ГЛАВА 31

Однако командир со своими каменюками что-то скрывает. Вот сердцем чую, что-то не так, то ли недоговаривает, то ли еще что-то. Вот сегодня на стройке какой-то дерганый был, задумчивый. Да и с Лешим шептался о чем-то. Нет, надо будет все же посмотреть, что он на этом болоте делать будет. А так как он парень осторожный, да со слухом и зрением у него все хорошо, надо что-то придумывать. Просто так за ним не пойдешь — засечет. Надо что-нибудь похитрее. Хорошо бы его у того болотца подловить. Только забраться подальше, чтобы не заметил. Вот так и сделаю. Как только он уйдет, — подожду чуток, а потом сразу к болотцу. Луна вон вовсю светит. Да и идти не так уж далеко.

Отрядивши сам себя в первую смену часовым, я принялся скучать в ожидании дальнейших действий командира.

После позднего ужина умаявшиеся за этот показавшийся бесконечным день бойцы уснули моментально. Капитан, правда, еще немного с Ссешесом поговорил о зельях, но потом тоже вырубился. А примерно через полчасика командир ко мне подходит и говорит:

— Сергеич, я тут пойду пройдусь, погуляю. Когда буду возвращаться, не знаю. Как сам ложиться станешь — предупреди следующего часового.

Ну я, не будь дурак, головой-то киваю:

— Есть, товарищ командир, будет сделано. Не сомневайтесь.

А сам про себя: «Ничего! От моего любопытства тебя, командир, не убудет. Хоть и не раз мне говорили, что из-за него я в разные истории влипаю, но тут, как говорится, ничего поделать не могу. Натура, видать, такая, да и меняться уже поздно. Все-таки пятый десяток пойдет». Ну, так вот, отправил я командира, разве что только вслед платочком не помахал. А как только он ушел, принялся ждать. И до того мне это ожидание встало — как серпом по одному месту. Еле-еле полчаса выждал. Взял да разбудил Генку — он парень вроде спокойный, размеренный. Передал ему пулемет и приказал сторожить. Сказал, что командир отошел по делам побродить, и я тоже сейчас отойду…

— Как возвращаться буду, крикну, а командира сам знаешь — нарисуется из темноты за спиной и поздоровается. Это он называет тренировкой бдительности. Сам однажды от такого чуть в штаны не наложил. И ведь даже не усмехается, зараза, все на полном серьезе говорит. Так что повнимательнее…

Подождал, пока Гена освоится, немного глаза протрет, и по-тихому, чтоб еще кого ненароком не разбудить, потрусил в сторону знакомого болотца. Ну, в темноте мне ходить-то не привыкать. В разведку в свое время немало походил. Да и какое тут расстояние — пара километров от силы, да и луна стоит над лесом, как надраенный мелом самовар.

Быстро дойдя до болотца, старшина обошел его по правой стороне и пристроился в густых кустах ивняка под разлапистой ольхой, неведомо как затесавшейся в окружающие дубки. Внимательно осмотрев место, поудобнее переставил отложенный вчера аккуратный, сухой сосновый чурбачок и принялся осматривать залитые серебристым светом луны окрестности. Хотя прутья ивняка и загораживали поле зрения, для большей маскировки старшина решил их все же не трогать. Командир — человек бывалый, вдруг заметит разницу, а что в темноте он видит, да и считай, что получше, чем на свету, случаев убедиться у Сергеича было уже предостаточно.

И куда эти немцы сховались? Ведь уйти они из этого круга не могли. Не могли… Значит, где-то тут. Сейчас надо по-тихому подкрасться, оглушить и связать парочку, ну а остальным — не повезло.

Примерно такие мысли проносились у меня в голове после того, как я оставил старшину охранять покой спящих соратников. В принципе к этому времени железные солдаты рейха должны были уже размягчиться или покрыться коррозией. Шутка. Просто отсутствие командиров, бесконечные попытки выйти из заколдованного леса, до кучи, — думаю, в прошедшие ночи они если и спали, не больше пары часов. Как говорится, психофизическое состояние подопытных стремится к оптимальному.

О! Вот и первый кролик! Правда, почему-то мертвый. Внимательно рассматриваю скрючившееся на земле тело и с удивлением узнаю следующие факты из его биографии. Во-первых, перед смертью доблестный солдат вермахта успел обгадиться, и, видимо, не по одному разу. Во-вторых, умер он, как ни странно, от собственной руки — располосовал себе запястья и отбросил коньки от потери крови. Причем так как оружия, за исключением валяющегося рядом маленького перочинного ножичка, при трупе не наблюдалось, это навело на определенные мысли.

