Часть 1
ВСЕ РВЕТСЯ
— Прогулка номер два, — сообщила я Филумане и легонько погладила ее, теплую, шелковистую, двумя пальцами.
— Нумер два? — озадаченно переспросил Михаил.
— Первую она уже совершала на шее у моего родителя, князя Шатрова, — пояснила я. И шагнула через порог женской половины теремов..
Парк окатил меня радужным облаком брызг, слетевших с листвы под порывом игривого ветерка. Я охнула от неожиданности. И тут же рассмеялась, опираясь на руку Михаила, галантно предложенную мне. Я тут просветила его насчет кое-каких знаков внимания мужчин к женщинам, принятых в моем мире, и он со всей серьезностью старался их оказывать.
Ануфрий — новый слуга Михаила — вздрогнул от моего веселого хохота, Варька, заменившая незабвенную Лизавету, поперхнулась своими жалостливыми поскуливаниями, которые она тянула уже минут десять, и ее заплаканные глаза с любопытством блеснули над мокрым от слез платком.
И правильно, давно пора перестать отпевать меня. Я всего-навсего собралась на побывку домой, к маме, и ни с кем не собираюсь прощаться на век!
Широко улыбнувшись утреннему солнцу, дробящемуся мириадами искорок в каплях парковой листвы, я громко продекламировала:
Одни только ивы!
С неба своих вершин
Еще проливают дождь!
— Это не ивы, а дубы, — поднял бровь Михаил.
— А это — стихи, — парировала я, — Японское трехстишие.
— Ах да, стихи! — кивнул Михаил с пониманием.
Насчет существования такого вида литературы, как стихи, я его тоже просветила.
У них тут по части искусств вообще не густо. Одни застольные песни. Да свадебные, которые те же застольные, только с добавлением некоторых терминов, характеризующих интимные стороны брачных отношений. В том мире, в который я направляюсь, эти выражения сочли бы неприличными, а некоторые даже матерными, а здесь это воспринималось не более как инструктаж — вещь по определению важная, особенно когда дается своевременно и в доступной форме.
Одета в экспедицию к родному дому я была просто — примерно так же, как и явилась в этот мир: брючный костюм, сшитый пугливой шагировской портнихой Меланьей, очень переживавшей, что вместо шитья подобающего для госпожи княгини женского платья она занимается невесть чем!.. Не забыла я и о косынке для волос и перчатках — ведь впереди, за границей двух миров, меня ждет колючий терновник. Пока еще не видимый. С этой стороны (как, впрочем, и с той) та межпространственная калиточка, в которую я собиралась прошмыгнуть, совершенно не была заметна: каменная стена, окружающая парк князей Шатровых, казалась незыблемой и непреодолимой.
Наша маленькая прощальная процессия уже дотопала до нее по влажной песчаной дорожке, разрисованной пятнами желтого солнечного света, пробивающегося сквозь ветки, и мне захотелось еще раз — в последний разочек! — проверить: а вдруг Михаил все-таки сможет составить мне компанию в предстоящем походе?
Я повернулась к моему дорогому князю Квасурову и умоляюще попросила:
— Попробуй еще, а?
Мой супруг без возражений протянул руку и коснулся каменной кладки. Я разочарованно вздохнула.
Жаль— не удастся похвастаться мужем перед мамой… Впрочем, это, как видно, у нас, Шагировых, в роду! Мой батюшка Вениамин тоже ведь не смог провести свою жену, мою маму, через калитку между мирами. Так и не воссоединилась семья…
Я взяла из рук Ануфрия торбу с золотыми слитками, которую мы с Михаилом приготовили заранее, — мое приданое для закупок необходимых технологий с высокоразвитой Земли. Торба была тяжела и как-то очень уж обреченно оттягивала руку.
Зачем-то проверила завязки, подняла ее, чтобы перекинуть через плечо… И вдруг, бросив звякнувшую тяжесть на землю, кинулась Михаилу на шею, рыдая и целуя. Вот и вся моя княжеская выдержка, вот и хваленая радость сияющего утра!..
Впрочем, что касается поцелуев, то князь Квасуров тоже от меня не отставал. Плакать он все-таки не плакал, но смотрел очень грустно.
Впечатлительная Варька заголосила, и я поняла, что прощание затянулось, пожалуй, пора и честь знать.
Не без труда оторвавшись от Михаила, я перевела дух, вторично забрала у Ануфрия поднятую им торбу. Осторожно погрузила ладонь в каменную кладку ограды, проверяя — пропустит ли она меня. Никакого камня пальцы не встретили: там, где глаза видели монолит булыжников, рука шла в пустоту. Для меня калитка между мирами всегда была гостеприимно распахнута. Ну что ж…
Я оглянулась в последний раз на Михаила, стоявшего рядом с понурой компанией, махнула рукой:
— Пока! — и шагнула навстречу Земле.
* * *
Первое впечатление, что кто-то забыл включить свет.
Второй пришла спасительная мысль, что просто здесь еще ночь. Или уже. Почему бы и нет? Разве мне было обещано полное совпадение времени суток в двух мирах? Конечно, при путешествии с Земли совпадение было почти полным, но на то оно и совпадение, чтобы не повторяться.
Я немного постояла, ожидая, пока глаза привыкнут к ночи после яркого утреннего солнца другого мира. И, когда это произошло, обнаружила впереди собственную тень. Она пролегла передо мной длинной черной полосой, которая змеилась и ломалась на неровностях почвы. На буграх и ямах, на валунах и рытвинах. А сзади, совсем низко над горизонтом, с беззвездного неба на меня смотрел не отрываясь красный злобный взгляд маленькой тусклой луны. Только что покинутого мной мира, разумеется, не было видно.
— Привет, родина, — неуверенно произнесла я.
И по мере произнесения этих двух коротких словечек во мне крепло ощущение, что это приветствие обращено не по адресу.
Какая же это родина? Где знаменитый терновый куст, сквозь который я продиралась по пути туда и где должна была встретиться с его колючими сучьями на обратном пути? Откуда среди ровного поля невскопанного огорода тети Веры взялись эти буераки? Его что, внезапно перепахали — заодно с терновыми зарослями?
Глаза совсем привыкли к этому красному, как при проявке фотографий, фонарю над горизонтом, и я огляделась в поисках хоть каких-то знакомых ориентиров. И не обнаружила таковых.
Ни крыши хаты тети Веры, что треугольником возвышалась над ее садом, ни самого сада, ни окаймлявших его роскошных мальв. В состоянии, близком к панике, я обернулась в другую сторону — туда, где пенной волной должны были возвышаться меловые горы.
Гор не то чтобы совсем не было — нечтх>, созвучное моим воспоминаниям, бугрилось на горизонте, — но меловыми их никак нельзя было назвать. Белизной от их отрогов и не пахло. Скорее, они напоминали наплывы черного вулканического базальта.
Что-то клацнуло в тишине. И опять. И снова. Это принялись вытанцовывать чечетку мои зубы.
Зубов было жалко. Тем более что к их судорожной пляске немедленно присоединились колени и пальцы рук. Промедли я еще минуту — и все тело окажется охвачено этими пароксизмами животного ужаса, а я обнаружу себя валяющейся на неровностях здешней почвы и бьющейся в никому не нужной истерике. Поэтому я сделала единственно возможное — опрометью бросилась обратно. Прямо к мутно-красной луне, моля бога об одном — чтоб дырка между мирами, предательски завлекшая меня в эти неприглядные места, не успела сомкнуться за спиной и дала мне сбежать обратно — в яркое веселое утро, в объятия Михаила!
* * *
Хороша я, наверно, была, когда явилась обратно, выскочив, как сумасшедшая, прямо из стены парковой ограды! Всклокоченная, обезумевшая, с глазами, чуть ли не вылезающими из орбит.
Компания провожающих все еще пребывала перед местом моего отбытия, поэтому в искомых объятиях Михаила я оказалась немедленно и сразу же занялась привычным делом — рыданиями и поцелуями.
— Княгиня! Наташенька! — несколько ошеломленно воззвал ко мне супруг. — Ты не хочешь туда? Так не ходи, не надо!
В ответ на такую заботу я зарыдала изо всех сил, принялась стучать ему кулачками по спине, как бы пытаясь достучаться до понимания им произошедшего. Но потом осознала, что стуком делу не поможешь, и если уж хочешь, чтоб тебя поняли, то придется подключить к делу и язык.
— Там! — заорала я Михаилу, слегка отстраняясь от него. — Там!
— Я понял — там, — терпеливо согласился он, ласково стирая слезы с моих щек тыльной стороной ладони. — Тебе там не понравилось. Ты вернулась. Вот и хорошо.
— И ничего не хорошо! — обрела я наконец дар речи. — Там, — я мотнула головой в сторону невидимого лаза между мирами, — вовсе не моя Земля! Там черт знает что! А я хочу на Землю, к маме! Домой я хочу — разве так сложно это понять?!
Истерика, от которой я пыталась убежать, все-таки нагнала меня и собиралась завладеть мною окончательно, когда Михаил вдруг сурово сдвинул свои соболиные брови и твердо произнес:
— Все понятно! Ты потеряла золото, которое несла с собой, и теперь…
— Золото? — ошарашенно повторила я. При чем тут золото? Я ему говорю о том, что промахнулась, что не попала домой, а он толкует о каком-то золоте!
Впрочем, я действительно не обнаружила торбы с золотом, собранным для реализации в моем мире. Для обмена на знания, технологии, просто предметы, которые могут пригодиться здесь, в этом мире. Видимо, выронила эту проклятую торбу, когда поняла, что попала не туда. Но Михаил!.. Неужто ему какое-то золото важнее, чем мои переживания? Это так не похоже на Михаила! Я удивленно воззрилась на князя.
— Тебе так жаль этого золота? Ты хочешь, чтобы я вернулась за ним в тот страшный ночной мир?
— Никуда ты возвращаться не будешь, — твердо заявил князь, глядя мне в глаза.
Потом прижал к своей широкой груди и проникновенно добавил:
— Мне ничуть не жаль этого золота, а за то, чтоб ты всегда была со мной и никуда больше не пыталась от меня вырваться, я готов заплатить в сто раз больше, чем стоит это золото. В тысячу раз больше! Только оставайся всегда здесь и не плачь по пустякам.
— А, так ты специально заморочил мне голову с этим золотом! — поняла я наконец. — Отвлек внимание? Переключил на другое? Ну так не выйдет! Я обязательно пойду туда опять, чтобы вернуть эту чертову торбу!
В этих словах не было никакой логики, наверное, так про-являлась незавершившаяся истерика, но Михаил даже и не собирался их слушать. А тем более отпускать меня куда-то снова. Он просто поднял мое трепетное тело на руки и, мягко покачивая, почти баюкая, понес к парадной лестнице теремов.
* * *
— А знаешь, — сообщила я Михаилу, когда мы лежали посреди подушек и смятых простыней, тихо отдыхая, — мне все-таки надо бы туда вернуться. По крайней мере еще один раз. Хотя бы для того, чтобы забрать нашу торбу с золотом.
— Далось тебе это золото! — засмеялся он. — Пусть себе лежит, где лежит.
