ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Голова болела, как с похмелья, во рту было сухо, глаза открывать не хотелось. Я свесил руку, на ощупь попытался найти бутылку с водой, которую ставил у тахты на ночь с перепою, но ничего не обнаружил. Где же это я вчера так, что и воду забыл поставить, и свет… свет не выключил? Так режет глаза сквозь закрытые веки… Стоп, откуда такой яркий свет? У меня в комнате одна лампочка в люстре, да и та, ради экономии, маломощная. Вечный полумрак.

Прикрыв глаза ладонью, разлепил веки. Лежал я не на своей тахте, а на кровати в незнакомой комнате с побеленными стенами, в чужом свитере и чужих джинсах. Застонав, я сел и, по-прежнему прикрывая глаза ладонью от яркого света, огляделся.

Комната была небольшой — два на три метра — но с высоким потолком, откуда лился нестерпимо яркий свет. В стене у изголовья кровати на высоте метров двух располагалось маленькое окошко, напротив находилась железная дверь, рядом с ней умывальник. Из этой стены на разных уровнях выступали две белые полочки. Одна полочка побольше и повыше — столик, вторая поменьше и пониже — стул. Черт побери, где я? С кем вчера так напился?

Проковыляв к умывальнику, я открыл кран и, приложившись к нему, принялся жадно пить ледяную воду, пока не заломило зубы. Сухость во рту удалось снять, но ясность мысли не наступила. На полочке умывальника лежало мыло, из стаканчика торчали тюбик зубной пасты и щетка, рядом висело полотенце. Все принадлежности новые, ни разу не использованные. Да где же я, в конце-то концов?!

Снова открыл кран, сунул под него голову, умылся и принялся растираться полотенцем. Ледяная вода сняла головную боль, и сознание начало потихоньку проясняться.

Комната чрезвычайно напоминала тюремную камеру, только чистую и ухоженную по европейским стандартам. Неужели КПЗ для особо привилегированных? Любопытно, за что я сюда угодил? Напиваюсь я редко, никогда память при этом не теряю и в драки тоже никогда не ввязываюсь. Уж таким уродился — тихоньким обывателем. Но все когда-то происходит в первый раз — возможно, водка паленой оказалась, мозги закоротила, и я в драку полез?

Зеркала, чтобы увидеть, есть ли на лице синяки, в комнате не было, и я принялся рассматривать на себе одежду в поисках крови. Одежда была новой, чистой, и только тогда я стал кое-что припоминать. Кажется, одежда не с чужого плеча, вроде бы сам вчера покупал… А потом вроде захотел отобедать в ресторане при отеле «Central»… Прищурившись от яркого света, я снова огляделся. Да уж, точно в Централе напился до чертиков, и заботливые швейцары тут же сопроводили в номер.

Я провел пальцем по стене и с удивлением обнаружил, что никакая это не побелка, а пластик со столь оригинальной фактурой. Неужели номера в отеле стилизованы под тюремные камеры? Бред полный. Я замотал головой, и тогда в затылке что-то хрустнуло, в темя ударила жаркая волна, и память восстановилась.

М-да… Это, конечно, не отель «Central», но тюрьма весьма комфортабельная. Ртутный лампион под потолком, вместо решетки на окне — матовое, несомненно пуленепробиваемое, стекло. И пол не цементный, теплый — только сейчас заметил, что расхаживаю в носках, но холода не ощущаю. Проверил карманы, однако ничего в них не обнаружил. Документы, ключи, деньги — все исчезло. Не было куртки, шапки и нового мохерового шарфа. Исчез и новенький ремень из джинсов. Все-таки тюрьма — чтобы не вздумал повеситься, хотя как это можно сделать с помощью куртки или шапки не совсем понятно. Ремень и шарф еще куда ни шло… Я заглянул под кровать, нашел там бахилы, обулся. Правда, тут особенно не походишь — четыре шага от двери к окну, и четыре шага от окна до двери. Марафонская дистанция. Вот тебе и артишоки под коньячок… Иронизировал над Централом? Получите!

Заранее предвидя результат, я подергал за ручку двери, но, как и ожидалось, дверь не открылась. От нечего делать подошел к столику, попробовал на прочность. Пластиковая плита сидела в стене как влитая. Я сел на полочку-стул. Скорее, это не тюрьма, а сумасшедший дом, причем опять же для привилегированных особ — постельное белье было белоснежным.

Как бы в подтверждение моих мыслей дверь бесшумно отворилась, и на пороге возник сухопарый мужчина в белом халате с бесстрастным лицом. Он подошел к столику, поставил передо мной одноразовый стаканчик и наполнил его из пластиковой бутылки.

— Пейте!

Голос у вошедшего был таким же бесцветным и невыразительным, как и лицо. Вряд ли врач, скорее санитар.

Я взял стаканчик и осторожно понюхал. Жидкость ничем не пахла.

— Пейте! Это снимет головную боль.

Голова почти не болела, но я послушно выпил солоноватую микстуру. Если это действительно психбольница, то не следует отказываться. Не захочешь пить лекарства, насильно введут. Я прошелся взглядом по подтянутой фигуре человека в белом халате и понял, что для насильственных действий надо мной второго санитара не понадобится. Этот справится с двумя такими, как я.

— Просьбы, жалобы есть? — спросил он, отбирая у меня пустой стаканчик.

Вопрос был настолько нелеп, что я не удержался от иронии:

— Передайте в Организацию Объединенных Наций, что здесь по отношению ко мне грубо нарушаются права человека.

— Еще просьбы есть? — поинтересовался он таким тоном, будто первую просьбу собирался исполнить неукоснительно.

— Есть.

— Какие?

— Жрать хочу!

— Что вам заказать?

Я с удивлением посмотрел в холодные глаза санитара. Шутки здесь такие, что ли? Ладно, и я буду шутить.

— Артишоки! — заявил я, не отрывая взгляда от его лица.

Но невозмутимость санитара была непробиваемой.

— И все?

— Коньяк… — буркнул я, теряя всякую надежду на взаимопонимание. Не по мне был плоский юмор психбольницы. Если это можно назвать юмором.

Санитар развернулся, вышел в дверь и уже оттуда пригласил:

— Прошу следовать за мной.

Я не стал ждать повторного приглашения и вышел.

— Лицом к стене, руки за спину! — скомандовал санитар.

Протестовать было бессмысленно, и я послушно повернулся лицом к стене. Так психбольница это или тюрьма?

Санитар захлопнул дверь и снова скомандовал.

— Налево и вперед!

И я пошел по темному узкому коридору, не высказав возмущения по поводу того, что вначале санитар предложил следовать за ним. Не в моем положении возмущаться. Тусклый свет, загораясь по мере нашего продвижения, гас за спиной, и определить длину коридора не представлялось возможным. Вначале двери по обе стороны коридора располагались близко друг от друга, затем стали встречаться реже.