Дальнейшее обследование выявило многочисленные порезы и синяки, покрывающие тело, замечательно гармонирующие с прокушенными в нескольких местах губами. Все это вместе с довольно непрофессионально перепиленными запястьями вызвало у меня скептическую усмешку и сильные опасения в сохранности оставшегося поголовья немцев. Неужели всего несколько ночей в нашем гостеприимном лесу смогли так повлиять на человеческую психику? Хотя… какая мне разница?

Перемещаясь по заросшему молодой порослью старому торфяному болоту, я все больше и больше выходил из себя. Причем не яркой, алой от крови человеческой яростью, а кристально чистой, смешанной с пещерным эхом и тьмой ночи темноэльфийской.

— Ssussun! Ssussun pholor dos! — беззвучно, одними губами прошептал я в темноте.

Нет, иногда такое среди рабов, предназначенных в жертву Ллос, случается, но тут-то они из-за чего с ума сходить начали? Ну постреляли в них из темноты, ну не могут они из этого места выйти — это же не повод кончать жизнь самоубийством?

Громко зашипев от досады, я продолжил поиски. Буквально через триста метров в небольшой ямке, образованной двумя громадными, в полметра каждая, кочками, обнаружил скрюченную фигуру, одетую в ошметки фельдграу. Причем лежал немец, судорожно вцепившись в карабин с примкнутым штыком. Подойдя ближе и внимательно осмотрев хуманса, я убедился в его относительно хорошем состоянии и пригодности для моих целей. Во всяком случае, данный индивидуум соответствовал следующим критериям для проведения предстоящего мне опыта с высокими энергиями. Во-первых, он дышал. Во-вторых, на первый взгляд переломов на тушке не наблюдалось, а значит, тащить его не надо — сам как миленький пойдет. Самое главное тут — подобрать аргумент поизящнее. Хм… Ладно, вроде уже решил и не обращать внимания на извороты своей психики, но тут не прикольнуться сам над собой просто не могу. Если бы поехал на игру троллем или орком, то фраза, которую я только что подумал про себя, звучала бы примерно так: «Самое главное тут — подобрать аргумент поувесистей». Кстати, с постоянным менторским тоном надо будет попробовать что-то сделать. Хотя на фоне всего остального моего сумасшествия это такая мелочь, что ею можно пренебречь.

А вот винтовка меня заинтересовала, и причем сильно — не только погнутым дулом и расщепленным обо что-то прикладом. Нет — не только! Самое главное, на что я обратил внимание, — стойкий запах крови и покрытый темными, уже застывающими разводами штык-нож. Аккуратно присев рядом и принюхавшись, я осторожно, чтобы не потревожить спящего хуманса, провел пальцем по лезвию. Внимательно изучив оттенок уже начавшей сворачиваться крови и попробовав ее на вкус, с досадой покачал головой. Нет мерзкого металлического привкуса, как у гномов и драконов, на гоблинскую тоже не тянет. Скорее всего, или человеческая, или орочья. Хотя какие тут орки — так бы они и дали себя заколоть. Блин! Опять подсознание прикалывается — откуда мне знать, какова на вкус и как пахнет орочья и тем более гномья кровь? С человеческой понятно — кто из нас, хумансов, порезавшись, не тянул палец сразу в рот? Блин! Опять! Ну да ладно. На текущий момент важнее порча ценного лабораторного материала. Если так пойдет дальше, придется как-нибудь выкручиваться, а это всегда ведет к нервам, беготне и плохому аппетиту.

Аккуратно, стараясь не шуметь, кладу лук на землю, извлекаю из ножен клинок и перехватываю его за лезвие. Неожиданно звонкий звук соприкосновения твердого предмета с не менее твердым черепом заставил меня с интересом присмотреться к этому немцу. А, понятно — у него во сне челюсть была открыта, и поэтому такой звук был, как по пустому стучишь. Ведь сперва даже мысль проскочила, что тут до меня иллитид пробежал. Хотя после их пиршества жертвы долго не живут, да и на поверхность их никаким калачом не заманишь.