— Это ты так считаешь. А вот наша челядь думает иначе. Я-то знаю, о чем они думают. Я ведь только в одной голове не могу прочесть мыслей. — И я прикоснулась губами к его высокому лбу. — А думы всех остальных передо мной как на ладони!
— И что ж они такого думают? — заинтересовался Михаил.
— Основная версия — что я столкнулась там с неким чудовищем (наподобие дракона), которое отобрало у меня золото и вытолкало вон. Не очень-то подходящая версия для властительной княгини, победительницы лесной нечисти, освободительницы антов и совершительницы прочих подвигов, а?
— Натальюшка, моя милая, любимая, ты все еще живешь понятиями своего мира, — ласково целуя мне пальчики, промолвил Михаил. Ну какое значение, скажи на милость, имеет мнение твоих антов? Твоих, преданных тебе душой и телом — что бы там ни случилось, сколь бы раз ты ни отдала золото каким угодно неведомым чудовищам?
— Добавь к антам голутвенных дружинников. Они тоже участвуют в пересудах относительно моей сегодняшней кон-фузии.
— А хоть бы и голутвенные! Они дали тебе клятву, крест на верность целовали…
— Или тебе.
— Или мне. Что одно и то же. Разве мы не муж и жена — одна сатана? — игриво сверкнул очами мой супруг, мягко, но настойчиво привлекая меня к себе.
Я не стала сопротивляться, но, уютно устроившись в его объятиях, все-таки сказала:
— Наверно, ты прав. Нечего беспокоиться о мнении челяди. Но тогда оказывается, что все проще, — я сама хочу еще раз побывать там, в этом странном мире, куда попала вместо моей родной Земли. Почему я там оказалась? Что во мне изменилось так сильно, что калитка открылась не домой, а совсем в другую сторону? Может, отгадка содержится как раз в том мерзком мире? Вот и схожу, посмотрю.
— Бога ради, — встревожился Михаил, — Зачем это тебе? Ты же рассказывала, что там во все стороны расстилается мертвая пустыня. Что в ней тебе делать?
— Просто природное любопытство, наверно, — пожала я голым плечиком. — Разве ты не знаешь, что твоя женушка до крайности любопытна?
— Знаю, — с тяжелым вздохом признал мой супруг. — И еще знаю, что раз ты решила туда отправиться снова, то тут уж ничего не попишешь — остается только смириться…
— Ах ты, смирение мое ходячее! — накинулась я на него, барабаня кулачками по могучей груди.
— В настоящую пору — лежачее, — смеясь, ухватил он меня за запястья, останавливая мои хиленькие шлепки. — Но сейчас как поднимусь!..
* * *
На сей раз место Варьки в свите провожающих занял Ни-кодим — мой славный воевода правой руки. Ввиду опасности экспедиции. Хотя чем он мог бы помочь мне с этой стороны калитки, из своего мира — это он и сам не смог бы объяснить, если б спросили.
Но я не спрашивала. Я приняла заботу воеводы как должное. Тем более что ничего особенного в том мире я делать не собиралась: забрать оброненную торбу, еще раз осмотреться — и назад.
— Может быть, подождем до утра? — озабоченно спросил Михаил, шедший рядом. — Смотри — уже темнеет.
— Это у нас темнеет, — возразила я. — А что там — не знаю. Может, полдень. Да не беспокойся так. Я же всего на минутку. А хочешь, — я усмехнулась, — ты меня за руку будешь держать. Чтобы никому не страшно было?
— Как это? — Михаил даже остановился в изумлении.
— Да очень просто. Я — вся — перейду через границу между мирами, а руку выставлю сюда. И ты за нее будешь меня держать. Все время ощущая теплоту моих чувств.
— А так можно? — заинтересовался супруг. Видно было, что идея ему понравилась.
— Не знаю. Давай попробуем — вдруг получится?
У самой стены я вручила ему свою руку и осторожно погрузилась в другой мир.
Впрочем, очень ненадолго. Я и шагнуть-то туда толком не успела, как была резко выдернута обратно. Рывок Михаила, как клещами сдавившего мою ладонь, едва не вывернул руку. Я взвыла от боли, но уже здесь, на этой стороне. В объятиях любящего супруга.
— Ты чего? — поразилась я.
— Испугался, — виновато промямлил он. — Твои пальцы вдруг стали холодными как лед и твердыми как камень, в который ты входила. Вот я и…
— Холодными и твердыми? — повторила я, озадаченно оглядываясь.
Неожиданный маневр князя не прошел незамеченным: Ни-кодим замер с обнаженным мечом на изготовку, готовый отразить любой удар неведомого врага, и даже у мирного анта
Ануфрия в руках невесть откуда взялась какая-то палка, которой он успел замахнуться в сторону каменной кладки.
— А теперь как — оттаяли пальцы? — поинтересовалась я у Михаила, все еще крепко держащего меня за руку.
— Теперь — да… — Он еще раз, проверяя, погладил мою ладонь. — Но ведь были же как камень… Не могло мне это почудиться!
Я забрала у него руку, пошевелила пальцами. Пальцы как пальцы. Мягкие, теплые. Никаких необычных ощущений не наблюдалось.
— Давай попробуем еще раз. Держи мою ладонь. И если опять почувствуешь изменения — дерни за руку. Но только не так сильно, как только что. Просто дай знать.
Михаил покорно взял протянутую руку. Я повернулась, но едва ступила на невидимую черту границы между мирами, как почувствовала, как он неуверенно тряхнул руку.
— Ну что такое, я же только шагнула в калитку, — недовольно забурчала я.
Михаил поднял мою ладонь, как главное доказательство.
Она и впрямь выглядела необычно. Отливала в сгущающихся сумерках нездоровым ртутным блеском, который покрывал пальцы лаковой пленкой и тянулся дальше — по локтю и выше.
— Да я ведь вся такая! — охнула я, оглядывая себя с головы до ног.
Мертвенное ртутное мерцание покрывало весь брючный костюм, включая и походные кожаные сапожки. Исключение составлял только локоть правой руки, еще погруженный в стену и находящийся за пределами видимости.
Но, возможно, и он такой же?
Я отступила на шаг, вытаскивая локоть из иного мира. И наваждение кончилось. Блеск исчез — как его и не было.
— О! — только и сказал Михаил. А я почувствовала, что мою ладонь жадно мнут его осторожные теплые пальцы.
— Хм, — задумчиво сообщила я.
И вновь шагнула к невидимой черте между мирами. Ртутная пленка по всей видимой поверхности засеребрилась вновь. Я отступила — все исчезло.
Я вопросительно взглянула на Михаила и предположила: — Мир, располагающийся по ту сторону границы, обволакивает меня, стоит только к нему прикоснуться?
— Какой, однако, жадный мир, — покачал головой мои князь. — Стоит ли ему давать такую возможность?
— А вот мы поглядим! — сказала я, быстро вырвала у него свою руку и шагнула в стену парка.
Негодующий возглас супруга смолк, едва успев коснуться моих ушей. И наступила тишина.
Светло-серая тишина с голубоватым отливом.
Я стояла на том же месте, что и в прошлый раз, но, кажется, тут наступил день. Бледное меланхоличное солнце дарило свой рассеянно-блеклый свет бугристой пустыне, расстилающейся вокруг. Его большой, четко очерченный круг, висевший прямо над головой, глаз не слепил и был покрыт какими-то темными, несвежими пятнами. Впрочем, его сияния вполне хватило мне, чтобы сразу увидеть свою торбу, сиротливо валяющуюся в каком-то полуметре от носков моих сапог. Каковые мерцали уже знакомым мне ртутным блеском.
Ага, значит, не этот мир меня обволакивал, а тот!
— Хм, — пробурчала я.
А не хватит ли мистики про обволакивающие миры? Вот ведь им, мирам, больше делать нечего, кроме как меня обволакивать! Наверняка все гораздо проще, и стоит лишь напрячь мозги…
Но вот как раз этого мне сделать и не удалось. Едва я склонилась, чтобы поднять торбу, за которой пришла, как вокруг началось движение. Призрачные тени, как струйки дыма, стали подниматься со всех сторон.
Сначала — лениво и как-то неуверенно, потом все быстрее. И вот я уже стою в окружении целого леса колеблющихся и меняющих форму созданий. Я разглядываю их, а они — меня. При том, что ни глаз, ни даже голов у них не обнаруживается. Как и ног. Но это не мешает им постепенно и неотвратимо стягивать вокруг меня кольцо окружения. Они полупрозрачны, но их так много, что до этого четкий горизонт размывается, а потом и вовсе теряется, закрытый волнующимся маревом дымчатых существ.
Какой может быть вред от почти бестелесных созданий? Но их обилие, а главное, неотвратимое движение вперед, ко мне, начинает действовать на нервы.
— Кыш! — говорю я.
И взмахиваю левой рукой, свободной от торбы, отгоняя их. Но для них это мое движение — как сигнал к атаке.
Первая их волна окатывает меня сразу со всех сторон. Кольцо вокруг меня смыкается — и тут же распадается. Я не слышу визга, но, кажется, они должны визжать как ошпаренные.
Ртутный блеск, покрывающий меня, на мгновение смазывается, в некоторых местах даже исчезает совсем — например, на предплечье руки, которой я так неосторожно махнула. Ткань куртки при этом совсем не пострадала, но я чувствую в этом месте такое жжение, будто стая комаров одновременно впилась в кожу своими хоботками.
Впрочем, как только дыра в серебристой пленке затягивается, все неприятные ощущения исчезают.
Да только на смену первой волне существ-дымков идет вторая, еще более плотная. Она окутывает меня туманным мороком. Она такая плотная, что первый ряд существ, ошпаренных моим ртутным блеском, даже не может отступить — некуда. Он просто бессильно сползает вниз, под ноги, затягивая рытвины грязно-сиреневым мутным пологом.
А на его место выдвигаются новые призрачные струи. Они льнут ко мне, обволакивая, лишая сознания, истончая покрывающий меня ртутный блеск до полной невидимости — и он не успевает восстанавливаться, и клубы тумана, в котором уже запутались меланхоличные лучи здешнего светила, все плотнее. И я кричу, я зову Михаила, руку которого так самонадеянно отпустила, и валюсь в беспамятство.
К счастью, как выясняется, я валюсь навзничь, спиной прямо в калитку между мирами. И крик мой уже оказывается на этой стороне, а я сама — в крепких руках мужа, который и вытаскивает меня в благословенный сумрак наступающей ароматной парковой ночи.
* * *
Я прихожу в себя уже в собственной опочивальне. И первое, что вижу, — яркие звезды за окном.
Слава богу, значит, я выбралась! Потому что в том сумасшедшем мире, куда я теперь могу попасть вместо родной Земли, звезд не наблюдалось. Ни вокруг маленького красного светила, ни вокруг большого пятнисто-серого.
Потом я вижу силуэт Михаила на фоне звездного неба. Чувствую его руку, стискивающую мою ладонь. И считаю необходимым заметить: — Ну теперь-то держать меня не надо. С кровати я никуда не убегу.
Слышу тихий смех князя, он наклоняется ко мне, и его шепот шевелит мои волосы: — А я тебе и не позволю это сделать…
Вот все-таки муж мне достался — не муж, а чистое золото! Другой бы давно прибил такую самовольную жену, а мой супруг даже не потерял чувства юмора.
