ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Она была то трепетной, то страстной, отдаваясь не только телом, но и душой, и я полностью терял голову, сливаясь с ней воедино, как если бы мы были двумя половинками одного существа, которые долго искали друг друга и наконец-то. воссоединились.
До сих пор я относился к сексу прагматически, как к естественной физиологической акции, наподобие приема пищи. Приперло, пошел на Тверскую, снял проститутку, удовлетворил похоть и — свободен. Что может быть так, как со Златой, я и не догадывался. Представления не имел.
Она спала на моем плече, тихонько посапывая в ухо, ее левая грудь бесстыдно покоилась на моей груди, и сердце стучалось к моему сердцу. Сердца стучали в унисон, и я уже не мог разобрать, где мое сердце, где ее и не стали ли они одним целым. И было сладко, и было больно, и я, прагматик до глубины души, до мозга костей, человек, который по своей профессии обязан быть и оставаться эгоистом, который и был им, неожиданно понял, что есть в этом мире кроме меня еще одно существо, которое мне дороже себя самого.
И откуда это взялось на мою голову? Ничего хорошего ни мне, ни Злате наша связь не сулила. Не было у нас будущего. О каком будущем можно говорить, если я вне времени? Будь Злата хронером, мы могли бы эмигрировать в Благословенные Времена, Когда Луны Еще Не Было, но она местная, и служба стабилизации никогда не даст разрешение на ее эмиграцию…
Червячок рационализма проснулся в сознании, подточил хлипкий фундамент безосновательных грез, и воздушный замок рухнул, вернув меня в суровую реальность. Откуда я взял, что Злата испытывает ко мне такие же чувства? Быть может, я для нее рядовой эпизод, и таких, как я, у нее вагон и маленькая тележка. Вон как на нее Марк смотрел…
Осторожно, чтобы не разбудить Злату, я высвободил плечо и переложил ее голову на подушку. Затем встал.
Злата во сне глубоко вздохнула, обняла подушку, и на губах ее заиграла улыбка.
В душе все перевернулось, и я на цыпочках вышел из спальни. Значил ли я для нее что-нибудь или нет, не имело значения — у меня язык бы не повернулся предложить ей сменить жизнь в благоустроенном мире на жизнь в неолите. Посещение с особого разрешения службы стабилизации Благословенных Времен, Когда Луны Еще Не Было, произвело на меня гнетущее впечатление. Конечно, в сравнении с будущим, из которого я сбежал, неолит действительно выглядел благословенными временами, но жителю двадцать первого века они бы показались кромешным адом.
Только сейчас я понял, что натворил. Я-то ладно, зажму волю в кулак, напьюсь до состояния дров и как-нибудь переживу. Но если Злата… Нет, нет и нет! Надо рвать наши отношения, резать по живому для ее же блага. Ничего у нас быть не может… И не должно.
И все же кое-что я сделаю. Пусть будет у нее обо мне хоть какая-то память.
Я аккуратно прикрыл дверь в спальню, вышел в прихожую и, покопавшись в карманах куртки на вешалке, извлек бриллиант. Жаль, что перстенек заказать не успел… Оглянувшись, я увидел на полочке под зеркалом сумочку Златы и открыл ее.
Как и у каждой женщины, чего только не было в сумочке, но больше всего поражала большая, едва не с пол-литровую банку, коробка с надписью «Пудра». Странно, мне казалось, что в начале двадцать первого века женщины давно забыли о порошковой пудре и все как одна перешли на тональные кремы, но поди же ты… Впрочем, для меня и к лучшему. Брошу бриллиант в пудру, и Злата не скоро его обнаружит. Тогда, когда между нами все давным-давно травой зарастет.
Однако когда я открыл коробку, она оказалась не только пустой, но и чистой, будто вымытой. Ни пылинки пудры, ни ее запаха… Зачем тогда Злата таскает с собой пустую коробку? Женщина есть женщина, и нечего искать логики в вещах, которые она носит в сумочке.
Не став копаться в сумочке, я оглядел содержимое — ничего подходящего, чтобы спрятать бриллиант, не нашел и бросил камешек на дно. Авось когда-нибудь обнаружит. А потеряет — так тому и быть. Не угадал Иван-«небожитель»: не пригодился мне бриллиант в будущей жизни… Или именно это он имел в виду?
Закрыв сумочку, я постоял немного в прихожей, глянул в зеркало и тут же отвернулся. Видеть себя, мерзавца, не мог. Тогда я прошел на кухню, заглянул в холодильник. Пива не было, а водку, пока Злата здесь, пить не хотел. Набрал в чайник воды, поставил на плиту, достал из шкафчика банку растворимого кофе. Натуральный кофе меня, как и всех людей, бодрит, а растворимый почему-то расслабляет. Есть все-таки в реликтах что-то от постантов — мы тоже не совсем люди, и у нас наблюдаются зачаточные изменения метаболизма.
В ожидании, пока закипит вода, я подошел к окну и выглянул. С неба сияла половинка луны, и на плоской крыше панельной двенадцатиэтажки я увидел Сатану, и был он не один. Белая, лохматая кошечка, почти таких же размеров, что и Сатана, гордо восседала по центру крыши, а Сатана кружил вокруг нее, то униженно приседая на лапах, то замирая в охотничьей стойке. Кошечка не двигалась с места и только поворачивала голову вслед за Сатаной. Глаза у нее изредка вспыхивали янтарным огнем, а у Сатаны светились зеленым. Я непроизвольно перевел взгляд на оконное стекло и не увидел на нем привычных пятен кошачьего макияжа. Неужели страж научился двигать материальные предметы сквозь стекло? Вполне возможно, он постоянно учится…
Теплые ладони коснулись спины, я вздрогнул от неожиданности и повернулся.
— Что ты делаешь в полумраке? — сонно пробормотала Злата, прижимаясь ко мне. От прикосновения обнаженной груди меня будто током ударило.
— Кофе готовлю… — судорожно сглотнув, признался я. — Не спится. Будешь кофе?
— Не… Я спать хочу…
— Тогда иди спи.
