6
Дван не выносил яркого дневного света.
Слепящий и пронзительный, он придавал обычным цветам такие оттенки, о существовании которых Дван прежде и не догадывался. Красный и синий, коричневый и оранжевый, — все это были знакомые цвета, хотя здесь они выделялись куда резче и контрастнее, чем дома. А вот, скажем, белый в его восприятии казался разновидностью голубого.
А некоторые цвета этого мира вообще оказались ему в новинку.
Например, желтый — цвет центрального светила системы и химической реакции горения дерева. Некоторые поначалу даже суеверно считали обычный огонь местным аналогом живого Пламени. Или зеленый — основной цвет здешней растительности. На родине Двана таких попросту не существовало.
Порой свет изменял до неузнаваемости, казалось бы, знакомые до мелочей предметы. Подаренная ему на прощание Тамтэйи заколка с традиционным изображением Щита в солнечных лучах преображалась из коричневой в зеленую. Многое из выгруженного оборудования, имевшее на борту корабля одинаковую окраску, при свете дня выглядело голубым или тем же зеленым, не говоря уже об интенсивности и изменчивости нюансов расцветки.
Быть может, то было самообманом, но иногда Двану казалось, что под этим солнцем у него повысилась острота зрения.
Звездолет стоял на берегу бескрайнего золотого моря. Огромный сфероид возвышался над прилегающим лесным массивом, самые высокие деревья которого не достигали и половины его диаметра. Сразу от опушки начиналась тянущаяся за горизонт равнина, поросшая золотистой травой в человеческий рост. Редкие купы деревьев несколько разнообразили ландшафт, одновременно указывая местонахождение бьющих из-под земли источников. Дальше к северу высилась в зыбком туманном мареве протяженная горная гряда.
Тюремные бараки в несколько рядов — колонисты-изгнанники предпочитали называть их городом — раскинулись вокруг корабля. Будь на то их воля, поселенцы с удовольствием подыскали бы местечко подальше, но в данном случае их мнения никто не спрашивал, да и выбора другого не было. Весь первый год после высадки они прилагали поистине титанические усилия, чтобы просто выжить. Летом было попроще, но пережить морозную зиму без снабжения продовольствием из корабельных запасов им вряд ли бы удалось. Но даже при такой поддержке в первый же холодный сезон из четырех тысяч колонистов умерло более трехсот. Большинство от голода и несчастных случаев; нескольких человек загрызли хищные звери.
Той же зимой у одной из носительниц родился первый ребенок. Дван понятия не имел, кто был его отцом, да это и не имело никакого значения — все равно у его матери от недоедания пропало молоко, и младенец долго не протянул. Но как бы то ни было, это событие послужило поводом для дебатов среди Защитников, столь ожесточенных, что пришлось вмешаться самой Хранительнице.
Защитник ДжиСуэйОбодиБарест, родственник в шестнадцатом колене самого Седона и оттого более других озабоченный позорным пятном, легшим на его родной клан вследствие преступных действий мятежного Танцора, первым начал дискуссию, заметив, что одна из носительниц беременна. Светлое время дня охранники проводили снаружи, наблюдая за порядком, и только на ночь возвращались в свои казармы на звездолете. По вечерам они собирались все вместе в столовой, рассаживались на полу, скрестив ноги, вокруг общего стола и угощали друг друга, как в старые добрые времена было заведено дома.
В небольшом углублении металлической палубы разжигали костерок, на котором подогревали в мисках ломтики тушеного клиама и обжаривали длинные полоски бабата, составлявшие основу положенного им рациона.
В один из таких вечеров Защитник Барест, покончив со своей порцией, негромко сказал:
— Я считаю, что новорожденного следует подвергнуть Распаду.
Никто не спросил, какого новорожденного он имеет в виду, — Других в колонии пока не ожидалось.
Страж Мара сидел бок о бок с Защитником Рувимом, единственным из всего контингента, кто был моложе Двана. Мара принял из рук Рувима ломтик клизма, аккуратно слизал с его пальцев соус, извлек из своей миски такой же ломтик и угостил соседа. Покончив с этой процедурой, он поднял голову, в упор посмотрел на Бареста и так же тихо возразил:
— А я так не считаю.
Дежурство закончилось, ужин проходил в неформальной обстановке, все были свои, и все были равны, поэтому каждый имел право высказать собственное мнение, невзирая на ранг и звание, чего никогда бы не позволил себе сделать в присутствии посторонних.
— Но почему, Мара? — удивился Барест. — Неужели ты всерьез ратуешь за увеличение числа этих бездельников? Они и сейчас-то почти неуправляемы, а представь, что будет, если они размножатся?
Мара пожал плечами и лаконично ответил:
— Новых инструкций из дому ждать долго. Но раз уж им дозволили взять с собой носительниц, значит, на то имелись свои причины. — Он вытер влажные от слюны Рувима пальцы о край своей туники и потянулся за большой кружкой горячего лона. Залпом осушил ее в несколько глотков, поставил на место и жестом остановил Рувима, полезшего в миску за новой порцией клиама. Затем вытер губы тыльной стороной ладони и обыденным тоном закончил: — Нет ничего опаснее, чем действовать без приказа.
— Да что ты такое говоришь, Мара?! Никто и пикнуть не посмеет. Танцоры? Их всего восемь человек, и мы многократно превосходим их численностью, не говоря уже о том, что у нас есть оружие, а у них нет. В случае чего мы легко с ними справимся.
— Рад слышать, что ты так считаешь, — сухо заметил Страж. — Кстати, во время бунта тебе никогда не случалось участвовать в схватке с Танцором?
— Ты же знаешь, что нет, — обиженно надулся Барест; это было его слабым местом: мятеж начался в том самом Храме, где он проходил Посвящение, но сам Барест в тот момент находился в командировке за пределами планеты.
— Они умеют драться, смею тебя уверить. И слава Ро Харисти, что Пламя, которым они научились манипулировать, невозможно применить в бою. Будь это не так, нас наверняка бы разбили. И тогда мы с тобой, да и сами владыки Анеда вместе с Хранителями, мерзли бы сейчас вместо них в бараках. Если бы вообще выжили, разумеется.
В ответ Барест высказал мысль, давно не дававшую покоя не только ему, но и большинству остальных Защитников.
