6
— Подписывайте!
Капитан госбезопасности Бушманов пододвинул сидящему напротив него человеку в гимнастерке со знаками различия комбрига в петлицах протокол допроса. Тот несколько мгновений тупо пялился на капитана заплывшим глазом, а затем напрягся, как будто даже сказать слово для него теперь представляло некоторые трудности (впрочем, похоже, так оно и было), и прохрипел:
— Хрена…
Бушманов презрительно оттопырил нижнюю губу. Вот ведь упрямец. Все равно же подпишет, а хорохорится. Ну да раз просит…
— Журбин, Ющенко… — коротко бросил он, кивнув на сидящего перед ним, а сам отвернулся, доставая из кармана пачку «Казбека».
В следующее мгновение комбрига сбросило с табурета хлестким ударом в скулу. Бушманов, не торопясь, достал папиросу, прикурил и выпустил в потолок струю дыма…
Этот подследственный оказался крепким орешком. Вообще за последние пару лет качество «материала» явно изменилось. Еще года три-четыре назад работать с подследственными было одно удовольствие. Интеллигентные, образованные люди, привыкшие к повиновению и даже некоторому подобострастию со стороны окружающих, очень быстро ломались, попав в руки профессионалов своего дела. Они пытались нести какую-то пафосную чушь, пытались убедить следователя в чем-то таком непонятном. Мол, что они, как и прежде, преданы делу революции, что их задержание — страшная ошибка, которая нанесет советскому государству непоправимый ущерб, что все обвинения, выдвинутые против них, полная чушь, потому что им и нужды никакой не было становиться агентами польской, румынской или японской разведки. Не было, так чего становились-то? Но стоило применить к ним более жесткие меры, как они тут же переставали запираться и покорно подписывали все, что уже было на них подготовлено в следственном отделе. Эти же… А свежий «материал» вообще отличался крайней тупостью и упрямством. Ну как можно не признавать очевидное? Сдали Минск? Сдали. Значит, виноваты. Значит, продались фашистам. Ан нет, запирается, изворачивается, тыкает в глаза своими заслугами, орденами, ранами, своим пролетарским происхождением. Да кого это волнует?
— Флык…
Капитан Бушманов опустил глаза и с раздражением покосился на кровавый сгусток, шмякнувшийся прямо на стол на расстоянии ладони от протокола. В центре сгустка белел эмалью крупный обломок зуба.
— Ющенко, поосторожнее там, весь столь изгадил… Испортишь протокол — в карцер отправлю. Вместо этого…
— Виноват, товарищ капитан… Х-хек!
Капитан снова затянулся сигаретой. В этот момент сверху послышался приглушенный грохот, а лампа, висящая под потолком, слегка закачалась. Ну вот, опять бомбежка. И все из-за того, что такие, как этот… Бушманов бросил на подследственного ненавидящий взгляд — предательски отступают, сдавая фашистам город за городом, деревню за деревней… И чего запирается-то, упрямец? Нет, не тот контингент, не тот. Возможно, дело было в том, что три-четыре года назад он все больше имел дело с бывшими. С недобитым офицерьем, всякими там инженеришками, только притворяющимися, что приняли Советскую власть, а на самом деле везде и во всем пытающимися вредить. С господами революционерами, так кичащимися своим дореволюционным стажем в РСДРП, которые также дворянин на дворянине, а сейчас… Сейчас пошли мужики, рабочая кость, с детских лет пускавшая юшку соседским пацанам на рабочей окраине или выходившая стенка на стенку на Пасху против парней из соседской деревни. Эти упрямцы еще те… хотя сволочь не меньшая! И гадят не меньше, как можно было бы ожидать, учитывая их происхождение, а куда больше. Ну как можно было так подвести товарища Сталина? А еще орали: «Малой кровью, на чужой территории…» Суки!..
— Ладно, хватит пока, — брезгливо бросил Бушманов, гася папиросу в уже и так переполненной пепельнице. — Посадите-ка его.
Подследственного подняли с пола и водрузили на табурет. Но едва отпустили, как он начал тут же заваливаться на бок. Так что Ющенко еле успел поймать его. Бушманов недовольно поморщился. Ну вот, перестарались… Что за идиоты? Когда он был еще в звании сержанта и занимался тем же, чем эти два полудурка, то никогда не допускал, чтобы подследственный терял сознание. Ну какой толк от подследственного в бессознательном состоянии? Он же даже ударов не чувствует.