— Не хочу спать с подушкой, хочу с тобой, — по-детски надув губы, капризно протянула она.
— Иди, я кофе попью и приду.
— Точно придешь?
— Куда я денусь, — усмехнулся я, с горечью понимая, что деваться куда-нибудь мне просто необходимо. Не для себя — ради нее.
— А что ты увидел за окном?
— Ничего.
Я попытался загородить собой окно, но она отвела мою руку, просунула голову под мышку и выглянула.
— Что значит ничего? Ночь, луна… — Она зябко передернула плечами. — Вид из окна какой-то странный, будто город мертвый. Ни огонька, ни души…
Я оглянулся и не увидел на крыше двенадцатиэтажки ни Сатаны, ни белой кошечки. Сгинули без следа. Вспомнилось, что говорил Марк о домашней кошке Златы, и в душу закралось смутное подозрение. Тогда я охватил ее голову ладонями, повернул к себе и заглянул в лицо. Ничего общего с чертами лица сэра Джефри не было, разве что немного широковатая переносица. Определенно паранойя.
— Егор… — прошептала Злата. Ее глаза затуманились, она обмякла в моих руках.
— Что?
— Я тебя люблю…
И мое твердое намерение бесповоротно и навсегда разорвать наши отношения рухнуло в прорву.
Проснулся я в прекрасном настроении и впервые без побудки биологическим хронометром. В окно ярко светило солнце, и я впервые по-настоящему ощутил, что такое счастье. И поступаться им не собирался. Ночное намерение радикальным образом порвать со Златой растаяло легкой дымкой. Будь что будет. Живем один раз.
Приподнялся на локте, обернулся и обмер. Златы рядом не было, а на скомканной простыне лежала записка.
«Люблю. Целую. Вечером буду»
Я улыбнулся, и хорошее настроение вновь заполонило душу. Напевая бравурный мотивчик, вскочил с постели и, босиком шлепая по паркету, направился в ванную.
В гостиной на диване в обычной позе сфинкса возлежал Сатана. Шерсть на котище слегка серебрилась, будто припорошенная белой пылью.
— Ты опять пользовался моей зубной пастой?! — ахнул я.
Сатана повернул ко мне голову и одарил сумрачным взглядом. Ехидной улыбки Чеширского Кота на его морде не было.
Я шагнул к Сатане и провел рукой по мнимой шерсти. Пыльца с шерсти не осыпалась, и к ладони ничего не прилипло. Сатана приоткрыл пасть, показал клыки, предостерегающе зашипел, и я поспешно отдернул руку. Откровенной угрозой пренебрегать не стоило. Впервые я видел Сатану в подобном состоянии.
— Все, все, не трогаю, в твои дела не вмешиваюсь… — отступил я, недоумевая, что бы это могло означать. Тем не менее ему не удалось испортить мне настроение.
— Бывает тополь серебристый, — сказал я, — а у меня кот серебристый… Серебри-истый Сатана-а-а! — пропел на манер арии Мефистофеля и направился в ванную комнату.
Недоумение только усилилось, так как зубная паста оказалась на месте и нетронутой. Впрочем, какое мне дело до макияжа Сатаны? Он «сам с усам», и я ему не указ. Нечего забивать голову по пустякам и портить прекрасное настроение.
Продолжая напевать себе под нос, я принял душ, почистил зубы, побрился. В последнее время Сатана перестал принимать душ вместе со мной, не пришел он и в этот раз, хотя я часто слышал, как он подзаряжается кинетической энергией в одиночестве. Неужели, повзрослев, стал стесняться, или я ошибся в его поле? Половых индикаторов, которые все коты выставляют напоказ, высоко задрав хвост, я у него не замечал. Как же, разберешь, какого оно пола, при длинной густой шерсти и ее могильной черноте. Теперь, правда, черноте с проседью.
Я надел махровый халат и, вытирая голову полотенцем, открыл дверь.
— Иди, купайся! Смой с себя пыль… — позвал я, убрал от лица полотенце и осекся.
В гостиной за столом сидел таймстебль Воронцов, и был он мрачнее тучи. Лоснящееся пупырчатое лицо подергивалось, отчего казалось, что пупырышки маленькими вулканами попеременно извергают из себя слизь.
Настроение мгновенно испортилось. Прощай, несбывшиеся мечты…
— Что ты мне еще предложишь?! — разъяренно прошипел Воронцов.
Я аккуратно повесил полотенце, вышел из ванной комнаты и закрыл дверь. Сатана индифферентно возлежал на диване и спокойно наблюдал за нами. Таймстебль принял предложение искупаться на свой счет, и я не стал его разубеждать.
— Чем обязан? — глухо спросил я, прекрасно сознавая чем.
— А как, по-твоему, чем? — процедил сквозь зубы таймстебль.
— Опять деньги понадобились? — нагло поинтересовался я. А что ещё оставалось делать? Нападение — лучшая политика, когда загоняют в угол.
— Голову мне не морочь! — сорвался на крик Воронцов. — Зачем ты встречался с Гудковым?! Знаешь, что тебе грозит?
И тогда на меня снизошло ледяное спокойствие. Чему быть, того не миновать.
— Вы пришли исполнять приговор? — ровным голосом спросил я. — Так в чем дело, чего медлите? Насколько мне известно, в данном случае не полагается суточная отсрочка.
Не знаю, какой реакции ожидал от меня Воронцов, но явно не этой. Он недоуменно заморгал, осел на стуле, голова втянулась в плечи, а на них легли подрагивающие от негодования щеки. Губы задергались, но нужных слов он найти не мог и от этого стал ещё больше похож на жабу.
— Пойду-ка переоденусь, — воспользовался я заминкой и направился в спальню, — а то в махровом халате как-то неудобно отправляться в последний путь.
Обойдя стол, я прошел мимо Сатаны и требовательно заглянул ему в глаза. Он ответил спокойным, равнодушным взглядом, и стало понятно, что «последнего пути» пока не предвидится.
