Глава пятьдесят девятая
Честь
Я вишу над последней пустотой, друзья сзади, друзья впереди. Вино, которое я должен выпить, течет по их лицам; слова, которые я должен произнести, вспыхивают в моем сознании. Старые клятвы будут произнесены заново.
Дата: Батебанан, 1173, 45 секунд до смерти. Объект: светлоглазый ребенок пяти лет. Дикция замечательно улучшилась, когда он произносил эти слова.
Каладин взглянул на три светящиеся топазовые сферы, лежавшие на полу перед ним. В темном бараке находились только он и Тефт. Лоупен стоял снаружи, с рассеянным видом прислонившись к освещенной солнцем двери. Камень звучным голосом командовал другими бригадниками. Каладин приказал им поработать над боевыми построениями. Ничего необычного. На первый взгляд они, как обычно, тренировались с мостом, но на самом деле он учил их подчиняться командам и быстро перестраиваться.
Три маленькие сферы — осколки — бросали вокруг свет, на каменном полу лежали маленькие коричневые кольца. Каладин сосредоточился на сферах, задержал дыхание и захотел, чтобы свет вошел в него.
Ничего не произошло.
Он выбрал одну, обхватил ее ладонью и поднял вверх так, чтобы мог видеть свет и больше него. Он в малейших деталях рассмотрел маленький вихрь, бушующий внутри сферы. Каладин сосредоточился на нем, просил его, умолял его.
Ничего.
Он застонал, лег на камень и уставился в потолок.
— Быть может, ты недостаточно сильно хочешь, — сказал Тефт.
— Еще как сильно. Но он не шевелится, Тефт.
Тефт хрюкнул и подобрал одну из сфер.
— Может быть, что-то не так со мной, — сказал Каладин. Ему казалось поэтически подходящим, что именно тогда, когда он примирился со странной и страшной частью себя, она отказалась работать. — А быть может, обман зрения.
— Обман зрения, — невыразительно сказал Тефт. — Ну конечно, ты повесил мешок на бочку, и это обман зрения.
— Хорошо, хорошо. Тогда просто аномалия, нелепый случай, что-то такое, что случается только однажды.
— А также когда ты был ранен, — заметил Тефт, — и всегда, когда ты бежишь с мостом и тебе нужна дополнительная сила или выносливость.
Каладин разочарованно вздохнул и несколько раз легонько ударился головой о каменный пол.
— Тогда, если я один из этих штормовых Сияющих, о которых ты все время говоришь, почему я не могу ничего сделать?
— Мне кажется, — ответил седой мостовик, крутя сферу пальцами, — что ты как ребенок, который учится ходить. Сначала это происходит само по себе. А потом, медленно, он начинает понимать, как сделать это нарочно. Тебе нужна практика.
— Я провел неделю, глядя на сферы, Тефт. Сколько нужно еще?
— Наверно, еще больше, парень.
Глаза Каладина округлились, и он сел.
— Ну почему я слушаю тебя? Ты сам признался, что знаешь не больше меня.
— Я ничего не знаю о том, как использовать Штормсвет, — насупился Тефт. — Но я знаю, что должно произойти.
— Согласно историям, которые противоречат друг другу. Ты говорил мне, что Сияющие могли летать и ходить по стенам, как по земле.
Тефт кивнул.
— Точно могли. И заставить камень течь, только посмотрев на него. И за один удар сердца переноситься на огромные расстояния. И управлять солнечным светом. И…
— И почему, — сказал Каладин, — им было нужно ходить по стенам и летать? Если они могли летать, почему бы им не перелететь через стену?
Тефт не сказал ничего.
— И зачем вообще все это, — добавил Каладин, — если они могли «за один удар сердца переноситься на огромные расстояния»?
— Не знаю, — признался Тефт.
— Мы не можем доверять ни историям, ни легендам, — твердо сказал Каладин. Он посмотрел на Сил, которая приземлилась на одной из сфер и с детским любопытством смотрела на него. — Кто знает, что в них правда, а что выдумка? Вот единственное, что мы знаем совершенно точно. — Он схватил сферу двумя пальцами и высоко поднял ее. — Сияющий, сидящий в этой комнате, очень устал от коричневого цвета.
Тефт хрюкнул.
— Ты не Сияющий, парень.
— Разве мы только что не говорили о..?
— Да, ты можешь заряжать, — сказал Тефт. — Можешь пить Штормсвет и управлять им. Но быть Сияющим — нечто большее. Это способ жизни, то, что они делают. Бессмертные Слова.
— Что?
Тефт опять покрутил сферу между пальцами, поднял ее и уставился в ее глубины.
— Жизнь перед смертью, сила перед слабостью, путь перед целью. Это их девиз, и Первый Идеал Бессмертных Слов. Было еще четыре.
Каладин поднял бровь.
— На самом деле я знаю очень немного, — сказал Тефт. — Но Бессмертные Слова — Идеалы — руководили всей их жизнью. Четыре других были свои для каждого ордена Сияющих. Но Первый Идеал был общим для всех десяти: Жизнь перед смертью, сила перед слабостью, путь перед целью. — Он помолчал. — По меньшей мере мне так говорили.
— Мне это кажется слишком очевидным, — сказал Каладин. — Жизнь всегда перед смертью. Как день приходит перед ночью или один перед двумя. Очевидно.
— Ты не говоришь об этом достаточно серьезно. Может быть, поэтому Штормсвет отвергает тебя.
Каладин встал и потянулся.
— Прости, Тефт. Я устал.
— Жизнь перед смертью, — сказал Тефт, ткнув пальцем в Каладина. — Сияющий защищает жизнь, всегда. Он никогда не убивает без необходимости и никогда не рискует своей собственной из-за какой-нибудь глупости. Жить тяжелее, чем умереть. Долг Сияющего — жить.
Сила перед слабостью. В какие-то мгновения жизни все люди становятся слабыми. Сияющий защищает тех, кто слаб, и использует свою силу для других. Сила дает ему возможность не править, а служить.
Тефт подобрал сферы и сунул их в карман. Какое-то мгновение он держал в руках последнюю, потом сунул ее к остальным.
— Путь перед целью. Всегда есть несколько способов достичь своей цели. Неудача предпочтительнее победы, одержанной недостойным способом. Защитить десять невинных хуже, чем убить одного. В конце концов все люди умирают. Для Всемогущего важнее то, как ты прожил, чем то, чего ты добился.
— Всемогущий? Рыцари были как-то связаны с религией?
— А разве он не во всем? Был какой-то старый король, который дошел до всего этого. Вроде бы его жена написала о чем-то таком в книге. Моя мать читала ее мне. Сияющие основывались на идеях, написанных в ней.
Каладин пожал плечами, подошел к груде жилетов мостовиков и стал проверять их. Якобы он и Тефт остались в бараке, чтобы отобрать разорванные. Через несколько секунд Тефт присоединился к нему.
— Ты действительно веришь во все это? — спросил Каладин, поднимая жилет. — И веришь, что кто-нибудь следовал этим обетам, особенно стадо светлоглазых?
— Они были не простыми светлоглазыми, Каладин. Они были Сияющими.
— Они были людьми, — сказал Каладин. — А люди, имеющие власть, всегда говорят о великих добродетелях или о божественном предназначении, о чем-то вроде «наказа», который они получили, чтобы защищать всех остальных. И если мы поверим, что Всемогущий дал им власть, тогда нам легче проглотить то, что они делают с нами.
Тефт перевернул жилет; он начал рваться под левым плечом.
— Я никогда не верил этим рассказам. Но потом… потом я увидел, как ты вливаешь Свет, и начал спрашивать себя.
— Истории и легенды, Тефт, — сказал Каладин. — Мы хотим верить, что когда-то были люди получше, чем сейчас. Это заставляет нас думать, что хорошие времена могут вернуться. Но люди не изменились. Они испорчены сейчас. Они были испорчены тогда.
— Может быть, — сказал Тефт. — Мои родители верили в это. В Бессмертные Слова, Идеалы, Сияющих Рыцарей, Всемогущего. Даже в старый воринизм. Особенно в старый воринизм.