— Стой! — услышал я, когда мы прошли метров двадцать.

Санитар открыл дверь слева и приказал:

— Заходите.

Я вошел и оказался в просторном кабинете с тремя большими окнами, застекленными все тем же матовым пуленепробиваемым стеклом. Справа в углу стояли диван, журнальный столик и два кресла, а напротив центрального окна за обширным рабочим столом кто-то сидел, но свет из окон мешал разглядеть лицо.

— Проходите, Денис Павлович, садитесь! — радушно предложил он, и я узнал голос оперуполномоченного Сидорова-Петрова.

Дверь за мной закрылась, но санитар не вошел, оставшись в коридоре. Я прошагал к столу, сел на стул.

Откинувшись на спинку кресла, Сидоров с улыбкой смотрел на меня.

— Я предупреждал, что скоро свидимся.

— Здав-стуй-те, — раздельно сказал я, намекая на то, что он не поздоровался.

Сидоров нисколько не смутился.

— Благодарствую за пожелание, — кивнул он. — Я-то буду здравствовать, а вот ваше здравие находится под вопросом.

Внутри у меня похолодело. Десять тысяч долларов, которые извлекли из моих карманов, приличная сумма, и теперь я понимал, что эти купюры отнюдь не с денежного дерева Страны Дураков. Кончились добрые сказки, начинаются жесткие разборки.

Сидоров повернулся лицом к дисплею компьютера, прошелся пальцами по клавиатуре.

— Ого! — с явным наигрышем удивился он — Каким же это образом вы разбогатели? Наследство получили?

Я вгляделся в его лицо и не обнаружил родинки под левым глазом. И тогда засевшая во мне тревога внезапно сменилась на трезвую рассудительность Всегда считал себя трусоватым человеком, но оказалось, что в безвыходном положении могу за себя постоять.

— А это, — не отвечая на вопрос, я потер пальцем у себя под глазом, — у вас куда подевалось?

— Родинка? — рассмеялся Сидоров. — Обычный камуфляж, один из элементарнейших способов маскировки. Восемьдесят процентов свидетелей, мельком видевших преступника с родинкой на лице, не узнают его при опознании без родинки.

Его словоохотливость мне не понравилась При первой встрече он вопросы игнорировал.

— Значит, преступника? — спросил я, прищурив глаза. — И как мне вас теперь называть? Сидоров? Петров? Или Сидоров-Петров? Или, быть может, Пидоров-Сетров?

— Я бы не стал хамить в вашем положении, — покачал он головой. — Зовите меня Евгений Викторович… — Он сделал паузу и улыбнулся. — …Иванов. Имя, отчество и фамилия настоящие.

— Иванов?! — Сказать, что я удивился, — не то слово. — И вы хотите, чтобы я поверил?

— Верить или не верить — ваше дело. Но моя фамилия Иванов. Лучший способ дезориентации — чем ближе к истине, тем меньше верится.

Я недоверчиво покрутил головой, но все же сделал вид, что поверил. Какая, в сущности, разница-Иванов он, Сидоров-Козлищев или Петров-Великий? Лучше бы наши дороги никогда не пересекались.

— Не боитесь, что, выйдя отсюда, я раскрою ваше инкогнито?

— Выйдете вы отсюда или не выйдете, зависит только от вас.

Сказано было с нажимом, глядя мне в глаза, но я не поверил чересчур открытой честности. Ничего здесь от меня не зависело.

— Десять тысяч долларов, которые вы нашли при мне, это все деньги, больше у меня нет, — сказал я. — Хоть утюгом пытайте, хоть иголки под ногти загоняйте.

Иванов брезгливо поморщился.

— Не надо нас, Денис Павлович, путать с криминалитетом. Мы — солидная государственная организация, и обнаруженные при вас восемь с половиной тысяч, — подчеркнул он сумму, — интересуют нас в самую последнюю очередь.

— Но все-таки интересуют?

— Не сами деньги, а откуда они у вас.

Мне очень хотелось ответить так, как ответила бы Оксана: «От верблюда», но я сдержался.

— Если начну рассказывать честно, вы не поверите.

— Это почему же?

— Потому, что в солидных государственных организациях не верят в потусторонние силы.

— М-да… — Иванов постучал пальцами по столу, задумчиво глядя куда-то мимо меня. — У нас действительно солидная организация, но вы НИЧЕГО о ней не можете знать.

— Настолько секретная?

Он не ответил, глянул на дисплей, прочитал на нем невидимое мне сообщение и пробежался пальцами по клавиатуре.

Дверь в кабинет открылась, кто-то вошел, но я принципиально не стал оборачиваться.

Иванов отодвинул в сторону клавиатуру и посмотрел мне в глаза. Серьезным, немигающим взглядом.

— Сверхсекретная, — сказал он. — Именно о ее целях и задачах мы с вами сейчас будем говорить.

Снова мороз пробежал по телу, и я повел головой, будто на шею набросили удавку.

— Теперь понятно…

— Что вам понятно?

— Либо я стану вашим агентом, либо…

— Верно мыслите, — кивнул Иванов и неожиданно спросил: — Если не ошибаюсь, вы сегодня не завтракали?

— Сегодня, это когда? — в свою очередь, поинтересовался я. Сколько же я суток «спал», если он так уверенно спрашивает?

— Сегодня это сегодня, — уточнил Иванов. — Вас усыпили всего на полтора часа.

Из его слов получалось, что за мной и дома следили, иначе откуда ему знать, что я не завтракал? В окна наблюдали, что ли? А чему, собственно, удивляться, если организация сверхсекретная? Мало мне стеклянных глаз, наблюдавших за мной из спичечного коробка.

— Все-то вы обо мне знаете… — обреченно вздохнул я. Заныло под ложечкой. Попадать в зависимость от серьезной государственной структуры очень не хотелось, но ситуация была безысходной.

— Тогда прошу, — радушно указал он в угол кабинета за моей спиной.

Я оглянулся и увидел, как давешний «санитар» выкатывает из кабинета пустую ресторанную тележку, оставив после себя сервированный на двух персон журнальный столик. От обилия пищи у меня, как у собаки Павлова, мгновенно набежал полный рот слюны.

Иванов вышел из-за стола, прошел к журнальному столику и сел в кресло.

— Что же вы? Присаживайтесь, пообедаем.

Я прошел в угол, но сел не в кресло, а на диван.

Евгений Викторович окинул взглядом сервировку стола и удивленно вскинул брови.

— Артишоки и коньяк вы заказали?

— Да.

— Любопытное сочетание, — не сдержал он ироничной улыбки.

— Каждый день употребляю, — сварливо огрызнулся я.

