21
Двухэтажный, раздобревший от хорошей жизни и ухода особняк Подипола высился на одноэтажной улочке как нелепая тыква на грядке с помидорами. Окна на первом этаже светились пурпуром, пропущенным через плотные шторы. Над входной дверью покачивался фонарь на декоративной цепи, бросавший пляшущие тени на капот приземистого автомобиля, припаркованного на подъездной дорожке. То ли у хозяина были гости, то ли он сам поленился загнать его в гараж. В унисон с фонарем над крыльцом качались фонари вдоль улицы — здоровенные матовые шары, потому казалось, что фонарные столбы дружно кивают.
— Ты всерьез намерен туда пойти? — снова спросила Ксения, пряча лицо от ветра в капюшон, отчего ее голос прозвучал зловеще, как традиционно водится в триллерах. — Думаешь, он не заметил нашего прошлого визита?
Ах да, она же не присутствовала при процессе вскрытия сейфа…
— Еще как заметил, — усмехнулся я. — Вон даже охранную систему поменял… — И кивнул на россыпь бледно-зеленых точек во взъерошенной, пожухлой траве и на деревьях вокруг жилища господина лауреата.
В доме напротив распахнулась дверь, выплескивая в дождливо-снежную тьму теплый свет и веселые голоса. Мы тревожно дрогнули, хотя ничем противозаконным пока не занимались, а мирно стояли на тротуаре, делая вид, что беседуем.
Если бы не непогода, то прохожих на улице Звонарей было бы определенно больше. А так в зыбкой, посверкивающей дождем и разбавленной мокрым снегом ночи мелькнуло человека три-четыре, вобравших головы в свои воротники и капюшоны и целеустремленно спешащих к теплым очагам. С одной стороны, хорошо, с другой не слишком: на таком фоне трудно выглядеть естественно…
Особенно в глазах раздраженных плохой погодой стражей порядка, совершающих очередной обход вверенных им территорий и наверняка мечтающих задержать кого-нибудь, чтобы с полным правом вернуться хоть ненадолго в участок. Вон как раз идет парочка…
Я и опомниться не успел, как дрожащая от озноба Ксения внезапно прильнула ко мне, обхватив руками, и сладострастно впилась в губы… Блестящие глаза, оказавшиеся совсем близко, смеялись. В них плясали отраженные искры качающихся фонарей. Я моментально согрелся, вдыхая знакомый запах ромашки и ощущая, как теплеют губы и щеки замерзшей Ксении.
Чужие шаги, чавканье грязи вперемешку со снежной крупой, снисходительное хмыканье… Приближаются, отдаляются…
— Все уже, — послышался из-за границ Ксениного капюшона, а может, с другого края Вселенной угрюмый голос Герайда. — Ушли они уже. А я вашим убедительным спектаклем достаточно насладился.
Дождь упал между нами мокрым занавесом, отсекая друг от друга. Ксения, мельком улыбнувшись, поправила упавший капюшон. Мрачный Герайд держал над головой газетный, изрядно потрепанный лист. Штаны его до колен были мокры и изгвазданы… Спешил.
— Вот, — буркнул он недовольно, — принес вам посмотреть…
Газета оказалась местной и старой, за прошедшую среду. На промокших насквозь страницах с трудом читались несвежие новости о вторжении в дом Лавра Подипола, уважаемого жителя города Правого Набрега, о полицейском расследовании, позволившем установить, что орудовала шайка грабителей во главе с неизвестным…
Я ухмыльнулся, рассматривая собственный профиль. Точнее, даже не профиль, а макушку, часть скулы и носа. Снимали сверху как раз в тот момент, когда я запустил загребущие лапы во вскрытый сейф.
Газета выражала сожаление по поводу того, что вторая камера, установленная над сейфом, и ее записи были безвозвратно уничтожены взрывом, чему виной непредусмотрительность самого Подипола, не пожелавшего вывести записывающее устройство за пределы кабинета…
— Так ты, значит, его еще и ограбил? — поразилась Ксения, разглядывая снимок.
— Это он меня ограбил, — проворчал я, вспоминая переведенную на счет лауреата сумму. И в отместку зачитал вслух: — По словам полиции, в доме также обнаружились следы пребывания как минимум еще одного человека, скорее всего, женщины, но ее изображение не сохранилось…
— К счастью, — констатировала мрачно Ксения. — В таком ракурсе я выгляжу неудачно.
— Зато Трой будет выглядеть еще удачнее на полицейском снимке анфас и в профиль, когда его возьмут при вторичной попытке проникновения в чужой дом, — пообещал Герайд.
— Нас обоих, — поправила Ксения.
— Ты с ума сошла, — сказали мы с Герайдом одновременно, кажется впервые с момента встречи придя к согласию хотя бы по одному поводу.
— Нет, не сошла, — нахмурилась Ксения. — Я примерно догадываюсь, Трой, куда именно ты хочешь вновь заглянуть, хотя не совсем понимаю зачем… Одному тебе не справиться.
Один раз справился, подумал я, но промолчал. Неизвестно, справился бы я, если бы не эта упрямая девчонка, которую надо было вытащить во что бы то ни стало. Которую хотелось вытащить во что бы то ни стало.
— Куда заглянуть? — безнадежным тоном вздохнул Герайд. — Надеюсь, вы не Врата в этом доме нашли?
— Тут есть подсказка, — ответил я, стирая с лица пахнущую талым снегом воду. В покрое подаренной куртки капюшон не предусматривался, и за шиворот натекло порядком ледяной воды. Так что перспектива снова лезть в чужой дом уже не казалась такой неприятной. Про то, что будет дальше, я пока старался не думать…
Несколько минут мы ожесточенно, хотя и приглушенно, спорили, переступая в снежно-грязевом месиве, хватая друг друга за мокрые полы и стараясь рассмотреть лицо собеседников в качающихся отсветах терзаемых ветром фонарей, чтобы убедиться в доходчивости своих аргументов. Ксения была упряма. Герайд раздражен. Я раздосадован. Только снежная крупа, возле земли превращающаяся в воду, падала с небес с мерным и монотонным шуршанием, с одинаковой щедростью усеивая и нас, и крыши продрогших домов с затеплившимися в них уютными огнями; скатывалась с празднично освещенного шпиля ратуши, торчащего над улицами; барабанила по блестящим сонным машинам, притихшим на обочине дороги…
В конце концов договорились, что я ищу способ проникнуть в дом, проникаю, а затем в случае успеха приглашаю остальных желающих, если таковые найдутся. Если что-то пойдет не так, то пострадаю я один. А пока «таковые» будут ждать меня в машине.
— В случае чего обещаю не сдавать подельников даже под бесчеловечными пытками, — состроив суровую мину, поклялся я и двинулся вокруг дома.
Ложь оказалась легкой и безвкусной, как обезжиренное масло. Никого приглашать я не намеревался. Незачем Ксении второй раз даже приближаться к этому аду.