— И он привел к Теократии. Девотарии и арденты не должны иметь землю или собственность. Это слишком опасно.
Тефт фыркнул.
— Почему? Неужели ты думаешь, что они бы правили хуже, чем светлоглазые?
— Да, тут ты, похоже, прав, — хмуро сказал Каладин.
Он очень долго полагал, что Всемогущий бросил или проклял его, и теперь ему было непросто принять нечто противоположное — Всемогущий, по словам Сил, благословил его. Да, он всегда выживал и, наверное, должен быть благодарен за это. Но что может быть хуже, чем, обладая огромной силой, быть не в состоянии спасти тех, кого любишь?
Его дальнейшие размышления прервал Лоупен, стоявший в дверях, — он незаметно махнул Каладину и Тефту. К счастью, больше скрывать было нечего. На самом деле вообще было нечего скрывать, не считая его самого, сидящего на полу и, как идиот, таращившегося на сферы. Каладин отложил жилеты в сторону и вышел наружу.
Паланкин Хашаль поднесли прямо к бараку Каладина, ее высокий, всегда молчащий муж шел рядом. Шарф на его шее был фиолетовым, как и манжеты его короткого, похожего на куртку камзола. Газа с ней не было. Уже неделя, как о нем ни слуху, ни духу. Хашаль и ее муж — и их светлоглазая свита — делали то, что делал он, и наотрез отказывались отвечать на вопросы о сержанте.
— Шторм побери, — сказал Тефт, подходя к Каладину. — Эта парочка заставляет мою кожу зудеть, примерно так же, как когда я знаю, что рядом со мной стоит человек с ножом в руках.
Камень выстроил бригадников в линии и ждал, как если бы прибыл инспектор. Каладин подошел и присоединился к ним, Тефт и Лоупен последовали за ним. Носильщики поставили паланкин прямо перед Каладином. Открытый по бокам, с маленьким балдахином наверху, он мало чем отличался от кресла на платформе. В лагерях такими пользовались многие из светлоглазых женщин.
Каладин недовольно поклонился светлоглазой женщине, заставив бригадников поступить так же. Не время получать побои за неподчинение.
— Ты хорошо натренировал свою банду, бригадир, — сказала она, почесав щеку рубиново-красным ногтем, не снимая локтя на подлокотнике. — Они бегают с мостом… эффективно.
— Спасибо, Ваша Светлость Хашаль, — сказал Каладин, пытаясь — безуспешно — изгнать из голоса враждебность и жесткость. — Могу ли я спросить? Мы не видели Газа уже несколько дней. Все ли с ним в порядке?
— Нет. — Каладин ожидал пояснений, но не дождался. — Мой муж принял решение. Твои люди так хорошо носят мост, что стали примером для подражания. Раз так, отныне вы будете дежурить каждый день.
Каладин почувствовал озноб.
— А расщелины?
— О, для этого тоже найдется время. Только возьмите вниз факелы, забеги с мостом никогда не происходят по ночам. Твои люди будут днем спать — если их не позовут, — и работать в расщелинах ночью. И значительно лучше использовать время.
— Каждый бег с мостом, — сказал Каладин. — Вы собираетесь заставить нас бегать каждый раз.
— Да, — равнодушно сказала она, постучав носильщикам; те подняли паланкин. — Твоя команда слишком хороша. Необходимо это использовать. Завтра ты начнешь полное дежурство. Считай это… честью.
Каладин резко вздохнул, чтобы сдержаться и не сказать ей, что он думает о ее «чести». Носильщики понесли паланкин прочь, и он не смог заставить себя поклониться. Впрочем, она не обратила на это внимания. Камень и бригадники зашушукались.
Каждый бег с мостом. Она только что удвоила скорость, с которой их убивают. За последние несколько недель бригада Каладина не потеряла ни одного человека. Но у них так мало людей, что потеря одного-двух во время атаки заставит их споткнуться. И тогда паршенди сосредоточат огонь на них.
— Дыхание Келека! — выругался Тефт. — Она хочет нас убить!
— Это нечестно, — добавил Лоупен.
— Мы мостовики, — сказал Каладин, глядя на них. — Ты что, считаешь, что по отношению к нам существует какая-то «честность»?
— Садеас недоволен тем, что она убивает нас слишком медленно, — сказал Моаш. — Ты знаешь, что солдат избивали за то, что они приходили посмотреть на тебя, на человека, выжившего в сверхшторм? Он не забыл о тебе, Каладин.
Тефт все еще ругался. Он отвел Каладина в сторону, Лоупен увязался следом, но остальные остались, переговариваясь между собой.
— Клянусь Бездной, — тихо сказал Тефт. — Они любят говорить, что относятся одинаково ко всем бригадам. И это, дескать, честно. Похоже, они сдались. Ублюдки.
— Что делать, мачо? — спросил Лоупен.
— Отправимся в расщелины, — сказал Каладин. — По расписанию. А потом поспим ночью побольше, ведь нам предстоит оставаться там всю следующую ночь.
— Люди ненавидят спускаться в пропасть ночью, парень, — сказал Тефт.
— Знаю.
— Но мы еще не готовы… к тому, что необходимо сделать, — сказал Тефт, убедившись, что их никто не слышит. — Нужно еще несколько недель.
— Знаю.
— И у нас их нет! — сказал Тефт. — Сейчас Садеас и Холин работают вместе, и бег идет почти каждый день. Достаточно одного плохого забега — одного раза, когда паршенди прицелятся в нас, — и все будет кончено. Нас сотрут в порошок.
— Знаю! — крикнул расстроенный Каладин, глубоко вздохнув и сжав кулаки, чтобы не взорваться.
— Мачо! — воскликнул Лоупен.
— Что там? — рявкнул Каладин.
— Опять.
Каладин застыл, потом поглядел на руки. Совершенно точно, от них поднимались клубы светящегося дыма. Очень маленькие — поблизости было мало гемм, — но они были. И быстро растаяли. Будем надеяться, бригадники их не заметили.
— Проклятие. Что я сделал?
— Не знаю, — сказал Тефт. — Разозлился на Хашаль?
— Я и раньше злился.
— Ты вдохнул, — взволнованно сказала Сил; полоска света заметалась в воздухе вокруг него.
— Что?
— Я видела. — Полоска изогнулась вокруг себя. — Ты пришел в бешенство, резко вздохнул, и Свет… он потек в тебя.
Каладин посмотрел на Тефта, но, конечно, пожилой бригадник ничего не слышал.
— Собирай людей, — сказал Каладин. — Мы отправляемся вниз, в расщелины.
— А что делать с тем, что случилось сегодня? — сказал Тефт. — Каладин, нам не пережить все эти забеги. Нас разрежут на куски.
— Сегодня я собираюсь этим заняться. Собирай людей. Сил, мне надо от тебя кое-что.
— Что именно? — Она приземлилась на его плечо и стала юной девушкой.
— Найди место, где есть много трупов паршенди.
— Я думала, что сегодня ты собираешься тренироваться с копьем.
— Этим займутся мои люди, — сказал Каладин. — Сначала я их организую, а потом займусь другим делом.
* * *
Каладин быстро хлопнул в ладоши, и бригадники выстроились в виде вполне приличного клина. Они держали копья, которые хранились в большом мешке, набитом камнями и оставленном в трещине. Он опять хлопнул, и они перестроились в стену из двух линий. Третий раз, и они образовали кольцо, причем один человек стоял за двумя, в резерве.
По стенам расщелины сочилась вода, бригадники шлепали по лужам. И они все делали хорошо. Лучше, чем должны были, лучше — учитывая время на подготовку, — чем любой другой взвод, с которым он работал.
Но, конечно, Тефт прав. Они еще не готовы сражаться. Еще несколько недель, и он научит их ударам и защите настолько, что они станут опасны. А пока они только мостовики, которые могут ходить причудливым способом. Им нужно время.
И Каладин собирался купить его им.
— Тефт, — сказал Каладин. — Возьми на себя.
Пожилой мостовик отсалютовал скрещенными руками.
— Сил, — сказал Каладин, — веди меня к трупам.
