Глава 6

Ранним утром, радуясь нежарким солнечным лучам, Джулиана Фринк ходила по бакалейным лавкам. Она не спеша брела по тротуару с двумя коричневыми бумажными сумками в руках, останавливалась возле каждого магазина поглазеть на витрину. Спешить было некуда.

«Может, купить что-нибудь в аптеке?» – подумала она и, помедлив, шагнула через порог. До полудня, когда начнутся занятия дзюдо, оставалось уйма времени. Усевшись на стул возле прилавка и поставив на пол сумки, она придвинула к себе пачку журналов.

Листая свежий «Лайф», она наткнулась на статью «Телевидение в Европе: взгляд в будущее». На той же странице – фотография. Немецкая семья в гостиной у телевизора. «Берлинские передачи идут уже по четыре часа в день, – говорилось в статье. – Когда-нибудь телестанции появятся во всех крупных городах Европы, а нью-йоркская начнет действовать в семидесятом году».

Другая фотография посвящалась инженерам-электронщикам Рейха, которые помогали американским строителям нью-йоркской телестанции. Отличить немцев было проще простого: ухоженные, уверенные в себе, энергичные. Американцы были ничем не примечательны – люди как люди.

Один из немцев стоял с вытянутой рукой, а американцы, напряженно всматриваясь, пытались понять, на что он указывает. «Да и зрение у них лучше, чем у нас, – подумала Джулиана. – Еще бы, двадцать лет отменного питания! Говорят, они видят то, чего никто из нас не разглядит. Это из-за витамина А, наверное.

Интересно, каково это – сидеть у себя в гостиной и видеть на маленьком голубом экране целый мир? Если немцы так богаты, что летают на Марс, почему они не возьмутся всерьез за телевидение? Я бы предпочла прогулкам по Марсу комические постановки.

Ужасно хочется увидеть Боба Хоупа и Дюрана.

А впрочем, зачем немцам телевидение, если у них нет чувства юмора? К тому же они погубили почти всех выдающихся комиков. Потому что почти все комики были евреями. В сущности, они ликвидировали индустрию развлечений. Странно, как это Хоупу сходят с рук его шутки? Впрочем, он выступает по канадскому радио, а в Канаде немного посвободнее. Но все-таки он смельчак. Взять хотя бы его шутку о Геринге – ту, где Геринг покупает Рим, перевозит его к своему логову в горах, отстраивает заново и возрождает раннее христианство, чтобы его любимым львам было чем заняться».

– Хотите купить журнал, мисс? – подозрительно спросил маленький сморщенный старикашка, хозяин аптеки.

Она с виноватым видом отложила «Ридерз дайджест», который начала было просматривать.

И снова, погруженная в раздумья, Джулиана брела по улице.

«Вероятно, после смерти Бормана новым фюрером будет Геринг. Он бы давно возглавил Рейх, если бы не сидел у себя в горах, когда Гитлеру взбрело в голову удалиться на покой. В тот день под рукой у Гитлера оказался проныра Борман. Геринг должен стать фюрером хотя бы потому, что его „Люфтваффе“ разбомбили радарные станции англичан, а потом разделались с королевскими ВВС. Не сумей он настоять на своем, Гитлер скорее всего приказал бы бомбить Лондон, как Роттердам.

Но не исключено, что фюрером станет Геббельс, – так все говорят. Лишь бы не страшилище Гейдрих. Он всех нас угробит. Настоящий мясник. Кто мне нравится, так это Бальдур фон Ширах. Из них он один не выглядит психом. Но у него нет никаких шансов».

Она поднялась на крыльцо своего старого деревянного дома. Джо Чиннаделла по-прежнему лежал на животе, свесив руки с кровати. Он спал.

«Почему он еще здесь? Его грузовик ушел. Неужели он опоздал? Похоже».

Джулиана прошла на кухню и поставила сумки на стол, где с вечера оставалась грязная посуда.

«А случайно ли он опоздал? Хотелось бы мне знать… Какой необыкновенный мужчина!»

Он был неутомим, почти всю ночь не давал ей покоя. Но при этом будто не сознавал, что лежит в постели с женщиной. Сжимал ее в объятиях, а мыслями был где-то далеко.

«А может, он просто часто этим занимается? – предположила Джулиана. – Сила привычки: тело работает само, как мои руки, складывающие тарелки в мойку. Извлеки из его черепа три четверти мозга – все равно будет двигаться, как лягушачья лапка на уроке биологии…»

– Эй! – крикнула она. – Пора вставать!

