СТЕФАН: НОВОРОССИЯ

Прорыв в локальное пространство звезды Хорс, вокруг которой обращалась планета Новороссия, прошёл без сучка и задоринки. Альвы, занятые обороной системы от беспрерывных атак габбаров, не стали отвлекать на нас большие силы, как только убедились, что наше крыло является всего лишь очередной разведывательной миссией, а не авангардом массированного вторжения земного флота. Погоню за нами, конечно, отправили, но нам без труда удалось оторваться от неё.

Впервые за свою военную карьеру я участвовал в боевом задании не в качестве командира корабля, и оттого чувствовал себя не в своей тарелке. Для меня было внове находиться в рубке управления на положении гостя и лишь наблюдать за действиями команды, не имея возможности вмешиваться и отдавать приказания.

Впрочем, капитан второго ранга Марсильяк, командир десантного крейсера «Каллисто», хорошо знал своё дело и умело управлял кораблём. У меня, как специалиста, не было к нему никаких претензий… кроме одной-единственной — что на капитанском мостике находится он, а не я.

Пока мы удалялись от охваченной боевыми действиями дром-зоны, я имел возможность приблизительно оценить силы альвийского флота, задействованные для обороны системы. Да уж, тут мохнатики не поскупились, они охраняли Новороссию не хуже, чем столицу своей Федерации — Альвию. Чего только стоил первый оборонительный эшелон — корабли, станции и базы, сконцентрированные непосредственно в районе дром-зоны. Хотя мы, люди, и превосходим остальные расы в научно-техническом отношении, нас всё же слишком мало, мы ещё не обладаем достаточными ресурсами, чтобы одолеть такую армаду.

Три другие планеты, находящиеся под контролем альвов — Эсперансу, Землю Вершинина и Арран, — мы рано или поздно отвоюем. А скорее всего, они сами их уступят — по последним данным, к началу атаки габбаров в этих мирах оставалось всего около десятка миллионов человек, которые скрывались от депортации в лесах, горах и городских подземных коммуникациях. Зато Новороссию, чьё население возросло до трёх с половиной миллиардов, альвы так просто не отдадут. Они вцепятся в неё мёртвой хваткой и будут стоять до конца. Люди, которых они держат в заложниках, а это без малого девять процентов от общей численности всего человечества, представляют для них огромную ценность.

«Нет, здесь наша обычная тактика уже не сработает, — мрачно думал я, наблюдая за тем, как среди россыпи звёзд на экране заднего обзора то и дело вспыхивали и гасли мелкие искорки, каждая из которых была очередным подбитым кораблём, габбарским или альвийским. — Даже если на Новороссии поднимется всеобщее восстание, даже если альвам придётся перебросить дополнительные силы к планете, в дром-зоне всё равно останется достаточно кораблей, чтобы отбить любую нашу атаку. Система Хорса нам не по зубам. Пока что…»

— Противник прекратил преследование, бригадир, — сообщил мне капитан Марсильяк. — Все корабли переходят в режим полного радиомолчания и переключаются на гравитационную тягу. Расчётное время до старта десантного челнока — семнадцать часов.

— Хорошо, — сказал я, поднимаясь с кресла. — Пойду отправлю ребят спать. Пускай хорошенько отдохнут перед стартом. А если возникнет внештатная ситуация, сразу известите меня.

— Обязательно, сэр.

Направляясь к выходу, я бросил взгляд на Анн-Мари, которая продолжала сидеть на своём месте. В ответ она слегка качнула головой, давая мне понять, что остаётся в рубке. Решила, значит, присмотреть за пилотами, пока не убедится, что мы окончательно оторвались от погони. Я бы и сам остался, но меня то и дело подмывало начать отдавать команды, что поставило бы капитана Марсильяка в весьма неловкое положение — ведь я был старшим по званию офицером. Поэтому, чувствуя, что моё терпение на исходе, я предпочёл удалиться.

Покинув рубку управления, я спустился на четвёртый ярус, где располагался жилой отсек для десантного взвода. Как я и ожидал, ребята находились в кают-компании, где через большой встроенный в стену экран можно было наблюдать за всем происходящим снаружи корабля. Они обсуждали обстановку в здешней дром-зоне, но, в отличие от меня, не были настроены так пессимистично и не считали, что у наших войск нет никаких шансов захватить её.

