ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Недели полетели за неделями, а там и первые два месяца минули совершенно незаметно. Стажеры втянулись в занятия, изматывающие марш-броски по пустыням и ледовым лабиринтам. Про ученого гения, навесившего на них браслеты и вживившего в тела пеленги с зачаточным интеллектом, тоже почти не вспоминали. Хотя ежедневно профессор вызывал одного, а то и до десятка выбранных по одному ему известному принципу офицеров в свою лабораторию, обвешивал приборами и датчиками и проводил только ему понятные замеры. Недолго, минут по сорок-пятьдесят, но и этого времени измученным муштрой стажерам хватало порой, чтобы расслабленно вздремнуть прямо в кругу интенсивно работающих самописцев.

Поэтому никто и никогда с уверенностью не мог сказать, кого вызывали в лабораторию меньше остальных, а кого больше. Да и занятия частенько проводились преподавателями со смешанными группами, в которых было от трех до шести стажеров. При таком методе почти индивидуальной подготовки знания давались гораздо большими объемами и ускоренными темпами.

Но в любом случае Тантоитан Парадорский подметил, что он в роли подопытного кролика оказывается чаще всех. Вначале это его изрядно напрягало, но потом, когда он ближе познакомился с профессором и стал с ним общаться на любые темы, отчужденность и недоверие сменились интересом и даже некоторым подобием дружбы. Пожалуй, Тантоитан был единственным, кто не спал, опутанный датчиками и проводами, а вел при замерах интенсивную беседу со светилом физиологии.

Да и как было не заинтересоваться, когда знания Сартре оказались воистину огромными, уникальными и шокирующими. Вдобавок он умел прекрасно изложить любую научную тему простыми, доходчивыми словами из лексикона, доступного воину с двумя высшими образованиями. И совместные беседы их сильно сблизили. Причем Клеопатре не пришлось для этого говорить какой-то пароль и ссылаться на родного брата. Хотя наверняка наедине с научным гением она и вела свои, совершенно далекие от науки расспросы. Так по крайней мере предполагал Тантоитан. Он, правда, тоже как-то поинтересовался братом своей невесты, ссылаясь на самый первый день пребывания на Нирване.

Но Сартре углубляться в тему и раскрывать чужие секреты не стал:

— Да, я знаю этого молодого человека. Невероятно талантлив. Но именно поэтому его имя засекречено больше, чем мое собственное. И ты как человек военный должен понимать суть соблюдения государственной тайны.

— Да понимаю я, — кривился Танти. — Но что это за родственник такой, что на свадьбу собственной сестры прийти не сможет.

— Почему же? — двигал своими седыми бровями профессор, уже знакомый с отношениями и чаяниями молодой пары. — Раз пообещал, то обязательно соприсутствует.

— А их отец? Что вы о нем скажете?

— Ничего, — последовал ответ с полным равнодушием. — Но раз обещал дать разрешение на свадьбу дочери, значит, тоже прилетит на Оилтон.

Из чего удалось сделать вывод, что будущий тесть живет не на столичной планете империи, а где-то в иной системе. Но уж наверняка человек тоже известный и солидный. Дальше выспрашивать оказалось бесполезно. Пришлось опять переключаться на темы научных исследований.

Ну и понемногу перед Тантоитаном стала раскрываться вся суть ведущихся сравнений, тестов и исследований. А также именно его роль и место в этих исследованиях. Сартре и в самом деле искал если не мутанта, то самого-самого-самого. Потому что ему для первичного этапа слабые индивидуумы вообще не подходили. А по некоторым наметкам и предположениям, могли при испытаниях элементарно погибнуть.

Понятно, что на решающей стадии эксперимента научному гению для опытов требовались только добровольцы. И таких кандидатов, которым он мог предложить нечто существенное, на Кафедре насчитывалось пока всего пять человек: Гарольд, Николя, господин Безразмерный, как ни странно, сам куратор от Дивизиона и несомненный лидер, единственный, кто четко подходил по всем параметрам мозга и физических данных, майор Парадорский.