Осмотреться вокруг мы уже успели, так что предварительная оценка уязвимых мест вражеской крепости была произведена, согласно нашим способностям к диверсионной деятельности. Нельзя сказать, что очень удачно, но кое-какие наметки имелись. К тому же, находясь дома, хозяин по беспечности или из-за самоуверенности не задействовал охранную систему полностью…
Перебраться через декоративную живую ограду (от холода плети ползучего стража, обычного защитника домов от посторонних, закостенели и едва шевелились), обогнуть постройку, стараясь держаться подальше от освещенных мест и скоплений зеленых огоньков…
Ага, а вот и фирменная глиняная лягушка, притаившаяся в траве, блестящая от воды, с налипшими на уродливую морду хлопьями снега… Разинула пасть, готовясь издать негодующий вопль, и… разлетелась вдребезги. Я потер онемевшие пальцы. Добротно сделано неведомым умельцем из охранной фирмы. Казалось, что я раздолбал эту несчастную игрушку собственным кулаком, хотя даже не прикоснулся…
Так, теперь куда?.. Переступая через спящие, мертвые и активные жгуты сторожевых линий (вот ведь перепугался, господин лауреат! Из нитей сторожевок можно десяток свитеров навязать), я добрался до окон первого этажа, прикидывая план дома… Теперь оборвать волоски, соединявшие стены и рамы, и щупом вывернуть защелку внутри… Проклятие, руки озябли и скользят по мокрому железу, никак не подцепляя краешек ставня… Свирепо, с наслаждением, громогласно заскрипело… Я облился потом, моментально согревшись. Нет, ничего. Только ветер теребит деревья, заставляя ветки скрестись и стучать…
В плотной, слежавшейся темноте угадать очертания помещения было поначалу сложно, но запахи пыли и полироли подсказали, что я проник туда, куда нужно. Монотонно барабанит дождь снаружи. Где-то вверху невнятно, на пределе слышимости бубнят голоса. Зато совсем близко шуршат мыши, на которых мое вторжение произвело минимум впечатления. Заскучавшая в подвале старая мебель доверчиво ластилась, норовя подставить ножку, спинку или пропахший влажным сукном бочок, пока я пробирался через завалы. Звякнуло что-то металлическое. Хрустнули под подошвой стекляшки. Некто вцепился в воротник костлявым пальцем…
Мысленно ругнувшись, я все-таки запалил огонек, прикрывая его сведенными в горсть ладонями, и огляделся. Пространство разом утратило всю таинственность и потеряло в размерах. Костлявый палец принадлежал накренившейся, растопыренной вешалке. В зеркале прямо напротив отражался смутный, угольно-черный силуэт с огнем в руках. Силуэт принадлежал кому угодно, только не человеку…
Я моргнул. Нет, мерещится.
Скукожились и заползли под вещи тени. Сами предметы выстроились в струнку и притихли выжидательно. Даже голоса сверху умолкли…
Давешний люк, прикрытый старым ковром, просвечивал через разноцветную тяжелую ткань чернильным прямоугольником. Повторяя его очертания на ковре, подрос жесткий, колючий ворс, возвышавшийся на добрый палеи. Сдвинув эту пакость краем ботинка, я убедился, что закрепы не тронуты, аккуратно вскрыл их и спустился вниз, ненароком наступив на валявшийся возле лестницы рабский браслет.
…Через пять минут, давясь от отвращения к себе, я выбрался обратно наверх и некоторое время сидел, скорчившись в противоположном конце подвала, дыша через стиснутые зубы, стараясь сдержать тошноту и пережить мучительное осознание собственной трусости. Панический ужас, растекшийся во мне как чернила в банке с водой, постепенно терял интенсивность окраски, но не исчезал, отравляя своим присутствием. Вторая попытка закончилась так же. Третья тоже. Четвертая закончилась тем, что наверх я выполз на четвереньках, поскуливая.
Я не вернусь туда. Никогда и ни за что. А если вернусь — останусь там навсегда, сожженный собственным безумием.
Расположившись как можно дальше от люка, обдающего невесомым, но смертоносным дыханием, я пытался унять постыдную дрожь и болезненную слабость. Даже злость не помогала. Только травила душу еще больше.
Все чувства обострились до предела. Я слышал, как снаружи мерно шелестит дождь, все увереннее превращаясь в снег. Чавкает грязь под ногами пешехода. Далеко по дороге проехал автомобиль… Цокают коготками по камню мыши. Точит дерево червь… В доме вразнобой тикают десятки часов. Из гостиной доносятся голоса, шорох тканей… Вскрик! Невнятно-женское: «Нет, не надо!..»
Я вскочил на ноги, с размаху распахнул дверь (если бы она оказалась заперта, я бы вынес ее, не заметив), беззвучно прыжками по толстому ковру пересек холл, устремившись на свет…
Скопившееся напряжение нашло выход.
В гостиной горели декоративные витые свечи, распространяя удушливый сладковатый аромат. На столике высилась ополовиненная бутылка вина, пара стаканов и лежал толстенный, окованный бронзой фолиант, раскрытый на стилизованном анатомическом рисунке. Плотные страницы сально лоснились. На спинке дивана, разметав рукава, валялась светло-голубая курточка с вразнобой нашитыми трепещущими бабочками. Такие куртки предпочитали вот уже пару последних сезонов девочки-подростки…
Кроме чада свечей по гостиной расползалась мутноватая, липкая, приторная аура похоти, осязаемая как растекшаяся в воздухе патока.
— Нет!.. Я не хочу… — протестующее вскрикнул девичий голосок. Что-то успокаивающе заворчал низкий голос. Колыхались занавеси на дверном проеме в конце гостиной.
Плохо соображая, что именно собираюсь сделать, но с твердым намерением сделать что-нибудь, и немедленно, я вломился в альков, едва не запутавшись в пропитанных благовониями занавесях. И узрел примерно то, что ожидал: господин Подипол (более грузная версия парадного портрета) в пурпурного оттенка домашнем костюме, с тщательно уложенной снежной шевелюрой алчно навис над щуплой, полураздетой, светловолосой девчонкой, опрокинутой на мягкий диванчик и упирающейся вытянутыми тонкими обнаженными руками в плечи мужчины. На полу валялся еще один бокал; разлитую багровую лужицу стремительно впитывал светлый пушистый ковер.
Я зарычал и прыгнул. Подипол ахнул, взмахнув руками и заваливаясь навзничь от удара. Девчонка пискнула испуганно и прытко откатилась в сторону. Огни десятков свечей, расставленных в разнокалиберных подставках, заметались, и по шторам, всплескивая длинными конечностями, заскользили страшные тени…
— Ты… — судорожно кашляя, задыхался ошеломленный Подипол, возясь на полу. — Да как ты… Полиция!.. Кто ты… Да я тебя… Да ты на кого…
Девчонка скреблась в уголке, напяливая одежду. Мне вдруг показалось, что она хихикнула. Но оборачиваться было некогда, потому что Подипол неожиданно предпринял попытку атаковать, взревев и вздымаясь с полу с тяжелой вазой наперевес.
