* * *
Десять ударов сердца.
Далинар закрыл глаза, глубоко вздохнул и выдохнул — медленно, спокойно; они готовились к сражению за осадным мостом. Забыть Садеаса. Забыть видения. Забыть страхи и заботы. Сфокусироваться на ударах сердца.
Недалеко от него чуллы скрипели по камню твердыми, защищенными панцирем ногами. Ветер дул в лицо, пахло сыростью. Здесь всегда мокро, на этих сырых штормземлях.
Солдаты скрипели латами, потрескивали ремни. Далинар поднял голову к небу, сердце стучало молотом в груди. Блестящее белое солнце запятнало веки красным.
Люди двигались, ругались, проверяли тетивы и мечи в ножнах. Он мог чувствовать их напряжение и беспокойство, смешанное с возбуждением. Из земли показались спрены предчувствия, узкие ленты, один конец которых был соединен с камнем, а второй вился в воздухе. Среди них бурлило несколько спренов страха.
— Готов? — тихо спросил Далинар. В нем поднималась Дрожь.
— Да, — нетерпеливо ответил Адолин.
— Ты никогда не жаловался на то, как мы атакуем, — сказал Далинар, все еще не открывая глаза. — Ты никогда не противился моему решению.
— Это лучший способ. Они, кстати, и мои люди тоже. Что за смысл быть Носителем Осколков, если мы не можем возглавить атаку?
Десятый удар сердца. Далинар всегда слышал удары, когда призывал Клинок, независимо от того, как шумел мир кругом. Чем быстрее билось сердце, чем больше был нужен Клинок, тем скорее он появлялся. Никто не знал, так ли задумали древние мастера, или это особенность природы Клинка.
В руку лег знакомый вес Носителя Присяги.
— Вперед, — рявкнул Далинар, открывая глаза. Он опустил забрало, Адолин сделал то же, шлем запечатался и стал полупрозрачным, из его боков полился Штормсвет. Они оба вырвались из-за массивного моста — по одному Носителю Осколков с каждой стороны, один синий, второй сине-серый.
Далинар несся по каменистой земле, внутри него стучала энергия оружия, в одном ритме двигались руки и ноги. Паршенди, стоявшие на коленях по другую сторону пропасти, выпустили волну стрел. Далинар держал левую руку перед глазной прорезью; стрелы бились о нее, металл скрипел, древки ломались. Как будто бежишь сквозь сильный град.
Справа донесся приглушенный шлемом боевой клич Адолина. Они добежали до края пропасти, и Далинар опустил руку, не обращая внимания на обстрел. Ему надо было оценить ширину пропасти. Несколько футов. Он добежал до края пропасти, волна энергии Доспехов полилась в него.
Они прыгнули.
На мгновение они зависли над чернильно-черной пропастью, плащ трепетал за его спиной, стрелы свистели вокруг. Он вспомнил летающего Сияющего из последнего видения. Но в этом полете не было ничего мистического, обычный усиленный Доспехами прыжок. Далинар перелетел расщелину и приземлился на землю с другой стороны, махнув Клинком сверху вниз и убив трех паршенди одним ударом.
Они упали, их глаза вспыхнули и задымились. Он опять взмахнул Клинком. В воздух взлетели отрубленные куски оружия и доспехов. Как всегда, Клинок разрубал неодушевленное, но расплывался, проходя через плоть, как бы превращаясь в туман.
Клинок настолько легко разрубал плоть и сталь, что иногда Далинар чувствовал себя так, как если бы рассекал чистый дым. В движении Клинок не мог застрять в щели или остановиться под весом того, что рубил.
Далинар закрутился, прочерчивая линию смерти. Клинок проходил через тела паршенди, и они, выпустив облачко дыма, сыпались на землю. Он ударил ногой, освобождая землю, — трупы полетели в лица паршенди, стоявших рядом. Еще несколько ударов ноги, еще несколько летящих тел — усиленный Доспехами удар легко посылал мертвое тело на тридцать футов — и земля вокруг него очистилась.
Адолин ударился о землю в нескольких футах от него, прокрутился и принял стойку ветра. Он толкнул плечом группу лучников, отбросив их назад, а некоторых даже сбросив в пропасть. Потом, перехватив меч обеими руками, нанес первый удар, убив сразу шестерых.
Паршенди пели, в бородах многих из них сверкали маленькие неограненные драгоценные камни. Паршенди всегда пели, сражаясь. Сейчас мотив их боевой песни изменился, они побросали луки, схватили топоры, мечи и булавы и атаковали двух Носителей Осколков.
Далинар встал недалеко от Адолина так, чтобы сын прикрывал незащищенные его места, но не слишком близко. Оба Носителя Осколков сражались, не отходя от края пропасти, а паршенди отчаянно пытались задавить их числом и столкнуть вниз. Далинар и Адолин были одни, без почетной гвардии. А падение с этой высоты безусловно убило бы любого человека, даже в Доспехах.
В Далинаре играла Дрожь, такая сладкая. Он ударом ноги отбросил очередной труп, хотя места хватало. Они давно заметили, что паршенди приходят в ярость, когда двигают их мертвых. Он отбросил еще одно тело и стал насмехаться над ними, побуждая идти вперед и сражаться парами, как они часто делали.
Он перерезал очередную группу, которая пела злыми голосами о том, что он сделал с их мертвыми. Адолин неподалеку начал укладывать на землю ударами кулака тех паршенди, которые подходили слишком близко; он постоянно менял тактику, держа Клинок то одной, то двумя руками. Трупы паршенди только и летали в воздухе, удары его кулака крушили кости и оружие, оранжевая кровь паршенди заливала землю. В следующее мгновение Адолин уже рубил мечом, отбрасывая трупы ногами.
Дрожь поглотила Далинара, давая ему силу, энергию и внимание. Только слава победителя делает человека великим. Слишком долго он не сражался. Теперь он это ясно видит. Они должны атаковать с еще большей силой, завладеть еще большим числом плато, добыть много гемсердец.
Он не Далинар, он — Терновник. Он — стихия, которую никто не может остановить. Он — сама смерть. Он…
И тут он почувствовал сильнейшее отвращение, тошноту, настолько сильную, что стал задыхаться. Он поскользнулся, частично из-за лужи крови, а частично из-за внезапной слабости в коленях.
Трупы перед ним стали отвратительным, кошмарным зрелищем. Сгоревшие глаза, похожие на погасшие угли. Сломанные тела. Кости, разлетевшиеся под ударами Адолина. Разбитые черепа, повсюду кровь, мозги и внутренности. Кровавая резня. Дрожь исчезла.
Как люди могут наслаждаться таким?
Паршенди хлынули к нему. В мгновение ока Адолин оказался перед ним, действуя мечом так искусно, как ни один из тех, кого знал Далинар. Этот парень настоящий гений Клинка, художник, рисующий мечом. Паршенди пришлось отступить. Далинар тряхнул головой и опять встал в стойку.
Он заставил себя сражаться и, когда Дрожь опять начала подниматься, нерешительно принял ее в себя. Странная слабость растаяла, его боевые рефлексы опять заработали. Он ввинтился в толпу наступающих паршенди, поражая их широкими, мощными ударами.
Ему нужна эта победа. Для него, для Адолина, для его людей. Почему он так напуган? Паршенди убили Гавилара. У него есть право убивать их.
Он — солдат. Его дело — сражаться. И он хорошо делает свое дело.
Наступающий отряд паршенди рассыпался, встретившись с его атакой, и отступил к их основной армии, где торопливо перестроился. Далинар шагнул назад и обнаружил, что глядит на трупы с выжженными глазами, усеявшими все вокруг. От некоторых из них еще поднимался дым.
Тошнота вернулась.
Нужно мгновение, чтобы отнять жизнь. Носитель Осколков — воплощенное разрушение, самое могущественное оружие на поле боя.
«Когда-то это оружие защищало», прошептал голос внутри него.
В нескольких футах от него на землю упали три моста, и в следующее мгновение по ним хлынула кавалерия во главе с невысоким Аламаром. Несколько танцующих спренов ветра пронеслись мимо, почти невидимые. Адолин позвал своего коня, но Далинар все еще стоял, глядя на мертвых. Кровь паршенди была оранжевой и пахла плесенью. Тем не менее их лица — мраморные, черные или белые с красным — выглядели так по-человечески. Далинара выращивала няня-паршмен.
«Жизнь перед смертью».
Чей это голос?
Он посмотрел на другую сторону расщелины, где Садеас — вне досягаемости полета стрелы! — сидел со своей свитой. Далинар почувствовал неодобрение даже в позе своего бывшего друга. Далинар и Адолин перепрыгнули пропасть, рискуя собой. Атака в духе Садеаса стоила бы многих жизней. Но сколько солдат потеряла бы армия Далинара, если бы одного из Носителей Осколков столкнули в пропасть?
Кавалер пересек мост вместе с солдатами, громко приветствовавшими ришадиума, и остановился около Далинара, который взял его поводья. Он должен действовать, прямо сейчас. Его люди сражаются и умирают, не время сожалеть или размышлять.
Далинар легко прыгнул в седло. Потом, высоко подняв Клинок, кинулся в битву, мстить за своих людей. Да, Сияющие сражались не за это. Но по меньшей мере хоть какое-то оправдание.
* * *
Они победили.
Далинар предоставил Адолину честь добыть гемсердце. Пятнадцатифутовая куколка, похожая на огромную продолговатую камнепочку, лежала на неровной каменистой земле, соединенная с ней чем-то вроде крэма. Вокруг валялись тела — людские и паршенди. Паршенди пытались быстро вынуть сердце и убежать, но успели сделать только несколько трещин в раковине.
Вокруг куколки сражались яростнее всего. Далинар оперся спиной о каменную полку и снял шлем, подставив потную голову холодному ветру. Солнце стояло высоко над головой; битва длилась не меньше двух часов.
Адолин, работая Клинком осторожно и умело, прорезал раковину в нескольких местах, далеких от гемсердца. Потом погрузил Клинок внутрь, убивая закуклившееся животное и не касаясь гемсердца.
Куколка умерла. Теперь Клинок мог резать ее, и Адолин начал срезать плоть. Хлынул фиолетовый ихор, а он все резал и резал, пробираясь к сердцу. Наконец он вынул его, и солдаты разразились радостными криками, спрены славы затрепетали над всей армией, как сотни светящихся сфер.
Далинар обнаружил, что идет прочь, держа шлем в левой руке. Он пересек поле боя, проходя мимо хирургов, помогавших раненым, и специальных команд, переносивших тела к мостам. Для них были заранее приготовлены повозки и чуллы — мертвые будут сожжены в лагере, как и подобает.
Трупов паршенди было намного больше. Сейчас, глядя на них, он не испытывал ни отвращения, ни волнения. Только усталость.
Он участвовал в дюжинах, нет, в сотнях сражений. И никогда прежде не чувствовал то, что сегодня. Отвращение отвлекло его и могло убить. В битве размышлять некогда — ты должен сосредоточиться на работе.
Всю битву Дрожь то приходила, то уходила, и он не сражался даже наполовину так хорошо, как когда-то. Это сражение должно было принести ясность, но еще больше все запутало.
Кровь предков, подумал он, поднимаясь на верхушку маленького каменного холма. Что со мной происходит?
Сегодняшняя слабость казалась последним, самым могущественным доводом, подтверждающим слова Адолина — и, что там скрывать, многих других, — о нем. Он стоял на вершине холмика, глядя на восток, в сторону Источника. Он часто глядел в ту сторону. Почему? Что там…
Он застыл, заметив группу паршенди на соседнем плато. Его разведчики осторожно следили за ними; это была та самая армия, которую отогнали люди Далинара. Хотя сегодня они убили множество паршенди, еще больше убежало, осознав, что битва проиграна. Паршенди понимали, что такое стратегическое отступление, — и это было одной из основных причин, приведших к столь долгой войне.
Их армия стояла рядами, разбившись парами. Впереди стоял командир, большой паршенди в сияющей броне. Носитель Осколков. Даже на расстоянии была видна разница между ним и обычными воинами.
Во время битвы его здесь не было. Почему он появился? И почему так поздно?
Вооруженная фигура повернулась, за ней все остальные паршенди, прыгнула через пропасть и понеслась к их невидимым убежищам в центре Равнин.
Глава двадцать седьмая
Дежурство в расщелинах
Если мои слова имеют для тебя хоть какой-нибудь смысл, ты, скорее всего, отзовешь их. Или, может быть, поразишь меня и попросишь их сделать что-нибудь полезное, хотя бы раз.
Каладин вошел в лавку аптекаря, дверь с грохотом захлопнулась за ним. Как и раньше, старик сделал вид, что еле движется, и нащупывал себе дорогу палкой, пока не увидел Каладина. Только тогда он выпрямился.
— А. Это ты.
Два долгих дня. Днем они работали и тренировались — Тефт и Камень присоединились к нему, — а вечерами шли к первой расщелине, вынимали тростник из потайного места и часами выдавливали молочко. В последний вечер Газ видел, как они спускаются туда, и, безусловно, что-то заподозрил, но с этим пришлось смириться.
Сегодня Четвертый Мост бежал. К счастью, они прибыли на плато раньше паршенди, и ни один мостовик из всех бригад не погиб. Регулярным войскам алети, однако, пришлось несладко. В конце концов алети отступили, не выдержав атаки паршенди, и мостовикам пришлось прокладывать дорогу усталым и разозленным поражением солдатам.
Глаза Каладина туманила усталость; сегодня он допоздна работал с тростниками. Живот громко бурчал, не получая достаточной еды, — он делил свою порцию с двумя ранеными. Ничего, сегодня все должно закончиться. Аптекарь вернулся к прилавку, и Каладин тоже подошел к нему. В комнату метнулась Сил, маленькая светящаяся ленточка превратилась в женщину, перевернулась, как акробат, в воздухе и приземлилась на стол, одним плавным движением.
— Что тебе надо? — спросил аптекарь. — Еще бинтов? Ну, я могу…
Он замолчал, когда Каладин хлопнул по столу бутылкой из-под ликера. Горлышко, хотя и обломанное, было заткнуто пробкой. Каладин вытащил ее, открыв молочно-белый сок черного василька. Он принес первую из тех, которую использовал для лечения Лейтена, Даббида и Хоббера.
— Что это? — спросил аптекарь, поправляя очки и наклоняясь вперед. — Хочешь выпить со мной? Но я не пью. Живот, знаешь ли.
— Это не ликер. Сок черного василька. Ты сказал, что он очень дорогой. Ну, сколько ты мне за него дашь?
Аптекарь мигнул, наклонился ближе и понюхал жидкость.
— Где ты это взял?
— Выжал из тростника, растущего рядом с лагерем.
Аптекарь помрачнел и пожал плечами.
— Почти ничего не стоит.
— Что?
— Дикие тростники недостаточно сильны. — Аптекарь поставил пробку на место. Сильный порыв ветра ударил по зданию, застучал в дверь, наполнил воздух запахом порошков и жидкостей из коробок и бутылочек. — Практически бесполезны. Я дам тебе за него две чистмарки, и это очень щедро. Мне надо будет очистить сок, и я получу в лучшем случае пару столовых ложек.
Две марки, с отчаянием подумал Каладин. Три дня работы, они все трое замотались и мало спали. И все это ради зарплаты за пару дней?
