеевич даже бровью не повел. — По-моему, она одна для всех.
— Вы ошибаетесь, молодой человек. Я в медицинские клиники не хожу, у меня даже паспорта как такового нет, только справка об освобождении, и той больше лет, чем вам. Она давно высохла и пожелтела, наверное, скоро совсем рассыплется…
— Да уж… — Я подумал о том, что вполне мог бы поселиться в этом диком месте и наслаждаться природой. По поликлиникам не ходить и прожить лет до ста. Мы же все делаем неправильно. Дышим грязным воздухом, едим неправильную пищу, набитую канцерогенами и соей с измененными генами. — С такой волшебной мазью действительно врачи не нужны.
— И еще с эликсиром, юноша, и с эликсиром…
— Да, и с вашим самогоном, настоянным на травах… Солнце уже скрылось за деревьями, стало прохладно, подул холодный ветерок. Руки начали мерзнуть, а затем и все тело охватила дрожь, пришлось перебраться к огню.
Понемногу забывалось то, что со мной не так давно произошло. Чувствовал уже себя великолепно, настроение улучшилось…
— Очень долго идем, — задумчиво проговорил Сергей Сергеевич. — Странное ощущение в душе.
— Какое?
— Словно кто-то решил испытание вам, юноша, устроить, вон и птицы на вас напали. Думаю, позже еще произойдет что-то не менее впечатляющее…
— Не понимаю, о каком испытании вы говорите? Я здесь впервые, кто меня может знать?
— Знать никто не может, места здесь заповедные, большинству людей сюда вход воспрещен. Кирилл, например, попасть сюда не может, хоть и пытается уже много лет…
— Но я-то здесь, да и вы тоже…
— Обо мне можете не говорить, я для всех здесь живущих свой. А вот вы, юноша, совсем другое дело, вас, как вы правильно заметили, никто не знает. Даже странно, что мы с вами так далеко прошли. Случайно среди ваших предков колдунов, бабок повивальных, гадалок не имелось?
— Не знаю, может, кто и был, да только узнать не у кого, дед и бабка погибли во время войны, а отец и мать ничего не помнят. — Разговор меня заинтересовал. Я уже понимал, что ночевать придется здесь, достал спецназовский коврик из рюкзака и подложил его себе под спину. Ничего, удобно, мягко, жаль, раньше не догадался, иначе после ночевки в избушке не мучился бы болью в одеревеневшей спине. — А что со мной не так?
— До черного леса доходят немногие, и причина этому есть. — Профессор подбросил пару сучьев в огонь. Они сразу ярко разгорелись. Приятно было вот так лежать у костра и вести умные разговоры. Как много мы потеряли без живого огня: никогда у батареи парового отопления не испытаешь такого умиротворения и странного счастья. — Объяснить ее человеку стороннему сложно, но я попробую. Один человек как-то собрал радиоприемник из того, что имелось в доме, при этом он использовал горшки с цветами, оконное стекло, графин с водой, и у него получилось неплохое радио, и оно работало.
— И что из этого?
— Ну, думаю, из того, что находится сейчас вокруг нас, можно сделать компьютер или что-то еще более сложное.
— Не понимаю, о чем вы…
— Я говорю о живом компьютере, который, возможно, уже существует…
— Смешно. — Я сразу представил, что мы находимся внутри огромного компьютера, сидим на материнской плате, пьем чай, глядя в огонь разведенного нами костра. А где-то рядом щелкают реле, работает процессор, крутятся жесткие диски, сохраняя информацию. — И бессмысленно как-то…
— Как вы думаете, законы, по которым работает человеческая техника, существовали до того, как появилась первая радиоаппаратура, или появились вместе с ней?
— Сложный вопрос… — Я задумался. И действительно, эти законы существовали всегда или их сформулировал человек? Наверно, все-таки жили и без нас. А это значит… Что до нас были радиоприемники? Чушь! И вообще разговор какой-то глупый пошел. Вслух же произнес: — Думаю, законы имелись и до нас, но только мы нашли им применение. До этого они были просто явлениями природы, существовавшими сами по себе, а люди, наблюдая, обнаружили повторяемость, а потом и вывели закономерности, подвели математическую базу…
— Хорошо, что вы это понимаете, юноша, а ваш наниматель считал, что, пока законы не открыли ученые, они не существовали.