— Они близко. Пошли. — Сверкающая ленточка полетела по ущелью. Каладин побежал за ней.
— Сэр, — окликнул его Тефт.
Каладин остановился. Когда Тефт начал называть его «сэр»? Странно, но сейчас это прозвучало очень подходяще.
— Да?
— Вы не берете эскорт? — Тефт стоял во главе собравшихся мостовиков, которые — в кожаных жилетах и с копьями в руке — все больше и больше походили на солдат.
Каладин покачал головой.
— Со мной ничего не случится. Светлоглазые убивают любого скального демона, который только направляется в нашу сторону. Кроме того, даже если я наткнусь на него, чем мне помогут два-три человека?
Тефт скривился, короткая седеющая борода дернулась, но не стал возражать. Каладин поторопился за Сил. В своем мешочке он нес остаток сфер, которые они нашли, грабя мертвых. Теперь они сохраняли находки и прикрепляли их к мосту, а с помощью Сил находили больше, чем обычно. В его мешочке лежало маленькое состояние. Этот Штормсвет, он надеялся, сегодня сослужит ему хорошую службу.
Он вынул сапфировую марку, чтобы освещать себе путь, и пошел медленнее, избегая луж с торчащими из них костями. Из одной выглядывал череп, волнистый зеленый мох светился, как волосы, вокруг роились спрены жизни. Возможно, он должен чувствовать жуткий страх, идя в одиночестве по темным ущельям, но нет. Это место погребения бригадников и копейщиков, которые погибли, выполняя идиотские приказы светлоглазых, их кровь расплескалась на этих зазубренных стенах. Это место — оно не жуткое, оно священное.
На самом деле он даже был рад, что остался один на один с тишиной и останками тех, кто умер. Этих людей больше не волновали распри тех, кто родился с более светлыми глазами. Этих людей больше не тревожили их семьи или — по меньшей мере — их мешочки со сферами. Сколько же их осталось лежать на этих бесконечных плато, слишком бедных, чтобы вернуться в Алеткар? Сотни умирают каждую неделю, добывая гемсердца для тех, кто и так немыслимо богат, якобы мстя за давно умершего короля.
Каладин прошел мимо еще одного черепа, у которого не хватало нижней челюсти; темя было расколото ударом топора. Казалось, что кости с любопытством следят за ним, синий Штормсвет в его руке бросал призрачный свет на неровную землю и стены.
Девотарии учили, что после смерти самые доблестные — те, кто лучше всего выполнил свое Призвание, — поднимутся на небо и будут помогать завоевывать небеса. Каждый человек будет делать то, что он делал при жизни. Копейщики будут воевать, фермеры — работать на духовных фермах, светлоглазые — руководить. Арденты никогда не забывали упомянуть, что совершенство в любом Призвании дарует человеку силу. Фермер только махнет рукой — и создаст поле с духовным урожаем. Копейщик станет великим воином, способным вызвать гром своим щитом и молнию копьем.
Но что будет с мостовиками? Неужели Всемогущий потребует, чтобы мертвые мостовики встали и продолжили выполнять свою тяжелую работу? Чтобы Данни и другие бежали с мостом в послежизни? Ни один ардент не приходил к ним, не проверял их способности и не обещал им Возвышения. Возможно, для Небесной Войны мостовики не нужны. В любом случае туда попадают только самые искусные. Остальные будут спать, пока человечество не вернет себе Залы Спокойствия.
Могу ли я опять поверить в это? Он вскарабкался на валун, перегородивший расщелину. Именно в это?
Он не знал. А впрочем, не имеет значения. Он сделает все, что в его силах, чтобы спасти своих мостовиков. Если это и есть его Призвание — так тому и быть.
Конечно, если он убежит вместе со своей бригадой, Садеас заменит их другими, которые быстро умрут.
Я должен заботиться о том, что я могу сделать, сказал он сам себе. За остальных мостовиков я не отвечаю.
Тефт говорил о Сияющих, об идеалах и историях. Почему люди не могут быть такими? Почему они должны опираться на измышления и мечты?
«Если ты убежишь… ты оставишь на погибель всех остальных мостовиков, прошептал голос внутри него. Должно быть что-то, что ты можешь сделать для них».
Нет! возразил он. Если я буду переживать и за них, я не смогу спасти Четвертый Мост. Если я найду способ побега, мы убежим.
«Если ты уйдешь, сказал призрачный голос, кто будет сражаться за них? Никому до них нет дела. Никому…»
Что сказал отец много лет назад? Он сделал то, что считал правильным, потому что кто-то должен начать. Кто-то должен сделать первый шаг.
Рука Каладина потеплела. Он остановился и закрыл глаза. Обычно нельзя ощущать тепло, идущее из сферы, но вот эта в его руке казалась теплой. И тогда — как-то совершенно естественно — он глубоко вдохнул. Сфера немедленно стала холодной, волна тепла устремилась в руку.
Он открыл глаза. Сфера в руке стала тусклой, пальцы сковал мороз. Свет лился из него, как дым из огня, белый, чистый.
Он поднял руку и почувствовал, как энергия бурлит в ней. Ему не надо было дышать — на самом деле он задержал дыхание, поймав Штормсвет. Сил метнулась по проходу обратно к нему. Она закружилась вокруг, потом остановилась в воздухе, став женщиной.
— Ты это сделал. Как?
Каладин тряхнул головой, сдерживая дыхание. Что-то поднималось в нем, как…
Как шторм. Кровь в венах бурлила, ураган заполнил всю грудь. Ему хотелось бежать, прыгать, кричать. Он почти хотел взорваться. Он чувствовал себя так, как если бы мог ходить по воздуху. Или по стенам.
Да! подумал он. Он бросился бежать к стене пропасти, прыгнул на нее и ударился ногами.
И упал на землю. Оглушенный, он закричал во весь голос и почувствовал, как с первым же вздохом шторм внутри начал затихать.
Он лежал на спине. Сейчас, когда он дышал, Штормсвет уходил из него намного быстрее. Каладин лежал до тех пор, пока Свет полностью не вышел.
Сил приземлилась у него на груди.
— Каладин? Что это было?
— Идиотизм, вот что, — ответил он, садясь и чувствуя, как болит спина и локти в тех местах, где он ударился о землю. — Тефт сказал, что Сияющие умели ходить по стенам, и я почувствовал себя таким живым, что…
Она прошлась в воздухе, как если бы поднялась по ступенькам.
— Мне кажется, ты еще не готов для таких подвигов. И не рискуй так. Если ты умрешь, я опять стану глупой, знаешь ли.
— Попытаюсь запомнить, — сказал Каладин, поднимаясь на ноги. — Может быть, я уберу смерть от собственной глупости из списка дел на эту неделю.
Она фыркнула и метнулась в воздух, опять став ленточкой света.
— Пошли, быстрее. — Каладин поднял темную сферу, потом сунул руку в мешочек за другой. Опустошил ли он все? Нет. Остальные светились обычным ровным светом. Он выбрал рубиновую марку и поспешил за Сил.
Она привела его в узкую расщелину, наполненную свежими трупами паршенди.
— Это ужасно, Каладин, — заметила Сил, стоя над грудой тел.
— Знаю. Где Лоупен?
— Я послала его собирать трофеи неподалеку; он ищет то, что ты просил.
— Приведи его, пожалуйста.
Сил вздохнула, но послушно улетела. Ее всегда раздражало, когда он просил ее показаться кому-нибудь другому. Каладин встал на колени. Паршенди походили друг на друга как близнецы. То же самое квадратное лицо, такие же тяжелые — почти каменные — черты лица. У некоторых были бороды с вплетенными в них осколками гемм. Они светились, но не сильно. Ограненные камни держали Штормсвет лучше. Почему?
В лагерях шептались, что паршенди забирают с собой своих раненых людей и едят их. Еще, согласно слухам, они бросали своих мертвых, не заботились о трупах и никогда не устраивали им достойных огненных похорон. Но вот это точно вранье. Они заботились о своих мертвых и, похоже, так же возбуждались, как и Шен, который продолжал защищать трупы паршенди от любого бригадника.