Но нет. Сок работал на ране Лейтена, спрены горячки улетели, инфекция отступила. Каладин, сузив глаза, глядел, как аптекарь вынул из денежного мешочка две сферы и поставил их на стол. Как и многие другие, эти были слегка сплющены с одной стороны и не могли укатиться.
— На самом деле, — сказал аптекарь, потирая подбородок, — я могу дать тебе три. — Он добавил еще одну марку. — Только чтобы не видеть тебя несчастным.
— Каладин, — сказала Сил, изучая аптекаря. — Он нервничает. Я думаю, он врет!
— Знаю, — ответил Каладин.
— Что? — сказал аптекарь. — Если ты знал, что они бесполезны, почему потратил на них так много сил? — Он потянулся за бутылкой.
Каладин поймал его руку.
— Знаешь, мы получали две и даже больше капель из каждого стебля.
Аптекарь помрачнел.
— В последний раз, — сказал Каладин, — ты мне сказал, что я буду счастлив, если выдавлю из стебля хотя бы одну каплю. И еще ты сказал, что именно поэтому сок черного василька так дорог. И ты ничего не сказал о том, что «дикие» растения слабее.
— Ну, я же не думал, что ты отправишься собирать их… — Он замолчал, когда Каладин посмотрел ему в глаза.
— А военные не знают, верно? — спросил Каладин. — Они понятия не имеют о том, насколько ценны эти растения, там, снаружи. Ты собираешь их, продаешь сок и срываешь куш, потому что армии нужно очень много антисептика.
Старик выругался и отдернул руку.
— Понятия не имею, о чем ты говоришь.
Каладин взял бутылку.
— А если я пойду в палатку хирургов и расскажу им, где я ее взял?
— Они заберут ее у тебя! — раздраженно крикнул аптекарь. — Не будь дураком, парень, у тебя на лбу метка раба. Они решат, что ты ее украл.
Каладин шевельнулся, собираясь уходить.
— Я дам тебе небесную марку, — сказал аптекарь. — Это половина того, что я возьму за нее с военных.
Каладин повернулся.
— Ты берешь с них две небесные марки за то, что собираешь два дня?
— Не только я. — Аптекарь хмуро посмотрел на Каладина. — Каждый аптекарь берет столько же. Мы все вместе договорились брать справедливую цену.
— Как такое может быть справедливой ценой?
— Мы должны жить здесь, в этой забытой Всемогущим стране! Нужны деньги, чтобы начать дело, поддерживать себя и еще нанимать охрану.
Он пошарил в мешочке и вытащил оттуда сферу, сиявшую ярким синим светом. Сапфировая сфера стоила в двадцать пять раз больше бриллиантовой. Каладин получал одну бриллиантовую марку в день, значит, небесная сфера — его зарплата за полмесяца. Конечно, обычный темноглазый солдат получал пять чистмарок в день, и для него это была зарплата за неделю.
Когда-то небесная сфера не казалась Каладину большими деньгами. Теперь это было состояние. И все-таки он колебался.
— Я должен разоблачить вас. Из-за вас люди умирают.
— Нет, не умирают, — возразил аптекарь. — У кронпринцев хватает денег, учитывая то, что они делают на плато. Мы продаем им бутылки с соком по первому требованию. Разоблачив нас, ты добьешься только того, что монстры вроде Садеаса еще туже набьют свои карманы!
Аптекарь обильно вспотел. Каладин угрожал полностью уничтожить его бизнес на Разрушенных Равнинах. Учитывая то, сколько денег он зарабатывал соком, это могло быть очень опасно. Людей убивали за меньшие тайны.
— Наполнить мои карманы или карманы светлорда? — сказал Каладин. — Боюсь, с такой логикой я не могу спорить. — Он поставил бутылку на прилавок. — Хорошо, по рукам, но добавь мне немного бинтов.
— Отлично, — сказал аптекарь, расслабившись. — Но держись подальше от моих тростников. Я вообще поражен, что ты неподалеку нашел столько. Моим рабочим добывать их все труднее и труднее.
У них же нет спрена воздуха, который указывает им место, подумал Каладин.
— Тогда почему ты хочешь обобрать меня? Я мог бы достать для тебя еще.
— Да, — сказал аптекарь, — но…
— Тебе дешевле сделать это самому, — договорил за него Каладин, наклонившись вперед. — Но смотри, так ты останешься чистым и незапятнанным. Я поставляю тебе сок, небесная марка за бутылку. Даже если светлоглазые узнают настоящую цену за сок, ты заявишь, что вообще ничего не знаешь, — какой-то мостовик продал тебе сок, и ты перепродал его армии, добавив необходимые издержки.
Вот это, похоже, подействовало.
— Да, похоже, мне лучше не задавать тебе лишних вопросов. Твой бизнес, молодой человек. Действительно твой бизнес… — Он зашаркал в заднюю комнату и вернулся с ящиком бинтов. Каладин взял и, не говоря ни слова, вышел из лавки на послеполуденное солнце.
— Неужели ты не беспокоишься? — спросила Сил, летя рядом с его головой. — Если Газ узнает, он может тебе навредить.
— И что еще они могут сделать мне? — спросил Каладин. — И очень сомневаюсь, что за такое вешают.
Она поглядела назад, став облачком со слабым намеком на женские формы.
— Я не могу решить, бесчестно это или нет.
— Это не бесчестно, это бизнес. — Он состроил гримасу. — Зерно лависа продают таким же способом. Фермеры выращивают его и за жалкие гроши продают купцам, которые везут в города и продают другим купцам, а те уже продают его горожанам, раза в четыре-пять дороже первоначальной цены.
— Почему тебя это так волнует? — спросила Сил, пока они огибали группу солдат, один из которых запустил косточкой палафрукта в голову Каладина. Солдаты зареготали.
Каладин потер висок.
— Я все еще чувствую странные сомнения, когда говорят о том, что за лечение надо брать деньги. Мой отец говорил, что надо лечить бесплатно.
— Значит, он очень благородный человек.
— И что это ему дало?
Конечно, кстати, Каладин ничем не лучше. В первые дни рабства он отдал бы все за возможность ходить вот так свободно, как сейчас. Армия охраняла периметр, но если он нашел возможность проскользнуть за его границы для сбора черных васильков, наверное, он найдет и возможность улизнуть.
А имея сапфировую марку, он перебьется первое время. Да, на лбу метка раба, но достаточно быстро, хотя и болезненно, поработать ножом, и она превратится в «боевой шрам». Он мог говорить и сражаться как солдат, так что этому могли поверить. Его могли принять за дезертира, но это можно пережить.
Таков был его план в последние месяцы рабства, но у него ни разу не получилось скрыться. Нужны были деньги, чтобы уехать достаточно далеко от того места, где его знали. Деньги, чтобы снять жилье в бедной части города, где никто не будет задавать вопросов, пока он будет залечивать свою рану.
Вдобавок всегда были другие. И он бежал, пытаясь вытащить с собой как можно больше рабов. И каждый раз попадался. Снова и снова.
— Каладин? — спросила Сил, сидевшая на плече. — Ты выглядишь очень серьезным. О чем ты думаешь?
— Спрашиваю себя, могу ли убежать из этого штормового лагеря и начать новую жизнь.
Сил какое-то время молчала.
— Жить здесь тяжело, — наконец сказала она. — Не знаю, сможет ли кто-нибудь обвинить тебя.
Камень, подумал Каладин. И Тефт.
Они работали ради этого сока, не зная, сколько он стоит. Они думали, что работают ради раненых. Сбежав, он предаст их. И бросит всю бригаду.
Вали отсюда, дурак, кричал себе Каладин. Ты не спасешь мостовиков. Как ты не спас Тьена. Беги!
— И тогда что? — прошептал он.
Она повернулась к нему.
— Что?
Если он сбежит, что хорошего он сможет сделать? Будет жить, горбатясь где-нибудь в городских трущобах? Нет.
Он не может бросить их. Он никогда не мог бросить тех, кто нуждался в нем. Он должен защитить их. Должен.
Ради Тьена. И ради себя.
* * *
— Расщелины, — сказал Газ, сплевывая. Слюна была черной, из-за растения джамма, которое он жевал.
— Почему? — Каладин, вернувшись после продажи черного василька, обнаружил, что Газ изменил график работ Четвертого Моста. Сегодня они не должны были бежать с мостом — вчерашний забег освободил их. Вместо этого предполагалось, что их пошлют в кузницу Садеаса, перетаскивать бруски металла и другие материалы.
Звучало страшно, но на самом деле работа в кузнице была одной из самых легких работ. Кузнецы не нуждались в чужих руках. Неуклюжие мостовики нужны были им только на всякий случай. Во время смены в кузнице большую часть времени мостовики спокойно лежали.
Газ, стоя в лучах полуденного солнца, сказал Каладину:
— Смотри, однажды ты заставил меня задуматься. Никого не озаботит, если Четвертый Мост получит работу не в очередь. Все ненавидят дежурить в расщелинах. Вот я и решил, что ты не будешь возражать.
— И сколько они заплатили тебе? — спросил Каладин, шагнув вперед.
— Шторм тебя побери, — опять сплюнул Газ. — Остальные обижены на тебя. Им будет приятно видеть, как твоя бригада заплатит за то, что ты сделал.
— Спас людей?
Газ пожал плечами.
— Все знают, что ты нарушил правила, притащил этих людей обратно. Если бы остальные поступали так же, каждый барак наполнился бы умирающими еще до конца подветренной части месяца!
— Они люди, Газ. И бараки не наполнены ранеными только потому, что мы оставляем их умирать.
— Они умрут в любом случае.
— Увидим.
Газ, сузив глаза, внимательно посмотрел на Каладина. Похоже, он подозревал, что Каладин каким-то образом обманул его, взявшись за работу по сбору камней. А еще раньше он, по всей видимости, спустился к расщелине, пытаясь понять, что там делали Каладин и двое остальных.
Проклятье! подумал Каладин. Он-то решил, что достаточно запугал Газа.
— Мы пойдем, — рявкнул Каладин, отворачиваясь и шагая прочь. — Но на этот раз я не собираюсь держать язык за зубами. Мои люди узнают, что это сделал ты.
— Прекрасно, — крикнул ему вслед Газ. А потом пробурчал себе под нос: — Может быть, мне повезет, и скальный демон сожрет тебя с твоей проклятой штормом бригадой.
* * *
Дежурство в расщелинах. Большинство мостовиков предпочитало целый день таскать камни, чем работать в расщелинах.
С незажженным масляным факелом, привязанным к спине, Каладин лез вниз по ненадежной веревочной лестнице. В этом месте пропасть была совсем не глубокой, всего пятьдесят футов, но этого вполне хватало, чтобы перенестись в другой мир. Мир, в котором единственный природный свет приходит только из щели, находящейся высоко в небе. Мир, где мокро даже в самые жаркие дни. Мир, заполненный мхом, грибами и сильными растениями, выживающими даже в вечно тусклом свете.
Ближе ко дну расщелина расширялась: вероятно, результат работы сверхштормов. Они обрушивали вниз огромные потоки воды; быть застигнутым внизу сверхштормом означало верную смерть. Отложения крэма образовали на дне гладкую дорожку, которая поднималась или опускалась в зависимости от эрозии камня, находящегося под ней. В некоторых местах расстояние от дна до края плато не превышало сорока футов. В большинстве случаев, однако, оно было больше ста.
Каладин спрыгнул с лестницы, пролетел несколько футов и с плеском приземлился в грязную лужу. При помощи огнива и кремня он зажег факел, поднял его как можно выше и посмотрел вдоль темной щели.
Стены заросли скользким темно-зеленым мхом, несколько тонких лоз неизвестных ему растений тянулись вниз со скальных полок. Осколки костей, куски древесины и клочки одежды лежали в грязи или были воткнуты в трещины.
Рядом с ним раздался громкий плеск. Тефт выругался, вышел из большой лужи и поглядел на промокшие ноги и штаны.
— Пусть шторм заберет этого крэмлинга Газа, — пробормотал пожилой мостовик. — Послать нас вниз вне очереди. Я ему яйца оторву за это.
— Наверняка очень испугался, — сказал Камень, спускаясь с лестницы на сухое место. — Лежит в лагере и трясется от страха.
— Заткнись, — сказал Тефт, стряхивая воду с левой ноги.
Они оба тоже несли факелы. Каладин зажег свой, этого достаточно. Факелы надо было экономить.
Вскоре весь Четвертый Мост собрался внизу. Разбились на группы, каждый четвертый зажег факел. Его свет не мог рассеять мглу, только дал возможность Каладину получше рассмотреть неестественный ландшафт. В трещинах росли странные трубообразные грибы, бледно-желтые, как кожа ребенка, больного желтухой. Из круга света испуганно выбегали суетливые крэмлинги. Крошечные рачки были прозрачно-красными. Протискиваясь мимо стены, Каладин сообразил, что сквозь панцирь видит их внутренности.
Свет упал на скрюченное изломанное тело у основания стены недалеко от них. Каладин поднял факел и подошел к трупу, который уже начал вонять. Он поднял руку, бессознательно прикрывая рот и нос, и встал на колени.
Мостовик — точнее, был мостовиком — из другой бригады. Свежий. Если бы он пробыл здесь несколько дней, сверхшторм унес бы его далеко. Четвертый Мост собрался вокруг Каладина, молча глядя на того, кто выбрал прыжок в пропасть.
— Может быть, однажды ты найдешь себе место в Залах Спокойствия, падший брат, — сказал Каладин, эхо его голоса разнеслось по расщелине. — И, может быть, мы найдем лучший выход, чем ты. — Он встал, держа зажженный факел, и прошел мимо мертвого часового. Его бригада нервно последовала за ним.
Каладин быстро понял основную тактику сражения на Разрушенных Равнинах. Вы должны двигаться вперед, выдавливая врага к краю плато. Вот почему битвы часто кончались большой кровью со стороны алети, которые обычно прибывали на плато после паршенди.
У алети были мосты, а эти странные восточные паршмены могли с разбега перепрыгнуть через большинство пропастей. Но и те, и другие оказывались в безвыходном положении, когда их прижимали к крутому обрыву: земля уходила из-под ног, и солдаты отправлялись в никуда. Их число было так велико, что алети решили хотя бы вернуть потерянное вооружение. И вот мостовиков посылали обшаривать расщелины. Все равно что грабить могильные курганы, только без курганов.
Они часами бродили с мешками по дну пропасти, выискивая что-нибудь ценное. Сферы, доспехи, плащи, оружие. Иногда, если бой на плато произошел совсем недавно, они пытались попасть туда и ограбить найденные тела. Но сверхштормы обычно делали бесполезными все усилия. Подождите всего несколько дней, и тела унесет неизвестно куда.
Кроме того, расщелины образовывали настолько запутанный лабиринт, что попасть на конкретное плато и вовремя вернуться обратно было практически невозможно. Опыт показал, что надо подождать, пока сверхшторм не снесет тела на сторону алети — в конце концов сверхштормы всегда приходили с востока — и потом послать вниз мостовиков, на поиски.
А это означало много беспорядочной ходьбы. Впрочем, за все эти годы вниз упало столько тел, что найти их было не так-то трудно. От бригады требовалось поднять наверх определенное количество трофеев — или лишиться зарплаты за неделю, — но норма не была слишком высокой. Достаточной, чтобы держать их занятыми, но не такой, чтобы они полностью выдохлись и не могли бежать. Как и большинство работ мостовиков, эта служила только для того, чтобы чем-то их занять.