Я немного задержался в коридоре, чтобы, оставаясь незамеченным, послушать их разговор. Речь как раз шла о возможности применения глюонных бомб, чтобы одним махом очистить дром-зону от альвийских войск. Сама по себе мысль была неплоха: любой корабль содержит достаточно радиоактивных материалов — в ядерных боеголовках, во вспомогательных атомных реакторах, в самой своей обшивке, — чтобы немедленно взорваться, оказавшись в радиусе действия глюонной бомбы. Мы с успехом применяли это оружие для уничтожения не только вражеских планет, но и космических баз, а также крупных скоплений кораблей противника. Четыре года назад, во время второй крупномасштабной операции по освобождению человеческих планет, командование прибегло к тактике «глюонных ловушек», когда перед настоящим вторжением предпринимались ложные атаки. В систему перебрасывались устаревшие, уже списанные в утиль корабли, управляемые компьютерами, настроенными на боевой режим. Чужаки ловились на эту приманку, стягивали в районы прорыва крупные силы — и в результате нарывались на взрывы глюонных бомб.

Особенно эффективно такая ловушка сработала в локальном пространстве Цяньсу, где с ходу было уничтожено более восьмидесяти процентов дислоцированного в дром-зоне флота пятидесятников. К сожалению, мы не обладали достаточным количеством войск, чтобы одновременно атаковать все человеческие системы, а чужаки, наученные горьким опытом, больше не повторяли своих ошибок. Теперь они равномерно рассредоточивают свои силы по всей дром-зоне, что резко увеличило расходы на оборону этих систем, зато свело к минимуму последствия возможного применения глюонных бомб, которые при всей своей разрушительной мощи обладали ограниченным радиусом действия — всего в несколько тысяч километров.

Данное ограничение носило не технический, а принципиальный характер, обусловленный коротким сроком жизни излучаемых при взрыве квазиглюонов — частиц, подобных обычным глюонам, но не взаимодействующих друг с другом. Квазиглюоны были открыты более пяти веков назад, тогда-то и возникла идея оружия, основанного на свойстве этих частиц свободно распространяться в пространстве со скоростью света, а при поглощении материей ослаблять внутриядерные связи. Однако идея эта была реализована лишь недавно, и именно технология её реализации является одной из строжайше охраняемых тайн человечества. Глюонные бомбы, безусловно, очень грозное оружие, приводящее в ужас наших врагов, но даже оно бессильно перед громадными космическими расстояниями. В масштабах дром-зоны область пространства размером несколько тысяч километров в поперечнике — это не более чем булавочный укол…

Я продолжал стоять в коридоре, слушая беседу ребят. Ни командир взвода, моя дочь Рашель, ни её заместитель, лейтенант Валько, в этой дискуссии не участвовали. Совершенно очевидно, что они прекрасно всё понимали, но решили не мешать своим подчинённым — мол, пусть себе поспорят, ведь в спорах, как известно, рождается истина.

— А по-моему, всё это бред, — раздался звонкий голос, принадлежащий Эстер Леви, рыжеволосой девушке с внешностью кинозвезды. — Надо же придумать такое — разделяющиеся боеголовки! А чужаки что, будут спокойно смотреть на них и ждать, пока они не разлетятся по всей дром-зоне? Да их сожгут лазерами, и всё тут.

— Их должно быть очень много, — отстаивала свою идею Хулия Мартинес. — Тысячи. Десятки тысяч…

— А миллионы слабó? — вклинился мальчишеский баритон землянина Станислава Михайловского. Мимоходом я подивился тому, как всё-таки быстро научился распознавать ребят по голосам. — Нужно не меньше пяти миллионов полноценных глюонных зарядов, чтобы покрыть всю дром-зону. Подсчитай сама, Хулия, это элементарные выкладки. Эстер права — твой план бредовый. Если бы у нас было столько бомб, мы бы давно освободили все человеческие планеты. И не понадобилось бы никаких «ковровых» бомбардировок дром-зон. Мы бы просто использовали эти заряды в бою, вместо обычных позитронных или термоядерных.

— В самом деле, — согласилась Эстер. — Зачем швырять бомбы в пустоту, если каждой из них можно подбить вражеский корабль. Будь у нас хоть сотня тысяч ракет с глюонными боеголовками, наш флот бы мигом очистили эту систему от чужаков. И другие тоже.

Наступило молчание, и я, воспользовавшись паузой, вошёл в кают-компанию. Ребята тотчас вскочили и отсалютовали мне. Все они были порядком уставшими и взволнованными — давало о себе знать нервное напряжение последних двух часов, когда мы совершали прорыв через дром-зону и уходили от преследования. Рашель выглядела спокойнее других, зато лейтенант Валько был бледен до болезненной серости, а под глазами у него залегли тёмные круги. Впрочем, это не было следствием недавних переживаний, просто по пути от Дельты Октанта до Хорса парню перепрограммировали его имплант в полном соответствии с новороссийскими стандартами — иначе бы он «засветился» при первом же вхождении в сеть. Подозреваю, что это была довольно болезненная и крайне неприятная процедура. Бедный мальчишка — что он сотворил со своими мозгами! Я всегда относился к киберам с сочувствием и неодобрением, хотя в своё время чуть было сам не решился на установку импланта. Да, вы угадали — ради виртуальных космических полётов. Контакт с компьютером через ментошлем не давал стопроцентного ощущения реальности, и при всей убедительности создаваемых компьютером образов всё же оставалось чувство их иллюзорности. Зато имплант позволял полностью отключаться от внешнего мира и не просто входить в виртуальность, а сливаться с ней, становиться её неотъемлемой частью. Хорошо, что я не поддался этому соблазну…

