ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Голова раскалывалась, в глазах рябило, в ушах шумело. Я застонал и почувствовал, как меня кто-то аккуратно приподнимает и усаживает. Руки у неизвестного были мягкими, движения бережными, но в то же время в руках чувствовалась недюжинная сила — настолько легко и непринужденно неизвестный поддерживал меня.

Я открыл глаза, закрыл, поморгал, но в глазах продолжало рябить как в закрытом состоянии, так и в открытом. С тем же неприятным постоянством шумело в ушах, но уши я закрыть-открыть не мог.

«Мыслю — значит, существую», — сказал наутро Декарт после очередной жестокой попойки. Я не пил, но, очнувшись после удара по голове, полностью был согласен с определением философа. Впервые в жизни я потерял сознание, но при этом неожиданно обнаружил, что биологический хронометр не остановился и зафиксировал, что мое небытие длилось тридцать две минуты. Много, однако… Не утешало даже то, что, когда Декарт вывел свое гениальное умозаключение, он пребывал вне времени гораздо дольше.

Зрение постепенно восстанавливалось, и сквозь пелену в глазах я увидел далекий фонарь, отражавшийся в зеркале пруда. И фонарь, и пруд медленно раскачивались, будто я сидел на детских качелях.

Наконец мир перестал раскачиваться, и я увидел, что сижу в круге света на тротуарной плитке, а меня поддерживают чьи-то черные руки.

«Негр, что ли?» — подумал я, потрогал затылок и застонал. Ладонь стала липкой от крови.

И тогда вспомнилось все: кто я такой, почему здесь сижу и чьи руки меня бережно поддерживают. Мелькнула глупая мысль: «Как бестелесная тень может меня поддерживать?», но я тут же вспомнил, как она напиталась водой и как скрутила в бараний рог сэра Джефри. Многого я еще не знал о своей тени…

Кейс исчез без следа, и я дрожащими руками проверил карманы. Странно, но, забрав кейс, грабители не обшарили меня. Возможно, тень отпугнула… Ключи от квартиры были на месте, мелкие деньги, американский паспорт на имя Тедди Смита, трофейный нуль-таймер… И даже бриллиант, позаимствованный в качестве трофея у сэра Джефри. Бездумно повертев драгоценный камень между пальцами, я равнодушно посмотрел на блистающие в свете далекого фонаря грани и сунул его назад в карман. Бесполезная вещица. По крайней мере, для меня. Последним я проверил внутренний карман пиджака. Сунул руку и охнул. Били меня не только по голове, наверное, когда упал, добавили ботинком в грудь. Самое паршивое было не то, что сломали пару ребер, а то, что вдребезги расколошматили джамп.

— Что же ты защитить меня не смогла? — укоризненно сказал я.

Тень негодующе вздрогнула, отпрянула от меня, и я едва не упал.

— Опять обиделась, — вздохнул я. — Извини. Ну а мне каково?

И тут я наконец увидел, каково мне на самом деле. То, что я вначале принимал за круг света от фонаря вокруг себя, было моим собственным флуктуационным следом как минимум десятого порядка. Попался-таки пиллиджер…

Мелькнула отстраненная мысль, что первооткрыватель Гудков и понятия не имел о флуктуационном свечении. Эффект свечения и способ его фиксации был открыт значительно позже…

Я поднес ладони к глазам. Исходивший от них флуктуационный свет был настолько ярким, что просматривались мельчайшие капилляры под кожей.

Тень, приняв мои извинения, подползла ко мне и поддержала под локоть. Я горько усмехнулся.

— Интересно, а что будет с тобой, когда меня вытрут из времени? — спросил я.

Тонь не отреагировала. Она не понимала вопроса, не понимала, что такое вытирка, не понимала, зачем меня нужно охранять. Возможно, и ограбление она приняла за игру, аналогичную той, в которую сама играла с таксистом. Кому игра, а кому… Что кошке игра, то мышке смерть.

Не знаю, что больше сказалось, удар по голове или постоянное ожидание, что когда-нибудь совершу непоправимый промах, который приведет к флуктуации времени, но я отнесся к происшедшему на удивление безразлично. Было только бесконечно жаль, что всё в жизни так быстро закончится. А все в жизни — это и есть сама жизнь.

Я погладил тень и поднялся на ноги. Меня сильно качнуло, как пьяного, и тень услужливо поддержала под руку. Поддержка была мягкой, но я опять почувствовал, что сила в тени необычайная. Если бы захотела, то могла меня спеленать, а потом выжать кровавой юшкой, как воду в номере отеля в Нью-Йорке.