Джо пошевелился и захрапел.

– Слушал вчера Боба Хоупа? – громко спросила Джулиана. – Я чуть со смеху не померла, когда он рассказывал о немецком майоре, устроившем марсианам допрос. Дело в том, что у марсиан не оказалось документов об арийском происхождении. Поэтому майор рапортует в Берлин, что Марс населен евреями… – она вошла в спальню, – …двухголовыми, ростом один фут… ну, знаешь, как это умеет подать Боб Хоуп.

Джо открыл глаза и уставился на нее, не мигая. Черный от щетины подбородок, темные, полные муки глаза… Джулиана умолкла.

– Что с тобой? – спросила она, помолчав. – Чего ты боишься? – И тут же подумала: «Нет, я знаю, что значит бояться, видела, как боится Фрэнк. Здесь что-то другое».

– Уехал старый плут, – буркнул Джо, усаживаясь.

– И что ты собираешься делать? – Вытирая руки кухонным полотенцем, она опустилась на край кровати.

– Перехвачу на обратном пути. Он никому не расскажет. Я тоже кое-что знаю о его проделках.

– Думаешь, обратно он поедет этой же дорогой?

– Он всегда возвращается по Пятидесятой и никогда – по Сороковой. На Сороковой он однажды угодил в аварию – врезался в табун лошадей, переходивших шоссе. Это было в Скалистых горах. – Джо сгреб в охапку одежду со стула и начал одеваться.

– Сколько тебе лет, Джо? – спросила Джулиана, разглядывая его смуглое тело.

– Тридцать четыре.

«Значит, ты был на войне». Но Джулиана не замечала у него физических дефектов – мускулистое стройное туловище, длинные ноги.

Под ее внимательным взглядом Джо нахмурился и отвернулся.

– Что, нельзя посмотреть? – обиженно спросила она. «Странно, вместе провели ночь, и вдруг – такая стеснительность». – Мы что, клопы? Не можем быть на свету и должны прятаться по щелям?

Он что-то пробурчал и, как был в трусах, двинулся к ванной, потирая небритые щеки.

«Это мой дом, – подумала Джулиана. – Я позволила тебе остаться, а ты не разрешаешь даже смотреть на тебя. В таком случае зачем тебе понадобилось оставаться?»

Она прошла вслед за ним в ванную. Джо наполнял раковину горячей водой.

На его плече Джулиана увидела татуировку – синюю букву К.

– Что это? – спросила она. – Имя твоей жены? Конни? Карина?

Джо буркнул:

– Каир.

«Какое экзотическое имя, – подумала она и вдруг почувствовала, что краснеет. – Я просто дура!»

Итальянец, тридцати четырех лет, из нацистской части континента… Ну, конечно, он был на войне, сражался на стороне Оси. Воевал в Каире, а татуировка – символ кампании, знак совместной победы над британо-австралийской армией генерала Готта.

Выходит, Джо служил в африканском корпусе Роммеля.

Выйдя из ванной, Джулиана прошла в спальню – заправить кровать. Руки не слушались.

На стуле аккуратной стопкой лежали пожитки Джо: одежда, маленький саквояж, кое-какие мелочи. Ей бросилась в глаза коробочка наподобие футляра для очков.

«Ты и в самом деле сражался под Каиром, – подумала Джулиана, открыв коробочку и увидев Железный крест второй степени с выгравированной надписью „Каир“ и датой: 10 июня 1945. – Такую награду получили не все, а только самые доблестные. Интересно, что ты там натворил… Тебе ведь было тогда лет семнадцать…»

Когда Джулиана извлекла орден из бархатного футляра, в дверях показался Джо. Она даже подскочила, заметив его. Но он не рассердился.

– Я только посмотрела, – виновато произнесла Джулиана. – Никогда не видела такой награды. Тебе ее сам Роммель вручил?

– Генерал Байерляйн. Роммеля к тому времени послали в Англию добивать британцев. – Он говорил спокойно, но машинально водил скрюченными пальцами от лба к затылку, будто расчесывал волосы. Это было похоже на хронический нервный тик.

– А ты мне расскажешь про Каир? – спросила Джулиана, когда Джо вернулся в ванную.

За бритьем и после, моясь под душем, Джо скупо рассказал ей о войне. Но его история была не из тех, которые любила слушать Джулиана.

