Книга: Обреченное королевство
Назад: Глава сорок пятая Шейдсмар
Дальше: Интерлюдия Баксил. Геранид. Сет
* * *
— Где парень? — крикнул Каладин, выдергивая копье из груди человека в коричневом. Вражеский солдат со стоном повалился на землю. — Даллет!
Здоровенный сержант сражался. Он не мог повернуться и только что-то проорал.
Каладин выругался и вгляделся в хаос, царивший на поле битвы. Копья били в щиты, тела, кожаные доспехи; люди кричали и падали. Из-под земли, прямо сквозь лужи крови, торчали спрены боли, похожие на маленькие оранжевые руки или куски сухожилий.
Взвод Каладина не потерял еще ни одного человека, все раненые были надежно укрыты в середине. Все, за исключением нового мальчика. Тьена.
Кенна, подумал Каладин. Его зовут Кенн.
Внезапно посреди вражеского коричневого мелькнуло зеленое. Искаженный ужасом голос каким-то образом прорезал сумятицу. Он.
Каладин рванулся вперед, бросив строй; только удивленно вскрикнул Ларн, сражавшийся рядом. Каладин пригнулся, пропуская над собой копье, и помчался по каменистой земле, перепрыгивая через трупы.
Кенна сбили на землю, вражеский солдат стоял над ним, нацелив копье.
Нет.
Каладин отбил удар в сторону, копье вонзилось в землю прямо перед Кенном. Их было шестеро, все одетые в коричневое. Он закрутился между ними, защищаясь и нападая. Копье, казалось, металось в воздухе само по себе. Он заплел ноги одному, брошенный нож вонзился в бедро другому.
Он был водой, бегущей вниз с холма, всегда движущейся, переливающейся. Наконечники копий вспыхивали в воздухе вокруг него, их рукоятки шипели от скорости ударов. И ни один не ударил его. Он был неудержим. В те минуты, когда он так себя чувствовал. Тогда, когда он должен был защитить упавшего, одного из своих людей.
Каладин встал в завершающую стойку — одна нога слегка выставлена вперед, другая сзади, копье под мышкой. Со лба текла струйка пота, ветер приятно холодил лицо. Странно. Вроде бы ветра не было. А сейчас он обдувал разгоряченное тело.
Все шесть вражеских солдат лежали на земле, мертвые или раненые. Каладин вздохнул, выдохнул и повернулся к Кенну, чтобы осмотреть его рану. Воткнув копье в землю, он опустился на колени. Рана была совсем не такая серьезная, хотя, наверно, доставляла сильную боль. Бедный мальчик.
Вынув из кармана бинт, Каладин быстро оглядел поле боя. Рядом шевелился вражеский солдат, но он был тяжело ранен и опасности не представлял. Даллет и остальные люди Каладина гнали прочь отставших врагов. Недалеко вражеский светлоглазый высокого ранга собирал маленький отряд, собираясь контратаковать. Полный доспех. Не Доспехи Осколков, конечно, но посеребренная сталь. Богатый человек, судя по лошади.
В следующий удар сердца Каладин уже бинтовал ногу Кенна, хотя и краем глаза поглядывал на раненого врага.
— Каладин, сэр! — воскликнул Кенн, указывая на вставшего солдата в коричневом.
Отец Штормов! Совсем «зеленый» мальчик, только сейчас заметил опасность! Неужели когда-то сам Каладин был таким, не чувствовал пульс сражения?
Даллет оттолкнул раненого врага. Весь взвод образовал кольцо вокруг Каладина, Даллета и Кенна. Каладин закончил перевязку, встал и поднял копье.
Даллет протянул ему ножи.
— Вы заставили меня поволноваться, сэр. Так рванули.
— Я знал, что ты не отстанешь, — сказал Каладин. — Поднимите красный флаг. Кин, Коратер, вы пойдете с мальчиком. Даллет, останешься здесь. Линия Амарама выгибается в нашем направлении. Скоро будем в безопасности.
— А вы, сэр? — спросил Даллет.
Светлоглазый, находившийся недалеко, не сумел собрать хороший отряд. Он стоял почти один, как камень посреди стремительного потока.
— Носитель Осколков, — сказал Кенн.
Даллет фыркнул.
— Нет, хвала Отцу Штормов. Обыкновенный светлоглазый офицер. Носители Осколков слишком ценны, чтобы использовать их в заурядном приграничном конфликте.
Каладин, стиснув зубы, рассматривал светлоглазого воина. Каким сильным этот человек считал себя, сидя на дорогой лошади, защищенный великолепным доспехом и глядя на копейщиков сверху вниз. Он махал палицей, убивая тех, кто находился вокруг.
Вот из-за таких ненасытных лордишек и шли все эти стычки; они пытались украсть побольше земли, пока люди получше сражались с паршенди. Со светлоглазыми почти никогда ничего не случалось, а они сами без счета тратили жизни других.
Все эти важные особы напоминали Каладину Рошона, и чем дальше, тем больше. Только Амарам стоял особняком. Амарам, который хорошо обошелся с отцом Каладина, пообещав спасти жизнь Тьену. Военачальник, который всегда говорил уважительно, даже с самыми рядовыми копейщиками. Он, наверно, такой, как Далинар и Садеас. А не как этот сброд.
Конечно, Амарам не сумел защитить Тьена. Как и Каладин.
— Что вы задумали, сэр? — нерешительно сказал Даллет.
— Отделения два и три, построиться клешней, — сказал Каладин жестким голосом. — Скинем-ка светлорда с трона.
— Разумно ли это, сэр? У нас раненые.
Каладин повернулся к Даллету.
— Это один из офицеров Халлау. Может быть, он сам.
— Вы не знаете этого наверняка, сэр.
— В любом случае он как минимум батальонлорд. Если мы подстрелим офицера такого ранга, нас всех со следующей партией гарантированно отправят на Разрушенные Равнины. Сделаем это. — Его глаза сделались отрешенными. — Только представь себе, Даллет. Настоящие солдаты. Дисциплина в военлагере и честные светлоглазые. Место, где сражение имеет смысл.
Даллет вздохнул, но кивнул в знак согласия. Каладин махнул группе своих солдат, и те присоединились к нему, такие же нетерпеливые, как и он. Действительно ли они ненавидели этих вздорных светлоглазых, или заразились ненавистью от Каладина?
Этого светлорда он взял на удивление легко. Такие как он — почти все — недооценивали темноглазых. Быть может, в чем-то он был прав. Скольких этот лордик убил за свою жизнь?
Третье отделение отвлекло внимание почетной гвардии, второе — самого светлоглазого. И он не заметил, как Каладин приблизился с третьего направления. И упал, с ножом в глазу; его лицо не было ничем защищено. Он закричал, ударившись о землю, еще живой. Его конь унесся прочь, и Каладин трижды ткнул копьем в лицо упавшего человека.
Солдаты почетной гвардии запаниковали и убежали к своей армии. Каладин ударил копьем о щит — знак двум отделениям «держать позицию». Они развернулись, и невысокий Турим — в свое время спасенный Каладином из другого взвода, — подбежал к телу, якобы для того, чтобы убедиться, что тот мертв. На самом деле он незаметно обыскал его, в поисках сфер.
Грабить мертвых категорически запрещалось, но Каладин решил, что, если Амарам хочет эту добычу, пускай убивает врагов сам. Каладин уважал Амарама больше, чем других — хорошо, почти всех — светлоглазых, но подкуп — дело дорогое.
Турим подошел к нему.
— Ничего, сэр. То ли он не взял с собой сферы, то ли спрятал их под доспехами.
Каладин коротко кивнул, внимательно оглядывая поле боя. Армия Амарама восстанавливалась после неудачного начала. Скорее всего, она выиграет сражение. Очевидно, сейчас сам Амарам возглавит решающую атаку. Обычно он вступал в битву в самом конце.
Каладин вытер со лба пот. Он должен послать Норби, их капитану, сообщение об уничтожении офицера. Но сначала надо позаботиться о раненых…
— Сэр! — внезапно крикнул Турим.
Каладин посмотрел на линии врага.
— Отец Штормов! — воскликнул Турим. — Сэр!
Турим смотрел не на вражеские линии. Каладин повернулся и посмотрел на ряды своей армии. Там — на лошади цвета смерти — скакало нечто невозможное, убивая всех перед собой.
Человек в сверкающих доспехах. Совершенных золотых доспехах, как если бы все остальные были только подделкой, неумелым подражанием. Каждый кусок идеально прилегал; ни единой щелочки, из которой торчали бы ремни или кожа. Всадник выглядел невероятно огромным и могущественным. Богом. Он держал величественный меч, казавшийся слишком большим, чтобы им можно было пользоваться. Меч, с выгравированными на нем изображениями, походил на движущийся язык пламени.
— Отец Штормов… — выдохнул Каладин.
Носитель Осколков разметал боевые линии Амарама. Он пронесся сквозь них, убивая всех, до кого смог дотянуться. Какое-то мгновение сознание Каладина отказывалось считать это создание — божественно великолепное — врагом. Носитель Осколков уничтожает их резервы? Иллюзия.
Мистическая отстраненность Каладина испарилась только тогда, когда Носитель Осколков растоптал Кенна и Клинок Осколков прошел сквозь голову Даллета.
— Нет! — заревел Каладин. — Нееет!
Тело Даллета лежало на земле, глаза вспыхнули, из них поднимался дым. Носитель Осколков сразил Кина и растоптал Линдела и только потом поскакал дальше. И все это он проделал равнодушно и небрежно, как женщина, на мгновение остановившаяся, чтобы вытереть пятно со стола.
— НЕТ! — заорал Каладин и побежал к мертвым воинам своего взвода. В этом бою он не потерял ни одного! А он поклялся защитить их всех!
Он упал на колени рядом с Даллетом, уронив копье. Пульса нет, выжженные глаза… Мертв. Горе угрожало поглотить его.
Нет, сказала его часть, обученная отцом. Спасай тех, кого можешь.
Он повернулся к Кенну. Конь наступил на него, раздробив грудную кость и ребра. Мальчик тяжело дышал, невидяще смотря вверх. Каладин вытащил бинт и замер, глядя на него. Бинт? Для чего? Перевязать раздробленную грудь?
Кенн перестал хрипеть. Он содрогнулся, не закрывая глаз.
— Он смотрит! — прошипел мальчик. — Черный дудочник в ночи. Он держит нас в ладони… играя мелодию, которую никто не может услышать!
