«Ты знаешь, кто это был?» — спросила тогда Дебора. Так или почти так.

«Хотел бы я знать».

Он и в самом деле очень хотел узнать, кто стоял за ночным нападением. Однако знал он о таинственном противнике лишь то, что человек этот непрост, могуществен и, как Карл уже сказал Деборе, должен иметь острую необходимость уничтожить одного из них или обоих вместе. Последнее обстоятельство могло оказаться ключом к тайне, разгадать которую следовало как можно скорее, потому что охота уже началась. Охотник себя проявил, хотя и не показал, но быть дичью Карлу никогда не нравилось. Еще меньше он хотел, чтобы жертвой стала Дебора. Однако, пока этот некто остается неназванным, желание играть в охоту или его отсутствие являлись частным делом Карла, неизвестный враг его желания в расчет не принимал.

Ну что ж, решил Карл, попробуем, как предлагал когда-то Мышонок, построить нечто из ничего. Ведь правильно поставленные вопросы — это уже часть ответа на любой из них.

Расставшись с Людо, проводившим его до самых, ворот, Карл проехал через притихший парк, в котором слышались лишь осторожные шаги ночных патрулей, и, соскочив с коня у раскрытых ворот конюшни, передал повод ночному груму. Дворец спал, лишь кое-где мерцали за темными окнами огоньки свечей. Однако сон отеля ди Руже был обманчив. На самом деле и в доме и вне его бодрствовало множество людей. Ночное нападение не осталось без последствий, и дворец превратился в крепость. Большинство наружных дверей были заперты, на многих окнах появились деревянные ставни, а караулы в доме и вокруг него удвоены.

«И что теперь? — спросил он себя, подняв глаза к ночному небу и вглядываясь в далекую голубую звезду, поднявшуюся над левым плечом Паруса. — Таиться и прятаться, ожидая следующего удара?»

Идея эта Карлу решительно не нравилась, впрочем, и вопрос он задавал, лишь следуя правилам риторики, всплывшим в памяти при упоминании Леона из Ру. В самом деле, стоило ли менять бесконечную свободу уводящих вдаль дорог на несвободу гарнизона осажденной крепости? Однако ничто не случается без причины, как не уставал их учить когда-то мэтр Горностай, и ничто не остается без последствий. И полномочный министр вспомнился ему неслучайно.

Карл давно уже подозревал, что с талантом Леона не все так просто, как хотел это показать сам Мышонок. А после Сдома, снова столкнувшись с магией слов, Карл уже почти не сомневался, что его старый друг — носитель Дара. И уж если это действительно было правдой и Дар министра, который он, впрочем, тщательно скрывал от посторонних глаз, имел именно ту природу, о которой думал теперь Карл, то к кому было и обратиться за разъяснениями по поводу Филолога Даниила, как не к нему? Однако сейчас думать о Леоне было еще не время. Мышонок в пути. Позволят боги, и в скором времени он прибудет во Флору, а тогда и мудрствовать будет ни к чему. Леон, если ему известно хоть что-нибудь из того, что интересует Карла, расскажет обо всем сам. Поэтому, отбросив мысли о Мышонке как преждевременные, Карл вернулся к прерванным рассуждениям.

Итак, за кем же охотились ночные убийцы?

Карл опустил взгляд, предоставив Голубую Странницу самой себе, и стал подниматься по лестнице во дворец.

«Я или Дебора? Дебора или я? Кто из нас был мишенью?»

Впрочем, отнюдь не второстепенным был и вопрос: почему именно теперь? Потому ли, что наконец позволили обстоятельства, или потому, что ждать более стало нельзя? А что, если и то и другое вместе? Ведь не только же Карлу приходится иметь дело с совпадениями. Кости Судьбы брошены, и какие из этого проистекут следствия, знать никому пока не дано.

В маленьком холле второго этажа, едва освещенном несколькими свечами, навстречу Карлу встал из кресла Марк. Кресло лейтенанта было вплотную придвинуто к высоким дверям, ведущим во внутренние покои, и было очевидно, что место для ночного пикета выбрано им неслучайно. Во всех смыслах.

— Доброй ночи, милорд, — сдержанно поклонился Марк. Прошедший день, по-видимому, дался ему нелегко. Мужественным и верным людям особенно трудно переживать подозрения в неверности и слабости духа.

— Доброй ночи, капитан, — улыбнулся Карл, знавший уже, что именно тревожит этого славного человека, и не желавший его мучить неизвестностью.

— Прошу прощения, милорд?

— А что вас удивляет, Марк? Или быть моим капитаном менее почетно, чем лейтенантом герцога Семиона?

— Что вы, милорд! — Марк был очевидным образом раздосадован вопросом Карла. — Разве в этом дело!

— А в чем же тогда?

— Прошлой ночью меня не оказалось во дворце, как раз тогда, когда я обязан был там быть, — объяснил Марк твердым голосом. — Я…

— Я знаю, Марк, — остановил его Карл. — И не стал бы вас винить, даже если бы вас вовсе здесь не было. Однако вы здесь все-таки были и, как я знаю, мужественно сражались в парке и в приемном зале.

— Вы знаете?