— Понятно. — Иванов спрятал улыбку. — Предлагаю начать с салатиков… — Он пододвинул ко мне блюдце с горкой овощей, залитых майонезом. — Коньячку?

Я помедлил с ответом, затем кивнул. Он налил в рюмки коньяк, поднял свою рюмку, сказал:

— Прозит! — и выпил.

Тост был достаточно индифферентным, поэтому я тоже выпил и принялся закусывать. Иванов с разговором не торопился, ждал, пока я утолю голод, Я же настолько проголодался, что ел без разбору, чуть ли не все подряд. Попробовал и артишоки — так себе, и что только нашли в них французы? С коньяком определенно не сочетаются, по крайней мере для русского человека.

Евгений Викторович ел не спеша, поглядывая на меня. Коньяку больше не предлагал, а я не напрашивался. Сейчас, как никогда, была нужна трезвая и ясная голова.

— В семидесятых годах прошлого столетия, — неожиданно начал он тихим голосом, словно и не ко мне обращался, — в Советском Союзе при Комитете государственной безопасности был создан оперативный штаб под кодовым названием «Горизонт». Целью оперативного штаба, а впоследствии и секретной группы под тем же названием являлось изучение аномальных явлений.

Я налил в стакан минеральной воды, выпил и посмотрел на Иванова, ожидая продолжения. Но он молчал, ждал моей реплики.

— Вы хотите сказать, что эта структура функционирует до сих пор и из группы разрослась в организацию?

— Да.

В моем положении надо было промолчать, но я не сдержался. В конце концов, что я теряю?

— Не верю.

— Почему?

— Потому что в период перестройки наши президенты выбалтывали и не такие секреты, а я о вашей структуре ничего не слышал.

— О нашей структуре ни тогдашние президенты, ни нынешний ничего не знают.

От столь наглой лжи меня перекосило.

— Вы меня за идиота принимаете?

Иванов укоризненно покачал головой.

— Что вы, Денис, будь так, никто бы с вами не разговаривал. Лгать и наводить тень на плетень в сложившейся ситуации не в наших интересах.

— Скажите пожалуйста, Евгений! — фыркнул я, перейдя, как и он, на фамильярный тон. — Так-таки и не будете… Судя по апартаментам и этому обеду, ваша организация достаточно обеспеченная. Откуда такие финансы, если у государства на первостепенные нужды не хватает денег? Группа «Альфа», элита государственной безопасности, и та недофинансируется, а вы как сыр в масле катаетесь.

— Наша структура финансируется не из государственного бюджета.

— Что?! Государственная структура финансируется не из государственной казны? Что за чушь?! Из каких же тогда источников?

Иванов только развел руками.

— Вот, а говорили, не будете врать…

— А я не лгу. Просто не уполномочен отвечать на некоторые вопросы.

Я сдержался, налил себе еще минеральной воды, отхлебнул. Что ж, замалчивание и запугивание — известные методы вербовки. Первый ко мне уже начал применяться, когда наступит очередь второго?

— Не боитесь, что сейчас я соглашусь сотрудничать с вами, а когда выйду отсюда, то все расскажу прессе?

— Не боюсь, — рассмеялся Евгений Викторович. — Были прецеденты, но, как видите, о нас до сих пор никому ничего не известно.

— Устраните?

— Зачем же? Это как раз послужило бы подтверждением правдивости ваших слов о нашей организации. Мы делаем гораздо надежнее. В настоящий момент в психлечебнице заводится карточка на гражданина Егоршина Дениса Павловича, который с детства страдает приступами шизофрении и раз в три года при обострении приступов проходит стационарное лечение. Ваш лечащий врач подтвердит диагноз.

— У вас везде свои люди?

— Ничего подобного. Слышали что-либо о модификации сознания?

Внутри у меня похолодело.

— Зомбирование с потерей памяти?

— Что вы, право, — снисходительно усмехнулся Иванов. — Простая потеря памяти — это вчерашний день. Нейролептическое программирование совместно со структурным психотропным кодированием позволяет не только стирать память, но создавать новую и модифицировать сознание. Врачу психбольницы внушат соответствующую информацию, и он будет искренне считать, что вы являетесь его пациентом долгие годы.

— И если я не соглашусь с вами сотрудничать…

— Тогда и с вами поработают наши психотехники. Специалисты они высококлассные, и через пару дней вы навсегда превратитесь в дебила. Вас передадут в сумасшедший дом, где вы сможете открыто рассказывать всем желающим о встречах с инопланетянами.

Кровь ударила в голову, мысли смешались. Веселенькая перспектива… Запугивание как второй метод вербовки оказалось гораздо действеннее, чем я ожидал.

— Можно? — прохрипел я, указывая на графинчик с коньяком.

— Нужно!

Иванов налил рюмку, я схватил ее и залпом выпил.

— Еще!

Выпив вторую рюмку, я выдохнул распиравший легкие воздух, положил в рот дольку лимона, прожевал. Нервное напряжение стало спадать.

— Еще? — предложил Иванов.

Я отрицательно покачал головой:

— Что вам от меня нужно?

— Пока ничего. Сегодня я в общих чертах ознакомлю вас с целями и задачами нашей организации.

— Зачем?

— Чтобы вы начали думать над информацией, интерпретировать ее, а не просто воспринимать, как большинство людей.

Я последовал совету, подумал, затем кивнул.

— Следует понимать, что я уже ваш сотрудник. Хочу я того или не хочу… — Я безнадежно махнул Рукой. — Налейте еще…

— Вот уж нет!

— Тогда зачем предлагали?

— Чтобы отказать.

Евгений Викторович смотрел на меня, улыбался, но глаза у него оставались холодными.

Я тяжело вздохнул.

— Выбора у меня, как понимаю, нет?

— Или — или. Третьего не дано.

Коньяк ударил в голову, и я раскрепостился. В безвыходном положении выручает только ирония. От безысходности она не спасает, зато позволяет сохранить уравновешенность. В моей ситуации это наиглавнейшее. Я по-детски надул губы и окинул стол обиженным взглядом.

— Третьего не дано? Это что, компота не будет?

Он не ответил, и я внезапно увидел, как много у него общего с ожившим Буратино. Ничего не значащая улыбка и холодный изучающий взгляд. Вот только нос подкачал.

Я откинулся на спинку дивана и одарил Иванова, надеюсь, таким же холодным взглядом, но без улыбки на губах.

— Валяйте, знакомьте…

Иванов хмыкнул и покачал головой.

— Значит, валять, да? Бравировать изволите? В вашем положении браваду проявляют либо тупицы, либо трусы.

— Считайте меня трусом, — быстро согласился я.

— Есть основания?

— Да. Тупицей прослыть хуже. Тупость проявляется всегда, а трусость только в экстремальной ситуации.