Глаза Кенна остекленели. Он перестал дышать.
У Линдела было раздроблено лицо. Глаза Кина дымились, он тоже не дышал. Каладин стоял на коленях в крови Кенна, полный ужаса, а Турим и два отделения сгрудились вокруг, выглядя такими же потрясенными, как и Каладин.
Это невозможно. Я…
Крики.
Каладин посмотрел вперед. Флаг Амарама — зеленое и красное — стремительно удалялся на юг. Носитель Осколков, прорубившийся через взвод Каладина, скакал к флагу. Копейщики с криками разбегались в стороны, освобождая ему дорогу.
В Каладине закипел гнев.
— Сэр? — спросил Турим.
Каладин подобрал копье и встал. Его колени были испачканы в крови Кенна. Его люди глядели на него, смущенные, испуганные. Они стояли в центре хаоса и, насколько мог судить Каладин, были единственными, кто не бежал. Носитель Осколков превратил всю армию в кашу.
Каладин ударил копьем по воздуху и сорвался с места. Его люди издали воинственный крик, выстроились в строй и припустили вслед за ним по плоской каменистой поверхности. Копейщики в форме обеих армий разбегались с их дороги, бросая копья и щиты.
Каладин мчался так быстро, что его взвод с трудом поспевал за ним. Впереди — прямо перед Носителем Осколков — большая группа солдат в зеленом бросилась врассыпную. Почетная гвардия Амарама. Оказавшись лицом к лицу с Носителем Осколков, они потеряли всю свою храбрость. Амарам остался в одиночестве, сидя на вставшей на дыбы лошади. На нем были серебряные доспехи, такие обычные, по сравнению с Доспехами Осколков.
Взвод Каладина двигался против течения армии, клин солдат, бегущий не в ту сторону. Единственный. Некоторые из солдат приостановились, заметив их, но никто не присоединился.
Носитель Осколков догнал Амарама. Мгновение — и Клинок прошел через шею коня. Глаза животного вспыхнули двумя большими огнями, и конь вместе со всадником повалился на землю.
Носитель Осколков заставил своего боевого коня описать небольшой круг и на полной скорости спрыгнул с него. Со скрежетом ударившись о землю, он каким-то образом остался на ногах и, заскользив, остановился.
Каладин помчался с удвоенной скоростью. Пытался ли он отомстить или защитить своего сверхмаршала? Единственного светлоглазого, обладавшего хоть толикой человечности? Какое это имеет значение?
Труп лошади придавил ногу Амарама, громоздкие доспехи мешали высвободиться.
Носитель Осколков, держа Клинок обеими руками, поднял его, собираясь закончить дело.
Каладин закричал и, используя инерцию движения, изо всех сил ударил его тупым концом копья. Древко, ударившись о ногу Носителя Осколков, разлетелось на куски.
Отдача бросила Каладина на землю; руки тряслись, сломанное копье зажато в руках. Носитель Осколков покачнулся и опустил меч. Он повернул лицо в шлеме к Каладину, его поза выражала невероятное изумление.
Двадцать оставшихся людей из взвода Каладина появились спустя один удар сердца и яростно напали на Носителя Осколков. Каладин прыгнул на ноги и бросился поднимать копье мертвого солдата. Отбросив сломанное, он подхватил новое, выхватил из ножен нож и, повернувшись, увидел, что его люди атакуют так, как он их учил. Рассредоточившись, они напали с трех направлений, ударив копьями в сочленения Доспехов. Носитель Осколков озадаченно посмотрел на них, как человек мог бы глядеть на стаю щенков, тявкающих на него. Ни одно копье не пробило его броню. Он покачал головой.
И потом ударил.
Несколько широких смертельных взмахов, и десять копейщиков легли на месте.
Каладин, парализованный ужасом, увидел, как Турим, Асис, Гамел и еще семеро упали, с горящими глазами и разрубленными доспехами. Оставшиеся отшатнулись, пораженные ужасом.
Носитель Осколков ударил опять, убив Ракшу, Навара и еще четверых. Каладин выдохнул. Его люди — его друзья — мертвы, как и все остальные. Четверо оставшихся бросились бежать, Хаб споткнулся о труп Турима и упал, выронив копье.
Носитель Осколков, не обращая на них внимания, повернулся и пошел убивать Амарама.
Нет, подумал Каладин. Нет, нет, НЕТ. Что-то толкнуло его вперед, вопреки всякой логике, вопреки здравому смыслу. Бессильного, испуганного, разъяренного.
Ложбина, в которой они сражались, давно опустела, не осталось никого, кроме них. Разумные копейщики сбежали. Его четыре человека забрались на край ложбины, недалеко, но не убежали. Они окликнули его.
— Каладин! — крикнул Риш. — Каладин, нет!
Каладин только заорал. Носитель Осколков увидел его, повернулся и невообразимо быстро взмахнул мечом. Каладин пригнулся, пропуская Клинок над собой, и тупым концом копья ударил Носителя в колено.
Копье отлетело. Каладин выругался и отскочил в сторону, Клинок разрезал воздух прямо перед ним. Каладин сместился в сторону, а потом бросился вперед и направил копье точно в шею врага. Горжет Доспехов отбил удар, острие едва оцарапало металл.
Носитель Осколков развернулся, держа меч двуручной хваткой. Каладин метнулся в сторону, уходя от этого невероятного меча. Амарам сумел освободиться и пополз, волоча за собой ногу — сложные переломы и вывих.
Каладин остановился, прокрутился и стал рассматривать Носителя Осколков. Эта тварь не бог. Но в ней воплощена суть ничтожности светлоглазых. Способность убивать безнаказанно людей вроде Каладина.
В каждом доспехе есть щель. У каждого человека есть изъян. Каладину показалось, что он видит через прорезь шлема глаза человека. Прорезь достаточно широка для ножа, но бросок должен быть идеально точным. Надо подойти близко. Смертельно близко.
Каладин опять бросился в атаку. Носитель Осколков ударил, тем же широким плоским ударом, которым убил так много людей Каладина. На этот раз Каладин бросился на колени, скользя вперед и откинув корпус назад. Клинок Осколков сверкнул над ним, срубив кончик его копья. Наконечник закувыркался в воздухе.
Каладин напрягся и подпрыгнул. Взмахнув рукой, он послал нож в глаза, глядевшие из-за великолепных доспехов. Кинжал ударил в лицевой доспех слегка не под тем углом, отразился от прорези и отлетел назад.
Носитель Осколков выругался и опять махнул гигантским Клинком в сторону Каладина.
Каладин приземлился на ноги, инерция все еще толкала его вперед. Что-то сверкнуло в воздухе, падая на землю.
Наконечник копья.
Каладин заревел, уходя от удара, и перехватил наконечник своего копья в полете. Тот падал острием вниз; он схватил оставшийся четырехдюймовый кусок древка и сжал его ладонью. Носитель Осколков широко замахнулся мечом, но опоздал: Каладин уже был прямо перед ним, он ткнул наконечником прямо в прорезь шлема.
На мгновение все остановилось.
Каладин стоял, тяжело дыша, сжимая древко копья, рука перед лицом Носителя Осколков, и Носитель Осколков тоже замер на месте. Амарам застыл на полдороге до края неглубокой лощины, товарищи Каладина стояли, разинув рты, на самом краю.
Наконец Носитель Осколков пошатнулся, издал странный звук и повалился на землю. Клинок выпал из его руки и, ударившись о камень, вошел в него и остался стоять.
Каладин, спотыкаясь, отступил назад. Он чувствовал себя истощенным. Пораженным. Оцепенелым. Его люди подбежали и остановились, глядя на упавшего, потрясенно и слегка уважительно.
— Он мертв? — спросил Алабет.
— Да, — ответил голос сбоку.
Каладин повернулся. Амарам все еще лежал на земле, но сумел снять шлем, его темные волосы и борода были пропитаны потом.
— Клинок бы исчез, будь он жив. И Доспехи падают с него. Он мертв. Кровь моих предков… ты убил Носителя Осколков!
Странно, но Каладин не был удивлен. Все, что он сейчас чувствовал, — смертельную усталость. Он оглянулся и посмотрел на тела тех, кто был его лучшими друзьями.
— Возьми его, Каладин, — сказал Кореб.
Каладин повернулся и посмотрел на Клинок, торчавший в камне рукояткой к небу.
— Возьми его, — повторил Кореб. — Он твой. Отец Штормов, Каладин. Ты — Носитель Осколков.
Каладин, потрясенный, шагнул вперед, протянув руку к рукоятке Клинка. И остановился в дюйме от нее.
Нет, неправильно.
Если он возьмет Клинок, он станет одним из них. Даже глаза изменят цвет, если, конечно, мифы не врут. Хотя Клинок сверкал, чистый, несмотря на все совершенные им убийства, Каладину он показался красным. Запятнанным кровью Турима. Кровью Даллета. Кровью всех тех, кто жил еще несколько мгновений назад.
Это сокровище. Люди меняли королевства на Клинки Осколков. Светлоглазые, добывшие их, попадают в историю, о них слагают легенды.
Но коснуться Клинка… Его затошнило. Клинок Осколков воплощал в себе все, что Каладин ненавидел в светлоглазых, и мгновение назад он убил самых дорогих Каладину людей. Нет, он не собирается войти в легенды таким образом. Каладин поглядел на свое отражение в безжалостном металле, опустил руку и отвернулся.
— Он твой, Кореб, — сказал Каладин. — Я даю его тебе.
— Что? — спросил Кореб из-за спины.
Впереди, на краю ложбины, появилась почетная гвардия Амарама, солдаты выглядели пристыженными.
— Что ты делаешь? — спросил Амарам, когда Каладин проходил мимо него. — Что… Ты не хочешь Клинок?
— Не хочу, — тихо сказал Каладин. — Я отдаю его своим людям.
И Каладин пошел прочь, эмоционально опустошенный, со слезами на щеках. Он выбрался из лощины и прошел сквозь почетную гвардию.
В лагерь он вернулся один.
Глава сорок восьмая
Клубника
Они забирали свет везде, где бы ни скрывались. Кожа — то, что сгорело.Кормшен, страница 104.
Шаллан сидела, опираясь о спинку кровати, застеленной белоснежными простынями. Она находилась в одной из многочисленных больниц Харбранта. Рука была перевязана стерильным бинтом. Перед собой она держала доску для рисования. Няни недовольно разрешили ей рисовать, пока она не «напрягается».