Что и подтвердил Воронцов, возмущенно гаркнув вслед, когда я закрывал за собой дверь в спальню:
— Он еще шутит! Шутник нашелся!
Не отвечая на реплику, я неторопливо оделся, причесался и только тогда вернулся в гостиную. Демонстративно миновал набычившегося таймстебля и сел за его спиной на диван рядом с Сатаной.
— Нуте-с, и что же вы со мной собираетесь делать? — спросил я в спину Воронцова, поглаживая Сатану. Сатана довольно заурчал.
Воронцов яростно засопел, развернулся на стуле, Пару секунд он испепелял нас с Сатаной взглядом но затем отвел глаза и, перейдя на «вы», подчеркнуто официальным тоном сказал:
— Учитывая ваши заслуги перед службой стабилизации, а также тот факт, что встреча с основателем хронофизики не привела к флуктуационным всплескам, исполнение приговора решено отсрочить.
Я немного помолчал, поглаживая Сатану по загривку, а затем спросил вкрадчивым тоном:
— Простите, за какие-такие заслуги?
В сердитых глазах таймстебля что-то мигнуло.
— А вы не догадываетесь?
— Я не гадалка, чтобы догадываться, — сказал я, отвернулся от Воронцова и почесал Сатане подбородок. Котище прищурил глаза и заурчал громче. — Но предположение имеется…
До сих пор так и не понял и вряд ли когда пойму, зачем Сатане нужна столь точная имитация кота. Мимикрия на высшем уровне.
— И что же вы предполагаете?
— А предполагаю я, что Сэм Рудаков не просто так напал на меня в сквере среди ночи.
— Верно предполагаете, — неожиданно легко согласился таймстебль.
Но я ему не поверил. То есть то, что меня намеренно подставили под ограбление в сквере, не вызывало сомнений, но то, что убийство Рудакова являлось той самой «заслугой» перед службой стабилизации, противоречило самому факту подстроенной встречи. После ограбления я засветился флуктуационным следом, а не Рудаков, и предложенная таймстбелем помощь по исправлению флуктуации была не чем иным, как вербовкой меня службой стабилизации. Вопрос, зачем? Неужели именно для этого случая? Чтобы я беспрекословно выполнил какое-то задание и не артачился. Но я заартачился. Очень не люблю, когда меня используют, особенно втемную.
Похоже, Воронцов не ожидал отпора, думал, испугаюсь вытирки и соглашусь на все, что прикажут. А когда я начал сопротивляться, ему пришлось импровизировать с моими «заслугами», но получилось весьма коряво.
— А если это заслуга, — поглаживая Сатану, продолжил я, — то за что вы содрали с меня пятьдесят тысяч?
Я отвел взгляд от Сатаны и в упор посмотрел в глаза Воронцова. Он не выдержал и смешался.
— Интересно, — раздумчиво протянул я, — что вы делаете с долларами? Едите? Они что, вкуснее газет, напечатанных со свинцовых матриц?
Не знаю почему, но мои слова возымели обратное действие. Воронцов выпрямился, подобрался, взгляд мутных глаз стал прямым и требовательным.
— Что ж, отбросим сантименты, — тяжело роняя слова, проговорил он. — С Рудаковым дело прошлое… Забудьте и не пытайтесь увиливать, Егор Николаевич. Сейчас речь идет исключительно о вашем преступлении. Желаете искупить вину делом или..?
Таймстебль насмешливо посмотрел на меня и заломил бровь.
Я подумал. Воронцов прав: мой теперешний проступок обжалованию не подлежал, и мне не отвертеться… Похоже, к моей встрече с Гудковым служба стабилизации не имела никакого отношения, но, благодаря этому, таймстебли заполучили гораздо более весомый аргумент, чем подстроенное ограбление в сквере.
— Опять кого-то надо пришить? — глухо поинтересовался я, оставив в покое Сатану.
— Зачем прямо так, — довольно заулыбался таймстебль. Он почувствовал, что с крючка мне не сорваться. — Дело выеденного яйца не стоит. К тому же напрямую по вашей специальности. Нужно прыгнуть в прошлое и за полчаса до катастрофы изъять из одного дома такую себе невзрачную папочку с документами. Клиента не будет, так что в этот раз вам не придется брать грех на душу…
При словах «грех на душу» он фыркнул, хотя его фырканье было больше похоже на хрюканье. Кажется, он был в курсе моих душевных переживаний по поводу убийства Сэма Рудакова. Любопытно, что он обо мне ещё знает? Неужели всю подноготную? Похоже…
— Если все так просто, то зачем вам нужен именно я?
Воронцов передернул плечами.
— В принципе можно использовать и кого-либо другого, — согласился он. — По нашим расчетам, никаких особых флуктуаций при этом случиться не должно. Но! Но в переломной точке мы хотим строго соблюсти хронологическую идентичность. Знакомы с эффектом «кота Тома»? Редкая по ювелирности флуктуация в переломных точках временного континуума, способная кардинально изменить ход истории.
Меня будто током ударило. Вот оно! Выходит, все, что должно случиться со мной, уже было и записано в анналах истории… Вот, значит, что имел в виду Воронцов, когда подметил мою хроноадаптацию к местному временному континууму.
— О чем задумались, Егор Николаевич?
— Перевариваю словосочетание «хронологическая идентичность»… — буркнул я.
— Это — сколько угодно! — довольно хихикнул Воронцов. Будто квакнул. — Итак, что вы надумали?
— У меня есть выбор?
Воронцов расплылся в довольной улыбке и широко развел руками.
— Увы!
— Куда тогда деваться… Давайте вводную.
— Это мы завсегда с большим удовольствием. Пересаживайтесь к столу.
Я тяжело вздохнул, посмотрел на Сатану. Котище повернул ко мне голову, но не стал кивать, а по-кошачьи прищурил глаза. Быть может, Воронцов и знал всю подноготную моей как прошлой, так и будущей жизни, но о сущности Сатаны не имел ни малейшего представления. Однозначно.
— К столу так к столу… — пробурчал я, встал с дивана и сел за стол напротив таймстебля.