— Журбин, освежи его.
Дюжий сержант молча подошел к баку с водой, стоящему в углу комнаты на табурете, и, наклонившись, нацедил из крантика полную кружку воды, после чего вернулся и выплеснул всю кружку в обезображенное лицо подследственного. Тот никак не отреагировал. Бушманов зло дернул ворот. Ну вот, двухчасовая работа насмарку. А ведь он знал, просто печенкой чуял, что еще чуть-чуть и…
— Ну что, идиоты, допрыгались? — зло рыкнул он на подчиненных. — И что теперь делать?
— Виноваты, товарищ капитан, — испуганно забормотал Ющенко, а Журбин просто молчал и пялился на капитана.
Вот ведь идиот! Третий год служит, а до сих пор не научился уставу. Ни тебе «так точно» от него не услышишь, ни «никак нет». Но рука тяжелая. Подследственных обрабатывает — любо-дорого посмотреть. Если не увлечется, как сейчас. Ющенко — тот другое дело. На службе жопу рвет. А с другой стороны — с гнильцой. Давеча попался на том, что снятые у арестованных обручальные кольца не сдал, а прикарманил. Причем не первый раз на подобном попадается. Надо бы накатать рапорт начальнику. Во избежание, так сказать…
Ведь то, что они работают в органах государственной безопасности, совершенно не означает, что здесь не может быть врагов. Враги, они не дремлют и порой пробираются на самый верх. Он сам, будучи еще сержантом и служа тогда в центральном аппарате, принимал участие в аресте польского и японского шпиона и врага народа товарища Агранова. Вернее, какого товарища… гражданина Агранова. В том, что тот точно был предателем и шпионом, нынешний капитан Бушманов совершенно не сомневался. Ну не может верный сын трудового народа, беззаветно преданный делу Ленина-Сталина, так жировать. У Агранова с квартиры вывезли вещей три грузовика. Одна опись заняла целую тетрадку… У самого капитана Бушманова в комнате, которую он получил от наркомата еще сержантом, из вещей были только стол, два стула, железная кровать и полка с книгами, среди которых почетное место занимал «Краткий курс истории ВКП(б)» с многочисленными закладками. А из предметов, которые можно было хоть как-то отнести к предметам роскоши, — электрическая настольная лампа с зеленым абажуром. Все с бирками и инвентарными номерами, поскольку были получены по наряду на складе наркомата.
Но подобный образ жизни отнюдь не был порождением какого-то страха или попыткой нарочито подчеркнуть свою беззаветную преданность делу революции. Бушманов действительно считал, что им, боевому отряду рабочего класса, на деле осуществляющему диктатуру пролетариата, надлежит жить именно так — держа в узде свои желания и даже в быту не давая себе никакой слабины. Потому что стоит только чуть поддаться и… ведь все те, кого он арестовывал, тоже когда-то были заслуженными людьми. И вроде как беззаветно служили делу Ленина-Сталина. Ан нет! Дали себе слабину, начали обрастать мещанскими желаниями. А враг — он тут как тут, он не дремлет. И нате, пожалуйста, даже не заметили, как оказались на крючке у японской или польской разведки. И, разложившись окончательно, стали врагами того дела, которому раньше служили.
Капитан госбезопасности Бушманов был искренне убежден в том, что именно так все и происходило…
— Ладно, волоките его в камеру, — с досадой в голосе приказал он. — Пусть отлежится день-другой. На сегодня все. Свободны.