— Пойдем домой, — вздохнул я и нетвердой походкой зашагал по тропинке, вымощенной тротуарной плиткой. — Единственное, что мне осталось в жизни, — хорошо выспаться…

Из тени получился прекрасный сопровождающий. Если днем она гирей висела на теле, то ночью не я нес ее, а она меня. Причем несла настолько бережно, что мне оставалось лишь переставлять ноги. Я представил, как мы смотримся со стороны, и усмехнулся. Вид угольно-черного монстра трехметрового роста и неопределенной формы, тащившего на себе мужчину с залитым кровью лицом, никакой иной ассоциации, как с похищением человека нечистым из преисподней, вызвать у постороннего не мог. Если бы нас кто-нибудь встретил по пути, его бы хватила кондрашка. Всю жизнь потом замаливал бы грехи в церкви, а мой флуктуационный след засветился бы светом шестого-восьмого порядка.

К счастью, по пути домой и в подъезде нам никто не встретился, а для моего флуктуационного следа было уже все равно. Что одна флуктуация на моей совести, что две — не имело никакого значения. Хоть сотня, если исход предрешен.

Лифт был выключен, и, когда я представил, что предстоит пешком взбираться на шестнадцатый этаж, меня замутило. Но тень и здесь выручила. Едва я, кряхтя, ступил на первую ступеньку, как тень подхватила меня и вознесла вдоль лифтовой шахты на шестнадцатый этаж. Несмотря на мою апатию, даже дух захватило.

— Нет бы проявить свое умение в небоскребе… — вздохнул я, стоя на лестничной площадке у своих дверей. — Когда я шел девяносто девять этажей… — Я осекся и внимательно посмотрел на тень. — Слушай, если ты умеешь левитировать, то почему на мне висишь тяжким бременем?

Тень смутилась и скользнула за спину. Существовало что-то между нами, была какая-то связь на уровне подсознания, и я понимал тень. Осваивала она наш мир и не имела представления не только о происходящих событиях, но и своих возможностях. Эх. хороший бы тандем у нас получился, если бы…

Я махнул рукой и открыл дверь. Чего по шапке плакать, когда голова к плахе склонилась?

В гостиной кто-то был, и я тупо уставился на полоску света, пробивавшуюся из-под двери.

— Чего встали на пороге, Егор Николаевич? — донесся из гостиной голос Воронцова. — Проходите, не стесняйтесь, будьте как дома.

Ну да, кто еще мог быть в столь поздний час? Впрочем, для кого поздний, а для кого — урочный. Служба стабилизации не спит, не дремлет. Я шагнул вперёд, открыл дверь в гостиную и остановился. Тень благоразумно спряталась за дверной косяк.

В голове отстраненно пронеслось, что и сэр Джефри предлагал располагаться в его номере как дома. «Ушибленный копчик», «быть как дома» — не слишком ли много случайных совпадений?

— Как вы светитесь! Рождественская елка, да и только! — воскликнул таймстебль. — И лицо в крови… Случилось что-то?

Я ничего не ответил, продолжая молча стоять в дверях гостиной. Воронцов сидел за обеденным столом, до ушей растянув в улыбке жабий рот. Нравилось ему быть блюстителем стабильности, нравилось унижать и приводить приговор в исполнение.

— Проходите, проходите, — растекаясь елеем, снова предложил он. — Присаживайтесь.

— Согласно закону в моем распоряжении двадцать четыре часа личного времени, — сказал я. — И это время я хотел бы провести без вас.

Таймстебль гаденько усмехнулся и отрицательно покачал головой.

— Уже не двадцать четыре, а двадцать три часа двенадцать минут, — поправил он. — К тому же закон не запрещает таймстеблю находиться рядом с преступником.

Я смерил его испепеляющим взглядом, молча развернулся и вышел из гостиной.

— Куда вы? — растерялся Воронцов, но я не ответил. Вошел в ванную комнату, закрыл на щеколду дверь и принялся раздеваться.

Тень просочилась в щель под дверью, услужливо включила душ, но сама в ванную забираться не стала. Почувствовала, что хозяину не до развлечений. Пока я принимал душ, а затем обрабатывал витаколлатеном рану на голове и ссадины на груди, тень неподвижно стояла у двери, словно охраняя вход.

Пару раз к двери подходил таймстебль, стучался, что-то говорил, но я не прислушивался, а во второй раз вообще матом послал. А что? Теперь мне все можно.

Подождав, пока первая порция витаколлагена впитается в кожу, я повторил процедуру. На четвертые сутки ребра срастутся, а рана на голове зарастет в течение сорока восьми часов, да так, что и шрама не останется. Беда только в том, что не было у меня четырех суток, и сорока восьми часов тоже не было. До вытирки, как сказал таймстебль, оставалось двадцать три часа двенадцать минут, а сейчас и того меньше.

Закончив обрабатывать раны, я надел халат, открыл дверь. Тень скользнула под халат, повисла на мне, но в этот раз я не ощутил ее веса. Странно в общем-то, почему раньше не умела становиться невесомой? Полетала над ночной Москвой и научилась?