— Котика будет с кем оставить? — спросил Воронцов и плотоядно посмотрел на Сатану. — Наслышан о нем, но первый раз вижу. И правда, хороший ням-ням…
Плевать мне было на его «ням-ням», поэтому я не сразу уловил смысл сказанного. А когда понял, мурашки побежали по спине.
— Что значит, с кем-то оставить? — треснутым голосом поинтересовался я.
— Со знакомым или… — таймстебль растянул губы в пошлой улыбке, — или знакомой. Командировка у вас будет долгой… — И только когда он произнес «долгой», до него дошло, какую глупость он сморозил. Щека дернулась, лицо перекосилось в недовольной гримасе. — Недели на две.
— На две недели моего локального времени, — повысив тон, уточнил я, — но при чем здесь местное время?
Вопрос слетел с языка, и только затем я подумал, что нечего рот раскрывать, не подумавши. Язык мой — враг мой. Сам дал подсказку, а надо было подождать его присказку.
Воронцов не преминул воспользоваться моей оплошностью.
— Здесь тоже пройдет две недели, — сказал он, и по тому, как забегали его глазки, я понял, что он лихорадочно ищет версию, почему я не должен показываться в Москве две недели.
— Почему? — потребовал я объяснения.
— Почему? Потому… Потому, что эти две недели Гудков будет находиться в Москве, а мы не хотим, чтобы вы продолжали с ним «случайно» встречаться.
Ответ был аргументированным, но от него за три версты несло фальшью. По прищуренным глазам таймстебля, лучащимся самодовольством, стало понятно, что еще минуту назад ничего подобного в его голове и в помине не было.
Я глянул на Сатану. Котище был сама невозмутимость, и мое эго подтвердило его полное спокойствие. И ещё я понял, что назад мне в эту квартиру не вернуться… Однако демонстрировать свое понимание не стоило, и я переменил тему.
— Да уж не с вами… — пробурчал я.
— Что не со мной?
— Кота не с вами оставлю! — повысил я голос, — Неизвестно, кто кого ням-ням.
— Зачем вы так… — притворно возмутился таймстебль, исподтишка бросил на Сатану заинтересованно гастрономический взгляд и снова посмотрел на меня. — Мы котов не едим…
Врал он неумело. Живых котов постанты не ели, но падаль недельной давности была для них деликатесом. Я представил, что было бы, если бы на самом деле получилось оставить Сатану один на один с таймстеблем, и усмехнулся. Жаль, что это невозможно.
— Зато он питается исключительно блюстителями стабильности, — заверил я. — Видите, какой вымахал на вольных харчах?
В подтверждение моих слов Сатана приподнялся на диване, потянулся, выгнул спину и посмотрел на таймстебля не менее плотоядным взглядом, чем тот на него. Затем лениво зевнул во всю пасть, показав громадные белоснежные клыки, и в глазах на мгновение пыхнул кровавый блеск помады Вероники Львовны. Умеет, сволочь, когда надо, страх навести.
— Да уж… — поежился Воронцов и, похоже, навсегда потерял интерес к Сатане как к гастрономическому блюду. — Впечатляет… Давайте не будем отвлекаться.
Сатана пренебрежительно фыркнул и снова разлёгся на диване.
— Давайте, — согласился я.
Воронцов нагнулся, достал из-под стола кейс, открыл его на коленях так, чтобы я не видел содержимого, и бросил на стол большую цветную фотографию.
— В этом домике вам придется искать злополучную папочку.
Фотоснимок был похож на рекламный проспект: посреди небольшого атолла стоял симпатичный двухэтажный коттедж с большим, чуть ли не с волейбольную площадку, балконом на четырех высоких сваях. Слева от коттеджа сиротливо росли две чахлые пальмы, а справа высилась мачта ветряка и водонапорный бак на решетчатой ферме. Со всех сторон островок окружила лазурная гладь океана, а сверху сияло пронзительно-голубое небо.
— Где конкретно: в комоде, в ящиках стола, в сейфе? — профессионально поинтересовался я. — На первом этаже, на втором?
— Что вы, право, Егор Николаевич… — пожурил таймстебль. — У вас громадный опыт работы, а задаете наивные вопросы. Вероятность определения конкретного местоположения часто используемого предмета столь мала, что папочка может оказаться где угодно.
Он был прав, но во мне угнездилось чувство какого-то подвоха, какого-то несоответствия… Определенно что-то не складывалось, было не так. Я взял фотографию, поднес к глазам и внимательно рассмотрел. Кажется, этот островок я где-то видел, правда, немного в другом ракурсе… Но не вид островка вызывал недоумение.
— Если так, то откуда у вас уверенность, что папочка вообще находится в коттедже?
— Егор Николаевич!.. — иронично покачал головой таймстебль. — Зачем уж так, совсем по-детски? Папочка всегда находится при хозяине, поэтому вероятность нахождения ее в коттедже составляет девяносто девять процентов. А вот вероятность того, что она лежит на столе, в ящике стола или еще где-нибудь, — менее десяти процентов. Это вам не обеденный стол, который с девяностодевятипроцентной вероятностью должен стоять посреди гостиной.
И он опять был прав, мало того, не преминул уколоть мою профессиональную гордость.
И вдруг я понял, в чем заключается несуразица. и это было настолько ошеломляюще, что я отпрянул от стола, с девяностодевятипроцентной вероятностью стоящего посреди гостиной, и в упор посмотрел на Воронцова. Несуразица заключалась не в островке, не в коттедже, который я вроде бы где-то видел, а в самой фотографии.
— Что это?
Я ткнул в фотографию пальцем.
— Это? — удивился Воронцов. — Это коралловый остров.
Я молчал, требовательно глядя ему в глаза.
— В Индийском океане, — добавил он.
Я молчал.
— Атолл, по-иному.
Я молчал.
— На нем коттедж… — не очень уверенно продолжил Воронцов. Он определенно не понимал вопроса и наконец не выдержал: — А в чем, собственно, дело?
— Вы полагаете, что пиллиджеру именно так дают вводную? Сообщите время и координаты места, а я сам разберусь.