Рука болела; она порезала себя сильнее, чем собиралась. Она собиралась представить все так, как будто случайно поранилась осколком разбитого кувшина; и даже не подумала, насколько это может походить на попытку самоубийства. Хотя она утверждала, что просто упала с кровати, ни няни, ни арденты ей не поверили. И трудно было обвинять их в этом.
Да, стыдно, но по меньшей мере никто не подумал, что эта кровь появилась в результате Преобразования. Стыд глаза не ест, а подозрений она избежала.
Шаллан продолжала рисовать. Она лежала в длинной, скорее похожей на коридор палате, вдоль стен стояло много кроватей. Не считая мелких неприятностей, эти два дня в больнице прошли просто замечательно. У нее было достаточно времени, чтобы подумать о странных событиях того дня, когда она видела призраков, преобразовала стекло в кровь и говорила с ардентом, собравшимся ради нее отречься от ардентии.
Она уже сделала несколько рисунков больничной палаты. Призраки прятались в рисунках, теснились в углах комнаты. Поначалу ей было трудно засыпать с ними неподалеку, но постепенно она привыкла.
Воздух пах мылом и листеровым маслом; она регулярно принимала ванну, а няни смачивали руку антисептиком, опасаясь спренов горячки. На половине кроватей лежали больные женщины, вокруг которых стояли ширмы на колесиках; их можно было задернуть, обеспечивая относительное уединение. Шаллан носила простое белое платье, застегивающееся спереди, с длинным левым рукавом, защищавшим ее безопасную руку.
Потайной мешочек она перенесла в это платье и пристегивала его изнутри к рукаву. Никто не заглядывал в мешочек. Во время ванны они отстегивали его и, ни слова не говоря, отдавали ей, несмотря на его необычную тяжесть. Никто не заглянет в потайной мешочек женщины. Тем не менее она старалась ни на миг не расставаться с ним.
Для нее делали все, что она хотела, но из больницы не выпускали. Как в имении отца. И это пугало ее не меньше, чем головы-символы призраков. Она попробовала независимость и не хотела опять становиться такой, какой была. Избалованной. Изнеженной. Предметом для хвастовства.
К сожалению, скорее всего, она не сможет учиться у Джаснах. И предполагаемая попытка самоубийства дала ей великолепный предлог для возвращения домой. Она должна уехать. Остаться, отослав Преобразователь, было бы слишком самоуверенно, учитывая возможность уехать, не вызвав подозрений. Кроме того, ей удалось привести в действие Преобразователь. Во время долгой дороги домой она разберется, как сделала это, и, вернувшись, поможет семье.
Она вздохнула и, добавив немного теней, закончила рисунок. То самое странное место, где она побывала. Далекий горизонт с ярким, но холодным солнцем. Облака сверху, бесконечный океан внизу, солнце выглядит так, словно находится в конце длинного тоннеля. Над океаном порхают сотни огней, море света над морем стеклянных бусин.
Она подняла рисунок и посмотрела на другой, под ним. Он изображал ее саму, скорчившуюся на кровати и окруженную странными созданиями. Она не осмелилась рассказать Джаснах о том, что видела, — вдруг это как-то связано с кражей и использованием Преобразователя.
Следующая картинка. Она лежит в луже крови.
Она оглянулась. Одетая в белое женщина-ардент сидела около ближайшей стены, делала вид, что шьет, но на самом деле наблюдала за Шаллан. На всякий случай. Шаллан поджала губы.
Отличное прикрытие, сказала она себе. Великолепно работает. И перестань смущаться.
Она повернулась к последнему из сегодняшних рисунков. Одна из голов-символов. Нет ни глаз, ни лица, только зазубренный чужой символ, как будто вырезанный из кристалла. Они должны быть как-то связаны с Преобразованием. Или нет?
Я была в другом месте, подумала она. Я считаю… я считаю, что говорила с душой кувшина. Неужели кувшин, как и все другие вещи, имеет душу? Открыв мешочек и проверив Преобразователь, она обнаружила, что сфера, данная ей Кабзалом, потухла. Она припомнила слабое чувство света и красоты, бушующий шторм внутри себя.
Она забрала свет из сферы и отдала его кувшину — спрену кувшина — как взятку за Преобразование. Неужели именно так и работает Преобразователь? Или ее догадка неверна?
В палату вошли посетители. Шаллан опустила доску. Большинство женщин возбужденно уселись на кровати, увидев короля Таравангиана, одетого в оранжевые одежды. Он, как добрый дедушка, подходил к каждой кровати и разговаривал с больными. Шаллан слышала, что он часто появляется здесь, по меньшей мере раз в неделю.
Постепенно он достиг кровати Шаллан. Он улыбнулся ей и сел на мягкий стул, который ему поставил кто-то из его многочисленной свиты.
— А, юная Шаллан Давар. Я ужасно опечалился, узнав о происшествии. Извиняюсь, что не пришел раньше. Государственные дела.
— Вам не за что извиняться, Ваше Величество.
— Нет, есть, — сказал он. — Но ничего не поделаешь. И так многие жалуются, что я провожу здесь слишком много времени.
Шаллан улыбнулась. Она знала, что эти жалобы были притворными. Лендлорды, игравшие при дворе в политику, предпочитали, чтобы король как можно больше времени проводил вне дворца, не вмешиваясь в их интриги.
— Потрясающая больница, Ваше Величество, — сказала она. — Не верю своим глазам, здесь все так хорошо устроено…
Король широко улыбнулся.
— Мой величайший триумф. Светлоглазые или темноглазые, неважно, мы не отказываем никому — ни нищему, ни шлюхе, ни заморскому моряку. Все оплачивает Паланиум. Кстати, даже самые темные и бесполезные записи оттуда иногда помогают лечить.
— Я рада, что оказалась здесь.
— Очень сомневаюсь, дитя. Больница вроде этой, быть может, единственное место, на которое правитель тратит столько денег и был бы рад, если бы его никогда не использовали. Настоящая трагедия, что ты стала ее пациентом.
— Я хотела сказать, что предпочитаю болеть здесь, а не где-нибудь еще. Хотя это все равно что сказать — лучше захлебнуться вином, чем водой.
Король засмеялся.
— Что ты за прелесть! — воскликнул он, вставая. — Что я могу для тебя сделать?
— Выпустить отсюда.
— Боюсь, что я не могу разрешить, — сказал он, его глаза увлажнились. — Я должен положиться на мудрость моих хирургов и нянь. Они говорят, что ты все еще в опасности. Мы должны думать о твоем здоровье.
— Мое физическое здоровье улучшается в ущерб душевному, Ваше Величество.
Он покачал головой.
— Мы не можем допустить еще одного такого происшествия.
— Я… я понимаю. Но я уже чувствую себя намного лучше. Просто я слишком много работала. Сейчас я расслабилась и отдохнула. Нет больше никакой опасности, уверяю вас.
— Очень хорошо, — сказал он. — Но мы должны подержать тебя здесь еще несколько дней.
— Хорошо, Ваше Величество. Но, по крайней мере, разрешите мне принимать посетителей.
Персонал больницы настаивал, чтобы ее никто не тревожил.
— Да… Я подумаю, как помочь тебе. Я поговорю с ардентами и попрошу их разрешить посещения, хотя бы несколько человек в день. — Он заколебался. — Как только ты выздоровеешь, быть может, тебе стоит сделать перерыв в учебе.
Она изобразила на лице гримасу, стараясь не упасть в обморок от стыда.
— Мне очень не хочется, Ваше Величество, но я очень скучаю по семье. Возможно, мне придется вернуться к ним.
— Замечательная идея. Мои арденты, я уверен, более охотно освободят тебя, когда узнают, что ты едешь домой. — Он дружески улыбнулся и положил руку ей на плечо. — В этом мире иногда бушуют шторма. Но помни, после них всегда встает солнце.
— Благодарю вас, Ваше Величество.
Король перешел к другим пациенткам, потом тихо поговорил с ардентами. Не прошло и пяти минут, как в дверях появилась Джаснах, идущая характерным твердым шагом, выпрямив спину. На ней было великолепное платье, темно-синее, с золотой вышивкой. Свои блестящие черные волосы она заплела в косы, их поддерживало шесть золотых заколок; щеки нарумянены, губы тщательно подкрашены, ноги скрыты под свободными складками серебряной юбки, под мышкой толстая книга. В белой комнате она выглядела как цветок на поле из голого камня.
Наставница села на стул, где только что сидел король.
Джаснах с непроницаемым лицом поглядела на Шаллан.
— Мне сказали, что, возможно, мое обучение слишком жесткое. Одна из причин, по которой я часто отказываюсь брать подопечных.
— Я извиняюсь за свою слабость, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, потупив взгляд.
Джаснах, казалось, ее слова не понравились.
— Я не имела в виду, что дело в тебе, дитя. Напротив. К сожалению, я… я не привыкла так поступать.
— Извиняться?
— Да.
— Видите ли, — сказала Шаллан, — для того, чтобы стать мастером в этом деле, вы сначала должны совершать ошибки. Вот это и есть ваша проблема, Джаснах. Вы абсолютно не умеете их делать.
Выражение лица принцессы смягчилось.
— Король упомянул, что ты хочешь вернуться домой.
— Что? Когда он успел?
— Мы встретились в коридоре, — пояснила Джаснах, — и мне в конце концов разрешили навестить тебя.
— Звучит так, как если бы вы ждали снаружи.
Джаснах не ответила.
— Но ваше исследование!
— Может продолжаться в зале ожидания больницы. — Она заколебалась. — В последние дни мне было трудно сосредоточиться.
— Джаснах! Вы вели себя почти как человек!
Джаснах с упреком посмотрела на нее, и Шаллан мигнула, немедленно пожалев о своих словах.
— О, извините. Я нерадивая ученица, верно?
— Или, возможно, тебе надо практиковаться в искусстве извинения. Чтобы не мямлить, когда возникнет необходимость. Как я.
— Очень умно с моей стороны.
— Действительно.
— Тогда, быть может, я могу остановиться? — спросила Шаллан. — Мне кажется, мы достаточно попрактиковались.
— Я склонна считать, — сказала Джаснах, — что извинение — искусство, которое могут использовать только несколько знатоков. Не используй меня как модель. Гордость часто по ошибке принимают за совершенство. — Она наклонилась вперед. — Я прошу прощения, Шаллан Давар. Заставив тебя работать слишком усердно, я чуть было не украла у мира великого ученого нового поколения.