— Щенок!.. Да как ты посмел…
Я метнул молнию, ощущая смутную радость от того, что наконец мне доступны привычные действия. Бессильный и изнемогающий там, в подвале, зато здесь уверенный и всемогущий…
Ваза брызнула, засыпав агрессора дождем мелких осколков. По инерции Лавр еще сделал несколько шагов и налетел на упругую стенку, толкнувшую его назад. Ошеломленный не столько разлетевшейся вазой и возникновением препятствия в воздухе, сколько самим фактом проявления волшбы, Подипол осел на пол, приоткрыв рот и изумленно таращась на меня. Упитанное лицо подергивалось конвульсивными гримасами и обвисало, как резиновая маска. Клочья похотливой приторной ауры вокруг его взлохмаченной головы постепенно наливались оранжевой яростью и желтовато-черным подспудным страхом.
— Сидеть, — твердо скомандовал я.
Он заерзал. Пришлось для убедительности обернуть его струйкой силы и исключительно для пущего внешнего эффекта придать ей вид рассерженной змеи толщиной с пожарный брандспойт. Змея разинула пасть и зашипела. Подипол обмяк, ошалело и недоверчиво глядя на нее.
— Полиция… — шепотом промямлил он.
А мне вдруг стало неловко. В происходящем была какая-то неправильность. Но чувство оформиться не успело, потому что из-за плеча послышался запыхавшийся голос Ксении:
— Да у тебя, похоже, к этому человеку личная антипатия… То ограбление, то нападение…
В дверном проеме, в обрамлении занавесей, пытаясь отдышаться, стояли Ксения и Герайд с монтировкой наперевес и недоумевающе озирали учиненное разорение. Но больше меня поразили не они, а светловолосая девчонка, которая никуда не спешила убегать, а устроилась в кресле в углу, закинув ногу на ногу, и с явным удовольствием наблюдала за происходящим. Заметив, что я смотрю на нее, девчонка ухмыльнулась.
— Мы увидели тени… — неопределенно пояснила Ксения. — Они так прыгали, что мы подумали… Что происходит?
— Берите… — торопливо бормотал спеленатый Подипол. — Все берите… Тут много ценных вещей…
— А говорил, что маг, — насмешливо сказала девчонка, затягиваясь добытой откуда-то сигаретой. Голос у нее звучал по-прежнему тонко, но интонации в нем проскальзывали совсем не детские.
Ксения и Герайд продолжали вопросительно смотреть на меня. Все в этой комнате таращились на меня и чего-то ждали. Пляшущие огоньки свечей искажали черты и рождали странные тени, отчего угадать выражение лиц оказалось не так легко. Я досадливо щелкнул пальцами, разбрызгивая по комнате десяток светящихся шаров, изгнавших обманную полутьму. Затем стало еще светлее, когда стоявший возле дверного проема Герайд повернул выключатель. Альков сладострастия немедленно обратился разворошенной скучной комнатой, полной нелепых вещей. А сидящий на усыпанном осколками полу злодей стал испуганным и растерянным немолодым человеком, привалившимся к дивану в неловкой позе.
— Я услышал крик, — сказал я, пытаясь вернуть злость, безвозвратно ушедшую, как впитавшееся в ковер вино. — Этот тип пытался…
— Она сама! — неожиданно взвыл Подипол. — Она сама согласилась!.. Я заплатил…
— Мог бы и побольше, — подала голос «девчонка». Теперь, при свете, она утратила свою подростковость. Худая, невысокая и щуплая, облаченная в одежду, которую обычно предпочитают старшеклассницы, она могла сойти за подростка лишь в полутьме. Ей было лет за двадцать.
— Зачем же ты кричала? — с досадой возмутился я.
— Это игра… — прохрипел пунцовый Подипол, тщетно пытаясь уползти в сторону.
— Он попросил, — равнодушно пояснила «девчонка». И с интересом осведомилась: — Эк ты его окрутил. А ты настоящий маг? Или тоже… фокусник?
— Фокусник, — устало подтвердил я.
— Так что здесь происходит? — снова поинтересовалась Ксения. — Ты подался в поборники нравственности?
— Ты ничего не знаешь… — хмуро буркнул я и вышел из комнаты, увлекая за собой на редкость молчаливого Герайда и сбитую с толку Ксению.
…Раздраженно, избегая деталей, но по возможности убедительно я рассказал о произошедшем в подвале. Человек, обладающий серьезной магической силой, скорее всего, не сможет войти туда. Во всяком случае, дважды. Как ни странно, но Ксения мгновенно поняла, о чем я говорю, и кивнула, болезненно морщась. Герайд, похоже, не поверил, спустился в подвал, пробыл там несколько минут и вернулся в задумчивости.
— Как же вы прошли там? — спросил он, и впервые в его голосе прозвучало уважение.
— Нужно или полностью израсходовать свой резерв… Или обладать чудовищной силой, способной противостоять давлению хотя бы временно… — Я мельком вспомнил ощущение безудержного счастья от осознания своей мощи там, возле черного шара. Казалось, что можно вывернуть Вселенную наизнанку… А потом пришлось ползти обратно, как размозженная чьей-то ступней гусеница, волочащая за собой свои внутренности.
— Значит, мы зря сюда… — разочарованно начала Ксения.
Я отрицательно качнул головой.
— Есть одна идея…
Из комнаты спокойно вышла «девочка». Огляделась скучающе, сняла с диванной спинки свою куртку — бабочки бойко затрепетали крылышками, — потушила окурок в мраморной пепельнице и безразлично спросила:
— Ну так я могу идти? Или господа маги тоже захотят во что-нибудь поиграть?
Никто не ответил, и она, пожав плечами, двинулась к выходу. По наитию я поднял руку и зацепил уходящую девушку. Потянул клок из марева ее ауры и оборвал. Девушка вздрогнула, зябко повела плечами, попыталась обернуться, но, так и не закончив движение, вышла. Хлопнула входная дверь.
— Это незаконно, — едва слышно заметила Ксения, пристально глядя на меня. — То, что ты только что сделал, противозаконно.
— Вламываться в чужой дом тоже незаконно, — огрызнулся я нервозно. — Ты хотела, чтобы она рассказала кому-нибудь о произошедшем? Теперь она ничего не вспомнит.
Ее взгляд вспарывал меня как консервный нож. Тлеющее раздражение нарастало, готовясь выплеснуться мутной истерической волной. Какого беса я все время оправдываюсь и поджариваюсь под чужими осуждающими взорами?
Из комнаты за гостиной вдруг потянуло сухим холодом. Запахло давлеными клопами и жженым пером. Воздух заклубился и подернулся морщинками, как пенка на молоке… Мы, переглянувшись, дружно бросились к проходу между комнатами.