Иванов окинул меня оценивающим взглядом.

— Иногда бравадой пытаются прикрыть и… — задумчиво протянул он, но, оборвав себя на полуслове, вернул лицу снисходительную улыбку. — Ладно, валять так валять. Как я уже говорил, наша организация занимается систематизацией и анализом аномальных явлений, имевших место на территории постсоветского пространства, — начал он индифферентным тоном. — Если отбросить заведомо фальсифицированные случаи, то все аномальные явления можно разделить на две группы: атмосферно-визуальные и материально-контактные. Первая группа составляет около девяноста четырех процентов всех зафиксированных аномальных явлений. Анализ этой группы показал, что практически во всех случаях мы имеем дело с атмосферно-визуальной иллюзией наподобие миража. То есть объекты фиксируются глазным нервом, на фотопленку, цифровыми камерами, но не регистрируются радарными установками.

— Таким образом, вашу контору можно закрывать, — резюмировал я.

Брови Иванова удивленно взлетели.

— И что привело вас к этому выводу?

— Уже более столетия с тех пор, как миражи удалось зафиксировать на фотопленку, они считаются обычным атмосферным явлением.

— Именно считаются! — поморщился Иванов. — В очередной раз убеждаюсь, насколько сильны в человеке стереотипы обывательского мышления. Если авторитетная наука утверждает, что миражи— обычное атмосферное явление, значит, так оно и есть. Однако природа миражей, как и природа шаровых молний, до сих пор не выяснена. С открытием радиосвязи все почему-то безоглядно уверовали, что иные цивилизации будут связываться с нами исключительно радиосигналами, и с тех пор другие варианты к рассмотрению не допускаются. Человеческая гордыня настолько велика, что даже послание иным цивилизациям, отправленное за пределы Солнечной системы, было записано на золотом диске граммофонным способом. Попади этот диск в руки современных специалистов, они бы неделю возились, копаясь в архивах, чтобы суметь воспроизвести звук.

— Вы хотите сказать, что все так называемые атмосферно-визуальные неидентифидируемые явления, в том числе и миражи оазисов посреди пустыни, представляют собой попытку иных цивилизаций связаться с нами?

Иванов ухмыльнулся.

— Рад за вас, вы уже начинаете мыслить, хотя и достаточно прямолинейно. Все обстоит почти так, но не совсем.

— То есть сейчас мы перейдем от рассмотрения атмосферно-визуальных явлений к рассмотрению материально-контактных?

Усмешка исчезла с губ Иванова, лицо стало замкнутым и серьезным, как у санитара.

— Этот тип явлений мы рассматривать не будем, — жестко отрезал он.

Настолько жестко и резко, что внутри у меня что-то перевернулось.

— Вас не интересует мое мнение? — упрямо спросил я.

— Здесь есть только два мнения: мое и ошибочное, — стальным голосом заявил он.

Не знаю почему, но мне сразу подумалось, что материальные контакты с иными цивилизациями у группы «Горизонт» уже были, причем результативные. Ничем иным я не мог объяснить внебюджетное финансирование государственной структуры. Мне стало не по себе, и я прикусил язык, чтобы не задать вопрос вслух.

— Нет так нет… — пробормотал я, отводя взгляд в сторону.

— Вот и договорились, — кивнул он. — Продолжаю. Все не так просто и не настолько прямолинейно, как вам представляется. Предлагаю проанализировать некоторые примеры появления миражей. Восемнадцатого июня тысяча восемьсот пятнадцатого года ровно в полдень над голландской деревушкой на фоне кучевых облаков проявилась панорама грандиозной битвы, как если бы на нее смотрели с большой высоты. Стреляли пушки, крутила колесо конница, полки сходились врукопашную… Экспозиция продолжалась несколько часов, затем исчезла. И только на следующий день жители деревушки узнали, что в это время происходило знаменитое сражение под Ватерлоо. Первый же вопрос, который задаст себе любой ученый и будет искать на него ответ: каким образом возможна подобная передача изображения? Вопрос вполне стереотипный для научного анализа, однако именно в этом и проявляется косность научного подхода. Поэтому я задам другой вопрос: почему проявилось именно это изображение? Почему миражи оазисов в пустыне, как правило, предстают перед глазами людей, заблудившихся в песках и крайне обезвоженных? Почему сейчас миражи в пустынях практически не наблюдаются, зато количество зафиксированных летающих тарелок растет чуть ли не в геометрической прогрессии? Сможете ответить?

Честно говоря, я ожидал чего угодно, и в первую очередь дознания с пристрастием и рукоприкладством о происхождении пачки долларов, но только не этого. Розыгрыш, что ли, или бред собачий? Мираж…

— Детский сад… — буркнул я.

— Не понял? — удивился Иванов.

— Вы формулируете вопросы, как в детском саду, включая в них подсказки.

— Верно, — снисходительно улыбнулся он. — И все же хочется услышать вашу версию.

— Мою версию? Моя версия — бред сивой кобылы.

— Вот как?

— Это моя версия. А ваша версия, которую вы пытались навязать наводящими вопросами, заключается в том, что за нами постоянно наблюдают инопланетяне и, улавливая наши мысли, воспроизводят их в виде голографических картинок. Так, что ли?

Иванов неопределенно повел плечами.

— Скажем, в первом приближении…

— Вот я и говорю, бред собачий! — раздраженно повторился я.

Брови Иванова удивленно взлетели, затем он от души рассмеялся.

Я исподлобья посмотрел на него, зачерпнул большой ложкой красную икру и с невозмутимым видом принялся намазывать ее на гренок.

— Для десяти тысяч долларов обед скудноват, не находите? — заметил я с набитым ртом, чтобы сбить с него веселье.

Продолжая улыбаться, Иванов покачал головой.

— Не обольщайтесь, обед за наш счет. К тому же, повторюсь, при вас было не десять тысяч, а восемь с половиной. Полторы тысячи вы оставили в бутике, когда приоделись.

Он смотрел на меня с прищуром, давая понять, что слежка за мной велась добротно. Мне стало не по себе, есть расхотелось, и я отложил бутерброд.

— Продолжим или будем отвлекаться на хиханьки-хаханьки? — вкрадчиво спросил Иванов.

— Не я начал хохотать… — буркнул я, не поднимая глаз.

— Удивляюсь вам, — продолжал он, будто не услышав моей реплики, — взрослый человек, а ведете себя как ребенок. Все для вас чушь, бред собачий, а то и сивой кобылы. — Он помолчал, а затем жестко, расставляя акценты, сказал: — У нас серьезная организация, и мы занимаемся конкретным делом, каким бы невероятным оно ни представлялось на первый взгляд. К тому же есть сведения, что вы разделяете эту точку зрения. Мы предлагаем вам сотрудничество, и усвойте раз и навсегда, повторяться не буду, — иного выхода у вас нет. На третье здесь «компота» не подают!