Узнав о себе, Танти не удивился. Николя и Гарри гордился. Даже успех Безразмерного его не удивил. Все-таки здоровенный мужик, мышцы которого, привыкшие носить и передвигать такую тушу, просто обязаны были иметь предрасположенность к инициации. Но вот против Хайнека восставало все внутреннее естество.

— Что-то не вызывает у меня доверия этот солдафон и служака, — ворчал он. — Особенно в плане уникальной защиты сознания.

— Ну по этому плану мы вообще готовы начать работу не раньше чем через год, — успокаивал его Сартре. — А вот первый уровень ему вполне по плечу. Вроде бы…

Первым уровнем разновозрастные приятели называли инициирование процесса физической саморегуляции, чаще применяя для краткого обозначения этого эксперимента сокращенную аббревиатуру ИПФС. Идея проекта была далеко не нова и уже тысячелетия муссировалась в научном мире. Да и суть была довольно проста: следовало заставить человека в чисто автоматическом режиме следить за своими мышцами, тренировать и содержать их в полном порядке вне зависимости от приказов, поступающих из мозга. Ведь может тренированный человек просыпаться минута в минуту каждое утро без будильника. Ведь ходит он по земле, безотчетно передвигая ногами именно в нужном направлении. А уж про такие случаи, когда человек без сознания держится на плаву, и вспоминать не стоило. Примеров масса, а вот вывести из этого систему не получается. А ведь как было бы здорово: каждый мускул содержит себя в тонусе сам. Чем бы человек ни занимался, что бы ни делал, как бы ни забывал заботиться о собственном теле, каждые пять минут по всем его клеткам проносится волна необходимых сжатий, растяжений, заставляющая мышцы и мускулы секунд десять напрягаться в нужных режимах. И все: тело всегда в норме и не расслаблено, мышцы подтянуты, настроение отличное. А больше всего преимуществ получает военный или спортсмен: практически всегда тело прогрето и готово к немедленным и любым максимальным перегрузкам. Только и надо каким-то образом закрепить на подсознательном уровне умение запускать по всему телу ту самую пресловутую волну. То есть инициировать в человеке это уникальное, заложенное в него еще дикой природой, как считал ученый, умение.

ИПФС — инициация процесса физической саморегуляции, тот самый первый этап из двух, который должен был выдержать испытуемый. Но чем оказался чреват и сложен этот этап, так это прямым, можно сказать, грубым вмешательством в деятельность мозга. После такого пояснения любой здравомыслящий кандидат, как правило, резко отказывался от предложения стать подопытным кроликом. Непредвиденный, еще ни разу не доказанный результат пугал любого здравомыслящего человека.

Мало того, он пугал не просто человека свободного, вольного в выборе собственной судьбы, но и тех, кто имел чуть ли не пожизненный срок тюремного заключения. С такими Сартре тоже пытался работать и даже отыскал парочку подходящих кандидатов, но оба, как только уяснили суть предстоящего эксперимента, с презрительными усмешками отказались. Хотя им обещали досрочную амнистию.

— Да и не совсем они подходили, по большому счету, — жаловался профессор, в задумчивости расхаживая среди работающих самописцев. — Для этого опыта нужен человек, дисциплинирующий свое тело с самого детства. То есть тот, кто и так уже стоит практически одной ногой на пороге грядущей инициации. Ему только и надо, что помочь со стороны, подтолкнуть в нужном направлении и подсказать, как зафиксировать полученный результат.

Тантоитан несколько раз цокнул в раздумье языком:

— Понятно. Но все равно страшно. А вы остальной четверке кандидатов уже обрисовали суть ИПФС?

— Нет, конечно! Никто из них еще окончательно не готов для этого. Разве что уже на Оилтоне появится возможность в стационарных условиях слегка подогнать их физические параметры к нужной норме. Некоторые нейростимуляторы у меня там уже откалиброваны. А только потом… Ну и для контроля всего процесса не помешал бы уже готовый человек, прошедший инициацию. Было бы на что равняться…

— А что самое страшное при неудаче?

Профессор тяжело вздохнул, но ответил честно:

— Частичный, а то и полный паралич конечностей.