Оставленный без присмотра «злодей» времени не терял. Все еще стянутый брюзгливо шипящей змеей, он ухитрился доползти до стоявшего возле ложного камина высокогорлого сосуда, украшенного угловатыми значками пиктограмм, повалить его на пол и что-то шептал над рассыпавшимся из горлышка землистым порошком. От порошка валил сизый, быстро тающий дым и тянуло этим самым жженым пером и клопами. Заметив нас, Лавр дико вскрикнул и заметался. От его дыхания порошок заклубился, забиваясь в ноздри, и Подипол судорожно захрипел, пытаясь вдохнуть…
Послав проклятие в адрес упорного лауреата, но воздержавшись от подкрепляющего его воздействия, я рассек путы и накрыл сосуд с дымящимся содержимым. Краем глаза я увидел, как Герайд умело выплетает по периметру комнаты запирающее заклятие, чтобы выбравшийся из сосуда и уже успевший частично восстановиться демон не вырвался наружу. Ксения молча протянула скорчившемуся Подиполу стакан с водой.
— Я… не… понимаю, что вам… надо, — прерываясь на глотки, пожаловался Подипол.
— Мне надо, чтобы вы навестили одно место… — сказал я, подивившись отсутствию всякой краски в своем голосе. — Это недалеко…
— Что? — выдохнула Ксения встревоженно.
Я не видел ее. Я смотрел на Подипола, проникая, и он представился мне сгустком пульсирующих густой кровью жгутов, сплетенных с невесомыми разноцветными течениями. Здесь бьется ярко — сердце. Здесь черный, подгнивающий комок — больная печень. Здесь трепещет зеленовато — недоверие. А здесь растекается желтое и бурое — ужас… Плоть и сознание. Плоть тяжела и неповоротлива, но каждое ее волокно сцеплено с подвижным и легким, а значит, управляемым… А вот это скользкое, упорное, гибкое и неподатливое — его воля. Поразительно, а ведь этого человека не так легко подчинить, хотя, казалось бы, он полон страха, но все равно стойко сопротивляется…
— Трой! — доносится откуда-то из иного измерения. — Что ты творишь?
— Не мешай. — Я отмахнулся.
Подчинить можно, но там, внизу, где распадаются связи, этот человек выскользнет из-под моего контроля как угорь. Я не смогу им управлять. Нужно что-то сильнее. Чтобы парализовать сопротивление полностью… Браслет! Рабский браслет остался в подвале…
Я опрометью кинулся вниз, скатился с лестницы, нащупывая омерзительное ворсистое кольцо. Оно покорно, будто только того и ждало, подвернулось под шарящую руку. Пощекотало пальцы округлым боком. Передернувшись от омерзения, я схватил его и побежал обратно.
Дорогу в холле мне заступила напряженная Ксения:
— Ты с ума сошел?
— У нас нет другого выхода. Ты хочешь попасть к Вратам?
— Любой ценой? Нет. Что ты теряешь в случае неудачи? Свой статус? Свою силу?
— Это пустяк?
— А что ты потеряешь в себе, если он умрет там?
Я поморщился досадливо, не впуская беспокойство в душу. Там, в доме Магрица, возможно, уже умер кто-то… Хотя тогда этот кто-то пытался променять свою жизнь на мою.
— Да ничего с ним не случится, — сердито пообещал я. — Он обычный человек. И ему нужно всего лишь несколько минут, чтобы дойти… Я выведу его обратно. Хотя он и не стоит того, чтобы его выводили. Ты же ничего про него не знаешь.
— И знать не хочу, — твердо сказала Ксения. — Жаль мне только, что, оказывается, я ничего не знаю и про тебя…
Я оскалился. Меньше всего меня сейчас интересовали нотации. С висевших в холле часов на меня, язвительно улыбаясь, смотрела луна. И тот глаз, что раньше прятался в тени, сейчас готов был открыться. Еще немного… Отодвинув девушку в сторону, я зашагал через гостиную. Мельком заметил сосредоточенного Герайда, высматривающего что-то в окно. Он не оглянулся.
Подипол так и сидел возле ложного камина, привалившись к стене и тяжело дыша. Лицо его, перепачканное землистой пылью, болезненно кривилось. Он скосил на меня покрасневшие глаза, заметил браслет в руке и неожиданно затрясся всем телом:
— Нет!.. Нет-нет!.. Пожалуйста, нет…
— Трепет людей доставляет тебе удовольствие, господин маг? — тихо спросили за моей спиной. — Ты теперь всесилен и неудержим, господин маг.
И в памяти проступил холодноватый, свежий блеск наступающего утра. Чумазое, но веселое лицо Ксении… Желтый, дырчатый сыр на вилке… Ромашки на голубом конверте… «Я маг». «Я устал быть немагом»… «И сила в тебе не твоя. Чужая. И пока ты ее не истратишь до капли, она владеет тобой, а не ты — ею»… А в сущности, про какую силу тогда она говорила? Про магию? Или про то, что является движущей силой моих поступков? И есть ли эта сила, если я сам, по доброй воле, притащил проклятый браслет из подвала и готов нацепить его на смертельно напуганного человека? Чтобы заставить его…
Ох, не чужая это сила. Самоуверенная, беспощадная… Моя.
Не оборачиваясь, я осторожно положил браслет на каминную полку (нестерпимо захотелось обтереть руки обо что-нибудь). Подипол следил за ним затравленным взглядом.
— Этот человек прекрасно знает, что это такое, — сказал я угрюмо. — Он сам не раз использовал его в своих… э-э… играх.
Подипол осел как мартовский сугроб. И без того испещренное морщинами лицо сейчас оплыло вниз тяжелыми складками. Теперь он смотрел только на меня. Страх — разнообразный, неодинаковый по плотности — плавал в его провалившихся глазах. Страх происходящего. Страх непроизнесенного. Страх того, что может произойти.
— А ведь верно… Не нужно быть магом, чтобы заставить кого-то выполнить твою волю, — бросая в чуткое молчание за спиной, произнес я. — Начальники это хорошо знают… Ты считаешь, что аморально принуждать этого человека магией. Хотя как раз это было бы для него наиболее душевно комфортным. Он бы считал себя жертвой… Что ж, тогда я могу убедить этого человека сотрудничать добровольно.
Тишина за спиной стала вопрошающей. Подипол прекратил трястись и настороженно прищурился. Этот человек обладал на редкость гибкой психикой и легко восстанавливался после любого удара. Теперь он вновь изготовился к обороне, подтягивая внутренние, изрядно потрепанные гарнизоны своей самоуверенности.
— Господин Подипол, вы окажете нам… мм… окажете мне большую услугу, если пройдете в указанное мной место и проделаете несколько необходимых несложных действий. Не стану скрывать от вас — путешествие это, хоть и краткое, сопряжено с определенной опасностью. Но думаю, вы вернетесь живым и невредимым, если будете в точности выполнять инструкции. После этого мы разойдемся и никогда не вспомним друг о друге.
Подипол не сводил с меня лихорадочно заблестевших глаз.
— П-почему… — Он облизнул пересохшие губы. — Почему я должен оказывать вам какие-то услуги?
Я невольно усмехнулся. Все-таки он силен. Вот уже и встрепенулся, сидит прямее, пытаясь обрести утраченное достоинство. И уже из взгляда исчезло затравленное выражение, сменившись выжидательным и оценивающим. Видимо, он уже чуял нечто, что еще не осознавал я сам.