— Разумеется, — кивнул Карл.

Разумеется, он знал. Разве можно утаить хоть что-нибудь в феодальном владении? Можно, конечно, но очень хлопотно. Для этого надо предпринимать особые усилия, которых Марк предпринять не мог, просто потому что само владение все еще оставалось для него неведомой землей.

— Вы ее любите? — спросил Карл, решив окончательно закрыть эту тему.

— Да, — сразу же ответил Марк, но в его голосе не было радости. В нем звучала печаль.

«Как выразить печаль цветом?» — неожиданно для себя подумал Карл. Задача показалась ему интересной. Об этом стоило подумать, но не сейчас, разумеется, а когда-нибудь потом. Потом. Вот только когда? А женщина, о которой успели рассказать Карлу гвардейцы герцога Корсаги, билась прошлой ночью плечом к плечу с Марком. По-видимому, нападение застало их в парке…

— Вы давно вместе? — спросил он Марка.

— Двадцать лет.

— Почему же вы на ней не женитесь, Марк?

— Она не хочет за меня выходить, милорд, вот в чем дело. Никак и ни за что.

— Как она сюда добралась? — Впрочем, ответ Карл уже знал, вернее, догадывался, каким он может быть.

— На своих… двоих. — На последнем слове новоиспеченный капитан явно запнулся.

— Она лиса?

— Вы?..

— Просто догадался, — успокоил Марка Карл. — Вспомнил ваш рассказ, сопоставил с тем, что видел и слышал сам, и предположил, что ваш рассказ был не совсем… ну, скажем так, не совсем точен.

— Да нет, милорд, — усмехнулся в ответ Марк. — В том-то и дело, что я вам верно все рассказал. Не сказал я вам только то, что, когда отдышался да портки отстирал… В общем, пошел я назавтра по кровавому следу, там, в лесу, его еще хорошо было видно, ну и нашел ее. Она ведь хоть и оборотень, но досталось ей — будь здоров. Я же вилами ее, да прямо в грудь. Ну что сказать? Жалко мне ее стало…

Марк замолчал. Молчал и Карл, в который раз дивясь тому, какими причудливыми могут быть рисунки человеческих судеб.

— Скажите, Марк, — нарушил молчание Карл, — а почему вы притворяетесь ношеным сапогом?

— Привык, — пожал плечами Марк. — Казарма, знаете ли, не лучшее место для диспутов о природе вещей.

— Понимаю, — кивнул Карл. — Но вы, Марк, теперь не в казарме. С этого дня вы капитан и дворянин. Я позабочусь, чтобы соответствующие патенты были оформлены как можно быстрее.

— Благодарю вас, милорд, — снова поклонился Марк.

— Не за что, — улыбнулся Карл. — Я же вас на службу взял, а моя служба, как вы, вероятно, успели убедиться, кровью пахнет.

— Да, — улыбнулся в ответ Марк. — С вами не скучно.

— Вот и славно. — Карл уже направился было к дверям, но остановился. — Передайте вашей даме, Марк, что я приглашаю ее поселиться во дворце и быть моей гостьей везде и всегда, где и когда будем находиться мы с вами.

Ну вот, невесело усмехнулся Карл, закрывая за собой дверь, как много людей, оказывается, знали, куда мы направляемся. Знала лиса, знал и старый Медведь, который вовсе не медведь. Возможно, знал кто-то еще, ведь о том, что мы уезжаем во Флору, я сказал и колдуньям, и…

На самом деле узнать, куда они уплыли, было не так уж и сложно. Когг-то был из Во, да и флорианские капитаны давно разыскивали Карла во всех портах, куда заходили их корабли. А при желании можно было применить и что-то из инструментов магии, вроде его собственной способности смотреть сквозь Тьму.

Карл завернул за угол и издалека увидел служанку, спавшую, скорчившись, на полу у дверей его спальни. Сбежать она, видимо, не осмелилась, но ее поза и беспокойный сон на полу могли означать только то, что охрану своего человека принял на себя адат. Так оно и оказалось. Тихонько отворив дверь в спальню, Карл сразу же встретился взглядом с внимательными глазами огромного зверя, неподвижно лежавшего на ковре у кровати, вытянув перед собой мощные передние лапы.

Доброй ночи, поклонился Карл.

Доброй ночи, боец. Агатовые глаза зверя были удивительно выразительны.

Ну, пусть спит, кивнул Карл и, не подходя к Деборе, так же бесшумно, как вошел, вернулся в коридор. Он постоял пару секунд рядом с что-то невнятно бормочущей во сне служанкой, раздумывая над тем, что ему делать дальше, и решил, что ночь — замечательное время для работы, если, конечно, считать, что поиск истины есть полноценный труд. Карл усмехнулся вычурности своей мысли и решил, что продолжать стоять в коридоре ему незачем, потому что во дворце есть немало гораздо более удобных мест, где можно в тишине и комфорте посидеть и подумать о том, что занимало сейчас его мысли, И уж если решение было принято, то идти ему конечно же следовало в свой собственный кабинет, который, в сущности, для того и создавался, чтобы он в нем работал. Так и вышло, что часа за два до рассвета он вновь оказался в своем старом кабинете и сел за стол, за которым вот так, как сейчас, не сидел уже много лет. Единственная зажженная свеча, принесенная им с собой, была отнюдь не обязательна. Она была лишь данью привычке, предполагавшей, что ночью в комнате должен гореть огонь… и отражаться в синих, как южное небо перед закатом, глазах Стефании.