Я пытаюсь обнять свое сокровище, но — кстати о золоте! — правая рука моя до сих пор отягощена тяжеленной торбой, которую я вернула-таки во время своей второй лихой экспедиции.
— У-у, проклятое! — бормочу я, пытаясь побыстрее распутать узлы веревок, намотавшихся на ладонь. — Не зря говорят, что золото — причина всех бед людских!
Михаил забирает у меня торбу, опускает вниз, на пол, и сообщает: — У нас гость.
Это еще что за новости? Не хочу я никаких гостей.
Но возмущаться бессмысленно, и я только уточняю: — Кто такой?
— Твой знакомец по Вышеграду — турский князь Карпищев.
— А, этот толстяк Володимир…
— Добавь еще — и пьяница. А уж женолюб! Но сейчас он очень занят. Выслушивает рассказ о твоих новых подвигах.
Да, теперь я и сама слышала. Судя по ощущениям князя турского, его седалище располагалось на простой жесткой лавке, а локти опирались на непокрытый деревянный стол. Где же это он? Похоже, в нашей гриднице. Слушает, набычась, раскрасневшегося Никодима, который восторженно повествует о будто бы случившейся в иных мирах моей битве с чудовищами, тщившимися, да не смогшими отвоевать даже малую толику моих богатств.
Князь Карпищев напряженно размышлял: верить или не верить? С одной стороны, больно уж все сказочно… А с другой — про эту девку еще и не такое рассказывают. Да вот взять хотя бы и поручение царова величия — мало за кем специальное приглашение в Вышеград направляют. Да еще и с князем-посыльным. Оно, конечно, на царевы поручения грех обижаться — государева служба она служба и есть. Приговорил цар князю быть посыльным — так то и будет Но все ж таки к девке ехать с поклоном — это как-то для рода Карпищевых обидно.
Мне стало зябко и захотелось спрятаться с головой под одеяло. Только приглашения в Вышеград мне сейчас и не хватало. «Штирлиц ничего хорошего не ждал от срочных вызовов в ставку фюрера…» А учитывая, при каких обстоятельствам мы расстались с царовым величием в прошлый раз, — так и вовсе…
— А зачем турский князь пожаловал, знаешь? — спросила я Михаила.
Тот в сумраке едва заметно пожал плечами: — Сказывал — по важному делу. А что за дело — то, мол, самой княгине скажет.
— Царово величие меня в Вышеграде видеть желают, — сообщила я.
— Одну? — напрягся Михаил.
— Вроде да.
— Это что еще за новости! — возмутился мой дражайший супруг. — Как можно мужнюю жену куда-то одну звать? Хоть и к царову двору! Неприлично это. Даже и царову величию неприлично.
— Ох, боюсь, не до приличий нам сейчас… Стыд, как говорится, глаз не выест. А вот с палачом мне бы в Вышеграде повстречаться не хотелось.
— Натальюшка, опомнись! Ты что такое говоришь! — забеспокоился Михаил. — С палачом! С чего вдруг? Ты что — преступница? Беглая душегубка? За что тебя с палачом встречать? Да и потом, если бы пар хотел тебя покарать, разве он выпустил бы тебя из Вышеграда в тот раз? А он выпустил! И на княжение сесть милость им была дарована!
— Да уж, дарована. Правда, после дарования он планировал меня убить. Руками моего злейшего врага, лыцара Георга. Так что милость эта мыслилась пустой формальностью. А вот то, что после неудачного покушения цар выпустил меня из Вышеградского кремля живой и здоровой, — это, конечно, его недоработка. Следствие растерянности.
— Натальюшка, что ты так на него? Цар — столп, оплот порядка! Зачем ему князей своих изводить?
— Поеду — может, и узнаю… Если дойдет до разговора. Если меня сразу не порешат по прибытии в столицу.
— Тем более я тебя с такими мыслями одну никуда не отпущу. И даже к царову величию на уединенцию приду с тобой. Ведь мы все-таки…
— Не муж и жена в царовых глазах, — напомнила я. — Мы же обсуждали это с тобой. По минутам сверяли наши воспоминания. Ну не дал он согласия на наш брак! Не прозвучала царова воля!
— Но ведь и не запретил?
— Кто его знает… Одно тебе скажу: ни с тобой, ни без тебя я в Вышеград ехать не хочу. По-моему, это ловушка. Ладно, давай спустимся к князю Володимиру. Не зря же человек в такую даль тащился — пусть выполнит возложенную на него миссию.
* * *
— И повелел цар, — велеречиво говорил Володимир, — передать княгине Шагировой грамоту, собственноручно подписанную.
Он на секунду отвлекся от созерцания видимых частей моей фигуры и полез за пазуху. Доставать скатанную трубочкой грамоту было неудобно. Склоненная шея турского князя побагровела, дыхание стало шумным.
— Вот, — наконец сообщил он, выволакивая на свет божий матерчатый чехольчик. Развязал тесемки и торжественно вручил бумажный свиток.
Я приняла царову волю, скромно потупившись, как и подобает добродетельной княгине.
Развернула. Витиеватая вязь строчек запрыгала перед глазами: «Повелеваю… не позжее серпеня месяца сего года… прибыть…» — А какой сейчас месяц? — спросила у Михаила. — Червень, — одними губами ответил тот.
— Ну, значит, время есть.
— Но он уже кончается, — возразил Михаил. — Каких-тотри осталось. г.,
— А что нового в Вышеграде, дорогой князь? — повернулась я к Карпишеву.
— О, много нового! — приосанившись, сообщил Володимир.
В его мозгу замелькали довольно интимные воспоминания о встреченных в столице женщинах и посещенных кабаках, но сообщил он мне, конечно, не о них: — В Вышеграде сейчас многолюдно. Почитай, все князья сейчас там. Да многие со своим лацарством. Пиры — горой! Веселье! Винцо, правда, подорожало…
— А чего так многолюдно вдруг стало? — продолжала допытываться я.
— Да так, — заморгал недоуменно князь Володимир. — Съехались все…
— А причина съехаться была? Может, их всех, как меня, царовой волей вызвали?
— Не-е! — замотал головой царов посланец. — Как вас, скажете… Да так, как вас, княгинюшка, на моей памяти никого не вызывали! Это ж надо — турского князя посылать!..
Прорвало мужичка все-таки. Не утерпел, пожаловался на обиду, нанесенную ему царовым величием.
— За другими если и посылали кого, так только рынд. А то, может, и простых лыцаров, что несут службу при Вышеградском кремле!
Значит, все-таки посылали за другими. Не так помпезно, как за мной, но не сами вдруг князья в столице собрались. Собрали их. И уж не я ли тому собранию причина?
— Да, мне оказана большая честь, — глубокомысленно покивала я. И вдруг всплеснула руками, будто только что додумалась. — Но как же вы, князь? Все там, в Вышеграде, а вас отправили ко мне? А потом все-таки в Вышеград вернетесь? Или теперь уж в Туре остаться придется?
— В Тур-то я, конечно, заеду, но долго оставаться там не буду, — хитро глянув на меня, заверил князь Володимир,
Пожевал губами и — решился. Склонился доверительно, сообщил конспиративным шепотом новость, которую я давно знала, поскольку она давно вертелась у него в голове: — Возьму в Туре свою дружину, кое-кого из особо доверенных лыцаров и опять отправлюсь в Вышеград. Царово величие там смотр устраивать надумал. Потому и собирает всех!
— Вон оно как! — ахнула я. — Так, может, и мне прихватить свою дружину, когда к царову величию поеду? Карпишев нахмурился в раздумьях:
— Нет, княгинюшка, не надо. В Вышеград же не всех с дружинами собирают. Вам же в грамотке ничего про дружину не прописали? Вот, значит, и не надо! Да и не бабье это дело, простите уж, княгинюшка, с дружинами таскаться! У вас вон для этого супруг есть! Да и не только для этого! — И князь Володимир радостно захохотал, вполне удовлетворенный своей шуткой. Я выждала, покуда он отсмеется, и с грустным вздохом сказала: — Так-то оно так, но только моему супругу вообще никакого приглашения в Вышеград не было — ни с дружиной, ни без нее…
— Как не было, почему? — встрепенулся Карпищев, — Неужто забыли? Ты, Михаил, этого дела так не оставляй! Ежели княжеские фамилии начнут забывать — это куда ж все тогда покатится? Сегодня одного князя помянуть забудут, завтра другого, а послезавтра и вовсе даже и Правь не вспомнят? Нет, нельзя так! Да я первый царову величию челобитную подам. Как это — смотр и без кравенцовского князя?!
— Да и я сам подам тоже, — хмыкнул Михаил.
— И ты подай! — горячо поддержал этот благой порыв князь Володимир. — А хочешь, вместе подадим!
— Нет, — деловито наморщил лоб Михаил. — Лучше будет, если каждый подаст.
— И то верно! — тут же согласился Карпищев. — Две челобитные лучше, чем одна. Слушай, а может, и не надо будет подавать? Может, гонец к тебе в Кравенцы поскакал? Или даже в Киршаг? И приглашен ты уже давно, а сам того не ведаешь?
— И так может быть, — рассудительно проговорил Михаил. — Завтра же пошлю кого-нибудь в Кравенцы узнать.
— И в Киршаг! — наставительно поднял палец князь Володимир.
— И туда тоже, — кивнул Михаил. — Все разузнаю, а потом уж царову величию буду надоедать челобитными.
— И мне потом дай знать, чтоб я пока тоже зря бумагу не марал, — вставил турский князь. Ему уже расхотелось марать бумагу челобитными — его самого не забыли, и слава богу!
— Обязательно дам знать, — заверил Михаил. — А сейчас — пора вечерняя… (По правде сказать, пора была уже глубоко ночная, но я не стала поправлять супруга) Не перекусить ли нам, дорогой князь. После дальней-то дороги, а?
— Дело говоришь, — степенно согласился Карпишев, у которого давно уже пересохло в горле от пустых разговоров.
— Я распоряжусь! — подхватилась я.
* * *
Участвовать в пирушке двух князей я не стала. Только утром помахала ему платочком на прощание. А Михаил поделился добытой в ночном кутеже информацией: — Войско в Вышеграде собирается невиданное. Тысяч десять, никак не меньше! Байкам про какой-то там смотр может верить князь Володимир, но мне видится, что дело ясное: такие полки собирают, только когда воевать думают. Этакой силищей наши с тобой княжества, к примеру, извести под корень ничего не стоит. Да так, что еще лет на десять они безлюдными останутся.
— И что же нам делать? — растерянно спросила я.
Вот она, расплата за мечты о преобразовании этого мира. Ни преобразования не получится, поскольку от Земли я, как выяснилось, отрезана, ни даже просто мирной жизни… Ох, и не нравлюсь я кому-то. Может, самому царову величию, может, тем, кто стоит у его трона. Но, кажется, за меня решили взяться всерьез. И даже Михаилу, похоже, не избежать намечающейся кровавой мясорубки…
— Как ты думаешь, а если я явлюсь в Вышеград и они меня схватят, — может, все и успокоится? Ведь меня могут и не убить — ну, бросят в какую-нибудь темницу, я и буду там сидеть. А войны не будет…
— Будет! — убежденно возразил Михаил. — Я-то не успокоюсь! И они это знают. Потому и готовятся.