Они еще шли по первой расщелине, а кое-кто уже достал мешки и собирал первые трофеи. Шлем там, щит здесь. Все внимательно высматривали сферы. Ценная упавшая сфера означала небольшую награду для всей бригады. Конечно, никому не разрешалось взять найденные сферы или вещи себе. Наверху их всех тщательно обыскивали. Унижение от обыска — искали во всех местах, где только можно было спрятать сферы, — частично объясняло, почему мостовики ненавидели эту работу.
Но только частично. Они шли, и дно расширилось, футов до пятнадцати. На стенах появились шрамы, места, где мох был ободран, а сам камень — обожжен. Мостовики старались не замечать их. По этим тропинкам бродили скальные демоны, ищущие добычу или подходящее плато, на котором они могли бы окуклиться. Встречи с ними происходили не слишком часто, но случались.
— Келек, как я ненавижу это место, — сказал Тефт, шедший рядом с Каладином. — Я слышал, что однажды скальный демон съел целую бригаду, заперев их в тупике. Он уселся поперек прохода и хватал их по одному, когда они пытались бежать.
Камень хихикнул.
— Если их всех слопали, тогда кто вернулся и рассказал эту историю?
Тефт потер подбородок.
— Шторм его знает. Может быть, они и не вернулись.
— Возможно, сбежали. Дезертировали.
— Нет, — сказал Тефт. — Отсюда без лестницы не выберешься. — Он посмотрел вверх, к узкой голубой щели в семидесяти футах над головой, следующей за изгибом плато.
Каладин тоже взглянул вверх. Голубое небо казалось очень далеким. Недостижимым. Как свет самих Залов. И даже если ты сумеешь вскарабкаться по стене одной из пропастей помельче, ты очутишься на Равнинах, окруженный пропастями, или достаточно близко к стороне алети, постоянным мостам и разведчикам, день и ночь наблюдавшим за ними. Можно, конечно, попытаться пойти на восток, туда, где плато стягивались в точки, становясь вершинами скалистых Пиков. И тебе потребуется много недель ходьбы и очень много удачи, чтобы пережить сверхштормы.
— Ты бывал в каньонах во время дождя, Камень? — спросил Тефт, возможно думая о том же самом.
— Нет, — ответил Камень. — У нас, на Пиках, ничего такого нет. Они есть только там, где живут глупые люди.
— Но, Камень, сейчас ты живешь здесь, — заметил Каладин.
— И стал таким же глупым, как вы, — хихикнул огромный рогоед. — Неужели не заметно? — За последние два дня он очень изменился, стал более приветливым, в некоторой мере вернувшись к тому, что Каладин считал его обычным поведением.
— Я говорю об узких каньонах, — сказал Тефт. — Ты можешь представить себе, что здесь будет, если начнется сверхшторм?
— Могу, — сказал Камень. — Много воды.
— Много воды, которая потечет во все места, куда только достанет, — сказал Тефт. — Соберется в огромные волны, и в этом ограниченном месте течение станет настолько сильным, что понесет с собой камни. Говорю тебе, здесь, внизу, даже обычный дождь будет похож на сверхшторм. А уж сверхшторм… ну, если он ударит, хуже места на Рошаре ты не найдешь.
Камень нахмурился и поглядел наверх.
— Тогда лучше не быть здесь в сверхшторм.
— Да уж, — сказал Тефт.
— Зато, Тефт, — лукаво добавил Камень, — ты искупаешься, и тебе это не повредит.
— Эй, — проворчал Тефт. — Ты намекаешь, что я пахну?
— Нет, — сказал Камень. — Я намекаю на запахи, которые вынужден нюхать. Иногда я думаю, что стрела в глаз лучше, чем запах бригады, запертой на ночь в бараке!
Тефт хихикнул.
— Я бы обиделся, если бы это не было правдой. — Он вдохнул влажный заплесневелый воздух расщелины. — Здесь ненамного лучше. Пахнет хуже, чем сапоги рогоеда зимой. — Он заколебался. — Эй, не обижайся. Не хотел тебя обидеть.
Каладин улыбнулся, потом посмотрел назад. За ними тихо, как призраки, следовало около тридцати мостовиков. Некоторые шли очень близко к группе Каладина, как если бы пытались услышать разговор, как бы случайно.
— Тефт, — сказал Каладин. — Пахнет хуже, чем сапоги рогоеда? Как, ради всех Залов, это может не быть оскорблением?
— Это только выражение, — насупившись, ответил Тефт. — Оно выскочило изо рта раньше, чем я сообразил, что говорю.
— Ага, — сказал Камень, отрывая кусок мха со стены — метку, что они здесь прошли. — Твое оскорбление обидело меня. Если бы мы были на Пиках, я бы вызвал тебя на дуэль традиционным алил'тики'и способом.
— И что это такое? — спросил Тефт. — На копьях?
Камень засмеялся.
— Нет, нет. Мы, на Пиках, не такие варвары, как вы, низинники.
— И как тогда? — спросил Каладин, по-настоящему заинтересованный.
— Ну, — сказал Камень, бросая мох и счищая его с ладоней, — надо выпить много шлакпива и спеть много песен.
— Как такое может быть дуэлью?
— Побеждает тот, кто сможет петь после того, как выпьет больше всех. Ну и, конечно, пока все пьют, они забывают, о чем шла речь.
Тефт засмеялся.
— А на рассвете, я думаю, берутся за ножи, скорее всего.
— А я думаю, это кое от чего зависит, — вставил свое слово Каладин.
— От чего же? — спросил Тефт.
— Торгуешь ты ножами или нет. Верно, Данни?
Тефт и Камень посмотрели в сторону, где близко шедший Данни с интересом слушал их разговор. Худой юноша подпрыгнул и покраснел.
— Э… Я…
Камень только хихикнул.
— Данни, — обратился он к юноше. — Странное имя. Что оно значит?
— Значит? — удивился Данни. — Не знаю. Имена не обязаны что-то значить.
Камень недовольно покачал головой.
— Низинники. Как вы вообще знаете, кто вы такие, если ваши имена не имеют значения?
— А твое имя? — спросил Тефт. — У него есть значение? Ну…ма…ну..
— Нумухукумакиаки'айалунатор, — сказал Камень, слова родного языка легко текли из его рта. — Конечно. Описание очень необычного камня, который отец нашел за день до моего рождения.
— То есть твое имя — целая фраза? — неуверенно спросил Данни, как если бы сомневался, что его будут слушать.
— Поэма, — ответил Камень. — На Пиках каждое имя — поэма.
— Неужели? — поразился Тефт, скребя бороду. — Значит, чтобы позвать семью на обед, приходится немного попотеть, а?
Камень засмеялся.
— В самую точку. И это приводит к интересным результатам. Обычно на Пиках грязным ругательством считается поэма, которая по ритму и композиции соразмерна имени человека.
— Келек, — прошептал Тефт. — Чтобы оскорбить человека, надо проделать уйму работы!
— Возможно, именно поэтому большинство споров заканчиваются пьянством, — заметил Камень.
Данни неуверенно улыбнулся.
— Эй ты, большой паяц,
Ты пахнешь как промокший свин,
Иди-ка ты блевать на плац
И прыгни головой в овин.
Камень оглушительно расхохотался, эхо от его смеха громом прокатилось по расщелине.
— Хорошо, хорошо, — сказал он, вытирая глаза. — Простенько, но со вкусом.
— Звучит почти как песня, Данни, — сказал Каладин.
— Первое, что пришло в голову. И я использовал мелодию «Два Любовника Мэри», как ритм.
— Ты умеешь петь? — спросил Камень. — Я должен услышать.
— Но… — начал было Данни.
— Пой! — шутливо рявкнул Камень.
Данни взвизгнул, но подчинился, запев незнакомую Каладину песню. Забавный рассказ о двух близнецах и женщине, которая считала братьев одним человеком. Данни пел чистым тенором и казался более уверенным в себе, чем когда говорил.
И он очень хорошо пел. Как только он перешел ко второму куплету, Камень начал подтягивать, вполне в такт. Очевидно, рогоед тоже был опытным певцом. Каладин взглянул на остальных мостовиков, надеясь затянуть в разговор или увлечь пением. Он улыбнулся Шраму, но в ответ получил только хмурый взгляд. Моаш и Сигзил — темнокожий человек из Азира, — даже не глядели на него. А Пит глядел только под ноги.
Песня кончилась, и Тефт одобрительно захлопал.
— Ты пел лучше, чем я слышал в большинстве гостиниц.
— Большая удача повстречать низинника, умеющего петь, — сказал Камень и нагнулся, чтобы подобрать шлем и положить его в мешок. — А я уже начал думать, что у вас всех слух, как у старой громгончей моего отца. Ха!
Данни вспыхнул, но дальше шел более уверенно.
Они продолжали идти, время от времени проходя мимо поворотов или трещин в камне, в которых вода оставляла множество трофеев. Здесь приходилось заниматься намного более ужасным делом; зажимая нос, они снимали то, что им требовалось, с трупов или вытаскивали из груды костей. Каладин приказал не приближаться к гниющим трупам, над которыми зачастую вились красные спрены горячки. Если не наберется достаточно трофеев, тогда они смогут обобрать эти тела на обратном пути.
На каждом пересечении или развилке Каладин оставлял на стене белую метку кусочком мела. Это была обязанность бригадира, и он относился к ней очень серьезно. Он бы не хотел, чтобы бригада заблудилась в лабиринте пропастей.
Они шли и работали, и Каладин все время поддерживал разговор. Он смеялся — заставлял себя смеяться — вместе с ними. Даже если он смеялся неискренне, никто этого не замечал. А возможно, не хотели замечать, потому что даже неискренний смех был лучше, чем идти молча, в траурном молчании, в которое завернулось большинство членов бригады.
Очень скоро робость Данни растаяла, и он стал смеяться и переговариваться с Тефтом и Камнем. Несколько человек плелось сзади — Карта, Йейк и еще пара других, — как дикие звери, которых притягивает свет и тепло костра. Каладин попытался втянуть их в разговор; безуспешно, пришлось оставить их в покое.
Наконец они оказались рядом со скоплением свежих трупов. Вряд ли причиной этого была некая особенность водяных потоков в этом месте — участок расщелины выглядел точно так же, как и все другие. Быть может, чуть более узкий. Иногда они заходили в подобные ниши и находили дюжины тел; а иногда в них не было ничего.
Тела выглядели так, как если бы поток принес их и бросил, когда вода медленно отступила. Одни алети, переломанные после падения или раздавленные потоком. У многих не хватало рук или ног.
Во влажном воздухе висел запах крови и внутренностей. Каладин поднял факел повыше, его товарищи замолчали. Промозглый холод не давал трупам разлагаться очень быстро, хотя сырость все равно делала свое дело. Крэмлинги уже начали жевать кожу на руках и выгрызать глаза. Скоро желудки трупов распухнут от газа. Среди тел извивались спрены горячки — крошечные, красные и полупрозрачные.
Сил слетела вниз и, недовольно шумя, приземлилась на его плече. Как обычно, она никак не объяснила, почему ее не было.
Люди знали, что делать. Слишком богатое место, и плевать на все спрены горячки. Все взялись за работу, раскладывая тела в ряд, чтобы было легче проверять их. Каладин, подбирая лежавшие на земле куски трофеев, махнул рукой Тефту и Камню, подзывая их к себе. Данни следовал за ними по пятам.
— Они одеты в цвета нашего кронпринца, — заметил Камень, когда Каладин подобрал зубчатую стальную каску.
— Держу пари, они из последнего забега, — сказал Каладин. — Из того, который так плохо кончился для армии Садеаса.
— Светлорда Садеаса, — сказал Данни. Потом потупился от изумления. — О, простите, я не хотел поправлять вас. Я тоже обычно забывал сказать титул. И хозяин бил меня.
— Хозяин? — спросил Тефт, подбирая упавшее копье и счищая мох с его древка.
— Я был учеником. Ну, то есть, до… — Данни замолчал, потом отвернулся.
Тефт был прав; мостовики не любили рассказывать о своем прошлом. В любом случае Данни не ошибся, поправив его, — Каладина бы наказали, если бы кто-то услышал, как он опустил почтительное обращение к светлоглазому.
Каладин положил шлем в сумку, воткнул факел в дыру между двумя покрытыми мхом валунами и стал помогать выкладывать тела в ряд. Сейчас он не пытался заставить людей говорить. Мертвые заслуживают уважения — даже если приходится их грабить.
Затем мостовики сняли с тел оружие. Кожаные жилеты с лучников, стальные нагрудники с пехотинцев. В группе оказался и один светлоглазый в красивой одежде под красивыми доспехами. Иногда специальные команды вытаскивали из пропасти тела светлоглазых, и Преобразователи превращали трупы в статую. Темноглазых, не слишком богатых, сжигали. А на большую часть упавших в пропасть солдат попросту не обращали внимания; кое-кто в лагерях говорил, что пропасть — вполне священное место для погребения, но на самом деле доставать тела было дорого и опасно.
В любом случае тело светлоглазого осталось здесь; значит, его семья или недостаточно богата, или решила не посылать людей, чтобы поднять его. Лицо офицера было изуродовано до неузнаваемости, но, судя по эмблеме, он имел седьмой дан. Значит, безземельный, был приписан к свите более могущественного офицера.
Они сняли с него оружие, потом собрали кинжалы и сапоги всех остальных — обуви всегда не хватало. Одежду они оставили мертвым, только сняли пояса и срезали пуговицы. Работая, Каладин послал Тефта и Камня посмотреть, нет ли поблизости других трупов.
Закончив с доспехами, оружием и обувью, они стали обыскивать карманы и денежные мешочки, ища сферы и драгоценности — самая противная работа. Удалось собрать маленькую, хотя и довольно ценную кучку. Впрочем, брумы найти не удалось, значит, бригада не получит даже самую жалкую награду.
Пока бригадники занимались своим мрачным делом, Каладин заметил конец копья, торчащий из соседней лужи. Наверное, его не заметили сразу.
Погруженный в свои мысли, он вытащил копье, стряхнул с него воду и понес к груде оружия. Там он остановился, держа копье одной рукой, с него капала холодная вода. Он потер пальцем гладкое дерево. Хорошее оружие, судя по весу, балансу и шлифовке. Крепкое, хорошо сделанное, хорошо хранившееся.
Он закрыл глаза, вспоминая те дни, когда мальчишкой держал в руках боевой посох.
Вернулись слова, сказанные Тукксом годы назад, в тот яркий солнечный день, когда он впервые взял в руки оружие, вступив в армию Амарама:
«Первый шаг — волноваться, — зашептал голос Туккса. — Некоторые говорят, что в сражении надо быть бесстрастным. Что ж, способность не терять голову очень важна. Но я ненавижу, когда убивают спокойно и хладнокровно. Я видел, что те, кто волнуется, сражаются тверже, дольше и лучше, чем те, кто безучастен. Это и есть разница между наемниками и настоящими солдатами. Это разница между тем, кто защищает родную землю, и тем, кто сражается на чужой. Волнение помогает в бою, но не дай ему поглотить тебя. И не пытайся перестать чувствовать. Иначе возненавидишь того, кем станешь».
Копье задрожало в пальцах Каладина, как если бы просило махнуть им, покрутить его, потанцевать с ним.
— Что ты собираешься с ним делать, лордишка? — спросил чей-то голос. — Воткнуть себе в живот?