Когда со мной говорят, посмеиваясь и подтрунивая, я не всегда нахожу нужные слова и часто тушуюсь. Но если пытаются читать нотации или выговаривать, то тут в меня вселяется бес противоречия.

— Ребенок, говорите? — вспылил я. — Тогда не устраивайте детский сад! Ах, миражи, миражи… Фата-моргана… Кто, по-твоему, деточка, их проецирует? Инопланетяне, деточка!

Иванов кисло поморщился, тяжело вздохнул, налил только себе коньяку, выпил и посмотрел сквозь меня усталым взглядом.

— Может, не стоит мучиться? — тихо спросил он, и по тону я понял, что обращается он не ко мне, а как бы разговаривает сам с собой. Мысли вслух произносит. — Списать как бесперспективный материал… Нет человека, нет проблемы. — Его взгляд наконец сфокусировался на моем лице, и был он тяжелым, неприятным, будто перед Ивановым сидел манекен. Неодушевленный предмет. Этакая помеха или докука. — Основная заповедь чиновника — отказать всем. Зарплата идет независимо от принятого решения, но отказ снимает проблему и головную боль. Не надо ни над чем думать, переживать. За бездействие чиновника не наказывают, а на активной работе можно столько шишек набить, что лишишься теплого места.

Говорил он искренне, и мне стало жутко.

— Вы не находите, Денис Павлович? — наконец обратился он ко мне.

Кажется, я побледнел. Ответить было нечего, и я отвел глаза в сторону. Ишь, размечтался, что могу за себя постоять! Ничего я не могу… Против чиновничьей машины мы все как муравьи на асфальте перед катком. Сплющит, пойдет дальше, и никто не заметит исчезновения какого-то кукольных дел мастера.

— Давайте, Денис Павлович, договоримся, — невыразительным голосом предложил Иванов, — либо мы работаем как соратники и вы прекращаете пикироваться по любому поводу, либо будем считать, что аудиенция закончена со всеми вытекающими последствиями.

Не поднимая глаз, я кивнул.

— Хорошо. Теперь насчет детского сада… Да, если вы так хотите трактовать свое обучение, то именно на уровне детского сада!

В голосе Иванова прорезались металлические нотки. Я мельком глянул на него и не решился что-либо возразить. Слишком серьезно он смотрел на меня.

— Кажется, вы начинаете что-то понимать, — сказал он после небольшой паузы. — По крайней мере, уяснили, как себя вести. Продолжим. Почему мы приступаем к вашему обучению с такого уровня? Попытайтесь представить себя на месте достаточно образованного человека европейского Средневековья, не только верящего, что земля плоская, а небесный свод хрустальный, но и опирающегося на солидную научную базу того времени, подтверждающую эти постулаты. Сможете представить?

С языка чуть было не сорвалось: «Могу», — но я глянул в лицо Иванову, наткнулся на жесткий взгляд прищуренных глаз, буравящих меня неподвижными зрачками, и осекся. Я подумал. Трижды подумал и неожиданно осознал, что не могу. Понятия не имею о схоластических научных тезисах Средневековья, а если бы и имел, все равно никоим образом не смог бы поверить в плоскую землю, хрустальный свод с неподвижными звездами и колесами небесной механики, вращающими этот свод над землей. То есть представить абстрактную картинку мог, но поверить в то, что на этом зиждется мироздание… Увольте! Ученые мужи Средневековья абсолютно серьезно вычисляли, сколько чертей может разместиться на кончике иглы, для меня же такая задача была абсурдной по сути. Если не абракадаброй, то нонсенсом. Чушью собачьей. Гм. И сивой кобылы в придачу.

— Итак? — требовательно спросил Иванов.

— Не смогу, — буркнул я.

— Уже прогресс, — удовлетворенно заметил он — Начинаете думать… Убеждение в том, что Земля плоская, было в Средние века настолько устоявшимся и незыблемым, что за малейшее сомнение в его непогрешимости отправляли на костер. Сейчас времена другие, за инакомыслие на костер не отправляют, но, поверьте, современные ученые свои теории отстаивают не менее рьяно, чем фанатики Средневековья. Это прискорбно, однако легко объяснимо. Если человек всю жизнь посвятил науке, достиг широкой известности, то как, по-вашему, он отреагирует на теорию, которая все его труды разносит в пух и прах? Ату ее, на костер!

Я вспомнил, как нечто подобное говорил Осокин о сотрудниках университета, и усмехнулся.

Иванов интерпретировал мою усмешку по-своему.

— Ваша усмешка подтверждает мои слова о том, насколько крепки и незыблемы корни современного научного мировоззрения. Переубедить вас сразу не получится, поэтому я попытаюсь заронить зерна сомнения. Для примера возьмем современную математику. В настоящее время эта наука все больше превращается из прикладной в абстрактную, оперирующую исключительно цифрами, напрочь отметающую физический смысл математических действий, в то время как он лежит на поверхности. В определении степени числа до сих пор сохранились названия «квадрата» — для второй степени и «куба» — для третьей, но мало кто из математиков, решающих уравнения, задумывается, что уравнение второй степени описывает фигуру на плоскости, уравнение третьей степени — пространственную фигуру. И уж абсолютно никто не думает, что представляет собой фигура уравнения четвертой степени, пятой и так далее. В то время как элементарная логика подсказывает, что уравнение n-ной степени описывает топологическую фигуру в соответствующем n-мерном пространстве. Так же обстоят дела и с интегрированием-дифференцированием. Первая производная уравнения третьей степени представляет собой проекцию трехмерного тела на плоскость, из чего логически следует, что интегрирование-дифференцирование описывает процесс переноса объекта из одного n-мерного пространства в другое.

Честно говоря, в математике я не силен, разве что в арифметическом сложении-вычитании мелких денежных сумм, но не более. Если бы умел умножать деньги, здесь бы не сидел.

Кажется, Иванов прочитал в моих «бараньих» глазах мнение о его математических выкладках.

— Впрочем, мы увлеклись, — заметил он таким тоном, будто и я к «увлечению» имел самое непосредственное отношение. — С многомерностью Вселенной вы познакомитесь гораздо позже, а сейчас вернемся к азам вашей подготовки. Но для начала небольшой тест-вопрос. Чем, по-вашему, гений отличается от обыкновенного человека?

— Он умнее, — не задумываясь, ответил я.

Иванов рассмеялся.

— Опять стереотип, — заметил он. — Гений отличается от обычного человека тем, что не стесняется как задавать наивные вопросы, так и искать на них ответы.

— Дурак тоже задает наивные вопросы, — пробурчал я.

