Книга: Черный колдун
Назад: Глава 5 СВЕТ И ТЕНЬ
Дальше: Глава 6 ПЕРВЫЙ МИНИСТР

Часть третья
ПОТОП

Глава 1
НАСЛЕДНИК

Владетели доставили тело убитого короля в Ожский замок к утру следующего дня. Ингольф Заадамский долго мял в руках меховую шапку, прежде чем осмелиться войти в комнату Сигрид. Она подняла ему навстречу бледное неподвижное лицо и что-то прошептала посеревшими губами. Благородный Ингольф испуганно подался вперед.
— Черный колдун?
Заадамский только потерянно кивнул белобрысой головой. Больше она ничего не спросила, лишь крепко сжала побелевшими пальцами подлокотники дубового кресла. Ингольф молча поклонился и, покачиваясь от вдруг нахлынувшей усталости, вышел из комнаты.
— Я послал за владетелем Отранским, — Фондемский шагнул навстречу Заадамскому. — Принц Рагнвальд с гвардейцами уже на подходе.
— Король Рагнвальд, — хмуро поправил его благородный Ингольф.
Но Бьерн его не расслышал:
— Мы разрушим это осиное гнездо.
Заадамский с сомнением покачал головой. Храмовики умеют строить, поэтому взять крепость штурмом будет со всем непросто. Четырьмястами гвардейцами здесь не обойтись.
— У нас есть порох, — стоял на своем упрямый Бьерн. — Приграничные владетели не откажутся помочь.
— У Черного колдуна полсотни огненных арбалетов Храма. В таком деле если поспешишь, то людей насмешишь. Счастье еще, что живыми ушли из крепости.
— Ушли, да не все, — зло ощерился Фондемский. Никто ему не возразил. Остывшее тело короля лежало в часовне Ожского замка, и каждый из присутствовавших остро ощущал чувство вины за случившееся. Правда, и сам Гарольд, царство ему небесное, обманулся непростительнейшим образом.
— Я всегда подозревал этого Атталида, — хлопнул ладонью по столу владетель Гоголандский.
— Ты очень умело скрывал свои подозрения, благородный Арвид, — ехидно заметил Фондемский.
Владетели сдержанно засмеялись. Если уж Гарольд не разобрался в собственной родне, то что говорить о других.
— Как это Лаудсвильский прохлопал заговор у себя под носом? — крякнул с досады владетель Холеймский. — Ивар Хаарский, скажите пожалуйста! А я пил с ним все эти дни.
— Мальчишка храбро дрался с гуярами, и этот Атталид тоже.
— Меченые, — пожал плечами Фондемский, — драться они умели всегда.
— До сих пор я считал, что замок Ингуальд принадлежит благородному Рекину — откуда взялся этот Тор Ингуальдский?
— Старая история, — махнул рукой Заадамский. — Кристин Ингуальдская родила сына от меченого, а этот Тор, вероятно, ее внук.
— Но, черт возьми, — возмущенно выругался Гоголандский, — я хорошо помню ярла Ульфа, и этот щенок похож на него как две капли воды. Немудрено, что Гарольд обманулся.
— Ульф Хаарский — родной брат Тора Нидрасского, а у Тора кроме Беса и… — Заадамский замялся, не решаясь произнести имя покойного короля. — В общем, у него была еще и дочь. Вероятно, лже-Ивар — это ее сын.
— А разве вы их… — начал было благородный Арвид, но осекся под сердитым взглядом Фондемского. Владетель Ингольф вздохнул и, извинившись, покинул почтенное собрание. Судя по всему, разговор для него был неприятен. По слухам, приграничные владетели здорово тогда отличились в Ожском бору.
— Одного не пойму, — задумчиво проговорил Гольфдан Хилурдский, — какого дьявола Черный колдун выпустил благородного Ингольфа из своих рук?
Владетели переглянулись, и хотя вслух по этому поводу присутствующие высказываться не стали, но в уме заруб сделали. Заадамский был в крепости накануне и должен был заметить неладное, но почему-то не заметил. А королю Гарольду его рассеянность стоила жизни. Весьма подозрительная рассеянность…
Гаук Отранский прискакал в замок Ож утром следующего дня, а еще через пару дней прибыл и принц Рагнвальд во главе гвардейцев. Рагнвальд уже знал о постигшем его несчастье — дурные вести распространяются быстро. Полчаса он провел в часовне над телом отца, а когда вышел к владетелям, то лицо его было хоть и хмурым, но решительным.
— Мы возьмем крепость и повесим Черного колдуна, — сказал он твердо.
Владетели встретили его слова возгласами одобрения, и только Гаук Отранский промолчал, хотя именно его мнение более всего было интересно принцу. По слову Отранского встанут все владетели Приграничья, а если он скажет «нет», то вряд ли из этой затеи получится толк. Рагнвальд пока еще не король, никто не приносил ему вассальной присяги.
— Я не верю Ингольфу, — сразу же объявил Рагнвальд, как только они остались с Отранским наедине, — это он заманил в ловушку моего отца.
Благородный Гаук мрачно усмехнулся на слова молодого короля. Конечно, Рагнвальд не сам пришел к этому выводу, без доброхотов здесь не обошлось.
— Благородный Ингольф, возможно, не блещет умом, — спокойно проговорил Отранский, — но человек он честный. Мы все обманулись, благородный Рагнвальд, а больше всех — сам король Гарольд.
— Кажется, Эвелина Ульвинская находится сейчас в Ожском замке?
— Ты собираешься мстить дочери, которая всего лишь пыталась спасти своего отца?
— И погубила моего! — Глаза Рагнвальда сверкнули бешенством.
— Фрэй Ульвинский — мой родственник, — мрачно напомнил Отранский.
— Фрэй — предатель!
— Скорее, им воспользовались. Вряд ли благородный Фрэй мог предположить, что два сопливых мальчишки обведут вокруг пальца умудренных опытом людей. Извини, государь, но это правда.
— Черный колдун выпустил Ульвинского из крепости с обозом.
— Вероятно, в тайной надежде, что его покараешь ты и тем самым рассоришься с приграничными владетелями.
Это был намек, и Рагнвальд его понял. Приграничные владетели поддержат молодого короля при условии, что он пощадит Фрэя Ульвинского. Рагнвальд сжал кулаки: он плохо начинает, если могущественные вассалы так бесцеремонно диктуют ему свою волю.
— Этот твой родственник, человек страшный, государь.
— Какой родственник? — удивление в голосе молодого короля было искренним.
Гаук подосадовал на свой промах. Он предпочел бы, чтобы другие посвятили этого гордого и, похоже, скорого на расправу молодого человека в тайны его семьи.
— Я думаю, что тебе лучше поговорить об этом с королевой Сигрид, государь, — попытался уклониться от трудного объяснения Отранский.
— Я что-то слышал об этом. Сивенд Норангерский обмолвился перед смертью о брате моего отца.
Король пристально посмотрел на Отранского. Взгляд его был тяжелым и требовательным, и благородному Гауку стало не по себе. Зря он затеял этот разговор, но теперь уже, пожалуй, поздно отступать.
— У твоего деда Тора Нидрасского…
— Моим дедом был король Рагнвальд, ты что-то путаешь, благородный Гаук.
— Ты просил рассказать правду, — напомнил Отранский, — а правда не всегда ласкает слух.
— Продолжай.
— Это старая история, государь. Тор Нидрасский, сын последнего капитана Башни и Гильдис Хаарской, был отцом Гарольда Нордлэндского. Об этом шептались много лет тому назад, когда твоя бабка королева Ингрид блистала неземной красотой. Я бы не стал вспоминать старые буржские сплетни, но, боюсь, их вспомнят другие. У Гарольда было много врагов, и все они достались тебе в наследство. Пока король Гарольд был жив, об этой истории мало кто вспоминал, но сейчас совсем другое дело. Тебе нужно вернуться в Бург, государь, и как можно скорее. В Нордлэнде никогда не было недостатка в желающих примерить корону, взять хотя бы владетеля Гоголандского…