Шаллан покраснела, чувствуя себя глупой и виноватой. Взгляд Шаллан метнулся к руке принцессы, черная перчатка которой скрывала подделку. Пальцами безопасной руки Шаллан сжимала мешочек с Преобразователем. Если бы Джаснах только знала…
Джаснах взяла книгу, которую держала под мышкой, и положила на кровать рядом с Шаллан.
— Для тебя.
Шаллан взяла ее и открыла на первой странице. Пусто. Следующая тоже, и еще, и еще. Она нахмурилась и посмотрела на Джаснах.
— Она называется «Книга Бесконечных Страниц», — сказала принцесса.
— Но, Ваша Светлость, я уверена, что у нее есть конец. — Она перелистнула последнюю страницу.
Джаснах улыбнулась.
— Это метафора, Шаллан. Много лет назад один очень дорогой для меня человек попытался обратить меня в воринизм. Эта книга — метод, который он использовал.
Шаллан вздернула голову.
— Ты ищешь правду, — сказала Джаснах, — но ты и держишься своей веры. Можно только восхищаться. Поищи в Девотарии Искренности. Один из самых маленьких девотариев, а эта книга — их учебник.
— Учебник с пустыми страницами?
— Да. Они поклоняются Всемогущему, но верят, что всегда остается больше вопросов, чем ответов. Книгу нельзя наполнить, всегда есть то, что можно узнать. В этом девотарии никогда не наказывают за вопросы, даже за такие, которые бросают вызов догматам воринизма. — Она покачала головой. — Я не могу объяснить их пути. Быть может, ты найдешь их в Веденаре, в Харбранте их нет.
— Я… — Шаллан замолчала, заметив, как нежно рука Джаснах лежала на книге. Она была слишком драгоценна для нее. — Я не думаю, что найду ардентов, которые захотят обсуждать основы своей веры.
Джаснах подняла бровь.
— Мудрого человека можно найти в любой религии, Шаллан, а хорошего — в любой нации. Тот, кто на самом деле ищет мудрость, всегда признает добродетель в своих оппонентах и будет учиться у тех, кто рассеял его заблуждения. Все остальные — еретики, воринисты, исперисты или макиане — ограниченные умы. — Она сняла руку с книги и шевельнулась, как если бы собиралась встать.
— Он ошибался, — внезапно сказала Шаллан, что-то поняв.
Джаснах повернулась к ней.
— Кабзал, — пояснила Шаллан, покраснев. — Он уверен, что вы исследуете Несущих Пустоту только для того, чтобы опровергнуть воринизм.
Джаснах презрительно фыркнула.
— Я бы никогда не посвятила четыре года моей жизни такому глупому исследованию. Пытаться доказать что-то отрицательное — идиотизм. Пускай последователи Ворин верят во что хотят — самые мудрые среди них найдут доброту и успокоение в их вере; а дураки останутся дураками независимо от веры, к которой принадлежат.
Шаллан нахмурилась.
Тогда почему Джаснах так интересны Несущие Пустоту?
— О! Заговори о шторме — и он уже ревет, — сказала Джаснах, поворачиваясь ко входу в палату.
С первого взгляда Шаллан узнала Кабзала, одетого в обычную серую одежду. Он тихо спорил с няней, которая указывала на корзину в его руках. Наконец няня всплеснула руками и отошла в сторону, а торжествующий Кабзал подлетел к Шаллан.
— Победа! — радостно крикнул он. — Старик Мунгам — настоящий тиран.
— Мунгам? — удивилась Шаллан.
— Ардент, который управляет больницей, — сказал Кабзал. — Мне должны были немедленно разрешить войти к тебе. В конце концов только я знаю, что тебе надо! — Широко улыбаясь, он вытащил баночку с вареньем.
Джаснах осталась сидеть на стуле, через кровать глядя на Кабзала.
— Я думаю, — сухо заметила она, — что вам стоит дать Шаллан передышку, учитывая, что именно ваше внимание довело ее до отчаяния.
Кабзал покраснел. Он с мольбой посмотрел на Шаллан.
— Это не из-за тебя, Кабзал, — сказала Шаллан. — Просто… просто я оказалась не готова к жизни вне имения отца. Я до сих пор не понимаю, что на меня нашло. Я никогда не делала такого раньше.
Он улыбнулся и взял себе стул.
— Люди так долго болеют в таких местах только потому, — сказал он, — что здесь не хватает света. И подходящей еды. — Он подмигнул и поставил перед Шаллан банку темно-красного джема. — Клубника.
— Никогда не слышала о таком, — сказала Шаллан.
— Исключительно редкий, — сказала Джаснах и протянула руку к банке. — Как и большинство растений из Синовара, в других местах клубника не растет.
Кабзал удивленно смотрел, как Джаснах сняла крышку и зачерпнула пальцем варенье. Помедлив, она поднесла палец к носу и понюхала его.
— Мне казалось, что вы не любите варенье, Ваша Светлость, — сказал Кабзал.
— Так оно и есть, — ответила Джаснах, — но мне интересен его запах. Я слышала, что у клубники очень специфический запах. — Она закрутила крышку и тщательно вытерла палец платком.
— Я принес и хлеб, — сказал Кабзал. Он вытащил маленький каравай рассыпчатого хлеба. — Как великолепно, что ты не обвиняешь меня, Шаллан, но, увы, мое внимание зашло слишком далеко. Вот я и подумал, принесу это и…
— И что? — резко перебила ардента Джаснах. — Оправдаюсь? «Ах, извини. Я довел тебя до самоубийства. Вот хлеб».
Он смутился и отвел взгляд.
— Конечно, я возьму, — сказала Шаллан, глядя на Джаснах. — И она тоже, немного. Очень мило с твоей стороны, Кабзал. — Она взяла хлеб, отломила кусок для Кабзала, один для себя и один для Джаснах.
— Нет, — сказала Джаснах. — Спасибо.
— Джаснах, по меньшей мере попробуйте, — попросила Шаллан.
Ей было неприятно, что они оба так плохо относились друг к другу.
Принцесса вздохнула.
— Хорошо. — Она взяла кусок хлеба и какое-то время держала его в руке, пока Шаллан и Кабзал ели. Хлеб был свежий и вкусный, но все равно Джаснах скривилась, когда взяла кусочек в рот и разжевала его.
— Ты должна попробовать джем, — сказал Кабзал Шаллан. — Клубнику так трудно найти. Мне пришлось побегать.
— И, без сомнения, подкупить торговцев деньгами короля, — съязвила Джаснах.
Кабзал вздохнул.
— Ваша Светлость Джаснах, я знаю, что вы не в восторге от меня. Но я изо всех сил пытаюсь быть вежливым и терпимым. Неужели вы не можете ответить мне тем же?
Джаснах посмотрела на Шаллан, очевидно вспомнив, что думал Кабзал о целях ее исследования. Она не извинилась, но и не возразила.
Уже хорошо, подумала Шаллан.
— Варенье, Шаллан, — сказал Кабзал, протягивая ей кусок хлеба.
— О, да. — Держа баночку коленями, она свободной рукой открыла крышку.
— Ты пропустила корабль, верно? — сказал Кабзал.
— Да.
— О чем речь? — спросила Джаснах.
Шаллан сжалась.
— Я собиралась уехать, Ваша Светлость. Прошу прощения. Я должна была сказать вам.
Джаснах откинулась на спинку стула.
— Учитывая все обстоятельства, этого можно было ожидать.
— Варенье? — еще раз предложил Кабзал.
Шаллан нахмурилась.
Почему он так настаивает?
Она подняла баночку и понюхала ее, потом поставила обратно.
— Ужасный запах. Это действительно варенье? — Пахло уксусом и тиной.
— Что? — обеспокоенно спросил Кабзал. Он взял баночку, понюхал и отставил в сторону. Его чуть не вырвало.
— Похоже, ты взял негодную банку, — сказала Джаснах. — И запах должен быть совсем другим, верно?
— Нет, именно таким, — настаивал Кабзал.
Он помедлил, потом сунул палец в джем и демонстративно запихнул в себя целый красный шар.
— Кабзал! — крикнула Шаллан. — Он отвратителен.
Он закашлялся, но заставил себя проглотить.
— Не так уж плохо. Ты должна попробовать.
— Что?
— Действительно, — сказал он, поднося банку к ней. — Я имею в виду, что добыл это для тебя. И все повернулось так ужасно.
— Я не собираюсь пробовать его, Кабзал.
Он заколебался, как если бы собирался заставить ее силой съесть варенье. Почему он ведет себя так странно? Он поднял руку к голове, встал и шатаясь пошел прочь.
Потом рванулся из комнаты, но не успел пробежать и полпути, как упал на пол и его тело заскользило по безупречно чистому камню.
— Кабзал! — воскликнула Шаллан, выпрыгнула из кровати и, одетая только в белое платье, подбежала к нему. Его трясло. И… и…
И ее тоже. Комната закружилась. Внезапно она почувствовала себя очень усталой. Она попыталась остаться на ногах, но голова кружилась, и она соскользнула на пол, даже не почувствовав, как ударилась о камень.
Кто-то, ругаясь, встал на колени рядом с ней.
Джаснах. Далекий голос.
— Ее отравили. Мне нужен гранат. Быстро, принесите мне гранат.
В моем мешочке, подумала Шаллан. Она нащупала его, пытаясь развязать завязки рукава безопасной руки. Но зачем, зачем она его хочет.
Преобразователь. Нет, я не могу показать его.
Мысли еле ворочались.
— Шаллан, — сказала Джаснах, встревоженно и очень нежно. — Сейчас я Преображу твою кровь, чтобы очистить ее. Это опасно. Очень опасно. И я не очень хорошо это умею. Мои таланты лежат в совсем другой области.
Он нужен ей. Чтобы спасти меня. Очень слабая, она протянула правую руку и вытащила потайной мешочек. — Вы… вы не сможете…
— Тише, дитя. Где этот гранат!
— Вы не сможете Преобразовать, — еле слышно сказала Шаллан, развязывая завязки потайного мешочка. Она перевернула его и смутно увидела, как на пол скользнули золотой предмет и гранат, который ей дал Кабзал.
Отец Ветров! Почему комната закружилась еще быстрее?
Джаснах выдохнула. Очень далеко.