Каладин взглянул на говорившего. Моаш — один из самых больших злопыхателей Каладина — стоял рядом с линией трупов. Откуда он узнал это слово — «лордишка»? Неужели он общается с Газом?
— Он утверждает, что он дезертир, — сказал Моаш Нарму, работавшему рядом с ним. — Говорит, что был каким-то важным солдатом, чуть ли не командиром взвода. Но Газ сказал, что все это глупое хвастовство. Никто не пошлет в мостовики человека, который умеет сражаться.
Каладин опустил копье.
Моаш ухмыльнулся и вернулся к работе. Другие, однако, заметили Каладина с копьем в руке.
— Поглядите на него, — сказал Сигзил. — Эй, бригадир! Думаешь, ты важный, да? Лучше, чем мы? Думаешь, если ты считаешь нас своим личным войском, это что-нибудь меняет?
— Оставьте его в покое. — Дрехи, проходивший мимо, толкнул Сигзила. — По меньшей мере он пытается.
Безухий Джакс фыркнул, снимая ботинок с мертвой ноги.
— Он заботится только о том, чтобы выглядеть важным. Даже если он и был в армии, держу пари, там он чистил гальюны.
Похоже, только одно могло вырвать мостовиков из их молчаливого оцепенения — ненависть к Каладину. Все заговорили, посыпались шуточки.
— …он виноват, что мы здесь.
— …хочет заставить нас бегать в свободное время, и только потому, что хочет почувствовать себя важным…
— …послал нас собирать камни, хотел показать, что может из нас веревки вить…
— …за всю свою жизнь никогда не держал в руках копье.
Каладин, закрыв глаза, слушал их насмешки, потирая пальцами копье.
За всю свою жизнь никогда не держал в руках копье.
Может быть, если бы он не взял в руки свое первое копье, ничего бы этого не было.
Он чувствовал в руках гладкое дерево, мокрое от дождевой воды, в голове вспыхнули воспоминания. Тренироваться, чтобы забыть, тренироваться, чтобы отомстить, тренироваться, чтобы научиться и придать смысл тому, что произошло.
Не думая, он перехватил копье рукой в положение перед боем, острие вниз. Капли воды с древка брызнули ему на спину.
Моаш осекся посреди очередной шутки. Бригадники замолчали. В расщелине наступила тишина.
И Каладин оказался в другом месте.
Он услышал, как Туккс бранит его.
Он услышал, как смеется Тьен.
Он услышал, как мать поддразнивает его, как всегда очень остроумно.
Он оказался на поле боя, в кольце друзей, но окруженный врагами.
Он услышал, как отец сказал с усмешкой в голосе, что копья служат для убийства. Ты не можешь убивать, чтобы защитить.
Он был один в расщелине глубоко под землей, держа копье падшего солдата, пальцы чувствовали мокрое дерево, где-то слышался слабый звук падающих капель.
Сила хлынула в него, когда он повернул копье вверх и принялся выполнять атакующую ката. Тело двигалось само собой, переходя из стойки в стойку, которые он так часто тренировал. Копье плясало в пальцах, удобное, продолжение его самого. Он крутил им и взмахивал, опять и опять, оно проносилось мимо шеи, под мышкой, било вперед, назад и во все стороны. Много месяцев он не держал оружия в руках, но мышцы его не забыли. Как будто копье само знало, что делать.
Напряжение растаяло вместе с разочарованием, и тело с радостью вздохнуло, хотя он яростно работал. Это было знакомо и упоительно. Это то, ради чего он появился на свет.
Люди всегда говорили, что Каладин сражается как никто другой. Он почувствовал это в тот первый день, когда поднял посох, хотя совет Туккса помог ему очистить сознание и направить в нужное русло свои умения. Каладин всегда волновался во время боя. Он никогда не сражался холодно или бесстрастно. Он сражался, чтобы сохранить своих людей.
Он учился быстрее всех новичков своей когорты. Как держать копье. Как стоять в схватке. Он делал все, почти не слушая указаний. И удивлял Туккса до глубины души.
Но зачем ему указания? Вы же не удивляетесь тому, что ребенок знает, как надо дышать? Вас не поражает то, как небоугорь летит в первый раз?
Поэтому вас не должно изумлять и то, что, когда в руке Каладина Благословленного Штормом оказалось копье, он знал, как им пользоваться!
Каладин выполнял последние движения ката, забыв о пропасти, забыв о мостовиках, забыв об усталости. В это мгновение он был один. Один, и еще спрен ветра. Он сражался с ней, и она смеялась.
Он резко поставил копье на место, в стойку одна четверть, наконечник вниз, древко пропущено под мышкой, тупой конец поднимается над головой.
О, как мне этого не хватало!
Он открыл глаза. Шипящие факелы освещали группу пораженных мостовиков, стоявших в мокром каменном коридоре; свет отражался от мокрых стен. Моаш, уронивший пригоршню сфер, молча глядел на Каладина, открыв рот. Сферы плавали в луже у его ног, заставляя ее светиться, но никто из мостовиков этого не замечал. Все они глазели на Каладина, все еще стоявшего в боевой стойке, наполовину припав к земле, по его лицу струились струйки пота.
Он мигнул, осознавая, что наделал. Если до Газа дойдет слово, что он играет с копьями… Каладин выпрямился и бросил копье в груду оружия.
— Извините, — проговорил он, почему-то шепотом. Потом громче: — За работу! Я не собираюсь торчать здесь до ночи.
Бригадники бросились работать. Каладин взглянул на Тефта и Камня. Видели ли они всю ката? Вспыхнув, Каладин поспешил к ним. Сил молча приземлилась на его плечо.
— Каладин, — сказал Тефт. — Это было…
— Это было бессмысленно, — сказал Каладин. — Обыкновенная ката. Размять мышцы и попрактиковаться в различных ударах. Это скорее эффектно, чем полезно.
— Но…
— Нет, — сказал Каладин. — Неужели ты можешь представить себе, что в бою кто-нибудь закрутит копье вокруг шеи? Он немедленно получит удар в живот.
— Парень, — сказал Тефт. — Я видел ката раньше. Но такую — никогда. То, как ты движешься… Скорость, изящество… И вокруг тебя метался какой-то бледно светящийся спрен, прямо между взмахами. Это было прекрасно.
Камень вздрогнул.
— Ты видел ее?
— Конечно, — сказал Тефт. — Никогда не видел такого спрена. Спроси других — я видел, как они указывали на него пальцами.
Каладин, нахмурясь, посмотрел на плечо. Сил сидела выпрямившись, скрестив ноги и положив руки на колени, и подчеркнуто не смотрела на него.
— Это было бессмысленно, — повторил Каладин.
— Нет, — возразил Камень. — Конечно нет. Возможно, ты можешь бросить вызов Носителю Осколков. Стать светлордом!
— Я не хочу становиться светлордом, — рявкнул Каладин, возможно слишком резко. Остальные два подпрыгнули. — Кроме того, — добавил он, глядя в сторону, — однажды я уже попытался. Где Данни?
— Погоди, — сказал Тефт. — Ты…
— Где Данни? — твердо сказал Каладин, подчеркивая каждое слово.
Отец Штормов! Мне нужно держать язык за зубами.
Тефт и Камень посмотрели друг на друга, потом Тефт сказал:
— За поворотом мы нашли мертвых паршенди. Я думаю, ты должен посмотреть.
— Паршенди, — сказал Каладин. — Да, пойдем поглядим. Может быть, у них есть что-то ценное. — Он еще никогда не грабил тел паршенди; мало кто из них падал в пропасть.
— Точно, — сказал Камень, показывая дорогу. В руке он держал зажженный факел. — У них очень красивое оружие, просто замечательное. И мелкие драгоценные камни в бороде.
— Не говоря об их доспехах, — сказал Каладин.
Камень покачал головой.
— У них нет доспехов.
— Камень, я видел их доспехи. Они всегда носят их.
— Да, но мы не можем их использовать.
— Ничего не понял, — сказал Каладин.
— Пошли, — сказал Камень, махнув рукой. — Увидишь — поймешь.
Каладин пожал плечами, они пошли дальше. Камень почесал огненно-красную бороду.
— Глупые волосы, — пробормотал он. — Но иметь их — правильно. Мужчина не должен жить без подходящей бороды.
Каладин почесал собственную бороду. Однажды он накопит денег, купит бритву и избавится от проклятой мочалки на подбородке. Но нет, не сейчас. Его сферы нужны другим.
Они завернули за угол и нашли Данни, который выкладывал трупы паршенди в линию. Их было четверо, и они выглядели так, как если бы их принесло сюда с другого направления. Рядом с ними лежало несколько тел алети.
Камень поднес факел поближе, Каладин шагнул вперед и стал на колени перед мертвыми паршенди. Они выглядели как паршмены, такая же черно-красная мраморная кожа. Единственная одежда — черная юбка по колено. У троих были бороды — совершенно необычно для паршменов! — с вплетенными в них неограненными драгоценными камнями.
Как Каладин и ожидал, на них были светло-красные доспехи. Нагрудники, шлемы на голове, поножи и наручи. Некоторые разбились во время падения в пропасть. И это был не металл, нет. Раскрашенное дерево?
— Вроде ты сказал, что у них нет доспехов, — заметил Каладин. — Что ты пытался сказать мне? Что не осмеливаешься снять их с мертвых?
— Не осмеливаюсь? — сказал Камень. — Каладин, мастер светлорд, замечательный бригадир, великий копейщик, возможно, ты сможешь снять их?
Отец приучил его не бояться мертвых и умирающих, и, хотя ему не нравилось грабить мертвых, его уж точно не стошнит. Он наклонился к первому паршенди, заметив нож. Вынув его, он поискал взглядом ремень, который держал наплечник на месте.
Ремня не было. Каладин нахмурился и потянул наплечник, пытаясь снять его. Кожа поднялась вместе с ним.
— Отец ветров! — воскликнул он. Проверив шлем, Каладин убедился, что он врос в голову. Или растет из головы. — Что это?
— Не знаю, — сказал Камень, пожимая плечами. — Похоже на то, что они выращивают на себе доспехи.
— Глупость, — сказал Каладин. — Они люди. А люди — даже паршмены — не могут выращивать доспехи.
— Паршенди выращивают, — сказал Тефт.
Каладин и остальные повернулись к нему.
— Не глядите на меня так, — с усмешкой сказал пожилой человек. — Я несколько лет работал в лагере, пока не стал мостовиком, — нет, клянусь штормом, я не собираюсь рассказывать вам, что произошло. Но солдаты часто говорили об этом. Паршенди выращивают свои панцири.
— Я знал несколько паршменов, — сказал Каладин. — В моем родном городе жила пара, они служили лорд-мэру. И никто из них не выращивал доспехи.
— Ну, это другой вид паршменов, — с усмешкой заметил Тефт. — Больше, сильнее. Они могут перепрыгивать через пропасти, клянусь Келеком. И они выращивают доспехи. Так оно и есть.
Больше спорить было не о чем, и они начали собирать то, что могли. Многие паршенди использовали тяжелое оружие — топоры, молоты, — и их не принесло сюда вместе с телами, в отличие от копий и луков алети. Но у них было несколько ножей и один красиво украшенный меч, находившиеся в ножнах на боку.
В юбках паршенди не было карманов, но к поясам трупов были привязаны мешочки. Впрочем, там находился только кремень, трут, точильный камень и другие необходимые воину вещи. Так что они, встав на колени, стали вытаскивать из бород драгоценные камни. В камнях были просверлены отверстия, позволяющие легко надевать и снимать их; заряженные Штормсветом, они светились, но не так ярко, как могли, если бы их огранили по-настоящему.
Наконец Камень вынул последний драгоценный камень из бороды последнего паршенди. Каладин взял один из ножей и поднес его поближе к факелу Данни, пытаясь понять, что на нем вырезано.
— Выглядит как глифы, — сказал он, показывая их Тефту.
— Парень, я не умею читать глифы.
О, точно, подумал Каладин. Но даже если это и глифы, то не те, которые он знает. Конечно, можно так нарисовать самый обычный глиф, что его будет почти невозможно прочитать, не зная в точности его значение.
В середине рукоятки находилась великолепно вырезанная фигура. Человек в доспехах, быть может, в Доспехах Осколков. Символ, выгравированный за ним, окружал его, поднимаясь из спины, как крылья.
Каладин показал его Камню, который подошел посмотреть, что такого интересного нашел бригадир.
— Предполагается, что паршенди — варвары, — сказал Каладин. — Дескать, у них нет культуры. Где они взяли такие ножи? Клянусь, это изображение одного из Герольдов, Джезере или Налана.
Камень пожал плечами. Каладин вздохнул, вернул нож в ножны и бросил их в мешок. Бригада собрала полные мешки доспехов, ремней, сапог и сфер. Каждый взял по копью, чтобы на обратном пути к лестнице использовать его как трость. Одно оставили Каладину, но он отдал его Камню. Каладин не доверял себе, опасаясь, что опять, бессознательно, им овладеет ката.
По дороге назад не произошло ничего, хотя небо потемнело и люди вздрагивали при каждом подозрительном звуке. Каладин сумел вовлечь Камня, Тефта и Данни в разговор. И даже Дрехи и Торфин сказали пару слов.
Благополучно достигнув первой расщелины — к облегчению бригады, — Каладин послал всех остальных вверх по лестнице, собираясь карабкаться последним. Камень ждал очереди вместе с ним, и, когда Данни полез вверх, оставив горца наедине с Каладином, высокий рогоед положил руку на плечо Каладина и тихо сказал:
— Ты хорошо работаешь. Еще несколько недель, и бригада твоя.
Каладин покачал головой.
— Камень, у меня нет нескольких недель. Мы мостовики. Если я не сумею завоевать их в ближайшие дни, большинство из нас погибнет.
Камень нахмурился.
— Не самая приятная мысль.
— Вот почему мы должны завоевать их сейчас.
— Но как?
Каладин посмотрел на висячую лестницу, сильно раскачивавшуюся. Только четверо могло лезть по ней одновременно, иначе она бы не выдержала.
— Встретимся после обыска. Пойдем на рынок.
— Хорошо, — сказал Камень, вставая на первую ступеньку, когда Безухий Джакс перебрался через край. — И что мы там будем делать?
— Мы собираемся испробовать мое секретное оружие.
Камень засмеялся, когда Каладин встал на ступеньку за ним.
— И что это за оружие?
Каладин улыбнулся.
— Ты не поверишь, но это ты.
* * *
Двумя часами позже, с первыми лучами фиолетового Саласа, Каладин и Камень шли обратно на склад леса. Солнце только что село, и многие мостовики уже собирались спать.
Времени не так-то много, подумал Каладин, делая знак Камню поставить свою ношу перед бараком Четвертого Моста. Большой рогоед поставил свою ношу рядом с Тефтом и Данни, которые, как приказал им Каладин, уже построили небольшой каменный круг, внутрь которого положили обрубки со склада, благо их мог брать любой, даже мостовик; кое-кто любил выстругивать из них фигурки.
Каладин достал сферу, для света. Камень принес с собой старый железный котел. Первая молодость котла давно прошла, и все равно Каладину пришлось выложить за него один осколок из денег за черный василек. Камень стал разбирать товары, которые лежали внутри котла, а Каладин добавил еще несколько кусков дерева в каменное кольцо.
— Данни, принеси воды, пожалуйста, — сказал Каладин, доставая кремень. Данни взял ведро и побежал к одной из дождевых бочек. Камень закончил, выложив еще несколько пакетов, которые стоили весьма существенной части сфер Каладина. У него осталась только пригоршня обломков.