— Но не ищет на них ответы, — парировал Иванов. — Вспомните Ньютона с его наивным вопросом «Почему падает яблоко?» и что из этого получилось.

— Вы хотите сделать из меня гения?

— Сделать гения невозможно. Я хочу лишь одного: чтобы вы отошли от известных научных истин и начали мыслить нестандартно. И для этого начнем с глобальных вопросов или, как раньше говорили, с вопросов «О причинах всего сущего», а мелкотравчатые темы типа «Взаимодействие чего-то с чем-то…» оставим на потребу нашим современным ученым. Итак, приступим. Что, по-вашему, представляет собой сознание?

Памятуя сентенцию Иванова о «многомерности Вселенной», я приготовился услышать вопрос о трехмерности нашего мира, но он спросил настолько не «по теме», что я недоуменно развел руками У него попроще вопросов нет? Например, как борщ варить… Тоже не по теме, но в поварском искусстве я хоть что-то смыслю.

— И все же? Попытайтесь хотя бы припомнить определение из школьной программы.

Я попытался.

— Кажется, нас учили, что сознание есть свойство высокоорганизованной материи.

— Вот видите, все-таки что-то помните, — удовлетворенно кивнул Иванов, и я опять почувствовал себя маленьким мальчиком в подготовительной группе детского сада.

— Но самое удивительное, что ничего умнее этого расплывчатого определения до сих пор не придумано, — утешил Иванов. — Горы научных трудов посвящены различным функциям сознания, но что это такое, формулируется всего тремя словами: «свойство высокоорганизованной материи». Ни больше и ни меньше. Существование сознания было и остается такой же загадкой, как и существование Бога, с той лишь разницей, что, в отличие от Бога, его существование не подвергается сомнению, а значит, не требует доказательств. Но!.. Есть одно большое «но». Поскольку изучение сознания проводят сами обладатели сознания, то есть люди, то на выводы естественным образом влияют антропоцентрические воззрения. Пример такого махрового антропоцентризма — упомянутое мной послание иным цивилизациям на космической станции «Пионер». Согласно этому посланию, разумные обитатели Вселенной должны общаться между собой с помощью звуковых волн, что возможно лишь в атмосфере, и мало того, эти обитатели должны быть биологически подобны человеку соответствующей земной цивилизации социальной культурой, поскольку представители Вселенной с иным способом общения между собой и иной культурой нас не воспримут. Представим, что муравьи разумны. Смогут ли они воспринять нашу звуковую речь, если они общаются между собой тактильным и одорантным образом? Сможем ли мы понять одорантную речь разумного муравья? Контакт между столь разными цивилизациями будет гораздо более сложным, чем разговор между слепым и глухонемым, когда слепой говорит, а глухонемой показывает ему на пальцах. Скорее всего, такие цивилизации пройдут друг мимо друга, отказав противоположной стороне в разумности.

«Еще один хороший довод, чтобы вашу контору прикрыть, — подумал я. — И если она до сих пор существует, значит… И что же это значит?»

— Мы не занимаемся поиском внеземных цивилизаций, — продолжал Иванов, — и проблема контакта с ними — второстепенный вопрос. Мы занимаемся обнаружением их представителей на Земле. Каким образом мы это делаем?

Иванов пристально смотрел мне в глаза, но я упорно молчал. Не хотел нарываться в очередной раз, тем более что он мог оказаться последним. Прозябать остаток жизни в сумасшедшем доме не было моей сокровенной мечтой. Отнюдь.

— Нет, вопрос не к вам, — покачал он головой. — Вопрос чисто риторический, поскольку даже уфологи, не задействованные в нашей организации, на него не ответят. И все же методика нами разработана. Что, по-вашему, отличает живое существо от мертвой материи? Этот вопрос уже к вам, и я бы хотел услышать ответ.

Я подумал и не стал испытывать судьбу. Был уже наводящий вопрос.

— Живое существо мыслит.

— Да неужели? — вскинул брови Иванов. — И амеба тоже?

Я раздраженно передернул плечами.

— Живое существо двигается, питается… Живет, одним словом.

— Ай-яй-яй… — вздохнул он и сокрушенно покачал головой. — Живое живет… Вы сами недавно сформулировали ответ, и в нем осталось только поменять причину и следствие. Поскольку сознание есть свойство высокоорганизованной материи, то живое существо отличается от мертвой материи именно сознанием.

«Понятно, деточка?!» — зло закончил я за него, стиснув зубы. Это даже не детский сад, это ликбез! Разозлил он меня менторским тоном, и я не удержался.

— И дуб-дерево тоже? — буркнул я, не поднимая глаз.

— Да, — спокойно заметил Иванов, — хотя современная наука отказывает растительным формам жизни в сознании. Имеется доказательство наличия сознания у любых форм жизни, но оно чересчур сложно, и на данном этапе я советую принять за аксиому, что сознание неотделимо от понятия форм жизни.

Ответ меня сразил, усугубив подозрения. Какой наукой они пользуются, если отвергают современную?!

— Только не надо путать сознание с разумом, хотя рамки, отделяющие одно от другого, весьма зыбки и до сих пор не определены, — подчеркнул он. — Основное отличие живой материи от неживой заключается в том, что в процессе жизнедеятельности живая материя постоянно находится в поисках пищи для своего развития, избегает опасности на своем пути и репродуцируется. Эта целенаправленная программа поведения фактически и является сознанием. При этом в теле живого существа проходят узконаправленные биохимические реакции, характеризующиеся соответствующими потенциалами, вследствие чего любое живое существо окружено слабым электромагнитным полем. Улавливая и регистрируя биопотенциалы, мы и ищем иной разум. Вам понятна методика?

— Нет.

Иванов внимательно посмотрел на меня, пожевал губами.

— Что именно вам непонятно?

— Электрический потенциал возникает при любой химической реакции. Разложение мертвого тела также является биохимическим процессом. Чем тогда электромагнитное поле мертвого биологического объекта отличается от электромагнитного поля живого?

— Ого! — Иванов с уважением посмотрел на меня. — Не ожидал таких познаний…

— Дык, барин, два класса церковноприходской школы. Точки над «i» расставлять обучены.

Иванов усмехнулся.

— Три курса химико-технологического факультета, увлечение студенческим театром эстрадных миниатюр, отчисление из института, работа в театре кукол… — припомнил он факты моей биографии. — Неужели что-то помните из институтского курса?

То, что мою биографию здесь разобрали по косточкам, подразумевалось само собой, но упоминание об этом лишний раз неприятно царапнуло душу. И я не стал больше ерничать.

— Отчислен я не за неуспеваемость, а по собственному желанию. Учился неплохо, но в двадцать лет понял, что химия — не мое призвание. Было в те времена поветрие выбирать работу по душе, а не по престижности.