Мир вокруг начал исчезать…
Что-то произошло. Теплая вспышка, где-то в коже, как будто ее опустили в дымящийся горячий котел. Она закричала, спина выгнулась, мышцы свело.
И все стало черным.
Глава сорок девятая
Заботиться
Сияющий / из места рождения / глашатая приходит / огласить / рождение места Сияющих.Хотя я не очень люблю поэтическую форму кетек как средство передачи информации, именно эта строчка Аллахна часто цитируется, как ссылка на Уритиру. Как мне представляется, некоторые путают дом Сияющих с местом их рождения.
Пламя его факела танцевало, свет отражался на гладком, смоченном дождем камне, выхватывая из темноты стены пропасти, усеянные серо-зеленым мхом. Влажный воздух холодил кожу. После недавно прошедшего сверхшторма остались лужи и пруды. Тонкие кости — локтевая и лучевая — торчали из глубокой лужи, мимо которой проходил Каладин. Он не стал смотреть, остался ли там весь скелет.
Внезапные наводнения, подумал Каладин, слушая шаркающие шаги бригадников позади себя. Эта вода должна куда-то уходить, иначе мы бы пересекали каналы, а не расщелины.
Каладин не знал, доверять своему сну или нет, но он осторожно поспрашивал, и, как оказалось, западный край Разрушенных Равнин действительно был более ровным, чем восточный. Плато там сходились в точки. Если бригадники сумеют добраться туда, им, может быть, удастся убежать на восток.
Может быть. В той области живет множество скальных демонов, и разведчики алети патрулируют границы. Если отряд Каладина повстречается с ними, будет очень трудно объяснить, что группа вооруженных людей — многие с метками раба на лбу — делает там.
Сил шла вдоль стены расщелины, на уровне головы Каладина. Спрены земли не пытались стащить ее вниз, как в других местах. Она шагала с руками, сложенными за спиной, ее крошечную юбку по колено развевал неосязаемый ветер.
Убежать на восток. Невозможно. Кронпринцы приложили множество усилий, пытаясь найти дорогу в центр Равнин. И ничего не добились. Одни исследовательские партии были съедены скальными демонами. Других внизу застал сверхшторм, несмотря на все меры предосторожности. Невозможно идеально точно предсказать сверхшторм.
Некоторые исследователи, однако, избежали и того, и другого. При помощи огромных переносных лестниц они забирались на плато во время сверхшторма. Однако они теряли слишком много людей, потому что на плато нет почти никакой защиты от сверхшторма, да и в расщелины не возьмешь с собой фургоны или другие укрытия. Проблема пострашнее — патрули паршенди. Они уничтожили дюжины разведывательных отрядов.
— Каладин? — спросил Тефт, торопливо шагая через лужу, в которой плавали куски пустой скорлупы крэмлинга. — Как ты?
— В порядке.
— Ты выглядишь задумчивым.
— Скорее наполненным завтраком, — сказал Каладин. — Сегодняшняя каша не такая жидкая, как обычно.
Тефт улыбнулся.
— Никогда не считал тебя бойким на язык.
— У меня были все шансы стать еще более речистым. Но я унаследовал от матери лишь частицу ее удивительных способностей. Редко когда можно было что-то сказать ей и не получить в ответ все перекрученное и перетолкованное.
Тефт кивнул. Какое-то время они шли молча; бригадники сзади смеялись, слушая рассказ Данни о том, как он в первый раз поцеловал девушку.
— Сынок, — сказал Тефт, — ты не чувствуешь ничего странного в последнее время?
— Странного? Какого сорта?
— Не знаю. Просто… странное? — Он кашлянул. — Ну, вроде прилива силы? Чувство, что ты… э, легкий?
— Я что?
— Легкий. Ну, может быть, голова легкая. Быть может, кружится. Так странно. Шторм побери, парень, я хотел бы знать, не болит ли у тебя что-нибудь. Сверхшторм избил тебя до полусмерти.
— Я великолепно себя чувствую, — сказал Каладин. — Даже больше чем великолепно.
— Странно, а?
Да, действительно странно. И еще один повод для беспокойства. Быть может, он каким-то образом — сверхъестественным — проклят? Говорили, что такое случалось с теми, кто искал Старую Магию. И со злыми людьми, которых сделали бессмертными, а потом мучили вновь и вновь — вроде Экстеса, которому каждый день отрывали руки за то, что он отдал Несущим Пустоту своего сына в обмен на точное знание дня своей смерти. Конечно, сказка, но даже сказки не рождаются на пустом месте.
Каладин выживал там, где погибал любой другой. Дело рук какого-то спрена из Бездны, игравшего с ним, как спрен ветра, но бесконечно более гнусного? Разрешающего ему думать, что он может сделать немного добра, а потом убивающего всех, кому он пытался помочь? Предполагалось, что существуют тысячи видов спренов, многих из которых люди никогда не видели и ничего о них не знали. Сил последовала за ним. Почему бы какому-нибудь злому спрену не поступить так же?
Очень неприятная мысль.
Глупые суеверия! яростно сказал он себе. Думай об этом слишком настойчиво, и ты закончишь как Дарк, настаивая, что необходимо перед каждой битвой надевать счастливые сапоги.
Они достигли места, где расщелина разветвлялась, обходя плато над ними. Каладин повернулся к бригадникам.
— Эта площадка вполне подходит.
Все остановились, сбились в кучки. В их глазах он видел предчувствие и возбуждение.
Он сам был таким, прежде чем узнал на собственной шкуре боль и пот тренировок. Сейчас — еще одна странность — Каладин чувствовал больше почтительного страха к копью и одновременно разочарования, чем в юности. Во время боя приходили чувство уверенности и сосредоточенности. Но они не спасли тех, кто шел за ним.
— Сейчас я должен был бы рассказать вам, насколько вам не повезло, — обратился Каладин к своему отряду. — Именно так говорит сержант, начиная обучать восторженных рекрутов. Он показывает их слабости, возможно, сражается с некоторыми из них и даже бьет их по задницам, приучая к покорности. Я сам так делал, когда обучал новобранцев.
Каладин покачал головой.
— Но сегодня мы начнем с другого. Вас не нужно унижать. Никто из вас не жаждет славы. Вы мечтаете только о том, как выжить. Почти все вы не желторотые новобранцы, которых забрали в армию. Вы все сильны и выносливы. Я видел, как вы бежали мили с мостом на плечах. Вы все храбры. Я видел, как вы бежали на линию лучников. Вы все решительны. Иначе вас не было бы здесь, со мной.
Каладин прошел вдоль стены пропасти и подобрал выброшенное копье из принесенной потоком кучи. Взяв его в руки, он заметил, что наконечник обломан. Он хотел выбросить его, но передумал.
Ему опасно брать копье в руки. Оружие воспламеняет в нем желание сражаться, а это может заставить его захотеть опять стать тем, кем он был прежде: Каладином Благословленным Штормом, уверенным в себе командиром взвода. Он не хотел больше быть таким человеком.
Как только копье оказывалось у него в руке, люди вокруг него начинали умирать — как друзья, так и враги. Но сейчас он держит кусок дерева, просто палку. Ничего большего. Палку, которую можно использовать для тренировки.
Однажды он повернется лицом к копью. В другой раз.
— Очень хорошо, что вы готовы физически, — сказал Каладин. — Потому что у нас нет шести недель, которые я обычно тратил на подготовку рекрутов. Через шесть недель половина из нас будет мертва. Однако я надеюсь, что через шесть недель вы будете пить шлакпиво в какой-нибудь далекой отсюда таверне.
Некоторые из его людей сдавленно хихикнули.
— Вы должны обучиться быстро, — сказал Каладин. — И я буду давить на вас сильно, очень сильно. Только тогда у нас будет надежда на спасение. — Он посмотрел на древко копья. — Первое, чему вам надо научиться, это волноваться.
Двадцать три мостовика выстроились перед ним колонной по двое. Все захотели прийти. Даже Лейтен, несмотря на тяжелую рану. Впрочем, сейчас лежачих раненых среди них не было, хотя Даббид по-прежнему глядел в никуда. Камень сложил руки на груди, его поза говорила о том, что у него нет желания учиться сражаться. Шен, паршмен, стоял позади всех, глядя в землю. Каладин не собирался давать ему в руки копье.
Некоторые из бригадников выглядели растерянными, но Тефт поднял бровь, а Моаш зевнул.
— Что ты хочешь сказать? — спросил Дрехи.
Долговязый мускулистый блондин, он говорил со слабым акцентом и утверждал, что приехал с дальнего запада, из местности, которая называется Рианал.
— Многие солдаты, — продолжил Каладин, пробегая пальцем по древку и чувствуя зернистость дерева, — думают, что сражаться хорошо можно только тогда, когда ты бесстрастен и холоден. Штормовое заблуждение! Да, необходимо не расслабляться ни на миг. Да, эмоции опасны. Но если ты не волнуешься ни о чем, кто ты такой? Животное, одержимое жаждой крови. Наши страсти делают нас людьми. У нас должно быть то, за что мы сражаемся. Вот почему я сказал, что нужно волноваться. Мы будем говорить о том, как управлять своим страхом и яростью, но запомните этот первый урок.
Некоторые из его людей кивнули, другие растерялись еще больше. Он помнил, как сам недоуменно спрашивал себя, почему Туккс тратит время, говоря о чувствах. Тогда Каладин думал, что понимает эмоции, — он хотел научиться владеть копьем ради эмоций. Мщение. Ненависть. Желание стать сильным и отомстить Варту и солдатам его взвода.
Он посмотрел на них, пытаясь прогнать воспоминания. Нет, бригадники не поняли его слова о заботе, но, возможно, поймут позже, как и сам Каладин.
— Второй урок, — сказал Каладин, так сильно ударяя обезглавленным концом копья по камню рядом с собой, что эхо заполнило пропасть, — более утилитарный. — Прежде чем научиться сражаться, вы должны научиться стоять. — Он отбросил копье на землю. Бригадники разочарованно посмотрели на него.
Каладин принял основную стойку копейщика: ноги стоят широко — хотя и не слишком, — повернуты в сторону, колени согнуты.
— Шрам, подойди и попробуй толкнуть меня.
— Что?
— Попытайся вывести меня из равновесия. Сбей с ног.
Шрам пожал плечами и шагнул вперед. Он попытался толкнуть Каладина, но тот одним резким поворотом запястья отвел его руку в сторону. Шрам выругался и попробовал опять, но Каладин, перехватив его руку, заставил его самого отшатнуться назад.