Пока они работали, из барака прихромал Хоббер. Он быстро поправлялся, но остальные двое раненых, находившиеся на попечении Каладина, все еще чувствовали себя плохо.
— Что это будет, Каладин? — спросил Хоббер, когда Каладин зажег костер.
Каладин, засмеявшись, встал.
— Садись.
Хоббер так и сделал. Он не упускал случая показать Каладину, что благодарен за спасение своей жизни. И его преданность только усиливалась.
Вернулся Данни с ведром воды, которое вылил в котел. Потом он и Тефт отправились за следующим. Каладин поддерживал пламя, и Камень начал напевать себе что-то под нос, разрезая клубни и распаковывая приправы. Через полчаса котел с мясной похлебкой уже кипел на ревущем пламени.
Тефт уселся на один из пней и стал греть руки.
— Это и есть твое секретное оружие?
Каладин сел рядом с пожилым человеком.
— Скольких солдат ты встречал в своей жизни, Тефт?
— Не очень много.
— Кто-нибудь из них смог бы в конце тяжелого дня отказаться посидеть у огня и от миски доброй похлебки с мясом?
— Никто. Но мостовики не солдаты.
Да, точно. Каладин повернулся к двери в барак.
Данни и Камень запели, Тефт захлопал. Вышли мостовики из других бараков и мрачно посмотрели на Каладина и остальных.
Наконец в бараке Четвертого Моста задвигались темные фигуры. Дверь открылась, запах стряпни Камня стал сильнее.
Приглашение.
Давайте, подумал Каладин. Вспомните, для чего мы живем. Вспомните тепло и запах вкусной еды. Вспомните друзей, песни и вечера, проведенные вокруг очага.
Вы еще живы. Шторм вас побери! Если вы не выйдете…
Внезапно Каладину все показалось фальшивым, неестественным. Певцы заставляли себя петь, а мясная похлебка — вообще акт отчаяния. Попытка отвлечь людей от их жалкой жизни, и та напускная.
В двери появилась темная фигура. Шрам — невысокий востроглазый человек с квадратной бородой — появился в свете огня. Каладин улыбнулся ему. Натянутая улыбка. Все, что он мог предложить.
Быть может, хватит, подумал он, накладывая в деревянное блюдо стряпню Камня.
Каладин протянул блюдо Шраму. С поверхности коричневатой жидкости поднимался пар, свиваясь колечками.
— Хочешь присоединиться к нам? — спросил Каладин. — Милости просим.
Шрам посмотрел на него, потом на мясо.
— Я присоединюсь к костру самой Смотрящей в Ночи, если там мне предложат такое мясо!
— Берегись! — сказал Тефт. — Это стряпня рогоеда. Быть может, в нем плавают панцири улитки или когти краба.
— Ничего подобного! — буркнул Камень. — К сожалению, у вас, низинников, грубый вкус, и я приготовил то, что приказал наш дорогой бригадир.
Каладин улыбнулся и глубоко выдохнул, когда Шрам уселся с тарелкой в руке. За ним потянулись остальные, они брали тарелки и садились. Некоторые молча глядели на огонь, но другие начали говорить и смеяться. Появился Газ и посмотрел на них единственным глазом, по-видимому решая, не нарушили ли они какое-нибудь правило. Нет, Каладин заранее проверил.
Каладин наполнил миску похлебкой и протянул ее Газу. Сержант презрительно хмыкнул и ушел в ночь.
Не жди слишком много чудес в один вечер, сказал себе Каладин, вздохнул, сел и попробовал мясо. Тает во рту. Он улыбнулся и присоединился к следующему куплету песни Данни.
* * *
На следующее утро, когда Каладин скомандовал подъем, три четверти мостовиков вывалили из барака — все, кроме самых громких нытиков: Моаша, Сигзила, Нарма и пары других. Те, кто вышел, казались удивительно свежими, несмотря на долгие вчерашние посиделки с едой и песнями. Когда он приказал им присоединиться к упражнениям с мостом, почти все послушались его.
Не все, но почти все.
Он чувствовал, что Моаш и остальные скоро сдадутся. Они ели его мясо. Никто не отказался. И теперь, когда почти все поддержали его, они будут дураками, если не присоединятся. Четвертый Мост уже его.
А теперь он должен сохранить им жизнь достаточно долго, иначе все это не имеет значения.
Глава двадцать восьмая
Решение
Я еще никогда не посвящал себя настолько важной цели; даже опоры небес затрясутся от последствий нашей войны здесь. Я опять прошу тебя. Поддержи меня. Не стой в стороне, давая несчастью сожрать так много жизней. Раньше я никогда не просил тебя ни о чем, старый друг. Сейчас прошу.
Адолин перепугался по-настоящему.
Он стоял на площадке для построений рядом с отцом. Далинар выглядел… постаревшим. Паутина морщинок разбежалась от уголков глаз по всей коже. Черные волосы побелели, как выцветшие по сторонам камни. Как мог человек в Доспехах Осколков — и поддерживавший форму воина, несмотря на возраст, — выглядеть таким слабым?
Перед ними две чуллы, вслед за дрессировщиком, осторожно ступили на деревянный мост, соединявший две кучи обработанных камней, имитировавших пропасть в несколько футов глубиной. Похожие на кнуты антенны чулл подергивались, жвалы щелкали, глаза размером с кулак смотрели настороженно. Они тащили массивный осадный мост, катившийся на потрескивающих деревянных колесах.
— Он намного шире тех, которые использует Садеас, — сказал Далинар Телебу, стоявшему рядом с ним.
— Да, потому что он должен вместить осадную башню, светлорд.
Далинар рассеянно кивнул. Адолин видел, что отец чем-то расстроен, но, похоже, кроме него этого никто не замечал.
Тем не менее, эти глаза. Покрасневшие, тревожные. А когда отец в напряжении, он становится хладнокровным и деловым. И он говорил с Телебом тщательно сдерживаемым голосом.
Внезапно на плечи Далинара Холина навалилась неподъемная ноша. И Адолин должен помочь отцу вынести ее.
Чуллы пошли вперед. Их валуноподобные панцири были раскрашены в синее и желтое; цвет и узор указывали, что их дрессировщик приехал с островов Реши. Мост, на который въехала огромная осадная башня, зловеще застонал. Все солдаты, находившиеся на плацу, повернулись посмотреть. И даже рабочие, вырезавшие уборную в каменистой земле на востоке плаца, перестали работать и уставились на мост.
Стоны моста стали громче, потом перешли в резкий треск. Дрессировщик остановил чулл и вопросительно посмотрел на Телеба.
— Он не выдержит, а? — спросил Адолин.
Телеб вздохнул.
— Клянусь штормом, я так надеялся… Мы сделали мосты шире, но из более тонкого дерева. Если взять бревна потолще, конструкция станет слишком тяжелой. Такой мост будет невозможно носить. — Он посмотрел на Далинара. — Прошу прощения, что напрасно потратил ваше время, светлорд. Вы были правы.
— Адолин, а ты что думаешь? — спросил Далинар.
Адолин задумался.
— Ну, как мне кажется, мы должны еще поработать над этой идеей. Это только первая попытка, Телеб. Наверняка можно что-то придумать. Нельзя ли, например, сделать осадную башню поуже?
— Очень дорого, светлорд, — сказал Телеб.
— Если это поможет нам добыть на одно гемсердце больше, усилия окупятся с лихвой.
— Да. — Телеб кивнул. — Я поговорю с леди Каланой. Возможно, она сумеет сделать новый чертеж.
— Хорошо, — сказал Далинар. Какое-то время он глядел на мост. Потом внезапно повернулся и посмотрел на рабочих, вырезавших ров для уборной.
— Отец? — спросил Адолин.
— А почему бы не одеть рабочих, — сказал Далинар, — в костюмы типа Доспехов Осколков?
— Что?
— Доспехи Осколков дают огромную силу, но мы обычно используем ее для войны и убийства. Почему бы не использовать их как орудия труда обычных людей? Почему творения Сияющих используются только как оружие?
— Не знаю, — сказал Адолин. — Наверное, потому, что сейчас ничего важнее войны нет.
— Возможно, — сказал Далинар более мягким голосом. — А возможно, это окончательный приговор Сияющим и их идеалам. При всех своих выспренних заявлениях, они никогда не доверяли Доспехи — или тайну их изготовления — простым людям.
— Я… я не понимаю, почему это важно, отец.
Далинар слегка встряхнулся.
— Продолжим инспекцию. Где Ладент?
— Я здесь, светлорд.
Перед Далинаром появился невысокий человек, лысый и бородатый, в серо-синем многослойном одеянии ардента, из которого едва виднелись руки. Чем-то он напоминал краба, слишком маленького для своей скорлупы. Жара, наверно, донимала его, но Ладенту, похоже, было все нипочем.
— Пошли гонца в Пятый батальон, — сказал арденту Далинар. — Мы идем к ним.
— Слушаюсь, светлорд.
Сегодня для ежедневного рутинного осмотра лагеря Адолин и Далинар надели Доспехи Осколков. Это было в порядке вещей; многие Носители Осколков использовали любой предлог, чтобы надеть Доспехи. Да и люди приободрялись, видя своего кронпринца и его наследника в полной силе.
Они вышли с плаца и вошли в лагерь, вызывая всеобщее оживление. Как и Адолин, Далинар шел без шлема, высокий и увесистый горжет его доспехов доставал до подбородка. Он кивал солдатам, которые отдавали ему честь.
— Адолин, — спросил Далинар, — в бою ты чувствуешь Дрожь?
Адолин вздрогнул. Он сразу понял, что имеет в виду отец, но поразился, услышав эти слова.
— Я… конечно. А разве может быть иначе?
Далинар не ответил.
В последнее время он стал очень скрытным. Что за боль в его глазах?
Еще недавно он был уверенным в себе, подумал Адолин, хотя и шел не тем путем. Так было лучше.
Далинар не ответил, и они пошли дальше. За шесть лет солдаты как следует обжили лагерь. Эмблемы взводов и рот украшали казармы, пространство между ними заполняли ямы для костров, стулья и затененные полотном обеденные площадки. Отец не запрещал их, только требовал абсолютной чистоты и порядка.
Далинар также разрешал привезти на Разрушенные Равнины семьи. Крепкая семья светлоглазого офицера представляла собой команду, в которой муж сражался и командовал, а жена писала, читала, занималась хозяйством и обустраивала лагерь. Адолин улыбнулся, подумав о Малаше. Станет ли она такой для него? В последнее время девушка охладела к нему. Но, конечно, еще есть Данлан. Он только раз встретил ее, но уже загорелся.
Даже самым обычным темноглазым солдатам Далинар разрешал привозить своих жен. И даже оплачивал половину стоимости проезда. Адолин как-то спросил почему, и отец ответил, что считает неправильным это запрещать. В любом случае на военлагеря никогда не нападали, женщинам опасность не грозила. Однако Адолин подозревал, что отец, живущий в роскошном почти-дворце, чувствовал бы себя неловко, если бы не дал людям наслаждаться семейным уютом.
Так что по лагерю носились стайки детей, и, пока мужчины точили копья и полировали кирасы, женщины стирали и рисовали охранные глифы. А внутренности казарм зачастую делились на комнаты.
— Я думаю, ты прав, — сказал Адолин, пытаясь отвлечь отца от нелегких размышлений. — Я имею в виду, что ты разрешил им привезти сюда семьи.
— Да, но сколько из них останется, когда мы уедем?
— Это важно?
— Не уверен. Фактически Разрушенные Равнины стали провинцией Алеткара. Что будет на этом месте через сто лет? Станут ли эти кольца казарм округами? Внешние лавки рынками? Холмы на западе полями? — Он тряхнул головой. — Гемсердца останутся, точно. А значит, найдутся и люди, которые захотят завладеть ими.
— Но это же не так плохо, верно? Пока все эти люди алети, — хихикнул Адолин.
— Возможно. А что произойдет со стоимостью гемсердца, если мы продолжим собирать их с такой скоростью?
— Э… — Хороший вопрос.
— Что произойдет, когда редчайшее и поэтому самое желанное вещество на Рошаре станет чем-то совершенным обычным? И еще много что произойдет, сын. Много того, о чем мы не думаем. Гемсердца, паршенди, смерть Гавилара. Ты должен быть готов как следует обдумать все это.
— Я? — поразился Адолин. — Что ты имеешь в виду?
Далинар не ответил, только кивнул командиру Пятого батальона, который выбежал навстречу им и отдал честь. Адолин вздохнул и тоже отдал честь. Двадцать первая и Двадцать вторая рота отрабатывали движение сомкнутым строем — основное упражнение, чье настоящее значение не мог оценить почти никто из штатских. Двадцать третья и Двадцать четвертая рота ходили разомкнутым — боевым — строем, выполняя перестроения, используемые на поле боя.
Сражения на Разрушенных Равнинах сильно отличались от обычных, и алети пришлось дорого заплатить за этот опыт. Паршенди — коренастые и мускулистые — имели странные доспехи, росшие прямо из тела. Они не покрывали тело полностью, как доспехи алети, но зачастую оказывались намного полезнее вооружения пеших солдат-алети. На самом деле каждый паршенди представлял из себя очень подвижного тяжеловооруженного пехотинца.
Паршенди всегда атаковали парами, не строясь в регулярные ряды. Казалось, дисциплинированный боевой строй мог их легко победить. Однако каждая пара обладала огромной наступательной мощью и была так хорошо вооружена, что легко проламывалась сквозь стену щитов. Не говоря уже о том, что иногда целые отряды паршенди храбро прорывали линию алети.
Был у них и особый способ движения группой. А в бою все их маневры отличались необъяснимой согласованностью. И то, что на первый взгляд казалось первобытными инстинктами, скрывало в себе нечто более тонкое и опасное.
Алети сумели выработать два способа борьбы с паршенди.
Первый способ — это Носители Осколков. Эффективно, но ограниченно. Например, во всей армии Холин было только два Клинка, невероятно могущественных, но требовавших поддержки. Даже самого умелого Носителя Осколков, бьющегося в одиночку, заваливали телами и опрокидывали на землю. Как-то раз Адолин видел, как обычный солдат сбил с ног полного Носителя Осколков, и только потому, что к тому времени толпа копейщиков полностью продырявила его Доспехи. Потом светлоглазый лучник пронзил его стрелами в пятидесяти местах, добыв для себя Доспехи. Не самый героический конец.
Второй способ сражения с паршенди основывался на быстром движении и точности перестроения. Гибкость в сочетании с дисциплиной: гибкость, чтобы противостоять звериной ловкости паршенди; дисциплина, чтобы поддерживать строй и компенсировать индивидуальную силу паршенди.
Хеврум, Пятый батальонлорд, ждал Адолина и Далинара, стоя в ряду со своими офицерами. Они дружно отдали честь: приложили правые кулаки к правой груди, костяшками наружу.
Далинар кивнул им.
— Мои распоряжения выполнены, светлорд Хеврум?
— Да, кронпринц. — Хеврум внешне походил на башню; бороду он заплетал в длинные косички, как рогоеды, и чисто брил подбородок. В его жилах текла кровь народа Пиков. — Люди, которых вы хотели видеть, ждут вас в шатре для аудиенций.
— Что это? — спросил Адолин.
— Я тебе покажу, — сказал Далинар. — Но сначала осмотрим войска.