На этом участке местности, очерченном Духом Чащи, кроме немцев, никого быть не должно. Это означает, что солдатик прирезал кого-то из своих. Надеюсь, хоть одного? Вроде только трое суток прошло, а вон как крышу у хумансов рвать начало. Ну ничего — для обряда и сумасшедшие пойдут, от них даже выход энергии больше. Как там, на лекции по термагу, звучало? «Дестабилизированная душа из-за сильного потрясения или пыток при жертвоприношении выделяет в разы больше энергии, чем в спокойном, уравновешенном состоянии. Таким образом, для увеличения КПД обряда есть два пути — либо использовать длительные пытки для достижения нужной степени дестабилизации энергетических оболочек ауры, либо с самого начала использовать более качественный материал — в частности, сумасшедших».

Тихо помянув ректора ласковым, незлым словом, я высказался сквозь зубы тирадой со следующей смысловой нагрузкой: «Блин, я думал, что хоть вторая половинка моего „я“ избежала в свое время промывания мозгов в вузе или хотя бы обучение там не было таким же муторным. Ага, щщаз! А ведь как хорошо в фэнтезийных книжках пишут. Не учеба, а один только праздник — маши себе волшебной палочкой и заклинания длиной максимум в два слова разучивай. А на самом деле — такое же мозговыносительство, как термех и матан».

Ну да ладно. Взял в руки карабин, отсоединил штык, тщательно почистил его, воткнув пару раз в землю и воспользовавшись для протирки начисто формой пленника. Открыл затвор и, сунув любопытный нос в магазин, увидел там фигу. Закрыл затвор. После чего тихо положил карабин на землю, ибо минутное нерациональное желание выкинуть этот агрегат подальше все же удалось придушить в зародыше. Кстати, очень жизнеутверждающее выражение, и возникающий в разуме образ — вполне в духе канонических дроу. Видимо, все же на этой грешной земле не обошлось без присутствия нас — таких добрых и пушистых. Хотя — если вспомнить прожитую допопаданскую жизнь обычного хуманса и телевизионные выпуски новостей (особенно про оказание различнейшей «гуманитарной» помощи в поддержке демократии — этим у нас как раз парочка стран профессионально страдала), то, сравнивая, понимаешь, что средневековые методы дроу меркнут перед торжеством демократии на старушке Земле. Ведь как? По меркам Фаэруна, пара тысяч трупов — это уже стра-а-ашная резня. А на Земле? Да в мое время, если я правильно помню, от голода ежедневно тысячи три-четыре умирало — и ничего, никто панику не поднимал…

Со следующим клиентом мне не особенно повезло: во-первых, он был в сознании, во-вторых, вооружен пистолетом-пулеметом. Наверное, тем, который был у их командира. И к тому же он оказался буйным, очень буйным. Во всяком случае, за мой человеческий отрезок жизни я никогда не видел буйных сумасшедших, а вот тут удалось. Кстати, не особенно красивое зрелище. Мне даже интересно стало: что это с ними со всеми случилось? Вроде я их только одну ночь посещал, да и то максимум на два часа. Леший, что ли, глумился? Так зачем? Ну да ладно.

Посмотрел я на это чудо, скачущее по поляне с пеной из оскаленной пасти, — по-другому назвать не могу. И решил не связываться. Тут, думается, одновременно сработали смесь брезгливости и нормальное человеческое опасение за свою шкурку: черт его знает, вдруг у него еще патронов вагон?..

Но, отойдя буквально на пару шагов, остановился…

Танец, позвольте пригласить вас на танец. Танец огня и стали. Танец в темноте.

Переливом клинка скользить по поляне, уворачиваясь от нелепой тарахтящей громыхалки в руках хуманса. Шаг… Взгляд… Еще шаг… Впившиеся в руку, держащую оружие, когти… Поворот… Рывок… Удар… Удар нелепой, скомканной фигурки человечка о мягкую, но вместе с тем моментально ставшую твердой болотистую почву… Тихое шипение выбитого из легких воздуха и разочарованное рычание темной тени, только что закончившей стремительный танец… Так быстро и вместе с тем банально! — Первый неловкий поцелуй — поцелуй jalil Elghinn, оборванный из-за своей банальности и отсутствия настоящего чувства… Стремительный росчерк вставляемого в ножны клинка и негромкий бряк презрительно отброшенного в кусты шмайсера.