— Арвида?
— Да, государь. Недаром он так торопился с отъездом. Король Гарольд подозревал, что Гоголандский не без греха в деле со сдачей Кольбурга, но доказательств не было.
— У Арвида есть права на нордлэндский трон?
— Его мать была родной сестрой короля Рагнвальда.
— Я поклялся отомстить, — в голосе молодого короля не было прежней решимости, — и владетели меня поддержали.
— И даже слишком горячо поддержали, — усмехнулся Отранский. — Но к чему бы такая горячность — из любви к покойному королю Гарольду? А может, кому-то выгодно, чтобы его сын и наследник как можно дольше оставался на далекой границе и не появлялся в Бурге? Гоголандский уехал еще вчера, а сегодня исчез Хилурдский. Подумай, государь. Черного колдуна голыми руками не возьмешь. Пока мы будем осаждать крепость, нам в тыл выйдут степняки Азарга и Дуды, и нам придется несладко в чистом поле за Змеиным горлом.
— Моя мать…
— Твоя мать всего лишь женщина, убитая горем, к тому же она не без греха в этом деле.
Пожалуй, этого говорить не стоило, но Гаука кто-то словно за язык тянул. Добро хоть Рагнвальд, несмотря на юные годы, научился сдерживать порывы.
— Ты хотел правды, государь, так изволь выслушать до конца. Двадцать лет тому назад твой отец Гарольд Нордлэндский с помощью Сигрид Брандомской и старого владетеля Бьерна заманил меченых в этот замок. Они приехали на пир, полагаясь на слово, данное им Гарольдом. Мы убили их всех, Рагнвальд. А мать Черного колдуна мы распяли на кресте, и твой дед владетель Бьерн лично выжег ей глаза. На моих руках много крови, государь, и на руках короля Гарольда крови было не меньше, но это наши грехи, нам за них и ответ держать перед богом. Уезжай в Бург, благородный Рагнвальд, твое место там, где сейчас решается судьба нордлэндской короны.
— А ты?
— На том кровавом пиру нас было двадцать пять. В живых осталось только четверо: я, Ингольф Заадамский, ярл Мьесенский и старый Рекин Лаудсвильский. Остальные умерли, государь, и их смерть не назовешь легкой. Все эти годы я с ужасом наблюдаю, как слетают головы моих друзей, срубленные чьей-то невидимой рукой. Они погибали в собственных замках, на перекрестках глухих лесных дорог и в шумных городах. Последним полгода назад был убит в далеком Хянджу Эстольд Расвальгский. Фрэй Ульвинский рассказал, что его нашли однажды поутру в постели с кинжалом в одной руке и с собственной головой в другой. Мы, оставшиеся в живых, умирать не торопимся и, надеюсь, одолеем Черного колдуна с твоей и божьей помощью.
Отранский смахнул со стола пустые кубки и развернул большой лист бумаги:
— Это карта, государь, подарок посвященного Чирса. Рагнвальд с любопытством склонился над храмовой диковиной, но ничего практически не понял.
— Это Лэнд, — пояснил Гаук, — а это Храм. Это крепость Санлукара, а это крепость Дейра. Когда-то на этом месте Тор Нидрасский пытался построить новую Башню, но, к сожалению, ему это не удалось. Сюда по реке Сур сплавляют Товары купцы, и именно отсюда они начинают трудный сухопутный поход в Приграничье. Здесь не так уж далеко — от силы дней десять пути. Посвященный Чирс предлагает покроить на караванном пути между Дейрой и Приграничьем три-четыре крепости, опираясь на которые мы сможем противостоять и стае, и Черному колдуну, и разгулявшимся в последнее время степнякам. Твои гвардейцы, государь, плюс горданцы посвященного Чирса смогут противостоять кому угодно.
Рагнвальд внимательно слушал владетеля Отранского, но по его мрачному лицу трудно было определить, одобряет он или отвергает предложенный храмовиками план.
— Рекин утверждает, что Лэнд не в состоянии прокормить возрастающее население.
— Если благородный Рекин и преувеличивает, то самую малость. Мы не можем жить так, как жили наши отцы и деды — и мир вокруг нас изменился, и мы сами стали другими.
— Строительство крепостей потребует значительных средств — кто их нам даст?
— Суранские и наши купцы. Думаю, что деньги, которые они платят Черному колдуну за проводку караванов, для них куда более тяжкое бремя.
— Если бы я знал, что буржские купцы платят дань Черному колдуну, я бы приказал повесить их под окнами своего дворца. Впрочем, это еще не поздно сделать и сейчас.
Благородный Гаук пожал плечами:
— Я полагал, что этот факт известен всем. И суранские, и наши купцы вынуждены платить, иначе их караваны не достигнут Приграничья.
— Тогда среди суранских купцов наверняка немало шпионов Черного колдуна?
— И среди наших тоже. Но я не стал бы их за это казнить. Пока ни мы, ни Храм пальцем о палец не ударили, чтобы обуздать степных и лесных разбойников.
— Тогда почему ты возражаешь против немедленного штурма крепости, где засел этот паук.
— Потому что нам не взять крепость с налета. А пока ты будешь тратить здесь преданных людей в бесплодных атаках, в Бурге утвердится Гоголандский, Хилурдский или какой-нибудь другой авантюрист, готовый обречь Лэнд на междоусобье. Скорее всего, Черный колдун на это и рассчитывает. Он привык таскать каштаны из огня чужими руками. Я уже говорил тебе, что Гоголандский был связан с Норангерским, а Сивенд, как совершенно точно установлено, получал золото от Черного колдуна. Не все так просто в этой жизни, благородный Рагнвальд. Сегодня наша судьба и участь Черного колдуна решается не здесь, на границе, а там, в Бурге. Сумеешь ты, государь, утвердиться на троне своего отца, значит, рано или поздно отомстишь за его смерть, а не сумеешь, — Отранский развел руками, — тогда торжествовать будет Бес Ожский.
Рагнвальд, тяжело ступая, спустился по широкой каменной лестнице во двор Ожского замка и вдохнул полной грудью морозный воздух. Несколько холодных снежинок упало на его разгоряченное лицо. Рагнвальд рассеянно размазал их по щекам. Разговор с матерью был нелегким и это еще мягко сказано. Рагнвальд поморщился и в раздражении пнул подвернувшийся под ногу обледенелый камень. Мать не захотела его понять. Для нее возможность отомстить Черному колдуну важнее спокойствия в государстве. Он разделял ее чувства, его жажда мести была не меньшей, но разум требовал иного. Он не просто сын, он король — вот этого благородная Сигрид Брандомская не захотела понять. Назвала сына трусом и неблагодарным щенком, и это в присутствии владетелей. Благородная Сигрид всегда была несдержанна на язык, но в этот раз она превзошла себя. Неужели она так любила отца? Все эти годы у Рагнвальда были основания предполагать обратное. Чужая душа — потемки. И в собственных чувствах бывает трудно разобраться, а уж в том, что связывает и разделяет других людей, тем более. Даже если эти люди твои родители.
Гаук Отранский придержал стремя молодому королю, который, одолеваемый горькими мыслями, тяжело взгромоздился в седло.
— Ничего, государь, все образуется, — негромко произнес владетель.
— Я рассчитываю на тебя, благородный Гаук, — так же тяжело отозвался Рагнвальд.
Гвардейцы уже сидели в седлах, благородные владетели спешили занять место поближе к королю, тесня конями друг друга. К сожалению, благородная Сигрид не вышла проводить сына и государя. Рагнвальд и раньше не мог похвастаться сердечностью в отношениях с матерью, а сейчас разделявшая их борозда стала еще глубже.
— Все будет хорошо, — повторил Отранский.
— Дай бог, — вздохнул Рагнвальд.