— В какой-то мере так оно и есть…
— Все вокруг было до и будет после нас. Сегодняшние ученые считают, что нужно подглядеть, как устроено в природе, а потом переделать это под свои нужды. Так, например, вещество, которое заставляет взрываться звезды, можно использовать для того, чтобы уничтожать других людей. А некоторые растительные яды использовать как наркотики. Правда, смешно?
— Не смешно, а страшно…
— Согласен с вами, юноша. Лично мне это не нравится. Но главное, что мы ничего не придумали, все, чем мы пользуемся, в той или иной форме уже существовало в природе до нас. Так и радиоприемник: вокруг нас сейчас те же детали, деревья — конденсаторы, земля — проводник, который соединяет все между собой, но так как она имеет везде разное сопротивление и проводимость, то еще играет роль диодов. Птицы и животные — полупроводники, есть у них такое свойство, светило, наше солнце — источник энергии, что-то вроде батарейки.
— А где тогда музыка? Почему я ничего не слышу? Отчего этот радиоприемник не ловит волны радиостанций?
Я лег на бок и стал смотреть в огонь. Приятное это занятие, таким оно было во все времена. Покой и приятная истома, только немного мешает голос профессора, которому очень хочется меня в чем-то убедить. Да только мне плевать, моя задача простая: забрать нужную вещь, отвезти ее обратно в Москву, и все у меня наладится. У меня заведутся деньги, сниму квартиру, найду работу, будет у меня новая женщина…
— Все гораздо сложнее, и вокруг нас не радиоприемник, а компьютер, который нас видит, анализирует, пытается понять.
— Ну, это совсем фантастика…
— Как знать. — Сергей Сергеевич завозился, устраиваясь на ночь. — Лично я уверен, что нечто подобное именно в этом месте и существует. Все время ловлю себя на том, что кто-то наблюдает за мной, взвешивает каждый мой поступок, решает, что ему со мной делать.
— Вы не о Боге сейчас говорите?
— Может, и о нем. Мы же не знаем, какой он.
— Его нет, наши ученые это уже выяснили, весь ближайший космос обследовали и землю со спутников…
— Возможно, не там искали? Если он — все, что находится вокруг нас, то стоило ли его искать где-то в далеком космосе?
Профессор затих, и глаза у меня сами собой стали закрываться — тепло, хорошо, спокойно.
Жаль, сон приснился дурацкий после этого разговора.
…Я шел по лесу, который был не просто местом, где растут деревья и кустарники, а еще материнской платой, корни змеились, как провода, направляясь к далекому процессору, возвышающемуся над местностью, и был он похож на египетскую пирамиду.
Может, действительно пирамиды заставляли окружающее работать как компьютер, собирая информацию, ловя различные сигналы? А почему бы и нет? Возможно, профессор в чем-то прав. Как-то видел по телевизору наши современные радиолокационные станции, они тоже выглядят как пирамиды.
Думаю, только опустившиеся до примитивного уровня египтяне могли посчитать их погребальным сооружением для своих вождей. Можно и микроскоп использовать в качестве дубины, искренне считая, что для этого он и предназначен.
Если один человек построил радиоприемник из горшков с цветами, то кто сказал, что нельзя построить компьютер из живых деталей?
Тут я выругался — не понравилось мне, что даже во сне обдумываю всю эту чушь, поэтому постарался выкинуть ее из головы и крепко заснул.
Утро было странным, туманным, неясным — в общем, обычная мутная хмарь. Понравилось мне это слово…
Профессор уже проснулся, он разжигал костер, причем выглядел не выспавшимся и очень мрачным.
— Что-то случилось?