— Ты сам признаешь, Мара, что они опасны. Даже сейчас. Среди их приверженцев в настоящее время нет молодых, которых они могли бы обучить искусству Танца. Но если позволить им заводить детей, расселяться все дальше и дальше по всей планете, кто знает, как воспользуются этим еретики. Сейчас мы имеем дело всего с восемью Танцорами, но пройдет каких-нибудь тридцать-сорок лет, и число их может многократно возрасти.
— Послушай, парень, — нахмурился Мара, — ты это прекращай, а то накаркаешь. Да и с чего ты взял, что мы проторчим в этой дыре еще сорок лет?
— А с чего ты взял, что не проторчим? — парировал Барест. — Мы здесь до тех пор, пока нас не отзовут. А уж когда это произойдет — через год или через сто лет, — одному Ро Харисти известно.
Мара смущенно пожал плечами. Мальчишка был прав. Немного подумав, старый Страж повернулся к Двану, увлеченно занятому угощением полоской бабата Защитника Элсу.
— А ты что думаешь по этому поводу, Дван? — спросил он.
Дван, считавшийся, несмотря на молодость, самым набожным из Защитников и признанным авторитетом в религиозных вопросах, предпочел уклониться от прямого ответа:
— Не мне гадать, какова будет воля Старейшин.
Дебаты, захватившие почти всех присутствующих, продолжались до утра, а Барест и Мара, первыми начавшие спор, вскоре оказались в роли сторонних наблюдателей. Мнения, как и следовало ожидать, разделились, но большинство все же склонялось к тому, что еще не родившегося младенца следует предать смерти.
Наутро Хранительница Сэлия, неизвестно как прознавшая о ночной дискуссии, вызвала к себе Стража Мару и повелела ему довести до сведения подчиненных, что применять насилие в отношении колонистов и их детей запрещается, за исключением тех случаев, когда это предусмотрено Уставом.
Госпожа Сэлия имела формальное право отдать такой приказ; в табели о рангах Хранительница и Страж делили одну и ту же позицию, только первая в духовной иерархии, а второй — в военной. С другой стороны, в условиях дикой и неосвоенной планеты статус военного руководителя автоматически возрастал, так что Мара мог и проигнорировать Ее требование. Но он был знаком с Сэлией очень давно, знал, что Она разделяет его неприязнь к владыкам Анеда и проводимой ими политике, и уважал за это. Поэтому он просто наклонил голову и сказал:
— Как будет угодно моей госпоже.
После смерти новорожденного споры сами собой прекратились. Но не забылись.
Более всего досаждал Двану солнечный свет, но гравитация и атмосфера немногим ему уступали. Сила тяжести на поверхности планеты Изгнания была процентов на тридцать меньше, чем дома: Возвращаясь каждый вечер на борт звездолета, где Грависфера по прежнему генерировала привычные условия родного Мира, он еще на подходе к трапу начинал ощущать ожидающую его ночью повышенную нагрузку. К началу второй зимы его раздражение этими ежедневными перепадами достигло пика и превратилось чуть ли не в навязчивую идею. Организм Двана, как и других Защитников, реагировал по-своему, отзываясь на подобное издевательство ломотой в суставах, болью в мышцах, одышкой и учащенным сердцебиением после обязательных вечерних тренировок на Арене звездолета.
Очень долго пришлось ему привыкать и к местному воздуху. То слишком горячий, то слишком холодный, особенно зимой и осенью, напоенный экзотическими ароматами и незнакомыми запахами, вызывающими у многих Защитников неожиданные приступы кашля и чихания. Пониженная, по сравнению с родной, плотность атмосферы также не способствовала хорошему настроению: к концу дня в легких начинало покалывать от непривычных усилий по перекачке слишком большого объема разреженного и бедного кислородом воздуха.
В то же время, возвращаясь на корабль, он не раз испытывал странное чувство, будто не домой пришел, а попал в какой-то чужой мир, где и воздух слишком плотен и сух, и света не хватает, и гравитация гнетет и давит на плечи повышенной тяжестью.
В такие моменты куда легче верилось, что колыбелью человечества был не его родной Мир, а эта необузданная, враждебная и непонятная планета.
К своему собственному удивлению — и это было единственным светлым пятном на фоне сплошных разочарований, — Дван обнаружил, что исполнение повседневных обязанностей не только не угнетает его, а, наоборот, с каждым днем доставляет все больше удовольствия.
Построенный колонистами поселок, который они упорно продолжали называть городом, был невелик, но казался гораздо больше из-за занимаемой площади. Свободного места хватало, и его не жалели. Городским планированием здесь и не пахло, но все шесть разбросанных вдоль опушки леса кварталов — если только можно назвать кварталом беспорядочное скопление разномастных строений — создавали ощущение своеобразной целостности. Все дома, естественно, были деревянными и строились из подручного материала, благо деревья в близлежащем лесу имели твердую и прочную древесину, легко поддающуюся механической обработке. Местные деревья, кстати, оказались едва ли не единственной привычной изгнанникам формой растительности. Здесь они были выше, толще, с более густыми и раскидистыми кронами, и все же в них легко угадывались знакомые с детства породы. Лес давал бревна и доски для строительства и дрова для очагов и отопления; только благодаря лесу колонистам удалось сравнительно благополучно вот уже дважды перезимовать в этих суровых климатических условиях.
Во время второй зимовки, когда умерло около шестидесяти человек, до Двана дошли слухи, что кое-кто из ссыльных ловит мелких травоядных, в изобилии водившихся вокруг поселения и совсем не боявшихся людей, и питается их плотью. Слух показался ему настолько диким и неправдоподобным, что он не поверил и в дальнейшем, когда речь заходила о том же, либо обрывал собеседника, либо уходил, не желая даже слушать подобный бред. Большинство изгнанников были самого низкого происхождения, и многие из них без зазрения прибегали к любым ухищрениям, лишь бы заслужить благосклонность Защитника. Лгали они беззастенчиво, но порой столь неуклюже, что становилось просто смешно. На них и разозлиться-то по-настоящему не получалось. Да и как злиться на тех, кому ежедневно, ежечасно спасаешь жизнь, руководствуясь при этом не служебными инструкциями, а собственной совестью и чувством Долга? Многие Защитники, Дван в первую очередь, добровольно и бескорыстно весной и летом работали в поле бок о бок с колонистами. Вместе пахали, вместе сеяли, вместе боролись с сорняками, вместе снимали урожай. Осенью помогали в строительстве новых домов, а зимой, в самые холодные и голодные месяцы, тайком подкармливали самых слабых и нуждающихся из собственных небогатых пайков.