Карл достал трубку, неторопливо набил ее табаком, прикурил от свечи, но, совершая все эти простые действия, он все время, не отрываясь, смотрел в ее глаза. Однако думал Карл не о Стефании. О ней он печалился, хотя годы и новая любовь ослабили остроту чувства, которое едва не свело его с ума тридцать лет назад. Теперь, когда Карл смотрел в эти глаза, лишь светлая печаль томила его душу, но только так, как если бы птица легко коснулась сердца крылом. Так и сидел он за тяжелым письменным столом, глядя в глаза женщине, любовь к которой все еще жила в его сердце, но в то же самое время он продолжал думать о том, что было насущно для него сейчас, что так или иначе занимало его мысли едва ли не с того самого мгновения, когда прошлой ночью он вскочил с кровати, разбуженный предчувствием боя.

«Ты знаешь, кто это был?» — спросила его Дебора.

«Кто угодно», — ответил он ей.

Мог ли этим кем-то быть Людвиг Вольх, прозванный Герном, что по-гаросски означает — «удача»?

Мог. Что бы Карл ни говорил Деборе, в душе он должен был признать, что Людвиг Удача являлся вполне приемлемым кандидатом на роль злодея. Человек с таким образом мысли и таким жестоким сердцем, какое билось в груди господаря Людвига, мог это сделать, если, конечно, это было в его силах. Однако именно в том, обладал или нет брат Деборы потребным для такого непростого дела могуществом, Карл все-таки сомневался. То, что Людвиг сделал с Деборой, вернее, то, что он предполагал получить, насилуя собственную сестру, скорее указывало на то, что нынешний владыка Нового Города профан во всем, что связано с магией вообще и с темной магией в частности. Во всяком случае, таким он был восемь лет назад. И хотя, имея склонность к подобного рода материям, он мог за прошедшие годы значительно продвинуться в постижении запретного знания, все-таки Клавдия и Даниил казались Карлу куда более опасными людьми, оба вместе или каждый в отдельности. Однако про Мастера Филолога Карл практически ничего не знал. Он не мог даже предположить пока, что, собственно, послужило причиной той лютой ненависти, которую Карл прочел однажды в глазах старика.

«Если это тот самый меч, то, стало быть, и человек тот же самый», — сказал Даниил, находясь на когте Нестора Грига.

«И что, собственно, это должно означать? — усмехнулся про себя Карл. — По-видимому, лишь то, что он знает обо мне что-то еще, кроме того, что я ношу меч маршала Гавриеля».

Впрочем, эта фраза могла также означать, что Даниила интересовал не меч, а человек.

«Любопытно, — решил Карл, — но в любом случае до приезда Мышонка продвинуться дальше по этой тропе я не смогу».

Значит, Клавдия.

Он встал и подошел ко второму столу, стоявшему в глубине кабинета. Кожаный мешок с набросками и рисунками, сделанными им в Сдоме, все еще лежал там, где его положил сам Карл, придя в свой кабинет впервые после возвращения. Он взял мешок, быстро расшнуровал и стал выкладывать на стол его содержимое. Те рисунки, которые Карл искал, нашлись сразу, и, вернувшись к письменному столу, он стал рассматривать их один за другим. Однако чем дольше он их изучал, тем яснее ему становилось, что эти рисунки, сделанные всего лишь за несколько дней, проведенных в Семи Островах, в лучшем случае только фрагмент того полотна, которое он теперь мучительно пытался воссоздать в своем воображении. Отдельные слова… бессмысленные на первый взгляд линии…

«Чем же ты дополнишь ущербное до целого?» — спросил он себя, но, уже задавая вопрос, знал на него ответ.

Он снова встал, прошелся пару раз по темной комнате, как бы испытывая себя, проверяя правильность своего решения, и наконец уверившись, что это именно художественное чувство властно зовет его вернуться в южное крыло, забрал со стола рисунки и свечу и отправился на вторую за этот длинный день встречу со своим прошлым.

Итак, сказал он себе, всматриваясь в портрет Галины, это была наша первая встреча — не так ли?

Возможно, ответили лживые глаза женщины.

— Возможно, — вслух повторил за ней Карл. — Возможно все, но не все случается, — ведь так?

Он положил рисунок на крышку ящика и пошел вдоль сундуков, больших плетеных корзин и ящиков, сколоченных из разномастных досок, открывая крышки и вываливая содержимое прямо на пыльный пол. То, что он искал, нашлось только в пятой или шестой корзине. Три выцветших холщовых мешка, завязанных простой веревкой, лежали один на другом. «Арфа», «бык», «голос»… Так он их обозначил, отправляясь на свою первую войну. «Арфа». Карл попытался развязать веревку, но сделать это оказалось сложно, и в конце концов он просто срезал узел лезвием Синистры. В мешке и в самом деле лежала маленькая золоченая арфа, играть на которой он так и не научился. А еще там были старый походный мольберт и масса всякой всячины, но на самом дне мешка неожиданно обнаружились и его дощечки. Карл только теперь вспомнил, что хотя бы часть из них уцелела, и действительно их оказалось совсем немало, тонких липовых дощечек с зеленоватой грунтовкой и его юношескими рисунками углем. Перебрав их одну за другой, он достаточно быстро нашел портрет обнаженной Сабины Альбы, который когда-то столь решительно изменил его жизнь.