— Потому, что во время своего прошлого визита в ваш дом я забрал из сейфа диски с весьма любопытными записями…
Подипол дернулся и оцепенел. Вытаращился, силясь выдавить хоть слово. Руки заскребли по полу, собирая ковер жесткими складками.
— Ты!! — сипло выдохнул наконец его перекошенный рот. — Так это был ты… Полиция уже… — Он осекся и сразу же, без перехода, прошипел: — Не знаю, о чем ты говоришь… Щенок, — добавил он с наслаждением.
— Знаешь, — возразил я жестко. — Хочешь посмотреть? На процесс обретения силы юными адептками…
— Не… не может быть! Все уничтожено пожаром… Деньги и… Все!
— Я сохранил вашу коллекцию, — уверенно солгал я. — Вытащил заранее… Хотел сообщить полиции, но решил приберечь на такой вот случай. Видите, пригодилось…
— Не докажете! Ничего не докажете! Монтаж! Сейчас на компьютерах и не такое сляпают…
— А родители тех девочек тоже поверят, что это монтаж? — Спиной я почувствовал, как напряглась озадаченно Ксения. — Магические кланы поверят? А если я отнесу это в газеты?.. Ваша жизнь — это ваша репутация, не так ли, господин лауреат Мионской премии, Наставник и Учитель, а также магистр Черной и Белой магии?
Он снова растекся, как медуза на песке, пожирая меня ненавидящим взглядом.
В общем, мы договорились в конце концов.
— Скажи, — вдруг спросила негромко Ксения уже в холле, под часами, неутомимо и беспощадно отсчитывающими оставшийся до конца срок. — А если бы этот человек не был таким мерзавцем… ты бы все равно принудил его?
— Не знаю, — ответил я. Помолчал, глядя на безразлично усмехающуюся луну на часах. Ложь жгла как уголь в ладони. Терпеть можно, но зачем? И я поправился: — Да, скорее всего.
Она кивнула, не глядя на меня. Качнулись русые пряди, закрывая лицо. Она не убрала их привычным жестом.
Подипол молчал, пока мы вскрывали дверь в Логово. Втроем это оказалось проще, но как только в каменной кладке появилась узкая, с волосок, щель, мы опрометью бросились наверх, отползли, стыдясь смотреть друг на друга. Страх — темный, всепоглощающий — гнал нас оттуда. И не только страх, но еще и нестерпимое, жесткое давление, имеющее плоть и запах. Не отвратительный, но непереносимый для живых. Так могла бы пахнуть смерть. Или обратная сторона всех вещей.
Как мы смогли пройти этим путем тогда?
— Тебе еще нужна помощь? — сдавленным голосом спрашивает Ксения.
Я отрицательно качаю головой. Мне не нужна помощь. И свидетели мне тоже ни к чему.
Ксения, побелев и пошатываясь, двинулась прочь из подвала. Герайд подхватил ее, помогая подняться. Я со всхлипом втянул пыльный воздух, испытывая почти непреодолимое желание устремиться за ними. Теперь, когда дверь в Логово была открыта, оставаться рядом с ней было равносильно нахождению возле доменной печи. Только затапливало все вокруг опаляющей, нестерпимой стужей.
Как я и ожидал, Подипол, хоть и явно чувствовал себя не в своей тарелке, перенес происходящее легче всех остальных. Он даже нашел в себе мужество на насмешку, наблюдая за нашими конвульсиями. Он явно чуял что-то. И это что-то его пугало, но пока умеренно.
— Идите, — угрюмо велел я, указав на люк. — И не пытайтесь избавиться от моего присутствия. Поверьте, будет хуже. Если вы останетесь там в одиночестве, никогда не найдете дорогу обратно и сгорите в считанные часы…
— Не знаю, что за цель у вас, юноша, — неожиданно мягким голосом, но с прежней жесткой насмешкой на губах произнес Подипол, глядя на меня. — Но, стремясь к этой цели, вы уничтожаете то, что должно быть для вас важнее… Эта девушка… Напрасно вы позволили ей присутствовать. Теперь, что бы вы ни делали, она будет помнить о…
— Идите, — сквозь зубы процедил я и толкнул его. Слегка, хотя мне хотелось ударить изо всех сил.
Подипол замешкался на краю люка, таращась вниз, во тьму. Обернулся напоследок, рассматривая меня все с тем же понимающим превосходством. Мерзавец.
Как только он спустился вниз, я предпринял усилие и сосредоточился. Мир вокруг потек и приобрел некую аморфность. Теперь можно было протянуть… нет, не руки, но то, что ощущалось как мои собственные неимоверно длинные конечности, и запустить пальцы в пористую желто-розовую губку чужого мозга, нащупать упругие, подвижные шарики глазных яблок, проникнуть в чужое, источающее удушливые миазмы тело…
Слиться. Видеть его глазами. Чувствовать его боль и постепенно нарастающую тревогу. Двигаться вместе с ним… Направлять.
Зеленовато-черный мир распахнулся, заново принимая незваных гостей. Я слышу… нет, скорее, просто ощущаю, как смутный страх Лавра прорывается, будто гнойник, и человек надсадно орет, повалившись ниц и царапая камень галереи… Зеленое сверкание, угольная тьма, искаженное пространство наваливается на него, сбивая с ног и лишая рассудка… Оглушающее давление накатывает, пытаясь смять дерзкого человечишку, и, не находя сопротивления, просто проникает через него…
На несколько мгновений я сам теряю самообладание. За это время Подипол успевает переползти к краю обрыва, притянутый чужим голодным зовом снизу… И утянуть его обратно стоит неимоверных усилий.
Стоп! Спокойно… Не смотри. Не думай. Просто иди…
Насмерть перепуганный Лавр (в сознании он воспринимает себя гораздо более юным, чем он есть на самом деле; практически это мой ровесник) сейчас скорчился где-то внутри, норовя свернуться зародышем. Он не ждал такого… он не знал, что такое бывает…
Тем лучше. Главное, что тело его вполне способно двигаться.
Вверх… Вниз… Вывернутое пространство искажает перспективы, и вспомнить пройденный когда-то путь так же невозможно, как восстановить дорожку, проделанную струйкой песка, осыпавшейся с вершины бархана…
Прямая стрела, простертая над пропастью… Я шарахаюсь. Покорный Лавр тоже.
Никаких ориентиров… Растерянность сменяется отчаянием. Я чувствую, как порча буквально пожирает струны, соединяющие меня с бредущим по тускло освещенным галереям Подиполом. И кто-то или что-то другое, более сильное, норовит перехватить управление несчастной марионеткой… Слишком мало времени. Контакт вот-вот разорвется… Где же?..