На мой вопрос ответил тихо, настороженно поглядывая по сторонам, словно кто-то нас мог подслушивать:
— Быстро умывайтесь, молодой человек. Беда пришла. Если отсюда не уберемся минут через десять, то погибнем.
— Что случилось?
— Объяснять долго. — Сергей Сергеевич бросил разжигать огонь и начал спешно складывать в мешок все, что до этого достал. — Такое хоть раз увидеть нужно. Поверьте, к нам пришла беда, и не просто беда, а самая настоящая смерть.
— Да верю, верю. — Я пожал плечами. — Только хотелось бы умыться, но куда пойду, если ничего не видно?
— Никуда не ходите, потом помоемся. Лучше быть грязным и живым, чем мертвым и чистым. Вперед! — Профессор махнул рукой в сторону мутного ореола от солнца, пытающегося пробиться лучами сквозь серо-черный туман. — И как можно быстрее! Поверьте, хоть я и дал слово защищать, но если будете идти медленно и спотыкаться на каждой кочке, то брошу. Мне моя жизнь дороже вашей, просто потому, что к ней давно привык.
Слова профессора не показались мне добрыми, но когда посмотрел на него внимательно, то сразу увидел, как на его высоком лбу сверкают капельки мелкого пота. Он действительно был взволнован и очень напуган.
Движения его были быстрыми, лихорадочными, глаза сверкали странным внутренним огнем.
Где-то издалека сквозь туман пробился душераздирающий вой, тоскливый, панический.
— Пришла беда, а бежать от нее некуда, — пробормотал профессор и рванулся в серую непроницаемую пелену, да так быстро, что я едва его догнал. Отставать от него не стоило, потому что тогда бы затерялся в тумане.
«Потеряешь его и будешь до конца жизни бродить по здешним лесам, — подумал я. — Не зря профессор заговорил о беде, ох, не зря…»
Мы бежали, да еще как. Никогда так быстро не бегал. Спортсмен я не очень хороший, в школе и институте постоянно отлынивал от спортивных занятий и здесь бежал из последних сил, стараясь не потерять из вида худую прямую спину.
Уже через десяток метров бега в тумане во мне проснулся дикий ужас, непонятный и ненормальный, именно он гнал меня вслед за профессором лучше любого тренера.
Сергей Сергеевич, пробежав немного по сухому лесу, свернул к озеру, выкрикнув на бегу:
— По лесу нам не оторваться, много времени потратим на перепрыгивание через поваленные деревья, побежим по берегу, там ровнее, но существует другая опасность.
— Какая опасность и от чего мы бежим? — Я стоял согнувшись и никак не мог отдышаться, из меня едва пена не шла, как от загнанной лошади. — Вы хоть что-то мне объясните.
— Времени нет на слова, да все равно не поверите, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Отдохнули? Тогда бегом! Советую не отставать, погибнете, я спасусь, у меня опыт…
«Опыт у него… сын ошибок трудных…»
Я заковылял дальше, понемногу набирая скорость.
По берегу бежать оказалось намного приятнее и быстрее, здесь путь не преграждали деревья, хоть ноги и проваливались в мелкий песок, напополам смешанный с пеплом и от этого приобретший грязный цвет, но все равно это лучше серой стеклянной травы с проплешинами гари…
— Нам недалеко бежать, поэтому поднажмите, — выкрикнул на бегу профессор. — Здесь есть пещера, в ней безопасно, там отсидимся.
Сзади громыхнуло, а потом прямо передо мной, отсекая Сергея Сергеевича, впился в песок ряд длинных черных копий.
Сказать, что это было страшно, — ничего не сказать. Они возникли ниоткуда, пронеслись мимо меня с пронзительным свистом и вонзились в песок.
Не сомневаюсь, что, если бы на их пути находилось мое тело, они бы его пронзили так же легко, как гранитный камень, лежащий на берегу. Не знаю, из чего эти штуки сделаны, но прочность в них заложили неимоверную. Это не металл, скорее алмаз. Такого никогда не видел. Эти копья были покруче, чем меч короля Артура, который тоже мог рубить камень.