Раньше Дван как-то не задумывался над выражением «забот полон рот». Теперь осознал. На собственном опыте.
Задача превращения колонии в самообеспечиваемый организм оказалась поистине титанической. С водой особых проблем пока не возникало. Да и какие проблемы могут быть с водой на планете, где она в буквальном смысле чуть ли не ежедневно падает с неба? А вот с провизией трудности начались едва ли не с самых первых дней. Привезенные с собой семена и саженцы злаковых и других культурных растений прорастали с трудом и развивались вяло, в то время как местные сорняки и другие дикорастущие с легкостью обгоняли посевы в росте и заглушали, если вовремя не принять меры.
Смена сезонов здесь отличалась резкостью вследствие большего угла наклона планетарной оси. Перепад зимних и летних средних температур был настолько велик, что в разгар холодного сезона с неба вместо воды начинали падать причудливой формы ледяные кристаллики, устилавшие поверхность планеты пушистым белым ковром. Все это означало, что начинать сев следовало весной, а снимать урожай в конце лета. А, главное, рассчитывать можно всего на один урожай в год, и если вдруг случится недород, катастрофа неминуема. Что и произошло в первый год после высадки, когда от голода погибло свыше трехсот человек.
На второй год появились на свет еще двое детей, мальчик и девочка.
Девочка выжила, а мальчик умер через несколько дней от остановки дыхания. То ли у него с легкими что-то было не в порядке, то ли какой-то другой внутренний дефект сказался, но Двану потом несколько ночей подряд мерещилось, как безымянный Защитник пробирается под покровом ночи в убогую хижину, склоняется над колыбелью и прижимает к лицу младенца руку в жесткой перчатке. Забившиеся в угол родители в ужасе смотрят на весь этот кошмар, но не осмеливаются даже пикнуть, не говоря уже о том, чтобы воспрепятствовать убийце.
А девочка пускай живет. Она неопасна. Женщинам Танцевать не дано. Закон природы.
Разумеется, рано или поздно в распоряжении Танцоров-изгнанников появится достаточное количество детей мужского пола, чтобы начать обучение, но Дван от всей души надеялся — и молил о том всех светлых и темных богов, — что случится это уже после того, как он сам и все остальные Защитники благополучно уберутся с этой проклятой планеты и постараются навсегда забыть о ее существовании.
Если сравнивать с медленно улучшающимися условиями обитания остальных колонистов, предводитель еретиков Сед он жил в неслыханной роскоши.
Особняк его был обшит досками — необработанными, — как и все прочие строения поселка, и внешне почти ничем от них не отличался. (Минует еще два холодных сезона, прежде чем удастся опытным путем установить, что пропитанная смолой некоторых пород древесина становится влагостойкой, меньше рассыхается и почти не подвергается гниению.) Но на фоне других домов, представлявших собой большей частью жалкие хижины из одной-двух комнат с крошечными окнами, резиденция Седона-выглядела чуть ли не дворцом. И жил он там один, в то время как его сторонники ютились в жалких лачугах по десять-двенадцать человек в комнате, топили по-черному и спали вповалку прямо на земляном полу.
Но для своего обожаемого вождя колонисты расстарались. Дощатые полы в его палатах, настеленные на высокий фундамент из толстенных тесаных бревен, были отдраены до такой степени, что буквально сияли белизной. В центральной горнице сложили огромный очаг, заботливо окружив его высокой каменной загородкой, чтобы ни одна искра из топки не попала на пол или на оконные занавески. А для лучшей тяги вывели на крышу трубу высотой в человеческий рост, также сложенную из камней, скрепленных глиняным раствором.
Ковры и гобелены закрывали почти все свободное пространство пола и стен. Казалось, Седон задался целью уберечься таким способом от лишнего напоминания о том, где он находится. И следует признать, что это ему удалось. В тех редких случаях, когда Двану случалось посетить бывшего подопечного, уже сама обстановка в доме действовала на него расслабляюще, вызывая ностальгические воспоминания о родном Кюльене, и позволяла, пусть ненадолго, забыть о повседневных обязанностях и этой ужасной планете.
Тот день начался как обычно, но вскоре после полудня к Двану подошел один из колонистов и передал приглашение Седона навестить его сегодня вечером.
Уже смеркалось, когда Дван поднялся на высокое крыльцо с резными перилами и отворил дверь. Он мог бы прийти раньше, да уж больно красивый выдался закат. Солнце еще не успело до конца уйти за горизонт, а небо на востоке уже окрасилось в темно-синие тона, в то время как стайка кучевых облаков на западе, озаренная последними лучами заходящего светила, вспыхнула вдруг и заискрилась золотом, а потом начала медленно тускнеть, меняя цвет с золотистого на бледно-розовый — еще один элемент цветовой гаммы, отсутствующий в палитре его Мира.
Когда Дван вошел, оставив дверь открытой, он застал Седона сидящим и что-то надиктовывающим в свой персональный кор-дер — единственное достижение современной технологии, пользоваться которым разрешили ссыльным Танцорам. Да и то только после высадки на планету Изгнания.
Такое послабление наводило на определенные мысли. В ячейках памяти кордеров хранилась масса информации по металлургии, добыче полезных ископаемых, сельскому хозяйству, производству тканей и еще тысяче различных предметов. Большая часть этих сведений имела пока лишь абстрактное значение для переселенцев, обладающих только простейшими механическими инструментами, но в будущем именно они могли сыграть решающую роль в выживании колонии. В конце концов, законы физики и химии одинаковы во всей Вселенной, а все прочее не более чем инженерное приложение.
Инженеров среди приверженцев Седона насчитывалось немало — больше сотни.
Одеяние предводителя мятежников представляло собой не слишком искусную имитацию церемониального наряда Танцора: длинная, до пят, алая роба, перепоясанная широким белым кушаком. Седон стоял босиком, лицо и голова чисто выбриты. Встать при появлении Двана он не соизволил, но диктовать прекратил, кордер выключил и отложил его в сторону.
— Приветствую тебя, мой друг, присаживайся. — Он жестом указал на горку подушек напротив и вежливо осведомился: — Надеюсь, ты не откажешься разделить со мной мой скромный ужин?