Вот! Смахивающие на стилизованный цветочный рисунок черные капли на камнях. Когда-то это была кровь. Сейчас звездчатые капли поросли черным, шевелящимся мхом. Отсюда надо повернуть и идти…
Навалив непослушное чужое тело на закрытую дверь, я едва успеваю дернуть его обратно, потому что за дверью провал в никуда. Нет, ошибка… Вот эта дверь. Как я сразу ее не заметил? Она же светится призрачным, дымчатым сиянием…
Обессиленный, Подипол буквально падает в округлый зал с тысячами мутных окошек. Мне кажется, что я сам падаю там же, и щекотная теплая струйка крови течет по подбородку…
Тысячи стеклянных глаз смотрят через пространство и время. Один из них глядит туда, куда нужно. Я помню его. Я видел это мельком в сознании умирающего мага. Может, случайно, но, скорее всего, он намеренно показал его мне. Зачем? Не знаю… Каменистую равнину, линию горизонта которой рвали вершины далеких гор, а на переднем плане покосились две каменные стелы, я видел здесь, в этом зале, через мутный глаз волшебного окна… И я видел ее наяву. Я знаю это точно. Но в моей жизни столько раз встречались расчерченные горными вершинами горизонты, что наверняка я не угадаю…
Подипол вдруг валится с глухим, утробным стоном прямо на груду пергаментов на полу. Ему плохо. Ему больно. Ему страшно. Простые эмоции бьются в его сознании как рыбы, пойманные в сеть. Безмозглые, ничего не соображающие, сражающиеся за свою жизнь рыбы. Вполне способные разнести эту сеть в клочья…
Тысячи нитей, связывающих меня с Подиполом, пляшут так сильно, стремясь сорваться и ускользнуть, что я снова ненадолго теряю контроль, ныряя в теплую реальность как в ароматную воду… И слышу свое имя, вплетенное в чужой далекий разговор:
«…ты знакома с ним считанные дни. Ты не знаешь его. Ксюш, он переступит и через тебя, если ему понадобится… Ты хочешь ему верить, но он воспользуется и твоей верой, если пожелает…»
Ненависть, глухая, безадресная, разом приводит меня в чувство. Не к Герайду, в сущности. Скорее, ко всем тем, кто превратил меня в жертву, а теперь превращает в монстра… А может быть, не к ним, а к себе самому…
Что ты теряешь в случае неудачи? Право зваться магом — и только. Или право на жизнь, если кто-то из странных охотников, кто желает выдрать из меня несуществующую тайну, все-таки успеет первым?
Нет, некогда… Сейчас некогда.
Пока я отвлекался, Лавр распластался на полу и пытался закопаться под груды бумаги, ища защиту. Я поднимаю его на ноги. Он беззвучно скулит. Ему еще не так плохо, как он думает. На самом деле его пока давит собственный ужас от того, что он видит. Но физически он справляется. Внутренних магических барьеров в нем нет, и царящая здесь сила просто неспособна сокрушить его. Только подточить и уничтожить со временем. Но для этого нужно время…
«Рисуй!» — командую я беззвучно.
«Не могу… Не умею…» — в панике мысленно верещит он.
Заставляю взять в негнущуюся руку один из карандашей, предусмотрительно положенных в карман, и поднять с пола первый попавшийся пергамент. Волоча ноги, Подипол бредет вдоль стеклянных глаз, выискивая нужное. То ли у меня, то ли у него темнеет в глазах, и обнаружить искомое удается лишь с пятой попытки. Дрожащими руками, ломая один карандаш за другим, он принимается выводить корявые линии, пытаясь точно срисовать очертания гор…
Была у меня мысль попытаться заставить его сложить нужную головоломку. Но потом я осознал, что это бессмысленно. Во-первых, Подипол умрет раньше, чем закончит рисунок. Во-вторых, нам самим придется ждать внутри, чтобы воспользоваться выходом. А в-третьих… где гарантия, что эта местность еще существует?
Последний карандаш обламывает грифель, проделав в бумаге рваную дыру. Лавр комкает все свои рисунки, пытаясь запихать за пазуху. И на четвереньках ползет к выходу. Попытки заставить его снова принять вертикальное положение бесполезны. Да у меня уже и сил не осталось. Я сам, словно в бреду, плохо соображаю, что делаю. Мне кажется, что это я тащусь, медленно и безнадежно, как муравей по футбольному полю… И мучительно ломит виски. И чужой, недобрый взгляд сверлит голову насквозь, пытаясь перехватить управление уже мной самим. А по следам крадутся Тени, вымораживая спину и затылок…
…Что-то теплое прикасается, обволакивает, позволяет вдохнуть. Краем сознания я ощущаю, как тонкие, теплые пальцы переплетаются с моими, вливая новые силы. Карабкающийся по бесконечному полю муравей внезапно обретает крылья…
— Все, уже все… — прошептал знакомый… нет, почти родной голос.
Рядом кто-то дышит — тяжело, с подвыванием и хрипом, но уверенно. Приоткрыв глаза, я вижу скрючившегося в углу Лавра Подипола, который жадно глотает воздух. Глаза его круглы и налиты кровью. Рот перекошен. Пальцы тискают скомканную бумагу.
Я перевожу взгляд и замечаю Ксению, сидящую рядом. Наши пальцы еще переплетены, однако почему-то в этом нет ничего интимного. Как ни странно, но сейчас это воспринимается как необходимый узел, сцепивший спасательную веревку.
— Теперь мы квиты, — проговорил я. — На этот раз ты вытянула нас наружу…
Она рассеянно улыбается.
— Вы… за это… ответите… — неожиданно бормочет Лавр, в который раз поражая меня своей живучестью. Воистину этот человек как червяк. Раздави его, а он все равно способен ползти и думать о насущном.
Я еще не успел до конца вынуть незримые руки из сознания лауреата, сейчас напоминающего снежную метель — темно, холодно, круговерть неясных образов, можно заблудиться и умереть. Добыть оттуда что-то нужное не так просто. Но я справляюсь, вытаскивая тающий комок.
Ничего не вспомнишь. К своему счастью.
На этот раз Ксения молчит. Забирает из рук оцепеневшего Подипола клочья пергаментов, машинально перелистывая их.
— Ты за этим его туда посылал?
— Горы. Ты узнаёшь эти горы?
— Это горы? — с сомнением спрашивает Ксения, всматриваясь в каракули.
— Нужно… — Договорить я не успел. Ощущение неминуемой катастрофы обваливается внезапно, как лавина, накрывая с головой. Ксения вздрагивает, глядя куда-то мимо, сквозь стены и крышу. Я чувствую, как пространство наполняется напряжением и застывает, мелко сотрясаясь, будто исполинский студень. И все в нем увязает и теряет способность освободиться…
Дробный перестук шагов. В дверях подвала появляется Герайд.
— Они уже близко! Окружают район… Слышите?
Мы слышим. Чужие беззвучные, но проникающие через все препятствия голоса вливаются в уши, рождая сонливость и желание не двигаться… «Вам не причинят вреда… Трой Стокол, вы слышите нас?.. Оставайтесь на своих местах…» Реальность подергивается золотистыми искрами… Плывет…
— Быстрее! — пробормотал Герайд. — Еще есть шанс…
Барахтаясь в золотом неводе, в который распустились одиночные искры, мы проломились наверх и устремились прочь из дома. Небо над Набрегом цвело малиновыми и голубыми пятнами, которые не скрадывал даже непрерывный снег.