Когда двое его старших братьев отправились в Эфиопию, он, тринадцатилетний мальчишка, вступил в Милане в молодежную фашистскую организацию. Позже братьев зачислили в знаменитую артиллерийскую батарею майора Рикардо Парди, а вскоре после начала Второй мировой к ним присоединился и Джо. Они дрались под командованием фельдмаршала Грациани. Техника, особенно танки, у них была хуже не придумаешь. Британцы расстреливали их как кроликов, даже старших офицеров. В бой танки ходили с мешками песка на башне – иначе люки распахивались от тряски. Солдатам майора Парди приходилось собирать неразорвавшиеся снаряды, чистить их и снова пускать в дело.

Однако в сорок третьем батарея остановила отчаянное танковое наступление генерала Уовелла.

– А твои братья живы? – спросила Джулиана.

Его братьев в сорок четвертом задушили проволокой британские коммандос из «Лонг рэндж дезерт груп», которые устраивали диверсии в тылах Оси. В конце войны, когда стало ясно, что союзники проиграют, они дошли до последней степени фанатизма.

– А как ты сейчас относишься к британцам? – перебила его Джулиана.

– Хотел бы я увидеть, как англичанам воздают сполна за Африку, – хладнокровно ответил Джо.

– Но ведь… прошло восемнадцать лет, – сказала Джулиана. – Я знаю, британцы много всяких ужасов натворили, но…

– Все говорят о зверствах нацистов над евреями, – проворчал Джо. – Но англичане были хуже зверей. Взять хотя бы битву за Лондон. – Помолчав, добавил: – Видела бы ты их огнеметы… видела бы, как горят фосфор и нефть, как вспыхивают лодка за лодкой… Мне попадались обугленные трупы немцев-десантников… А трубы под водой, зажигающие, казалось, само море! А массированные налеты бомбардировщиков на беззащитные города, благодаря которым Черчилль надеялся добиться перелома в конце войны… А то, что осталось от Гамбурга, Эссена…

– Давай не будем об этом, – перебила его Джулиана из кухни, где жарила ветчину. Она включила маленький пластмассовый приемник фирмы «Эмерсон», подаренный ей на день рождения Фрэнком. – Сейчас приготовлю что-нибудь поесть. – Она покрутила ручку, пытаясь найти легкую музыку.

– Взгляни-ка, – сказал Джо из спальни. Он сидел на кровати, рядом стоял раскрытый саквояж. Ухмыляясь, он достал старую, потрепанную книгу, видимо, побывавшую во многих руках. – Иди сюда. Знаешь, что пишет один человек? Вот тут. – Он ткнул пальцем в книгу. – Это довольно забавно. – Он схватил ее за руку и заставил сесть рядом. – Хочу тебе почитать. Предположим, они бы победили. Как бы это выглядело? Незачем ломать голову, этот парень обо всем за нас подумал.

Джо раскрыл книгу и стал медленно переворачивать страницы.

– Вся Европа под контролем Британской империи. И все Средиземноморье. Италии нет и в помине, Германии тоже. До самой Волги – только бобби, смешные солдатики в высоких меховых шапках, и власть короля.

– По-твоему, это было бы плохо? – тихо спросила Джулиана.

– А ты читала эту книгу?

– Нет. – Джулиана наклонилась, чтобы рассмотреть обложку. – Но слышала. Ее читали очень многие. Мы с Фрэнком… с моим бывшим мужем, часто размышляли о том, что было бы, если бы союзники победили в войне.

Джо как будто не слышал ее. Он смотрел в книгу.

– А знаешь, почему побеждает Англия? Как ей удается одолеть Ось?

Джулиана отрицательно покачала головой, чувствуя, как в душе сидящего рядом человека закипает злость. У него задрожал подбородок. Джо часто облизывал губы, запускал пятерню в волосы… и вдруг хрипло произнес:

– У него Италия предает Ось.

– Ого! – воскликнула Джулиана.

– Италия переходит на сторону союзников. В результате перед англосаксами открыто, как он пишет, «мягкое подбрюшье Европы». Впрочем, неудивительно, что он так считает. Всем известна трусость итальянских солдат – едва завидев британцев, они давали деру. Горькие пьяницы, разгильдяи. Драться не любят и не умеют. Этого парня… – Джо закрыл книгу, взглянул на обложку, – …Абендсена, я не виню. Он писал то, что подсказывало воображение, выдумывал мир, в котором Ось – проигравшая сторона. А как бы еще она могла проиграть, не предай ее Италия? – Голос дрогнул. – Всем известно, каким паяцем был дуче.

– Пойду переверну бекон. – Джулиана поспешила на кухню.

Джо встал и с книгой в руках проследовал за ней.