— Спасибо, я сыт, — отклонил предложение Дван, усаживаясь поудобнее, — но с удовольствием выпью кружечку лона, если есть. Если нет, обойдусь простой водой.
— Мы пока не научились варить лон, хотя наши специалисты из кожи вон лезут, пытаясь наладить технологический процесс, — признался Седон. — Между прочим, они научились извлекать алкоголь из одного из местных растений. Пить его невозможно, но для технических целей сгодится. — Не поворачивая головы, он небрежно бросил покорно застывшей в углу служанке-носительнице: — Воды для моего друга.
Женщина, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении совсем молоденькой и довольно смазливой, пугливо метнулась куда-то и через несколько мгновений вернулась с кувшином и кружкой. Очень осторожно и аккуратно поставила их перед Дваном и поспешно вернулась в свой угол. Заметно было, что великан Защитник внушает ей даже больший страх, чем не уступающий ему ростом, но худощавый и сравнительно субтильный Танцор.
Седон сразу приступил к делу, не тратя времени на обмен пустыми любезностями.
— Ты обратил внимание, что Танцора Лориена не видно последние несколько дней?
Дван на секунду задумался, потом кивнул:
— Верно. И что с того?
— Я отослал его с поручением.
— Ясно.
Почти полное отсутствие реакции со стороны собеседника вызвало мимолетное раздражение Седона, но он быстро взял себя в руки и продолжил:
— Я приказал Лориену подыскать подходящее место для нового города. Детей с каждым сезоном рождается все больше, и нам так или иначе придется переселяться. Туда, где мы сможем выращивать больше зерна и добывать руду. Здесь слишком суровые зимы, поэтому я отправил его на юг.
— Я так понимаю, что в пути ему придется довольствоваться подножным кормом?
— Отчасти, — уклончиво ответил Танцор.
— Отчасти? — усмехнулся Дван. — Любопытно, сколько провизии этот Лориен в состоянии тащить на собственном горбу? Седон вздохнул и сокрушенно покачал головой:
— Хорошо, давай поговорим начистоту, как когда-то. Дван отпил воды из кружки и немного поболтал во рту, прежде чем проглотить.
— Я тоже частенько вспоминаю о наших беседах во время полета. С тобой было нелегко, но интересно. Честно признаться, мне их не хватает.
— Если корабль отзовут, ты тоже отправишься домой? Дван несколько раз моргнул, не сразу осознав смысл вопроса.
— Ну… да, — неуверенно проговорил он, — только мы не знаем когда… а так — конечно.
— Почему?
Второй вопрос окончательно сбил его с толку. Очевидно, Седон намеренно добивался такого эффекта. Не найдя подходящего ответа, Дван спрятался за формальной фразой: — Потому что это мой Долг.
— Тогда скажи мне, на что ты можешь там рассчитывать? Предположим, лет через сто-сто пятьдесят, если не натворишь каких-нибудь глупостей, выбьешься ты из простых Защитников в Стражи. А что дальше? Так и будешь год за годом тянуть лямку на «военных» кораблях, чье единственное назначение любым способом избегать боя со слимами да мотаться между Миром и колониями, перевозя туда и оттуда людей и оборудование. Большей частью оттуда, потому как любому дураку понятно, что их рано или поздно все равно придется эвакуировать. Если повезет, падешь смертью храбрых в безнадежном сражении с превосходящими силами противника, исполнив тем самым свое Предназначение и свой Долг. Если же нет, получишь со временем допуск и станешь работать на проект «Сфера». Возможно, даже доживешь до его завершения. Потом тебя с почетом проводят на заслуженный отдых, ты вернешься домой и до конца дней своих будешь томиться в жалком мирке, ограниченном единственной планетарной системой.
Владыки Анеда примут тебя в свои ряды, и ты вместе с ними будешь прятаться от реальности Неразрывного Времени, которая их так страшит. Или предаваться воспоминаниям в компании таких же отставных Защитников, которым тоже давно все обрыдло, включая собственное существование. — Седон слегка наклонился вперед, что означало крайнюю степень возбуждения. — Признайся хотя бы самому себе, Дван, что тебе здесь нравится. Разве представлялась тебе раньше возможность совершить нечто по-настоящему значительное? Сейчас она у тебя есть. Ты можешь, если захочешь, стать одним из отцов-основателей будущей цивилизации на девственной, нетронутой планете, расположенной в таком отдалении от владений слимов, что они доберутся сюда не раньше, чем через тридцать-сорок тысяч лет. Такого срока с лихвой хватит, чтобы подготовиться. И когда их передовые силы сунутся к нам, им придется иметь дело не с одной, двумя или тремя планетарными системами, а с целым спиральным рукавом Галактики.
Нарисованная Седоном картина организованного отпора захватчикам силами объединенного человечества буквально заворожила Двана. Как и многие другие Защитники, он испытывал чувство стыда за малодушное поведение Старейшин Анеда, упорно отказывающихся послать их в бой против слимов и призывающих вместо этого любой ценой уклоняться от схватки.
— Быть может, ты оставил дома дорогого твоему сердцу человека, тебя гложет разлука, и ты с нетерпением ждешь новой встречи с ним? — продолжал Седон вкрадчивым голосом.
Дван медленно покачал головой:
— Едва ли. Был один мальчик… Мы учились вместе, но я расстался с ним без колебаний, когда получил назначение сюда.
— Тогда я открою тебе еще один маленький секрет. Дело в том, что имеющийся в нашем распоряжении генофонд оставляет желать много лучшего. Все те, кто имел первоклассный генетический профиль, как мужчины, так и носительницы, были подвергнуты Распаду. По той лишь причине, что профиль был действительно замечательным. Среди наших носительниц нет ни одной, состоящей в родстве с Хранителем хотя бы в восьмом колене, и всего с полдюжины — в шестнадцатом. Защитников и Танцоров среди их предков побольше, но все равно маловато. В то время как у тебя, Дван, гены такие, что любой Танцор или даже Хранитель позавидует. Ты мог бы оплодотворить часть наших женщин и сделаться родоначальником целых народов.