Альба?

Карл отложил дощечку с рисунком и стал перебирать прочие вещи, находившиеся в том же мешке, и во втором, помеченном буквой «бык», и в третьем… Он полагал, и не без оснований, что, если уж уцелели эти кроки, должны были сохраниться и другие рисунки. И он их действительно нашел, ведь в свое время он рисовал Сабину много и часто, однако все это было не то, а то, что ему сейчас было необходимо, скорее всего, находилось в одном из кожаных тубусов, как поленья сложенных в картографическом кабинете. Исследование прошлого оказывалось на поверку чрезвычайно хлопотным делом, но, и то сказать, порядка в его вещах не было никогда, а ведь они успели побывать и в чужих руках.

С другой стороны, пожал плечами Карл, что есть порядок?

Любой порядок есть отражение цели, а цель у него сейчас была совершенно необычная. Во всяком случае, в те времена, когда эти вещи еще складывали его собственные слуги под его, Карла, личным присмотром, он вряд ли мог даже предположить, какие рисунки и в каком порядке захочется ему рассмотреть когда-нибудь в будущем, решая проблему, о которой он тогда даже не догадывался.

Он уже направлялся к дверям, ведущим к залу с картами, когда взгляд его случайно упал на россыпь всевозможных предметов, которые он только что, всего несколько минут назад, небрежно высыпал из одной из больших корзин. Вещей было много, но он зацепился взглядом только за одну из них — маленькую самодельную книжку, скорее даже блокнот или альбом. Таких блокнотов среди его вещей должно было быть немало, но Карл вспомнил сейчас именно этот. И, вспомнив, вернулся, поднял книжку, переплетенную когда-то давно в Мемеле — его собственными руками — в шагреневую кожу, крашенную в серебряный цвет, а теперь серую, облезшую, перелистнул страницы и решил, что даже если все прочее окажется сном разума, то одной этой книжки будет достаточно, чтобы оправдать все его усилия. Карл покачал головой, дивясь замысловатому рисунку судьбы, положил вещицу в карман камзола и продолжил свой путь.

Он прошел через несколько залов, скользя равнодушным взглядом по своим не разобранным еще вещам и только удивляясь отстраненно тому, сколько же всего он, Карл, успел скопить до того, как отправился в южный — несостоявшийся — поход. Затем он вошел в картографический кабинет и здесь неожиданно для самого себя, надолго — минуты на две или три — замер, снова, как и прошедшим днем, рассматривая большую карту ойкумены. Он ничего специально не искал, просто, войдя в зал, вдруг уловил проблеск какой-то смутной еще мысли и сразу же остановился, опасаясь вспугнуть интуицию, которая, вероятно, не зря и неслучайно дала о себе знать именно сейчас. Взгляд Карла бесцельно и бездумно блуждал по карте, не выбирая дорог и направлений, скользил то с севера на юг, то с востока на запад. Мелькали города, в которых ему приходилось бывать, и те, через которые ни разу не пролегли его дороги. Перед глазами Карла проносились зимы, менявшие облик отраженной на карте ойкумены, и летние дожди взбивали пену зеленеющих лесов. Дороги и реки, которые тоже суть дороги, мизерные следы человеческого пребывания на неизменно прекрасном лике созданного богами мира, и вечные горы, и океан, и…

Да, рассеянно подумал он, возможно…

Что?

Неожиданная дрожь прошла по всему его телу, как внезапный озноб, как резкий порыв ветра по водной глади.

Что?

Впрочем, определить причину случившегося было несложно. Вздрогнули и синхронно завибрировали Убивец и Синистра, передавая свое внезапно возникшее возбуждение, свой опасный непокой, свою тревогу прямо в тело Карла. Инстинктивно он положил руки на рукояти клинков и принял их призыв. Его оружие просилось на волю. Это не было боевой тревогой, но «чувство», одновременно овладевшее мечом и кинжалом — совершенно незнакомое Карлу, испытанное им впервые, — было таким сильным, что игнорировать его, что бы это ни было, он не мог. Не раздумывая, не медля, Карл извлек клинки из ножен и поднял перед собой. То, что он почувствовал теперь, было похоже на то, как тянет речное течение лодку, пытаясь вырвать из рук крепко зажатую в ладонях веревку. Плавно, но сильно клинки «тянулись» к карте ойкумены, и Карл, еще не вполне осознав, что происходит, не поняв, но приняв их «желание», по наитию широко развел руки в стороны, позволив стальным братьям повернуться туда, куда они того желали. Кажется, такой прием назывался триангуляцией, но думать об определениях геометрии Стига Карлу было недосуг.