— Товарищ капитан, а давайте я тут трохи в камере приберу, — подал голос Ющенко, опасливо косясь на качающуюся лампу. Он панически боялся бомбежек. — Столик вон протереть надо…
Едва только Бушманов поднялся в свой кабинет, тут же зазвонил телефон. В принципе, согласно инструкции, во время бомбежки они все должны были спускаться в бомбоубежище, но управление размещалось в здании, расположенном довольно далеко от станции, на которую, как правило, и сбрасывали бомбы немецкие «Ю-87». Так что многие втихую игнорировали инструкции. Тем более что работы было непочатый край. В принципе расследование вредительской деятельности группы генерала Павлова было практически закончено, а главные фигуранты (сам бывший командующий Западным фронтом генерал армии Павлов, бывший начальник штаба того же фронта генерал-майор Климовских, бывший начальник связи того же фронта генерал-майор Григорьев, бывший командующий 4-й армией генерал-майор Коробков) уже и расстреляны. Но фигуры второго эшелона пока находились в работе. Что было нехорошо, и потому начальство смотрело на это косо. Да если бы делом Павлова все ограничивалось. Так ведь нет же! Уже ждали своей очереди новые материалы. Капитан снял трубку.
— Слушаю, Бушманов.
— Зайди ко мне, — послышался в динамике голос непосредственного начальника, майора государственной безопасности товарища Буббикова. За глаза его все звали Бобиковым, он знал и жутко из-за этого бесился.
— Вызывали, товарищ майор?
— Да, заходи, — Буббиков сидел за столом и что-то писал, — присаживайся, я сейчас.
Бушманов сел и положил свои крупные руки со слегка сбитыми костяшками (отметины еще с тех времен, когда он пребывал в чинах Ющенко и Журбина) на зеленое сукно стола для совещаний, который примыкал к рабочему столу товарища майора, образуя длинную ножку буквы «Т».
— Значит так, Бушманов, — начал майор, поставив последнюю подпись и закрыв папку. — Из Москвы получено указание: перенести работу в низовые органы. Нам предписано выделить людей для укрепления особых отделов в армиях и корпусах. Не справляются они с работой. Сам видишь, немец уже где. Я тебя включил в свою группу, которая направляется для помощи особому отделу 13-й армии. Выезжаем завтра утром. Вопросы?
Бушманов слегка помрачнел. Ну вот, а он собирался хорошенько выспаться.
— Никак нет, товарищ майор.
— Вот и хорошо. Как у тебя с расследованием?
— Работаем, товарищ майор.
— Ну-ну, работай. Но имей в виду, твое расследование на личном контроле у комиссара, — Буббиков благоговейно ткнул пальцем в потолок. Свою кличку он получил не только за схожесть фамилии, но и за то, что был страшным трусом и лизоблюдом. Два года назад лично арестовал и сдал двух своих подчиненных, едва только до него дошли слухи, что принято решение проверить его отдел. Тогда он вывернулся, хотя Бушманов искренне считал, что его начальник одним из первых заслуживает того, чтобы попасть под чистку органов, ибо никак не соответствует образу сотрудника государственной безопасности, недреманно стоящего на страже интересов рабочего класса и Советского государства. Но его мнения, к сожалению, никто не спрашивал.
— Понимаешь момент?
— Так точно, товарищ майор, — отчеканил Бушманов, поднимаясь из-за стола.
— Да ты сиди, — махнул Буббиков рукой. — В нашей группе еще будет старший лейтенант Коломиец. Встречаемся в полвосьмого утра в фойе управления.
Бушманов внутренне усмехнулся. Ну еще бы! Как же без Коломийца. Старшего лейтенанта он недолюбливал. Тот был откровенно туп, вроде Журбина, и сержантское звание, по мнению капитана, было его потолком. Но вот, поди ж ты, дослужился до старшего лейтенанта. В основном благодаря практически собачьей преданности майору.
— Вопросы есть?
— Никак нет. Разрешите идти?
— Ну иди…
Бушманов спустился в свой кабинет. Бомбежка уже прекратилась, поэтому он потушил свет, подошел к окну, раздвинул светомаскировочные шторы и, достав из пачки папиросу, прикурил. Затянувшись, он некоторое время смотрел на языки пламени, выбивавшиеся из-за крыш с той стороны, где была расположена железнодорожная станции. Опять фрицы разбомбили что-то важное. И почему это у них все получается? Ведь станцию прикрывает целая батарея — четыре зенитных орудия! А, насколько он знал, за все время налетов они пока не сбили ни одного самолета. И куда смотрит их особый отдел?
Докурив, Бушманов выкинул бычок наружу, закрыл окно и тщательно запахнул светомаскировочные шторы. После чего подошел к телефону и снял трубку:
— Ющенко ко мне…
Спустя пять минут в приоткрывшуюся дверь просунулась побитая оспинами морда.