— Обегайте! Чего стоите столбом, юноша?! Убьют же!!! — прокричал профессор. — По воде бегите, только далеко в глубину не заходите, затянет, не выберетесь.
— Что затянет? — спросил я, бросаясь к черной воде.
— Зыбучий песок!
За спиной снова громыхнуло, и еще десяток копий воткнулся в то место, где только что стоял я, и опять эти черные штуки пронзили камень на берегу, и он с глухим треском развалился на множество мелких кусков.
Вода показалась мне плотной и неприятно масляной. Бежать по ней не получалось, ноги проваливались, приходилось брести, с ужасом прислушиваясь к хлюпанью падающих копий за спиной. Песок или ил на дне впрямь засасывал, останавливаться не стоило.
«Зыбучий песок в таких местах бывает… — всплыло в моей голове. — От него спасения нет, никто не вытащит, профессор не успеет. Быстрее надо шевелиться…»
Снова раздался жуткий треск, и теперь уже копья воткнулись прямо передо мной в воду, подняв вверх брызги, меня окатило с ног до головы.
Кое-как мне удалось обойти по воде эти непонятные предметы, стоящие передо мной стеной, и выбраться на берег, тогда я снова побежал, догоняя профессора, уже маячившего на грани видимости.
Я верил его словам. Если станет опасно и начну отставать, он меня бросит. Эта мысль добавила мне скорости, хоть сил у меня осталось лишь на самом донышке. Помогал не упасть только страх. Уж очень мне отчаянно, до боли в желудке захотелось жить.
Сергей Сергеевич, несмотря на свой преклонный возраст, бежал впереди спокойно, легко, не пыхтя, словно паровоз, как я.
Для себя решил: если вернусь живым из этого неприятного путешествия, запишусь в фитнес-клуб, а то и просто похожу на стадион, займусь здоровьем, а то так и умереть можно в следующий раз. Почему-то в этот момент я был уверен, что следующий раз обязательно настанет, если сумею выжить сейчас.
Жить мне хотелось, и даже очень. Хорошо рассуждать о смерти, о самоубийстве, когда тебе ничего не угрожает, и совсем другое дело, когда в тебя летят черные копья неизвестного происхождения, да еще такие острые, что гранитные камни им не помеха.
Очередная порция влетела в воду, поднимая брызги в том месте, где только что находился я.
Когда оглянулся, успел увидеть исчезающие концы, имеющие небольшое утолщение, — зыбучий песок забрал жуткое оружие себе. Впрочем, и те, что воткнулись в берег, тоже уходили в землю, словно таяли в тумане.
— Вперед! — прокричал профессор. — Поднажмите, юноша, если хотите увидеть еще один рассвет вашей жизни.
Глупая фраза, но до чего же верная!
Мы пробежали еще немного, Сергей Сергеевич резко свернул к обрывистому берегу, где зияло черное пятно провала. Мы забрались в пещеру под свист и щелканье копий, свободно вонзающихся в камень.
— Ну, все, кажется, спаслись. — Профессор лег на глину, которой был покрыт пол пещеры, он судорожно дышал, чем-то походя на рыбу, только что вытащенную из воды, она так же пытается вдохнуть и не может. Похоже, ему нелегко далась эта пробежка в рваном темпе. — Здесь нас никто не достанет.
Я чувствовал себя ужасно, из горла рвался хрип от чрезмерного напряжения и усталости. Воздуха мне не хватало, хоть грудь раздувалась как меха, но тот никак не хотел протискиваться в воспаленное горло, а сердце лупило по ребрам так, что в них чувствовалась тупая боль.
Одежда промокла насквозь от пота. Раньше даже не подозревал, что во мне находится столько влаги, она бежала по лицу, заливая глаза. Неприятно это и очень противно.
Сколько ни вытирай, все бесполезно, тут же под рукой снова мокро. Конечно, еще водой из мертвого озера обрызгало, да и пота немало вылезло из собственного тела, и откуда во мне столько его берется?