Лучше бы мне не ошибиться, мрачно подумал Каладин, поднимая нож с одного из трупов паршенди.
Нож оказался замечательно выкованным, сталь украшали незнакомые глифы. Он легко прорезал странные нагрудные доспехи, росшие из груди трупа.
Каладин сразу определил, что физиология паршенди резко отличается от человеческой. Под кожей находились маленькие синие связки, удерживавшие доспехи. Они были повсюду. Он продолжал работать. Внутри крови почти не было; она вытекла и собралась под спиной трупа. Нож, хотя и не был инструментом хирурга, хорошо делал свою работу. К тому времени, когда Сил вернулась с Лоупеном, Каладин уже высвободил нагрудник и перешел к шлему. С этим пришлось повозиться; он врос в череп во многих местах, и пришлось пилить, тупя клинок.
— Привет, мачо, — сказал Лоупен, его мешок висел на плече. — Ты так не любишь их, а?
Каладин встал и вытер руки о юбку паршенди.
— Ты нашел то, о чем я тебя просил?
— Конечно, мачо, — сказал Лоупен, опустил мешок и, покопавшись в нем, вытащил кожаную куртку и шапку, снятые с какого-то мертвого копейщика. Потом достал тонкие кожаные ремни и среднего размера деревянный щит. И последнее: несколько ярко-красных костей. Костей паршенди. На самом дне мешка лежала веревка, та самая, которую Лоупен купил, подвесил под мостом, а затем стянул вниз.
— Кстати, а у тебя все в порядке с мозгами, а? — спросил Лоупен, поглядев на кости. — Если нет, то у меня есть кузен, который делает великолепный напиток. Стоит выпить его тому, у кого мозги набекрень, и ему сразу становится лучше.
— Если бы я действительно сошел с ума, — сказал Каладин, подходя к луже со стоячей водой и промывая шлем, — я бы сказал, что хочу, как ты думаешь?
— Не знаю, — сказал Лоупен, отклоняясь назад. — Все может быть. А, мне все одно, спрыгнул ты с ума или нет.
— И ты пойдешь в бой за сумасшедшим?
— Еще как, — ответил Лоупен. — Если ты и чокнулся, то в хорошую сторону, я люблю таких. Ты не мочишь людей во сне, на остальное мне плевать. — Он улыбнулся. — А мы все и так чокнулись. Еще бы, все время иметь дело со светлоглазыми.
Каладин хихикнул.
— И для чего это все?
Каладин не ответил. Он положил нагрудник на кожаную куртку и привязал его к ней спереди кожаными ремнями. Потом проделал то же самое с шапкой и шлемом, который пришлось немного подпилить, чтобы шапка вошла в него.
Последними ремнями он связал вместе кости и прикрепил их к круглому щиту. Потом потряс щитом, кости застучали друг о друга, и он решил, что это как раз неплохо.
Взяв щит, шлем и нагрудник, Каладин положил их в мешок Лоупена. Они с трудом вошли.
— Отлично, — сказал он, вставая. — Сил, веди нас к неглубокой расщелине.
Некоторое время назад они исследовали расщелины, чтобы найти лучший постоянный мост, к которому можно прикрепить мешочек со сферами. И нашли один мост, совсем близкий к лагерю Садеаса — и который они часто пересекали во время бега с мостом, — перекрывавший особенно мелкую расщелину. Всего сорок футов в высоту, вместо обычных ста и больше.
Она кивнула и полетела прочь, они последовали за ней. У Тефта был приказ привести остальных к подножию веревочной лестницы, но Каладин и Лоупен значительно их опередили. По дороге он вполуха слушал рассказ Лоупена об его многочисленной семье.
Чем больше Каладин думал о своем плане, тем более безумным он казался. Возможно, Лоупен и прав, спрашивая его о душевном здоровье. Но Каладин всегда пытался действовать рационально, всегда тщательно обдумывал последствия. И всегда терпел поражение. Теперь на все это нет времени. В ближайшее время Хашаль хочет уничтожить Четвертый Мост.
Когда проваливаются самые тщательно выверенные планы, приходит время попробовать что-нибудь отчаянное.
Внезапно Лоупен замолчал. Каладин остановился. Хердазианин побледнел и застыл на месте. Что это…
Царапанье. Каладин тоже застыл, охваченный страхом. В одном из боковых коридоров раздался глубокий скрежещущий звук. Каладин медленно повернулся, как раз вовремя, чтобы заметить что-то большое — нет, что-то огромное, — движущееся в далекой расщелине. Тень в дымном свете, и отчетливый звук хитиновых ног, царапающих камень. Каладин, мгновенно вспотев, задержал дыхание, но зверь, похоже, шел не в их сторону.
Постепенно звук стал тише и наконец полностью исчез, но он и Лоупен еще долго стояли, напряженно вслушиваясь.
— Похоже, поблизости не только дохлые, а, мачо? — в конце концов сказал Лоупен.
— Да, — сказал Каладин. И подпрыгнул, когда внезапно появилась Сил. Он бессознательно втянул в себя Штормсвет, и, зависнув в воздухе, она обнаружила, что он слабо светится.
— Что случилось? — спросила она, подбоченившись.
— Скальный демон, — сказал Каладин.
— Неужели? — возбужденно сказала она. — Давай поохотимся на него!
— Что?
— Конечно, — ответила она. — Спорю, что ты сможешь победить его.
— Сил…
Ее глаза весело блеснули. Шутка.
— Пошли. — Она полетела прочь.
Теперь он и Лоупен шли как можно тише. Наконец появилась Сил, стоявшая на стене пропасти, словно насмехаясь над Каладином, пытавшимся пройтись по стене.
Каладин взглянул на темный деревянный мост, в сорока футах над его головой. Самая близкая к поверхности расщелина, которую они сумели найти; чем дальше на восток, тем глубже и глубже становились пропасти. Теперь он был уверен, что убежать на восток невозможно. Слишком далеко, и совершенно нереально пережить сверхшторм. Первоначальный план — сражаться или подкупить стражу, а потом убежать — был самым лучшим.
Но для этого надо прожить достаточно долго. Мост наверху и предлагал такую возможность, если Каладин сумеет добраться до него. Он поднял маленький мешочек со сферами и закинул на плечо мешок с доспехами и костями. Согласно первоначальному плану Камень должен был выстрелить в мост стрелой с привязанной к ней веревкой. Потом один человек мог бы держать конец веревки, а второй забраться по ней вверх и привязать мешок под мост.
Но если бы стрела вылетела из пропасти, ее обязательно заметили бы разведчики. Говорили, что их специально подбирают остроглазыми, потому что армия зависела от их способности заметить окуклившегося скального демона.
Каладин считал, что он нашел лучший способ, чем стрела. Может быть.
— Нам нужны камни, — сказал он Лоупену. — Размером с кулак. И много.
Лоупен пожал плечами и стал собирать. Каладин присоединился к нему, и они вместе вытаскивали их из луж и трещин. В пропастях не было недостатка в камнях. Через короткое время он набрал полный мешок камней.
Он взял в руку мешочек со сферами и попытался подумать так же, как и раньше, когда он тянул Штормсвет.
Это наш последний шанс.
— Жизнь перед смертью, — прошептал он. — Сила перед слабостью. Путь перед целью.
Первый Идеал Сияющих Рыцарей. Он глубоко вздохнул, и в руку хлынула мощная струя силы. Мышцы загорелись энергией, желанием двигаться. Буря распространилась на все тело и застучала в кожу, заставив сердце биться в бешеном ритме. Он открыл глаза. Из кожи поднимался светящийся дым. Оказывается, он способен удержать много света, просто задержав дыхание.
Как будто внутри меня бушует шторм. Он чувствовал себя так, словно его разрывают на куски.
Он поставил мешок с доспехами на землю, обернул веревку вокруг руки и повесил на пояс мешок с камнями. Вынув первый камень, он взвесил его на ладони, почувствовав его сглаженные водой края. Должно сработать…
Он зарядил камень Штормсветом, и рука замерзла. Он не очень понял, как это сделал, но все было совершенно естественно, как налить воду в стакан. Свет собрался под кожей руки и перешел в камень — как если бы он раскрасил камень дрожащей светящейся жидкостью.