— Вольно, господа, — сказал я. — Довожу до вашего сведения, что первый этап операции — прорыв в систему Хорса, произведён успешно. Корабли крыла перешли в режим полного радиомолчания и взяли курс на Новороссию. Даю вам пятнадцать с половиной часов на отдых. Завтра утром, в ноль-девять три-ноль по бортовому времени вы должны быть готовы к посадке в десантный челнок. А теперь все свободны.

Попрощавшись, ребята разошлись по своим каютам, и со мной остались только Рашель и Валько, которых я попросил задержаться.

— Да, сэр, — произнесла дочь с некоторой напряжённостью в голосе. — Что-то случилось?

После гипно-лингвистической коррекции её английский выговор слегка изменился. Он по-прежнему оставался мягким, но звучал немного иначе. Точно с таким же акцентом теперь говорили и я, и Анн-Мари — любой уроженец планеты Арран принял бы нас за своих земляков.

— Да нет, всё в порядке, — ответил я. — Просто нам нужно кое-что обсудить. Пойдёмте ко мне.

Мы прошли в мою каюту, и я предложил ребятам сесть. Затем устроился в кресле напротив них и заговорил:

— Итак, молодые люди, за время полёта вы более или менее познакомились со своими подчинёнными. Есть ли у вас к кому-нибудь из них претензии?

— Какого рода претензии? — сразу уточнил Валько. — Относительно их пригодности к заданию, или в личном плане?

— В личном. Испытываете ли вы к кому-то хоть слабый намёк на антипатию, на кого из них вы не смогли бы положиться, кто вызывает у вас раздражение? Я спрашиваю вас не по собственной инициативе, а по поручению адмирала Дюбарри. Он считает, что вы, как командиры отряда, должны произвести окончательный отсев, устранив слабые, ненадёжные звенья. Это его точное выражение. И ещё он просил передать, чтобы при решении этого вопроса вы отрешились от ложного чувства вины за то, что не сумели наладить с кем-то отношения. Все члены вашей команды, безусловно, отличные ребята, но и среди самых лучших людей нередко случаются межличностные трения. А в вашей ситуации даже лёгкая неприязнь к подчинённому может повлечь за собой катастрофические последствия. Вы меня понимаете?

— Да, — серьёзно кивнула Рашель. — Я понимаю.

— Я тоже, — ответил Валько и задумался. Потом нерешительно произнёс: — Ну… пожалуй, я назову Михайловского.

— Почему? — спросил я.

— Он слишком заносчив. И резок. На некоторых ребят смотрит свысока, считает их глупее себя. Это… это немного раздражает меня.

Рашель посмотрела на него и этак ехидненько усмехнулась:

— А всё из-за того, что он раскритиковал идею Хулии Мартинес? Почему же тогда ты не забраковал Эстер, которая выражалась не менее резко? Потому что она милашка и на неё приятно смотреть?

Щёки Валька слегка зарделись.

— Не в том дело. Вовсе не в том. Этот эпизод лишь частность, но если мы заговорили о нём, то Эстер просто высказала своё мнение, а Станислав выпендривался, показывая, какой он умный. Типа: «Вы все идиоты, а я д’Артаньян».

— О чём ты?

— Да это так, из одного старого анекдота. Даже из древнего. И, э-э, не совсем приличного. Однажды я наткнулся на него, но не понял, в чём его смысл, и стал выяснять, кто такие д’Артаньян, виконт де Бражелон и поручик Ржевский. В результате прочитал несколько очень увлекательных книг. Но это уже к делу не относится. Просто порой Михайловский напоминает мне героя того анекдота. Он нахватался по верхам разных знаний и при любом подходящем случае демонстрирует свою, так сказать, эрудицию.

— Можно подумать, что ты у нас скромный и застенчивый, — язвительно заметила моя дочь. — Ты тоже лезешь со своими замечаниями, комментариями, уточнениями и часто выставляешь собеседников круглыми дураками.

— Однако я говорю лишь о тех вещах, о которых знаю досконально, — возразил Валько. — Я никогда не стану с авторитетным видом разглагольствовать о том, о чём мне известно только понаслышке.

— Что верно, то верно, — согласилась Рашель. — И самое странное, что твоё нахальство, твоя заносчивость, твои вечные поддевки нисколечко не раздражают меня. А вот Станислав… ну, не то чтобы он раздражал меня, а… как бы это выразиться… Короче, я бы хорошенько подумала, прежде чем пойти в паре с ним в разведку. А ещё… — Тут она смущённо потупилась. — Возможно, вы посчитаете это снобизмом, но меня слегка задевает его благоговение перед Космическим Корпусом.