Адолин нахмурился, но солдаты уже ждали.
Хеврум приказал своим людям выстроиться. Адолин прошелся перед ними, проверяя мундиры и строй. Все выглядели чистыми и опрятными, хотя, по сведениям Адолина, некоторые из солдат жаловались, что от них требуют слишком тщательно следить за формой. Иногда он был готов с ними согласиться.
К конце инспекции он обратился к случайно выбранным воинам, спросив, есть ли у них какие-нибудь конкретные просьбы. Ни у кого никаких просьб не было. То ли они всем довольны, то ли робеют.
Закончив, Адолин вернулся к отцу.
— Ты все сделал хорошо, — сказал Далинар.
— Просто прошелся перед строем.
— Да, и произвел на них хорошее впечатление. Люди должны знать, что они тебе не безразличны, и тогда они будут уважать тебя. — Он кивнул, похоже, самому себе. — Ты хорошо обучился.
— Мне кажется, ты слишком много приписываешь обычной проверке, отец.
Далинар кивнул Хевруму, и батальонлорд повел их в шатер для аудиенций, расположенный рядом с полем, на котором занимались солдаты. Адолин, недоумевая, посмотрел на отца.
— Я приказал Хевруму собрать всех солдат, которым Садеас задавал вопросы в тот день, когда мы сражались на плато, — объяснил Далинар.
— А, мы хотим узнать, о чем он их спрашивал, — сказал Адолин.
— Да, — подтвердил его догадку Далинар.
Он предложил Адолину войти первым, потом вошел сам — а вслед за ним хвост из нескольких ардентов Далинара. Внутри их ждала группа из десяти солдат, сидевших на скамьях. При виде светлордов они встали и отдали честь.
— Вольно, — сказал Далинар, сцепив руки в боевых рукавицах за спиной. — Адолин? — Далинар кивнул на солдат, указывая, что Адолин должен задавать вопросы.
Адолин погасил вздох. Опять?
— Ребята, нам нужно знать, о чем вас спрашивал светлорд Садеас и что вы ответили.
— Не беспокойтесь, светлорд, — ответил солдат, говоря с северным сельским выговором. — Мы ничего ему не сказали.
Остальные энергично кивнули.
— Он как угорь, и мы это знали, — добавил другой.
— Он кронпринц, — резко сказал Далинар. — Вы должны относиться к нему со всем уважением.
Солдат побледнел, потом кивнул.
— Что именно он хотел узнать? — спросил Адолин.
— Наши обязанности в лагере, светлорд, — ответил солдат. — Мы все конюхи.
Каждый солдат, помимо умения сражаться, получал одну-две дополнительные профессии. Иметь группу, умеющую заботиться о лошадях, было полезно, хотя бы для того, чтобы не брать с собой на плато штатских конюхов.
— Он всех об одном спрашивал, — сказал один из солдат. — Или, ну, его люди. Отвечали ли мы за королевскую лошадь во время охоты на скального демона.
— Но мы не сказали ничего, — повторил первый солдат. — Ничего, что могло бы привести к неприятностям, сэр. Мы не собирались давать этому уг… э, этому кронпринцу веревку, на которой он мог бы повесить вас, светлорд.
Адолин закрыл глаза. Уж лучше бы они сами перерезали подпругу, чем так говорить с Садеасом. Он не мог наказать их за преданность, но они действовали так, как если бы Далинар действительно был в чем-то виноват и его нужно было защищать.
Он открыл глаза.
— Насколько я помню, я говорил с некоторыми из вас раньше. Но давайте я спрошу опять. Кто-нибудь из вас видел, что у седла короля перерезана подпруга?
Люди, посмотрев друг на друга, отрицательно закачали головами.
— Нет, светлорд, — сказал один из них. — Если бы мы видели, то, конечно, заменили бы ремень, прямо там.
— Но, светлорд, — добавил другой, — в тот день там была такая суматоха, столько народу. Ничего похожего на правильную атаку на плато. И, откровенно признаться, сэр, ну кто бы мог подумать, что из всего, что под Залами, надо защищать именно королевское седло?
Далинар кивнул Адолину, и они вышли из шатра.
— Они сделали не слишком много, чтобы помочь нам, — с гримасой сказал Адолин. — Несмотря на все их рвение. Или, скорее, из-за него.
— Согласен, к сожалению. — Далинар вздохнул и махнул Тадету; низенький ардент стоял рядом с шатром. — Поговори с каждым из них в отдельности, — тихо сказал ему Далинар. — Может, тебе удастся выпытать у них больше. Постарайся узнать точные слова Садеаса и что они в точности ответили ему.
— Да, светлорд.
— Пошли, Адолин, — сказал Далинар. — Нам надо еще кое-что сделать.
— Отец, — Адолин взял Далинара за руку. Боевой доспех звякнул. — Нужно поговорить.
Далинар, нахмурясь, повернулся к нему. Адолин быстро махнул рукой Кобальтовой Гвардии. Гвардейцы почти мгновенно очистили вокруг них место.
— Что происходит, папа? — тихо спросил Адолин.
— Как что? Мы инспектируем лагерь.
— И каждый раз ты выставляешь меня вперед, — сказал Адолин. — Не всегда удачно, должен добавить. Что происходит? Что-то внутри твоей головы?
— Тебя, как мне кажется, очень тревожит то, что происходит в моей голове.
Адолин моргнул.
— Отец, я…
— Нет, все в порядке. Я пытаюсь принять трудное решение. И мне помогает, если я двигаюсь, пока думаю. — Далинар скривился. — Кто-нибудь другой находит тихое место, садится и размышляет, но мне это никогда не помогало. У меня слишком много работы.
— И что ты пытаешься решить? — спросил Адолин. — Возможно, я сумею помочь.
— Ты уже… — Далинар осекся, нахмурившись.
Небольшой отряд солдат шел в сторону площадок для ристалищ Пятого батальона. Они сопровождали человека, одетого в красное и коричневое. Цвета Танадала.
— Сегодня вечером ты встречаешься с ним? — проследил за взглядом отца Адолин.
— Да, — ответил Далинар.
Нитер — командир Кобальтовой Гвардии — побежал перехватить вновь прибывшего. Иногда он бывал слишком подозрителен, вполне простительно для телохранителя. Очень скоро он вернулся к Далинару и Адолину. Нитер, с загорелым лицом и черной, коротко подстриженной бородой, был светлоглазым очень низкого ранга и провел в страже много лет, прежде чем достиг нынешнего положения.
— Он говорит, что кронпринц Танадал не может встретиться с вами сегодня, светлорд.
Далинар помрачнел.
— Я хочу лично поговорить с гонцом.
Нитер, неохотно, махнул рукой, и тощий гонец вышел вперед. Подойдя, он опустился на одно колено.
— Светлорд.
На этот раз Далинар не попросил Адолина взять на себя разговор.
— Передай свое сообщение.
— Светлорд Танадал сожалеет, но он не в состоянии встретиться с вами сегодня.
— Он предложил другое время для встречи?
— Он говорит, что он сожалеет, но в последнее время он очень занят. Но он будет счастлив поговорить с вами на одном из королевских праздников.
На публике, сообразил Адолин, где половина людей станет подслушивать, а вторая половина, включая самого Танадала, будет смертельно пьяна.
— Да, понимаю, — сказал Далинар. — И когда освободится?
— Светлорд, — смущенно сказал гонец. — В случае, если вы будете настаивать, он просил объяснить, что говорил с другими кронпринцами и знает, о чем пойдет речь. И он просил передать вам, что не хочет вступать с вами в союз и не собирается участвовать ни в каких совместных атаках на плато.
Далинар помрачнел еще больше. Взмахом руки он отпустил гонца, потом повернулся к Адолину. Кобальтовая Гвардия все еще никого не подпускала близко, и они могли спокойно поговорить.
— Танадал был последним, — сказал Далинар. Каждый кронпринц отверг его предложение по-своему. Хатам очень учтиво, Бетаб прислал жену с объяснениями, и вот Танадал — с враждебной вежливостью. — Все, кроме Садеаса по меньшей мере.
— Очень сомневаюсь, что будет мудро предложить ему такое, отец.
— Скорее всего ты прав, — сказал Далинар холодно. Он рассердился. Нет, разъярился. — Они посылают мне сообщения. Им никогда не нравилось, что король прислушивается к моим словам, и они добиваются моего падения. Они не хотят делать ничего, что бы я ни предложил им, и только потому, что это может помочь мне вновь обрести землю под ногами.
— Отец, мне очень жаль.
— Возможно, оно и к лучшему. Очень важно, что я потерпел поражение. Я не могу заставить их работать совместно. Элокар был прав. — Он посмотрел на Адолина. — Я бы хотел, чтобы ты закончил инспекцию без меня, сын. Я хочу кое-что сделать.
— Что?
— Небольшое дело, которое необходимо закончить.
Адолин хотел возразить, но не нашел, что сказать. Наконец он вздохнул и кивнул. — Но ты скажешь мне, о чем идет речь?
— Скоро, — пообещал Далинар. — Очень скоро.
* * *
Далинар смотрел, как сын, твердо ступая, идет прочь. Он будет хорошим кронпринцем. Далинару осталось только принять простое решение.
Разве не пришло время отступить в сторону и разрешить сыну занять его место?
Если он решится, то откажется от политики, уедет в свои земли и оставит Адолину бразды правления. Болезненное решение, ничего не скажешь, такое нельзя принимать в спешке. Но если он действительно сходит с ума, как, похоже, уверены все в лагере, он должен уйти. И очень скоро, прежде чем дойдет до такой точки, что будет не в состоянии принять решение.
Монарх — это управление, подумал он, вспомнив отрывок из «Пути Королей». Он обеспечивает стабильность. Это его служба, его ремесло. Если он не может управлять собой, как он может управлять жизнями людей? Чего стоит купец, если не может вкусить тот самый фрукт, который продает?
Странно, но эти цитаты все еще приходят к нему, хотя он и спрашивает себя, не подсовывает ли их ему — хотя бы частично — его сумасшествие.
— Нитер, — распорядился он. — Принеси мой боевой молот. И пусть меня ждут на площадке для построений.
Далинар хотел двигаться и работать, размышляя. Стражи поторопились за ним, когда он зашагал по тропинке между казармами Шестого и Седьмого батальона. Нитер странно возбужденным голосом послал несколько человек за оружием. Похоже, он решил, что Далинар собирается сделать что-то впечатляющее.
Сам Далинар так не думал.
Он шел к площадке для построений, плащ бился за его спиной, обитые металлом сапоги гремели по камню.
Долго ждать молот не пришлось; его уже везли на маленькой тележке два человека. Рукоятка была размером с запястье человека, а ударная часть молота — больше раскрытой ладони. Солдаты с трудом подняли его.
Далинар схватил молот рукой в латной перчатке, махнул им и положил на плечо. Не обращая внимания на солдат, упражнявшихся на поле, он подошел к группе грязных рабочих, прокладывающих ров уборной. Они посмотрели на него, устрашенные одним видом своего кронпринца в Доспехах Осколков.
— Кто бригадир? — спросил Далинар.
Чумазый штатский в коричневых штанах нервно поднял руку.
— Чем мы можем служить вам, светлорд?
— Немного отдохните, — сказал Далинар. — Подальше отсюда.
Удивленные рабочие поспешили убраться. Сзади собрались светлоглазые офицеры, озадаченные действиями Далинара.
Рука Далинара в латной рукавице стиснула рукоятку молота. Глубоко вздохнув, он прыгнул в наполовину законченный ров, поднял молот и ударил им по камню.
Раздался громкий треск, земля содрогнулась, по рукам Далинара пробежала ударная волна. Доспехи поглотили отдачу, в камне образовалась огромная трещина. Он ударил опять, на этот раз отломав большую секцию камня. Ее было бы трудно поднять двум-трем людям, но он взял ее одной рукой и выбросил изо рва. Она застучала по камням.
Итак, где же Доспехи для обычных людей? Почему древние, такие мудрые, не создали ничего, чтобы помочь им? Далинар продолжал работать, в воздух летела каменная пыль; он легко делал работу двадцати человек. Доспехи можно было использовать почти для любой работы и облегчить жизнь рабочих и темноглазых по всему Рошару.
Работая, он чувствовал себя хорошо. Он делал что-то полезное. В последнее время он чувствовал себя так, как если бы бежал по кругу, несмотря на все усилия. Работа помогала думать.
Далинар потерял жажду битвы. Его это встревожило не на шутку, ведь Дрожь — радость и предвкушение сражения — была частью того, что делало алети единым народом. Самое благородное из мужских искусств — стать великим воином; самое важное Призвание — сражаться. Сам Всемогущий зависел от того, насколько алети искусны в честном бою: умерев, они могли присоединиться к армии Герольдов и вернуть Залы Спокойствия.
И, тем не менее, при одной мысли об убийствах его начинало тошнить. И после недавней атаки на плато стало еще хуже. А что будет в следующий раз? Он не может вести людей в битву. Это и есть основная причина, по которой он должен отречься в пользу Адолина.
Далинар продолжал махать молотом. Снова и снова, разбивая камни. Со всех сторон собрались солдаты, а рабочие — несмотря на приказ! — не ушли. Они ошеломленно смотрели, как Носитель Осколков выполняет их работу. Иногда он призывал Клинок и резал им камень, отделяя целую секцию, потом разбивал ее молотом.
Вероятно, это выглядело смешно. Он не может переделать всю работу в лагере, его время наполнено важными делами. Нет никакой причины заниматься этим рвом. И, тем не менее, он чувствовал себя хорошо. Так чудесно сделать хоть что-нибудь полезное для лагеря. Да, он защищает Элокара, но трудно измерить результаты его работы. Сейчас он делает дело, результат которого виден невооруженным взглядом.
Но даже сейчас он действует согласно идеям, которые завладели его разумом. Книга говорит о короле, несущем камень своего народа. Она говорит, что те, кто ведет, самые низкие из людей, ибо они служат всем. Все закрутилось вокруг него. Кодекс, то, что узнал из книги, видения — или галлюцинации, — все проносилось перед его мысленным взором.
Никогда не сражайся с другими людьми, если тебя не заставили воевать.
Банг.
Пускай тебя защищают не слова, а дела.
Банг.
Ожидай, что все, кого ты встретишь, люди чести, и дай им возможность жить согласно этому.
Банг.
Правь так, как ты бы хотел, чтобы правили тобой.
Банг.
Далинар стоял по пояс в том, что со временем станет уборной, уши наполнял стон разбитого камня. Он будет верить в эти идеалы. Нет, он уже верит в них. Сейчас он живет согласно им. Каким станет мир, если люди будут жить согласно идеям книги?
Кто-то должен начать. Кто-то должен стать образцом. Тогда он не должен отрекаться. Сумасшедший или нет, но он делает свое дело лучше, чем Садеас и остальные. Достаточно посмотреть на жизнь его солдат и всего лагеря, чтобы понять, кто лучше.
Банг.
Камень не изменится, пока по нему не ударишь. А как с человеком вроде него? Почему для него внезапно все стало таким тяжелым? Причем тут он? Он не философ и не идеалист. Он солдат. И в молодости — проходится признаться — был тираном и разжигателем войны. Даже если он последует наставлениям более мудрых людей, смогут ли годы увядания стереть жизнь палача?
Далинар вспотел. Он уже прорезал в земле ров, шириной с рост человека, глубиной по грудь и длиной футов в тридцать. Чем дольше он работал, тем больше людей собиралось, глядело и шушукалось.