Он прижал камень к стене. Тот остался на месте, теряя Штормсвет, но прилипнув так сильно, что он не смог его оторвать. Он попробовал перенести на него свой вес — камень выдержал. Он поместил еще два — один немного ниже, другой выше. Потом, желая, чтобы кто-нибудь мог сжечь молитву за него, начал подниматься.
Он старался не думать о том, что делает. Взбираться по камням, которые держит… что? Свет? Спрен? Он карабкался без передышки. Вместе с Тьеном они много раз карабкались на разные камни, но никогда у него не было полок для рук именно там, где он хотел.
Нужно найти каменную пыль и покрыть ею пальцы, подумал он, подтягивая себя выше, вынимая из мешка очередной камень и ставя его на место.
Сил шла рядом, ее небрежный шаг как бы издевался над его трудным подъемом. Снизу послышался зловещий треск. Он рискнул поглядеть вниз. Первый из камней упал на землю. Остальные еще светились Штормсветом, но слабее.
Камни вели к нему как светящиеся ступеньки. Шторм внутри успокоился, хотя еще бушевал в венах, волнуя и отвлекая одновременно. Что случится, если Свет кончится прежде, чем он доберется до верха?
Упал следующий камень. Через несколько секунд за ним последовал следующий. Лоупен стоял, облокотившись на стену, глядел с интересом, но расслабленно.
Вперед! подумал Каладин, рассердившись на себя. Он вернулся к работе.
Руки уже начали гореть от напряжения, когда он добрался до моста. Он ухватился за него, и очередные два камня сорвались вниз. Звук удара о землю стал громче, и летели они намного дольше.
Каладин, стоя ногами на еще надежных камнях, ухватился одной рукой за дно моста и перекинул конец веревки через деревянную опору. Потом еще раз и сделал временный узел, оставив достаточно места на коротком конце.
Остальной веревке он дал соскользнуть с плеча на дно расщелины.
— Лоупен, — крикнул он. — Изо рта вырвался Свет. — Держи ее покрепче.
Хердазианин так и сделал, и Каладин, держа свой конец, завязал настоящий прочный узел. Потом взялся руками за длинную часть веревки и повис на ней. Узел выдержал.
Каладин расслабился. Из него все еще тек свет и — не считая пары слов, сказанных Лоупену, — он не дышал добрых четверть часа.
Это может пригодиться, сказал себе Каладин, однако его легкие уже начали гореть, и он задышал, как обычно. Свет еще не полностью покинул его, хотя и потек быстрее.
— Все в порядке, — крикнул Каладин Лоупену. — Привяжи второй мешок к концу веревки.
Веревка закачалась, и через несколько секунд Лоупен крикнул:
— Готово.
Каладин ухватился за веревку ногами, удерживая себя на месте, потом руками выбрал веревку вместе с привязанным к ней мешком с доспехами. Сунув в него мешочек с потемневшими сферами, он привязал мешок под мостом, там, где Даббид и Лоупен легко смогут достать его.
Потом посмотрел вниз. Земля казалась намного дальше, чем тогда, когда он глядел вниз с моста. Немного другая перспектива, и все изменилось.
Он не боялся высоты, голова не кружилась. Наоборот, он почувствовал легкое возбуждение. Чему-то в нем нравилось находиться так высоко. И казалось естественным. Вот быть внизу — пойманным в этой дыре и неспособным видеть мир — это угнетало.
Что дальше? подумал он.
— Что? — спросила Сил, подходя к нему и останавливаясь в воздухе.
— Если я оставлю веревку здесь, кто-нибудь может увидеть ее во время бега.
— Отрежь ее.
Он посмотрел на нее, подняв бровь.
— Качаясь на ней?
— Ничего с тобой не случится.
— Сорок футов! Я переломаю себе все кости.
— Нет, — твердо сказала Сил. — Я чувствую, что это правильно. Поверь мне, Каладин.
— Поверить тебе, Сил? Но ты сама сказала, что твоя память раздроблена на куски.
— Ты уже оскорбил меня на прошлой неделе, — сказала она, скрестив руки на груди. — Ты должен передо мной извиниться.
— Ты считаешь, что я извинюсь, если перережу веревку и упаду вниз с высоты сорока футов.
— Нет. Ты извинишься, если поверишь мне. Говорю тебе, я чувствую, что права.
Он вздохнул и опять посмотрел вниз. Штормсвет уже вышел. Что делать? Оставить веревку так? Глупо. Может ли он завязать такой узел, который освободится, когда он тряхнет снизу?
Если такой узел и существует, он не знал, как его завязывать. Каладин стиснул зубы. Наконец, прежде чем упал на землю последний камень, он глубоко вздохнул и вынул нож паршенди, которым уже пользовался. И быстро, пока не передумал, перерезал веревку.
Он падал быстро, одной рукой держась за перерезанную веревку, живот крутило от резкой боли. Мост унесся вверх, как будто поднимаясь, и перепуганный взгляд Каладина уперся в дно пропасти. Ужасное зрелище. Чудовищное. Сейчас он умрет. Он…
Все в порядке.
Все эмоции успокоились за один удар сердца. Каким-то образом он знал, что делать. Он изогнулся в воздухе, бросил веревку и ударился о землю обеими ногами, в полуприседе, рука на камне. Его омыла струя холода. Оставшийся Штормсвет мгновенно вылетел из него, образовав вокруг его тела светящееся дымное кольцо, которое ударилось о землю и стало расширяться, исчезая.
Он выпрямился. Лоупен открыл рот. Каладин чувствовал небольшую боль в ногах, как если бы спрыгнул с высоты в четыре-пять футов.
— Как десять ударов грома в горах, мачо! — воскликнул Лоупен. — Невероятно!
— Спасибо, — сказал Каладин. Он поднял руку к голове, посмотрел на камни, разбросанные у основания стены, потом на мешок с доспехами, надежно висевший под мостом.
— Я же говорила тебе, — с триумфом сказала Сил, приземляясь на его плечо.
— Лоупен, — сказал Каладин, — ты сможешь достать этот мешок во время следующего бега с мостом?
— Конечно, — ответил Лоупен. — Никто не увидит. Никто не замечает нас, хердазиан, никто не замечает мостовиков, и особенно никто не замечает калек. Для солдат я настолько невидим, что мог бы ходить сквозь стены.
Каладин кивнул.
— Возьми и его. Спрячь. И отдай мне прямо перед последним забегом на плато.
— Им не понравится, когда они увидят тебя в броне, мачо, — сказал Лоупен. — Ты уже пытался сделать что-то в этом роде. Ничего не получится.
— Посмотрим, — сказал Каладин.
Глава шестидесятая
То, чего мы не можем иметь
Смерть — моя жизнь, сила стала моей слабостью, мой путь окончен.
Дата: Бетабанес, 1173, 95 секунд до смерти. Объект: ученый, почти неизвестный. Пример получен со вторых рук. Рассматривается как сомнительный.
— Вот почему, отец, ты совершенно не можешь отречься в мою пользу, и не имеет значения, что мы узнаем о твоих видениях.
— Ты уверен? — спросил Далинар, внутренне улыбаясь.
— Да.
— Очень хорошо. Ты убедил меня.
Адолин остановился на полушаге. Они оба шли по коридору, ведущему в комнаты отца. Далинар остановился и оглянулся на сына.
— Неужели? — спросил Адолин. — Я хочу сказать, неужели тебя убедили мои слова?
— Да, — ответил Далинар. — Ты прав. — Он не добавил, что пришел к решению сам. — Я остаюсь. Я не могу оставить это сражение именно сейчас.
Адолин широко улыбнулся.
— Но, — сказал Далинар, поднимая палец. — Я кое-что потребую от тебя. Я набросаю приказ — и заверю его у моих самых старших писцов и засвидетельствую у Элокара, — который даст тебе право сместить меня, если у меня проявится душевная болезнь. Мы не сообщим об этом другим лагерям, но я не рискну дать себе сойти с ума таким образом, что будет невозможно избавиться от меня.