— Вообще, это мне напоминает стрельбу из пушки по воробьям. Ну что мы с тобой такое, чтобы против нас собирать десятитысячную армию? Не проще ли было б послать одного-единственного хорошо вооруженного и натренированного убийцу?
— И где же найти такого убийцу, который к тебе, родная, сможет приблизиться и при этом не выдать себя. Как там тебя нечисть называла — Узнающая? Меня можно попытаться убить так, я ведь мыслей читать не умею… Может, потому они и хотят в первую очередь с тобой покончить? А войско — так, на всякий случай, — если ты сама к ним в силки не пойдешь. А ты не пойдешь. Потому что я тебя не отпущу. — Но ведь тогда погибнут тысячи и тысячи невинных людей… — попыталась возразить я.
— Ну, совсем уж невинных людей не бывает…
— А младенцы?
— Это ты с батюшкой нашим приходским побеседуй. Он тебе объяснит, что человеческая порода греховна от рождения. Но не в батюшке дело. Может, у вас там, в бывшем твоем мире, и принято большую чужую кровь искупать малой, зато своей, но здесь, в нынешнем твоем мире такого быть не может. И не будет! Кто хочет войну, тот ее получит. И вся вина падет на него!
— Репетируешь речь перед дружинниками? — грустно усмехнулась я.
— Ретипи… Репири… В общем, не важно, как оно называется, но дружинникам моим такие речи без надобности. Они и без речей за меня на смерть пойдут. И тем счастливы будут. И анты мои пойдут. Хоть против дарового величия, хоть против кого. Потому столь могучее войско и собирается, что победить наши княжества можно, только вырезав всех поголовно. Кроме разве что младенцев бессмысленных. А я хочу одного: чтоб ты не попалась на их удочку! Если любишь меня. Если веришь мне.
— Верю? Чему? Что в кровавой бане победа останется за нами? Что ради чувств одного мужчины к одной женщине можно громоздить какие угодно горы трупов?
Михаил стоял передо мной, в бессилии сжимая и разжимая кулаки. Он не знал и не собирался признавать моих рассуждений. Он думал над тем, как меня убедить выкинуть эти порочные мысли из головы. Неужели все-таки прольется кровь? Реки крови, водопады крови! Опять кровь…
Первой мыслью, когда я пришла в себя на руках у Михаила, было: «Что-то часто я стала падать в обморок…»
Повернув лицо к озабоченному супругу, я заплетающимся языком произнесла:
— А нельзя ли как-нибудь подробнее узнать про планы царового величия? А то мы напридумывали тут всяких ужасов, а может, того и нет… Кого я хотела успокоить: себя или его? Но в любом случае цели своей не достигла.
* * *
Михаил поднял сонное лицо, наполовину освещенное трепетным огоньком свечи, спросил невнятно:
— Не спишь?
Я вздохнула, провела рукой по своим волосам, поправляя выбившуюся прядь. Язычок пламени на свечном фитильке нервно затрепетал, будто пойманный мотылек, а полупрозрачная тень от ажурного рукава моей ночной сорочки серым сполохом метнулась по стене.
— Мне кажется, что на меня все время кто-то смотрит, — пожаловалась я.
Михаил рывком привстал на локте: — Откуда, с какой стороны? Враг? Лазутчик?
— Нет, не думаю… — поднимаясь с кресла, я сладко потянулась. — На врага не похож. Взгляд такой, как бы сказать… внимательный, но отстраненный. И он вроде как отовсюду. Ни справа, ни слева — везде и нигде. Ерунда какая-то… Так и в Бога поверить можно — всеведущего и всевидящего.
— Иди сюда. — Михаил протянул руку. Я села на кровать. Он обнял меня за талию, сразу стало тепло и спокойно.
— Знаешь, что будет завтра? — спросила я.
— Ранним утром разбужу тебя поцелуем. Я засмеялась: — Разбуди. А потом мы напишем грамотку царову величию. Ответную. Вежливую. Мол, я всецело подчиняюсь вашей воле и в конце серпеня, в последних числах, прибуду к Вышеградскому двору.
Рука Михаила на моей талии напряглась: — Извини, но так нельзя! Мы уже с тобой говорили. Я тебе не позволю строить из себя жертвенную овечку!
— Чу-чу-чу… — я прикрыла его губы ладошкой. — Не горячись. В Вышеград я поеду обязательно. Но не через месяц, как пообешаю в грамоте, а прямо завтра. В крайнем случае — послезавтра. И ты будешь меня сопровождать.
Я отняла ладонь от его губ и погладила чуть колючую мужнину щеку.
— Вернее, это я тебя буду сопровождать. Потому что официально именно ты отправишься в столицу. Без меня. И всем встречным-поперечным будешь жаловаться на царову неми-лось: мол, всех князей на смотр пригласили, а Квасурова, бедного, забыли. То есть отрабатываем версию князя Володимира. А я при этом нахожусь возле тебя незримой тенью, предупреждаю об опасности в случае чего, и совместными усилиями мы собираем информацию. Которая мать интуиции. А также всех прочих озарений. Потому что озарения нам сейчас ох как нужны!
— Но что-то ты уже задумала, — проницательно отметил Михаил. — Так?
— Ничего я не задумала…
Я сняла с себя его обнимающую руку, поднялась и медленно прошлась из конца в конец по спальне.
— Не задумала. Но решила. Что не буду подчиняться вашим средневековым законам и столь же средневековой морали. «Глаз за глаз, ухо за ухо…» Я пришла в ваш мир сделать его хоть чуточку лучше, а не губить тысячи и тысячи жизней. Поэтому даже здесь попробую действовать гуманными, бескровными методами.
— Ты же вроде говорила, что не боишься крови?
— Когда она проливается в медицинских целях — да. Когда необходимо человека спасти, а не погубить. И кстати — именно такую меня ты и полюбил. А если я превращусь в типичную даму вашего времени — этакую курицу-наседку: трусливую и агрессивную одновременно… Которая то прячет голову под крыло, то готова любому глаза выцарапать… Но тогда меня, нынешней, не будет. Развяжем братоубийственную войну, начнем бойню — и что? Ты же меня первый и разлюбишь. Вот, допустим, я приспособлюсь к окружающей жестокости нравов, мы как-то там исхитримся перебить всех врагов и, таким образом, победим их — хотя это и весьма сомнительно… И что? Ты не думаешь, что при этом мы уже окажемся другими? Без любви, без высокого смысла — один звериный оскал! И зачем мне нужна будет такая жизнь?
Я тебя никогда не разлюблю! — торжественно сказал Михаил — Ха, — пренебрежительно махнула я рукой. — Давать такие обещания может только человек, совершенно не знакомый с законами психологии. Разлюбишь. Если все пойдет по вашему средневековому пути, еще как разлюбишь! Но оно не пойдет. Не знаю, что для этого нужно сделать, но постараюсь узнать. Для этого мне и нужна информация. Вся информация. Из голов князей, которые общались напрямую с царовым величием. Из лыцаровых голов. Потому что они треплются с другими лацарами. Да из каких угодно голов! В твою задачу входит как можно больше голов собрать для моего анализа.
— Анализ, метод, информация, психология… — горько пробурчал Михаил. — Это все красивые слова. Но нездешние. Может быть, где-то там, где ты жила раньше и куда тебе ходу теперь нет, они и имели смысл… Но в теперешней нашей с тобой жизни они напрочь лишены смысла, и рассчитывать на них…
— Да! — Гордо остановившись, я уперла руки в бока. — Пусть методы, которыми я решила действовать, больше похожи на попытку вручную остановить локомотив! Который летит на меня на всех парах! Пусть даже очевидно, что наиболее прогнозируемый исход моих усилий — это то, что локомотив вашей истории раздавит меня и даже не обратит внимания на мои наивные методы! Но попытаться я собираюсь! И ты… — Я опять присела на кровать, положила ладони на обнаженную грудь Михаила. — Ты ведь поможешь мне? А? Вдруг да что-нибудь у нас получится?
— Куда ж я денусь? — грустно сообщил мой супруг, увлекая меня в свои объятия.
* * *
Страшный раскат грома так шарахнул по барабанным перепонкам, что неоново-белый свет молнии, на мгновение озаривший тоннель из плотных ветвей деревьев, росших вдоль лесной дороги, по которой ползла моя карета, остался почти незамеченным. Дождь хлестал потоками, прокатывавшимися по крепкой крыше кареты с дробным цокотом, будто галопирующие кавалерийские эскадроны.
— Заворачивай сюда! — проорал кучеру злобный голос Михаила, пытающегося перекричать буйство стихий. Кажется, кучер Матюшка понял наконец, что ему приказывал князь. Карета накренилась, выворачивая направо из грязной дорожной колеи.
Неужели нашлось что-то для ночлега? Это было бы совсем неплохо среди этой грозы!
Лай дворовых собак и последующий стук отворяемых ворот убедили меня, что пристанище все-таки отыскалось.
Как только я приоткрыла дверцу, по запястью тут же пробежались смачные дождевые капли. Но я успела во вспышке очередной молнии увидеть приземистую рубленую избу, которая тяжело выпирала из мрака своим крыльцом, и широкий двор, окольцованный высоким забором из бревен, плотно подогнанных друг к другу и заостренных наверху, как пики. Не двор, а прямо крепость!
— Вот когда пригодился бы зонтик, о котором ты рассказывала! — прокричал Михаил, помогая мне выйти из кареты.
Его слова потонули в новом раскате грома, а сверкнувшая затем молния позволила заметить, что мы не первые путники, нашедшие приют на этом постоялом дворе: у ограды сбилось в кучу несколько подвод, чуть в стороне, в важном одиночестве высилась темная масса другой кареты с вычурными резными шишечками по углам крыши.
— Ты помнишь, что я твоя служанка? — спросила я, стараясь придать голосу строгость.
Но это было невозможно в окружающем шуме грозы. Как и наша попытка соблюсти конспирацию.
В зале для господ, куда нас провел сумрачный чернобородый мужик, хозяин этого заведения, в печальном одиночестве сидел, потягивая вино из высокого стакана, субъект весьма неказистого вида. Но с очень горделивой осанкой.
— О! — только и сказал Михаил.
Субъект же сказал много больше, торопливо поднимаясь нам навстречу: — Здравы будьте, Михаил Никитович! И жена ваша, Наталья Вениаминовна! Сердечно рад свидеться и благодарю Бога за случай, что свел нас в этом поистине медвежьем углу! — сообщил он, сладко улыбаясь и подбегая с поклоном.
Думы же у него были пугливы и беспокойны, он боялся сразу всего: и того, что князь Квасуров будто бы в опале, а потому встречаться с ним — недобрый знак, и того, что с княгиней Шагировой тоже надо держать ухо востро, хотя она вроде и обласкана самим царовым величием — даже гонцами к ней посылают не абы кого, а князей, однако темна вода во облацех и что-то нечисто вокруг новоявленной княгини… А еще одна боязливая мыслишка, что все время елозила в его голове с засаленными волосами, стриженными «под горшок», касалась уже его собственной миссии, коей надлежало быть секретной, а вот же — привел Господь встретиться… А с такими встречными господами какие уж секреты теперь…
— И вы здравы будьте, лыцар Лукьян. Я-то вас знаю, а княгиня, поди, не ведает, кто ее приветил, — попенял Михаил лыцару.