Доспехи Осколков считались священными. Неужели кронпринц действительно копает уборную с их помощью? Неужели напряжение так сильно подействовало на него? Боится сверхштормов. Ведет себя трусливо. Отказывается от дуэлей. Не защищается от клеветы. Боится сражаться, хочет признать поражение в войне.
Подозревается в попытке убить короля.
Наконец Телеб решил, что глазеть на Далинара не слишком прилично, и приказал всем вернуться к работе. Заодно он отогнал рабочих, приказав им усесться в тени и «непринужденно поговорить между собой». Кто-нибудь другой отдал бы такую команду с улыбкой, но Телеб был невозмутим как камень.
Далинар продолжал работать. Он знал, где должна закончиться уборная; он сам одобрил план работы. Надо было прорезать длинный пологий ров, потом покрыть его промасленными и просмоленными досками, чтобы избавиться от запаха. Саму будку предполагалось поставить на высоком конце; каждые несколько месяцев Преобразователи будут превращать содержимое рва в дым.
Теперь, когда он остался один, работа пошла еще лучше. Один человек, обрушивающий удар за ударом. Как барабаны, на которых играли паршенди в тот давно прошедший день. Далинар еще слышал их удары, потрясавшие его.
Прости, брат.
Он рассказал ардентам о видениях. Они ответили, что видения — результат работы перенапряженного сознания.
Не было ни одной причины верить в то, что показали ему видения. Следуя им, он не только позволил Садеасу сплести интригу; он полностью истощил свои ресурсы. Почти разрушил репутацию. И сейчас в опасности весь дом Холин.
Это и есть самая главная причина отречения. Если он продолжит, его действия могут привести к смерти Адолина, Ринарина и Элокара. Ради идеалов он готов рискнуть своей жизнью, но может ли он рисковать жизнями своих сыновей?
Обломки брызгали в воздух, отражаясь от Доспехов. Он начал уставать. Доспехи не работали за него, только увеличивали его силу, но каждый удар был его. Пальцы онемели от повторяющейся вибрации рукоятки молота. Он почти принял решение. Его ум спокоен и тверд.
Он опять махнул молотом.
— Не будет ли Клинок более эффективным? — спросил твердый женский голос.
Далинар застыл, наконечник остался на разбитом камне. Повернувшись, он увидел Навани, стоящую позади рва в синем платье со светло-красным узором; ее сбрызнутые сединой волосы отражали лучи солнца, неожиданно заходившего. Ее сопровождали две юные женщины — не подопечные, а те, которых она «заняла» у других светлоглазых женщин лагеря.
Навани стояла сложив руки, солнечный свет образовал ореол вокруг нее. Далинар неуверенно поднял бронированную руку, защищаясь от света.
— Матхана?
— Работа с камнем, — кивнула Навани, указывая на ров. — Мне не положено судить; работа с камнем — мужское искусство. Однако разве у тебя нет меча, который может резать камень так же легко, как удары сверхшторма над Хердазианом?
Далинар поглядел на камни. Потом опять поднял молот и обрушил его на камни с приятным хрустом.
— Клинки Осколков слишком хороши для того, чтобы ими резать масло.
— Интересно, — сказала она. — Придется напрячься изо всех сил, чтобы понять смысл сего глубокого изречения. Кстати, разве ты не заметил, что большинство мужских искусств имеют дело с разрушением, а женских — с созиданием?
Далинар махнул опять. Банг. Замечательно, насколько легче разговаривать с Навани не глядя на нее.
— Я использую Клинок, чтобы прорезать стороны и середину. Но мне все равно нужно сломать камень. Ты когда-нибудь пыталась поднять каменную плиту, отрезанную Клинком?
— Не могу такого сказать.
— Это не легко. — Банг. — Клинок делает очень тонкий разрез. Камни все еще сжимают друг друга, и двигать их достаточно сложно. — Банг. — Намного сложнее, чем кажется. — Банг. — А так намного лучше.
Навани смахнула с платья несколько каменных обломков.
— И значительно больше грязи.
Банг.
— Итак, ты собираешься извиниться? — спросила она.
— За что?
— За то, что пообещал прийти и не пришел.
Далинар застыл на полувзмахе. Он совсем забыл, что на празднике у короля дал слово встретиться с Навани. Точно, это было в тот день, когда она вернулась из Алеткара. Он ничего не сказал писцам о встрече. Он повернулся к ней, огорченный донельзя. Танадал тоже отказался от встречи, но он по меньшей мере прислал гонца.
Навани стояла сложив на груди руки, безопасная рука внизу, изящное платье горело солнечным светом, губы слегка улыбались. Он почувствовал, что отдал себя в ее власть.
— Мне очень жаль, — сказал он. — В последнее время мне пришлось много о чем подумать, но это не извиняет мою забывчивость.
— Да, конечно. Я должна обдумать, как ты расплатишься за свою оплошность. Но сейчас я пришла сказать тебе, что одно из твоих самоперьев мигает.
— Что? Какое?
— Твои писцы говорят, что то, которое связано с моей дочкой.
Джаснах! В последний раз они общались несколько недель назад; на все свои сообщения он получал крайне немногословные ответы. Если Джаснах погружалась в один из своих проектов, для нее исчезал весь мир. Значит, либо она что-то обнаружила, либо решила немного отдохнуть и восстановить их общение.
Далинар повернулся и взглянул на будущую уборную. Она почти готова. Только сейчас он сообразил, что неосознанно к финалу работы собирался принять окончательное решение. Он дернулся продолжить.
Но если Джаснах хотела пообщаться…
Ему нужно поговорить с ней. Возможно, удастся убедить ее вернуться на Разрушенные Равнины. Он почувствовал бы себя намного увереннее, если бы знал, что после отречения она присмотрит за Элокаром и Адолином.
Далинар отложил молот в сторону — от ударов рукоятка согнулась на добрых тридцать градусов, головка расплющилась — и выскочил из рва. Придется ковать новое оружие — таким молотом Носители Осколков не сражаются.
— Прошу прощения, матхана, — сказал Далинар, — но, боюсь, я должен просить вас отпустить меня. Мне нужно поговорить с Джаснах.
Он поклонился и повернулся, чтобы идти.
— Это мне надо просить тебя об одолжении, — сказала Навани. — Прошло много месяцев с того времени, как я говорила с дочкой в последний раз. Я присоединюсь к тебе, если не возражаешь.
Он заколебался, но не мог отказать ей так быстро после того, как Навани простила его невольное оскорбление.
— Конечно.
Далинар подождал, пока Навани дошла до своего паланкина и уселась в него. Носильщики подняли паланкин и понесли совсем рядом с ним. «Позаимствованные» подопечные засеменили следом.
— Ты добрый человек, Далинар Холин, — сказала Навани с той же озорной улыбкой на губах, с которой сидела во время праздника у короля. — Боюсь, я вынуждена признаться, что ты просто обворожителен.
— Из-за моего чувства долга мной легко манипулировать, — сказал Далинар, глядя вперед. Вести разговоры с Навани — последнее, в чем он сейчас нуждался. — Я это знаю. Тебе не нужно играть со мной, Навани.
Она тихо засмеялась.
— Я не пытаюсь манипулировать тобой, Далинар. Я… — Она на мгновение замолчала. — Да, возможно, у меня есть маленькое преимущество перед тобой. Но я не «играю» с тобой. За последний год ты стал совсем другим человеком. Неужели ты не видишь, какую это вызвало реакцию у короля, кронпринцев, свиты?
— Я сделал все для того, чтобы не возбуждать их любопытства.
— Должна констатировать — это не сработало! — Она наклонилась к нему. — Ты знаешь, почему много лет назад я выбрала Гавилара?
Бах! Ее слова — ее присутствие — как кубок темного вина, вылитый в его кристально прозрачные мысли. Ясность, которую он обрел после тяжелой работы, быстро исчезла.
Почему она ведет себя столь дерзко?
Он не ответил. Вместо этого ускорил шаг, надеясь, что она не захочет больше ворошить прошлое.
Бесполезно.
— Я выбрала его не потому, что ему уготовано было стать королем, Далинар. Хотя именно это говорили все. Я выбрала его потому, что ты меня пугал. Твое внутреннее напряжение… оно пугало и твоего брата, знаешь ли.
Он ничего не сказал.
— И оно никуда не делось, — сказала она. — Я вижу его в твоих глазах. Но сейчас ты вложил его в оружие, и его обнимают сверкающие Доспехи Осколков. Вот что я нахожу в тебе обворожительным.
Он остановился, глядя на нее. Носильщики тоже остановились.
— Ничего не получится, Навани, — тихо произнес он.
— Не получится что?
Он покачал головой.
— Я не обесчещу память брата. — Он мрачно поглядел на нее, и она неохотно кивнула.
Дальше они шли в полном молчании, хотя она время от времени украдкой посматривала на него. Наконец они добрались до его жилого комплекса, отмеченного развевающимся синим флагом с глифпарой кох и линил: первый в форме короны, второй — башни. Рисунок сделала еще мать Далинара; та же глифпара была на кольце с печаткой, которую он носил не снимая. Элокар использовал меч и корону.
Солдаты при входе отдали честь. Далинар подождал, пока Навани не сошла с паланкина, и они вместе вошли внутрь. На стенах ярко светились заряженные сапфиры. Они дошли до гостиной, и он опять поразился, насколько роскошно все это стало за годы войны.
Три клерка и их девушки-помощницы уже ждали его. Все шестеро встали, когда он вошел в комнату. Там же находился и Адолин.
Далинар нахмурился, увидев юношу.
— Разве ты не должен был закончить инспекцию?
Адолин вздрогнул.
— Отец, я закончил ее несколько часов назад.
— Ты что?
Отец Штормов! Сколько же времени я стучал по камням?
— Отец, — сказал Адолин, подходя к нему. — Мы можем поговорить наедине?
Как обычно, белые с черными перчинками волосы Адолина лежали непокорной гривой. Он снял Доспехи Осколков, вымылся и надел модную форму — длинный синий мундир с пуговицами по сторонам и прямые коричневые брюки.
— Сын, я еще не готов поговорить с тобой, — мягко сказал Далинар. — Мне нужно еще немного времени.
Адолин посмотрел на него обеспокоенным взглядом.
Из него получится великолепный кронпринц, подумал Далинар. Я подготовил его к этому так, как никто не готовил меня.
— Хорошо, — сказал Адолин. — Но я должен кое о чем попросить тебя. — Он указал на одну из клерков, женщину с темно-рыжими волосами, в которые затесалось несколько черных прядей. Гибкая, с длинной шеей, она была одета в зеленое платье, а волосы на голове представляли собой сложный комплекс кос, который поддерживали четыре традиционные стальные заколки.
— Это Данлан Моракота, — тихо сказал Адолин Далинару. — Она приехала в лагерь только вчера и собирается провести несколько месяцев вместе с отцом, светлордом Моракота. Совсем недавно она обратилась ко мне, и я взял на себя смелость предложить ей место среди твоих клерков.
Далинар мигнул.
— А эта, как ее…
— Малаша? — вздохнул Адолин. — Не сложилось.
— А эта? — недоверчиво спросил Далинар тихим голосом. — Вроде ты сказал, что она приехала совсем недавно? Вчера? И уже обратилась к тебе?
Адолин пожал плечами.
— Ну, я же должен поддерживать репутацию.
Далинар вздохнул и поглядел на Навани, которая стояла рядом и все слышала. Хотя и ради приличия делала вид, что не слушает.
— Знаешь ли, обычно одновременно ухаживают только за одной женщиной.
И скоро тебе понадобится хорошая жена, сынок. Очень скоро.
— Когда я буду старым и усталым, возможно, — сказал Адолин, улыбнувшись молодой женщине.
Она действительно красива. Но только один день в лагере? Кровь предков, подумал Далинар.
Он три года ухаживал за женщиной, которая в конце концов стала его женой. И хотя он забыл ее лицо, он хорошо помнил, как настойчиво преследовал ее.
И конечно, он любил ее. Хотя все чувства к ней улетучились, стерты из памяти, как будто их и не было. К сожалению, он помнит, как сильно желал Навани за несколько лет до встречи с женщиной, ставшей его женой.
Хватит, сказал он самому себе. Еще несколько секунд назад он почти решил отречься от звания кронпринца. Нельзя дать Навани отвлекать его.
— Ваша Светлость Данлан Моракота, — сказал он юной женщине. — Я рад приветствовать вас среди моих клерков. Как я понимаю, кто-то хочет пообщаться со мной?
— Да, светлорд, — сказала женщина, низко приседая. Она кивнула на ряд из пяти самоперьев, стоявших на книжной полке, каждое на своей подставке. От обычного самоперо отличалось только тем, что к нему был прикреплен заряженный рубин. Как раз сейчас крайний справа рубин медленно пульсировал.
Литима тоже находилась здесь — и была старше по рангу, — но, тем не менее, она кивнула Данлан, которая поторопилась перенести все еще поблескивающее перо на маленький столик рядом с пюпитром. Она аккуратно прижала к столику лист бумаги, поднесла к углублению флакончик с чернилами и ловко вкрутила его туда, потом сняла пробку. Светлоглазые женщины очень искусно работали своей свободной рукой.
Потом Данлан уселась и посмотрела на него, очевидно слегка нервничая. Конечно, Далинар не доверял ей — она могла быть шпионом одного из кронпринцев. К сожалению, со времени отъезда Джаснах в лагере не осталось ни одной женщины, которой он доверял бы полностью.
— Я готова, светлорд, — сказала Данлан хрипловатым голосом с придыханием. Именно таким, который привлекал Адолина. Будем надеяться, что она не такая скучная и пресная, как те, которых он обычно выбирал.
— Начали, — сказал Далинар, махнув рукой Навани на одно из роскошных кресел, стоявших в комнате. Клерки уселись на свои скамьи.
Данлан повернула драгоценный камень пера на одно деление, указывая, что требование на разговор принято. Потом проверила уровни по обе стороны столешницы — маленькие флаконы с маслом и пузырьком в середине, по которым столешница выставлялась строго горизонтально. Наконец смочила перо чернилами и поставила его на левый верхний угол листа. Держа его прямо, она повернула камень большим пальцем еще на одно деление. Потом убрала руку.
Перо осталось висеть кончиком в бумагу, как если бы его держала невидимая рука. Потом начало писать, в точности копируя движения Джаснах, находившейся во многих милях отсюда и писавшей пером, сопряженным с этим.
Далинар стоял рядом со столиком, скрестив руки в боевых рукавицах на груди. Он видел, что его близость нервирует Данлан, но от волнения не мог присесть.
Джаснах, конечно, писала элегантным почерком — она всегда тратила уйму времени, добиваясь совершенства во всем. Далинар наклонился вперед, когда на бумаге появились знакомые — хотя и совершенно непонятные — фиолетовые строчки. Над рубином появились слабые клубы красноватого дыма.
Наконец перо застыло на месте.
«Дядя, — прочитала Данлан, — я полагаю, что у тебя все в порядке».
— Конечно, — ответил Далинар. — Однако я озабочен теми, кто вокруг меня. — Код, указывающий, что он не доверяет — или по меньшей мере не знает — всех слушающих. Теперь Джаснах будет осторожна и не напишет чего-либо, что не предназначено для чужих ушей.
Данлан взяла перо, повернула камень и записала слова Далинара, послав их через океан к Джаснах.