— Ах вот в чем дело! — понял он, забрал со стола фотографию, бросил в кейс и насмешливо скривил губы. — Несите вариатор.
Я сходил за вариатором, принес, водрузил на стол. Когда проходил мимо Воронцова, он предусмотрительно закрыл кейс, но стоило мне снова сесть, опять открыл.
— Время и координаты острова, — потребовал я, включая вариатор.
— Пожалуйста, — пожал плечами таймстебль. — Мальдивские острова, двадцать четвертое декабря две тысячи четвертого года, девять часов утра по местному времени.
Даже так… Памятная дата. Я проводил предварительные проработки по цунами две тысячи четвертого года в Индийском океане, но пока не решил, каким объектом заняться в следующий раз: отелями на побережье Суматры во время этого цунами или Новым Орлеаном во время урагана Катрина.
— Вы что, не поняли? — повысил я голос и отплатил ему той же монетой: — Или в первый раз общаетесь с вариатором? Мне нужны точные координаты острова.
Мой укол в цель не попал, наоборот, развеселил Воронцова.
— Хотите знать широту и долготу? — хмыкнул он. — А вы попробуйте вначале увидеть все острова в этот день и в этот час. Знаете, как смотрится цунами из стратосферы? Необычайно красивое зрелище. Из космоса выглядит похуже.
Я скрипнул зубами, но спорить не стал. Принципиально, в отместку за то, как он прикрывал от меня содержимое кейса, отвернул экран вариатора от таймстебля, ввел дату, а затем запросил общую панораму Мальдивских островов.
Экран странно замигал, на мгновение мелькнула картинка поверхности Индийского океана с высоты тридцати километров, но она тут же сменилась сплошной чернотой с мигающей красной надписью:
ВНИМАНИЕ!
ДАННАЯ ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННАЯ
ЗОНА ЯВЛЯЕТСЯ ЗАПРЕТНОЙ!
ЛЮБОЕ НЕСАНКЦИОНИРОВАННОЕ
ПРОНИКНОВЕНИЕ В ЗАПРЕТНУЮ ЗОНУ
ПРЕСЛЕДУЕТСЯ ЗАКОНОМ!
— И как вам панорама? — усмехнулся Воронцов.
Я бросил на него хмурый взгляд, ничего не сказал, снова обратился к вариатору и поменял в пространственных координатах задания — Мальдивские острова на Суматру.
В то злополучное утро стояла прекрасная солнечная погода, и десятки тысяч туристов со всего мира заполонили побережье, однако я их не увидел: чтобы показать панораму всего острова, вариатор предоставил экспозицию с высоты сорока километров. С этой высоты невооруженным глазом вообще трудно определить, обитаема Земля или нет. Цунами достигло Суматры в восемь часов пятьдесят пять минут утра по местному времени, в моем же запросе значилось девять часов, когда девятиметровая волна уже пять минут крушила побережье провинции Банда-Асех. На экране вариатора цунами выглядело едва заметной, идеально вычерченной дугой более темной воды, эховым фронтом подводного землетрясения степенно продвигавшейся на восток. Наткнувшись на остров, дуга начала прогибаться, и по западному побережью, в местах соприкосновения волны с сушей, покатились, разбегаясь налево и направо, мерцающие белесые точки бурунов. Из стратосферы цунами выглядело красиво, но, прорабатывая возможность новой акции, я вблизи видел, как выглядит океанский вал, вызванный тектоническим сдвигом. Лев красив издалека, и только до тех пор, пока не увидит в тебе добычу.
Полгода назад, проводя предварительный просмотр последствий цунами, я ограничился Таиландом, Суматрой и вскользь прошелся по Шри-Ланке. По сравнению с Таиландом и Индонезией, разрушения на побережье Шри-Ланки не представляли для пиллиджера интереса, поэтому ни Мальдивские острова, ни побережье Африки я рассматривать не стал. И напрасно. Как пиллиджеру мне бы это ничего не дало, зато узнал бы, что Мальдивские острова объявлены службой стабилизации запретной зоной и сейчас не выглядел бы дураком.
Я выключил вариатор, закрыл его и отодвинул на край стола.
— Продолжим вводную? — ехидно поинтересовался Воронцов.
Не глядя на таймстебля, я задумчиво побарабанил пальцами по столу. Ох и не нравилось все это мне… Воронцов никогда не вызывал к себе теплых чувств, а его задания были и того горше. А если добавить завуалированный намек, что я сюда никогда не вернусь…
— Какие у меня гарантии?
— Гарантии?! — безмерно удивился Воронцов. Реденькие брови задрались на морщинистый покатый лоб. — А отсроченного приговора недостаточно?
Заявление было настолько наглым, что на иронию меня не хватило.
— То есть после акции приговор будет приведен в исполнение?
— Ну зачем вы так… — осуждающе покачал головой Воронцов. — Это известная практика службы стабилизации — держать под дамокловым мечом всех наемных исполнителей. К крайним мерам мы прибегаем только в случаях открытого неповиновения.
В этот раз он говорил серьезно, глаз не отводил, но я ему, как всегда, не верил.
— А где гарантии, что вы говорите правду?
— Мое слово. Ваше дело — верить ему или не верить, но письменных гарантий мы не даем.
Я тяжело вздохнул.
— Таким образом, если вы говорите правду, то всю оставшуюся жизнь мне придется ходить на цыпочках, с оглядкой на службу стабилизации, туда ли я ступил?
Таймстебль развел руками.
— Все мы смертны…
Я помолчал, наливаясь злостью.
— Насчет неизбежности смерти вы правы, — наконец мрачно изрек я. — Вы тоже не вечны. И, быть может, умрете раньше меня… Сейчас.
Я поднял глаза на Воронцова, а затем выразительно перевел взгляд на Сатану. Сатана встал на диване, ощетинился и приоткрыл пасть, показав белоснежные клыки. Взгляда с таймстебля он не сводил, и глаза начали наливаться кровавым светом.