Между тем клинки успокоились так же внезапно, как «ожили» несколькими мгновениями раньше, замерли в руках Карла и теперь указывали… Да, если продолжить их осевые линии до поверхности карты, то обе они сходились в одной и той же точке, и точка эта находилась в Мраморных горах, лигах в трехстах от Флоры на юго-запад. И хотя масштаб карты не позволял со всей определенностью сказать, куда именно указывает его оружие, Карл ни на мгновение не усомнился, что место это — Саграмонские ворота.

Саграмонские ворота…

Самый удобный перевал на пути через Длинный хребет. Если идти с востока на запад, дорога лежит через долину Пенистой, через «Три ступени», как называют в тех местах долгий подъем к седлу, и наконец сами Ворота — узкое ущелье, выводящее на пологий спуск к долине Ледницы уже по другую сторону хребта. Карл проходил этой дорогой дважды. Один раз — семьдесят три года назад — он шел именно так, с востока на запад, из Во в Высокие Земли. Если быть объективным, никакой особой необходимости идти через горы тогда не было. Возможно, причиной того, что Карл выбрал эту дорогу, стало простое любопытство.

Впрочем, ничего примечательного тогда не произошло, и путешествие через верхнюю Флору, Мраморные горы и Длинный хребет ничем особенным Карлу не запомнилось. Однако простой подсчет времени показывал, что произошло это на следующий год после Серебряного Полнолуния, хотя на этот факт Карл обратил внимание только сейчас и только потому, что и во второй раз он шел через Саграмонские ворота менее чем через год после сражения на Лоретте, а значит, снова после Нового Серебра. Правда, в тот раз Карл двигался в противоположную сторону, с запада на восток, и, пройдя долиной Ледницы, обнаружил, что перевал закрыт. Ему не хотелось зимовать в этих богами забытых местах в ожидании, пока весна откроет дороги, и он вернулся тогда в Сегед и, легко изменив планы, отправился в свое второе путешествие в земли убру.

И вот его приглашают в дорогу в третий раз.

«Приглашают?» — споткнулся он, казалось бы, о случайно всплывшее в его мыслях слово. Возможно.

— Возможно, — повторил Карл вслух. — Но почему именно сейчас?

Отель ди Руже он купил и отдекорировал к свадьбе тридцать два года назад. Как ни мало прожили они со Стефанией вместе, все же Карл провел во дворце много дней и ночей. Не раз и не два бывал он и в картографическом кабинете. И большую карту ойкумены видел много раз, и здесь, в своем доме во Флоре, и в других местах. Однако Убивец ни разу не проявил себя таким образом, как сейчас.

Синистра, напомнил себе Карл, тогда у меня не было Синистры.

А еще, признал он очевидное, снова случилось Серебряное Полнолуние и Голубая Странница взошла над Парусом.

Почему он подумал о звезде? Казалось, мысль о ней появилась у него совершенно случайно, но в случайности Карл больше не верил. Он поднял голову вверх и, хотя предрассветная мгла, сгустившаяся под потолком, была серьезной помехой даже для его глаз, все-таки различил на карте звездного неба маленькую голубую звездочку над левым плечом Паруса.

Голубая Странница.

Что-то подсказывало Карлу, что существует связь между всем происходящим и этой маленькой, иногда — очень редко — восходящей на ночном небе ойкумены звездой. Как ни странно, о Голубой Страннице почти не существовало легенд. Во всяком случае, Карл их не знал. О ней вообще говорили редко и мало, но с удивительным единодушием полагали появление звезды недобрым знаком. Почему так? Карл этого не знал, но в его кармане сейчас лежала книжечка, в которой говорилось о Братьях, Голубой Страннице, о двух стенах и Воротах.

Опять совпадение? А ведь Карл давным-давно забыл об этой книжке, в которой собственной рукой сделал когда-то копию одной очень старой записи, случайно — снова случай! — попавшей к нему в руки, прошедшей через них. Тогда ненадолго — всего на семь месяцев или, может быть, восемь — он оказался переписчиком в скрипториуме герцога Каффы, славившегося дурным характером и болезненным интересом ко всему запретному. В конце концов опасные игры с темной магией и многочисленные убийства, связанные и не связанные с его страстью, погубили Владимира Каффу, но это случилось уже через много лет после того, как Карл покинул Мемель. А тогда герцог, по неизвестным причинам испытывавший к Карлу особое доверие, поручил ему переписать доставшийся Каффе на время пергамент.

Старинный свиток принадлежал общине Единого, вернее Мемельскому Затвору — единственному монастырю ордена Молчальников в тех краях. Почему настоятель передал — хоть и на время — этот свиток герцогу, можно было только гадать. Возможно, это была плата за то, чтобы Каффа оставил в покое его монастырь. Но, как бы то ни было, Иофан отдал документ Каффе, а тот приказал Карлу сделать со свитка копию. Темный от времени, ломкий пергамент находился в руках Карла всего два дня. Ничего особенного в этом задании не было. Карл делал копии редких документов как до, так и после этого случая. Однако именно в тот раз, следуя не вполне понятной внутренней потребности, Карл выполнил две копии вместо одной. Но ни тогда, когда он переписывал эту рукопись, ни позже, когда переплетенная в книжечку его личная копия попадалась изредка Карлу в руки, он не относился к доставшемуся ему по случаю документу всерьез.