— Вызывали, товарищ капитан?
— Да, зайди.
— А я вот вам, товарищ капитан, с пищеблока борща… — скороговоркой начал Ющенко, протискиваясь в дверь с котелком, накрытым ломтем черного хлеба.
— Некогда… — оборвал его Бушманов. — Давай-ка подследственного обратно в допросную.
— Так, товарищ капитан, он же еще, наверное, и не очухался? — разочарованно протянул Ющенко, который скорее всего уже нажрался на пищеблоке борща и сейчас собирался придавить храпака часов на пять-шесть. — Ему Журбин так приложил…
— Ну так облейте его пятком ведер! — раздраженно бросил капитан. — Мне что, вас учить надо? И в допросную. Некогда мне с ним рассусоливать. Завтра с товарищем майором убываем на фронт. В командировку. Так что к утру надо закончить.
— Так точно, товарищ капитан, — услужливо вытянулся Ющенко. — То ж мы зараз…
Спустя пятнадцать минут капитан Бушманов сидел на краю стола, глядя в совершенно заплывшие глаза подследственного и размышляя над тем, как все-таки додавить этого упрямца.
— Ну что, — негромко начал он, — будем подписывать протокол?
Подследственный разлепил губы, сейчас больше всего напоминающие две огромные багровые сардельки, и, втянув носом кровавую юшку, прохрипел:
— Хрена! Немцу не сдался и тебе, сука, не сдамся…
Бушманов неодобрительно покачал головой и, поднявшись, расстегнул и снял ремень, после чего принялся расстегивать обшлага рукавов. Журбину здесь доверять никак было нельзя. Опять вырубит. А ему до утра, кровь из носу, нужно было закончить расследование. Кровь из носу! Ну не может же он уехать на фронт, оставив недоделанным дело, которое находится на особом контроле у руководства. Значит, если родина требует — будем работать всю ночь…
* * *
До штаба 13-й армии добрались уже ближе к полуночи. Дважды «эмку», на которой они ехали, обстреливали одинокие «мессеры»-охотники, но оба раза ефрейтору Коптюху удавалось как-то вывернуться. Первый раз они, пока «мессер» закладывал вираж, успели съехать с дороги и укрыться в перелеске, а второй раз нагнали колонну грузовиков, и Коптюх втиснул «эмку» между двумя машинами, выпав из поля зрения пилота. Немец все равно порезвился, постреляв по колонне и запалив несколько грузовиков, но их бог миловал…
В штабе армии они встретили рабочую суету, которая, однако, как-то обтекла их стороной. Начальник особого отдела армии был извещен об их приезде, но в пять часов поступило сообщение, что группа диверсантов, переодетых в форму Красной армии, попыталась совершить налет на штаб 20-го мехкорпуса, была отбита ротой охраны и отошла в лесной массив. Поэтому особист срочно убыл в штаб мехкорпуса. Все это майору Буббикову доложил дежурный по особому отделу лейтенант, испуганно пялясь на него узкими киргизскими глазенками. Майор нахмурился. Когда было надо, он, несмотря на свой не слишком высокий рост и столь же малопредставительную внешность, мог выглядеть очень солидно. Что товарищ Мехлис, право слово… Людей просто в дрожь бросало от взгляда его водянистых глаз.
— Ну-ну, — майор повернулся к Бушманову. — Видите, товарищ капитан, насколько своевременная директива поступила от руководства. Сам начальник особого отдела, бросив порученный ему участок работы, едет лично разбираться с рядовой немецкой диверсионной группой. У него что, товарищ лейтенант, — возвысил он голос, разворачиваясь к дежурному, — подчиненных нет?
— Никак нет, товарищ майор государственной безопасности… то есть так точно, есть.
— Ладно, где этот ваш штаб? Показывайте.
— Так точно, товарищ майор… — Лейтенант послушно выпрыгнул из-за стола и замер, переминаясь с ноги на ногу. — Только это…
— Ну что еще? — недовольно спросил Буббиков.
— А кто в особом отделе останется?
— То есть как кто? Вас что здесь, только двое?
— Так точно. Ташмин и Зангелидзе погибли. Ташмин еще в июне, а Зангелидзе на прошлой неделе. Мы же докладывали…
— Как погибли? Вы что тут, в атаку ходите? — недовольно воззрился на него майор.