Тот вытянулся в струнку и, преданно поедая меня глазами, отчеканил: — Лыцар Кевролевского княжества Лукьян Стрешнев! — И добавил, уже сутулясь и ласково косясь на Михаила: — А с супругом вашим, княгиня, я давнее знакомство имею! Неоднократно сопровождал в Киршаг кевролевского князя Петра Траханиотова. Еще когда батюшка князя Михаила Никитовича князь Никита Квасуров был жив. И сам князь Никита частенько заезживал к нам, в Кевроль, к князю Петру.
— И давно вы, лыцар, от князя Траханиотова будете? — лениво поинтересовался Михаил, помогая мне снять намокшую накидку с капюшоном. — Как там, в славном городе Кев-роле, — все ли в порядке?
«Ой, что делать? — затрепетал лыцар Лукьян. — Сказать „недавно“ — а он, может, слыхал что про князя Петра… Сказать „давно“ — тайну нарушить… Да уж нарушил ведь — все одно теперь…»
Решив, таким образом, говорить правду, лыцар повеселел и затараторил: — Ох, давно я видел светлый лик князя Петра! И в Кевроле не был давненько. Все дела, дела, все поручения — мотаюсь из конца в конец, по лесам, по полям. Яко серый волчище-одичал уж весь…
— Ой ли? — усмехнулся Михаил, присаживаясь к столу. — Вы, лыцар, всегда знамениты были остротой и затейливостью ума. Уж, помню, как горазды были на выдумку, на ухищрения всяческие!
— Это — да, — потупил глазки Лукьян, как от приятного комплимента. — За то меня князь Петр и отличал! — А теперь, что ж, не отличает? — заинтересовалась я. — Почему это? — всполошился Лукьян. — Меня и сейчас князь Петр любит! Возможность княжеской немилости его очень волновала. — Так вы ведь говорите, что не видели его давно! Надо ли так понимать, что отстранены вы теперь от персоны князя? — настаивала я, подливая масла в огонь Лукьяновых страхов
Особо раскатистый удар грома заставил лыцара вздрогнуть и поежиться.
— Нет-нет! — замотал он головой, отгоняя наваждение опалы. Я всегда выполняю самые важные и щекотливые поручения князя!
— Какое же сейчас? — невинно поинтересовалась я.
Прелесть моих вопросов в том, что я немедленно получаю ответы, а потом долго выслушиваю отговорки.
Вот и сейчас: у Лукьяна быстро промелькнули в голове все обстоятельства отъезда из Вышеграда, наказы, данные князем Петром, конечная цель путешествия (ого! а у Траханиотова, оказывается, под Кевролем железоделательный заводик имеется), но вслух верным лыцаром было произнесено нечто обтекаемое и невразумительное: — Бью челом, матушка княгиня, только поручений разных всяких столько — всех и не упомнишь… Воля князя Петра прихотлива и многообразна, не мне с моим скудным умишком запоминать все — выполнил да и забыл, уж не прогневайтесь, матушка…
— А-а, — равнодушно протянула я. Поднялась, демонстративно подавив зевок. — Пора уж на отдых. Завтра-то опять в дорогу… В какой горнице почивать будем?
Князь Михаил сразу понял намек, и мы с ним удалились.
Горница нам была выделена не очень большая, но чистая и даже с широкой кроватью, а не просто с лавками у стены.
— С хитроумным Лукьяном надо поговорить подробнее, — на всякий случай шепотом сообщила я князю. — Ездил он не просто по княжеской блажи, а с очень подробными наказами. Свой Поротовский заводик Траханиотов (ну и фамилия же!) велел срочно расширять. К трем домнам добавить четвертую и еще одну кузню срочно соорудить. А в каждой домне у него заведено по два горна плавильных, а у каждого горна по два меха больших. Производство немалое. Большое село к заводику приписано для обслуживания. Да к нему приселок, да шесть деревень. А когда добавится еще новая кузня, в которой приказано установить семь колес водяных из самого крепкого дерева, на валах, обитых железными обручами, да пять колес меховых, да три молотовых, — тогда выход продукции почти удвоится. А какая у этого заводика продукция?
— Известно какая, — хмуро вздохнул Михаил. — Поротовский заводик князя Петра издавна своими секирами славится. И по мечам у него хорошие мастера имеются. А ежели всего этого вдвое больше станет… Да уж, князь Петр, кажется, к войне всерьез готовится.
— Добавь к этому, что твой князь и распоряжения о сборе всего кевролевского войска дал — в придачу к той небольшой дружине, с которой сейчас стоит под Вышеградом.
— Плохо наше дело, — покачал головой Михаил. — Одного войска князя Траханиотова достаточно, чтоб мою дружину всю положить в честном бою… Что же до фамилии… Траханиото-вы — славный род, тут ты не права. Если б не случайность (а может, судьба), как раз род Траханиотовых мог царствовать нынче… Так что иметь такого противника почетно, но и смертельно опасно.
— А вот узнай — противник ли он?
— Как это? — озадачился Михаил.
— Да так. Сдается мне, что наше юное царово величие сделало большую ошибку, собрав всех князей в кучу. А все от своей средневековой необразованности. Темнота, она, конечно, друг молодежи, но враг царей. Знал бы цар историю — хотя бы того государства, из которого его предки в эту землю пришли, — никогда бы такой ошибки не сделал!
— Ты о чем это? — заинтересовался Михаил.
— А о том, что социальная надежность вашего государственного устройства меня и раньше смущала, а теперь — по некоторым отзвукам мыслей в голове хитромудрого Лукьяна, верного пса своего чванливого князя, — создается у меня ощущение, что государственность ваша вообще на грани развала.
Михаил молча смотрел на меня.
— Ну что тут непонятного? — всплеснула я руками. — Вот скажи: зачем вам, князьям, нужен цар?
— Чтоб всех в целостности держать, — осторожно, опасаясь ошибиться под моим строгим взором, проговорил Михаил.
— Умница! — подбодрила я, — А зачем эта целостность нужна? — И, не дожидаясь ответа, заторопилась. — По большому счету — для двух вещей: обороны от врагов и создания единого экономического пространства на всей территории государства. — Какого пространства? — Экономического, не сбивай с мысли. Вот ваше государство и было создано на пике войны с нечистью и для нужд всеобщего товарообмена. Но это все было пятьсот лет назад. С тех пор больше ни один внешний враг не показался на горизонте — военная необходимость единого государства отмерла. А экономическая необходимость… История феодализма везде, в том числе и в России, одинакова: сначала единение земель под властью какого-нибудь успешного полководца, затем феодальная раздробленность, распад уделов, когда каждый князь сам у себя хозяин и вполне экономически самодостаточен…
— Это как? — все-таки прервал Михаил, не поспевавший за моими историческими экскурсами. — Самодоста?..
— Ну, когда все в княжестве свое: хлеб свой, леса для охоты свои, ремесла и мануфактуры… Нет, мануфактуры — это, кажется, уже признак капиталистического производства… А что ж при феодализме-то было? Цеха? Точно! Цеховые объединения разных там ткачей, кожемяк, горшечников. Есть у тебя в Кравенцах все эти ремесла?
— Ну, есть, конечно. Что ж мне горшки из Дулеба возить? Или из Тура?
— Вот видишь, ты вполне можешь просуществовать автономно, отдельно от остальных княжеств!
— А вино? — покачал головой Михаил. — Такого вина, как в Скарбнице делают, ни у кого нет! Я для своего стола велел только из Скарбницы вина везти — водным путем через Кир-шаг не так уж и накладно получается.
— Ну, может, для княжеского стола… Вино, еще какие-то излишества…
— Ничего себе! Это вино — излишество? — едва заметно улыбаясь, возмутился Михаил. — Да питие вина — самый что ни на есть славный завет предков наших! Ты так не говори, а то все твои верные лыцары очень сильно удивятся. И даже загорюют. А ничего нет досаднее, чем лыцар в горе, потому что в горе ему способно помочь только обильное винное возлияние!
— Ладно, ладно! Убедил. Отнесем винные поставки к необходимым внешнеторговым операциям. Хотя… Чем там твое лыцарство в горе утешается? Уж, верно, не дорогими скарб-ницкими винами? Пользуется небось дешевыми, но своими?
— Ну, пользуется… — нехотя сознался Михаил. — А мечи? Знатное оружие я покупаю у того же князя Петра, в Кевроле!
— Да, но все это — для верховной знати. А экономика, она строится на естественных, каждодневных потребностях населения. Всего населения. И когда экономика не развита, когда все технологии примитивны, то они имеются в достатке в каждом из княжеств. Вот тогда и создаются предпосылки для феодальной раздробленности. И нужда в едином верховном правителе отпадает!
— И ты считаешь, что она сейчас отпала?
— Похоже на то.
— А почему только сейчас? Пятьсот лет нужна была и вдруг раз — и отпала?
— Да потому что история у вас движется не вперед, а назад! Помнишь, твой дружок Каллистрат Оболыжский все восхищался двумя словами, которыми я пополнила его лексикон: прогресс и регресс. Предки твои пришли сюда из общества, которое худо-бедно, но шло все-таки по пути прогресса. К пятнадцатому веку феодальная раздробленность на Руси уже была пройдена, и главенствовала идея жесткой централизованной власти. Такую власть прибывшие сюда переселенцы и установили. Но за прошедшие столетия, когда экономика не развивалась, а угасала, все повернулось вспять. И ваш мир снова погружается в пучину раздробленности, когда каждый удельный князь хочет быть себе хозяином. Без всякого царова величия сверху.
— Ну, ты что-то круто… Как же без цара? Это все равно, что тело без головы.
— Потом поймете. Когда до всех вас, князей, дойдет, что каждый из вас может быть и телом и головой.
— Но так ведь царово величие — он же не только потому цар, что на троне царовом сидит. Он такой… Да ты сама была на царовых уединенциях, сама чувствовала его силу несказанную!
— Ага, сила есть. С каждым из вас по отдельности он шутя может справиться. Без всякого труда. Даже я почти не устояла перед его мощными психоэмоциональными способностями.
Если б не ты. А вдвоем мы уже управились с царовым величием. Ну, вспомни, как дело было? Михаил подумал и усмехнулся.
— Ну, вспомнил? То-то же! — удовлетворенно кивнула я — А что теперь делает наш доблестный цар, увлекшись борьбой со мной, несчастной? Какую ошибку совершает? Он созывает вселенский смотр князей. Со всей толпой которых справиться — это никаких даровых силенок не хватит! Ну и, естественно, начинается брожение в умах…
— Уже? Так быстро?
Я помолчала, внимательно вглядываясь в мысли Лукьяна, все так же прихлебывающего вино в одиночестве. Покачала головой: — Может, конечно, я предвосхищаю события, но, по-моему, если князь Петр и собрался с кем-то воевать, то вовсе не с тобой. Да ты бы все-таки пошел и разговорил его верного лыцара. Сдается мне, что он и сам с тобой хочет переговорить. На предмет вербовки в союзники — как еще одного обиженного несправедливостью, идущей с вышеградского трона. Так что тебе — самое время пожаловаться на судьбу в соответствии с нашим сценарием. А я буду отсюда внимательно прислушиваться к вашей беседе.