— Дрехи, помоги ему, — сказал Каладин. — И ты, Моаш. Попробуйте повалить меня.
Вызванные двое присоединились к Шраму. Каладин шагнул в сторону, оставаясь точно в середине атаки, и усилил стойку, чтобы дать резкий отпор любой попытке. Схватив Дрехи за руку, он резко дернул его вперед; тот чуть не упал. Поднырнув под руку Шрама, он пропустил мимо себя тяжелое тело и отбросил его назад. И толкнул Моаша, поймав его руку своей; Моаш едва не свалился.
Каладин неуклонно держал стойку, лавируя между ними; только смещал центр тяжести, смягчая колени и пружиня стопами.
— Бой начинается с ног, — сказал он, избежав всех атак. — Не имеет значения, насколько быстро и точно ты бьешь. Если противник сумеет обмануть тебя или заставить покачнуться, ты проиграл. А проигрыш означает смерть.
Некоторые из бригадников попробовали повторить стойку Каладина, полуприсев. Шрам, Дрехи и Моаш решили скоординировать атаку и напасть на Каладина одновременно. Каладин поднял руку.
— Вы, трое, отличная мысль. — Он указал им назад, на колонну. Они недовольно остановились.
— Я собираюсь разбить вас на пары, — сказал Каладин. — Мы проведем весь день — и каждый день этой недели — работая над стойкой. Научитесь удерживать ее, научитесь не напрягать колени в то мгновение, когда вас атакуют, научитесь держать центр равновесия. Это займет время, но, обещаю, если мы начнем именно с этого, вы быстро станете смертельно опасными для врага. Даже если вам покажется, что вы ничего не делаете и просто стоите.
Бригадники кивнули.
— Тефт, — приказал Каладин, — разбей их на пары по росту и весу, потом заставь выполнять элементарные стойки копейщика.
— Есть, сэр! — рявкнул Тефт.
Потом застыл, сообразив, что выдал себя. Скорость, с которой он ответил, означала, что Тефт был солдатом. Он встретился с Каладином взглядом, поняв, что тот заметил его оплошность, нахмурился. В ответ Каладин только ухмыльнулся. Он уже командовал ветеранами; с ними все шло значительно проще.
Тефт не стал притворяться и легко взял на себя роль сержанта-наставника. Он разбил людей на пары и стал ходить между ними, исправляя ошибки в стойках.
Ничего удивительного, что он никогда не снимает рубашку, подумал Каладин. Скорее всего, под ней множество шрамов.
Пока Тефт обучал бригадников, Каладин махнул рукой Камню.
— Да? — спросил Камень. У него была такая широкая грудь, что жилет едва налезал на него.
— Ты кое-что говорил раньше, — сказал Каладин. — Дескать, сражаться ниже тебя.
— Именно. Я не четвертый сын.
— Что это значит?
— Первый и второй сын занимаются приготовлением еды, — объяснил Камень, поднимая палец. — Самое важное. Без еды никто не живет, а? Третий сын — ремесленник. Я. Я прилежно работал. Только четвертый сын — воин. Воины, их не нужно так много, как ремесленников и поваров. Понял?
— То есть профессию определяет порядок рождения?
— Да, — гордо сказал Камень. — Лучший способ. На Пиках еда — первое дело. Не в каждой семье есть четверо сыновей. И солдаты нужны далеко не всегда. Я не могу сражаться. Да и как человек может заниматься таким перед Ути'теканаки?
Каладин бросил взгляд на Сил. Она пожала плечами; похоже, ее не волновало, что делает Камень.
— Хорошо, — сказал он. — Тогда я хочу, чтобы ты кое-что сделал. Возьми Лоупена, Даббида и… — Он запнулся. — И Шена. Да, возьми и его тоже.
Камень так и сделал. Лоупен стоял в колонне, учась стойкам, хотя Даббид — как обычно, — стоял в стороне, глядя в никуда. Что бы с ним ни произошло, это было намного хуже, чем обычный шок после битвы. Шен стоял рядом, колеблясь и не зная, что делать.
Камень вытащил из колонны Лоупена, потом взял Даббида и Шена и вернулся к Каладину.
— Мачо, — сказал Лоупен, лениво отдавая честь. — Похоже, из меня выйдет плохой копейщик, с одной-то рукой.
— Все в порядке, — сказал Каладин. — Но мне нужно, чтобы вы сделали кое-что другое. У нас будут неприятности с Газом и новым капитаном — точнее его женой, — если мы не принесем обратно добычу.
— Мы четверо не сможем сделать работу тридцати, Каладин, — сказал Камень, почесывая подбородок. — Это нереально.
— Может быть, и нет, — сказал Каладин. — Но мы обязаны работать намного быстрее, если собираемся и дальше тренироваться с копьем. Вы знаете, что большая часть времени уходит не на сбор трофеев, а на поиск трупов, которых еще не ограбили до нас. К счастью, есть способ сделать это намного быстрее.
Он поднял руку, и на нее приземлилась Сил. Он уже поговорил с ней, и она согласилась помочь. Он не заметил, чтобы она сделала что-то необычное, но Лоупен внезапно выдохнул. Сил показалась ему.
— А… — сказал Камень, почтительно кланяясь Сил. — Как при сборе тростника.
— Как следует дайте мне по голове, — сказал Лоупен. — Камень, ты никогда не говорил, что она так прекрасна.
Сил широко улыбнулась.
— Будь почтительнее, — сказал Камень. — Не должен говорить с ней так свободно, малыш.
Оказалось, что вся бригада знала о Сил. Разумеется, не от Каладина. Мостовики видели, как бригадир разговаривает с воздухом, пришлось Камню их успокоить.
— Лоупен, — сказал Каладин, — Сил способна двигаться намного быстрее мостовика. Она будет указывать вам места, где вы четверо быстро наберете достаточно добычи.
— Опасно, — заметил Камень. — А что, если мы повстречаемся со скальным демоном, одни?
— Мы не можем вернуться назад с пустыми руками. Мы же не хотим, чтобы Хашаль послала Газа вниз для надзора за нами, верно?
Лоупен фыркнул.
— Он никогда не сделает этого, мачо. Здесь слишком много работы.
— И очень опасной, — добавил Камень.
— Все так говорят, — возразил Каладин. — Но я никогда не видел ничего, кроме этих царапин на стенах.
— Они здесь, Каладин, — сказал Камень. — И это не выдумки. Прямо перед тем, как ты появился, половина одной из бригад была убита. Съедена. Большинство зверей водятся в районе центральных плато, но некоторые заходят очень далеко.
— Я очень не хочу подвергать вас опасности, но, если мы не попробуем, у нас заберут расщелины и мы будем чистить сортиры.
— Не беспокойся, мачо, — сказал Лоупен. — Я иду.
— Как и я, — сказал Камень. — И, быть может, под защитой али'и'камура будет не так опасно.
— Со временем я научу тебя сражаться, — сказал Каладин. Камень нахмурился, и Каладин быстро добавил: — Я имел в виду тебя, Лоупен. Одна рука — вовсе не значит, что ты бесполезен. Да, недостаток, но я покажу тебе, как сражаться одной рукой. Однако сейчас сбор трофеев важнее для нас, чем добавочное копье.
— Очень лестно для меня. — Лоупен сделал знак Даббиду, и они пошли за мешками. Камень шевельнулся, чтобы присоединиться к ним, но Каладин взял его за руку.
— Я еще не теряю надежды, что мы найдем способ полегче, чем пробиваться с боем, — сказал ему Каладин. Если мы не вернемся, Газ и все остальные предположат, что нас съел скальный демон. Вот если бы выбраться с той стороны…
На лице Камня появилось скептическое выражение.
— Многие пытались.
— Восточный край открыт.
— Да, — сказал Камень смеясь. — Мой друг, если тебе удастся провести нас по расщелинам так далеко, что ни скальные демоны, ни наводнения ничего не смогут сделать тебе, я назову тебя моим калук'и'ики.
Каладин поднял бровь.
— Только женщина может быть калук'и'ики, — объяснил Камень, очевидно считая, что после этого его шутка стала понятней.
— Жена?
Камень засмеялся еще громче.
— Нет, нет. Опьяненные воздухом низинники. Ха!
— Отлично. Возможно, тебе удастся запомнить эти расщелины, сделать карту. Я подозреваю, что большинство тех, кто ходит здесь, придерживаются основных проходов. И значит, мы сможем найти больше добычи в боковых проходах; во всяком случае я пошлю Сил именно туда.
— Боковые проходы? — переспросил Камень с новым приступом смеха. — Можно подумать, что ты хочешь, чтобы меня съели. Ха-ха, и именно большепанцирник. Что ж, повар, который все пробует, заслужил, чтобы и его кто-нибудь попробовал на вкус.
— Я…
— Нет, нет, — сказал Камень. — Хороший план. Пошутил. Я могу быть аккуратным, и, поскольку не хочу сражаться, даже хорошо, что мне придется этим заняться.
— Спасибо. Может быть, тебе удастся найти место, где можно взобраться наверх.
— Буду глядеть во все глаза, — кивнул Камень. — Но мы не можем просто выбраться наружу. По Равнинам бродят отряды разведчиков алети. Иначе откуда они узнаю´т о скальных демонах, которые собираются окуклиться? Они увидят нас, а без моста мы не сможем пересекать трещины.
Хороший довод, к сожалению. Если они взберутся вверх здесь, то их увидят. Если где-нибудь посреди, то они окажутся запертыми на плато, без всякой надежды куда-то уйти. А если взобраться ближе к паршенди, то их найдут разведчики алети. К тому же из пропасти выбраться невозможно. В самых низких местах высота футов сорок-пятьдесят. А в большинстве больше ста.
Сил метнулась прочь, Камень и его команда последовали за ней, а Каладин вернулся к бригаде и стал помогать Тефту со стойками. Трудная работа; первый день всегда такой. Мостовики выполняли движения неуверенно и неточно.
Но предельно решительно. Каладин никогда не работал с группой, которая так мало жаловалась. Мостовики не просили перерывов. И не смотрели на него обиженно, когда он давил на них сильнее. Скорее они ругали себя за недостаток ловкости и злились на себя, что не получается научиться быстро.
И они учились. Буквально через несколько часов самые талантливые — с Моашем во главе — стали превращаться в бойцов. Стойки стали тверже, более четкими и уверенными. Они должны были устать и разочароваться, а у них прибавилось упорства.