Уж на что Парадорский считал себя смелым и безбашенным, но и то крякнул от вырвавшегося наружу страха. Да что там страха. Стоило только на мгновение представить себя обездвиженным, как сразу подступал к сознанию настоящий, прямо-таки животный ужас.

— М-да! Тут и в самом деле быстрей согласишься на пожизненный… хм, чем на… Погибнуть вроде как всегда можем, на то и воины. А вот чем такие опыты позволять над собой ставить… поневоле сбежать хочется.

— Вот и я говорю, — грустно закивал головой Сартре. — Никто не соглашается.

Видя, как ученый закручинился, Танти попытался его хоть как-то утешить:

— Может, вначале следует на животных попробовать?

— Разум! Нужен в первую очередь сознательный и последовательный разум. Кстати, большинство животных и так живет согласно принципу ИПФС. Не у всех и не всегда он просматривается, но физическая саморегуляция хорошо видна, например, у собак. Я как раз от них и начинал отталкиваться при первых своих разработках. Да и люди порой испытывают сильные волны по всем мышцам во время засыпания.

— Именно засыпания?

— Вот именно!

И уже в который раз, но с иного угла зрения профессор начинал давать пояснения о своем открытии.

В конце концов дошло до того, что уже и сам Парадорский мог закатить обширную лекцию по теме ИПФС, нигде не сбиваясь и не путаясь. А когда проблема изучена, разложена по полочкам и освещена до малейших деталей, не имеет недоговоренностей, она органически начинает восприниматься на подсознательном уровне. Причем восприниматься как вполне безопасная и необычайно полезная. Ведь по большому счету, ежедневно тратя по пять и больше часов на физическое усовершенствование, Парадорскому жутко хотелось сэкономить хотя бы половину этого времени для общеобразовательных дисциплин. Слишком уж он опасался стать совершенным в теле, но с ограниченными умственными способностями. Поэтому на очередном осмотре-беседе он признался профессору:

— Вообще-то я почти созрел для согласия.

— И что надо для того, чтобы ликвидировать твое «почти»? — оживился ученый.

Тантоитан выдержал некоторую паузу, прежде чем продолжить, и наконец произнес:

— Ответить мне на несколько вопросов, а потом… а потом предоставить хотя бы одно, пусть даже мизерное доказательство всех ваших теорий.

— А на слово не поверишь?

— Какой смысл? Тем более что я уверен: наверняка вы уже на ком-то свои эксперименты провели.

Громко хмыкая и ворча себе что-то под нос, Сартре несколько раз прошелся по лаборатории. Видимо, очень сомневался в чем-то. Но потом-таки решился:

— Есть некоторые детали, о которых во всей вселенной, кроме меня, знают только три человека. Причем они, так сказать, являются и самыми заинтересованными в успехе.

Тантоитан сразу сообразил, кто эти трое, а уж то, что в их число входит сам император, не подлежало сомнению. Поэтому лишь кивнул:

— Догадываюсь…

— Ну так вот. Все трое вполне конкретно мне намекнули, что я могу и тебе в некотором роде довериться и уже на месте решить, до какого предела стоит тебе раскрывать все секреты.

— О-о! Даже так? — поразился майор. — Польщен.

— Поэтому спрашивай, не стесняйся.

— Вроде стеснительностью не страдаю. В таком случае сразу первый вопрос: почему вы ни один из этапов не испытали на себе?

Профессор коротко махнул рукой:

— Отвечу потом. Дальше!

— Хм… — Парадорский в сомнении пожал плечами. — А дальше вроде как и спрашивать нечего. Последующие вопросы вытекают из первого. Осталось только увидеть доказательство.

И опять ученый несколько раз прошелся по лаборатории, прежде чем остановиться перед неким подобием операционного стола, на котором возлежал подопытный воин. И начал с предупреждения:

— Не стоит тебе объяснять, насколько сохранение этой тайны важно для Оилтонской империи…

— Где надо расписаться кровью?

— Шутишь? Это хорошо! Твое чувство юмора меня радует. Но то, что ты сейчас услышишь, должно остаться известно только тебе. Учти: только тебе! Ни твои ближайшие друзья, ни твоя любимая жена, а возможно, и твои будущие дети не должны об этом услышать и полслова. Причем в любом случае! Даже если ты по каким-либо не зависящим от нас причинам и не станешь участником эксперимента. Понял?