* * *
Утро стояло ветреное и сумрачное. В ряби луж дробилось отражение неба, сизого от низко летящих туч, глухо, грозно шумел лес по бокам дороги.
А вот мое настроение значительно улучшилось! Ведь мы нашли то слабое звено, ухватившись за которое можно было начать разматывать события, — и совсем не в ту сторну, куда это планировалось в Вышеградском кремле.
Карета ходко поскрипывала на грязной дороге. «Но, но!» — то и дело покрикивал Матюшка на козлах, подгоняя и без того резвых лошадей. Рядом со мной на каретных подушках клевал носом в полудреме Михаил, проведший ночь в увлекательной беседе с доверенным лыцаром князя Траханиотова. А я тихонько улыбалась в уголке, поглядывая в оконце. Цель нашего путешествия определилась. Это не просто Вышеград. Это ставка князя Петра в Монастырской слободе Вышеграда.
Теперь бы добраться еще туда без приключении — и можно начинать плести интригу, в которой царово величие и запутается Да так запутается — не до нас с Михаилом ему совсем станет' Все-таки есть польза от гуманитарных наук. В том числе и от истории. Даже в обществе, этих наук не знающем.
* * *
Судьба благоволила к нам. Не прошло и четырех дней, как мы входили в высокую парадную горницу вышеградской резиденции князя Траханиотова.
По всему было видно, что князь Петр засиделся уже в кевролевских князьках и сейчас готов замахнуться на большее. Резиденция его очень напоминала Вышеградский кремль, только уменьшенного размера: вокруг двора — кирпичная стена с бойницами наподобие тех, что в царовом кремле, перед парадной горницей — приемная. Даже молодцы с секирами по углам имелись и секретарь перед массивной резной дверью
Завидев нас, секретарь мигом кинулся отворять эту дверь, с натугой провозглашая: — Князь кравенцовский Михаил Никитович Квасуров, княгиня сурожская Наталья Вениаминовна Шагирова — к князю Петру Тихоновичу Траханиотову!
И как он нас узнал? Ведь князь Петр не был предуведомлен о нашем визите. Его дыцар Лукьян, хоть и весьма тонко (с его точки зрения) справился с вербовкой князя Михаила в стан сторонников Траханиотова, но после того отправился вовсе не в Вышеград с докладом, а в другую сторону — в столь отдаленное имение Кевролевского княжества, что туда и прямой дороги не было — только в объезд через сурожские земли.
Имением тем владел престарелый лыцар Андрон Полуехтов. Сей лыцар по дряхлости в войско князя Петра взят не был, но зато должен был поставить тридцать пудов сала говяжьего (обязательно доброго и чистого), двести языков говяжьих же соленых, не менее трехсот кур сушеных (да чтоб петухов там не было), муки пшеничной — пятьдесят четвертей да гречишной крупы — столько ж, а гороху — тридцать четвертей, а уксуса — две бочки возовых, а… И как это все в голове лыцара Лукьяна помещалось? Так что известить о нашем приезде своего князя Стрешнев никак не мог.!
Но секретарь узнал нас, даже ни разу до того не видевши. Или по родовым цветам платья — квасуровским да шагиров-ским? Или мы уж больно приметными фигурами стали — такими, что не узнать нас невозможно? ский
И еще на одно обстоятельство обратила я внимание. Нас с Михаилом секретарь называл, поминая наши княжества, а Траханиотова просто — князь и князь. Ох, примеряет князь Петр на себя иной титул. Если не царов, то уж великокняжеточно
Войдя, мы обнаружили пожилого тучного мужчину, восседающего на чуть уменьшенной копии царова трона. И под точно таким же, как в кремлевских покоях, пышным малиновым балдахином. Скипетра с державой в его руках, правда, не было. Пока что.
И повел он себя менее важно, чем царово величие на уеди-ненции. Выждав приличествующее случаю мгновение, князь Петр поднялся с трона и, тяжело ступая по ковру сафьяновыми сапожками, сам двинулся нам навстречу. Не забыв раздвинуть губы в широкой, чуть не голливудской улыбке.
— Вот уж нечаянная радость! — воскликнул он, разводя руки для объятия.
В которое объятие Михаил и угодил с ходу.
— Рад, ох как рад! — приговаривал князь Петр, тиская моего неуверенно улыбающегося мужа и похлопывая его по спине. — Чего ж не предуведомил заранее? Я б за тобой свою дружину выслал, чтоб встретили как подобает, проводили с почетом к моей персоне!
Я наблюдала за Траханиотовым с некоторым удивлением— не за объятиями, а за мыслями. Похоже, это был очень прямолинейный человек. По крайней мере, его слова полностью совпадали с тем, что было в голове. Никакого второго плана, никаких осторожных размышлений — он произносил именно то, что думал. То есть он действительно был рад видеть Михаила и готов был оказать ему всевозможные почет и уважение — вплоть до торжественной встречи на въезде в город. Лишь на словах «к моей персоне» ладный строй его мыслей чуть дрогнул. Ибо не так он желал именоваться. Но более значительно. С прибавлением некоего титула, — а какого именно, этого князь Петр не представлял еще и сам.
— Лишний почет нам без надобности, — скромно заметил Михаил. — Супруга моя, княгиня Наталья Шатрова, не любит этого. — А, наслышан, наслышан! Хорошую жену ты взял за себя! — одобрительно глянул на меня князь Петр. — И князь Вениамин порадовался бы за вас, будь он жив! А знаете ли, княгиня, как батюшка ваш помер? И чьих рук это дело?
— Знаю, — не без удивления ответила я. Ну и тема для первого знакомства!
Однако уже через секунду я поняла, что разговор о смерти моего отца заведен неспроста. И что таким образом князь Петр, не любящий откладывать дело в долгий ящик, сразу начинает о главном.
— А знамо ли вам, княгиня, где сейчас убивец отца вашего? — гнул свою линию Траханиотов.
— Знамо. Давно истлел непохороненный и растащенный собаками.
— Как это? — недоуменно вскинулся князь Петр. — Жив твой вражина, лыцар Кавустов. И не только жив, но и взят с почетом в царово ополчение!
Налицо было недоразумение. Берясь меня агитировать за присоединение к его сторонникам, Траханиотов запамятовал подробности давнишнего убийства и все напутал.
— Георг Кавустов, конечно, мой враг, — поспешила я внести ясность. — Но моего отца убил не он, а его родной дядя. За что потом сам был убит Георгом.
Князь Петр остолбенел. Мало того что ему перечили, да еще кто перечил — баба! Пусть она хоть сто раз княгиня, но как может она мужику наперекор что-то своим поганым языком молоть, вздор всякий нести?
Его столбняк мог бы закончиться полным скандалом и разрывом так и не состоявшегося союза, но ситуацию, как всегда, смог разрядить Михаил.
— Повстречали мы, князь, по дороге сюда вашего лыцара Лукьяна Стрешнева. Долго говорили, и оказалось, что у Кра-венцовского княжества с Кевролевским общий обидчик. Который честь нам заслуженную не воздает, врагов наших привечает и, может статься, какие-то новые каверзы готовит. Так ли я понял лыцара, не ошибся ли?
Князь Петр приосанился, закивал со значением:
— Узнаю породу Квасуровых — на рассуждение бойких и на уразумение хватких! Все ты правильно понял, об этом обидчике и я хотел поговорить с тобой. Да вот супруга твоя… Женское ли это занятие — в степенных мужских беседах участие принимать? — Для какой-то супруги, князь, оно и лишнее было б, верно вы тут сказали! Но Наталья Шагирова — не только законная супруга моя. За ней ведь удельное княжество отцовское, которым она владеет по Прави — и божеской, и человеческой. За ней сила немалая — лыцарства сурожского, богатства пращурами накопленного, а кроме того — многой мудрости другой земли, из которой она вышла к нам. Немало уже и знатных подвигов за ней числится, совершенных здесь, в наших краях — слыхали, наверно, князь? Так что негоже нам в больших делах, которые, мнится мне, скоро грядут, мнения княгини не знать и не спрашивать. Нынче такая спесь дорого потом может стоить!
— Спесь, говоришь? — Князь Петр, набычившись, уставился на меня.
Потом махнул рукой, усмехнулся: — А может, ты и прав, князь. Про первую-то княгиню Ша-гирову много былин ходит. А вторая, только явилась, уже всякими сказаниями обросла. Я и сам вижу, что на язык она востра. А что до совета ее… Надо делать так, чтоб потом бабьего совета не просить, — вот как я понимаю. Не обижайтесь уж княгиня на старика, но что думаю — то и говорю!
«Это-то я как раз заметила!» чуть не ляпнула я, но вовремя сдержалась. Только глазки скромно потупила, чтоб князь Траханиотов не заметил в них насмешливого блеска.
* * *
— Началось-то оно вроде с малого, — степенно делился князь Петр наболевшим во время торжественной трапезы, устроенной в нашу честь. — Сбор этот — виданное ли дело, чтоб нас, князей, как баранов в одну кучу сгонять? И для чего? Смотрины нам устраивать! Это ж надо такое удумать! Да мне в жизни никто никаких смотрин не устраивал, а пожил я немало! Сам устраивал, бывало. И смотрины девкам, и потешные бои на кулачках — парням из годутвенных. Но чтоб на старости лет вдруг петухом скакать на потеху молодому цару, такого позора мои седины не видывали.
Мы с Михаилом восседали за пиршественным столом на почетном месте — справа от хозяина. Кивали, сочувствуя его словам. Остальные князья, собравшиеся в этот час в столовой зале за богатым угощением, видно, уже не раз слышали эти рассуждения, потому внимания им уделали мало, больше налегая на яства и напитки, расставленные на льняных скатертях в изобилии.
— Ладно, стерпел я это, — продолжал князь Петр, — Но ведь дальше — больше! Начали учинять ополчение — и что ж? Слушаю указ: Государев полк — в воеводах нету князя Трахани-отова! Одни дворовые вышеградские лыцары да, прости господи, постельничьи рынды. Хорошо же, думаю. Будет ведь Большой полк, там-то уж найдется место такому знатному роду? Слушаю дальше. Дошли до Большого. Объявляют: первый воевода — дулебский лыцар Евграф! Мыслимое ли дело? — спрашиваю князей, что вкруг меня сидят. А у всех от нового позора даже речь отнялась! Вторым воеводой объявляют князя турского, Володимира! И смех и грех! Карпищева — вторым воеводой Большого полка? Да он же из самых худородных князей! Кто знает, чем хотя б один его предок прославился? Ничем и никогда. Так нет же — ставят Карпищева! Слушаем дальше. Доходят до полка Правой руки. И тут нету князя Тра-ханиотова! Зато сотником оглашают собаку Георга Кавустова — погубителя князя Шагирова и лютого преследователя дщери его, княгини Натальи! — Кивок в мою сторону.
Все сосредоточенно жуют с причавкиванием. А я поражаюсь — из-за какой мелочи может начаться бунт в государстве! По полкам на смотринах рассадили не совсем правильно, ущемили чье-то больное самолюбие!