— Согласен, — сказал Адолин, подходя к Далинару. Они были одни в коридоре. — При условии, что ты не скажешь об этом Садеасу. Я не доверяю ему.
— Я и не прошу тебя доверять ему, — сказал Далинар, открывая дверь в свои комнаты. — Но, поверь, он способен измениться. Когда-то он был моим другом и, надеюсь, сможет стать им снова.
Казалось, что в холодных камнях комнаты Преобразователей задержался весенний холод. Весна отказывалась перейти в лето, хотя и не соскальзывала в зиму. Элтебар пообещал, что такого и не будет, но прогнозы штормстражей всегда обставлены условиями. Воля Всемогущего — всегда загадка, и нельзя слепо верить даже проверенным приметам.
Сейчас он принимал штормстражей, хотя вначале, когда они только становились популярными, отвергал их помощь. Человек не должен предъявлять права на то, что принадлежит одному Всемогущему, не должен пытаться узнать будущее. И Далинар всегда спрашивал себя, как штормстражи могут проводить свои исследования, не умея читать. Они утверждали, что да, не умеют, но он видел их книги, наполненные глифами. Глифами. Предполагалось, что в книгах глифы не использовались; они просто картинки. Даже человек, никогда не видевший их раньше, мог понять, что они означают, основываясь только на их форме. Так что глифы надо было объяснять, а не читать.
Штормстражи делали много чего такого, что заставляло людей чувствовать себя неудобно. К сожалению, они оказались невероятно полезны. Знать, когда ударит очередной сверхшторм, да, от такого очень трудно отказаться. Хотя иногда они и ошибались, но гораздо чаще оказывались правы.
Ринарин стоял на коленях перед камином, проверяя фабриал, который заменял дрова и грел комнату. Навани тоже уже пришла. Она сидела за вытянутым столом Далинара и быстро писала письмо. Увидев Далинара, она рассеянно махнула пером, в знак приветствия. Она носила фабриал, который он видел на празднике несколько недель назад; многоногое изобретение было прикреплено к ее плечу, держась за ткань ее фиолетового платья.
— Не знаю, отец, — сказал Адолин, закрывая дверь. Вероятно, он все еще думал о Садеасе. — Меня не впечатляет то, что он слушает «Путь Королей». Он поступает так только для того, чтобы ты менее внимательно смотрел за сражением на плато и его клерки могли устроить так, чтобы гемсердце досталось ему. Он манипулирует тобой.
Далинар пожал плечами.
— Гемсердца — дело десятое, сын. За союз с ним я готов заплатить почти любую цену. Кстати, именно я манипулирую им.
Адолин вздохнул.
— Очень хорошо. Но в его присутствии я по-прежнему не буду спускать глаз с мешочка со сферами.
— Попытайся хотя бы не оскорблять его, — сказал Далинар. — Да, и еще кое-что. Я бы хотел, чтобы ты побольше внимания уделил Королевской Страже. Если ты увидишь там солдат, полностью верных мне, поставь их сторожить комнаты Элокара. Меня встревожили его слова о заговоре.
— Но ты, конечно, не поверил ему, — сказал Адолин.
— С его доспехами действительно случилось что-то странное. И все это дело воняет, как слизь крэмлинга. Конечно, возможно, что на самом деле все это ерунда. Но сейчас сделай мне одолжение.
— Лично я, — заметила Навани, — совсем не боялась поворачиваться к Садеасу спиной, когда ты, он и Гавилар были друзьями. — Она закончила письмо и размашисто подписалась.
— Попытка убить короля — не его рук дело, — сказал Далинар.
— Почему ты так уверен? — спросила Навани.
— Не его стиль, — ответил Далинар. — И Садеас никогда не хотел быть королем. Он и так обладает достаточно большой властью, а на случай больших неудач всегда есть кто-то, на кого можно свалить вину. — Далинар покачал головой. — Он никогда не пытался захватить трон при Гавиларе, а теперь, при Элокаре, чувствует себя еще лучше.
— Потому что мой сын слаб и безволен, — сказала Навани. И это не было обвинением.
— Он не слаб, — сказал Далинар. — Он неопытен. Но да, такое положение идеально для Садеаса. И Садеас говорит правду — он попросил титул кронпринца информации только для того, чтобы узнать, кто пытался убить Элокара.
— Машала, — сказал Ринарин, используя формальное обращение к тете. — Этот фабриал на твоем плече, что он делает?
Навани с озорной улыбкой посмотрела на устройство. Судя по всему, она так и ждала, что один из них ее спросит. Далинар сел в кресле; скоро сверхшторм.
— Этот? Что-то вроде болеоблегчителя. Давай я тебе покажу. — Она протянула безопасную руку и, нажав на зажим, освободила похожие на когти ноги. — У тебя что-нибудь болит, дорогой? Может быть, ты ушиб палец на ноге или есть царапина?
Ринарин покачал головой.
— Я потянул мышцу на руке во время последней тренировки, — сказал Адолин. — Ничего страшного, но немного беспокоит.
— Иди сюда, — сказала Навани. Далинар с любовью улыбнулся: Навани была настоящим гением при работе с новыми фабриалами. В такие мгновения она переставала быть матерью короля или опытной политической интриганкой и становилась вдохновенным инженером.
— В последнее время фабриалисты достигли потрясающих успехов, — сказала Навани, беря протянутую руку Адолина. — Я особенно горжусь этим маленьким устройством, потому что сама приложила руку к его созданию. — Ноги устройства обхватили ладонь Адолина, Навани щелкнула зажимом.
Адолин поднял руку и покрутил ею.
— Боль исчезла.
— Но рука все чувствует, верно? — самодовольно спросила Навани.
Адолин ткнул в ладонь пальцем другой руки.
— Да, ладонь не онемела.
Ринарин с острым интересом глядел на фабриал сквозь очки. Эх, если бы парень дал себя убедить и стал ардентом. Тогда он мог бы сделаться инженером, если бы захотел. Далинар никогда не понимал причины, по которым Ринарин отказывался.
— Немного неуклюжий, — заметил Далинар.
— Одна из самых ранних моделей, — сказала Навани, как бы обороняясь. — Сейчас я работаю над этими ужасными созданиями Длиннотени и не могу позволить себе удовольствие улучшить форму устройства. Но я считаю, что у него огромное будущее. Представьте себе, как они на поле боя облегчают страдания раненых солдат. Или их же в руках хирурга, который, работая над пациентом, не должен волноваться, что тот умрет от боли.
Адолин кивнул. И Далинар должен был признаться, что это действительно полезное устройство.
Навани улыбнулась.
— Сейчас особое время для нас, ученых; мы узнаем все новые и новые факты о фабриалах. Этот фабриал, например, уменьшающий — он уменьшает боль. На самом деле рана не заживает, но это шаг в правильном направлении. В любом случае такие фабриалы очень отличаются от парных фабриалов, вроде самоперьев. Если бы ты мог видеть наши планы…
— Например? — спросил Адолин.
— Со временем узнаешь, — загадочно улыбнулась Навани и убрала фабриал с ладони Адолина.
— Осколки? — взволнованно спросил Адолин.
— Нет, нет, — сказала Навани. — Внешний вид и сущность Клинков и Доспехов полностью отличаются от всего, что мы обнаружили. Самое близкое — щиты из Джа Кеведа. Но, насколько я могу судить, они используют совершенно другой принцип, чем настоящие Осколки. Древние удивительно разбирались в инженерном деле.
— Нет, — сказал Далинар. — Я видел их, Навани. Они… ну, они были древними. Примитивная технология.
— А как же Города Зари? — скептически спросила Навани. — И фабриалы?
Далинар покачал головой.
— Я их не видел. В видениях только Осколки, но и они кажутся не на своем месте. Возможно, людям их дали Герольды, как гласят легенды.
— Возможно, — сказала Навани. — Но почему тогда…
Она исчезла.
Далинар мигнул. Он не услышал приближающегося сверхшторма.