— Понял. И согласен со всеми требованиями.

Некоторое время Сартре смотрел прямо в глаза молодого майора, выискивая там какое-то сомнение или страх. Потом все-таки поинтересовался:

— Ведь Клеопатра имеет на тебя невероятное влияние. Выдержишь прессинг с ее стороны?

— Несомненно! Тем более что в ее преданности нашему общему делу я уверен, как в самом себе.

— Хорошо. Тогда будем считать, что ты дал клятву. — Как-то чисто механически профессор стал расстегивать пуговицы на своем халате. — Подписывать нигде ничего не надо. В том числе кровью.

А затем демонстративно распахнул халат и воскликнул:

— Смотри!

Парадорский уставился на довольно модную рубашку из дорогой ткани, затем недоуменно опустил взгляд на брюки, осмотрел туфли:

— А на что, собственно, смотреть?

— Хм! А перед тобой продукт, отвечающий и на твой вопрос и на твое требование.

— А-а-а-а!.. — с озарением протянул Танти, непроизвольно пытаясь прикоснуться к плечу Сартре. Но в какой-то момент спохватился: — Ой! Извините! А потрогать можно?

— Да сколько угодно! Тем более что я и так предвидел твою реакцию.

Ощупывания плеч, а потом и груди ученого сопровождались стоическим выражением лица последнего. А вот молодой майор хмурился все больше и больше. Потом не выдержал:

— Странно. Такое впечатление, что вы и утреннюю гимнастику не делаете. Наверняка и на перекладине отожметесь всего лишь…

Он задумался, прикидывая количество возможных для такого дряблого тела подтягиваний, но молчание оборвал сам профессор:

— Да хорошо, если вообще один раз подтянусь.

— Так… э-э-э, в чем подвох-то? — совсем растерялся Парадорский.

— А я разве утверждал, что прошел ИПФС? Да с моей мышечной тканью я бы загнулся от боли и откинул копыта уже через неделю после начала инициации. Ты ведь прекрасно знаешь все обязательные условия. Разве мое тело выдержит такие нагрузки?

— Да нет, конечно… Но что тогда?

— Думай! И не позорь наших аналитиков, которые утверждают, что ты наиболее сообразительный среди всех воинов нашего космического флота.

Майор скромно потупился, немного подумал и опять резко поднял голову:

— Неужели?! Неужели вы сразу провели на себе второй этап? Так называемую блокировку?

— А что делать, если ИПФС мне противопоказана? — развеселился Сартре. — Вот и пришлось сразу заскакивать на вторую ступеньку.

Молодой воин поверил ученому сразу. Но в то же время он уже и про второй этап имел вполне полное суждение. Поэтому, рассматривая голову с седыми волосами, осторожно спросил:

— Ну и как… самочувствие?

— Да чего там! Как видишь — выжил. И это самое главное. Но теперь для меня никакие психотропные средства не страшны. Хоть домутил мне вводи в кровь, хоть что угодно. Убить — да, могут. Но вот выведать хоть один секрет — фигушки! Еще и в заблуждение введу так, что те, кто пытать будут, сами мозгами двинутся.

— Э-э-э… Пытать? Так ведь и физически могут…

— Тем более наплевать! — уже вовсю хихикал ученый. — Целенаправленно отключаю все рецепторы боли и ухохатываюсь в своем маленьком, но неприкосновенном мирке. А в таком случае и умирать не страшно.

— Ну да, ну да, — бормотал Парадорский, которому так и хотелось заглянуть внутрь талантливого черепа и разобраться в произошедших там изменениях.

Кажется, его мысли легко читались по глазам:

— Конечно, увидеть, что там у меня в мозгах, и все проверить ты не сможешь, а вот испытание проведем обязательно. В следующий твой визит я приготовлю домутил и антидот, и ты проведешь экспресс-допрос на любую интересующую тебя тему. Прямо завтра все и устроим. А сейчас тебе уже пора, мы и так заговорились.

И профессор Сартре стал интенсивно снимать датчики с тела своего первого подопытного кролика-добровольца.