ГЛАВА 43

В половине девятого утра ваквантер начал автоматически рассылать сообщение. Оно были отправлены на тысячи номеров, но только в восемнадцати случаях после текста, призывающего голосовать за Бена Маркиша, звучало: «Ой, извините! Кажется, это ошибка!»

После этого сигнала члены ядра ячейки созванивались с командирами «троек», те звонили выше и по давно налаженной схеме получали сигнал к сбору — на дне рождении у Фелиции завтра в семь вечера.

На другой день все соседи Фелиции были свидетелями того, как к ее дому подъезжали автомобили. Из них выходили нарядно одетые молодые люди. Все были с цветами и с большими, перевязанными лентами коробками.

— Подумать только, ни одного пьяного! — восторгались сидевшие поодаль старушки.

— А что же у них за праздник?

— Должно быть, день рождения, вон сколько коробок навезли.

В квартире Фелиции звучали музыка и смех. Заглянувшие на огонек соседи получали от хозяйки угощение и были этим весьма довольны.

В одной из комнат организовали просмотр любительских фильмов — Филиция снимала их сама. Постепенно через эту комнату прошли все восемнадцать человек, которым Сайрус без устали цитировал пришедшее из Центра сообщение.

Узнавая эту ошеломляющую новость, его камрады даже не скрывали своей радости. Зачем, ведь у Фелиции день рождения. Они пели и плясали, а разошлись около полуночи, не тревожа соседей дольше положенного.

За прошедшие два дня Джека и Барнаби допрашивали дважды. Причем вместо знакомого им майора Гастона это делал другой человек — помоложе, повыше ростом и, по мнению Джека, попроще. Было видно, что он выполняет приказ, смысл которого не особенно понимает. Новый следователь усаживал обоих арестантов на один диван, устраивался напротив и демонстративно ставил на стол маленький диктофон. Эта деталь особенно забавляла Джека, поскольку он понимал, что все их разговоры в камере записываются.

— Сегодня мы поговорим о вашем прошлом, — заявил новый следователь в первую их встречу.

Джек с Барнаби обменялись взглядами, однако возражать не стали, надеясь по характеру вопросов выяснить свою дальнейшую судьбу.

— Вас зовут Джек Зиберт? — спросил следователь, обращаясь к Джеку.

— Да, сэр, — ответил тот, совсем не удивляясь такой осведомленности. В конце концов, он имел дело с контрразведкой.

— С какого примерно возраста вы себя помните?

— Что? — не понял Джек.

— Ну что вы помните из своего детства? Может, вас били родители или кусала собака?

— Отец иногда давал подзатыльник. Однажды всыпал ремня как следует… Да и собаки меня кусали. Соседские.

«Интересно, куда он клонит?» — недоумевал Джек. Барнаби тоже сидел тихо.

— Хорошо. Чем болели в детстве?

— Ангиной, наверное.

— Еще чем?

— Коклюшем, корью, скарлатиной, дизентерией… — начал перечислять Джек все известные ему детские и недетские болезни.

— И до какого возраста это с вами продолжалось?

— Лет до двенадцати, — легко соврал Джек, приноравливаясь к допросу.

— Как учились в школе?

— В основном хорошо. Но я болел много…

Джек откровенно дурачился, однако новый следователь не подавал виду, что замечает это, или действительно не замечал.

Закончив расспрашивать одного арестованного, он переключался на другого:

— Вас зовут Рон Барнаби?

— Да, сэр. Это я, — с готовностью подтвердил Рон. — Первые мои воспоминания связаны с подарком. Когда мне было четырнадцать, дядя подарил мне велосипед.

— Постойте, — следователь наморщил лоб. — А до четырнадцати лет у вас никаких воспоминаний не было?

— Были, сэр, но они не сохранились. В бою под Веллингтоном, это на планете Азьят, меня контузило и часть архивов в моей голове — того… посыпалась. Из более позднего периода почти все восстановилось, а вот детство мое исчезло совсем. Я теперь даже не знаю, был ли я счастливым ребенком…

— Это удивительно, — покачал головой следователь. — Такого я еще не слышал.

— Я тоже.

Когда следователь ушел, Джек и Рон долго размышляли, что бы это могло значить. Им принесли обед, они его быстро съели, но к какому-нибудь определенному выводу так и не пришли.

— Может, они хотят использовать нас в какой-то важной операции? — предположил Барнаби. — Например, забросить во вражеский тыл. Иначе зачем эти подробности про детство?

— Не знаю. Я пока сам ничего не понимаю.

Примерно такой же разговор случился у них и после второго прихода следователя. Джек с Барнаби снова анализировали такие странные, на их взгляд, вопросы, и опять не пришли к какому-то заключению. А после обеда их сводили на первую прогулку. Оказалось, что для этого требовалось только дойти до конца коридора и там спуститься на лифте.

Спускали арестантов без сопровождения, в кабине без всяких кнопок, рукояток и лампочек. Только отшлифованные стальные стенки — и все.

Внизу их принял другой охранник, который выпустил арестантов, словно собак, в просторный, огороженный бетонными стенами двор. Сверху двор был прикрыт частой решеткой, по которой прогуливались охранники с автоматами.

По четырем углам квадратного двора стояли деревца в кадках.

— Я где-то читал, что у заключенного, который видит зеленые растения, меньше шансов сойти с ума, — вспомнил Джек.

— Значит, тюремщики тоже читали эти книжки, — улыбнулся Барнаби. Вопреки сложившейся ситуации у него было хорошее настроение.

— Ты чего лыбишься?

— Думаю, нас ждет удача, — дерзко заявил Барнаби.

— Что, пиво давать начнут?

— Нет, я серьезно. Меня на эту мысль натолкнули дурацкие вопросы следователя.

— Закончить прогулку! — крикнул охранник.

— Уже идем, босс. Уже идем.