Князь Петр между тем продолжает с надрывом безвинно обиженного: — Что, спрашиваю, за чудеса творятся? Князья, которые из знатнейших, тоже на меня косятся в недоумении. Понять не могут — за что мне и всем нам такое глумление? Читают теперь Передовой полк — и снова нету Траханиотова! Полк Левой руки — нету! Даже в Сторожевом не нашлось мне места! Только в Ертаульном! Да и то — вторым воеводой! Я, понятное дело, отказываюсь брать списки Ертаульного полка. У царова трона требую разбора несправедливости. А меня — чуть не взашей! И еще лают по-всякому и говорят, что я местничаю! Да где ж я местничаю? Дайте мне то, что положено, — по родовитости, по заслугам. Куда! Даже в уединенции отказано!
Князь Петр повел над столом грозным взором.
Что-то в его логике не стыковалось. То князь Петр возмущается самим проведением смотра. То недоволен, что на этом смотре ему уделяют недостаточно внимания. Впрочем, самого Траханиотова такие логические неувязки нисколько не смущали — он их попросту не замечал. Все это он понимал как одно — как множащиеся свидетельства неуважения. И эти свидетельства должны были сыграть роль запала для страстей, призванных оправдать отпадение рода Траханиотовых от ца-рова престола.
— И ведь не мне одному такое глумление, — горестно качал головой князь Петр. — Как теперь оказалось, князь Квасуров и вовсе не получил грамоты на смотр! Уж Квасуровы-то как прославлены — ан нет, не приглашены!
Он протянул могучую длань к большому серебряному кубку, отхлебнул, со стуком поставил обратно.
— Но не только обиды самым славным родам творятся нынче даровой волей. Тут дела более мерзкие начинаются. Князь Иван Порфирьич Дмоховский стороною узнал новости, которые хуже всех обид, вместе взятых. Расскажи, князь Иван.
И я поняла, что не трапеза это вовсе. Что попали мы с Михаилом прямехонько на совет оппозиции. Если даже не на повстанческую сходку.
Слева от хозяина поднялся тщедушный князек неопределенных лет в богато расшитом долгополом кафтане. Оглядев присутствующих глубоко запавшими темными глазами и как бы удостоверившись в чем-то важном для себя, он вновь сел. Вздохнул.
Ему было маятно и неважно. Какая-то хвороба тупой ноющей болью грызла его изнутри. Но то, что он собирался сообщить, было для него важнее любой болезни.
— Добрые люди, други мои! — начал он высоким, надтреснутым голосом. — Не столь важно, какого мы роду, но важно, что все мы истово христолюбивы и чтим превыше всего Божий заповеди. Те заповеди, что предки наши принесли на землю сию вместе с истинною верою. А уж вера та и помогла им тогда победить всю нечисть поганую да изгнать волхвование языческое.
Князь Иван примолк, глядя перед собою на блюдо с уже порушенным едоками лебедем, целиком запеченным с яблоками. Мысли у него были далеки от лебедя и от здешнего стола. И мысли были полны клокочущей ярости, резко контрастировавшей с внешним спокойствием.
— Ныне же, добрые христиане, творится в Вышеграде обратное, воистину срамное и бесчестное. Доподлинно известно мне стало, что при царовом дворе основалось целое поселение безбожное, волхвовское. А при нем — противно и вымолвить! — кодло самой что ни на есть настоящей поганой нечисти. И учреждено все это не забавы для и не с целию разрешения тех вопросов, по которым мы все, что греха таить, нет-нет да и зовем к себе волхвов для совета. Если бы, други мои! Тут затеяно прямое еллинское бесование!
Его негромкие слова падали в воцарившуюся тишину. Все уже бросили есть и глядели на князя Дмоховского во все глаза. Кто — с искренним удивлением по поводу странных обычаев, затеявшихся вдруг при царовом дворе, а кто и с ужасом перед самим говорившим. Ибо в словах его почуялась не просто добрая забота о чистоте веры православной, а сталь разящая фанатичного святоши, неумолимая ко всякому отступлению от канонов. А это было уже опасно даже для сидящих рядом— ибо кто из нас безгрешен?
— Святые пастыри церковные между тем удалены из кремля Вышеградского. И даже митрополиту нет ходу сейчас в царовы покои. Остался при царовой особе только поп Сильвестр Адашев, известный своими еретическими писаниями. И хуже того!
Слушатели в недоумении почти перестали дышать — что же может быть хуже уже сказанного?
— Много, други мои, много хуже… Коли оставалось бы все творимое в пределах стен Вышеградского кремля, то можно было б и смириться нам, живущим и правящим в своих уделах. Ведь стены Вышеградского кремля давно, по слухам, скрывали многая бесовские прегрешения земных владык наших, включая и отца нынешнего держателя парового венца. Говорили же, что и помер тот рано потому лишь, что до умопомрачения увлекся всяческим непотребным ведовством и колдовством под началом волхвов. Которым только того и надо — вот они и высосали из него веру по капельке. А с верой, как водится, ушла и душа. Но не о ранее преставившемся венценосце речь, а о нынешнем. По всему видно, что продолжает он богопротивные дела своего рода, в котором давно завелась червоточина бесовская. И мало ему уже Вышеградского кремля. Мало!
Князь Иван резко и неожиданно стукнул костистым кулачком по столу — так, что все вздрогнули.
А он прикрыл глаза, смиряя желание бить и крушить, резать и давить, отдышался и продолжил негромко: — Не далее как третьего дня, согласно тайному царову указу, пущены по всем сторонам, по станицам и по селам сонмиша лживых пророков. Мужиков и женок, девок и старых баб. Кои видом отвратны, наги и босы, и речами своими прелестны. Власы распустя, они трясутся и убиваются. И сказывают, что будто являются им святые ереси: шестокрыл, воронограй, ост-ромий и зодей. И кроме того, смущают простую чадь людскую разными играми и плясаниями скоморошьими…
— Да чего ж хотят они? — первым не выдержал нагнетания страстей прямолинейный князь Петр. — Что эти мужики и женки проповедуют?
— Проповедуют? — Князь Дмоховский сбился, с неудовольствием взглянул на Траханиотова, — А то и проповедуют. Что Бог един, что разницы нет: Христос ли, Перун ли. Что заповеди Божий, дескать, порушены. И прежде всего — заповедь жить в любви со всеми. А понимай так, что в любви с волхвами да с нечистью, которая есть божия капля, хрустальная росинка, несущая небесную волю. И еще проповедуют, что надобно, дескать, вернуться поскорее к древним заветам. Очиститься от скверны богатств и удовольствии плотских, не ранить землю-матушку пахотой, а лес-батюшку порубками…
— Эка, — усмехнулся, расслабляясь, князь Петр. — То мы уже слыхали. Волхвы про то давно толкуют, да что-то никого не убедили!
— То они от себя толковали! — запальчиво возразил князь Иван. — А то — от парова престола! Как тут простым людям в смущение не войти? Не об антах, понятно, беспокоюсь, но о дружинах наших, о голутвенных мужах, которые кидаются на ересь сию яко псы на блевотину!
«Очень аппетитный образ, — отметила я, переставая жевать. — Особенно удачный для застолья!» — Вот они-то, таких речей наслушавшись, могут и забыть про то, как крест нам на верность целовали! — яростно тряс головой князь Иван. — Да и про сам крест животворящий! А и лыцары — так ли устоят все пред лестными, обманными ересями, ежели самим царовым величием эти ереси поддерживаемы? Да что лыцары! А князья из худородных, которых молодой цар привечает? Как думаете — воспротивятся ли? Ох, боюсь, раскол-то будет страшным, удар по христианской вере— тяжким, а жители княжеств наших откажутся уважать даже нас..
— Здесь цар… — прошептала я на ухо Михаилу.
— Здесь? Где? — не понял он, озадаченно оглядываясь.
— Здесь царова воля присутствует, — сказала я громко, указывая на хорошо видимый мне смерч, черной воронкой закручивающийся в дальнем углу столовой залы. Слишком памятный мне смерч, едва не поглотивший мое сознание в ца-ровых покоях.
Как бы услышав мои слова, смерч двинулся к пиршественному столу, прокатился по нему незримо для остальных присутствующих и всей своей ураганной тяжестью обрушился на князя Петра.
Тот как раз грозно оборачивался в мою сторону, чтобы задать взбучку несносной девке, беспрестанно лезущей в серьезные разговоры. Но не успел обернуться — обмяк. Ватной куклой осел в свое кресло, закатил глаза, приоткрыл рот, хрипло вдыхая воздух.
— Держитесь, князь! — крикнула я и мысленно протянула к нему руки.
Я пыталась раздвинуть упругие вихревые потоки, дотянуться до обездвижеиного, одеревеневшего сознания князя, зависшего легкой щепочкой в самой сердцевине бешено вертящейся воронки.
Смерч сопротивлялся моим рукам всеми своими протуберанцами и завихрениями, выталкивал меня наружу, сводил ледяной судорогой пальцы, мысленно вонзаемые в его плоть.
— Да помогите же мне! — воззвала я к присутствующим, в немом остолбенении переводившими глаза с меня на обвисшего в кресле князя. — Кричите ему, называйте по имени, обращайтесь к нему хоть как-то! Пусть откликнется, пусть придет в себя!
— Князь Петр! — первым громко подал голос Михаил. — Петр Тихонович!
— Князь Траханиотов! Князь кевролевский! — принялись несмело выкликать остальные.
Через минуту вокруг уже стоял настоящий галдеж. Многие повскакивали со своих мест, подбежали к хозяину, безвольно запрокинувшему голову, кричали ему прямо в уши, теребили за рукава. И это помогло.
Я почувствовала, что смерч, прежде почти каменный, налитый упругостью, вдруг дрогнул, стал мягчеть на глазах, поддаваться. Это позволило мне рывком ввести обе ладони в его покачивающееся туловище, ухватить сознание князя и выдернуть наружу.
Князь Петр с шумом перевел дыхание, выпрямился в кресле, с недоумением оглядел поднявшуюся вокруг суету.
— Что стряслось-то, господа? — поинтересовался озадаченно.
Смерч отступал. Попятился, мотая из стороны в сторону широкой шляпкой воронки, как пьяный человек головой. Двинулся вон из залы — прямо через стену, занавешенную большим пестрым ковром.
Громкий стук в закрытую дверь столовой залы заставил всех повернуть головы.
— Чего там? — недовольно рыкнул хозяин.
— Княже! — раздался приглушенный зычный голос. — Нас теснят! Ворота разбиты в шепу, бьемся уже на крыльце!
— Что такое? Микитка, ты? — раздраженно поморщился все еще ничего не понимающий князь Петр. — Сказал же — не беспокоить!
Я резко поднялась, отшвырнув стул, повернулась к князю Траханиотову: — Здесь есть другой выход? Запасной? Уйти сможем?
Князь секунду молчал, пристально глядя на меня. Потом все сложилось в его голове нужным образом, и он тихо, но властно сообщил: — Господа. Други мои. Пришел час наших настоящих невзгод. Сегодня мы бежим. И путь для отхода есть: вот он, здесь, в полу, подо мною — тайный лючок, по которому мы все выберемся наружу. Далече. В стороне от моего дома. Но мы соберемся снова. Уже не в слободе. Чуть далее. Подле Кругловой балки, в пятнадцати верстах к востоку отсюда — в имении верного мне человека, лыцара вышеградского Михаилы Гагина. Встретимся там нынче же, в полночь. Все там и решим. А теперь — в подпол! Князь Михаил с княгиней Натальей спускаются сразу после меня. Остальные — за ними!