Я глянул на ноги, ожидая увидеть, что они полностью обтянуты черной тенью, как колготками, но ноги были самыми что ни на есть обыкновенными. Тогда я посмотрел в зеркало на свою спину и увидел нечто напоминающее трепыхающиеся черные крылышки. Этакий аггел из преисподней. Тень и здесь научилась прятаться, причем не без юмора.

Когда я вошел в гостиную, то увидел ужинающего за столом таймстебля. Преотвратное зрелище. Пальцами он извлекал из большой кружки ползучую ржавую плесень, отправлял ее в рот и закусывал листочками отрывного календаря.

— Пока вы мылись, я решил перекусить, — сообщил он набитым ртом. — Не возражаете?

— Не возражаю. Чувствуйте себя как дома, — процедил я, надеясь, что он ответит так же, как я ответил сэру Джефри: «С этим у меня проблемы». Очень хотелось убедиться, что сэр Джефри работает на службу стабилизации.

Но он ответил по-другому, явно мстя мне за предложение отведать красной икры:

— Спасибо. Не желаете присоединиться? — Приглашающим жестом он пододвинул ко мне кружку. — Листки календаря не предлагаю, вкус у них так себе. Вот когда печать на бумаге осуществлялась со свинцовых матриц — это да!

Воронцов мечтательно закатил глаза.

— Вас бы сейчас сфотографировать и снимок на Украину переслать для рекламного плаката. Цвет ржавой плесени там сейчас ценится, а у вас и физиономия подходящая — один в один как у их президента.

Я подошел к бару, достал бутылку водки, стакан, сел напротив. Воронцов так и не удовлетворил мое любопытство — связан он с сэром Джефри или нет. Да и какое это имело значение при тех крохах времени, которые остались до вытирки?

— Не советую пить, — строго сказал Воронцов, наблюдая, как я наполняю стакан.

— Это еще почему? — не согласился я, продолжая наливать. — Приговоренному к смерти не отказывают в последнем желании.

Воронцов взял стакан и отодвинул в сторону.

— Зачем, по-вашему, преступнику дается двадцать четыре часа после флуктуационного сдвига? — спросил он.

— Чтобы он привел мирские дела в порядок, — криво усмехнулся я, — и с чистой душой канул в небытие.

Я потянулся за стаканом, но Воронцов отодвинул его еще дальше.

— Это время дается для того, чтобы преступник попытался исправить флуктуационный сдвиг.

— Да неужели?! — воскликнул я с таким видом, будто услышал спасительную новость, и заглянул в мутные глаза блюстителя стабильности. Но не увидел в них ожидаемого злорадства. И глаза, и выражение лица Воронцова были серьезными, словно его в самом деле тревожила моя предстоящая вытирка.

Тогда я встал, принес из ванной комнаты пиджак и вывернул из потайного кармана на стол осколки разбитого вдребезги джампа.

— Еще вопросы будут?

Я бросил пиджак на пол, сел и снова потянулся к стакану. Однако и в это раз его не получил.

— У вас что, нет запасного джампа?

— И об этом меня спрашивает блюститель стабильности?

Я выразительно посмотрел на Воронцова. Производство джампов строго контролировалось службой стабильности, к тому же их изготавливали с настройкой на индивидуальные характеристики владельца, поэтому никто другой воспользоваться джампом не мог. Любой, кто пытался кустарным образом настроить джамп или сделать его дубликат, легко вычислялся по флуктуационному следу, и соответствующие санкции следовали незамедлительно.

— Выходит, вы сейчас в безвыходном положении?

— Выходит, что выходит… Отдайте стакан! Мне что, из горлышка пить?!

Воронцов перестал двигать стакан, но не отдал, а крепко зажал в руке.

— Быстро вы сдались. Не ожидал от столь активного пиллиджера.

— А вы что, хотите помочь? — раздраженно буркнул я, пытаясь отобрать у него стакан.

— Да, — спокойно сказал Воронцов.

Я замер от неожиданности и посмотрел ему в глаза. Мутный взгляд таймстебля ничего не выражал, но Воронцов не врал.

Кровь ударила в голову, и я наконец понял, зачем таймстебль задержал меня в аэропорту ничего не значащим разговором, почему таксист не довез меня до дома. а высадил в переулке у сквера, и отчего осколки моего джампа усеивали сейчас столешницу обеденного стола. Акция против меня была до мелочей рассчитана заранее… Вовсе не то, что я подумал, имел в виду таксист, когда сказал, что он «уже все получил». Мой проезд «от и до» был оплачен!

Страстно захотелось заехать кулаком в серую пупырчатую харю постанта, причем вложить в удар не только всю свою силу, но и гигантскую мощь межвременной тени. Однако я пересилил себя и сдержался. Еще больше, чем расплющить в блин морду Воронцова, мне хотелось жить.