— Э… — обомлел Воронцов, переводя испуганный взгляд с меня на Сатану. — Вот только этого не надо! — плаксиво взмолился он, а руки лихорадочно зашарили по карманам в поисках нуль-таймера.
Но я опередил его. В прыжке со стула скользнул по столешнице и ударил прямой ладонью в кадык. Удар в прыжке никогда не получается сильным — нет размаха, нет упора, — однако и такого оказалось достаточно, чтобы таймстебль икнул, закатил глаза и кулем сполз на пол.
Перескочив через стол, я нагнулся над телом, готовый к следующему удару, но больше не потребовалось. Воронцов лежал без сознания. Хлипкие, однако, постанты. Удар, можно сказать, комариный, не чета тому, которым я послал в нокдаун уборщика-негра в башне Всемирного торгового центра в Нью-Йорке.
Сатана фыркнул, я обернулся и увидел, как он снова лениво укладывается на диван. По его морде блуждала саркастическая улыбка Чеширского Кота. Естественно, в мой адрес.
— По-твоему, не стоило? — поинтересовался я.
Сатана уничижительно сощурился, величественно отвернулся, и я понял, что не стоило.
— Не стоило, видите ли, по его мнению! — сварливо пробурчал я. — Что же мне, безропотно соглашаться? Идти на задание как баран на заклание?
Сатана широко зевнул и шумно вздохнул. Надоели ему мои сентенции, да деваться от меня некуда. И тогда я впервые подумал, что не только он ко мне привязан, но и я к нему, и еще неизвестно, кому хуже. И зачем вообще это нужно. Иван-«небожитель» знал зачем, даже меня просветил на этот счет, но было большое сомнение, что Сатана приставлен ко мне исключительно в качестве стража. Нет, обязанности телохранителя Сатана исполнял, и исполнял исправно, но в то же время слишком был самостоятелен и своенравен, чтобы я поверил, будто это его единственное предназначение. К тому же главное. Было еще что-то, чего я до поры до времени понять не мог, а только предчувствовал. Как в свое время не верил я в сказку Воронцова, что в случае с Сэмом Рудаковым таймстебль помог мне исключительно из личных меркантильных соображений. И я в конце концов оказался прав. Сейчас же зародилось подозрение, что страж не защитил меня при ограблении вовсе не потому, будто не успел освоиться в нашем мире. Было что-то еще, более важное, основная задача Сатаны, ради которой он появился тут, и, быть может, все они заодно: «люди на одно лицо», блюстители стабильности и межвременная тень. Один я не в курсе, что за игрища затеяли со мной и зачем.
Я обшарил карманы таймстебля, нашел нуль-таймер и бросил его к Сатане на диван. Затем схватил Воронцова за ворот, поднял с пола, усадил на стул и брезгливо потрепал по лоснящимся щекам. Таймстебль вздрогнул всем телом, открыл глаза и очумело уставился на меня. И это мне сразу не понравилось. Непохоже, что он терял сознание, скорее, прикидывался. Как таракан, оказавшись на спине, изображает из себя дохлого.
— Не советую меня убивать… — затравленно выдохнул он. — Последствия для вас могут быть самыми плачевными…
— Да неужели?! — изумился я и гадливо вытер испачканные слизью руки о его рубашку. — И что может быть хуже висящего надо мной приговора? Замена вытирки из времени на повешенье или электрический стул? Плачевнее не придумаешь. Впечатляет!
Таймстебль икнул, не нашелся, что сказать, и замер на стуле, по-жабьи моргая глазами и не сводя с меня взгляда. Дерьмовые все-таки создания, постанты… И умом не блистают. Эх, если бы человечество заранее знало, в кого оно эволюционирует… С другой стороны, горилла не более лестно оценивает конституцию человека, чем я постанта. С точки зрения гориллы, человек тщедушен, безволос, неприспособлен к жизни в джунглях…
М-да, лучше не представлять себя на месте гориллы. Homo sapiens, как ни претенциозно наименование, все-таки звучит гордо.
Я почувствовал жжение в ладонях, посмотрел и увидел, что они покраснели. Как ни тщательно вытирал я руки о рубашку таймстебля, но что-то все-таки осталось. Ядовитая у постантов слизь, что ли?
— Сиди и не рыпайся, — приказал Воронцову и направился в ванную комнату.
Мыл я руки долго и тщательно, израсходовав пол-флакона жидкого мыла. Жечь ладони перестало, но краснота не проходила. Тогда я обработал ладони витаколлагеном, подождал пять минут, снова вымыл руки с мылом и тщательно вытер. Краснота с ладоней исчезла, и кожа, регенерировав, стала как прежде. Даже лучше — как у младенца, с повышенной тактильной чувствительностью.
Когда я вернулся в гостиную, Воронцов неподвижно, будто привязанный, продолжал сидеть на стуле в неудобной позе, с тоской в глазах наблюдая, как Сатана, изображая из себя игривого кота, разбирается на диване с нуль-таймером. Глубокие борозды от когтей и зубов на корпусе нуль-таймера говорили о том, что прибору уже никогда не суждено быть использованным по прямому назначению.
— Хороший котик, — похвалил я Сатану и перевел взгляд на таймстебля. — Не находите?
Воронцов этого не находил, но благоразумно промолчал.
— Что вы сидите, как куль с дерьмом? — сказал я, усаживаясь напротив. — Расслабьтесь. Ваша смерть пока откладывается. На неопределенное время.
Воронцов пошевелился на стуле, сел прямо, с натугой сглотнул и спросил сиплым голосом:
— Чего вы хотите?
— Чего хочу? А вы не поняли? Повторяю: гарантий своей безопасности.
Воронцов покивал.
— В каком виде?
Я открыл рот, да так и застыл. Нет, не прав я был, когда отказывал постантам в уме. Никаких гарантий, кроме словесных обещаний, я получить не мог. А словам верить не привык. Я сам себе не верил, что тогда говорить о других? Ночью давал себе клятвенное обещание порвать со Златой, а что вышло на поверку?