Он находился в большом открытом зале с колоннадой по бокам. Огромные, ничем не украшенные колонны были высечены из мягкого песчаника. Потолок находился далеко вверху, его украшали узоры, выглядевшие странно знакомыми. Связанные линиями круги, расходящиеся один от другого…
— Не знаю, что и делать, старый друг, — сказал голос сбоку. Далинар повернулся и увидел идущего рядом совсем молодого человека в королевской бело-золотой мантии. Руки он сложил перед собой и спрятал в объемистых рукавах. Заплетенные в косы темные волосы и короткая остроконечная борода. Вплетенные в волосы золотые нити сходились на лбу, образуя золотой символ. Символ Сияющих Рыцарей.
— Каждый раз они говорят мне одно и то же, — сказал человек. — Мы никогда не будем готовы к Опустошениям. Каждый раз мы собираемся сражаться лучше, но вместо этого подходим еще на шаг ближе к полному уничтожению. — Он повернулся к Далинару, как если бы ожидал ответа.
Далинар осмотрел себя. На нем была украшенная золотом одежда, хотя не такая роскошная. Где он? Какое сейчас время? Ему нужны эти ключевые сведения, чтобы Навани сумела записать, а Джаснах исследовать и доказать — или опровергнуть — истинность видений.
— Я не знаю, что сказать тебе, — ответил Далинар.
Если он хочет добыть информацию, то должен действовать более естественно, чем в предыдущих видениях.
Человек в королевских одеждах вздохнул.
— Я надеялся, что ты поделишься со мной своей мудростью, Карм.
Они продолжали идти по залу к тому месту, где стена прерывалась массивным балконом с каменными перилами. Сквозь него проглядывало вечернее небо; садящееся солнце испачкало воздух грязным и душным красным светом.
— Нас уничтожает наша собственная природа, — сказал король мягким голосом, но со злостью на лице. — Алакавиш был Волноплетом. Он должен был знать лучше. И, тем не менее, узы Нахеля дали ему не больше мудрости, чем обычному человеку. Увы, не все спрены так проницательны, как спрен чести.
— Согласен, — сказал Далинар.
Король с облегчением вздохнул.
— Я беспокоился, не покажутся ли тебе мои утверждения слишком смелыми. Твои собственные Волноплеты были… Нет, мы не должны смотреть назад.
Кто такие Волноплеты?
Далинар был готов проорать вопрос, но не мог. Не выйдя полностью из образа.
Возможно…
— А что, по-твоему, должны были сделать Волноплеты? — осторожно спросил Далинар.
— Не уверен, что мы можем заставить их что-нибудь сделать. — Эхо их шагов разлеталось по пустому залу. Где же стражники и свита? — Их сила… да, Алакавиш оказался жертвой соблазна, каковым для обычных людей является Связывание. Если бы мы могли ободрить их… — Человек остановился и повернулся к Далинару. — Им нужно стать лучше, старый друг. Нам всем нужно сделаться лучше. Ответственность за то, что нам дано — будь то корона или узы Нахеля, — должна сделать нас лучше.
Казалось, он чего-то ожидал от Далинара. Но чего?
— Я могу прочесть несогласие на твоем лице, — сказал юный король. — Ничего удивительного, Карм. Я понимаю, что мои мысли необычны. Возможно, вы, все остальные, правы, возможно, наши способности действительно являются доказательством божественного выбора. Но — даже если это правда — разве мы не должны быть более осторожными в наших поступках?
Далинар нахмурился. Слишком знакомые слова. Король вздохнул и подошел к краю балкона. Далинар встал рядом. И наконец сумел посмотреть на город под собой.
На тысячи трупов под собой.
Далинар с трудом вздохнул. Тысячи трупов устилали улицы города, и Далинар с некоторым трудом узнал город.
Холинар, подумал он. Моя родина.
Вместе с королем он стоял на вершине невысокой — всего три этажа — каменной башни, своего рода крепости. Она, похоже, располагалась там, где сейчас находится королевский дворец.
Да, невозможно ошибиться, это Холинар. Его каменные пики поднимались в воздух, как огромные плавники. Ветроклинки, так их называли. Но они были намного менее выветрены, чем он привык, и вокруг них раскинулся совсем другой город, заполненный тяжелыми каменными постройками, многие из которых рухнули. Разрушение распространилось далеко, вдоль линий примитивных улиц. Землетрясение?
Нет, эти люди погибли в бою. Далинар чувствовал зловонный запах крови, внутренностей, дыма. Тела были разбросаны вокруг низкой стены, окружавшей крепость. Кое-где стена была разломана до основания. И среди трупов лежали странные камни. Камни, ограненные, как…
Кровь моих предков, подумал Далинар, хватаясь за каменные перила и наклоняясь вперед. Это не камни. Это… это существа. Массивные существа, в пять-шесть раз больше человека, с серой как гранит кожей. Длинные конечности, скелетоподобные тела, передние ноги — руки? — растут из широких плечей. Узкие костистые лица. Похожие на стрелу.
— Что произошло? — не выдержал Далинар. — Это ужасно!
— Я сам задаю себе этот вопрос. Как мы могли дать такому произойти? Опустошение названо не просто так. Я слышал первоначальные цифры. Одиннадцать лет войны, и девять из десяти людей, которыми я правил, мертвы. Да и есть ли у нас королевства, которыми можно править? Я уверен, что Шура уже нет, а Тарма и Эйлиз вот-вот распадутся. В них погибло слишком много людей.
Далинар никогда не слышал о таких местах.
Король сжал кулак и нервно постучал им по перилам. Вдали горели погребальные костры — оставшиеся в живых начали сжигать трупы.
— Многие обвиняют Алакавиша. Да, конечно, если бы он не втянул нас в войну прямо перед Опустошением, нас бы так не разбили. Но Алакавиш только симптом намного более страшной болезни. Что найдут Герольды во время следующего возвращения? Людей, которые опять забыли их? Мир, терзаемый войнами и мелочными ссорами? Если мы не перестанем жить как живем, возможно, мы заслуживаем поражения.
Далинар почувствовал озноб. Он думал, что это видение происходит после предыдущего, но нет, похоже, видения следовали не в хронологическом порядке. Он еще не видел ни одного Сияющего Рыцаря, но, возможно, не потому что они ушли. Их еще нет. И, возможно, именно поэтому слова короля были ему так знакомы.
Может ли такое быть? Неужели он действительно стоит рядом с человеком, чью книгу Далинар слушал опять и опять?
— Поражение надо уважать, — осторожно сказал Далинар, используя слова, несколько раз повторенные в «Пути Королей».
— Если поражение приносит знание. — Его Величество улыбнулся. — Опять используешь мои слова против меня, Карм?
У Далинара сдавило дыхание. Он сам. Нохадон. Великий король. Он существует. Или существовал. Но он так молод, намного моложе, чем представлял себе Далинар; простая, по-настоящему королевская осанка… да, никаких сомнений.
— Я подумываю, не отказаться ли от трона, — тихо сказал Нохадон.
— Нет! — Далинар шагнул к нему. — Ты не должен.
— Я не могу вести их за собой, — сказал Нохадон. — Ты только посмотри, куда я привел их.
— Нохадон.
Человек, нахмурившись, повернулся к нему.
— Что?
Далинар на мгновение замолчал. Неужели он ошибся? Нет. Наверно, Нохадон не имя, а титул. Церковь — перед тем, как ее распустили, — дала имена многим знаменитым людям. Скорее всего, и Баджерден не настоящее имя. А настоящее затерялось во времени.
— Ничего, — сказал Далинар. — Ты не можешь отречься. Людям нужны вожди.
— У них они есть, — презрительно сказал Нохадон. — Все эти князья, короли, Преобразователи и Волноплеты. Всегда были, есть и будут мужчины и женщины, которые рвутся вести людей за собой.
— Верно, — возразил Далинар, — но среди них мало тех, кто умеет это делать.
Нохадон перегнулся через перила и с выражением глубокой боли и беспокойства поглядел на мертвых. Было очень странно видеть такое выражение на лице столь юного человека. Далинар и представить себе не мог такую муку и неуверенность, терзавшие его.
