ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
ИНТЕРЛЮДИЯ. ТИШИНА ИНОГО РОДА
Баст сидел в трактире «Путеводный камень» и пытался не шевелить руками, лежащими на коленях. Он насчитал пятнадцать своих вдохов с тех пор, как Квоут сказал последнее слово, и невинная тишина, разлившаяся вокруг трех человек, как чистый пруд, начинала темнеть и превращаться в тишину иного рода. Баст сделал еще один вдох — шестнадцатый — и взял себя в руки перед моментом, который, как он боялся, сейчас наступит.
Не к чести Баста будет сказано, он ничего не боялся — ведь считается, что только дураки и священники не ведают страха. Но правда и то, что очень немногое могло лишить его присутствия духа. Высота, например, не особенно волновала Баста. А вот большие летние бури, которые, проходя через эти края, делали небо темным и вырывали с корнями дубы, заставляли его чувствовать себя неуютно — маленьким и беспомощным.
Но если посмотреть внимательно, то ничто по-настоящему его не пугало: ни бури, ни высокие лестницы, ни даже скрель. Баст был храбр, потому что просто ничего не боялся. Ничто не могло заставить его побледнеть, а если он и бледнел, то ненадолго.
Баст, конечно, не находил удовольствия в мыслях, как кто-то причиняет ему боль: тыкает злым железом, обжигает горячими углями и так далее. Но то, что ему не нравилась мысль о виде собственной крови, не означало, что он на самом деле этого боялся. Он просто не хотел, чтобы подобное произошло. Для того чтобы чего-нибудь по-настоящему бояться, нужно задержаться на этом, сжиться с ним. А поскольку ничто не терзало недремлющий ум Баста подолгу, ничто и не могло заставить его сердце бояться.
Но и сердца могут меняться. Десять лет назад он не удержался, залезая на высокое реннеловое дерево, чтобы сорвать плод для девушки, которой был увлечен. Соскользнув, он на долгую минуту повис вниз головой, а потом упал. В эту длинную минуту в нем пустил корни маленький страх и с тех пор так с ним и остался.
Точно так же Баст научился новому страху — страху опоздать. Еще год назад он был бесстрашен настолько, что любой здоровый человек может только мечтать о таком бесстрашии, но теперь Баст боялся тишины. Не обычной тишины, которая бывает, когда отсутствует какое-либо движение. Баст боялся глубокой усталой тишины, которая временами, как невидимый саван, окружала его хозяина.
Баст вдохнул еще раз — семнадцатый. Он старался не вертеть руками, ожидая, когда та самая глубокая тишина вползет в комнату. Он ждал, пока она выкристаллизуется и покажет зубы на краю прохладного спокойствия, царившего в «Путеводном камне». Баст знал, как она приходит, — как мороз, сочащийся из зимней земли и делающий твердой прозрачную воду, которая в раннюю оттепель остается в дорожных колеях.
Но прежде чем Баст сделал еще один вдох, Квоут выпрямился на стуле и велел Хронисту отложить перо. Баст чуть не заплакал, чувствуя, как тишина исчезает вспугнутой черной птицей.
Квоут вздохнул — что-то среднее между раздражением и обреченностью.
— Должен признаться, — сказал он, — что я не знаю, как подступиться к следующей части истории.
Испугавшись, что позволил тишине продлиться слишком долго, Баст прощебетал:
— А почему ты сразу не рассказываешь о самом важном? Ты бы мог время от времени возвращаться, касаясь и других тем.
— Если бы все было так просто, — язвительно отозвался Квоут. — Что самое важное? Моя магия или моя музыка? Победы или ошибки?
Баст зарделся и прикусил губу.
Квоут резко выдохнул.
— Прости, Баст. Это хороший совет, как и все твои советы, бессмысленные на первый взгляд. — Он отодвинулся от стола. — Но можно, мы продолжим чуть позже, реальный мир настоятельно зовет меня — я не могу больше терпеть. Вы извините меня — я на минутку.
Хронист и Баст тоже встали, разминая ноги, и поспешили по собственным нуждам. Баст зажег лампы. Потом Квоут принес еще сыра, хлеба и твердую колбасу с пряностями. Они поели, пару раз попытавшись завязать светскую беседу, но их мысли блуждали далеко, возвращаясь к рассказанной истории.
Баст слопал половину всей еды. Хронист тоже умял порядочно, хотя и поменьше. Квоут сжевал пару кусков и сказал:
— Что же дальше? Музыка и магия, победы и ошибки. Думайте сейчас. Что нужно нашей истории? Какого жизненно важного элемента в ней недостает?
— Женщин, Реши, — немедленно отозвался Баст. — На самом деле, недостает женщин.
Квоут улыбнулся:
— Не «женщин», Баст. Женщины. Одной женщины. — Квоут посмотрел на Хрониста. — Не сомневаюсь, ты слышал отголоски. Я расскажу тебе правду. Хотя, боюсь, могу не справиться с задачей.
Хронист взял перо, но, прежде чем он успел его обмакнуть, Квоут поднял руку.
— Позвольте мне, прежде чем я начну, сказать об одном. Раньше я рассказывал истории, рисовал картины из слов, говорил злую ложь и еще более злую правду. Однажды я спел цвета слепому. Семь часов я играл, но в конце он сказал, что видит их: зеленый, красный и золотой. Это, я думаю, было попроще, чем пытаться показать ее вам, не имея ничего, кроме слов. Вы никогда не видели ее, никогда не слышали ее голоса. Вы не сумеете понять.
Квоут сделал Хронисту знак взяться за перо.
— Но я все же попытаюсь. Она сейчас за кулисами, ждет сигнала. Давайте посмотрим на сцену перед ее появлением…