— В таком случае мне будет гораздо проще объяснять принцип методики. Биохимические процессы в живом организме управляются сигналами нервной системы, в то время как процесс разложения мертвого тела протекает произвольно. Вследствие чего в мертвом теле наблюдается постоянный, медленно угасающий потенциал, а потенциал живого организма имеет мерцающую характеристику. Здесь мы неоригинальны — в большинстве медицинской аппаратуры, регистрирующей процессы жизнедеятельности организма, заложены те же принципы. Когда человек жив, на экране наблюдается пляшущая ломаная линия, когда мертв — прямая.

— Это-то понятно… Непонятно, как в биосфере Земли, под завязку наполненной ходячими «мерцающими потенциалами», вы определяете пришельцев? У них что — другая аура?

— Во-от… — протянул Иванов. — Наконец-то я услышал от вас квалифицированный вопрос. Все опять упирается в антропоцентризм, и вы никак не можете отойти от определения, что сознание есть свойство высокоорганизованной материи. А может ли сознание существовать без материи?

Холодок пробежал по спине. Это что еще за мистические бредни? Или… Или исследования группы «Горизонт» имеют теологическую направленность? Если так, то это многое объясняет. И негосударственное финансирование государственной организации, и то, как легко воспринял Иванов мое замечание о потусторонних силах. В религиозных организациях крутятся такие деньги, что российским олигархам и во сне не снились… Нормальная версия. На что, как не на обоснование существования Бога, тратить деньги церковникам?

— Я материалист, — сказал я, старательно отводя глаза в сторону.

— И я в Бога не верю, — признался Иванов, — Когда я говорил «без материи», то имел в виду исключительно высокоорганизованную материю, то есть сложный по структуре биологический объект.

Я недоверчиво покрутил головой.

— Темните, барин…

Иванов фыркнул.

— Вернемся к началу разговора, к так называемым миражам или неопознанным летающим объектам. Известны случаи, когда летчики, преследуя НЛО, впадали в бессознательный транс и приходили в себя далеко от места происшествия. Не все смогли после шока посадить самолет, но медицинское обследование тех, кому удалось это сделать и не разбиться, обнаружило серьезные нарушения психического состояния летчиков, что вначале объяснялось стрессовой ситуацией. Однако позднее сканирование НЛО показало, что в области ею визуальной фиксации наблюдается ионизированный сгусток низкотемпературной плазмы. Напряженность электромагнитного поля плазмоидов близка по своему значению человеческому биополю, что и приводит к сбою в функционировании сознания. Но самое поразительное, что у поля плазмоидов мерцающие характеристики.

Я обомлел.

— То есть вы хотите сказать, что миражи…

Иванов уловил растерянность на моем лице.

— Я хочу сказать, что на сегодня информации достаточно. — Он вынул из кармана дистанционный пульт и нажал на кнопку. — Отдыхайте, думайте, размышляйте. Завтра мы встретимся опять, я выслушаю ваши соображения, и мы продолжим.

Дверь отворилась, и на пороге возник «санитар».

— А… гм-м… — Я прочистил горло. — Огорошили вы меня… На посошок можно?

— Нет.

— Тогда я с собой возьму… — протянул я руку к бутылке конька.

— Нет! — резко осадил меня Иванов. — Разрешаю взять с собой только воду. Вы мне нужны трезвым и здравомыслящим.

Невольно вспомнилось, как Осокин предлагал выпить с ним спирту, а я отказывался. Как я сейчас понимал Андрюху! Выпить хотелось до упора, до потери сознания, причем в такой же степени, как у лётчиков при встрече с НЛО.

Я с сожалением убрал руку от бутылки, откинулся на спинку дивана и глубоко вздохнул.

— Одного не могу понять, почему для своей работы вы выбрали меня? — с нажимом поинтересовался я у Иванова.

— Полноте, Денис! — Он иронично скривил губы, затем стер с лица усмешку и раздельно произнес: — Гы-гы, ха-ха, хи-хи.

Кровь ударила в голову, я смешался и, не найдя что ответить на столь весомый аргумент, встал из-за стола. Тоже мне, нашел с кем тягаться! Не глядя на Иванова, я взял со стола пластиковую бутылку с минеральной водой и направился к двери.

В этот раз «санитар», сопровождая меня по коридору, шел рядом без всяких там «Руки за спину!» и «Лицом к стене!». И, хотя он по-прежнему молчал создавалось впечатление, что его отношение ко мне кардинально изменилось. Теперь мы были не подследственным с надзирателем, а если не соратниками, то по крайней мере коллегами. Но когда он привел меня в комнату, а затем так же молча вышел, то в двери щелкнул замок. Вот тебе и соратник, коллега…

Комната оказалась другой, но она мало отличалась от той, в которой я очнулся. Разве что немного больше по размеру. Такая же кровать, такой же столик-полочка, но над умывальником имелось зеркало, а в углу стояла вешалка, на которой висели мои куртка, шапка, шарф и брючный ремень.

Я поставил бутылку с водой на столик, взял ремень, подпоясался. И застыл посреди комнаты.

Делать было абсолютно нечего. После разговора с Ивановым в голове царил сумбур, и размышлять над проблемами контакта с внеземными цивилизациями категорически не хотелось. По-прежнему хотелось одного — напиться вдрызг, затем упасть на кровать и провалиться в забытье. И проснуться утром у себя дома с тяжелой похмельной головой, с ощущением, будто все, что сегодня со мной произошло, дикий, кошмарный сон. Интересно, если из меня сделают дебила и поместят в сумасшедший дом, буду ли я помнить себя, свою жизнь, или новое сознание будет чистым, как лист бумаги? Если так, то это тоже своего рода убийство. Не тела, но сознания. Души.

Я покосился на шарф, висящий на вешалке. Вешаться не хотелось, равно как и становиться дебилом.

Отхлебнув из бутылки минеральной воды, я разулся, лёг в одежде на кровать и прикрыл локтем глаза от льющегося с потолка яркого света. Зачем здесь такой яркий свет? Наблюдать за заключенным?

Не успел я подумать, как свет начал меркнуть, пока совсем не погас. В чтение моих мыслей я не поверил. Скорее всего, кто-то наблюдал за мной либо сквозь зеркало, либо посредством скрытых телекамер, увидел, как я лег на кровать, и выключил свет. И на том спасибо.

Я убрал локоть с глаз. Теперь комната освещалась дневным светом из матового окошка, и в ней царил приятный полумрак. Но и этот свет стал меркнуть. Причем настолько быстро, как не бывает при заходе солнца. Выходит, никакое это не окошко в белый свет, а сплошная иллюзия. Спи спокойно, дорогой товарищ…

Спать не хотелось. Размышлять о своем положении тоже. Я попытался представить, чем сейчас занимается Любаша, но ничего не получилось. Вместо её лица из памяти назойливо всплывало лицо Оксаны. Вырастет из маленькой стервочки, так и не ставшей мне падчерицей, большая стерва…

— Папа Карло, ты спишь? — вкрадчиво поинтересовался знакомый мальчишеский голос.