— Никак нет, — виновато развел руками лейтенант. — В засаду попали. Когда от Минска отходили…
Буббиков зло скривился.
— А не надо было Минск сдавать! Тоже мне вояки… — Он пожевал губами, потом кивнул. — Ладно. Найдите кого-нибудь, кто мог бы показать нам дорогу и… Коломиец!
— Я, товарищ майор.
— Останешься здесь. Окажешь товарищу лейтенанту практическую помощь…
Но сразу в штаб 20-го мехкорпуса они все-таки отправиться не рискнули. Была уже ночь, дороги разбиты бомбами, к тому же где-то неподалеку от штаба рыскала немецкая диверсионная группа. Так что майор Буббиков принял решение заночевать здесь, а уж с утра…
Ночь прошла относительно спокойно, и Бушманову удалось выспаться и за вчерашний день. А где-то около девяти утра, когда они уже позавтракали тем, что организовал лейтенант, и майор Буббиков сходил, как он выразился, «пообщался» с командармом, в небе появились «юнкерсы».
Бушманов спрыгнул в окопчик, в котором уже находился какой-то солдатик. Он нервно косился на небо и бормотал:
— Как по расписанию. Вот суки! Кажин день в девять утра прилетают.
Бушманов презрительно скривил губы.
— Не поднимайте панику, солдат, вы что, бомбежки ни…
И в этот момент жахнуло! Бушманов и сам не заметил, как оказался на дне окопчика в позе эмбриона, с зажатыми ладонями ушами. Как выяснилось, между тем, когда бомбят станцию, расположенную почти в километре от тебя, и тем, когда бомбы сыплются прямо тебе на макушку, есть большая разница. Тем более что на станцию немцы валили по большей части «зажигалки», а здесь…
Налет закончился через сорок минут. Бушманов выбрался из окопчика, отряхнулся и пошел искать начальство.
Майор Буббиков оказался ранен. Осколком. От помойного ведра. Кто-то из хозвзвода как раз решил вынести помойное ведро, и тут объявили воздушную тревогу. Он и бросил ведро там, где его застала тревога. А бомба попала в него и разнесла все помои. Осколком от ведра оказался ранен майор государственной безопасности Буббиков, который сейчас гордо сидел на топчане в местном лазарете и наблюдал, как ему извлекают из ладони кусочек жести и перебинтовывают руку. Руку он велел забинтовать побольше, так чтобы бинт покрывал не только ладонь, но и запястье. И подвесил руку на косынку. То есть ему, конечно, никто не сказал, что это осколок от помойного ведра, и он считал, что ранен осколком бомбы, но Бушманов, пока ждал его, слышал, как за тонкой стенкой палатки, посмеиваясь, переговариваются санитары. И сделал себе в мозгу отметку — обратить особое внимание на медицинский персонал.
Буббиков объявился спустя десять минут. Выглядел он с рукой на перевязи довольно браво.
— Ну что, капитан, тронулись.
— Товарищ майор, может, я один? — поинтересовался Бушманов. — Вы же того… ранены.
— Ничего, рана у меня легкая, делу не помешает. Некогда нам тут с ранами разлеживаться, товарищ капитан. Некогда.
С этим Бушманов был полностью согласен.
До штаба 20-го мехкорпуса они добрались в два часа пополудни. Начальник особого отдела был здесь. Он сидел за столом тоже с перевязанной рукой и хлебал из котелка щи. Когда Буббиков вошел, он отложил ложку и тяжело поднялся на ноги.
— Товарищ майор государственной безопасности…
— Отставить! — махнул Буббиков, усаживая напротив начальника и снимая фуражку. — Ранены?
Они оба с перевязанными руками, сидевшие друг напротив друга, выглядели несколько забавно. Хотя рука начальника особого отдела была забинтована на всю длину, до плеча, и сквозь повязку кое-где проступала кровь.
— Так точно. Две пули.
— Когда вас?
— Ночью. Когда диверсантов брали.
— Взяли? — вскинулся Буббиков.
— Троих. И еще шестерых положили. Но несколько ушло.
Буббиков неодобрительно покачал головой.
— Плохо.