Глава 2
ЛЕЙТЕНАНТ

Капитан был недоволен. Волк, проживший с ним рядом всю жизнь, научился разбираться в перепадах его настроений. Но сейчас за этим недовольством скрывалось нечто большее. Бес пристально смотрел на сына, словно пытался прочитать что-то в глубине его души. От этого взгляда Волку стало не по себе.
— Я сделал тебя лейтенантом вовсе не потому, что ты мой сын.
— Я это знаю. — Волк помрачнел, разговор не предвещал ничего хорошего.
— Ты нарушил мой приказ.
— Я воин, а не палач. — Глаза Волка сверкнули из-под длинных ресниц.
— Ты станешь палачом, если я прикажу. — Нет.
— Нет? — В голосе Беса была скорее угроза, чем вопрос.
— Не все средства хороши для достижения цели.
Бес засмеялся, но в его смехе злобы было гораздо больше, чем веселья.
— Путь к цели буду выбирать я, а твоя задача — не споткнуться на этом пути.
Волк физически ощущал силу этих парализующих глаз. В эту минуту он ненавидел отца. И тот чувствовал эту ненависть, не мог не чувствовать.
— Голова Заадамского за тобой. Благородный Ингольф слишком зажился на этом свете.
— Пошли ему яд в бокале. — В словах Волка были вызов и осуждение бессмысленной жестокости.
— Я уже сказал, что это твоя забота. И учти, я не потерплю непослушания.
Тор появился как раз вовремя и оборвал ссору, грозившую зайти слишком далеко.
— Прибыли люди Пайдара.
— Зови, — коротко распорядился Бес.
Волк с любопытством разглядывал варваров. Их страна находилась в излучине реки Оски, сразу же за Восточными лесами. Варвары-осканцы довольно сильно отличались от лесных варваров: их лица напоминали скорее лица степняков, но волосы были неожиданно светлыми.
— Достойный Пайдар шлет привет почтенному Ахаю, Черному колдуну из Южного леса.
— Я рад, что мой достойный друг находится в добром здравии, — Бес жестом пригласил посланцев садиться.
Варвары, а их было трое, без церемоний расположились у накрытого стола. Однако мечей они не отстегнули, и это был знак почтенному Ахаю, что полного доверия у прибывших к нему нет. Мечи были суранской выделки и не лучшего качества. Волка это обстоятельство огорчило.
— Твой человек понравился Пайдару, но сладкая речь, это еще не сытный пирог.
От лица варваров говорил все время пожилой осканец с умными глазами на морщинистом лице, его спутники пока помалкивали, угрюмо озираясь по сторонам.
— Храмовики кормят вас лучше?
Насмешка, прозвучавшая в словах Беса, не понравилась осканцам. Рука одного их них опустилась на рукоять кинжала.
— Не так скоро, достойный Пайдар, — с добродушной улыбкой на устах остерег его Бес и, заметив удивление гостей, добавил: — Не так уж трудно опознать волка, даже когда он маскируется под овечьей шкурой.
Теперь пришла очередь улыбаться Пайдару:
— Я много слышал о тебе, Черный колдун, и рад, что эти слухи оказались правдивыми.
Однако настороженность в глазах варваров не прошла, а скорее усилилась. Бес разлил вино по серебряным кубкам и первым пригубил его. Гости тоже пригубили, но менее уверенно. Волка их осторожность позабавила.
— Хорошее вино, — одобрил старик и покосился на Пайдара. Вождь осканцев был, видимо, того же мнения, но вслух высказываться не спешил, не желая ронять своего — достоинства перед людьми, которые еще не стали ни друзьями, ни союзниками.
— Хмельное вино и красивые девушки, — Бес широко и гостеприимно улыбнулся, — этого добра в избытке в суранских городах, но чтобы получить все это, нужно быть настоящим воином, а не болтливой бабой.
Лицо Пайдара вспыхнуло от гнева:
— О том, какие мы воины, пусть тебе расскажет презренный Кечи, люди которого пасут наши стада на осканских лугах.
— Кечи мертв, мир его праху, а в Хянджу посвященный Чирс смеется над глупыми варварами, и лесовиками, и осканцами. Разве не твои осканцы, Пайдар, гниют в оковах на рудниках Храма, и разве не ваши женщины служат подстилками его жрецов.
Варвары вскочили на ноги, угрожающе потрясая кулаками. Бес остался невозмутим, и только на его изуродованных губах играла презрительная усмешка.
— Твои воины, Пайдар, бегут при виде мечей наемников ярла Хаарского, а треск огненных арбалетов Храма заставляет их души в страхе улетать на небеса.
Лицо вождя осканцев побагровело от бешенства:
— Ты пригласил нас, чтобы оскорбить, Черный колдун. Бес равнодушно пожал плечами:
— Не вы мне нужны, достойные вожди, а я вам. Вы проделали долгий путь, чтобы увидеться со мной. Без моей помощи вам не справиться с Храмом.
— Так чего же ты от нас хочешь, почтенный Ахай? — Старик первым овладел собой.
— Прежде всего я хочу, чтобы вы прекратили распри между собой, Ты, Пайдар, разбил Кечи, а плодами твоей победы воспользовались посвященные. Хаарский прошел как нож сквозь масло через земли осканцев, урканцев и югенов, не встретив ни малейшего сопротивления. Цена на рабов в Хянджу упала втрое, а женщин и детей отдавали даром. Это цена твоей победы, достойный Пайдар. Но и это еще не все. После того как храмовики открыли дорогу в страну Хун, твой народ ждет участь степняков Сурана, которые на свою беду оказались на пути торговых караванов в Лэнд. Тебе известна судьба степного хана Барака, у которого храмовики вырвали сердце, и судьба Сабудая, посеченного огненными стрелами храмовиков. Сколько их было таких, гордых силой и властью, и где они сейчас?
— Храм слишком силен. Он раздавит нас железной пятой, как только мы осмелимся поднять голову.
— Порой мне кажется, что в ваших сердцах не осталось мужества. Храм высасывает из вас все и силу, и отвагу, и чувство собственного достоинства.
Варвары молчали, не находя слов для возражений Черному колдуну. Возмущаться и обижаться было глупо, поскольку пустые слова опали бы шелухою к ногам почтенного Ахая вместе с уважением к суетливым гостям.
— Сила Храма в вашей разобщенности, Пайдар. Пока ты воюешь с Кинкаром и Рудаком, ярл Хаарский строит крепости на ваших землях, оттесняя осканцев с плодородных земель. Решайся, Пайдар, — либо союз против Храма, либо рабство.
— Нам не хватит сил, чтобы овладеть Хянджу, и все понесенные жертвы окажутся напрасными.
— Хянджу я беру на себя, а ваша забота — заварушка на границах Храма. Отвлеки на себя внимание наемников Хаарского, и я ручаюсь за успех.
Пайдар задумался надолго. Бес не торопил варвара, и только черные, лихорадочно блестевшие глаза выдавали его нетерпение.
— Согласен, — выдохнул наконец осканец и обреченно махнул рукой.

 

Варвары уехали утром следующего дня. Волк долго смотрел им вслед с крепостной стены, поеживаясь от пронизывающего ветра. События развивались стремительно, не оставляя времени на размышления. Смерть Гарольда отозвалась болью в душе лейтенанта, и это было тем более странно, что он никогда не питал симпатий к нордлэндскому королю. Слишком много пролитой крови, которая ни на шаг не приближает к цели. Да и была ли она, эта цель? Прежде он шел за капитаном, ни о чем не спрашивая и ни о чем не сожалея. Все было предельно просто: здесь «мы», там «они», а возникавшие проблемы разрешались ударом меча. Легко убить чужака, глаза которого мелькнут перед тобой в долю мгновения, чтобы закрыться навсегда. А как быть с человеком, который считал тебя если не другом, то во всяком случае не врагом, с которым ты сидел за одним столом и сражался плечом к плечу и которого зарезали на твоих глазах с поразительной простотой, не дав поднять меча в свою защиту? Вопросов больше, чем ответов, но отвечать самому себе все равно придется.
— Скучаешь, лейтенант?
Волк резко обернулся, словно его ударили в спину. Оттар беззаботно улыбался, похлопывая плетью по кожаному сапогу. Белые волосы Оттара разлетались под резкими порывами ветра, создавая пушистый ореол вокруг головы. В эту минуту он был похож на Сигрид Брандомскую, и Волк даже вздрогнул, уловив это сходство.
— Надень шапку, простудишься.
— Капитан велел Чубу убрать Заадамского. Сержант берет меня с собой.
— Нет.
— Почему нет, — удивился Оттар, — это приказ капитана.
В его больших зеленых глазах стыли недоумение и обида. Оттар был самым младшим среди меченых и очень тяжело переживал, когда ему об этом напоминали, отстраняя от самых опасных дел под разными предлогами. Волк помнил, каким капитан привез его в Южный лес. Двадцать мальчишек, испуганных и утомленных, в неуклюжей, полуразвалившейся от долгой тряски по дорогам телеге, и беспрерывно орущий, охрипший от этого крика Оттар на руках у капитана. Потом их стало пятьдесят, но Оттар так и остался самым младшим. Волку приходилось по нескольку раз таскать его в гнездо к самкам, которые кормили Оттара, как когда-то выкармливали Волка с Тором. Айяла, не спускавшая ребенка с рук в первые дни, никак не хотела примириться с мыслью, что его придется отдать в лапы самок вожаков. Но иного выхода не было, Оттар худел день ото дня и отказывался принимать пищу. Капитан силой отнял у женщины ребенка и передал Волку. Волк до сих пор помнил, каким тяжелым был Оттар и как непросто было дотащить его до гнезда. Позже Айяла смирилась с неизбежностью и не препятствовала Волку, но неотлучно сидела у гнезда все время, пока продолжалась кормежка. Оттар так и остался ее любимчиком, даже когда родились Тах и Дана. Оттару прощалось многое из того, что никогда не прощалось Волку, Тору и остальным меченым, даже капитан ничего с этим не мог поделать. Все меченые, привезенные из Приграничья, отыскали своих родных и частенько их навещали. Оттар не помнил ни отца, ни матери, не помнил и места, откуда его привезли в замок Ож. Никто из местных крестьянок не признал его за сына, хотя меченые частенько наведывались в приграничные села, не слишком при этом скрываясь. Раньше это обстоятельство удивляло Волка, но сейчас он догадывался, чьим сыном на самом деле был Оттар. Историю о похищении маленького принца он слышал в Бурге, и все время порывался расспросить у Сигрид подробности, но так и не решился. Слишком много странного было в этом деле.
— Передай Чубу и Пану, пусть седлают коней, — сказал Волк, натягивая перчатки на замерзающие руки. — Я поеду с вами.
Оттара явно обрадовал такой оборот дела:
— А Тор?
— Обойдемся без Тора.
Ответ прозвучал неожиданно резко, и Оттар удивился скверному настроению лейтенанта. Похоже, в крепости что-то случилось, пока он ездил в Южный лес и обратно, но все прояснится, надо полагать, со временем. Если Пан не расскажет, то Зуб непременно проговорится.