Я стиснул зубы. Только говорящего полена для полного счастья не хватало! Что ему двери, что ему казематы, когда оно сквозь стены преспокойно дефилирует?

— Сплю, — буркнул я.

— А как же работа? — обидчиво протянул Буратино. — Ты обещал… Задаток получил…

— Отобрали у меня задаток. А нет денег — нет работы, — нагло бросил я в темноту, чтобы отвязаться.

На рынке за такие слова любой заказчик начал бы моим куклам ручки-ножки отрывать, а за такие деньги без лишних слов и мне бы заодно голову отвернул.

Но Буратино ничего не сказал, и из темноты донеслось непонятное шуршание. Будто мыши забегали. Я повернул голову на звук, но в кромешной темноте ничего разобрать не смог. Неожиданно подумалось, что, в отличие от меня, Иванов прекрасно видит, что происходит в комнате. Возможно, для того и свет погасил, чтобы наблюдать за мной в инфракрасном излучении. Его последние слова при расставании о многом говорили.

— Держи, — сказал Буратино, и мне на грудь шлепнулась пачка долларов.

Я не пошевелился. Зачем мне деньги в каземате? Даже баснословные? Здесь я, так сказать, на полном государственном обеспечении.

— И что дальше? — едко спросил я.

— Как — что? — удивился Буратино. — Теперь у тебя есть деньги, значит, можешь работать.

— Где, здесь? — фыркнул я.

— Зачем здесь? У тебя тут материала нет, — рассудительно заметил он. — У себя на лоджии.

— И как я туда попаду? — равнодушно поинтересовался я. Сил на иронию уже не хватало. Что с Буратино возьмешь? Деревяшка, она и есть деревяшка, даже с баснословными суммами с денежного дерева Страны Дураков. — Дверь заперта, а сквозь стены, как ты, я ходить не умею.

— Так в чем дело? Давай научу.

— Щаз! — огрызнулся я. — Раз попробовал, больше не хочу.

— Но это же так просто! — возмутился Буратино. — Вставай!

Я так и не понял, то ли какая-то сила подняла меня и усадила на кровати, то ли я сам сел. Пачка долларов соскользнула с груди, упала на одеяло, и я, машинально нашарив ее рукой, сунул в карман джинсов. Такова уж натура человека — на льдине замерзать будет, но ни за что не решится из зеленых бумажек костер развести, чтобы согреться. Так и найдут закоченевший труп в обнимку с чемоданом долларов и исправной зажигалкой в кармане.

Нагнувшись, я поискал под кроватью бахилы, обулся, а когда распрямился, больно ударился затылком о выступающую из стены панель столика.

— Черт! — выругался я. — Ничего не видно… Никуда за тобой не пойду, только шишек о стены понабиваю!

— Что значит не видно? — удивился Буратино.

— Не видно, значит не видно! — окрысился я. — Темно хоть глаз выколи!

— Ты вправду ничего не видишь?

Я зло фыркнул и тут же почувствовал, как Буратино вспрыгнул мне на плечо и деревянная ладошка коснулась моего затылка.

— Эй, больно! — отпрянул я, но неожиданно обнаружил, что боль исчезла.

— Не дергайся, — попросил Буратино, — ничего плохого я тебе не сделаю.

Деревянная ладошка прошлась по глазам, и в комнате зажегся свет. Странный какой-то, блеклый, отчего все вокруг выглядело как в черно-белом кино.

— Что ты сделал? — ошеломленно спросил я.

— Улучшил твое зрение, — сообщил Буратино и спрыгнул с плеча на пол. — Идем.

Я встал с кровати, огляделся. Теперь мне верилось, что и сквозь стены пройду, однако где-то на периферии сознания появилось двойственное чувство, что это не моя уверенность, а кто-то навеял ее точно так же, как заставил сесть на кровати. Словно не Буратино, а я был марионеткой, и невидимый кукловод дергал меня за ниточки. Пойди туда, сделай то. Думай так.

— Чего медлишь? — поторопил Буратино.

Правой ногой он вступил в стену и вопросительно оглянулся на меня. В сумеречном свете синяя безрукавка и зеленые штанишки выглядели одинаково серыми, будто я стал дальтоником. Невеселая перспектива…

— Куртку надевать? — спросил я, с сомнением покосившись на вешалку.

— Куртку? — переспросил Буратино. — Ах, да, вы же существуете в ограниченном диапазоне температур… Хлипкие создания. Надевай.

Не знаю почему, но руки у меня были будто ватные, словно не я ими двигал, а все тот же невидимый кукловод. Непослушными пальцами я повязал шарф, натянул куртку, нахлобучил шапку. Затем неуверенно шагнул к стене и осторожно приложил к ней ладонь. Ничего не случилось. Стена была холодной и твердой.

— Закрой глаза! — приказал Буратино.

Я послушно закрыл.

— Что ты видишь?

— Ничего. Темноту.

— А теперь представь, что темнота везде и это не только темнота, но и пустота.

«А чего темноту представлять везде, — возмутился я про себя, — когда она с закрытыми глазами и так кругом?» И вдруг ощутил, что ладонь больше не упирается в стену, а зависла в воздухе. С закрытыми глазами я попытался нащупать стену, но ничего не получилось. Тогда я открыл глаза и увидел, что рука по локоть находится в стене.

В комнате вспыхнул ослепительный свет, дверь распахнулась, и на пороге появился Иванов. Красный и растерянный. Все-таки не в дальтоника меня превратил Буратино.

— Ты куда?! — сиплым голосом спросил Иванов, во все глаза уставившись на мою руку, по локоть находившуюся в стене.

— Куда? — переспросил я, и ватное оцепенение, до сих пор сковывавшее тело, исчезло, сменившись веселой бесшабашностью. Умение делать то, что другие не умеют, всегда вызывает чувство превосходства. — Туда, — кивнул я на стену и мстительно добавил: — Гы-гы, ха-ха, хи-хи!

Иванов бросился ко мне, но я поспешно шагнул в стену, так и не успев показать ему «нос», как делали мои куклы, хотя очень хотелось. Ребячество, понимаю, но, когда человек всю жизнь проработал в кукольном театре, атмосфера спектаклей и проделки персонажей невольно откладываются в сознании и сказываются на поведении. Надеюсь, что Иванов врезался в стену с той же силой, как и я совсем недавно в погоне за Буратино. Впрочем, вряд ли — бросился он ко мне по касательной… А жаль.