Глава тридцать седьмая
Семнадцатая проба кольца.
Театр
Если бы в Конго знали толк в декламации, то смогли бы обойтись без целого ряда актеров. Из тридцати лиц, составлявших труппу, едва можно было насчитать одного крупного актера и двух сносных актрис. Талантливые актеры должны были применяться к посредственному большинству, и можно было надеяться, что пьеса будет иметь некоторый успех, если позаботились о том, чтобы приспособить роли к порокам комедиантов. Вот что называлось в мое время быть опытным в постановках. Раньше создавали актеров для пьес, – в описываемую эпоху, наоборот, создавали пьесы для актеров; если вы предлагали драматическое произведение, в театре обязательно начинали разбирать, интересен ли сюжет, хорошо ли завязана интрига, выдержаны ли характеры, чиста ли и плавна ли речь; но если там не было роли для Росция и для Амиана – пьесу отвергали.
Главный евнух, заведующий придворными увеселениями, вызвал во дворец труппу в ее наличном составе, и в этот вечер в серале давали премьеру трагедии. Она принадлежала перу одного современного писателя, который пользовался уже давно таким успехом, что будь его пьеса сплетением несуразностей, ей все равно аплодировали бы по привычке; однако он не ударил лицом в грязь. Пьеса была хорошо написана, сцены умело построены, эпизоды искусно расположены; интерес все возрастал, страсти развивались; акты, логически вытекавшие друг из друга и насыщенные содержанием, оставляли зрителя в неведении относительно будущего и удовлетворенным прошлым. Шел уже четвертый акт этого шедевра; играли напряженную сцену, подготавливавшую другую, еще более интересную, когда Мангогул, чтобы избежать смешного вида, какой бывает у зрителей во время трогательных пассажей, вынул лорнетку и, симулируя невнимание, начал разглядывать ложи; он заметил в амфитеатре одну очень взволнованную даму, однако ее волнение имело мало отношения к пьесе и было явно неуместно; немедленно же перстень был направлен на нее, и все услыхали, посреди весьма патетического признания, задыхающийся голос ее сокровища, которое обращалось к актеру с такими словами:
– Ах!.. Ах!.. Перестаньте же, Оргольи… Вы меня слишком растрогали… Ах!.. Ах!.. Нет больше сил…
Все насторожились, стали искать глазами, откуда исходит голос, в партере распространился слух о том, что заговорило какое-то сокровище. – «Но какое именно и что оно сказало?» – спрашивали себя. В ожидании более точных сведений не переставали аплодировать и кричать: «Бис! Бис!» Между тем, автор, находившийся за кулисами, опасаясь, как бы этот досадный инцидент не прервал представления, в бешенстве посылал все сокровища к чертям. Сильный шум не смолкал, и, если бы не почтение к султану, пьеса была бы прервана на этом пассаже. Но Мангогул дал знак молчания, актеры возобновили игру, и пьеса была доведена до конца.
Султан, которого интересовали последствия такого публичного признания, велел наблюдать за сделавшим его сокровищем. Вскоре узнали, что актер должен быть у Эрифилы; султан опередил его благодаря могуществу своего кольца и очутился в апартаментах этой женщины в тот момент, когда докладывали об Оргольи.
Эрифила была в полном вооружении, то есть в изящном дезабилье; она небрежно раскинулась на кушетке. Актер вошел с видом чопорным и вместе с тем победоносным, самонадеянным и фатовским. В левой руке он вертел скромную шляпу с белым плюмажем, а кончиком пальца правой руки изящно ковырял у себя в носу, – жест весьма театральный, приводивший в восхищение знатоков. Его поклон был галантен, а приветствие фамильярно.
– О моя королева, – воскликнул он жеманным тоном, склоняясь перед Эрифилой, – вот вы каковы! Знаете ли, в этом неглиже вы прямо очаровательны…
Тон этого бездельника шокировал Мангогула. Государь был молод и, конечно, мог не знать всех обычаев…
– Значит, ты находишь меня хорошенькой, мой милый? – спросила Эрифила.
– Восхитительной, говорю вам…
– Мне это очень приятно слышать. Я хотела бы, чтобы ты мне повторил то место твоей роли, которое так меня взволновало в тот раз. Это место… да… вот это именно… Как сообразителен этот плутишка!.. Но продолжай. Это меня глубоко волнует.
Говоря эти слова, Эрифила бросала своему герою весьма выразительные взгляды и протягивала ему руку, которую дерзкий Оргольи целовал с самым небрежным видом. Более гордясь своим талантом, чем своей победой, он декламировал с пафосом; и его дама, взволнованная, заклинала его то продолжать, то перестать. Мангогул, решив по выражению ее лица, что ее сокровище охотно будет участвовать в этой репетиции, предпочел вообразить конец сцены, а не быть ее свидетелем. Он покинул комнату и направился к фаворитке, которая его поджидала.
Выслушав рассказ султана об этом похождении, она воскликнула:
– Государь, что вы говорите! Неужели женщина пала так низко! Это последнее дело – актер, раб публики, гаер! Если бы против этих людей говорило только их положение, – но ведь большинство из них безнравственны, бесчувственны, в том числе и Оргольи – сущий автомат. Он никогда ни о чем не думал, и если бы не учил ролей, может быть, и вовсе бы не говорил…
– Отрада моей души, – возразил султан, – к чему ваши ламентации.
– Вы правы, государь, – отвечала фаворитка, – с моей стороны глупо беспокоиться о созданиях, которые не стоят того. Пускай себе Палабрия боготворит своих мартышек, Салика отдает себя заботам Фарфади во время истерических припадков, Гария живет и умрет среди своих животных, и Эрифила отдается всем гаерам Конго, – что мне до того! Ведь я рискую только дворцом. Я чувствую, что мне надо отказаться от моих утверждений, и я уже решилась…
– Итак, прощай, маленькая обезьянка, – сказал Мангогул.
– Прощай, маленькая обезьянка, – повторила Мирзоза, – а также хорошее мнение, которое было у меня о моем поле. Мне кажется, я уже не вернусь к нему. Государь, позвольте мне не принимать у себя женщин, по крайней мере, две недели.
– Но ведь нельзя же обойтись без компании, – заметил султан.
– Я буду наслаждаться вашей или стану вас поджидать, – отвечала фаворитка, – а если у меня окажется избыток времени, я проведу его с Рикариком и Селимом, которые ко мне привязаны и общество которых я люблю. Когда меня утомит эрудиция моего лектора, ваш приближенный станет меня развлекать рассказами о своей юности.