 

Сигрид была утомлена дорогой. Поездка в Бург, пышные похороны Гарольда, бесконечные ссоры с Рагнвальдом отняли у нее последние силы. Вдовствующая королева рвалась из столицы — подальше от чужих стен, от скорбных масок, за которыми прячется злорадство. Рано радовались — Гарольд умер, но жив Рагнвальд. И кое-кто уже почувствовал его руку на своей шее, и эта рука не слабее отцовской. Втайне она гордилась сыном, но не хотела признаваться в этом даже самой себе. Рагнвальд не отомстил за смерть отца, а, все остальное было для нее неважным.
Усталость от долгой и трудной дороги притупила боль. Сигрид дремала, прислонившись виском к холодной стенке дорожной кареты. Не хотелось ни о чем думать, а хотелось ехать и ехать без остановки, под мерное поскрипывание полозьев по подмерзающему насту.
Ингольф Заадамский склонился к открытому окну и что-то крикнул, что именно, она не разобрала, но мгновенно открыла глаза. Ей, выросшей в Приграничье, звон мечей был так же привычен, как звон струн лютни придворным дамам в далеком Бурге. Марта, отодвинув полог, выглянула наружу и тут же с криком отшатнулась. Посеченный мечом всадник рухнул на землю в метре от кареты. Лошади встали, рука Сигрид потянулась к арбалету. Она решительно отстранила Марту и выглянула наружу. Два дружинника Заадамского уже лежали на мерзлой земле с пробитыми головами. Сам Ингольф, то и дело поднимая коня на дыбы, с трудом отбивался от наседающего на него молодца в черном, как сажа, полушубке. Трое других на падавших сцепились с уцелевшими дружинниками владетеля. На глазах Сигрид еще двое упали с коней, пронзенные узкими мечами. По этим мечам она определила в разбойниках меченых. И, кажется, узнала одного из них. Это был Атталид! Она закричала от прихлынувшей вдруг к сердцу боли и подняла тяжелый арбалет. Благородный Ингольф, широко раскинув руки, словно подбитая на лету птица, медленно валился из седла. Обычно багровое его лицу в эту минуту было неестественно бледным. Атталид еще раз взмахнул мечом, и голова владетеля Ингольфа ударилась о мерзлую землю раньше, чем грузное тело. Сигрид целилась в Атталида, но промахнулась. Стрела сбила шапку с другого меченого, и перед Сигрид на мгновение промелькнуло обиженное и недоумевающее мальчишеское лицо в ореоле белых волос. Атталид что-то крикнул, и четверо всадников, нахлестывая коней, скрылись в снежной круговерти так же внезапно, как и появились. Испуганный возница с трудом поднялся из сугроба и перекрестился.
— Меченые, — сказал он, с трудом шевеля подрагивающими губами.
Сигрид тупо смотрела на обезглавленное тело владетеля Заадамского. Потом склонилась к земле и взяла горсть снега, пропитанного кровью Ингольфа. Кровь, мешаясь с водой, побежала из сжатого кулака на подол черного платья.
— Меченые, — повторила Сигрид вслед за возницей, и в ее голосе было столько ненависти, что служанка невольно отшатнулась.

Глава 3
ХЯНДЖУ

Посвященный Чирс, Правая рука Великого, медленно прохаживался по обширному залу. Красивое лицо его морщилось словно от зубной боли. Посвященный Магасар, Чуткое ухо Храма, тяжело вздыхал, с сочувствием глядя на наместника Великого. Посвященный Чирс, да продлятся дни его вечно, сильно сдал за последние годы. Да и то сказать, семьдесят пять лет — возраст немалый даже для горданца. А тут еще дурные вести из Лэнда. Неожиданная смерть короля Гарольда спутала Храму все карты. И в довершение всех несчастий вождь осканцев Пайдар, до сих пор весьма лояльно настроенный к посвященным, устроил заварушку на границе. Все одно к одному. Было от чего морщиться посвященному Чирсу.
— Я думаю, благородный Рекин справится со сложной ситуацией в Нордлэнде, — обронил наместник Великого и покосился в сторону Магасара. — Твои люди должны помочь ему в этом.
Магасар с готовностью прижал к груди большие волосатые руки. Чирс презрительно скривил губы — к сожалению, разум посвященного Магасара много уступал его же преданности делу Храма.
— Рекин стар, — покачал в задумчивости головой Чирс, — а король Гарольд был слишком молод и горяч. Ах, Гарольд, Гарольд…
— Владетель Лаудсвильский встревожен, — робко доложил посвященный Магасар. — Морские разбойники усилили натиск на побережье Вестлэнда. Король Скат уже пытался однажды использовать их против Нордлэнда.
— Так уберите Ската, — рявкнул в раздражении посвященный Халукар, Левая рука Великого. — Для этого не требуется разрешения посвященного Чирса.
Халукар стар, ему уже трудно сдерживать рвущиеся наружу эмоции, как и кашель, впрочем. Ишь нахохлился, старый сыч, тяжело, наверное, умирать, имея столько грехов на душе. У посвященного Чирса грехов тоже немало. Как-то примет их Великий в заоблачной выси. Чирс невесело усмехнулся. Ситуация день ото дня становилась все хуже и хуже. Нельзя сказать, что беда пришла неожиданно. Он ждал ее все эти годы, и не просто ждал, а активно противодействовал неудержимо надвигавшемуся краху. Кое-что ему удалось. Двадцать лет беспрерывных трудов подорвали здоровье. Сил уже нет, а крах близок. Конец всему, за что боролся все эти годы. Ни ума посвященного Чирса, ни жестокости Халукара, ни изворотливости Магасара уже не хватает, чтобы противостоять року. Суранские города бунтуют, их сопротивление Храму становится все решительнее. Наемники ярла Хаарского уже не в силах спасти расползающееся в разные стороны, заживо гниющее тело Храма. Пролитая кровь уже порождает не привычный страх, а только ненависть. Вряд ли кто-то может упрекнуть посвященного Чирса в слабости — он боролся до конца за дело предков. Но где-то была допущена ошибка. Скорее всего, ее допустили те, кто начинал грандиозный проект. С них за это уже не спросишь, и расплачиваться за все придется посвященному Чирсу.
— Пошлите Ульфу подкрепление.
— А где нам их взять, посвященный Чирс? — слабо шевельнулся в кресле Халукар. — Достойный Хармид увел последних кукловодов на подавление бунта в Улигере. Суранцы словно с цепи сорвались, их уже не страшат ни лесные варвары, ни степняки, они заключают с ними союзы и изгоняют жрецов Храма.
— В Улигере видели посланцев Черного колдуна, — вздохнул Магасар.
Халукар грубо выругался — неслыханное святотатство в Чистилище, в двух шагах от священного огня. Но посвященный Чирс даже не обернулся. Наверняка кто-то стоит за этими хорошо скоординированными выступлениями мятежников. Не исключено, что почтенный Ахай приложил к этому руку. Он на удивление расторопен, этот меченый. Опытные агенты Магасара не успевают разрывать сети, которые без устали плетет черный паук. Но не это главное — само время работает на Черного колдуна. Звезда Гордана закатилась. Не смерть страшит посвященного Чирса — страшит хаос, который воцарится на землях Храма. Кто укажет людям новую дорогу? Черный колдун? Варвары Пайдар и Кинкар? Кто обеспечит надежный и безопасный путь торговым караванам? Или мир снова расколется на сотни мелких осколков, задыхающихся в собственных нечистотах, раздираемых амбициями многочисленных вождей?
— Пошли на помощь Ульфу гвардейцев Кархадашта.
Халукар промолчал, не было сил ругаться, да и бесполезно. Чирс прав: если Ульф не удержит Пайдара, то наступит крах. Продержаться бы год-два, а там, глядишь, что-нибудь наклюнулось бы. Быть может, Рекину Лаудсвильскому удастся обуздать мятежных вассалов и укрепить трон молодого Рагнвальда. Нордлэнд — это дорога к Большой воде. Суранские города заинтересованы в союзе с Нордлэндом, а если Ульф, разбив Пайдара, обеспечит дорогу в страну Хун, то многое можно будет поправить.
— Я отправлю шесть сотен гвардейцев, — Халукар медленно, превозмогая боль, поднялся, — но мы рискуем, по священный Чирс, сильно рискуем.
Чирс промолчал, и только руки его, простертые над священным огнем, мелко задрожали.