– После того как наголову разбили япошек, в войну вступают США. Победившие Штаты и Британия делят мир между собой. Точь-в-точь как поделили его Германия и Япония.

– Германия, Япония и Италия, – поправила Джулиана.

Джо непонимающе уставился на нее.

– Ты пропустил Италию, – сказала Джулиана, спокойно встретив его взгляд. «Выходит, ты тоже забыл? – мысленно произнесла она. – Как и все остальные? Забыл маленькую империю на Ближнем Востоке… Опереточный Новый Рим».

Она поставила перед ним поднос с беконом, яйцами, гренками, мармеладом и кофе. Он жевал, не отрываясь от чтения. Джулиана села рядом.

– Чем тебя кормили в Северной Африке? – спросила она.

– Тухлой ослятиной, – кратко ответил Джо.

– Ужас!

Его губы растянулись в улыбке.

– «Азино Морте». Говяжья тушенка с этикеткой «АМ» на банке. Немцы называли ее «Alter Маnn» – «старикашка». – Он вернулся к еде.

«Надо бы почитать. – Джулиана протянула руку к книге. – Долго ли он у меня проживет?» Книга была в сальных пятнах, со следами грязных пальцев, в ней недоставало страниц. «Ее брали в дальние рейсы шоферы грузовиков, – подумала она. – Держу пари, Джо читает очень медленно. А этот роман мусолит уже несколько недель, если не месяцев».

Она раскрыла книгу наугад и прочла:

«…И теперь, в старости, он взирал на царство покоя, о котором издавна мечтали люди, но которое так долго не могли создать. На корабли, ходящие от Крыма к Мадриду, на Империю, во всех уголках которой – одна и та же монета, одна и та же речь, один и тот же флаг – знаменитый Юнион Джек. Сбылись наконец слова гимна: „Правь, Британия, морями…“

– Я тоже таскаю с собой одну книгу, – сказала Джулиана. – Собственно, это даже не книга, а Оракул, «Ицзин». Меня к нему Фрэнк пристрастил. У Оракула можно испросить совета на все случаи жизни. Я с ним никогда не расстаюсь. Никогда. – Она захлопнула «Саранчу». – Хочешь попробовать?

– Нет, – сказал Джо.

Она оперлась подбородком на ладони и произнесла, исподлобья взглянув на Джо:

– Ты решил насовсем у меня поселиться? А если нет, то на сколько?

«Теперь вся округа будет перемывать мне косточки, – подумала Джулиана. – Поразительно, сколько в тебе ненависти к жизни. Но есть что-то еще. Ты похож на маленькую зверушку, невзрачную, но смышленую. – Изучая его умное, с резкими чертами лицо, она подумала: – С чего это я взяла, будто ты моложе меня? Впрочем, есть с чего. Из тебя еще не выветрилось детство. Ты – малыш, боготворящий своих старших братьев, майора Парди и генерала Роммеля. Спишь и видишь, как бы удрать из дому на войну с томми. Интересно, правда ли, что твоих братьев задушили проволочными удавками? После войны об этих зверствах много писали и снимки печатали… – Она вздрогнула. – Но британские коммандос давным-давно осуждены и наказаны…»

Звучавшая по радио музыка умолкла. Судя по обилию помех, на коротких волнах передавали новости из Европы. Голос диктора то и дело пропадал или становился неразборчивым. Затем вдруг очень четко зазвучал голос денверского комментатора. Джулиана потянулась к ручке настройки, но Джо остановил ее.

Джулиана и Джо вскочили.

Джо увеличил громкость.

– Выберут Гейдриха, – сказал Джо.

– По мне, лучше бы этого белобрысого, долговязого Шираха, – задумчиво произнесла Джулиана. – Господи, наконец-то помер. Как ты думаешь, у Шираха есть шансы?

– Нет, – коротко ответил Джо.

– Теперь может вспыхнуть гражданская война, – предположила Джулиана. – Впрочем, они ведь совсем старые… Геринг, Геббельс и прочие партийные бонзы.

– Это о Жирном Германе, – пояснил Джо.

Джулиана выключила радио.

– Пустая болтовня, – раздраженно сказала она. – Почему эти грязные убийцы говорят теми же словами, что и все мы?

– Они похожи на нас. – Джо снова уселся и принялся за еду. – На их месте мы поступили бы так же. А они, между прочим, спасли мир от коммунизма. Не победи Германия, мы бы сейчас жили под красными. А это куда хуже.