Начальник особого отдела помрачнел и кивнул.
— Да… еще и Павлюка потерял. Начальника особого отдела корпуса.
Буббиков опять неодобрительно покачал головой, но затем внезапно сменил гнев на милость:
— Ладно. Я вам здесь капитана Бушманова оставлю на усиление. Он опытный работник — справится.
— Вот спасибо, товарищ майор, — обрадовался начальник особого отдела, — а то мы тут уже совсем… — Тут он заметил, что и у майора рука на перевязи. — Товарищ майор, а вас-то где?
— Да так, сегодня утром осколком зацепило при авианалете… Ладно, пленных уже допрашивали?
— Никак нет. Там двое раненых. Пока им помощь оказывали, да и с убитыми разобраться требовалось, я вот решил перекусить. Со вчерашнего обеда во рту — ни маковой росинки.
— Ну что ж, хорошо, тогда давайте их сюда…
Допрос пленных затянулся до самого вечера. А после ужина Буббиков и начальник особого отдела армии уехали обратно в штаб армии, оставив Бушманова вместе с молоденьким младшим лейтенантом, который единственный остался в живых из всего особого отдела корпуса. Бушманов просидел два часа, разбирая бумаги погибшего Павлюка, а потом приказал младшему лейтенанту:
— Вот что, лейтенант, принеси-ка мне личные дела офицеров.
Тот недоуменно уставился на него.
— А зачем, товарищ капитан?
Бушманов нахмурился. Да откуда он взялся, этот младший лейтенант? С луны свалился, что ли?
— Вы что, — ледяным тоном начал капитан, — не видите, что творится? Фронт рушится. Немцы занимают один город за другим. Позорно сдан Минск. Вы что тут, совсем ослепли?
Младший лейтенант установился на него испуганными глазами!
— Так это… — робко начал он, — фриц уж больно силен. Всю ж Европу завоевал. И Польшу, и Норвегию, и Францию…
— Запомните, товарищ младший лейтенант, — наставительно начал Бушманов, — рабочий класс буржуазных государств не собирался умирать за интересы своих эксплуататоров. Именно поэтому немцы прошли всю Европу церемониальным маршем. Но с нашей армией не так. Она плоть от плоти, кровь от крови нашего народа! И наши солдаты героически гибнут, но не сдаются, защищая свою страну до последней капли крови… — Тут он слегка запнулся и чуть поправился: — Ну за исключением некоторого числа дезертиров и предателей, которых мы с вами, заметьте, именно мы с вами не успели выявить. Но именно из-за этого, лейтенант, героическая гибель многих наших солдат и офицеров случается зря. Потому что мы недоработали. Не выявили потенциальных предателей и изменников родины. Вовремя не изолировали их. Дали им возможность нанести удар в спину нашей героически сражающейся армии. Понятно?
— Так точно, товарищ капитан, — отчеканил младший лейтенант, при этом глядя на Бушманова каким-то странным взглядом.
— Вот и хорошо. Похоже, мы с вами сработаемся, лейтенант. А сейчас принесите мне личные дела офицеров и… как фамилия того младшего лейтенанта, который переводил с немецкого во время допроса?
Младший лейтенант ответил.
— Откуда он так хорошо знает язык?
— Ну… говорит, долго жил с родителями за границей. Они у него из коминтерновских.
— Ну-ну, — глубокомысленно кивнул Бушманов. С коминтерновскими он встречался. Несколько раз. Когда еще работал в Москве, в центральном аппарате. Редкостные сволочи оказались! Такую подрывную работу развернули… — Вот с него, пожалуй, и начнем.
Всю неделю Бушманов напряженно работал, и к концу ее у него накопился материал на семерых офицеров, причем, что было особенно важно, за этими семерыми явно просматривалась организованная группа… Но на исходе недели немцы нанесли новый удар и снова прорвали фронт. Бушманов с младшим лейтенантом чудом успели вырваться из захлопывающегося котла, а когда наконец корпус закрепился на новом рубеже, выяснилось, что из семи его фигурантов четверо погибли. Причем тот, кого капитан рассматривал как ключевую фигуру всего дела, даже героически, подняв батальон в сумасшедшую атаку и прорвав позиции немецких подразделений, которые должны были захлопнуть котел. Собственно, благодаря именно этой атаке им с младшим лейтенантом и удалось выскользнуть из окружения.