 

Бес откинулся на глиняную стену убогой хижины и беззвучно засмеялся. Старый Хой, плосколицый варвар из неведомых мест, надежный и преданный друг с давних времен, удивленно покосился на капитана.
— Мы насчитали почти шестьсот стволов, — сказал Волк, стоящий у входа.
— Судя по всему, благородному Ульфу приходится не сладко, если ему понадобились гвардейцы Кархадашта, — Бес перестал смеяться, и на лицо его набежала тень.
— В Хянджу осталось не менее четырех сотен гвардейцев, десять тысяч храмовых стражников и без счета прочих служителей, которые даром жизнь не отдадут, — покачал лохматой головой варвар Рахша. — Нам не справиться.
— Годы, проведенные в рабстве, не прибавили тебе ума, варвар, — презрительно скривил губы Бес.
Рослый Рахша побледнел от гнева и сжал пудовые кулаки — этот высокомерный чужак был невыносим. Рахша с трудом подавил желание обрушить что-нибудь тяжелое на эту горделиво вздернутую голову.
— У тебя будет возможность показать себя в драке, если я не прикончу тебя раньше за непослушание.
В словах Черного колдуна сомневаться не приходилось, Рахша это знал и потому подавил рвущийся из груди гнев. Этот горданец заставил плясать под свою дудку даже упрямого вождя осканцев Пайдара, так что же остается делать обездоленному рабу Рахше, кроме как молчать, ждать и надеяться.
— Сколько у тебя людей?
— Пять тысяч.
— В Хянджу сто тысяч рабов, и только каждый двадцатый из них готов умереть за свою свободу?
— Я могу поручиться только за своих, но если мы начнем удачно, то нас наверняка поддержат остальные.
— Мне нужны двадцать тысяч, варвар, — Бес оторвался от разложенного на столе плана Хянджу и пристально посмотрел на Рахшу. — Я не жалел на тебя денег, но ты не оправдал моих надежд.
— Я попытаюсь, — Рахша опустил голову, не желая смотреть в черные глаза почтенного Ахая.
— Я дам тебе золото и оружие, варвар, но если ты вздумаешь играть в свою игру, то очень скоро пожалеешь, что появился на свет. Иди.
Рахша дернул пересохшим горлом и неуклюже согнулся в поклоне. Бес даже не взглянул на закрывшуюся за рабом дверь — пусть Рахша и ненавидит Черного колдуна, но Храм он ненавидит гораздо больше, а это сейчас самое главное.
— Позови Чуба, — кивнул Бес Волку.
Верткий Чуб явился через минуту, два ряда белых зубов весело блестели на обветренном докрасна лице.
— Здесь, — ткнул Бес пальцем в бумагу, — два самых крупных рудника в Хянджу, почти десять тысяч рабов. Охрана — четыре сотни синих стражей порядка. Не думаю, что они окажут тебе серьезное сопротивление. Твоя задача: вывести рабов на улицы города и устроить заварушку. Люди Хоя помогут тебе поднять рабов.
— А если они не поднимутся? — Чуб с любопытством рассматривал разложенный на столе план Хянджу.
— Тогда ты подтолкнешь их в спину, — усмехнулся Бес — Я дам тебе десять меченых и полусотню степняков хана Азарга.
— Здесь неподалеку казарма желтых стражников, — с сомнением покачал головой Волк, — и гвардейцы будут там уже через полчаса. Чубу с ними не справиться.
— А кто сказал, что он будет с ними драться. Он должен всего лишь вывести рабов на улицы, и пусть они сами разбираются с гвардейцами и стражниками.
— Ты обрекаешь на смерть тысячи безоружных людей, капитан.
— Свобода стоит дорого, а этим людям есть за что умирать.
— Не нравится мне это. Глаза Беса холодно блеснули:
— Свое мнение можешь оставить при себе, лейтенант. А тебе, сержант, лучше поторопиться.
Чуб самодовольно хмыкнул, подмигнул Хою веселым глазом и скрылся за дверью.
— От Оттара нет вестей, — сказал Волк, — он не знает, что мы покинули крепость и, чего доброго, приведет обоз прямо туда.
— Я послал им навстречу Слизняка, который перехватит их по дороге, — отмахнулся Бес.
— Неужели тебя не волнует судьба собственных детей? В глазах Черного колдуна вспыхнул злой огонек:
— Мне надоели твои поучения, лейтенант меченых, меня раздражает твое вечно недовольное лицо. Берегись, мое терпение может лопнуть, и тогда я вздерну тебя на первом же попавшемся суку. Я капитан меченых и не потерплю непослушания даже от собственного сына. Иди.
Бес недобрым взглядом проводил сына. Айяла испортила их нравоучениями и призывами к милосердию. Какое может быть милосердие, когда по этой земле приходится брести по колено в крови, когда либо — ты, либо — тебя. Меченый не должен слушать никого, кроме капитана. С пешками легче — они не задают вопросы, на которые трудно ответить. Бес Ожский хороший кукловод, но капитан, видимо, неважный, если не может справиться даже с собственным сыном. Пятьдесят сосунков он вырвал у Гарольда из-под носа. Уйму сил пришлось потратить, чтобы их сберечь и поставить на ноги. Они выросли и стали задавать вопросы. Мы не пешки — рано или поздно, но ему придется ответить: куда и почему? Куда ты ведешь нас, капитан меченых, и почему так много крови на нашем пути? Конечно, он найдет что им сказать, вот только устроит ли их этот ответ. Здесь в Хянджу решается его судьба. Пятнадцать лет он пытался объединить враждующих между собой противников Храма, и наконец ему это удалось. Он поклялся разрушить Храм, и он его разрушит. Горе тому, кто встанет на его пути.
Хой исподтишка наблюдал за взволнованным капитаном меченых. Он помнил почтенного Ахая еще мальчиком на руках у Тора Нидрасского, потом судьба свела их вновь в Хянджу. Высокомерный Меч Храма не удостаивал взглядом ничтожного раба посвященного Чирса. Тогда он вызывал у Хоя чувство жалости. Мальчишка, потерявший все: память, близких, родину — ничтожная игрушка в руках посвященных. Но Бес Ожский вырвался из плена. Жрецы бледнеют при упоминании его имени. Нынешний почтенный Ахай — это уже не мальчишка, взбунтовавшийся против Храма. Этот широкоплечий, рослый, с сильным хищным лицом человек по-настоящему опасен — опасен не только для Храма, но и для тех, кто борется рядом с ним. Слишком велика заложенная в нем сила разрушения. Почти двадцать лет они боролись против Храма плечом к плечу, но, пожалуй, впервые сегодня Хой задумался — а что по том? Этот чужой мир давно уже стал для него родным, хотя не дал ему ни счастья, ни свободы.
— Почему ты поддержал меня в борьбе против Храма? Вопрос прозвучал неожиданно, Хой вздрогнул и поднял глаза:
— Я ненавижу Храм, а кроме того, твой отец был моим другом.
— А Чирс?
— Чирс — хозяин. Я родился свободным и не хочу умирать в оковах.
— Ты не ответил, почему ненавидишь Храм.
— Храмовики уничтожили мой народ и мою семью.
— Это было давно, а люди часто забывают даже то, что было вчера.
— Я помню.
Хой помнил сожженную деревню и кровавые следы на снегу. Он помнил страшное чувство одиночества, когда ты один против целого мира и некому подставить тебе плечо в трудную минуту. Они понимали друг друга, меченый из Приграничья и варвар с далекого севера, все потерявшие, а потому ничего в жизни не боявшиеся.
— Где твоя земля, Хой?
— Очень далеко, на самом краю мира. За голодной степью, за мертвой землей с мертвыми городами.
— А что нужно было храмовикам в ваших краях?
— Думаю, они забрели к нам случайно. У храмовиков есть карты прежних времен, они часто отправляют экспедиции к древним городам.
— Зачем?
— Ищут золото, другие металлы. В мертвых городах есть много интересного.
— А люди там есть?
— Вряд ли этих жалких существ можно назвать людьми. Та зона не случайно зовется мертвой. Они просто выродились, как говорил посвященный Чирс.
— Почему же они не ушли из тех страшных мест?
— Вероятно потому, что это их земля.
Даже у нелюдей, оказывается, есть своя земля, а где земля меченого Беса Ожского? А может, есть родина у почтенного Ахая? Вот у Черного колдуна точно есть логово — Южный лес. Но Хой имеет в виду нечто совсем другое — землю, которую следует защищать.

Глава 4
ШАГИ

Рука посвященного Халукара дрогнула и бессильно поползла по одеялу. Магасар вздохнул — посвященный, увы, слишком стар, чтобы удержать в высохших руках ускользающую власть. Минует год-два, и, кто знает, возможно Магасар займет место грозного степняка. Веки Халукара дрогнули, что-то похожее на насмешку появилось и тут же погасло в узких глазах.
— Все спокойно, посвященный, — заспешил с доклада Магасар, — ночь в Хянджу прошла без происшествий. Почтенный Мелькарт увел шестьсот гвардейцев на помощь благородному Ульфу Хаарскому. Почтенный Кархадашт ждет у дверей покоев твоего мудрого слова.
Халукар устало прикрыл глаза. С каждым днем просыпаться становилось все труднее — уставшая душа просит вечного отдыха. Здесь, в этих стенах, закончится путь без родного степняка, достигшего самых, казалось бы, недоступных высот в Храме. Сколько усилий, сколько кровь и все это для того, чтобы слушать на исходе жизни раболепное бормотание идиота, который претендует на то, что бы быть горданцем и посвященным. О, Великий, как измельчал род людской! Посвященный Халукар стар, но смерть не идет к его постели и некому поторопить ее — это простая мысль неожиданно взволновала всесильного жреца. Геронт, Вар и даже Хайдар были моложе Халукара, но им помогли умереть. Как помогли умереть многим из их предшественников. Десятки рук тянулись к горлу вышестоящего, десятки кинжалов целились в его спину. Малейшая оплошность стоила и власти, и жизни. Куда они исчезли, эти люди, сильные и жадные до власти? Халукар порылся в слабеющей памяти, но ничего сколь-нибудь приличного не отыскал. Посвященные Чирс и Халукар могли не опасаться за свою жизнь. Храм выродился. Всю жизнь Халукар рубил головы непокорным, гноил их в цепях, ломал на дыбе, чтобы ощутить на исходе отпущенного ему Великим срока полную пустоту вокруг.
— Зови Кархадашта, — приказал он Магасару слабым голосом.
— Все спокойно, посвященный, — почтенный Кархадашт был, похоже, с глубокого похмелья, и хриплые звуки с трудом вырывались из его пересохшего горла.
Почему он не повесил почтенного раньше, расстроился Халукар. Ведь собирался, давно собирался. То ли память подвела, то ли просто и этого набитого дурака некем заменить.
— Мои люди — доносят другое, — голос посвященного вдруг окреп, а из-под припухших век сверкнули бешеным огнем глаза прежнего Халукара. — Черный колдун расхаживает по Хянджу как по Южному лесу, а жрецы, ответственные за безопасность Чистилища, проводят время в пьянстве и разврате.
— Я все сделаю, посвященный, — Магасар склонился в глубоком поклоне у постели, Кархадашт преданно хрипел где-то у дверей.
Они все сделают… О, Великий, разве ж это люди!