— Зачем вам это нужно? — прохрипел я сдавленным горлом.

Воронцов нехорошо оскалился мелкими зубами. Будто жаба улыбнулась, если бы у нее были зубы.

— Скажу — не поверите.

— А вы скажите так, чтобы поверил.

— Хм… — Он усмехнулся. — Резонно. Допустим из чисто альтруистических побуждений.

Я фыркнул.

— Ну вот, я же говорил…

— Вы обещали, что я поверю.

— Да?

— Да.

— А вдруг мне нужны деньги? — сказал Воронцов, демонстративно оторвал листок от перекидного календаря и принялся жевать. — Вы не допускаете, что постантам тоже хочется красиво жить?

Я посмотрел на него, подумал.

— Ближе к истине, но не то. От денег вы не откажетесь, но они вторичны.

— Что же остается? — Он хитро прищурился, запустил пальцы в кружку, прихватил щепоть ржавой плесени и отправил в рот. — Остается ваша бессмертная душа…

Он хихикнул и поперхнулся.

У меня вновь зачесались кулаки.

— То есть вы меня вербуете? — натянуто спросил я.

— В некотором… — Воронцов заперхал. — Так сказать… — Он прокашлялся и наконец закончил: — В некотором смысле вербую. Но в личных целях.

— И в каких же, позвольте поинтересоваться?

— А вам, Егор Николаевич, не все ли равно? Чего вы торгуетесь? На кону ваша жизнь! И в вашем распоряжении осталось всего двадцать два часа двадцать девять минут, чтобы исправить флуктуацию. Успеете рассчитать варианты?

Я посмотрел на Воронцова долгим взглядом. Часов у него на руке не было.

— Как это вы, Игорь Анатольевич, столь точно определяете время? — спросил я, оттягивая решение. — Насколько мне известно, у постантов биологический хронометр дает сбои.

— Кхе-кхе! — гаденько хохотнул Воронцов и выразительно глянул мне за спину. — А вы туда посмотрите!

Я оглянулся и увидел на стене часы с кукушкой. Совсем о них забыл. Мне они ни к чему, интерьер в квартире принадлежал хозяйке.

— Кстати, — заметил Воронцов, — ходики тикают. Пока вы думаете, осталось двадцать два часа двадцать восемь минут.

— Хорошо, — вынужденно согласился я. — Деваться некуда… Как вы собираетесь вытащить меня из переплета?

— Я?! — безмерно удивился таймстебль. — Никак. Это ваша забота.

— Не понял?

— Единственное, что сделаю, обеспечу вас аппаратурой. — Он оставил стакан с водкой в покое, достал из кармана джамп и положил на стол передо мной. — Прошу. Резервный вариатор, насколько мне известно, у вас есть, и вам нужен только джамп.

— Он что, подстроен к моим индивидуальным характеристикам? — спросил я, намекая, что моя вербовка была спланирована заранее. К джампу я не притронулся.

— Это джамп службы стабильности, и он не имеет идентификационной защиты, которой снабжаются все джампы хронеров. В нашей работе всякое случается…

— А как же защита от местных?

— Наберете код — триста сорок шесть, зафиксируете его, затем наберете «time», и он будет работать в режиме джампа. В остальных случаях он, аналогично вашему джампу, работает как мобильный телефон.

— Вы мне его на время ссужаете или как?

— Или как.

— Ну хорошо…

Я неуверенно протянул руку, но Воронцов перехватил ее и отвел в сторону.

— Помнится, вы упоминали о вторичном аргументе моего альтруизма.

Я поморщился.

— Сколько?

— Пятьдесят тысяч.

— Солидно…

— Не торгуйтесь, свою жизнь покупаете.

— А вы — мою душу… Что еще, кроме денег, я буду должен?

— Я не дьявол, и сейчас не Средневековье, поэтому ваша душа мне до лампочки. Будут некоторые мелкие поручения.

— Какие?

— В свое время узнаете.

Я тяжело вздохнул, кивнул, и Воронцов отпустил мою руку.

— Надеюсь, вы понимаете, что мою помощь афишировать не надо? — вкрадчиво заметил он.

Я посмотрел на него и отвел взгляд. В отсутствие санкции на его действия не верилось, но для меня не имело никакого значения, от кого буду зависеть: от службы стабилизации или только от личных амбиций таймстебля.

— В любом случае это кабала… — сказал я. — Сейчас у меня таких денег нет.

— Знаю, — улыбнулся Воронцов. — Но завтра будут. Я многое о вас знаю, причем наперед. И так будет всегда, запомните это хорошенько.

Он в упор смотрел на меня, снисходительно улыбался, и я впервые не увидел в его глазах мутной поволоки.