* * *
— А вы, княгиня, и впрямь жена смелая! — одобрительно сообщил князь Петр из своего угла кареты. — Такая только и нужна Михаилу! И он подмигнул моему супругу. Будто я сама не знаю, какая ему нужна жена!
Мы втроем спасались бегством в траханиотовской карете, заранее припасенной на этот прискорбный случай. В целях большей скрытности с кареты были заблаговременно сняты гербы и стесаны вензеля князя, на окнах — плотные занавески, надежно ограждающие нас от любопытных глаз. Все-таки готовился князь Петр и к такому варианту, когда ему придется скрываться от высочайшего гнева.
— А есть ли у вас где пересидеть время в безопасности? — деловито спросил Траханиотов.
— Буду проситься на постой к Якову Окинфову — младшему сыну князя Лексея. Он имеет собственный дом в Вышеграде, а я с ним дружен был…
— И думать о том забудь! — категорично рубанул ладонью воздух князь Петр. — Лексей Окинфов царовым указом определен третьим воеводой в полк Правой руки. Он сейчас нос дерет, загордился — от него помощи ждать нечего. И живет он как раз там, куда ты прятаться хотел, — в сыновом вышеградском доме. Самого сына его, Якова, не знаю, но только вряд ли тот против отца пойдет — не то сейчас время, чтобы внутри рода смуту разводить! Не обижайся, может, этот Яков и друг тебе был, но только соваться к нему теперь, после того как царово величие уже не словами, а делами волю свою явило. — не след, ох не след!
— Тогда… — Михаил подумал. — А князь Воротынский в каком полку воеводой — записан?
Траханиотов смачно расхохотался: — Вот это дело! Молодой князь Ондрей со мной оказался записан в Ертаульный полк. Да не воеводой, а простым сотником! Ну и тож обиды терпеть не стал — отказался брать список сотни. Вот к нему — можно. Даже довезу. Заодно и переговорю с ним. Пока-то он вроде в сторонке стоял. Но вишь какие лихие времена настают — надо бы и ему определяться. Позову его на полуношничание к Гагину, на Круглову балку. Может, толк и будет! Эй. кучер! — приоткрыл он дверцу — Кушка, ты, что ли? А я тебя и не признал, когда в карету лез Вот и славно! Поворачивай к дому князя Ондрея Воротынского. На самом краю Девлетовой слободы, знаешь?
Карета остановилась. Некоторое время со стороны облучка не доносилось ни звука. Верный Кушка был в затруднении. Потом решился: — Не серчайте, батюшка, Петр Тихонович, да только я такого дома и не знаю… Там, в Девлетовой слободе, дом князя Димитрия Воротынского был. Это знаю. А чтоб Ондрея…
— Так то ж его сын, дурья твоя башка! — расхохотался князь Петр. Он вообще был в прекрасном настроении — будто и не пережил страшного налета на свой дом, будто и не положили царовы ополченцы лучшую часть его дружины. — Князь-то Димитрий помер не так давно, теперь гривну надел сын его, Ондрей! Вот к тому дому и езжай, какой знаешь!
— А как вы собираетесь разговор сегодня ночью повернуть? — осторожно поинтересовалась я, когда карета тронулась снова. — Наметки какие-нибудь есть?
— Наперед особо думать нечего! — с лихой удалью ответил князь Петр. — Намерение мое простое — не дать погубить то, что нашими предками создавалось! А как противодействие начать — это вот как раз и обсудим.
Увы, его слова полностью соответствовали мыслям. Никаких стратегических заготовок в его голове не обнаруживалось.
— Одно ясно, — потер он ладони, как бы предвкушая хорошую драку. — Нам теперь от царова величия житья не будет. Коли сей же час не сумел он нас взять — завтра опять попробует. И пойдет охота на нас, ох пойдет! А я дичью-то не люблю быть. Я сам из охотников!
* * *
— Знаешь, а я, кажется, поняла, откуда и кто на меня все время пристально смотрит, — поделилась я с Михаилом.
Мы наконец остались одни в отведенной нам гостевой горнице дома князя Ондрея Воротынского.
— Да? — с интересом спросил супруг.
— Да, — подтвердила я, — Ты кого хочешь: сына или дочку?
— То есть… — Михаил широко раскрыл глаза, переваривая полученную информацию, — Ты хочешь сказать, что уже в тягости? — Наверное. Если это означает «забеременеть». — Родная моя! — Муж подхватил меня на руки, закружил на месте, — Натальюшка! Ну теперь-то ты от меня точно никуда не сбежишь!
— А ты все еще рассчитывал на это? — смеясь, удивилась я.
— На что, радость моя?
— Что убегу?
— Вот глупышка! Не рассчитывал, а боялся! Явилась ниоткуда и сбежишь в никуда…
— Так у меня ведь даже в гости сходить не получилось. На побывку.
— Ага, знаю тебя! Захочешь — найдешь дорогу. Не в одну сторону, так в другую.
— Эх ты, глупышка. Куда ж я от тебя? Забыл, как мы в церкви венчались, обеты давали!
— Можно подумать, ты когда-нибудь Бога боялась!
— Я тебе обет давала, — целуя мужа в нос, сообщила я, — И это для меня — самый главный обет!
— Постой, а что ты говорила про взгляд? — Михаил осторожно поставил меня на пол.
— Это наш ребенок на меня изнутри смотрит.
— В первый раз такое слышу. Чтобы дите, еще не родившееся, на мать смотрело? Наверно, тебе почудилось. Когда жена в тягости, говорят, ей еще и не то мерещиться может.
— А вот и нет! Точно тебе говорю — смотрит. Но не глазами, а как-то по-другому… Конечно, это не совсем обычное явление. Но если у меня муж такой необычный, если я сама тоже не проста, то почему бы и ребенку моему не быть выдающейся личностью?
— Еще до рождения? — с сомнением покачал головой супруг.
— Нет, ты не романтик, — вздохнула я. — Конечно, до рождения, а как же! После рождения — это каждый сможет стать выдающейся личностью. А ты попробуй это еще в зародышевом состоянии!
— Радость моя, — нахмурился Михаил. — Но теперь я не могу допустить, чтоб ты ехала сегодня ночью на Круглову балку. И вообще подвергать тебя никакой опасности нельзя.
— Еще чего! — возмутилась я. — Беременным надо вести активный образ жизни! — А я и не возражаю, — мягко сказал Михаил. — Завтра же поедем в Киршаг! Там будешь гулять, играть, в море купаться. Я знаю там бухточки хорошие: тихо, вода теплая, дно ровненькое..
— Ты хочешь лишить траханиотовскую оппозицию сразу двух князей И разве можно после этого надеяться на благоприятный исход событий? Вот там нас царово войско и возьмет — в Клршаге, тепленькими, накупавшимися вволю и загорелыми до черноты. Сразу как разделается с князем Петром, так и нас возьмет!
— Да, тут ты права, — почесал затылок муженек. — С одной стороны, конечно, Киршаг — это не та крепость, которую взять можно. Не бывало такого. И даже десятитысячному царову войску этого не сделать. Киршаг еще никто и никогда не брал— невозможно. Но если князя Петра разгромят, то мы же не сможем всю жизнь за крепостными стенами отсиживаться. Остается одно. Сделать так, чтобы осады Киршага вообще не было. А такое можно сделать только будучи здесь, в Вышеграде.
— Ну? — нетерпеливо спросила я.
— Что? — удивленно поднял свои соболиные брови Михаил — Что надумал-то?
— А что я могу надумать? — пожал он плечами. — Вот съезжу сегодня ночью на совет к Михаиле Гагину — без тебя, разумеется, — может, что и прояснится… — Без меня?
— Вот видишь, ты все сразу поняла.
— Значит, без меня?
— Родная моя, любимая, ладушка ненаглядная. Ты разве не хочешь, чтобы у нас были княжата? Здоровые, веселые, крепкие? Вот и я хочу. Зачем же мы будем делать так, что… Не стану даже и думать о плохом, чтобы не накликать! Прошу только — останься сегодня здесь. А я, как вернусь, сразу тебе все и расскажу. Самым подробным образом. Вот и решим, как быть дальше.
Но, по-моему, он уже что-то решил для себя. И за меня Как бы хотелось мне иметь возможность читать мысли не только посторонних, но и любимого мужа! Хоть иногда. Хоть время от времени…
* * *
— Князь Ондрей, останьтесь, пожалуйста, и расскажите вместе с моим мужем, как прошел полуночный совет, — попросила я, когда два молодых князя вернулись под утро с конспиративной встречи.
Статный молодец с нежным, почти девичьим румянцем во всю щеку растерянно заморгал и покосился на моего супруга.
— Все правильно, надо княгине рассказать — ей ведь тоже интересно, — чинно кивнул Михаил и украдкой подмигнул мне. Показывая, что разгадал хитрость. От него самого я могла получить только выборочное изложение событий. Из которого были бы удалены все моменты, кои могут огорчить будущую маму. А так, через незамутненные воспоминания князя Воротынского, смогу увидеть все, что было на самом деле. Без купюр.
— Ну приехали мы, сели в горнице, — подняв глаза к потолку и явно находясь в смущении от своей роли главного рассказчика, начал князь Ондрей. — Окна в горнице были закрыты ставнями, чтоб снаружи, значит, не видно было огня.
Ого, кажется, князь Траханиотов сумел собрать под свои знамена немалые силы — в полутемном помещении присутствовало чуть не тридцать человек. Если этак пойдет, то ца ровому величию придется противостоять почти всей стране. Не знаю, насколько ощутимую помощь смогут ему оказать объединенные силы волхвов и нечисти, но если эти силы были успешно разгромлены пятьсот лет назад, то не вижу причин, почему бы им не быть разгромленными сейчас. Тем более что нечестивые силы далеко не столь мощны, как пять столетий назад! Я бы на месте царового величия серьезно задумалась о перспективах такого противостояния. И поспешила бы решить дело миром С разумными уступками и льготами оппозиционерам.
— Стали мы распределять, кому в каком полку воеводою быть, — продолжал, томясь, князь Ондрей. — Мне решено было. Всеми решено! — Он строго поглядел на меня — не усомнилась ли? — Дать воеводство в Сторожевом полку. Но не первого воеводы, а второго. Князю Михаилу по его родовитости дали первого воеводу в полку Правой руки.
Муженек-то мой — прямо-таки на глазах делает карьеру! Не зазнался б…
— Потом стали думать, где соборную ставку-то устроить, чтоб оттуда уже все дело начать. Князь Дмоховский хотел устроить ставку у себя, в Скарбнице, но потом порешили, что это больно далеко. И приговорили, как сказал князь Петр, — у него, в Кевроле. Ага, тоже вопрос из важнейших: в чьем княжестве ставка будет, тому и верховодить над всеми.
— Ну а потом подняли тост за будущую победу…
Как же, как же — и не один! Впрочем, для этого не было необходимости читать мысли князя Ондрея — достаточно было принюхаться к винным парам, постепенно насыщавшим воздух в горнице.
— Одно мне кажется странным, — задумчиво констатировала я. — Почему пар не бросился на поиски вашей честной компании сразу после того, как не смог захватить всех заговорщиков в Монастырской слободе?