 

Бес прислушался. Слабо различимый треск автоматных очередей доносился с окраины Хянджу. Чуб, похоже, справился со своей задачей. Только бы не вздумал состязаться в стрельбе с гвардейцами — сам голову потеряет и людей ни за грош погубит.
Сурок неслышной тенью скользнул в хижину:
— Все в порядке, капитан, гвардейцы покинули казармы. Бес повернулся к Тору:
— Действуй, и по возможности без шума. И помни: ваши головы мне еще понадобятся.
Степняки Азарга изнывали от безделья. Небольшая орда в пятьсот сабель без труда укрылась в густой роще Великого. Когда-то эта роща была любимым местом отдыха посвященных, и здесь еще сохранились полуразвалившиеся постройки давних времен. Теперь посвященным уже не до отдыха. Да и никаких гвардейцев не хватит, чтобы сберечь их покой в этом райском уголке в нынешние смутные времена. Зато Бесу роща сослужила хорошую службу.
Горячий Азарг вылетел из зарослей на тонконогом сухом жеребце навстречу почтенному Ахаю. Меченый залюбовался и конем, и лихим наездником. Азарг был старым другом — не один десяток обозов раскатали они вместе в бескрайней Суранской степи. Сам посвященный Чирс хлопотал о беспутной голове Азарга, суля много золота. Но не выгорело дело. Ловкий степняк избежал расставленные на него ловушки, и только шрамы на прокопченном лице указывали на то, что хлопоты посвященных не были уж совсем напрасными.
— Теперь уже скоро, — сразу же успокоил хана Бес. — Выводи людей.
Азарг радостно свистнул, и пятьсот всадников уже через несколько мгновений окружили капитана меченых. Степняков город поразил. Даже все, казалось бы, повидавший Азарг беспокойно озирался по сторонам. Эти нависающие над головами каменные громады производили тягостное впечатление на человека, привыкшего к бескрайним просторам.
Как ни странно, появление на улицах Хянджу степной орды не вызвало большого переполоха. Горожане равно душно скользили глазами по оборванным всадникам, по их роскошно разодетому вождю и низко кланялись достойному жрецу-горданцу, возглавлявшему весь этот сброд. Слухи о бунте рабов на рудниках уже распространились по городу. Видимо, жрец Храма вел сейчас степную орду на помощь гвардейцам, подавляющим бунтарей. Хотя гвардейцы, судя по наступившей тишине, уже справились сами. Тревожные времена наступили для Хянджу, даже глубокие старики не могли припомнить, когда поднимали в последний раз немытые головы рабы. А сегодня даже те, кто работает в домах хозяев, обнаглели до того, что смешиваются с толпой свободных горожан и осмеливаются подавать свой собачий голос, когда молчат даже самые достойные. Рослый горожанин в раздражении пнул подвернувшегося под ногу мальчишку-раба.
— Плохие времена, ох, плохие.
Но лучше не произносить подобные слова вслух, да еще в присутствии высокородного жреца. Горожанин потер обожженное витой плетью плечо (расплата за длинный язык) и согнулся в подобострастном поклоне.
— Слава посвященному Чирсу, да продлятся дни его вечно.
Толпа преданно зашумела под насмешливым взглядом высокомерного горданца:
— Слава гвардейцам. Слава, слава, слава…
Этот слабый крик прилетел издалека, но его тут же подхватили сотни подобострастных глоток, и сотни восторженных глаз с обожанием устремились на достойного жреца.
— Веселый город, — удивился Азарг, — и народ здесь гостеприимный.
Бес засмеялся — ошибка степного хана, плохо понимающего язык суранцев, позабавила его и отвлекла от мрачных мыслей. Несколько взрывов, прогремевших один за другим, разом оборвали ликование толпы. Взрывы доносились со стороны гвардейских казарм, и это обстоятельство не на шутку испугало горожан — толпа рассеялась с невероятной быстротой.
— Пора!
Бес огрел коня плетью и поскакал во весь опор по опустевшей улице. Тор сделал свое дело — массивные здания гвардейских казарм рухнули, погребая под обломками своих нуждавшихся в отдыхе после проведенного в трудах дня хозяев. Несколько десятков обезумевших от ужаса людей метились среди развалин, паля из огненных арбалетов направо и налево. Бес недолго любовался открывшейся его глазам картиной. Подскакавший Тор крикнул едва ли не в ухо капитану:
— Горданцы, не менее полусотни.
— Задержи их, — приказал Бес сержанту. — Гвардейцы — это твоя забота. Чуб тебе поможет.
Он приподнялся на стременах и махнул рукой. Орда Азарга стремительно сорвалась с места. Они почти не встретили сопротивления по пути к Чистилищу. Несколько десятков обезумевших от страха жрецов были затоптаны конями степняков быстрее, чем успели осознать, что же происходит. Караульные-гвардейцы открыли огонь, десяток степняков с криками вылетели из седел, но Бес даже не обернулся. За его спиной бешено огрызались автоматы, это меченые Тора и Чуба противостояли уцелевшим гвардейцам Кархадашта. Бес первым вылетел на храмовую площадь и остановился встревоженный. Рахша со своими рабами запаздывал, а штурмовать Чистилище, в котором было несколько тысяч вооруженных жрецов и храмовых стражников, силами степняков Азарта было бы безумием. И еще одна мысль тревожила Беса: успеют ли Волк и Хой взорвать тайные переходы Чистилища, или посвященные и достойные разбегутся по миру, забьются в щели, и их придется выковыривать оттуда по одному.
Ворота Чистилища медленно раскрывались. Бес оглядел свое воинство: пятьдесят пешек и пятьсот степняков — это не Бог весть что, но отступать уже поздно.
— Вперед! — Бес махнул рукой, бросая пешек на хлынувший из-за стальных створок желтый поток стражников.
Чирс поднял голову и прислушался — глухие взрывы раздавались в подземельях Чистилища. Почтенный Ахай, да сгинет в преисподней его черная душа, отрезал служителям Великого последние пути отхода. Он все предусмотрел, этот Черный колдун из Южного леса, но остался еще один путь, последний, и посвященный Чирс уйдет по этому пути с высоко поднятой головой.
— Они уже ворвались в Чистилище, торопись, посвященный!
Перекошенное страхом лицо Магасара на несколько мгновений возникло перед взором Чирса и тут же исчезло. Посвященный Магасар торопился, он искал спасительную тропку. Посвященному Чирсу с ним не по пути — его дорога определена Великим.
А Магасар прав, они действительно уже здесь. Посвященный Чирс и сам слышит вопли взбесившейся черни в священных залах Чистилища, где даже шепот непосвященных являлся кощунством. Наместник Великого не побежит подобно крысе, он уйдет с достоинством, взглянув напоследок в глаза ненавистного человека. Бес Ожский, внук посвященного Ахая придет к священному огню, чтобы упиться своей победой. И поражением. Поражением длинной вереницы их общих предков, чья жизнь оказалась напрасной. Чирс должен взглянуть в глаза этому человеку — пять столетий непрерывных побед Гордана ждут за его спиной этой встречи.
Чирс закрыл глаза и откинул голову на жесткую спинку кресла. Рука, державшая наполненный до краев кубок, не дрожала. Человек остановился в двух шагах от посвященного, Чирс слышал его ровное дыхание, а потом почувствовал и его руку на своем плече.
— Почтенный Ахай пришел за жизнью посвященного Чирса?
— Я не Ахай, — голос был молодой и уверенный, — и твоя жизнь мне не нужна.
Удивленный Чирс открыл глаза. Стоящий перед ним воин явно был горданцем, и витые рукояти мечей за его плечами показались посвященному неуместными. Но более всего наместника Великого поразило лицо горданца, знакомое до щемящей боли в груди. Это было лицо Чирса, помолодевшее на добрые пятьдесят лет.
— Уходи, я покажу тебе дорогу.
— Но почему? Неужели почтенный Ахай решил подарить мне жизнь?
— Меня просила об этом Айяла, дочь посвященного Вара.
Вар прислал своего человека, чтобы спасти старого друга! Какая ирония судьбы, а возможно, и напоминание о содеянном когда-то зле.
— Я уже выбрал дорогу, ты опоздал, достойный.
— В таком случае поторопись, посвященный.
Да, он прав, ждать больше нечего. Посвященный Чирс увидел лицо последнего горданца — нечаянный подарок судьбы. Наместник Великого поднес к губам кубок и залпом выпил его содержимое.
— Жаль, — сказал подошедший Бес — Я хотел сам отправить в ад эту старую храмовую крысу.
Волк промолчал и отвернулся. Сотни рабов и степняков, крича от возбуждения, ворвались в святилище. Грязные руки шарили повсюду, срывая со стен роскошные ковры и золотые украшения. Золотой жезл в виде раскрытой ладони Великого покатился по каменному полу прямо к Бесу. Сразу два раба вцепились в драгоценную игрушку. Бес ногами разбросал их в стороны, поднял жезл и швырнул его в чашу с огнем. Глаза Черного колдуна сверкнули яростью, окружавшие его рабы подались назад. Бес поднял руку, шум сразу стих.
— Я одержал победу, — он не нашел нужным повышать голос, его и так слушали, затаив дыхание, — Чистилище со всем содержимым принадлежит мне.
Нельзя сказать, что его слова понравились присутствующим, но вслух возражать никто не посмел, слишком уж дурная слава шла о Черном колдуне, да и меченые, окружавшие своего капитана, довольно выразительно покачивали огненными арбалетами.
— Рахша, — повернулся Черный колдун к великану-варвару, — ты опоздал сегодня, и твое опоздание стоило жизни хану Азаргу, но я прощаю тебя за доблесть, проявленную в бою. Этот город ваш, варвары. Я дарю его вам, и пусть пролитая кровь товарищей обернется для вас золотом хянджских торговцев.
Слова Черного колдуна были встречены громкими воплями восторга, грязная толпа ломанула прочь из Чистилища на притихшие в ужасе хянджские улицы. Бес надменно усмехнулся и сел в еще не остывшее кресло посвященного Чирса.