Каладин отступил назад, глядя, как Моаш становится в стойку после того, как Тефт толкнул его. Он выполнял упражнение на восстановление — Тефт сбивал его на спину, а он должен был быстро перекатиться и вскочить на ноги. Раз за разом. Цель упражнений такого рода — научиться быстро возвращаться в стойку. Обычно Каладин начинал эти упражнения не раньше второго и даже третьего дня. Моаш освоил их за два часа. Двое других — Дрехи и Шрам — учились почти так же успешно.
Каладин прислонился к каменной стене. Холодная вода стекала по камню неподалеку; рядом с его головой оборцвет раскрыл свои похожие на веер листья: два широких оранжевых листа, с шипами по краям, развернулись, как открывшиеся кулаки.
Для мостовиков это просто тренировка? спросил себя Каладин. Или страсть? Он дал им шанс сражаться. А такая возможность изменяет мужчину.
Глядя на их твердые и решительные стойки, которым они научились за пару часов, Каладин кое-что понял. Эти люди — отбросы армии, вынужденные балансировать на грани жизни и смерти, которые смогли достичь приличной физической формы только благодаря дополнительной еде Каладина, — самые лучшие и жаждущие учиться рекруты из тех, кого ему привелось тренировать в своей жизни.
Садеас хотел сбросить их вниз, но подготовил их взлет.
Глава пятидесятая
Спинолом
Пламя и уголь. Кожа так ужасна. Глаза — как ямы с тьмой.Цитата из «Ивейда». Ссылка, вероятно, не нужна, но это 482 строка, если потребуется быстро ее найти.
Шаллан проснулась в маленькой белой комнате.
Она уселась на кровати, чувствуя себя странно здоровой. Солнечные лучи, пробившись сквозь занавеску, нарисовали на полу тонкую паутинку из белых нитей света. Шаллан нахмурилась и тряхнула еще тяжелой головой. Она чувствовала себя так, как если бы ее обожгли от кончиков ног до ушей, кожа отслаивалась. Но это было только воспоминание. Порез на руке никуда не делся, в остальном она чувствовала себя великолепно.
Шуршание. Она повернулась и увидела няню, быстро идущую по белому коридору снаружи; скорее всего, женщина увидела, как Шаллан села, и торопилась сообщить новость. Кому-то.
Я в той же больнице, подумала Шаллан. Только в отдельной палате.
Внутрь заглянул солдат, проверив Шаллан взглядом. Комната охранялась.
— Что произошло? — окликнула она его. — Меня отравили, да? — Внезапно она не на шутку испугалась. — Кабзал? Что с ним?
Охранник, не говоря ни слова, вернулся на пост. Шаллан начала было спускаться с кровати, но он опять заглянул внутрь и посмотрел на нее. Она невольно вскрикнула, натянула на ноги одеяло и уселась обратно. На ней все еще было больничное платье, похожее скорее на мягкий купальный халат.
Сколько же времени она была без сознания? Почему она?..
Преобразователь! вспомнила она. Я отдала его Джаснах.
Следующие полчаса были чуть ли не самыми ужасными в жизни Шаллан. Стражник периодически заглядывал в палату, и каждый раз ее тошнило. Что произошло?
Наконец на том конце коридора появилась Джаснах. На этот раз она надела другое платье, черное, с бело-серой окантовкой. Она, как стрела, ворвалась в палату, отослав стражника. Он поспешил прочь, сапоги громко затопали по камню.
Джаснах вошла и поглядела на Шаллан так враждебно, что ей захотелось сжаться и заползти под одеяло. Нет. Ей захотелось заползти под кровать, зарыться в пол и положить камень между собой и этими жгучими глазами.
Она со стыдом опустила взгляд.
— Ты поступила очень мудро, вернув мне Преобразователь, — сказала Джаснах ледяным голосом. — Это спасло тебе жизнь. Я спасла тебе жизнь.
— Спасибо, — слабо прошептала Шаллан.
— На кого ты работала? Какой девотарий настолько сильно захотел Преобразователь, что решил подкупить тебя?
— Ни на кого, Ваша Светлость. Я украла его по своей воле.
— Защищать воров — нехорошо. Со временем ты все равно скажешь мне правду.
— Это и есть правда, — сказала Шаллан, чувствуя намек на сопротивление. — Именно для этого я и стала вашей подопечной. Чтобы украсть Преобразователь.
— Да, но для кого?
— Для себя, — сказала Шаллан. — Неужели так трудно поверить, что я действовала ради самой себя? Неужели я настолько жалкая неудачница, что меня можно легко обмануть или заставить исполнять чью-то волю?
— Нет никакой необходимости кричать на меня, дитя, — спокойно сказала Джаснах. — И не забывай, в каком ты положении.
Шаллан опять посмотрела вниз.
Какое-то время Джаснах молчала. Наконец вздохнула.
— О чем ты думала, дитя?
— Мой отец умер.
— И?
— Его не очень любили, Ваша Светлость. На самом деле его ненавидели, и наша семья разорена. Мои братья пытаются создать видимость, что он еще жив. Но… — Осмелится ли она сказать Джаснах, что отец обладал Преобразователем? Шаллан это ничем не поможет, а вот семью заведет в еще более глубокую яму. — Мы в критическом положении, нам необходимо что-нибудь сделать. Найти способ быстро заработать деньги. Или их создать.
Джаснах опять помолчала. Наконец она заговорила, слегка озадаченным голосом.
— Неужели ты думала спасти семью, разъярив не только всю ардентию, но и Алеткар? Ты понимаешь, что сделал бы мой брат, если бы узнал об этом?
Шаллан отвернулась, чувствуя себя глупой и пристыженной.
Джаснах вздохнула.
— Иногда я забываю, насколько ты молода. Теперь я понимаю, насколько воровство манило тебя. И все-таки это было глупо. Я устроила твой проезд в Джа Кевед. Ты уплывешь завтра утром.
— Я… — Это было больше, чем она заслужила. — Спасибо, Ваша Светлость.
— Твой друг, ардент, он мертв.
Шаллан испуганно взглянула на принцессу.
— Что произошло?
— Хлеб был отравлен. Этот порошок называется спинолом. Смертельный. Его посыпали на хлеб, и он выглядел как пудра. Я подозреваю, что Кабзал отравлял хлеб каждый раз, когда посещал тебя. Цель — заставить меня съесть хотя бы кусок.
— Но я постоянно ела этот хлеб!
— К варенью он добавлял противоядие, — сказала Джаснах. — Мы нашли несколько пустых банок.
— Не может быть!
— Я немедленно начала расследование, — сказала Джаснах. — Никто не помнит, откуда этот «Кабзал» приехал. Хотя он запросто говорил о других ардентах, они припоминают его очень смутно.
— Значит, он…
— Он играл с тобой, ребенок. Все время он использовал тебя, чтобы добраться до меня. Выведать, что я делаю. Убить, если получится. — Она говорила ровным бесстрастным голосом. — Как мне представляется, во время последней попытки он использовал больше порошка, возможно надеясь, что я вдохну его. Он понимал, что другой возможности у него не будет. Однако все повернулось против него самого, яд сработал раньше, чем противоядие.
Кто-то едва не убил ее.
Не кто-то, Кабзал. Ничего удивительного, что он хотел заставить ее попробовать джем!
— Ты очень разочаровала меня, Шаллан, — сказала Джаснах. — Теперь я понимаю, почему ты пыталась покончить с собой. Вина едва не убила тебя.
Она не пыталась покончить с собой. Но что хорошего будет, если она не согласится? Джаснах жалеет ее; лучше не давать ей повод думать иначе. Но что за странности, которые Шаллан видела и с которыми экспериментировала? Быть может, Джаснах может объяснить их?
Вид Джаснах, холодный гнев, кипевший за ее спокойной внешностью, настолько пугали Шаллан, что все вопросы о головах-символах и странном месте с бусинами умерли у нее на губах. Неужели Шаллан когда-то считала себя храброй? Она никакая не храбрая. Она дура. Она вспомнила времена, когда эхо отцовского гнева разносилось по всему дому. Спокойный и более оправданный гнев Джаснах пугал не меньше.
— Тебе придется научиться жить с твоей виной, — сказала Джаснах. — Тебе не удалось украсть мой фабриал. Ты загубила свою карьеру, быть может блестящую. Эта глупая интрига запятнала твою жизнь на десятилетия. Никакая женщина больше не возьмет тебя в учебу. Ты загубила ее своими руками. — Она с отвращением тряхнула головой. — Я ненавижу ошибаться.
И она повернулась, чтобы уйти.
Шаллан подняла руку.
Я должна извиниться. Я должна что-то сказать.
— Джаснах?
Принцесса не повернула голову, стражник не вернулся.
Шаллан свернулась калачиком под одеялом, желудок сжался в комок, и она почувствовала себя настолько плохо, что — на мгновение — ей захотелось, чтобы осколок стекла впился в руку немного глубже. Или, может быть, чтобы Джаснах, несмотря на Преобразователь, не сумела спасти ее.
Она потеряла все. Фабриал, который мог защитить семью. Опеку, благодаря которой она училась. Кабзала. Хотя он никогда не стоял на первом месте.
Одеяло промокло от слез. Солнечный свет начал таять, потом исчез. Никто не пришел проведать ее.
Никому она не нужна.
Глава пятьдесят первая
Шаш нан
Год назад
Каладин молча сидел в приемной деревянного передвижного штаба Амарама. Постройка состояла из дюжин крепких панелей, которые можно было легко разъединить и перевезти на чуллах. Каладин сидел у окна, глядя наружу, на лагерь. На месте, где раньше стояли палатки взвода Каладина, зияла пустота. Их разобрали и отдали другим взводам.
От его взвода осталось четверо. Из двадцати шести. И эти люди называли его счастливым, Благословленным Штормом. Он сам начал верить в это.
Сегодня я убил Носителя Осколков, равнодушно подумал он. Как Ланасин Твердоногий. Или Эвод Знакодел. Я. Я убил его.
И ему было все равно.
Он положил руки на деревянный подоконник. В окне не было стекла, и он почувствовал дуновение ветра. Спрен ветра порхал от одной палатки к другой. На стенах комнаты висели щиты, пол покрывал толстый красный ковер. Вдоль стен стояло несколько мягких стульев, таких же, как и тот, на котором сидел Каладин. Комната — «малая» приемная — была больше всего их дома в Хартстоуне, включая операционную.