Хуманс… только он мог так испортить танец, танец с прекраснейшей и загадочной jalil Elghinn. Дева — дева Смерть, иногда бросающая загадочный, зовущий взгляд из темноты на танцора, посмевшего предложить ей танец, танец смерти. Прости меня…

Через час старшина начал потихоньку замерзать. От болота тянуло сыростью и непередаваемым запахом гнили. Плети ночного тумана медленно вставали над топью. Еще раз передернувшись от холода, энергично потер плечи и устремил взгляд на сооруженный вчера плот, ведущий к верхушкам камней, скрытых ночной тьмой. Золотистые сосновые бревна, подсвеченные яркой луной, резко выделялись на темном ковре болотных трав. Ветра не было, и поэтому струи тумана, ветвящиеся в воздухе, выглядели застывшими. Вдруг, буквально на секунду, с противоположной стороны топи раздался тихий вскрик. Внимательно присмотревшись, Сергеич увидел несколько фигур, медленно приближающихся к плоту. Из этой троицы знакомой старшине показалась только последняя, вооруженная луком и ножом. Идущие впереди две фигуры выглядели странно, но через несколько минут, когда они приблизились, странности прояснились. Старшина впервые видел таким необычным образом связанных людей. Перехваченные несколько раз почти невидимыми нитями, о наличии которых он догадался только по следам, оставляемым ими на телах пленных. Особенно его удивили семенящая походка, неестественно закинутые назад головы и осанка, которая обычно бывает, если проглотить хороший лом. По мере приближения на белеющих в темноте под светом луны телах Сергеич рассмотрел тонкие черные шнуры, хитроумным способом связывающие пленных. Подобный шнур он видел у командира — его использовали для ремонта самолета. Тогда старшина думал, что разорвать такой тонкий шнурок не составит никаких проблем, но попытка проверить это на практике с треском провалилась — он чуть не порезал себе руки. Так что сейчас он примерно представлял, какие ощущения испытывают немцы, а ведь это действительно были они — о чем говорили остатки измазанной грязью формы, четко видимой в серебре лунного света.

Подгоняя пленных уколами клинка, командир вел их по наплавному мосту в сторону круга камней. Медленно переваливаясь на бревнах нелепой семенящей походкой, немцы приближались к сердцу болота. Шаг. Еще шаг. И вот первый из них, чуть пошатнувшись, но все же сохранив равновесие, переступил с одного настила на другой. Второй. Спустя полминуты на круглом настиле находилась уже вся троица.

От любопытства и внезапно проснувшегося предвкушения причастности к тайне Сергеич буквально высунулся из кустов, впрочем, при этом он не забыл аккуратно придержать тугие, неподатливые ветви. Чтобы не шелохнулись и, зашуршав, не выдали командиру незапланированного участника событий.

Впрочем, как ни высовывался, как ни всматривался, многого все равно не увидел — слишком неудобный ракурс и большое расстояние для наблюдения ночью. Вот знал бы он заранее — забрался бы на эту ольху и тогда бы точно все видел. Но, как говорится, хорошая мысля, сами знаете, когда приходит. Пока старшина предавался сожалениям и рассматриванию недостижимой сейчас площадки для наблюдения, со стороны камней начал доноситься тихий и вместе с тем пронизывающий все тело гул. Гул, от которого кишки старшины принялись странно шевелиться в животе…

Хаотическая пульсация гула постепенно нарастала, начинала складываться в какой-то чудовищный, низкий голос, проговаривающий мерный непонятный речитатив на языке, звуки которого явно не предназначались для человеческого горла. В лучах лунного света плети тумана, покрывающие поверхность топи, вдруг ожили и принялись извиваться в такт этому голосу. Неожиданно туман будто обрел плотность и вес — под прикосновениями его мерзко белесых щупалец начал проминаться травяной покров, покрывающий темную, влажную пасть болота. Медленные, тягучие волны прокатились от кольца камней во все стороны. На берег поляны обрушился мерный прибой, рефреном повторяющий слова речитатива. Маслянисто-черные волны, схлынув, оставляли после себя ил и куски дерна, еще недавно надежно скрывающего влажные глубины болота. Движения туманных щупалец все ускорялись и ускорялись, сплетались в странные фигуры, вызывающие дрожь и омерзение. Эти фигуры и их движения будили внутри старшины что-то мерзкое, постыдное, можно сказать, звериное, то, что спало веками и никогда не должно было просыпаться. Происходящее вызывало желание убежать, скрыться или хотя бы зажмурить глаза, лишь бы больше не видеть всю эту мерзость. Но вместе с тем она и притягивала. Так может притягивать только сладковатый запах разложения разорванного близким взрывом человеческого тела. Тела, перемешанного с землей и остатками обмундирования, пролежавшего на расстоянии вытянутой руки от окопа, в котором уже пятый день скрываешься от обстрела белогвардейской артиллерии.