Глава 5
ОТТАР

— Они покинули крепость, — в голосе Отранского не было уныния, — и, похоже, довольно давно.
Для Сигрид это известие явилось тяжелым ударом. Почти месяц она уговаривала приграничных владетелей совершить эту вылазку за Змеиное горло, и вот опоздала. Ей понятна была радость владетелей, которых не прельщала встреча с Черным колдуном. Глупо было упрекать их за это — своя рубашка ближе к телу. Но Сигрид Брандомская сделана из другого теста, она поклялась отомстить и не успокоится до тех пор, пока голова Черного колдуна не будет вздернута на шест над сторожевой башенкой Ожского замка. Она доведет до конца дело, начатое ее отцом Бьерном Брандомским, — меченые будут стерты с лица земли, исчезнет даже память о них.
— Мы вернулись не с пустыми руками, государыня, — в голосе Отранского прорезалось торжество. — Кое-кто все-таки угодил в наши сети.
Благородный Гаук засмеялся, его смех подхватил Гонгульф Мьесенский. Сигрид недовольно покосилась на мужчин — веселье в данных обстоятельствах показалось ей неуместным. Отранский поспешил с разъяснениями:
— Мы захватили двух меченых. Один, правда, отдал богу душу, хотя сомневаюсь, что его тепло встретили на небесах. Но второй пока еще жив, и мы передаем его в твои руки, благородная Сигрид.
— Как они к вам попали?
— Видимо, Черный колдун не успел их предупредить. Они приняли нас за своих, а когда спохватились, было уже поздно, — самодовольно улыбнулся Мьесенский.
— С ними была женщина и двое детей, — продолжил Отранский.
— Дети Черного колдуна?
— Мальчишка черен, как жук, и молчит, словно воды и рот набрал.
— А женщина?
— Женщина не наша — горданка или суранка, кто их разберет. Сомневаюсь, чтобы она понимала наш язык.
— Нужно пригласить владетеля Фрэя, он разберется что к чему, — совсем не к месту брякнул Мьесенский.
Сигрид даже бровью не повела в его сторону, а Гаук Саранский бросил на ярла укоризненный взгляд. Владетелю Отранскому стоило больших трудов спасти голову владетеля Фрэя. Гнев Сигрид против несчастного Ульвинского еще не остыл, и в этих обстоятельствах упоминание его имени было бестактностью. Мьесенский понял свою ошибку, смущенно откашлялся и попытался перевести разговор на другую тему:
— Дети Черного колдуна — неплохая приманка. Владетель Отранский предпочел бы больше никогда не видеть Беса Ожского, а уж ставить на него ловушки с подобной приманкой — дело крайне рискованное. Однако Сигрид согласилась с Мьесенским: какой бы черной ни была душа меченого, он вряд ли примирится с потерей детей.
— Я бы отправил их в Бург к Рагнвальду, от греха подальше, — вздохнул Отранский.
Сигрид полыхнула гневом: месть Черному колдуну — но ее дело, и она сама доведет игру до конца, не прибегая к помощи неблагодарного сына. Тема была деликатная, и благородный Гаук не рискнул углубляться в ее обсуждение.
— Я хочу видеть эту женщину.
— Как тебе будет угодно, государыня.
Ярл Мьесенский вышел распорядиться, а Сигрид задумчиво уставилась в окно.
— Он разрушил крепость?
— Нет, мост опущен, ворота распахнуты настежь — заходи всяк, кто пожелает. Мы поначалу подумали, что это ловушка, но в крепости не оказалось ни души.
— Почему ты не оставил там своих людей?
— У Черного колдуна дурная слава, — усмехнулся Гаук. — Никто не пожелал провести хотя бы ночь в тех стенах.
— Ты полагаешь, что он вернется?
— Да уж. — Владетель едва не выругался вслух, но во время спохватился.
Впрочем, Сигрид его поняла бы, как он понимает ее. Странно, но Гаук всегда считал, что отношения между Гарольдом и Сигрид оставляют желать много лучшего, да и дворцовые сплетни не оставляли сомнений на этот счет. Нынешнее поведение Сигрид опровергало эти слухи.
Ярл Мьесенский наконец вернулся, и не один. Сигрид с любопытством разглядывала женщину — немолода и, пожалуй, не слишком красива. Возможно, у благородных владетелей было иное мнение на этот счет, но их высказываться не просили. Сигрид и сама не смогла бы объяснить, почему ей неприятна эта чужестранка. Быть может потому, что она была моложе ее самой? Ах, нет, конечно, нет. Просто эта женщина была чужой — чужой Лэнду, чужой Сигрид, и ее чужеродность рождала неприязнь. Странно, что девочка, выглядывающая из-за спины матери, была светловолосой. Большие зеленые глаза смотрели на Сигрид с удивлением и испугом.
— Где мой сын? — Незнакомка заговорила первой. Этот простой, казалось бы, вопрос больно ударил Сигрид по сердцу.
— Ты получишь своего сына не раньше, чем я получу своего. — Она выкрикнула эти слова срывающимся голосом, и сама испугалась своего крика.
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
Женщина произносила лэндские слова с акцентом, и эта родная речь в чужих устах выводила Сигрид из себя. Она с трудом взяла себя в руки.
— Отцом твоих детей является Бес Ожский?
— Я не знаю Беса Ожского. Отца моих детей зовут почтенным Ахаем, он жрец Храма Великого.
— Но у твоего сына есть отметина вот здесь, — Отранский приложил ладонь к левой стороне груди. — Не станешь же ты отрицать очевидного.
Женщина бросила на владетеля быстрый взгляд, но возражать не посмела. Сигрид злорадно улыбнулась:
— Я хочу посмотреть на ее сына. Ярл Гонгульф замялся:
— Мальчишка оказался совсем диким, пришлось отвесить ему пару оплеух.
— Я не упаду в обморок от вида крови. Мьесенскому не оставалось ничего другого, как развести руками и отправиться за узником, брошенным в подземелье Ожского замка.
Насчет пары оплеух ярл явно поскромничал — мальчишка едва на ногах стоял. Женщина, увидев его, вскрикнула, но он даже головы не повернул в ее сторону. Рослый и худой, черный как головешка, он напоминал дикую кошку, готовую вцепиться в первое же подвернувшееся горло. Карие глаза его горели ненавистью, а стянутые за спиной руки беспрестанно шевелились в безнадежных попытках освободиться. У Сигрид он не вызвал жалости, скорее раздражение — это был истинный сын своего отца, Черного колдуна. В этом мальчишке, похоже, вместилось все, что она так ненавидела в Бесе Ожском.
— Где логово Черного колдуна?
— Тебе туда не добраться, женщина. — В отличие от матери мальчишка говорил на языке Лэнда без всякого акцента. Насмешливая улыбка появилась на его губах, и эта улыбка напомнила Сигрид ухмылку Беса Ожского в ту страшную, пятнадцатилетней давности ночь. Она закусила губу, чтобы не сорваться на крик. Горданка наблюдала за ней с тревогой и даже испугом.
— Ты покажешь мне место, где твой муж прячет моего сына.
— Мы никого не прячем, — недоумевающе развела руками женщина.
— Уведите их, — брезгливо скривила губы Сигрид. Мьесенский поспешил распорядиться. Два дюжих дружинника поволокли связанного мальчишку прочь, а горданка с дочерью ушли сами, деликатно подталкиваемые в спины ярлом.
— Вряд ли им известно, где сейчас находится Черный колдун, — мягко сказал Отранский, — иначе они не угодили бы так глупо к нам в руки.
— Дорогу в логово Черного колдуна они наверняка знают, — возразила Сигрид.
— Женщина ведь чужестранка, ей трудно ориентироваться в наших краях.
— Зато мальчишка отыщет дорогу с завязанными глазами, — усмехнулся Мьесенский.
— Мальчишка крепкий орешек, — возразил Отранский. — Ты в этом уже успела убедиться, благородная Сигрид.
— На дыбе все становятся откровенными. Благородный Гаук поморщился:
— Я бы не трогал мальчишку. Бес Ожский умеет мстить, в этом мы уже имели случай убедиться.
— Я ничего не боюсь, — вспыхнула Сигрид. Отранскому стало не по себе под ее ненавидящим взглядом, и он тут же поспешил пояснить свою мысль:
— Я не за себя боюсь, государыня, у нас с Бесом Ожским давние счеты, и вряд ли еще одна смерть способна поколебать чашу весов в ту или иную сторону. Но каждый удар по телу этого малолетнего негодяя оставит рубцы на теле твоего сына, если он еще жив.