Я убил Носителя Осколков, опять подумал он. И отдал Клинок и Доспехи.
Уникальное событие, самая монументальная глупость, сделанная в любой эпохе и в любом королевстве. Как Носитель Осколков он стал бы важнее Рошона — и самого Амарама. И смог бы поехать на Разрушенные Равнины, чтобы сражаться в настоящей войне.
И никаких стычек из-за границ. Никаких мелочных капитанов-светлоглазых, принадлежащих малозначимым семьям, озлобленных, что их карьера не удалась. Ему не пришлось бы заботиться о волдырях из-за неподходящих сапог, обедах, отдававших крэмом, или других солдатах, постоянно затевавших ссоры.
Он мог бы стать богатым. И все отдал, вот так, запросто.
И тем не менее, от одной мысли об этом Клинке его тошнило. Он не хотел богатства, титулов, армии, даже хорошей еды. Он хотел быть способным вернуть все назад и защитить людей, которые верили ему. Почему он погнался за Носителем Осколков? Он должен был сбежать, как и все. Но нет, он погнался за штормовым Носителем.
Ты защитил своего сверхмаршала, сказал он себе. Ты герой.
Но почему жизнь Амарама стоит больше, чем жизнь его людей? Каладин служил Амараму только потому, что тот был человеком чести. Он разрешал копейщикам укрываться в своем штабе во время сверхштормов, каждый раз другому взводу. В его армии людей хорошо кормили и им щедро платили. Он не относился к своим людям, как к грязи.
Однако разрешал делать это своим подчиненным. И не защитил Тьена, хотя и обещал.
Как и я. Как и я…
Внутри Каладина бушевал шторм из горя и вины. Но одно оставалось ясным, как пятно света на стене темной комнаты. Он не хотел иметь хоть что-нибудь общее с Осколками. Даже прикасаться к ним.
Дверь хлопнула, открываясь, и Каладин повернулся на своем стуле. Вошел Амарам. Высокий, худощавый, с квадратным лицом, в длинном военном пальто, темно-зеленом. Он шел, помогая себе костылем. Каладин критически осмотрел лубок.
Я бы сделал лучше, сказал он себе. И, конечно бы, настоял, чтобы пациент остался в кровати.
Амарам говорил с одним из своих штормстражей, человеком среднего возраста, с квадратной бородой, одетым в черное.
— …почему Тайдакар пошел на такой риск? — сказал Амарам тихим голосом. — Но кто еще, кроме него? Кровьпризраки наглеют с каждым днем. Нам нужно найти, кто это был. Что мы знаем сейчас?
— Только то, что он веден, — ответил штормстраж. — Больше ничего узнать не удалось. Но я продолжу расследование.
Амарам кивнул и замолчал. За ними вошла группа светлоглазых офицеров, один из них нес Клинок Осколков, завернутый в белое полотно. Потом вошли все четыре оставшихся солдата Каладина: Хэб, Риш, Алабет и Кореб.
Каладин встал, чувствуя себя усталым до предела. Амарам остался у двери, сложив руки на груди, ожидая, пока не вошли два последних человека и не закрыли за собой дверь. Тоже светлоглазые, но ниже рангом — офицеры почетной гвардии Амарама. Интересно, они были среди тех, кто сбежал?
И все-таки я поступил умно, подумал Каладин. Самое умное из всего, что я сделал.
Амарам оперся о костыль, вперившись в Каладина блестящими светло-коричневыми глазами. Он несколько часов совещался со своими советниками, пытаясь узнать, кем был Носитель Осколков.
— Сегодня ты поступил храбро, солдат, — наконец обратился он к Каладину.
— Я… — Что ему сказать? Как жаль, что я не оставил вас умирать, сэр. — Спасибо.
— Все сбежали, включая мою почетную гвардию. — Два человека, самые близкие к двери, со стыдом опустили взгляд. — Но ты бросился в атаку. Почему?
— Я вообще ни о чем не думал, сэр.
Амараму ответ не понравился.
— Тебя зовут Каладин, верно?
— Да, светлорд. Из Хартстоуна. Вы помните?
Амарам задумался, слегка смутившись.
— Ваш кузен, Рошон, местный лорд-мэр. Он послал в армию моего брата. И я… я присоединился к брату.
— А, да, — сказал Амарам. — Сейчас я вспомнил. — Он не спросил о Тьене. — Ты все еще не ответил на мой вопрос. Почему ты напал на него? Не из-за Клинка Осколков, верно? Ты отказался от него.
— Да, сэр.
Штормстраж поднял бровь, как если бы не верил, что Каладин отказался от Клинка. Солдат, державший Клинок, с почтительным страхом посмотрел на него.
— Почему? — спросил Амарам. — Почему ты отказался от него? Я должен знать.
— Я не хочу его, сэр.
— Да, но почему?
Потому что он сделает меня одним из вас. Потому что я не могу взглянуть на это оружие и не увидеть лица людей, которых его носитель небрежно зарубил.
Потому что… потому что…
— Я не могу ответить на ваш вопрос, сэр, — сказал Каладин, вздохнув.
Штормстраж покачал головой, подошел к жаровне, стоявшей у стены, и начал греть руки.
— Да, эти Осколки мои, — сказал Каладин. — И я отдал их Коребу. У него самый высокий ранг среди моих оставшихся солдат, и он самый лучший боец среди них. — Остальные трое поймут. Кроме того, став светлоглазым, он позаботится о них.
Амарам посмотрел на Кореба и кивнул людям свиты. Один закрыл ставни окна. Остальные вытащили мечи и шагнули к оставшимся солдатам Каладина.
Каладин закричал и прыгнул вперед, но два офицера почетной гвардии уже стояли рядом. Один из них изо всех сил ударил его в живот. Каладин, застигнутый врасплох, только и успел, что выдохнуть.
Нет.
Сражаясь с болью, он повернулся к человеку. Глаза того широко открылись, когда кулак Каладина ударил его в живот, отбросив назад. Несколько человек тут же навалились на него. Безоружный, усталый после сражения, он и так еле стоял на ногах. Они стали бить его в спину и бока, и он повалился на пол. Все болело, но он мог видеть, как солдаты набросились на его людей.
Первым зарезали Риша. Каладин выдохнул и вытянул руку, пытаясь встать на колени.
Это не произойдет. Пожалуйста, нет!
Хэб и Алабет вытащили ножи, но быстро упали — один солдат пронзил живот Хэба, а двое других зарубили Алабета. Нож Алабета с глухим шумом ударился о пол, за ним его рука и, наконец, тело.
Кореб прожил дольше других, отскочив к стене и выставив вперед руки. Он не кричал. Похоже, все понял. По лицу Каладина текли слезы, но его крепко держали сзади и он ничем не мог помочь.
Кореб упал на колени, умоляя о пощаде. В ответ один из людей Амарама с такой силой ударил его по шее, что почти отрубил голову. Все это заняло несколько секунд.
— Ты ублюдок! — крикнул Каладин, задыхаясь от боли и пытаясь высвободиться. Бесполезно, его крепко держало четверо. Кровь мертвых копейщиков смочила доски пола.
Все мертвы. Все! Отец Штормов! Весь его взвод!
Амарам с мрачным выражением на лице шагнул вперед. И опустился на колено перед Каладином.
— Прошу прощения.
— Ублюдок! — крикнул Каладин, так громко, как только смог.
— Я не могу рисковать. Они бы рассказали то, что видели. Я сделал только то, что должен был сделать, солдат. То, что хорошо для армии. Они бы всем рассказали, что с Носителем Осколков разобрался твой взвод. А люди должны поверить, что его убил я.
— Так ты берешь Клинок Осколков себе?
— Я хороший мечник, — сказал Амарам, — и привык носить доспехи. Так что для Алеткара будет намного лучше, если Осколки достанутся мне.
— Ты мог бы попросить меня, шторм тебя побери!
— А что будет, когда новость разойдется по лагерю? — мрачно спросил Амарам. — Что Носителя Осколков убил ты, а Клинок у меня? Никто не поверит, что ты отдал мне его добровольно. Есть и еще кое-что, сынок. Ты бы все равно не дал бы мне сохранить его. — Амарам покачал головой. — Через день-два ты бы захотел богатства и славы; другие убедили бы тебя. И ты бы потребовал, чтобы я отдал его тебе. Я мучился несколько часов, но Рестарес прав — это необходимая жертва. Ради Алеткара.
— Тебе нет дела до Алеткара! Ты думаешь только о себе! Шторм тебя побери, я-то думал, что ты лучше остальных! — Слезы текли по подбородку Каладина.
Амарам виновато посмотрел на Каладина, как если бы знал, что тот сказал правду. Потом отвернулся, махнув штормстражу. Человек отвернулся от жаровни, держа в руках что-то, что он подогревал на углях. Маленькое железное тавро.
— И ты собираешься так поступить? Достойный светлорд, который так заботится о своих людях? Ложь? Все ложь?
— Это для моих людей, — сказал Амарам. Он взял Клинок Осколков и поднял его вверх. Драгоценный камень на эфесе полыхнул белым светом. — Тебе не понять тяжесть, которую я несу, копейщик. — Он уже не говорил спокойно и рассудительно. Скорее защищался. — Меня не волнует жизнь нескольких темноглазых копейщиков, если мое решение спасет тысячи.
Штормстраж подошел к Каладину и поднял раскаленное тавро на уровень лба. Глифы, если прочитать наоборот, шаш нан. Клеймо раба.
— Ты пришел ко мне на выручку, — сказал Амарам, хромая к двери и обходя тело Риша, — и спас мне жизнь. Поэтому я оставляю тебя в живых. Если пять человек расскажут одну и ту же историю, им поверят, но на слова одинокого раба никто не обратит внимания. А в лагере я скажу, что ты предал своих товарищей, даже не попытался остановить их. Ты бросился бежать и был схвачен моей почетной гвардией.
Амарам задержался у двери и положил тупой конец украденного Клинка на плечо. Вина еще не исчезла из его глаз, но лицо стало твердым, покрывая ее.
— Тебя уволят из армии и заклеймят клеймом раба. Но скажи мне спасибо, что вообще остался жив.
Он открыл дверь и вышел наружу.
Тавро вонзилось в лоб Каладина, выжигая на коже его судьбу. И наконец он завопил, яростно и бессильно.
Назад: Глава сорок пятая Шейдсмар
Дальше: Интерлюдия Баксил. Геранид. Сет