Двана предложение Седона ничуть не оскорбило — осеменение носительниц входило в число обязанностей Защитника. Иногда тем же занимались Танцоры, но только молодые и еще не прошедшие обряд Посвящения. Хотя Седон был еретиком, его статуса Танцора никто не отменял и отменить не мог, так что у Двана не возникло даже мысли о критике, тем более на месте вождя мятежников он сам, наверное, пришел бы к аналогичным выводам.
— Ты никогда не задумывался, — неожиданно спросил Седон, — почему Народ Пламени так убежден в непогрешимости собственных обычаев?
— Не уверен, что понял смысл твоего вопроса.
— А знаешь ли ты, что носительницы Владык были всего лишь безмозглыми самками?
— Нет, впервые слышу, — признался Дван. — Ну и что с того?
— А тебя не удивляет, что мы относимся к своим женщинам точно так же, хотя их в недостатке интеллекта не упрекнешь?
— Ты хочешь сказать, — недоверчиво произнес Дван, — что мы относимся к ним плохо? Седон пожал плечами:
— Плохо? Я бы сформулировал по-другому: мы используем их недостаточно эффективно, не позволяем, за редким исключением, до конца раскрыть весь свой потенциал, в том числе интеллектуальный. Я далек от мысли обучать женщину Танцу или боевому искусству Защитника, но ведь никто не станет спорить, что Хранительницы Пламени исполняют свои обязанности намного лучше Хранителей-мужчин. Полагаю, у них хватит ума, чтобы освоить инженерное дело или, скажем, ремесло целителя. Я даже подозреваю, что женщина-целитель в чем-то может превзойти мужчину. Женщины в этом плане тоньше и чутче. — Седон внезапно усмехнулся. — А целители нужны нам как воздух. Владыки Анеда поскупились отпустить с нами хотя бы парочку.
— Твои слова и помыслы настораживают, — честно предупредил Дван. — И даже пугают.
— Тогда приготовься испугаться еще сильнее, — снова усмехнулся Танцор. — Я знаю, какое воспитание и образование ты получил и какую подготовку прошел. Знаю на собственном опыте, потому что Танцоры проходят приблизительно такой же курс обучения. То, что я сейчас скажу, наверняка повергнет тебя в шок и может показаться дичайшей ересью, но и это не все — у меня для тебя припасен еще один сюрприз — похлеще первого. Ты готов?
Дван внимательно посмотрел на собеседника и молча кивнул.
— Отлично, — удовлетворенно наклонил голову Седон. — Тогда слушай. Если я попытаюсь сейчас использовать Речь, чтобы подчинить тебя, это закончится смертью одного из нас или обоих, не так ли?
Вопрос был чисто риторическим, поэтому Дван даже не удостоил его ответа.
— В нашем Мире, — продолжал Седон, — подвергшийся воздействию Речи Защитник либо кончает жизнь самоубийством, либо приговаривается к Распаду. Но известно ли тебе, почему владыки Анеда боятся нашей Речи, причем боятся настолько, что пожертвуют любым, кто хотя бы раз услышал истинную Речь из уст Танцора? Ответ простой: они знают, что больше не могут положиться на такого индивидуума. Когда я обращаюсь к тебе с Речью, я говорю только с тобой, напрямую взывая к твоей душе. Я делаю это из любви к тебе, потому что другого способа нет. И я люблю тебя не как одного из зрителей, заполняющих трибуны амфитеатра во время моего Танца, а как конкретного человека, честного и порядочного, достойного моей любви. Я изучил тебя не хуже, чем самого себя, Дван. Я знаю все темные уголки твоей души, где затаились стыд и раскаяние, но знаю и все светлые, где сосредоточены твои мечты и планы. И ты не в силах совершить ничего такого, что могло бы отвратить меня и изменить мое отношение к тебе.
Дван почувствовал, что у него пересохло во рту, и сделал еще глоток воды, прежде чем осторожно осведомиться:
— И что дальше?
— У Танцоров и Защитников нравы и обычаи довольно схожи. Узы, связывающие мужчин, невозможно сравнить с теми, что связывают мужчину с носительницей.
— Вода мокрая, а камни твердые, — буркнул Дван. — Что ты хочешь этим сказать?
— Что не вижу препятствий, почему бы тебе не стать моим партнером, хотя Танцоры, как правило, выбирают только среди себе подобных.
Мышцы живота Двана свело судорогой, такой неожиданной и болезненной, что его чуть не стошнило. Глиняная кружка у него в руке треснула и развалилась на несколько крупных осколков. Он с трудом прохрипел:
— Нет! Ни за что!
Седон щелкнул пальцами. Носительница бегом бросилась к ним, смела осколки и вытерла мокрые ноги Двана полотенцем, после чего вернулась в свой угол и снова притихла. Танцор внимательно смотрел на собеседника.
— Рановато, — пробормотал он, скорее отвечая собственным мыслям, чем обращаясь к Двану. — Как ты себя чувствуешь?
— Никогда больше не заговаривай со мной на эту тему!
— Как пожелаешь. Но на досуге подумай, что лишь мужчина способен удовлетворить все нужды не только твоего тела, но и души. И это намного чище и достойнее того бессмысленного спаривания, на которое обрекают Защитников Старейшины Анеда.
Дван усилием воли заставил себя разжать стиснутые кулаки и положил руки на колени. Пальцы его ощутимо подрагивали.
— Ты Танцор, и вполне естественно, что ты так считаешь, — сказал он, стараясь, чтобы голос его звучал ровно.
— Есть еще один момент, который я хотел бы сегодня обсудить с тобой.
Дван вытер влажные от пролитой воды ладони о край туники и кивнул.
— Слушаю тебя.
— Речь пойдет о Владыках. О том, как они изменили и сотворили нас.
— Продолжай.
— Ты спрашивал, сколько провизии взял с собой в дорогу Танцор Лориен, и сам же пришел к выводу, что ему придется питаться тем, что отыщется в пути. И ты совершенно прав.
— Неужели? — хмыкнул Дван, который и без этого знал, что не ошибся.
— Зарадины употребляли только растительную пищу, и мы, будучи их слугами, приучились к тому же. Но если ты обратишь внимание на образ жизни наших здешних волосатых предков, то увидишь, что они едят не только орехи, фрукты и корнеплоды, но еще и охотятся.
— Охотятся? Что это такое?
— Я сам придумал этот термин. Он означает выследить и убить животное с целью последующего поедания его плоти.