Она все еще в Тукаре?
Закончив писать, Данлан вернула перо в левый верхний угол — точку, в которую они обе помещали перо, чтобы Джаснах могла писать дальше, — и вернула рубин в предыдущее положение.
«Я, как и ожидала, в конце концов очутилась в Харбранте, — прочитала Данлан. — Секреты, которые я ищу, настолько темны, что их нет даже в Паланиуме. Тем не менее я нашла намеки. Дразнящие фрагменты. Как Элокар?»
Намеки? Фрагменты? Чего? Джаснах имела склонность драматизировать ситуацию, хотя и не так ярко, как ее брат.
— Несколько недель назад твой брат отчаянно рисковал своей жизнью во время охоты на скального демона, — ответил Далинар. Адолин, опиравшийся плечом о книжную полку, улыбнулся. — Но, очевидно, за ним присматривают Герольды. Он чувствует себя хорошо, но твое отсутствие очень заметно. Я уверен, что он очень нуждался в твоих советах. Сейчас он полностью полагается на своего писца, Ее Светлость Лалай.
Возможно, это заставит Джаснах вернуться. Она и кузина Садеаса, ставшая после отъезда королевы главным писцом короля, не выносили друг друга.
Данлан быстро писала слова. Навани прочистила горло.
— О, — сказал Далинар, — добавьте: твоя мать вернулась в военлагеря.
Спустя несколько секунд перо написало ответ: «Передай маме привет. Но держи ее на расстоянии вытянутой руки, дядя. Она кусается».
Навани фыркнула со своего кресла, и Далинар сообразил, что не дал понять Джаснах, что ее мать слушает разговор. Он покраснел, а Данлан продолжала читать: «Я не могу говорить о своей работе через самоперо, но я все больше и больше увлекаюсь ею. Чтобы отыскать что-то, приходится перерывать огромное количество страниц исторических документов».
Джаснах была Искательницей Истины. Как-то раз она объяснила ему, что это орден ученых, которые пытаются найти правду в прошлом. Они хотят создать беспристрастный, основанный на фактах отчет о событиях прошлого и экстраполировать его в будущее. Он не знал точно, почему они думают, что чем-то отличаются от обычных историков.
— Ты вернешься? — спросил Далинар.
«Не могу сказать, — прочитала Данлан пришедший ответ. — Я не осмеливаюсь остановить свои исследования. Но может прийти время, когда я не осмелюсь оставаться далеко от тебя».
Что? подумал Далинар.
«Но сейчас я не об этом, — прочитала Данлан. — У меня к тебе есть несколько вопросов. Мне нужно, чтобы ты описал мне, что произошло, когда ты повстречался с первым патрулем паршенди семь лет назад».
Далинар нахмурился. Несмотря на помощь Доспехов, он чувствовал себя усталым. Но в Доспехах он не осмеливался сесть на один из стульев. Он снял одну из рукавиц и пробежал пальцами по волосам. Тема ему не понравилась, но он обрадовался, что надо подумать о чем-нибудь другом. Теперь есть повод немного отложить решение, которое навсегда изменит его жизнь.
Данлан смотрела на него, готовясь записывать его слова. Для чего Джаснах снова поднимает историю? Разве не она сама написала отчет об этих событиях в созданной ею биографии отца?
Неважно, в конце концов она расскажет ему, зачем ей это нужно. Судя по ее прошлым открытиям, ее текущий проект очень важен. Хотел бы он, чтобы Элокар был хотя бы вполовину так умен, как его сестра.
— Очень болезненные воспоминания, Джаснах. Именно я, к сожалению, убедил твоего отца отправиться в ту экспедицию. Если бы мы не обнаружили паршенди, они бы не убили его. Первая встреча произошла, когда мы обследовали лес, не обозначенный на карте. Это случилось на юге Разрушенных Равнин, в двух неделях пути от Сухого Моря.
Завоевания и охота — в юности только они и увлекали Гавилара. Если он не мог завоевывать, он охотился. В любое время он был готов отправиться на охоту. Потеряв жажду к сражениям, Гавилар действовал странно, и люди начали говорить, что он ослаб. Вот Далинар и решил напомнить брату добрые времена их молодости, позвав на охоту на легендарного скального демона.
— Именно тогда твоего отца не было со мной, — продолжал Далинар, вспоминая. — Мы разбили лагерь на мокрых лесистых холмах. Разговаривали с туземцами Натана через переводчиков. Искали следы или сломанные деревья. Я вел группу разведчиков вверх по течению одного из притоков реки Смертельный Поворот, в это время твой отец исследовал низовья реки. И мы нашли лагерь паршенди на другой стороне. Поначалу я не поверил своим глазам. Паршмены, свободные, организованные, лагерь. И они были вооружены. И не грубым оружием. Мечи, копья с резными древками…
Он замолчал. Гавилар тоже не поверил вначале. Свободного племени паршменов не бывает. Точка. Они слуги, всегда были слугами и всегда ими будут.
«У них были тогда Клинки Осколков?» — спросила Данлан. Далинар не сразу сообразил, что это вопрос от Джаснах.
— Нет.
Перо опять заскрипело по бумаге.
«Но сейчас у них есть. Когда ты в первый раз увидел паршенди в Доспехах Осколков?»
— После смерти Гавилара, — сказал Далинар.
Он попытался понять логику. Они всегда поражались тому, что Гавилар хотел заключить договор с паршенди. Для чего? Тогда паршенди не жили на Разрушенных Равнинах и не могли помешать охотиться на большепанцирников.
Далинара прошиб холодный пот. Неужели брат знал, что паршенди умеют добывать Клинки Осколков? Неужели он заключил договор, надеясь узнать, где они берут легендарное оружие?
Неужели его смерть? Неужели Джаснах пытается открыть тайну его смерти? подумал Далинар. Она никогда не стремилась к мести и всегда думала иначе, чем брат. Месть не увлекала ее. Но вопросы. Да, они ее увлекали.
«Еще один вопрос, дядя, — прочитала Данлан. — И снова я вернусь рыться в этом лабиринте, который называется библиотека. Временами я чувствую себя грабителем могил, ворошащим кости давно умерших людей. Но сейчас не об этом речь. Паршенди, о которых ты говорил, они быстро выучили наш язык?»
— Да, — сказал Далинар. — Через несколько дней мы говорили и хорошо понимали друг друга. Просто замечательно. — Кто бы мог подумать, что мозги этих странных паршменов способны на такое чудо? Большинство обычных паршменов не разговаривали вообще.
«О чем они говорили с тобой во время первых встреч? — сказала Данлан. — Ты помнишь самый первый вопрос, который они задали?»
Далинар закрыл глаза, вспоминая дни, когда лагерь паршенди стоял на другом берегу реки. Гавилар ими восторгался.
— Они хотели посмотреть наши карты.
«Они упоминали Несущих Пустоту?»
— Несущих Пустоту? Нет, я не помню. А что?
«Я бы не хотела сейчас говорить об этом. Однако я хочу показать тебе кое-что. Пусть писец вставит новый лист бумаги».
Данлан прикрепила к столешнице новый лист. Она поставила перо в угол и отпустила. То поднялось и забегало взад и вперед, быстрыми широкими движениями. Рисунок. Далинар подошел ближе, Адолин за ним. Перо и чернила не самый лучший посредник, и рисунок через океан не мог быть точным. Перо оставляло капли чернил там, где их не должно было быть, и, хотя чернильница была на том же месте — позволяя Джаснах смачивать чернилами одновременно оба пера, — иногда чернила в пере Данлан кончались раньше, чем у нее.
И все-таки рисунок был замечательным. Это не Джаснах, сообразил Далинар. Кто бы ни рисовал сейчас, она намного талантливее, чем его племянница.
На листе появилась высокая тень, нависшая над зданиями. Одинокие чернильные линии изображали панцирь и когти, тени были сделаны линиями, нарисованными близко друг к другу.
Данлан отложила рисунок в сторону и положила на его место третий лист бумаги. Далинар взял рисунок, Адолин встал рядом. Кошмарное чудовище в линиях и тенях казалось смутно знакомым. Как…
— Скальный демон, — уверенно сказал Адолин. — Слегка искаженный — лицо более угрожающее, плечи шире, и я не вижу второго ряда передних лап, — но совершенно очевидно, что кто-то пытался нарисовать одного из них.
— Да, — согласился Далинар, потирая подбородок.
«Это рисунок из одной из книг, хранящихся здесь, — прочитала Данлан. — Моя новая подопечная очень искусна в рисовании, и я попросила ее воспроизвести его. Скажи мне, он ничего тебе не напоминает?»
Новая подопечная? Прошли годы с тех пор, как у нее был кто-то. Она всегда говорила, что у нее нет времени на них.
— Это скальный демон, — сказал Далинар.
Данлан записала его слова. Мгновением позже пришел ответ.
«В книге написано, что это изображение Несущего Пустоту. — Данлан нахмурилась и вскинула голову. — Эта книга является копией текста, написанного за много лет до Измены. Иллюстрации, однако, скопированы из другого текста, еще более древнего. Некоторые даже считают, что рисунок был нарисован через два-три поколения после ухода Герольдов».
Адолин тихонько присвистнул. Действительно очень старый. Насколько помнил Далинар, имелось несколько рисунков и текстов из сумрачных времен; «Путь Королей» был одним из самых старых и единственным полным. Хотя и переводом: копий на языке оригинала не сохранилось.
«Не делай поспешных выводов, — прочитала Данлан. — Я не считаю, будто Несущие Пустоту и скальные демоны одно и то же. Я думаю, что древняя художница не знала, как выглядят Несущие Пустоту, и нарисовала самую ужасную тварь, которую видела в своей жизни».
Но откуда художница знала, как выглядит скальный демон? подумал Далинар. Мы узнали о них только тогда, когда нашли Разрушенные Равнины…
Конечно. Сейчас Ничейные Холмы необитаемы, но когда-то они были королевством. Кто-то в прошлом знал о скальных демонах, и знал настолько хорошо, что нарисовал одного из них, снабдив, правда, подписью «Несущий Пустоту».
«Я должна идти, — сказала Джаснах через Данлан. — Позаботься о брате, пока меня нет, дядя».
— Джаснах, — начал Далинар, тщательно подбирая слова. — Здесь творятся дела очень странные. Шторма приходят в неположенное время, здания стонут и дрожат. Вскоре ты можешь услышать новости, которые тебя поразят до глубины души. Было бы очень и очень неплохо, если бы ты вернулась и помогла.
Он молча ждал ответа, и, наконец, перо заскребло по бумаге.
«Я бы хотела назвать дату своего возвращения. — Далинар почти слышал холодный уверенный голос Джаснах. — Но я не могу оценить, когда закончу свое исследование».
— Это очень важно, Джаснах, — сказал Далинар. — Пожалуйста, подумай еще раз.
«Будь уверен, дядя, я приеду. Со временем. Но не могу сказать когда».
Далинар вздохнул.
«Кстати, учти, — написала Джаснах, — что я очень хочу увидеть скального демона сама».
— Только мертвого, — сказал Далинар. — Я не дам тебе повторить выходку твоего брата несколько недель назад.
«О, — послала ответ Джаснах. — Дорогой, чересчур заботливый Далинар. Однако даже тебе придется согласиться, что твои любимые племянница и племянник выросли».
— Я буду относиться к вам как к взрослым, когда вы будете вести себя как взрослые, — сказал Далинар. — Приезжай как можно скорее, и мы покажем тебе мертвого скального демона. А пока позаботься о себе.
Они еще подождали, не придет ли другой ответ, но гемма перестала мигать, передача Джаснах закончилась. Данлан вернула на место самоперо и столик. Далинар поблагодарил клерков за помощь. Потом клерки вышли; Адолин вроде хотел задержаться, но Далинар жестом отослал его.
Далинар снова взглянул на рисунок скального демона, неудовлетворенный. Что он вынес из этого разговора? Несколько смутных намеков? Неужели исследование Джаснах настолько важно, что она предпочитает не замечать угроз, нависших над королевством?
Наверное, он должен написать ей более откровенное письмо и объяснить, почему решил отречься. Возможно, оно приведет ее назад.
И тут с потрясением Далинар осознал, что принял решение. Где-то между рвом и приемной он перестал думать об отречении как если и стал думать о нем как тогда. Правильное решение. Оно ему не нравится, но иногда человек должен делать то, что ему не нравится.
Все прояснил разговор с Джаснах, подумал он. Об ее отце.
Он стал делать то же самое, что и Гавилар в самом конце. А это чуть не уничтожило королевство. Ему нужно остановиться, пока дело не зашло слишком далеко. Возможно, то, что произошло с ним — душевная болезнь, унаследованная от родителей. Это…
— Ты очень любишь Джаснах, — сказала Навани.
Далинар вздрогнул и оторвался от рисунка скального демона. Он был уверен, что она вышла вслед за Адолином. Но нет, она осталась здесь и сейчас глядела на него.
— Почему, — спросила Навани, — ты так настойчиво просил ее вернуться?
Он повернулся к Навани и сообразил, что она вместе с клерками отослала и двух своих подопечных. Они остались одни.
— Навани, — сказал он. — Это неприлично.
— Ба. Мы родственники, и у меня есть вопросы.
Далинар заколебался, потом вышел на середину комнаты. Навани стояла около двери. К счастью, ее подопечные оставили открытой дверь в конце вестибюля, и в зале за ней виднелись два стражника. Не самое лучшее положение, но пока Далинар видит стражников, а они его, разговор с Навани становится почти приличным.
— Далинар? — спросила Навани. — Ты собираешься ответить мне? Почему ты так доверяешь моей дочке, когда почти все остальные вокруг ругают ее?
— Я считаю всеобщее презрение лучшей рекомендацией, — ответил он.
— Она еретичка.
— Она отказалась присоединяться к девотариям, потому что не верит в их учения. Вместо того, чтобы пойти на компромисс, для виду, она честно отказалась признать религию, в которую не верит. Я считаю это признаком чести.
Навани фыркнула.
— Вы оба два гвоздя в одной дверной раме. Непреклонные, жесткие и упрямо сопротивляющиеся любой попытке себя выдернуть.
— Тебе надо идти, — сказал Далинар, кивая в сторону коридора. Внезапно он почувствовал себя очень усталым. — Пойдут сплетни.
— Пускай. Ты — самый важный кронпринц в…
— Навани, — оборвал он ее. — Я собираюсь отречься в пользу Адолина.
Пораженная, она мигнула.
— Я отрекусь, как только сделаю необходимые приготовления. Самое большее через несколько дней.
Он почувствовал себя странно, как если бы только сейчас, произнеся слова вслух, сделал свое решение настоящим.
Навани поглядела на него страдальческим взглядом.
— О, Далинар, — прошептала она. — Это ужасная ошибка.
— Я вправе сделать ее. А сейчас я должен повторить свою просьбу. Мне нужно еще много о чем подумать, и сейчас я не могу поговорить с тобой. — Он указал ей на дверь.
Навани округлила глаза, но вышла, как он и просил, захлопнув за собой дверь.
Наконец, подумал Далинар, испуская долгий вздох. Я принял решение.
Слишком истощенный, чтобы снять с себя Доспехи без чужой помощи, он уселся на пол, опершись головой о стену. Утром он скажет о своем решении Адолину, потом объявит во всеуслышанье на празднике. А потом вернется в Алеткар, в свое имение.
Все кончено.