Текст представлял собой три пророчества, сделанные много веков назад каким-то юродивым, побиравшимся то ли в Женеве, то ли в Пари. Наивный маловразумительный бред погруженного в дикие сумбурные видения сумасшедшего старика, каким почему-то представлял себе пророка Карл, вот что это было такое. Косноязычные, туманные, ни к чему конкретно не относящиеся бредни.

Так зачем же он их тогда переписывал? Не для того ли, чтобы найти эту книжечку именно сегодня по пути в картографический зал и именно тогда, когда он наконец опоясан парным оружием? Во все это верилось с трудом, тем более что Карл с сомнением относился к пророчествам, обращенным в отдаленное будущее, но и отбрасывать возникшее предположение было опасно. Однако если принять такое хотя бы и как рабочую гипотезу — Карл мысленно усмехнулся, осознав, что в последнее время стал слишком часто употреблять научные обороты речи, перенятые когда-то у мэтра Горностая, — так вот, если принять это странное предположение за основу, то картина мира становилась настолько сложной, что начинала противоречить даже изначально усложненной бытийной логике того же Шауля Горностая. Но дело-то было не в философских штудиях старого профессора, а в том, что Карл привык видеть мир гораздо более простым и ясным, чем тот, каким он неожиданно предстал перед ним сейчас.

Остановись, то ли предложил, то ли приказал он себе. С этим нужно немного побыть вдвоем, пожить вместе, привыкнуть, приглядеться.

И в самом деле, новые мысли должны были «отлежаться», тогда к ним можно было бы вернуться снова и рассмотреть на спокойную голову. Обдумать, взвесить, решить… А пока неплохо было бы вспомнить, зачем он пришел в картографический кабинет, какие мысли владели им в тот момент, когда, оставив свои юношеские рисунки, он отправился на поиски чего-то недостающего, того, что должно было дополнить «ущербное до целого». Но смутная догадка, так и не оформившись в ясную мысль, уже, кажется, успела исчезнуть, вспугнутая совсем другими мыслями и переживаниями.

Карл обвел взглядом зал, как бы вспоминая, где он теперь находится и зачем, собственно, сюда пришел. Потом тряхнул головой, окончательно возвращаясь в себя и к себе, и с интересом посмотрел на все еще зажатые в его руках клинки. Оружие «молчало».

Ну да, согласился Карл, послание передано и получено. Что же еще?

Он вернул меч и кинжал в ножны и оглядел сложенные вдоль стен тубусы, как если бы пытался определить, в каком из футляров ждет его следующая подсказка, но все они — и те, которые он узнал, и те, что успел забыть, — все они казались Карлу одинаково интересными и одинаково бесполезными. Не найдя ответа в их форме, размерах, цветах и состоянии, Карл усмехнулся иронично и принялся открывать их один за другим, чувствуя, как постепенно возвращается к нему, казалось, уже утраченное ощущение озарения. Чувство было сродни тому, какое бывает при игре в кости. Азарт или что-то похожее на него, предчувствие удачи, волнение… Он открыл еще один футляр и еще.

Великие боги, чего здесь только не было! Впрочем, здесь было много такого, о чем он уже успел забыть, но не было многого из того, о чем, как казалось Карлу, он твердо помнил. Ему попадались карты, некоторые из которых давно уже следовало выбросить, потому что они утратили всякую практическую ценность, а эстетической — не представляли никогда; картины, написанные в давние времена самим Карлом или знакомыми ему художниками; нашелся нежданно-негаданно даже автопортрет Гавриеля, но ни портрета Галины — теперь он отчетливо вспомнил, зачем сюда пришел, — ни больших рисунков Сабины не находилось, а нетерпение, вызванное снова ожившей и властно рвущейся воплотиться во что-то реальное интуицией, требовало немедленного результата. Теперь же, сейчас!

Нет, покачал он головой, не стоит. Нет, значит, нет!

Карл заставил себя остановиться, несколько раз медленно и глубоко вдохнул, успокаивая ударившееся было в бег сердце, и, снова нагнувшись, неторопливо, намеренно сдерживая себя, раскрыл следующий футляр. На пыльный пол картографического кабинета шелестящей волной хлынули свернутые листы его рисунков. Кто-то — вероятно, в спешке — натолкал в этот тубус множество пергаментных и бумажных листов, набросков, кроков, рисунков, сделанных Карлом в разное время, в разных местах, по разным причинам.

Он поворошил их рукой, выхватывая взглядом то одно, то другое, и вполне искренне удивился, обнаружив, как они различаются между собой. И дело тут было не в мастерстве, пришедшем со временем, а в том, что среди его ранних рисунков было еще множество пейзажей — дома, крепости, деревья, — но потом их вдруг почти не стало. Вернее, они исчезли совсем. Только люди, иногда животные…

Карл едва не вздрогнул, услышав голос учителя, который звучал сейчас так, как будто Уриель Серв находился рядом с ним. Вполне восстановившаяся после Сдома память Карла творила иногда настоящие чудеса.