При воспоминании о Злате неприятно заныло сердце. Похоже, так и получится, как я зарекался ночью, только помимо моей воли. На душе стало пусто и тоскливо, и уже больше ничего в жизни не хотелось. Будь что будет…
— По-онятно, — мрачно протянул я. — Что вы можете предложить?
— Только то, что обещал, — сказал Воронцов. Он оправился от страха, но вел себя корректно и впервые разговаривал со мной без ехидства и ноток превосходства. Как равный с равным. — Отсрочку приговора на неопределенное время.
Я отрицательно покачал головой.
Воронцов вздохнул.
— Обещаю поговорить с руководством, чтобы с вас сняли обвинение и после выполнения миссии оставили в покое. Однако не уверен, что руководство на это пойдет. К сожалению, это все, что могу обещать.
Говорил он спокойно, уверенно, не юлил, златых гор не сулил, и я впервые почувствовал к таймстеблю нечто вроде уважения. Хотя какое может быть уважение к жабе?
Я подумал. Хорошо подумал, но ничего путного в голову не пришло. Сейчас служба стабилизации может обещать все, что угодно, а после выполнения миссии поступить со мной как заблагорассудится. Пиллиджером больше, пиллиджером меньше…
— Для начала вы вернете мне пятьдесят тысяч, — сказал я. Не столько было жалко своих денег, как лишний раз хотелось проверить искренность Воронцова.
— Хорошо, — согласился он. — Но попозже. Сейчас при мне таких денег нет.
Он скосил глаза на кейс, и только тогда я сообразил, что не мешало бы проверить содержимое кейса, пока таймстебль лежал на полу без сознания. Или прикидывался, что был без сознания. Все мы сильны задним умом.
— Ладно, — махнул я рукой. — Давайте вводную…
— Вот и договорились, — облегченно перевел дух Воронцов. Он поставил кейс на колени, открыл и бросил на стол черный запечатанный конверт.
Я взял конверт, хотел открыть, но Воронцов меня остановил.
— Пока не вскрывайте! У вас память хорошая?
— До сих пор не жаловался, — пожал я плечами. Обладал я навыками включать краткосрочную фотографическую память, и по лицу таймстебля понял, что ему это известно. Тогда зачем спрашивал?
— Вскроете конверт и прочтете задание, когда уйду, — продолжил он. — Имейте в виду, что упаковка герметичная и через пять минут листы самопроизвольно деструктурируются в пыль. Поскольку вы будете действовать в переломной точке пространственно-временного континуума, прошу запомнить все предписанные вам действия и ни на йоту не отклоняться от них. Надеюсь, объяснять, чем отступление от сценария задания грозит не только вам, но и реальности, мне не нужно?
Я кивнул.
— Вот ваш джамп, — сказал таймстебль, достал из кейса джамп и послал его по столешнице в мою сторону.
Я подхватил его, посмотрел. Это действительно был мой джамп, точнее, тот, который «подарил» мне Воронцов вместо разбитого. Интересно, а каким образом он очутился в его кейсе, если вчера был в моем кармане? Я с недоумением посмотрел на Воронцова, и он впервые, после того как пришел в себя, позволил себе улыбнуться.
— Зная вашу непредсказуемость… — Воронцов повел головой, потрогал горло, кашлянул. — Джамп перепрограммирован по строго заданной схеме. Сейчас он работает исключительно как мобильный телефон. Скачки будут совершаться по заданной программе независимо от вас: за минуту до прыжка замигает кнопка «ОК» и тогда вы будете иметь две возможности: либо нажать на кнопку и прыгнуть немедленно, либо через минуту вы прыгнете автоматически. Никакие другие прыжки невозможны. Блокировка с джампа будет снята, когда вы вернетесь с задания. Вам понятно?
Я снова кивнул. Похоже, мне уготована роль марионетки. Пойди туда, сделай это и — ни шага в сторону. Что ж, если это записано в скрижалях истории… то куда деваться?
— Кстати, будьте с джампом поаккуратнее, не намочите: он боится морской воды, — словно бы мимоходом заметил Воронцов, но при этом сделал многозначительную паузу, и я поневоле в очередной раз кивнул.
— Ваш билет на чартерный рейс. — Воронцов извлек из кейса билет и передал мне. — Вылет… — Он посмотрел на настенные часы. — Вылет через пять часов.
— А обратный? — спросил я, не притрагиваясь к билету. Не нравился мне полет в один конец.
— Обратный получите, когда выполните задание и отдадите папку с документами.
Не верил я Воронцову ни на йоту, но выбора не было. Взял билет, изучил его, и брови сами собой полезли на лоб.
— Вылет по местному времени? — безмерно удивился я и недоверчиво уставился на таймстебля.
— Да. — Ни тени улыбки не проступило на лице Воронцова. Он смотрел на меня пристальным, колючим взглядом, не терпящим возражений. — Поскольку вам предстоит акция в переломной точке пространственно-временного континуума, то прыжков будет всего два. Оба на острове: туда, а затем обратно. Локализация пространственной точки прыжка позволит минимизировать возмущения пространственно-временного континуума до пределов, которые невозможно зафиксировать.
Последнее утверждение было вилами по воде писано, так как во время скачка никогда не перемещаешься в пространстве, но я не придал этому значения. Не силен в области регистрации несанкционированных скачков — пусть у блюстителей стабильности голова болит.
— Места там прекрасные, райский уголок, — продолжал таймстебль. — Отдохнете две недельки, подзагорите, здоровья наберетесь… Вы в океане не купались?
— Не довелось, — буркнул я, не став уточнять, что море я только издали видел. Не тянуло меня к водным просторам, которых там не было, из-за чего до сих пор не мог выбрать, где лучше проводить акцию: в Новом Орлеане после урагана Катрина или в Индонезии после цунами.
— Покупаетесь, получите незабываемые впечатления. Еще и спасибо скажете. А когда вернетесь, Гудкова в Москве уже не будет. — Воронцов закрыл кейс и поставил на пол. — Все понятно? Вопросы есть?
— Есть. Вид папочки, которую мне предстоит умыкнуть, и что в ней?