— Там ребята серьезные пришли, — проворчал Герайд, вскидывая руки и запуская вверх перепут, смявший невод. Я дублирую его заклятие, углубляя дыру, и мы проскальзываем в образовавшуюся прореху. Ксения спотыкается и болезненно вскрикивает. И одновременно с этим за домами полыхает белоснежная зарница, на фоне которой даже снег становится черным, как на негативе.
Подхватив с двух сторон девушку — руки ее горячие, как в лихорадке, а глаза черны и страшны, словно она видит нечто недоступное нам, — мы устремились к единственной нашей надежде. К терпеливому «кентавру», которого Герайд подогнал почти к самому дому Подипола. Впрочем, небольшое расстояние (всего лишь до другой стороны улицы) превращается в томительный марафон, потому что кто-то из незримых пока соперников прочел замедлитель, и мы еле переставляем ноги, увязая в воздухе, как жуки в банке с клеем…
Я выплевываю заклятия как непристойные ругательства, потому что губы немеют и лицевые мышцы словно парализованы. И пытаюсь исполнить хоть один пасс правильно свободной рукой, хотя конечность непослушна и неподатлива… Снег рождает аморфные фигуры, попытавшиеся подмять нас. Это не моя работа, это кто-то из противников подчиняет водные стихии…
— Откуда они взялись? — спросил я, когда мы ввалились в салон «кентавра». Оттого что часть мышц все еще парализована, вопрос звучит невнятно.
— …Ждали, — отрывисто, но уже от того, что занят попытками завести машину, ответил Герайд. — Система сторожей вокруг дома… Высшая защита.
Вот оно что. Пока я разбирался с охранной системой вокруг дома Подипола, вторая система, более чуткая и гораздо лучше замаскированная, поставленная высококлассным магом, посылала сигнал тревоги… Не так сложно предположить, кому именно. То ли они знали, что я вернусь. То ли поставили на всякий случай.
«Кентавр» сорвался с места и заскользил по снежной каше дороги. Добравшись до конца улицы, мы уткнулись в мерцающий барьер, резко повернули, разнеся чей-то дворик, перескочили на соседнюю улицу… Вскрикнула Ксения. Зашипел Герайд, тяжело ударившись о приборную доску, когда пришлось тормозить перед очередным препятствием… Какие-то белые мелкие твари попытались пробить стекло… Машина отчаянно взревела, ускользая в очередной поворот…
— …гонят нас куда-то, — процедил Герайд, пытаясь вытереть слезящиеся глаза.
Всей погони было едва ли несколько минут. Нас умело выдавили из города, чтобы не пострадали местные жители. Мы не сразу поняли, что все наши удачные повороты и увертки всего лишь скольжение по грамотно созданному коридору…
А потом город вдруг остался позади, и перед нами растеклась равнина, почти неразличимая за беспрерывно сыплющимися снежными хлопьями. Одна уцелевшая фара «кентавра» высвечивала сбитую в складки землю, по которой быстро ехать невозможно. И кольцо чужой, сплетенной воедино воли сжималось…
Не знаю толком, что произошло дальше. Дорога, точнее, ее видимость здесь шла под уклон, а нанесенный снег вперемешку с грязью превратили ее в каток. Тормоза у «кентавра» барахлили давно, а сейчас отказали начисто. В какой-то сильно запоздавший момент мы поняли, что почти неуправляемую машину занесло безнадежно. И что темнота, раскрашенная белыми хлопьями, наваливается, как душная перина. И что верха и низа уже не различить…
— Держи-итесь!!
И что под нами внезапно кончилась земля. А внизу тускло блеснула водяная лента, подернутая слоем стремительно тающего и вновь падающего снега.
…Ощущение свободного полета, когда желудок подскакивает к глотке…
Я мельком вспомнил крутой обрыв, что видел в подзорную трубу с другого берега реки Бережной.
И, честно скажу, не успел ни испугаться, ни отреагировать. И остальные не успели. Все произошло слишком быстро. Тяжелая машина должна была камнем рухнуть в студеную воду, и никакой магии не успеть подхватить и удержать на весу подобную махину… Дело даже не в магии, а в том, что человеческие реакции слишком медлительны…
В багажник «кентавра» что-то глухо, но сильно ударило. Машину дернуло и круто бросило вперед и вниз, будто некий исполин поддал несчастному «кентавру» напоследок под задний бампер. Нас бросило друг на друга, и тоже вперед и вниз. Звучно лязгнули зубы…
— Все?
Но прошла секунда, вторая, третья… Завозился придавленный нами Герайд. Затрещало под тяжестью лобовое стекло, которое теперь оказалось внизу…
— Мы не падаем, — тихо, будто боясь спугнуть удачу, констатировала Ксения. Ее лицо было совсем близко от моего, и щеку согревало дыханием. И я внезапно обнаружил, что держу ее за локоть, будто пытался предотвратить падение…
— Это гобелен, — вспомнив глухой удар в багажнике, сообразил я. — Он нас держит… Хорошая штука. Жаль, что срабатывает только в экстремальных ситуациях.
Мы зависли над медленной рекой, постепенно дрейфуя над ее течением. Машина сильно накренилась вниз капотом, отчего мы втроем повалились друг на друга, цепляясь за переднее сиденье, приборную доску и опираясь на вот-вот готовое разлететься лобовое стекло. Мимо плыли черно-белые безжизненные берега. Те, кто преследовал нас, или растерялись, или еще не поняли, что произошло, или искали нас на дне реки…
— Ну раз такое дело, может, вы с меня слезете? — задушенным голосом осведомился Герайд.
Возмущенно потрескивал костерок, дымя и жалуясь на отсыревшую пищу и с неохотой принимаясь обгладывать подброшенные в его жаркое чрево ветки. Входил во вкус, оживлялся, азартно пытаясь достать языками хлопья сыплющегося снега и распространяя вокруг дымное тепло. Наслаждался до следующей порции влажного топлива. Как мы наслаждались покоем до следующего шквала событий.
За пределами освещенного круга мир утрачивал цвет и перспективу. За стеной снега при желании можно было различить лишь смутные, серые тени и зыбкие силуэты, как на недодержанном снимке. Звуки гасли почти все, кроме самых близких, — плеск тяжелой, холодной воды, шелест обрушивающегося с ветвей мокрого снега, поскрипывание зависшего в воздухе гигантским нетопырем «кентавра»…
— А он не рухнет? — обеспокоенно спросила Ксения, когда мы решили так и оставить его над водой.
— Ты еще спроси, а не выдохнутся ли у гобелена батарейки… — отозвался изрядно помятый и побитый, а оттого слегка нервный Герайд.
«Кентавр» покорно вытерпел и это издевательство. Пожалуй, я переменил свое мнение относительно его названия. Сроду кентавры не отличались подобной покорностью… Оставили мы его висеть потому, что, дезактивировав непредсказуемый гобелен, мы рисковали, он мог перестать действовать, а второй попытки сброситься с обрыва никому предпринимать не хотелось.