Минут через пятнадцать я кое-как смог отдышаться, привстал, а потом и сел, прислонившись к каменной стене пещеры. За спиной мутным светом виднелся выход, там по-прежнему слышался свист и треск втыкающихся в камень копий.
— Что это такое? — наконец прохрипел я. — На нас напали индейцы? Варвары? Или какое-то дикое племя?
— Вы не поверите. — Профессор достал из своей котомки бутыль с мутной жидкостью эликсира и отпил пару глотков. — Хотите? Настоятельно советую, чтобы не сойти с ума, ведь еще ничего не кончилось.
— Пожалуй, выпью, но чуть позже, сначала воды. — Я присосался к своей фляге, выпив больше половины. — Так что это?
— Всего лишь растение, неизвестное нашей науке. Даже не хищник. А эти черные твердые копья — семена, которые оно разбрасывает по окрестности. Так делают многие виды, чтобы расширить ареал своего обитания…
— Семена?
— Да, очень мудро придумано: если кого-то убьет или пришпилит к земле, то будет хорошее удобрение для ростка.
— Жуть какая, — пробурчал я, допивая флягу до дна. — И откуда взялось такое растение?
— Из тумана, откуда же еще? С ним чего только к нам не приходит.
— И что в основном?
— Я думал, вы уже поняли. С туманом приходит смерть во всех видах. Множество растений и животных, которые с удовольствием вас сожрут, если представится им такая возможность. В туман лучше сидеть в пещере или на кордоне за толстыми стенами. Пока мне не удалось увидеть ни одного земного существа, которое сумело бы выжить в этой пелене. Все убегают, куда смогут. Правда, движется он довольно быстро, не каждому убежать удается. Сегодня нам повезло. Я почувствовал во сне, что приближается беда, иначе мы бы даже и не проснулись, так и отправились на тот свет в объятиях травы-вампира.
— Чего?! Какой такой травы?
— Есть тут такая травка, что-то вроде перекати-поле. Когда она до тебя докатывается, то в тебя вонзаются небольшие усики, через них впрыскивается обезболивающее вещество, действующее как снотворное. Существо, оказавшееся не в том месте и не в то время, медленно умирает, отдавая свои соки растению, разлагаясь, становится источником питательных веществ для него, своего рода удобрением. Трава не двигается с места до тех пор, пока от жертвы не останется ничего, кроме скелета.
— Это вы так меня напугать хотите? — улыбнулся я, представляя траву-вампира, которая оплетает своими зелеными стеблями мои ноги и руки, а потом начинает сосать из моего тела кровь. Страшно! Хоть мне, конечно, известно о плотоядных растениях, но их не так много, и питаются они трупами. Но живыми?! Брр! — Нет таких растений и не было никогда.
— Слово «никогда» я бы использовать поостерегся, ученые почти ничего не знают о растительности чужих миров. И главное, забудьте слово «невозможно», мы подходим к кордону, а рядом с ним могут существовать любые кошмары, какие даже выдумать нельзя.
— Прекратите пугать, а то никуда дальше не пойду. Не забывайте о том, что я городской житель, мне находиться без теплого санузла и горячей воды в этих местах — уже настоящий подвиг. А когда появляются плотоядные птицы и растения, то это мне сразу начинает напоминать кошмарный сон или фильм ужасов.
Я лег на землю, чувствуя неясное в себе умиротворение. Не удивлюсь, если после такой пробежки засну, а то и просто вырублюсь на какое-то время.
— Держитесь вы неплохо для городского жителя, — неохотно признал Сергей Сергеевич. — Думаю, вы не коренной москвич, приехали из провинции, опыт кое-какой имеется, леса не боитесь. Так?
— Из провинции, в этом не ошиблись… — Я вытянул ноги, раздумывая над тем, стоит ли попросить у профессора эликсира, чтобы воспринимать происходящее в пьяном дурмане, а не всерьез. — Учился в столице, а как закончил, так там и остался. Домой ехать смысла большого не видел — работы нет. А жилось мне в моем городке хорошо, особенно когда был маленьким, речка у нас есть, в ней плавать можно. Лес так вообще замечательный, там грибы собирали, и никто ничего не боялся. Заблудиться, правда, можно было, если уйти далеко в чащу, но лешие и кикиморы у нас не водятся.