— Фотография папочки находится в задании. А что в ней, вам лучше не знать.
Я скривился.
— А вдруг она окажется пустой?
— Исключено, — снисходительно усмехнулся Воронцов. — Но если вас так интересует… Описание и схема одного прибора, который из-за гибели изобретателя во время цунами будет создан через сто пятьдесят лет. Знакомиться с содержимым не советую. Во избежание.
Он выразительно посмотрел на меня, и я понял: если ознакомлюсь с содержимым папки, ничто не спасет меня от приведения приговора в исполнение. Но вся беда в том, что я не был уверен в обратном.
— Еще вопросы?
— Пока нет.
— Тогда оставляю вас- Воронцов встал из-за стола, подхватил с пола кейс- Знакомьтесь с заданием, решайте свои местные проблемы, — он кивнул в сторону Сатаны, — а через два часа жду вас у дома на стоянке такси.
— Собираетесь меня провожать?
— Обязательно! Пока не увижу, что вы сели в самолет и улетели. Кстати, учтите, на островах у вас будут негласные сопровождающие, поэтому оставьте дома нуль-таймер и вариатор. Никакой, подчеркиваю, ни-ка-кой хроноаппаратуры, кроме джампа, при вас быть не должно, и не вздумайте своевольничать!
Он повернулся и, не прощаясь, зашагал к выходу.
— Надеюсь, вы принесете деньги через два часа? — спросил я его в спину. — Коли отдыхать на Мальдивах, то на широкую ногу.
— Всенепременно! — заверил он, не оборачиваясь.
Провожать я не стал. Если сумел проникнуть в квартиру, то знает, как из нее выйти. Посидел, подумал, взял в руки конверт и посмотрел на Сатану. Котище был само спокойствие и невозмутимость.
— Будешь знакомиться или через подсознание узнаешь? — спросил я, помахав конвертом.
Сатана не ответил, никаким движением не отреагировав на вопрос. Ни загадочной улыбкой Чеширского Кота, ни фырканьем. Лежал и, прищурив глаза, равнодушно смотрел на меня.
— Быть может, ты уже в курсе? — снова спросил я.
Но Сатана и на этот вопрос не отреагировал.
— Вот и я думаю, что не только в качестве телохранителя ты ко мне приставлен… — вздохнул я и открыл конверт.
Задание представляло собой стенограмму моих разговоров с момента прибытия на остров Мале, и лишь изредка ремарками были прописаны мои действия. Я бегло ознакомился с текстом, а затем, когда листы и пара фотографий рассыпались в прах, закрыл глаза и, воспроизведя в памяти текст, принялся основательно прорабатывать свои действия, перегружая текст стенограммы из фотографической памяти в долгосрочную. Быть может, таймстебль Воронцов сдержит слово, поговорит с руководством службы стабилизации, и после акции меня отпустят на все четыре стороны. А что мне оставалось делать? Единственное — надеяться…
Закончив проработку, я аккуратно смел со столешницы пыль рассыпавшихся документов в конверт и выбросил в мусорное ведро. Затем принялся собираться. Хорошо, что летел на Мальдивы летом, — не надо брать зимних вещей… И все же, укладывая в сумку рубашки, шорты, футболки, плавки, я ощущал себя не в своей тарелке. Впервые я не брал вариатор, и от этого было не по себе, а гнетущее чувство, что в эту квартиру мне не суждено вернуться, с каждой минутой только усиливалось.
Наконец я собрался, застегнул молнию на сумке и вынес ее в гостиную.
— Слушай, — обратился я к Сатане, — а что, если тебя действительно определить к кому-нибудь на постой на две недели? К соседу по площадке, например? Как ты к этому относишься?
Сатана негодующе фыркнул.
— Наконец-то вижу нормальную реакцию, — констатировал я. — А если тебя со Златой оставить?
Сатана повернул голову и внимательно посмотрел мне в глаза. И тогда мне стало тошно. Я вспомнил сегодняшнюю ночь, мои терзания, мои решения, ее записку. Вечером Злата придет, а меня нет…
Просто так уйти я не мог, взял лист бумаги и написал:
«Извини, срочно улетаю в командировку на две недели по заданию издательства. Позвонить не могу: ты не оставила номер своего мобильного. Позвони мне завтра — сегодня в самолете я буду вынужден отключить мобильник.
Люблю, целую.
Егор».
Чтобы не забыть, я сразу отключил на джампе мобильную связь, затем перечитал записку. Не знаю, будет ли у меня завтра… А если будет, то будет ли завтра у нас со Златой?
Тяжело вздохнул, положил записку посреди стола, огляделся по сторонам. Ощущение, что забыл что-то важное, не покидало меня. Взгляд скользнул по вариатору на столе, и я пожал плечами. Наверное, то, что не беру с собой хроноаппаратуру, и вызывало это ощущение.
Сатана спрыгнул с дивана и потерся о мои ноги как настоящий кот.
— Отстань! — отмахнулся я. — Еще полчаса до выхода!..
И тогда меня осенило, причем настолько ярко и образно, что я невольно покосился на Сатану — не его ли это штучки? Так сказать, дежавю эффекта «кота Тома». Сатана смотрел на меня внимательно и строго, но это ни о чем не говорило. Все могло быть. Я открыл вариатор, включил его как компьютер и вошел в интернет. По памяти быстро восстановил пути, по которым ходил, собирая сведения о цунами две тысячи четвертого года для предварительной вариативной проработки, и вышел на то, что искал.
Это был тот самый остров Мальдивского архипелага с фотографии Воронцова, и даже ракурс, с которого атолл фотографировали, был идентичным. Разница заключалась лишь в том, что на фотографии Воронцова остров был до цунами, а на снимке в интернете — после. И следа не осталось от мелких кустиков, от ветряка, от водонапорного бака на решетчатой ферме. Белый ровный песок, два расщепленных пенька от пальм да три покосившиеся высокие сваи, продолжающие поддерживать балкон второго этажа, круто накренившийся из-за отсутствовавшей четвертой сваи. Больше ничего не уцелело.