Бушманов похудел, осунулся, но продолжал работать, отводя себе на сон едва ли более трех-четырех часов в сутки. Отвлекали допросы пленных, но, слава богу, их было немного, так что каждую свободную минуту Бушманов вновь листал папки и просматривал материалы личных дел.
Когда выяснилось, что рота лейтенанта, чье личное дело он просмотрел и отложил в сторону, без приказа оставила свою позицию, он приказал арестовать командира и снова поднял его дело. Как он мог его упустить?! Где он проглядел предательство?!
Вечером младший лейтенант докладывая о результатах предварительного допроса командира роты. И этот доклад Бушманову крайне не понравился.
— Да забыли просто про него, товарищ капитан.
— Как это забыли?
— Ну так. Сейчас в ротах по пятнадцать-двадцать человек осталось, а в батальоне, соответственно, не больше сотни. А от его батальона вообще рожки да ножки остались — одно название. Ну немец во время прорыва эти рожки да ножки и того… А выше, в штабе полка, думали, что от батальона вообще ничего не осталось. И не передали приказ. К тому же как его передашь-то? Штаб полка как раз по другую сторону прорыва оказался. Так что формально — да, отошел без приказа. Да только он там вообще практически в одиночку оказался. Слева — никого, немцы остатки батальона полностью добили, никто не выжил, а соседи справа отошли по приказу своего командования. Так что и слева немцы, и справа тоже. Вот он и принял решение отойти, чтобы людей сохранить.
— Запомните, младший лейтенант, — ледяным тоном начал Бушманов, — если каждый ротный будет самостоятельно принимать решения, оборонять ли ему позиции или отойти, то…
— Да понимаю я все, товарищ капитан, — воскликнул помощник, — только там действительно особенный случай получился. Ну поймите же вы!
Вечером Бушманов отправил младшего лейтенанта отдыхать, а сам лично сходил и взял папку с его личным делом. Что-то товарищ младший лейтенант перестал вызывать у него доверие…
Когда обстановка в полосе действий корпуса немного стабилизировалась, Бушманова вызвал к себе майор Буббиков. Он встретил капитана сидя в кабинете начальника особого отдела армии и горделиво блестя свежей медалью «За боевые заслуги».
— Ну здравствуй, здравствуй, капитан.
— Здравствуйте, товарищ майор, и поздравляю с наградой.
— А-а, это… — Буббиков небрежно скосил глаза на медаль. — Пустое. Не за медали воюем. Хотя, надо признаться, информация, которую удалось получить от тех пленных диверсантов, была высоко оценена руководством… А вот твоя работа меня не радует, Бушманов, совсем не радует.
Капитан помрачнел. Да, пока хвастаться было нечем. Но кто же знал, что те четверо погибнут?
— И знаешь почему? — продолжил между тем Буббиков. — Да потому что твой корпус опять отступает. Знаешь, какая директива пришла из наркомата? Оценивать работу органов по практическому результату. А именно, насколько способны курируемые ими части и соединения держать фронт. Отбивать атаки немецко-фашистских оккупантов. И где, спрашивается, я вижу твою работу? — слегка распаляясь, продолжил майор. — Учти, Бушманов, по итогам работы группы в управлении собираются сделать далеко идущие выводы. И мы должны приложить все — ты меня понял — категорически все усилия, чтобы помочь нашим бойцам удержать фронт. Ни шагу назад! Понятно?
— Так точно, товарищ майор, — угрюмо отозвался Бушманов.
— Вот и отлично. Значит, возвращайся в корпус. Кстати вот. — Он протянул ему небольшую коробочку и бланк.
— Что это? — не понял Бушманов.
— Медаль и наградное удостоверение для того младшего лейтенанта, который помогал нам допрашивать захваченных немецких диверсантов…
Выйдя на улицу, Бушманов достал папиросу и, прикурив, яростно затянулся. Черт! Ну как тут работать, когда твое же руководство ставит тебе палки в колеса?! Он с ненавистью посмотрел на коробочку, которую держал в руке. Зашвырнуть бы ее куда подальше, а по приезде в штаб корпуса арестовать того младшего лейтенанта… На него уже столько материала накоплено. Так ведь нет! Медаль ему вези…
Вернувшись в корпус, Бушманов вызвал к себе своего единственного подчиненного.