— И что произошло с вами в столице? Удалось ее покорить?
— Боюсь, что это она меня измочалила и выбросила, но надежды на реванш пока не оставляю. Вот отдохну немного, заработаю деньжат на этом приключении и вернусь в мегаполис продолжать свою жизнь.
— Главное в любом деле — это вернуться, — согласился профессор, доставая из мешка бутыль с мутным пойлом. — Не откажетесь от напитка бодрости? Теперь, надеюсь, понимаете, почему я его всегда с собой ношу?
— Начинаю осознавать. — Я протянул стаканчик от фляжки, решив, что мне этого хватит, но Сергей Сергеевич таких мер для своей самогонки не воспринимал, поэтому проигнорировал мой стаканчик и налил эликсир в побитую алюминиевую кружку, которую вытащил из своего мешка. Выпил я немного, всего пару глотков, остатки допил профессор, но мне этого хватило, чтобы воспринимать мир более умиротворенно. — Наверное, действительно без этого питья здесь ходить нельзя.
— Он еще и насекомых отгоняет.
— Насекомых? — удивился я. — Пока не увидел ни одного комара или мухи, они, похоже, здесь не водятся…
— В основном, конечно, нет, туман убивает. Мошка, бывает, надоедает возле деревни. — Сергей Сергеевич насторожился и стал к чему-то прислушиваться, похоже, слышному только ему. — Через полчаса пойдем дальше, вроде пелена рассеивается. В этот раз выброс небольшой, а бывает, что дымка неделями стоит, никуда не уходит.
— Что это за туман такой страшный?
— Объяснять сейчас ничего не стану. — Профессор придвинулся к выходу. — Но если доберемся до кордона, обязательно расскажу. Что-то движется сюда, и, вероятнее всего, очень неприятное. У вас, юноша, оружие какое-нибудь есть?
— Только нож. — Я вытащил спецназовский клинок, он сверкнул черным, словно смертельное жало. — Думаете, придется сражаться?
— Лучше бы не пришлось. От этих тварей трудно защититься, они часто панцири носят, практически неуязвимы, бывает, что и пуля не пробивает. Черт! — Сергей Сергеевич откатился от отверстия. — Почуяла, гадина. Бежим!
— Куда?
— В глубь пещеры, подальше от входа. — Профессор отполз куда-то в темноту. — Может, не достанет, хоть шансов на это маловато.
— Хоть бы свечку зажгли, — меланхолически заметил я, никуда не двигаясь, развезло меня от самогонки. Почему-то мне в голову пришло, что это просто глупый розыгрыш. — Страшновато как-то.
— Быстрее, юноша! — На этот крик я тоже прореагировал спокойно, хоть и вздрогнул. Видимо, в этот раз самогон на меня подействовал как-то не так. — Ползите сюда! Эта гадость всегда так действует: сначала успокаивает и умиротворяет, чтобы существо, попавшее к нему в лапы, не сопротивлялось, не пыталось себя спасти. Чувствуете запах?
Я принюхался: действительно пахнуло чем-то невероятно приятным, похожим на духи какой-то роскошной женщины, внутри что-то застучало, задвигалось, напряглось.
— Приятные духи…
В отверстие что-то проникло, сначала показалось, что это корень дерева, но слишком гибкий, потому что мог разворачиваться в любую сторону. Я было подумал, что это щупальце осьминога, и это определение, вероятно, наиболее точное. На гибком отростке имелось что-то вроде маленьких открытых воронок.
Когда щупальце коснулось меня, я даже не шевельнулся. Запах стал еще нежнее и приятнее, а потом мне стало так хорошо и спокойно, как не было до этого никогда в жизни. Отросток обнял меня, словно руки любимой, и я уткнулся в эту теплую, нежную кожу, закрывая глаза.