Любопытно, отчего он вообще пробудился? Тоже почуял во мне формулу чужой силы, или его создатель вложил в свое творение очень странный способ запуска?.. Шутник.
Свалив свою охапку мокрого и грязного хвороста (а иного на этом крошечном островке посреди реки, где росла жидкая рощица из десятка рябин, и не водилось), я устроился поближе к огню и выудил из-за пазухи сбереженные клочья пергамента. Нетерпение давно глодало меня, но времени обстоятельно рассмотреть добычу все не находилось. То погоня мешала, то безумный полет вдоль русла реки Бережной, по границе Черных и Белых территорий, то попытка устроиться на отдых посреди разлившейся и совсем уже не бережной реки на маленьком островке… Кто его знает, что будет дальше.
Плотная, приятная на ощупь поверхность пергаментов лоснилась.
М-да… А ведь даже по этим кривым каракулям можно угадать рисунок горной гряды. Больше того, можно даже точно назвать место, где стоял художник. Я был там не один раз в своей жизни… Практически любой маг, обучавшийся в Академии, был там хотя бы единожды. Почему я сразу не догадался? Потому что сейчас пустошь застроена и обжита. И стел в Мемориале уже давно нет. Разбились…
— Нашел, что искал? — Падающий снег крал звуки, и Ксению я услышал, лишь когда она остановилась рядом и прибавила к моей охапке собранных веток свою порцию.
— Да… Пожалуй.
— Можно посмотреть?
Я колебался мгновение, перед тем как отдать ей мокрые от снежинок пергаменты. Она заметила это сомнение и слегка сощурила глаза, пытаясь спрятать изучающий взгляд.
— Ты говорил, что эти зубцы — горы?.. — задумчиво произнесла она, просматривая один лист за другим. Добавила разочарованно: — Н-нет, не узнаю…
Конечно. Она же никогда не училась в Академии.
— А ты узнал?
— Нет, — солгал я, прежде чем спохватился, что делаю. По наитию. И продолжил, чтобы уже в свою очередь скрыть заминку. — Но знаю, где можно найти ответ… Надо попасть в Академию.
— Далеко… Что ты делаешь? — изумилась Ксения, когда я бросил разрисованную пачку в огонь. Обрадованное пламя, получившее сухую пищу, встрепенулось. Листки стремительно скукоживались, сворачиваясь по краям, чернели, исчезали.
— Теперь они ни к чему. Память у меня хорошая… — ответил я как можно небрежнее. Потому что второй раз подойти незаметно не мог позволить никому. И приближение Герайда услышал за пару шагов. А показывать рисунки ему я не собирался. Он узнает очертания горной гряды так же легко, как и я.
И тогда зачем я буду им нужен? И каким образом я смогу попасть в Академию раньше их… То есть раньше его?
Герайд ссыпал хворост в общую кучу. Присел напротив, протягивая к огню озябшие руки, и флегматично сообщил:
— На правом берегу какое-то волнение… Да и с левого тянет… — Он сделал неопределенный жест. — Ничего особенного, но висит что-то в воздухе…
— Так быстро не найдут, — ответил я с несколько показным равнодушием. И добавил, словно очередной бес уселся на кончике моего языка: — Если, конечно, никто им не подскажет, где искать.
Повисла пауза. Объемная, выразительная, горячая… Не поймешь, отчего снег испаряется, не долетая до земли, — то ли из-за костра, то ли из-за накала напряжения между собеседниками.
— Ты что-то хочешь сказать? — бесцветно осведомился Герайд, обращаясь к немому огню словно к собеседнику.
— А разве того, что я сказал, еще недостаточно?
— Я не так догадлив. Развей свою мысль.
— Видишь ли, мне все еще кажется странным внезапное появление чужаков возле дома лауреата. Ты ведь не спускался в подвал…
— То есть ты готов обвинять кого-либо другого, вместо того чтобы признать, что оплошал сам, когда не заметил дублирующую охранную систему?
— Я не мог не заметить ее.
— Позволь? — Он неожиданно поднялся, обошел костер и наклонился ко мне. Я едва удержался от того, чтобы не вскочить, когда он протянул руку и снял что-то с моего рукава. Развернул ладонь — там тускло поблескивала глиняная, с остатками лака крошка, отлетевшая от керамической жабы в саду Подипола.
— Только маг мог разбить ее. Ты сам дал знать, что идешь… — Бросил крошку в костер, нарочито спокойным голосом сообщил: — Пожалуй, пойду еще веток соберу. А то неуютно здесь как-то… — и канул в белой метельной мути.
Нахохлившаяся, как больная птица, Ксения выжидающе смотрела на меня:
— Зачем ты так?
— Как?
— Знаешь, мне отчего-то кажется, что ты намеренно хочешь разозлиться на него, чтобы легче было сделать… что? — Она не спускала с меня внимательного, беспокойного взгляда. В зрачках отражался костер, и казалось, что глаза ее огненные.
— Почему я должен ему доверять? Он был наверху, пока мы оставались в подвале.
— Мне ты тоже не веришь? Хотя зачем же я спрашиваю. Конечно, не веришь. Разве можно верить тем, с кем связан корыстными интересами. Верно?.. — Она помолчала и тихо добавила: — Неужто ты думаешь, что я стремилась к человеку, которого не знаю? И неужто я могла бы полюбить того, кто способен на предательство?
«Ты его действительно любишь?» — хотел спросить я, но лишь молча облизнул снежинки с запекшихся губ, скравших непрозвучавший вопрос. Я не желал слышать «да». И боялся услышать «уже нет».
В путь мы снова отправились той же ночью. Во-первых, на островке оставаться не хотелось — неуютно, сыро и холодно. Во-вторых, никто не мог с уверенностью сказать, что преследователи отказались от мысли заполучить нас. В-третьих, я подгонял всех. Время утекало быстрее воды. Я буквально каждым клочком шкуры ощущал налившееся мертвенной белизной яблоко луны, хоть и упрятанное за плотный слой туч, но обжигающее не хуже полуденного солнца.
Двигаться решили все время вдоль границ между Белой и Черной зоной, хотя для этого периодически приходилось выписывать дуги и зигзаги, потому что никто не вычерчивал эти границы строго по линейке. Но на скорости, с какой сокращалось расстояние, это почти не сказалось. Гобелен-самолет оказался резв и равнодушен к погоде. Он несся с быстротой небольшого самолета и обещал доставить нас в нужное место максимум к полудню. Никаких сногсшибательных приключений в этой традиционно считающейся повышенно опасной территории нам пережить не удалось. Разве что не покидало странное ощущение, смахивающее на переживание мухи, стремительно летящей между исполинскими молотом и наковальней.
…Когда показались шпили Ночного Собора, мы испытали не радость, а глухое облегчение. К тому моменту мы попросту задубели в насмерть выстуженном, продуваемом всеми ветрами и искусанном ночным морозом салоне «кентавра». Даже наговоренное до хрипоты в три глотки обогревающее заклятие не помогало. Ветер сносил его еще до того, как последнее слово срывалось с губ заклинателя.