«— Глупости, — говорил маэстро Серв, брезгливо рассматривая очередной пейзаж с развалинами. — Пустая трата таланта. Оставьте эти ничтожные темы людям с меньшим дарованием…

Посмотрите на нее! — Глаза старика Уриеля горели неистовым огнем. — Посмотрите!»

Модель звали то ли Варда, то ли Ванда. Это была простая девушка из предместий, жившая тем, что позировала молодым художникам и по временам продавала им же свои неумелые ласки и весьма посредственные прелести, но в глазах Серва она была сейчас и здесь образом женственности, символом красоты женского тела, образцом, моделью, то есть тем, что только и должен был, по его мнению, запечатлевать на холсте и бумаге истинный живописец.

К маэстро Серву Карла привела судьба. В то время в Венеде жило много талантливых художников, и, если честно, Уриель Серв не был лучшим из них. Но то, что он не был ни великим рисовальщиком, ни гениальным живописцем, вполне компенсировалось в глазах Карла — и не только Карла — тем, что Серв был замечательным учителем. Позже Карл встретил другого человека, оказавшегося еще более талантливым учителем, чем Серв, и таким же слабым художником, и окончательно понял, что для того, чтобы искусство состоялось, нужны не только великие художники, но и великие учителя, такие, например, какими были Альдо Годих и Уриель Серв.

А рисунки, наброски… Карл переворачивал листы, рассматривал, поднося к свече, которую тоже поставил на пол, откладывал и брал другие, возвращаясь время от времени к тем, которые уже видел прежде, и снова ворошил старую пожелтевшую бумагу и высохший пергамент. Удивительно, какими странными путями шла сейчас его мысль, какие неожиданные ассоциации возникали у него при виде небрежного наброска мертвого волка или курящего трубку старика… Но дело было сделано, и Карл почувствовал мгновенное облегчение, как будто чужая рука, сжимавшая сердце, ослабила хватку, а затем и вовсе отпустила его, как отпускает человек птицу, пойманную в силки. Возможно, это случилось бы и не будь сейчас перед ним этих старых листов, но их присутствие позволило проявиться мысли, мелькнувшей невнятным образом несколько минут назад и готовой исчезнуть — уже, казалось, исчезнувшей, — истаять, таки не оформившись, не получив своего воплощения.

Однако образ, растревоживший его фантазию, оказался настолько невероятным, что принять его сразу и безоговорочно Карл не мог. Требовалось время, чтобы успокоилась душа, улеглось волнение, вызванное борьбой интуиции с разумом и памятью, осела муть множества воспоминаний и мыслей, возникших на путях его ночной охоты. И в то же время Карл знал, чувствовал: затягивать нельзя. Теперь он отчетливо понимал, что чем раньше состоится этот разговор, чем быстрее получит он ответы на возникшие у него вопросы, тем лучше. Для всех лучше.

Он поднялся на ноги, постоял секунду, глядя сверху вниз на пол, устланный его рисунками, и решил, что сразу к Виктории не пойдет, а поищет себе какого-нибудь другого собеседника, например, Фальха или Марта, к которым у него тоже имелось дело, а уж потом, действительно не затягивая, поищет способ поговорить с глазу на глаз с дамой Садовницей. С этим планом трудно было не согласиться, хотя на любой хороший план всегда найдется план еще лучший. Карл усмехнулся своим мыслям и, уже не сомневаясь, пошел прочь, унося в памяти, как волк в зубах, добычу, гораздо более ценную, чем та, за которой он сюда сегодня пришел.

Фальха Карл нашел в библиотеке. Где же и искать книгочея, как не там? Старик сидел в глубоком кресле у зажженного камина — несмотря на теплую погоду, в некоторых покоях было все еще по-зимнему холодно, тем более ночью, — и читал какую-то книгу. На каминной полке стояли шесть горящих свечей, ярко освещавших старика, но все остальное помещение тонуло в не успевшей еще рассеяться полумгле. Карл некоторое время не без удовольствия наблюдал эту мирную сцену от дверей, потом подошел ближе, позволив старику себя услышать, вежливо поздоровался и, взяв пустой табурет, сел напротив Ивана Фальха.

— Прошу извинить меня, мастер Фальх, что потревожил ваш покой, — сказал Карл.

— Пустое, милорд, — усмехнулся старик. — Если бы я желал покоя, мне следовало оставаться в Семи Островах. Однако должен признать, что у вас здесь исключительно богатое собрание.

— Похвала не мне, — развел руками Карл. — Эту библиотеку я купил когда-то всю целиком. Ее собирал совсем другой человек.

— Тем не менее она хороша, а кто ее собирал и зачем, это вопрос второстепенный.

— В южном крыле стоят ящики с моим собственным собранием. Оно небольшое, всего около трехсот томов, но зато я сам покупал все эти книги.

— Вот как? — Фальх явно заинтересовался рассказом Карла. — Вы позволите мне в них покопаться, милорд?

— Естественно, — улыбнулся Карл. — И более того, я был бы вам бесконечно признателен, если бы вы взяли на себя труд разобрать эти книги.