Застывший в небе прожектор луны безучастно освещал безымянную топь, затерявшуюся в глухих белорусских лесах, серебрил верхушки деревьев, кустов, пряди травы и отражался в широко раскрытых от ужаса зрачках уже совсем не радующегося своему любопытству хуманса.

Между с тем окружающее пространство начало претерпевать более глобальные изменения. В местах, где виднелись островки камней, начало разливаться мертвенное, зеленоватое свечение, выхватывая из темноты две скрюченные фигурки, находящиеся в центре, и одну тень, стоящую с раскинутыми руками, обнимающими что-то громадное, и вздрагивающую от конвульсий. Яркость сияния продолжала увеличиваться, и в какой-то момент от фигурок людей, распростертых на помосте, до старшины начал доноситься утробный вой. Вой, вызывающий ассоциации с зубовным скрежетом и треском выламываемых на живую суставов. Одновременно с ярчайшей зеленой вспышкой, озарившей округу, гул, издаваемый камнями, прервался, и только бесконечный заунывный вой продолжал расти в темноте страшной ночи. Яркость свечения увеличивалась, и уже было просто невозможно смотреть на это зеленое море, бушующее над камнями. Постепенно цвет свечения изменился, вместо зеленых оттенков начали преобладать коричневые. Поддавшись своему болезненному любопытству, Сергеич опять обернулся к камням. Сразу же стало понятно, почему изменился цвет: все так же светящиеся зеленым верхушки камней продолжали лить безжизненный мертвенный свет на поверхность трясины. Но из самой топи, наполненной гнилью, мерзостью и застарелой смертью, тоже прорывалось свечение. Светилась вода, хотя нет — светилась черно-коричневая болотная жижа, окрашивая пробивающийся из недр трясины свет в гнилые, грязно-коричневые тона.

В этот момент раздавшийся со стороны камней вой, мало похожий на тот, который может исторгнуть человеческое горло, достиг своего апогея и внезапно прервался. В моментально наступившей тишине медленно начал нарастать тот самый знакомый гул, свечение камней начало уменьшаться. Все это длилось буквально секунду. Раздался влажный, мерзкий, даже не звук — хлопок, и окружающее заполнилось новым воем, эхом раскатившимся по окрестностям. Воем, исторгающимся явно из другой глотки. На фоне этого бившего старшине по черепу (от чего у того двоилось в глазах) звука начавшийся мелкий моросящий дождь казался целебным бальзамом. Человек откинул голову назад и со всей силой сжал ее руками, пытаясь как можно плотнее закрыть уши и не слышать взлетевшего в вышину вопля. Прохладные маленькие капли ласковыми пальчиками пробегали по закинутому лицу. В какой-то момент сознание старшины помутилось, а перед глазами все пространство заполнил чуть погрызенный диск луны. Через некоторое время сознание вернулось благодаря какому-то знакомому запаху, принесенному дождем.

Внезапно раздался гулкий удар, больше похожий на взрыв полутонной авиабомбы. В поле зрения насмерть испуганного наблюдателя появилась гигантская колонна зеленого света, уходящая в бесконечность и подсвечивающая редкие облака. Окружающее подернулось рябью, от колонны начали отделяться струи свечения. Они раскидывались в небе громадной паутиной и, падая вниз, медленно гасли. Воздух звенел и искажался, как над костром, в этих зеленоватых переливах старшину настигали грезы. Грезы, основанные на обрывках воспоминаний о детских сказках, на историях, рассказанных командиром, на расплывчатых образах гибких чешуйчатых тел…

Мощный толчок, выбитое дыхание, шелест падающей на старшину листвы, сорванной ударной волной. Несколько секунд беспамятства — и старшина Дроконов Валерий Сергеевич вновь открывает глаза. Вокруг темнота, мягкая темнота, залитая лунным светом. И запах, этот знакомый запах, вдруг ставший понятным…

Проведя рукой по лицу и подставив ладонь под луч лунного света, разбитый тенями листьев на серебряную мозаику ночной жизни, старшина еще долго прислушивался в наступившей тишине к падению мелких капель крови на кроны деревьев, окружающих поляну…