Дван задумчиво кивал, слушая рассуждения Седона, и до него не сразу дошел жуткий смысл последней фразы. Он опомнился уже на ногах, пятясь спиной к открытой двери. Остановился, со стыдом сознавая, какое жалкое зрелище представляет собой в этот момент. Призвав на помощь остатки самообладания, он выпрямился во весь рост и ледяным тоном заявил:
— С меня достаточно! И я больше не намерен выслушивать твои отвратительные еретические бредни. Прощай.
Седон спокойно кивнул в ответ с таким видом, будто реакция Двана его ничуть не удивила.
— Всего доброго, — произнес он. — Мы поговорим об этом в следующий раз.
К концу третьего холодного сезона изгнанники решили отказаться от посева злаковых и овощных культур, выращиваемых в их родном Мире. Росли они плохо и урожай давали ничтожный из-за отсутствия в почве особого вида бактерий… Вместо этого они приступили к культивированию местных видов: ягодного кустарника, дающего довольно крупные красные плоды размером с сустав большого пальца руки, и вьющейся лозы, приносящей также красного цвета ягоды с водянистой мякотью и очень тонкой кожицей. И те и другие сильно кислили, хотя и по-разному. Двану их вкус не очень нравился, но оба вида обильно плодоносили, удовлетворяли потребности организма в необходимых калориях и витаминах, а высушенные на солнце — выдерживали длительное хранение. Имелось у них еще одно немаловажное преимущество: собранные ягоды не нуждались в Дополнительной обработке, и даже дети могли безо всякого вреда есть их прямо с куста.
Четвертая зима оказалась самой суровой, но никто не умер. Наоборот, к началу теплого сезона родилось еще четверо детей, один из которых был мальчиком. Все они благополучно выжили. Для колонии численностью в четыре тысячи человек такой уровень рождаемости был необычайно высок и означал, что за каких-нибудь десять-двенадцать столетий население удвоится.
На пятый год жизнь окончательно наладилась, во многом благодаря информации, записанной в памяти кордеров. Инженеры и техники наконец-то научились выплавлять приличного качества сталь, что послужило стимулом для развития смежных производств. Механические плуги, лопаты и мотыги существенно облегчили земледелие и позволили проложить от реки сеть каналов искусственного орошения. Убогие лачуги, укрывавшие изгнанников от холода и ненастья все эти годы, одна за другой сносились, а на их месте воздвигали добротные жилища с толстыми бревенчатыми стенами, дощатым полом и утепленным фундаментом.
Дван подметил, что все чаще, по примеру колонистов, называет поселение городом. Произошел очевидный сдвиг в его отношении к переселенцам, и он не был в этом одинок — большинство Защитников также изменило свою первоначальную точку зрения. Ликвидировав угрозу голода, избавленные от надзора Старейшин, контролирующих рождаемость, колонисты начали усиленно размножаться, что вызвало некоторое беспокойство среди Защитников. На шестой год родилось восемь детей, а на седьмой аж два десятка. Это выглядело даже как-то неприлично — такими темпами плодятся животные, а не Народ Пламени.
Однажды Дван поделился своими сомнениями со Стражем и другими коллегами. Это произошло во время ужина. Мара выслушал, прищурился и задал неожиданный вопрос:
— Скажи, что заставляет тебя считать их частью Народа Пламени?
Все разговоры мигом стихли. Защитники с интересом поглядывали на Двана, ожидая его ответа.
— Они, конечно, еретики, но все-таки наши люди, — растерянно пробормотал тот.
Мара медленно покачал головой.
— А я так не думаю. Я много над этим размышлял и пришел вот к какому выводу. Их Танцоры больше не Танцуют. Они не вызывают Пламя, к тому же у них нет Хранителя, чтобы оберегать Его. А раз нет Хранителя, некому обучать детей основам религии. Они люди, согласен, но отныне имеют не больше права называться Народом Пламени, чем какая-нибудь из отколовшихся рас.
Миновал десятый год. Известий с родной планеты по-прежнему не приходило. Защитники все реже заговаривали о возвращении домой да и не особенно переживали по этому поводу.
Что такое, в конце концов, десять лет для человека, которому отпущен практически неограниченный жизненный срок?
Седону осенью исполнилось сто лет, если считать по летоисчислению Мира. Колонисты привыкли измерять время по местному календарю, но столетний юбилей Танцора — дата особая. Сотый день рождения сопровождался ритуальной, церемонией, в процессе которой подводился итог достижениям юбиляра, а сам он подтверждал Клятву, данную им при Посвящении.
Предводитель мятежников был самым молодым из Танцоров, отправленных в изгнание. Остальные уже превзошли столетний рубеж — кто на десятилетия, кто на века, а старейший из них — Танцор Индо — давно разменял вторую тысячу. Дван иногда задумывался, каким образом собирается отметить это событие Седон, но, когда время пришло, проняло даже обычно невозмутимого Мару.
Они устроили празднество.
Дюжина Защитников несла дежурство. Они выстроились цепочкой перед входным шлюзом звездолета, молча наблюдая за огромными кострами, разведенными колонистами. Дван стоял на фланге, изредка ежась от вечерней прохлады и зорко следя за ходом событий. Массивная громада корабля высилась над его головой. Он не видел его, но всем своим существом ощущал за спиной гигантский сфероид, глубоко вросший в податливую почву. На поясе у Двана висел неизменный китжан; голые ниже колен ноги покрылись мурашками от пронизывающего осеннего ветра.
Они веселились вот уже вторую ночь подряд. Пели песни, плясали вокруг костров, взявшись за руки и бессознательно имитируя одну из храмовых церемоний. Среди танцующих Дван с удивлением заметил нескольких носительниц, бесстыдно льнущих, к мужчинам. Накануне он так и не понял, присутствует ли на этом гулянье кто-нибудь из восьмерых Танцоров, и только сейчас уверился, что никто из них не пришел.
Ни один Танцор, как бы низко он ни пал, ни за что бы не; потерпел подобного разврата.
Дети, подражая взрослым, самозабвенно скакали вокруг ко; стров, и это зрелище буквально заворожило Двана. На детей его родного Мира они походили не больше чем Танцор на Хранителя. Шумные, смешливые, они выглядели куда более полными сил и энергии, чем его собственные товарищи детских лет. Игры их были продолжительнее и жестче, а если кому-то случалось пораниться, что не редкость в условиях дикой природы, все болячки заживали с поразительной быстротой.