— С большим удовольствием, — ответно улыбнулся книжник.

— Во дворце Герров… — Карл с интересом посмотрел на книгу, которая лежала теперь на коленях старика. — Во дворце Герров, который переходит ко мне по наследству, тоже есть библиотека. Вы интересуетесь живописью, мастер Фальх?

— Не думаю, — покачал головой старик. — Но кто-то, вероятно, по ошибке, переплел вместе с «Эпистемологией рисунка» Годиха анонимные записки о путешествии в страну убру.

— Вот как? — Пожалуй, Карл был удивлен. — В этом собрании около тысячи томов…

— Все просто, — объяснил Фальх с довольной усмешкой на губах. — Я осматривал книги и обратил внимание на то, что эта выглядит несколько более толстой, чем мне помнится.

— Можно взглянуть?

Карл принял из рук старика книгу, переплетенную в коричневую кожу, и быстро перевернул несколько страниц. Сомнений быть не могло, хотя это и не его почерк. Скорее всего, это была одна из тех копий, которые с его собственного разрешения сняли переписчики Яра или Нагума, а возможно, это была копия Гавриеля, но тогда непонятно, как она попала во Флору так много лет назад.

— Среди моих книг, — сказал он, наконец возвращая тяжелый том Фальху, — есть и подлинник записок.

— Лорд Карл, — старик смотрел на него внимательно и строго, — вам не нужно меня уговаривать. Скажите, что вам надо, и я постараюсь помочь.

— Спасибо, — также серьезно ответил Карл. — Я и сам еще не знаю, что ищу, но мне хотелось бы знать, как можно больше, о Новом Серебре, о магии преображения, о людях луны и о Долгоидущих…

Всего ничего, усмехнулся он про себя. Только о Новом Серебре и прочем всем, о чем так же мало известно или не известно вовсе.

Но на самом деле он не зря выстроил этот ряд. Или ряд сам выстроился в его растревоженном новыми обстоятельствами воображении?

— Это все? — Казалось, Ивана Фальха совсем не смутил список тем. Он не иронизировал, он просто спрашивал.

— Нет, — сказал Карл. — Еще Голубая Странница и империя нойонов.

— Ну, это самое простое, — вдруг улыбнулся старый книгочей. — Не может быть, чтобы во Флоре не оказалось «Звездных странников».

— И я даже знаю, у кого есть эта книга, — вспомнил Карл. — Я читал ее в библиотеке принцепса.

— Я не вы, — напомнил Карлу Фальх.

— Вы мой библиотекарь, — улыбнулся Карл. — Не обидитесь?

— Ничуть, особенно если меня пустят в скрипториум цезаря.

— Пустят.

— Тогда с этим все, — кивнул Фальх. — Потому что ничего лучше и нет, насколько я знаю. Впрочем, кое-что я могу рассказать вам прямо сейчас. Во всяком случае, это то, что я твердо помню, милорд. Последний раз Голубая Странница, ее еще называют по-убрски «Яало», что, как вы, вероятно, знаете, означает «алмаз»; так вот, в последний раз она появлялась на нашем небосклоне сто один год назад. Никто, насколько мне известно, не смог вычислить периодичности появления Яало. Она приходит и уходит… Вы знаете, мой лорд, возможно, что в этом и нет ничего таинственного, но, с другой стороны, ее появление почти всегда предвещает эпоху жестоких войн и других ужасных бедствий. Впрочем, Кирилл Летописец полагал, что все как раз наоборот и эта звезда восходит тогда, когда ойкумену уже сотрясают судороги войны и несчастий. Во всяком случае, в последний раз как будто так и произошло, но сейчас-то царит мир…

Старик задумался на мгновение, потом покачал головой и снова посмотрел на Карла.

— Да, — сказал он, как бы вслушиваясь в свои слова и сомневаясь в их истинности, — мир… Еще говорят, что при свете Алмаза рождаются великие вожди. Алексей Сарн называл семь имен, Пауль Рыбарь — девять. Не знаю, мой лорд, кому из них верить и верить ли вообще, но Евгений Яр, как вы знаете, родился именно сто один год назад.

— Да, — кивнул Карл. — Я знаю.

«Знаю, — повторил он про себя. — Помню. Еще бы мне забыть, если мы родились с ним в один год».

— Это все пока, — сказал между тем Фальх. — Я читал «Звездных странников» очень давно. Вот перечитаю и, возможно, расскажу вам больше, а если удастся найти что-то еще, я буду только рад. Кстати, про нойонов тоже, по-моему, есть только одна книга. Лет двадцать назад профессор женевского университета Гай Канюк опубликовал компиляцию «Известий из страны нойонов». Не может быть, чтобы ее не оказалось во Флоре. Тираж, помнится, был достаточно большим. Должна быть.

— Что ж, — согласился Карл, — если такая книга есть, это хорошо, и я не думаю, чтобы ее не оказалось во Флоре. Найдите мне ее, мастер Фальх, я должен знать о нойонах все, что возможно.

— Они нашли способ попасть в ойкумену?

— Да, мастер Фальх, они уже в пути.