— Я знаю, что ты чувствуешь, — тихо сказал Далинар. — Неуверенность, стыд, замешательство.
— Ты слишком хорошо умеешь читать меня, старый друг.
— Я знаю твои чувства, потому что сам пережил их. Я… я никогда не думал, что ты можешь испытывать их.
— Тогда я исправлюсь. Возможно, ты не слишком хорошо знаешь меня.
Далинар промолчал.
— Ну, и что я должен делать? — спросил Нохадон.
— Ты спрашиваешь меня?
— Ты мой советник, не так ли? Да, я бы хотел получить совет.
— Я… ты не должен отказываться от трона.
— И что я должен сделать? — Нохадон повернулся и пошел вдоль перил длинного балкона, который, похоже, бежал вокруг всего здания. Далинар присоединился к нему, проходя мимо мест, где камень был разорван и перила сломаны.
— Мой старый друг, я больше не верю в людей, — сказал Нохадон. — Поставь двух людей вместе, и они обязательно найдут, о чем поспорить. Собери их в группы, и одна группа обязательно найдет причины, чтобы притеснять или напасть на другую. А теперь еще это. Как я могу защитить их? Что я могу сделать, чтобы такое не повторилось?
— Продиктуй книгу, — горячо сказал Далинар. — Великую книгу, которая даст людям надежду, объяснит твою философию и скажет, как нужно жить!
— Книгу? Я? Написать книгу?
— Почему нет?
— Фантастически глупая мысль.
Челюсть Далинара отвисла.
— Мир, который мы знали, разрушен почти полностью, — сказал Нохадон. — От каждой семьи осталось не больше половины. Наши лучшие люди погибли, еды осталось месяца на два-три, не больше. И я должен потратить время на книгу? И кто ее запишет? Всех моих ученых убили, когда Йелинар ворвался в архивы. Насколько я знаю, ты последний грамотный человек, оставшийся в живых.
Грамотный?
Странное время.
— Я могу записать.
— Одной рукой? Неужели ты научился писать левой, а?
Далинар поглядел вниз. У него были обе руки, хотя, вероятно, Нохадон видел его одноруким.
— Нет, нам нужно заново построить мир, — сказал Нохадон. — Я должен найти способ убедить королей — тех, кто остался в живых, — не искать преимущество друг перед другом. — Нохадон опять постучал по балкону. — Да, я решился. Или отрекаться, или делать то, что необходимо. Писать? Не то время. Время действий. И, к сожалению, время меча.
Меч? подумал Далинар. Неужели я слышу это от тебя, Нохадон?
Этого не должно произойти. Этот человек станет величайшим философом; он научит народы жить в мире и уважать других. Он поведет их по пути чести.
Нохадон повернулся к Далинару.
— Я прошу прощения, Карм. Я не должен был отвергать твое мнение сразу же после того, как спросил его. Я едва держусь, и мне казалось, что все мы такие. Иногда мне кажется, что быть человеком означает хотеть того, чего он не может иметь. Для некоторых это власть. Для меня — мир.
Нохадон повернулся и пошел обратно по балкону. Он шел медленно, но по его позе было ясно, что он хочет побыть один. Далинар дал ему уйти.
— Он должен стать одним из самых влиятельных писателей Рошара за все времена, — сказал Далинар.
Молчание, прерываемое только криками людей, работавших внизу и собиравших трупы.
— Я знаю, ты здесь, — сказал Далинар.
Молчание.
— Что он решит? — спросил Далинар. — Объединит ли он их, как хотел?
Голос, который так часто говорил в его видениях, на этот раз не пришел. Далинар не получил ответ на вопрос. Он вздохнул, повернулся и посмотрел на поля мертвых.
— По крайней мере в одном ты прав, Нохадон. Быть человеком означает хотеть того, чего мы не можем иметь.
Ландшафт темнел, солнце садилось. Темнота обхватила его, и он закрыл глаза. А когда открыл, вновь очутился в собственных комнатах, стоя, с руками на спинке стула. Он повернулся к Адолину и Ринарину, которые беспокойно стояли рядом, готовые схватить его, если он начнет буйствовать.
— Ну, — сказал Далинар, — на этот раз это было бессмысленно. Я не узнал ничего. Проклятье! Я проделал пустую работу…
— Далинар, — прервала его Навани, перо которой летало по бумаге. — Последние слова, которые ты сказал перед тем, как очнуться. Какие?
Далинар задумался.
— Последние слова…
— Да, — настойчиво сказала Навани. — Самые последние слова.
— Я повторил слова человека, с которым разговаривал. «Быть человеком означает хотеть то, чего мы не можем иметь». А что?
Она, не обращая на него внимания, яростно писала. Закончив, Навани соскользнула с высокого стула и бросилась к его полке с книгами.
— У тебя есть копия?.. Да вот она. Это же книги Джаснах, верно?
— Да, — сказал Далинар. — Она хотела, чтобы я позаботился о ее книгах, пока она не вернется.
Навани сняла с полки «Изречения Корванны», положила книгу на стол и быстро перелистнула страницы.
Далинар подошел к ней, хотя — конечно! — не понимал, что написано на странице.
— Вот, — с торжеством сказала Навани. Она посмотрела на Далинара. — Знаешь ли ты, что говоришь во время видений?
— Да, несу какую-то чушь. Сыновья сказали мне.
— Анак малах каф, дел макиаян хабин йа, — сказала Навани. — Звучит знакомо?
Далинар, сбитый с толку, покачал головой.
— Очень похоже на то, что говорит отец, — сказал Ринарин. — Во время видений.
— Не «похоже», Ринарин, — самодовольно сказала Навани. — Это в точности та же самая фраза. Последняя из тех, что ты сказал, находясь в трансе. Я записала — насколько смогла — все, что ты лепетал сегодня.
— Почему? — спросил Далинар.
— Я решила, — сказала Навани, — что это может помочь. Так оно и оказалось. Та же самая фраза есть в Изречениях, в точности.
— Что? — недоверчиво спросил Далинар. — Как?
— Это строчка из песни Ванриаль, — объяснила Навани, — ордена артистов, живущих на склонах Молчаливой Горы в Джа Кеведе. Год за годом, столетие за столетием они поют одни и те же слова. Они утверждают, что это песни, написанные на Языке Зари самими Герольдами. И у них есть старинный манускрипт со словами этих песен. Но смысл этих слов давно утерян. Некоторые ученые верят, что манускрипт — и сами песни — действительно могут быть написаны на Языке Зари.
— И я… — начал было Далинар.
— И ты только что произнес одну строчку из него, — с торжеством сказала Навани. — Кроме того, если фраза, которую ты произнес, правильна, ты только что перевел ее. Это может доказать гипотезу Ванриаль! Одна фраза — не так уж много, но она может дать нам ключ к переводу всего манускрипта. Эта мысль зудела во мне, пока я слушала твои видения. Я считаю, что для бреда ты говорил слишком упорядоченно. — Посмотрев на Далинара, она широко улыбнулась. — Далинар, похоже, ты разрешил одну из самых запутанных — и древних — загадок всех времен.
— Погоди, тетя, — сказал Адолин, — что ты такое говоришь?
— Я говорю, племянник, — сказала Навани, в упор глядя на него, — что у нас есть доказательство.
— Но, — сказал Адолин, — быть может, он где-то слышал эту фразу…
— И выучил с ее помощью целый язык? — сказала Навани, поднимая полностью исписанный лист бумаги. — Это не чушь, мой дорогой, но и не язык, на котором говорят сейчас. Я подозреваю, что это и есть Язык Зари. Так что пока ты не объяснишь, каким образом твой отец научился говорить на мертвом языке, эти видения в основном истинны.
В комнате наступила тишина.
Похоже, саму Навани тоже потрясли собственные слова, но она быстро пришла в себя.
— А теперь, Далинар, — сказала она, — я хочу, чтобы ты как можно более подробно описал свое видение. Мне нужны твои точные слова, если ты сможешь вспомнить их. Любая мелочь, которую мы соберем, поможет моим ученым разобраться в них…