Благородный Гаук был прав, но взгляд Сигрид и после его объяснений не стал добрее.
— У нас есть еще один меченый, — напомнил Мьесенский, — и никто не помешает нам снять с него шкуру. Кровь короля Гарольда должна быть отомщена.
Отранский не был сторонником крайних мер, но, взглянув на помрачневшее лицо Сигрид, не рискнул высказывать свои мысли вслух. Королева уже приняла решение, и вставать на ее пути в эту минуту было бы в высшей степени неблагоразумно. Да и какое, в сущности, Отранскому дело: одним меченым больше, одним меньше. Зато эта смерть вернет румянец на посеревшее от горя лицо благородной Сигрид.
Утро выдалось на редкость солнечным, и это обстоятельство порадовало Отранского — лету уже давно пора вступать в свои права. Зарядившие не к месту дожди грозили превратить дороги в непролазное месиво. Впрочем, лето несло благородному Гауку не только радости, но и большие заботы. После смерти Ингольфа Заадамского надзор за охраной границы Отранскому пришлось взять на себя. В ближайшее время активность стаи возрастет, а достойный Санлукар мертв, и теперь не с кем разделить бремя трудов и опасностей по охране границы и караванных путей. Гаук вздохнул и отвернулся от печального помоста. Благородной Сигрид не терпится. Вот уж действительно — женское сердце. Отранский спохватился: с опозданием, но поклонился королеве, которая в сопровождении владетелей из ближайших замков появилась на галерее. Лицо Сигрид и на свежем воздухе оставалось бледным. Рядом с этим неживым и суровым ликом он увидел не менее бледное лицо Эвелины Ульвинской. Отранского неприятно поразила мстительность королевы: подобные зрелища не для девичьих глаз. Сам Гаук не был охотником до кровавых потех, но, к сожалению, уклониться повода не нашлось.
Меченый был молод, собственно, и мужчиной его можно назвать только с большой натяжкой. По расчетам Гаука, ему исполнилось от силы семнадцать лет. Лицо меченого напоминало сплошной синяк, а босые ноги с трудом передвигались по нагретым утренним солнцем камням двора. Судя по всему, люди Сигрид изрядно потрудились над ним в эту ночь. Меченый то и дело вскидывал голову, и пряди его белых волос разлетались в разные стороны, открывая миру пару зеленых, непримиримо сверкающих глаз.
Заботливость благородной Сигрид распространялась не только на Эвелину, чуть в стороне, под присмотром бдительной стражи, расположились жена и дети Черного колдуна. Предусмотрительный Мьесенский не рискнул развязывать руки мальчишке, который держался с большим достоинством и бросал в сторону галереи вызывающие взгляды. Впрочем, на него мало кто обращал внимание — взгляды всех присутствующих были прикованы к помосту, где два здоровенных мужика в красных рубахах привязывали меченого к козлам. Совсем, казалось бы, ослабевший лесной разбойник проявил вдруг неожиданную прыть — Отранский услышал, как клацнули лошадиные зубы палача. Дюжий мужик сел на помост и с удивлением уставился в беспросветно синее небо. Дружинники, пришедшие на помощь палачам, скрутили строптивого меченого — беловолосая голова его дернулась от удара и безжизненно упала на грудь. В толпе смердов, согнанных из окрестных деревень, раздались вздохи сочувствия. Лицо Сигрид оставалось по-прежнему непроницаемым. Зато малолетний сын Черного колдуна выдал в адрес королевы несколько замечаний, которые заставили улыбнуться, правда, украдкой, даже благородного Отранского. Сигрид бровью не повела в сторону наглеца, но стража и без того неплохо знала свое дело. Что-то похожее на ропот донеслось из толпы крестьян, и Гаук поспешил унять не по разуму усердных дружинников.
Отранскому не нравилось это не к месту и не ко времени устроенное представление. Меченого можно было удавить втихую, не привлекая лишнего внимания. И сын Беса, и этот белоголовый мало напоминали разбойников-меченых, о которых ходило в Лэнде столько легенд. Оба вызывали у присутствующих скорее сочувствие, чем ненависть. Кроме всего прочего, люди боялись мести Черного колдуна. Королева прольет кровь и уедет в далекий Бург, а каково будет тем, кто останется. Даже на лицах окружавших королеву Сигрид владетелей Отранский не заметил ликования.
Сигрид, видимо, почувствовала общее настроение:
— Этот белоголовый негодяй убил владетеля Заадамского. — Голос королевы отчетливо прозвучал в наступившей тишине. — Я узнала его. Он заслужил смерть.
Владетели переглянулись — дрожащий от ненависти голос королевы не оставлял мальчишке никаких шансов. А Заадамского, конечно, жаль.
Дружинники наконец расступились, давая возможность развернуться палачам. Два кнута свистнули почти одновременно, и две кровавые полосы пересекли на удивление белую спину меченого. Тот даже не вздрогнул от удара, видимо, был без сознания.
— Надо бы привести его в чувство, — заметил, улыбаясь, Мьесенский, — а то этот сопляк проспит собственную смерть.
Владетели сдержанно засмеялись. Один из палачей плеснул в лицо меченого холодной водой, тот наконец очнулся и вяло тряхнул мокрыми слипшимися волосами.
— Продолжайте, — негромко произнесла Сигрид.
Меченый выдержал десять ударов, после чего опять потерял сознание. Спина его превратилась в кровавое месиво. Палачам пришлось потратить немало сил, чтобы вновь привести его в чувство. Здоровые мужики, похоже, изрядно притомились на жарком солнышке, алые рубахи потемнели от пота. Отранский предпочел бы увидеть быструю казнь: один взмах топора — и делу конец. Многие разделяли его мнение, тем более что меченый попался на удивление крепкий и никак не хотел умирать, утомив уже не только палачей, но и зрителей.
После того как меченый потерял сознание в третий раз, его примеру последовала прекрасная Эвелина. Расторопный владетель Гюнвальд едва успел подхватить ее. Палачи возились уж слишком долго, приводя подопечного в чувство. Отранский искренне надеялся, что белобрысый мальчишка уже отмучился. Стоявшая в пяти шагах от благородного Гаука горданка, бледная как сама смерть, вдруг покачнулась и рухнула на каменные плиты. Очередной обморок, подумал было Отранский, но ошибся — женщина была мертва. Эта неожиданная смерть произвела на владетеля куда большее впечатление, чем он мог предположить. Сын умершей отчаянно рвался к матери, изрыгая на голову стражей страшные ругательства. Отранский вяло удивился богатству лексикона малолетнего разбойника, но осуждать его не стал. Наверное, мальчишка имел право богохульствовать в присутствии людей, творивших черт знает что. Светловолосая дочь Черного колдуна захлебывалась в слезах, силясь что-то сказать. Отранский решил, что она немая, но ошибся — девчонка вдруг рванулась вперед и выкрикнула только одно слово:
— Оттар!
Благородный Гаук с ужасом увидел, как дернулась и приподнялась белая голова меченого, к которому, видимо, и был обращен этот отчаянный призыв о помощи. Судя по всему, этот крик поразил благородную Сигрид. Никогда Отранскому не доводилось видеть столь бледного лица. Сигрид беззвучно шевелила губами, а глаза ее дико смотрели в лицо Гаука.
— Останови! — наконец разобрал он ее шепот.
— Остановитесь, идиоты! — Мьесенский оказался расторопнее Отранского.
Сигрид неуверенно ступила на помост, рука ее, опиравшаяся на руку Гаука, подрагивала. Услужливый палач за волосы поднял голову меченого, тот минуту смотрел в лицо Сигрид, а потом разбитые губы его растянулись в улыбке:
— Мама.
Крик Сигрид больно резанул Отранского по сердцу, он едва успел подхватить на руки падающую женщину.
Назад: Глава 5 СВЕТ И ТЕНЬ
Дальше: Глава 6 ПЕРВЫЙ МИНИСТР