И подрастали они тоже с потрясающей скоростью.
Восьмилетние выглядели юношами, а пяти-шестилетки не уступали в развитии десятилетним уроженцам Мира. Сам Дван продолжал расти до тридцатилетнего возраста, но эти ребятишки обещали достичь полного физического развития минимум лет на десять раньше.
На опушке леса, справа от Двана, показалась чья-то одинокая фигура и направилась прямо к нему. Защитник мгновенно опознал Танцора — только они умели двигаться с такой неповторимой грацией. Когда тот приблизился, блики пламени костров осветили его лицо, и Дван узнал Седона, облаченного в свою неизменную алую робу и босого.
— Дван. — Танцор слегка наклонил голову.
— Седон, — повторил кивок Защитник, — что привело тебя сюда в столь поздний час?
Седон, остановившийся в нескольких шагах от редкой цепочки охранников, пожал плечами:
— Не спится. А ты чем занят?
— Службу несу.
— Неужели? — фыркнул Танцор. — Помнится, ты и вчера ночью торчал в охранении. А стоять на одном и том же посту две смены подряд, насколько мне известно, по Уставу не положено.
— Ты прав, я сам вызвался, — нехотя признался Дван.
— Что, интересно?
— Интересно.
— А что именно?
— Дети.
Седон чуть склонил голову набок и с любопытством взглянул на собеседника.
— Понимаю тебя, — сказал он, — ребятишки действительно не совсем обычные.
— Меня они иногда поражают. Откуда в них столько энергии?
— Меня тоже. И я все чаще задумываюсь над тем, что отсутствие целителей среди изгнанников вовсе не было случайностью.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты в курсе, что раны у них заживают со сказочной быстротой?
— Да.
— Слышал, что несколько детей умерло?
— Слышал.
— А отчего, знаешь?
— Нет.
— От заражения крови. Они чем-то порезались и занесли в раны какую-то инфекцию. Вместо того чтобы затянуться за пару часов, порезы загноились, и ребятишки погибли.
— Постой, тут что-то не сходится. Как они могут быть одновременно такими сильными и неутомимыми и такими слабыми и уязвимыми?
— Сделай мне одолжение, Дван, спроси об этом у своей Хранительницы.
Не сказав больше ни слова, Седон развернулся и зашагал прочь, удаляясь в том же направлении, откуда пришел.
Только после его ухода до Двана дошло, что за все время их беседы Седон ни разу даже не посмотрел в сторону веселящихся у костров колонистов.
Хранительница Сэлия часто принимала Двана в своих покоях. Хотя он был всего лишь рядовым Защитником, не имеющим сколько-нибудь серьезной выслуги, Она заметно выделяла его из общей массы. Возможно, из-за его размеров и сексуальной неутомимости. Получив очередное приглашение, он решил последовать совету Седона. Когда они закончили любовные игры и лежали рядом, обнаженные и расслабленные, Дван посчитал момент подходящим, чтобы расспросить госпожу о детях.
Сэлия грациозно поднялась с подушек и открыла вентиль, чтобы налить бассейн. В отличие от обыкновенных кранов в казарменных умывальниках, из которых сверху вниз била шумная струя, бассейн для омовения священного тела Хранительницы наполнялся почти беззвучно — отверстия в душевом диске были такими крошечными, что льющиеся из них струйки больше напоминали утренний туман, чем простую воду. Госпожа встала на колени, с удовольствием подставляя под освежающее облако лицо, плечи и грудь.
Дван пристроился на краю бассейна, опершись на локоть и откровенно любуясь Ее роскошным телом. Прошло уже немало времени с начала их близости, но его по-прежнему возбуждали Ее кожа, прямые черные волосы, игра мышц тренированного тела, разминаемого нежными пальчиками.
— Сэлия?
— Слушаю тебя, Дван, — проворковала госпожа.
— На днях я разговаривал с главным еретиком…
— И что же?
— Сэлия, он озабочен состоянием детей.
В бассейне уже набралось достаточно воды, чтобы погрузиться в нее всем телом. Хранительница блаженно вытянулась и на несколько секунд ушла под воду с головой. Вынырнув, Она переместилась ближе к краю, где было помельче, и села, подняв колени к груди и обхватив себя руками за голени. На запястьях и щиколотках мягко отливали красным золотые браслеты. Лицо Ее не выражало абсолютно никаких эмоций, когда Она подняла глаза и пристально посмотрела на Двана.
— В самом деле?
— Сэлия, они подрастают с необыкновенной быстротой. Он считает это ненормальным, и я с ним согласен.
— Не могу сказать, что меня это удивляет, — вздохнула Хранительница. — Я заподозрила нечто в этом роде еще в тот момент, когда Старейшины Анеда запретили отправиться в изгнание даже тем целителям, кто добровольно выразил согласие.
— О чем ты, Сэлия? Что именно и в каком роде?
— Ты ведь знаешь, Дван, что каждый родившийся ребенок проходит Посвящение в Храме Зарадинов. Но это только внешняя сторона дела. Одновременно мы инициируем… — Она запнулась и покачала головой. — Вряд ли тебе знаком этот термин, поэтому попробую объяснить своими словами. Короче говоря, мы вводим новорожденному препарат, вызывающий доброкачественное заболевание, в результате которого организм начинает вырабатывать антитела, позволяющие не только успешно бороться с любыми другими болезнями, но и значительно отодвигающие порог взросления и старения. Чем старше мы становимся, тем медленнее стареем. Целители до сих пор ведут дебаты, достижима ли вообще полная зрелость уроженцами нашего Мира, прошедшими инициацию. Мне кажется, даже я ее пока не достигла, хотя ты слышал, наверное, что я прожила едва ли не дольше, чем любой другой человек из Народа Пламени. Из родившихся еще до Ухода Зарадинов сохранилась лишь небольшая горстка из числа Анеда. Тебе едва ли суждено встретиться с кем-то из них, но жалеть об этом не стоит. Выглядят они не слишком привлекательно, поверь мне. Лица в складках и морщинах, суставы почти не гнутся, зрение плохое и еще масса прочих недугов. Дело в том, что они успели состариться, прежде чем целители открыли возбудитель заболевания, предотвращающего старение. К сожалению, обратной силы этот процесс не имеет.