— Вот что, лейтенант, собирайся, поедем в дивизии. Здесь я все основательно прошерстил. Кое-какой материал есть, но нужно поработать еще. Заодно надо проехаться по переднему краю, поговорить с людьми. Может, подкинут какую-нибудь информацию, а то закопались в бумажках…
Из штаба корпуса они выехали следующим утром. На попутке. То есть для офицера, исполняющего обязанности начальника особого отдела, в корпусе не нашлось транспорта. Это уже говорило о многом. И Бушманов задумался о том, что надо было во время поездки в армию запросить личные дела командира корпуса и старшего дивизионного комиссара. Ну да еще успеется. Главное сейчас — систематизировать накопленный материал. А еще Бушманов собирался в обязательном порядке посетить передовую. Младший лейтенант все уши прожужжал про то, какой некомплект личного состава в подразделениях корпуса, а подобное положение дел часто приводит к тому, что у людей возникают неправильные мысли. Человек слаб, подвержен страхам, унынию, и задача органов безопасности — укрепить его дух, напомнить ему о том, что он по-прежнему находится под недреманным оком передового отряда рабочего класса. Чтобы, если не собственными силами, то хотя бы под страхом неминуемого сурового наказания он полностью выполнил свой долг перед лицом своего народа и своих товарищей.
А еще где-то в глубине теплилась мыслишка, что и ему удастся подцепить какую-нибудь пулю или осколок (только желательно не от помойного ведра) и, непременно оставшись на боевом посту и с честью выполнив приказ родины, также заслужить хоть какой-нибудь знак отличия. Мыслишка теплилась, но капитан Бушманов сердито гнал ее от себя, как недостойную истинного офицера госбезопасности.
На передовую они попали через два дня. Столь важных гостей привезли на полковой НП и подвели к стереотрубе. Бушманов специально приказал не беспокоить никого из командования полка и ограничился только сопровождением полкового особиста. Капитан довольно долго рассматривал через окуляр вроде как совершенно мирные поля, перелески и опушки, а потом оторвался от стереотрубы и бросил взгляд на линию фронта, заслоняясь ладонью от садившегося солнца.
— Тихо все.
— Так точно, товарищ капитан, — бойко доложил особист. — Немец воюет строго по расписанию. Сейчас у них ужин и отбой. А вот с утречка…
В этот момент со стороны линии фронта внезапно послышалась канонада. Все удивленно переглянулись, потом особист пожал плечами:
— Непонятно… Может, кто из окружения прорывается? Хотя чего-то поздно. Где раньше-то были?
В этот момент из-за поворота траншеи послышался громкий топот и в блиндаж НП влетел майор, на ходу застегивающий портупею.
— Лубин, что, атака? — ошалело заорал он, приникая к стереотрубе.
— Да вроде нет, товарищ комполка, — доложил особист, — пальба какая-то у немцев в тылу.
— Может, наши из окружения прорываются? — предположил майор.
А Бушманов поморщился. Как-то товарищи сразу теряют бдительность. «Наши», «из окружения»… а ну как это провокация фашистов? Между тем майор оторвался от стереотрубы и повернулся в сторону связиста, притулившегося со своим аппаратом в углу блиндажа.
— Батарею мне, быстро!.. Саблин, там, похоже, какая-то группа сквозь немецкие боевые порядки к нам прорывается. Можешь поддержать их огнем?.. Сколько?.. Ах ты, мать честная!.. Ну тогда ладно… Да помню я, помню, что сам приказывал… — Майор раздраженно бросил трубку на рычаг и сообщил всем: — Ничего не попишешь. По пять снарядов на орудие осталось. — Он снова приник к стереотрубе и забормотал: — Ну ребятки, вы уж давайте там сами. Немножко же осталось. Хотя бы до переднего края. А тут мы вас из винтовок и пулеметов поддержим…
Бушманов задумался, затем сурово сжал губы, поправил фуражку и кивнул особисту:
— Пошли.
— Куда, товарищ капитан? — с готовностью откликнулся тот.
— Встречать этих. — Бушманов кивнул в сторону линии фронта…