— Не назвал бы твоё чувство снобизмом, — заметил Валько. — Это, кстати, ещё один минус Михайловского. Нет ничего плохого в том, что он хочет стать космическим пехотинцем, однако раз за разом подчёркивать в присутствии других ребят, которые мечтают о Флоте, что именно в Космическом Корпусе служат самые храбрые, самые сильные и выносливые, и вообще самые-самые — это, мягко говоря, нетактично.

— Значит, Михайловский, — подытожил я. Жаль, конечно, мне нравился этот парень. Впрочем, мне нравились все мои подопечные — командование действительно отобрало замечательных ребят.

— Да, — уверенно сказал Валько. — Если бы я сам подбирал себе подчинённых, то его бы не взял. А что теперь с ним будет?

— Ничего страшного. Его вернут в систему Дельты Октанта, возьмут подписку о неразглашении и отправят на одну из наших секретных баз — якобы для специальной подготовки. Вместе с ребятами, которые были вашими «дублёрами», и вместе с теми, кто был призван на службу таким же образом, как и вы, но только для отвода глаз. Все эти парни и девушки ускоренными темпами окончат школьное образование и получат хорошие назначения с перспективой скорого производства в младшие офицерские чины.

— Вот это правильно, — одобрил Валько. — А то у меня было опасение, что кому-то может взбрести в голову собрать информацию об этих досрочных призывах, проанализировать прошлое всех призывников, их происхождение и сделать соответствующие выводы.

— Можете не беспокоиться, лейтенант, командование всё учло. — Я хлопнул ладонью по подлокотнику кресла. — Ладно, с Михайловским решено. Ещё есть отводы?

Немного помявшись, Рашель назвала имя одной девушки-славонки, Божены Малкович, которая, по её мнению, была слишком озабочена в сексуальном плане и заигрывала со всеми парнями. Тут Валько не преминул поддеть мою дочь, но против предложенного ею отвода возражать не стал. А потом они уже единодушно забраковали одного землянина — им не нравилась его замкнутость и скрытность.

— Будь у нас больше времени, — объяснила Рашель, — мы бы сумели сойтись с ним, наладить нормальные отношения — но так мы просто не знаем, чего от него ожидать.

В течение следующего получаса мы перебрали всех остальных членов группы, и я убедился, что ни у Рашели, ни у Валька нет к ним никаких претензий. Адмирал Дюбарри прогнозировал двадцати- или даже двадцатипятипроцентный отсев, однако всё обошлось пятнадцатью процентами.

После этого я отпустил обоих отдыхать. Валько ушёл сразу — его здорово клонило ко сну, а Рашель задержалась у двери каюты, переминаясь с ноги на ногу.

— Сэр… — нерешительно начала она, но я мягко перебил её:

— Когда мы одни, можешь опять называть меня папой. Будем постепенно входить в роль. — Я улыбнулся и заговорщически подмигнул ей. — Держу пари, что нам это не составит труда.

На лице Рашели явственно отразилось облегчение. Она подошла ко мне и склонила голову к моему плечу. Я обнял дочку и стал гладить её белокурые волосы.

— Ах, папа, если бы ты знал, как мне было тяжело всю эту неделю, — сказала она. — Постоянно называть тебя «сэр», а в ответ слышать «мичман Леблан»… Слава богу, скоро всё закончится.

— Всё только начнётся, солнышко, — возразил я. — Да, конечно, нам не придётся притворяться, изображая отца и дочку, это немного облегчит нашу задачу — и в то же время осложнит её. Наше родство может сыграть с нами злую шутку. Чего доброго, мы расслабимся, потеряем бдительность и в результате сорвём всю операцию.

— Насчёт этого не беспокойся. С нами будет Анн-Мари, уж она не позволит нам потерять чувство реальности. Кстати, па, о нашем задании. Мадам Пети сказала, что ты — один из двух, кто способен справиться с ним. Что она имела в виду?

Я нахмурился.

— Госпожа президент неточно выразилась. Когда только замышлялась эта операция, в качестве её возможных руководителей было предложено более сотни кандидатур, в том числе и моя. В конечном итоге осталось двое — я и ещё один человек, имени которого мне не назвали. Не знаю, что во мне нашли такого особенного, но факт налицо.

Рашель поцеловала меня и высвободилась из моих объятий.

— Ты просто скромничаешь, папа. Ты весь особенный. Ты самый-самый лучший.

Вскоре дочка, пожелав мне спокойной ночи, ушла. Боюсь, она не поверила моему объяснению. Сам я на её месте точно бы не поверил…