Двана Ее рассказ настолько взбудоражил, что он забыл об этикете и обратился к Ней без имени или титула:
— Ты хочешь сказать, что все эти дети… Сэлия кивнула, то ли не заметив, то ли сделав вид, что не замечает нарушения субординации.
— Совершенно верно. Они будут быстро расти и первое время выглядеть более крепкими и жизнеспособными, чем их сверстники из нашего Мира. Но это лишь обманчивая видимость. Очень скоро они начнут стареть.
— И?..
— И умирать, — сухо закончила Хранительница.
Когда Дван снова зашел навестить Седона, он застал у него дома старейшего из Танцоров Индо. Тот проводил занятия с двумя из старших мальчиков, Таном и Кентом. Все трое стояли на коленях, образуя подобие равностороннего треугольника. Ни один из ребят даже не заметил, как вошел Дван, настолько увлекла их лекция Индо. С таким отсутствием внимательности нечего надеяться на карьеру Защитника. В лучшем случае из них разве что инженеры или техники получатся.
Седон чуть наклонил голову при появлении Двана и жестом пригласил его садиться. Индо же и бровью не повел, хотя не мог не обратить внимания на присутствие посетителя.
Дван уселся рядом с хозяином дома у дальней стены горницы, шагах в десяти от старого Танцора и парнишек, терпеливо ожидая, когда закончится урок. Он старался не прислушиваться, но голос Индо, сиплый и немного скрипучий, помимо воли проникал в сознание:
— …и пересекаете равнину, обширнее той, что простирается за пределами города. В конце пути вас ожидает уходящий в небеса фонтан света. Тьма у вас над головой, тьма под ногами, тьма вокруг, но вы продолжаете идти на свет. Столб его пронзает черное небо, и вам не достигнуть взором того места, где он заканчивается. Вам остается до него десять шагов, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один. Вы делаете последний шаг и оказываетесь внутри фонтана. Вы открываете глаза…
Сомкнутые веки мальчишек неожиданно раскрылись, и тот из них, что стоял на коленях напротив Двана, ощутимо вздрогнул при виде разглядывающего его дюжего Защитника.
Индо поднялся одним скользящим движением и обратился к ученикам подчеркнуто равнодушным тоном:
— Вы свободны. Дома самостоятельно займитесь медитацией и постарайтесь снова вызвать в сознании то же видение. Через декаду мы снова встретимся и проверим, каковы ваши успехи.
Ребята отвесили прощальный поклон Индо, затем Седону и, наконец, Двану — чуть ли не в пояс. Пятясь задом, выскользнули на крыльцо и припустили бегом, да так, что только пятки засверкали.
— Собираетесь сделать из них Танцоров? — осведомился Дван.
Индо только фыркнул и уселся на ковер лицом к лицу с хозяином и гостем, а Седон пожал плечами и коротко ответил:
— Там видно будет. Скажи лучше, как поживаешь, мой друг?
— Нормально. А как ты?
Старая и уже приевшаяся пикировка вызвала на губах Седона лишь слабое подобие улыбки, но он поддержал словесную игру собеседника:
— Как может чувствовать себя несчастный изгнанник; насильно сосланный во главе жалких остатков возглавляемых им мятежников на самую отдаленную и дикую планету на самых задворках Вселенной? А в остальном — тоже нормально.
— Что тебе сказала Хранительница? — довольно бестактно прервал их диалог Индо.
По лицу Седона пробежала гримаса недовольства.
— Спокойно, Индо, не горячись, — проговорил он. — Уж тебе-то лучше других известно, что спешка до добра не доводит. Куда приятней расслабиться и наслаждаться жизнью, пока есть такая возможность. Но раз уж вопрос прозвучал, было бы любопытно узнать, что поведала твоя старушка?
— Они будут стариться и умирать. Как наши предки перед Уходом Зарадинов, — тихо ответил Дван, испытывая в этот момент невыразимую грусть и чувство вины перед всеми детьми колонистов, которым в лучшем случае суждено прожить всего несколько десятков быстротекущих лет.
Седон не дрогнул ни единым мускулом, а вот Индо изменился в лице до такой степени, что на него страшно стало смотреть.
— Итак, — подвел итог Седон, — теперь мы знаем, что у них с самого начала не было намерения допустить процветания и расширения колонии. Лицемеры и предатели!
— Надо было сражаться до конца, — проворчал Индо.
— Ты повторяешься, мой друг, — поморщился Седон и покосился на Двана. — Тебе не кажется, что Хранительница хотела, чтобы мы узнали правду?
— Возможно, — пожал плечами Защитник, — но, по-моему, Ей попросту наплевать.
— Тебе известно, что Индо был моим Наставником? — неожиданно спросил Седон.
— Нет, первый раз слышу, — покачал головой Дван. — Признаться, я удивлен.
Седон непринужденно рассмеялся.
— Если человек не в состоянии переубедить собственного учителя и склонить его к ереси, значит, он плохой ученик. А кто был твоим Наставником, Дван?
Защитник замялся.
— Наша подготовка все же заметно отличается от вашей, — заговорил он после паузы. — Много было разных инструкторов…
— Не темни! — нетерпеливо оборвал его Танцор. — Кто?
Дван сам не знал, что на него нашло и почему так не хочется называть имя.
— Главным образом, Страж Мара, — признался он наконец.
— Ага! — удовлетворенно кивнул Седон. — А скажи нам, не послужила ли твоя пресловутая набожность основной причиной того, что он назначил тебя моим персональным тюремщиком на все время полета сюда?
— Думаю, да.
— Ты уважаешь его суждения?
— В высшей степени.
— Минувшей зимой Индо высказал дельное предложение, которое я склонен принять. Надеюсь, ты не откажешься передать Хранительнице, что мы решили переселить четверых Танцоров и половину наших людей в другое место. До него отсюда пять дней пути пешком. Мы нашли там богатую жилу железной руды, которую можно добывать открытым способом.
— Сомневаюсь, что это единственная причина вашего переселения, — проворчал Дван.
— Да какая, в сущности, разница, зачем мы перебираемся на новое место? — усмехнулся Седон, дружески хлопнув Защитника по плечу.
— Ей это не понравится, — честно предупредил Дван.
— Ну и что? — сухо осведомился Седон. — Кто ее будет спрашивать?