– Ты тоже болтун, – бросила Джулиана. – Как радио. Трепло.

– Я жил под нацистами, – сказал Джо, – и знаю, что это такое. В сорок седьмом я получил в Организации Тодта трудовую книжку и вкалывал на стройках двенадцать… нет, тринадцать… почти пятнадцать лет. В Северной Африке и США. Можешь не верить, – он ткнул в сторону Джулианы вилкой, – но у меня в крови итальянский талант к земляным работам, и в ОТ меня ценили. Не заставляли кидать асфальт и месить бетон для автострад, а допустили к проектным разработкам. Сделали из меня инженера. Однажды проверять работу моей группы явился сам доктор Тодт. Он мне сказал: «У тебя хорошие руки». Это было высшей похвалой в его устах, Джулиана. Знала бы ты, что это такое – гордость труженика. Нет, немцы – не болтуны. До них все, и я в том числе, чурались черной работы. Аристократы! Трудовой Фронт положил этому конец. Я как будто впервые увидел свои руки. – Он так частил, что Джулиана с трудом его понимала. – В развалинах Нью-Йорка мы жили как братья. Строем ходили на работу, распевали песни. Дух войны, только созидательный, а не разрушительный. Каждый день как грибы вырастали новенькие, красивые жилые здания, одно за другим, улица за улицей. Как мы отстроили Нью-Йорк и Балтимор – это ж просто загляденье! Сейчас там, конечно, тодтовцев нет. Бал правят картели вроде «Нью-Джерси Крупп и Sohnen». Их хозяева не нацисты, а родовитые европейские богачи. Но при них стало куда хуже. Роммель и Тодт просто ангелочки по сравнению с промышленниками вроде Круппа и пруссаками-банкирами. Все эти господа в костюмах-тройках… вот бы кого в газовку!

«Господа в тройках были и будут, – мысленно ответила Джулиана, – а вот твои идолы, Роммель и Тодт, явились к нам после побоища разгребать обломки, прокладывать автострады, восстанавливать промышленность. Даже евреев не трогали, вот уж чего от них никто не ожидал… Объявили евреям амнистию, чтобы не прятались по щелям… А потом наступил сорок девятый… и прощай, Роммель, прощай, Тодт, ступайте пастись на лужок. Разве я не знаю, как живется под нацистами? Разве Фрэнк не рассказывал? Мой муж был евреем. То есть он и есть еврей. Я знаю, доктор Тодт был скромнейшим и честнейшим человеком на свете. Я знаю, единственное, о чем он мечтал, – дать надежную, достойную работу несчастным, отчаявшимся американцам, миллионы которых ютились среди руин. Обеспечить медицинским обслуживанием, сносным жильем, условиями для отдыха каждого, к какой бы расе он ни принадлежал.

Тодт был инженером, а не идеологом… и сумел добиться многого. Но…»

Смутная мысль, блуждавшая в глубинах сознания, обрела форму.

– Слушай, Джо, а разве на восточном побережье эта «Саранча» не под запретом?

Он кивнул.

– А почему ты ее читаешь? Разве у вас за нее не расстреливают?

– Все зависит от национальной принадлежности и от старой армейской нарукавной повязки.

Так и было. Меньше всех читать, говорить и слушать разрешалось славянам, мексиканцам, пуэрториканцам. У англосаксов дела обстояли получше: их допускали в библиотеки, музеи и на концерты, их дети учились в общественных школах. Однако… «Саранча» была не просто внесена под гриф, она была запрещена для всех без исключения.

– Я читал ее в сортире, – признался Джо. – Прятал под подушкой. Честно говоря, потому и читал, что нельзя.

– Да ты смельчак, – улыбнулась Джулиана.

– Издеваешься? – с подозрением спросил он.

– Нет.

– Вам здесь легко живется. Никаких проблем, целей, трудов и хлопот. Плывешь себе по течению, словно с довоенных лет ничего не изменилось… – В его глазах застыла насмешка.

– Решил убить себя цинизмом, – перебила его Джулиана. – Ах, бедняжка! Идолов у него отобрали, некому теперь подарить свою любовь! – Она держала вилку острием вперед, и это от него не укрылось. «Ешь, – мысленно приказала она, – или откажись от удовлетворения и физиологических потребностей».

Джо набил рот и, прожевав, сказал:

– Этот Абендсен живет неподалеку отсюда, в Шайенне. Спокойное местечко нашел для раздумий над судьбами мира, верно? Прочти вот здесь. Вслух прочти.

Она взяла книгу и прочитала на обороте обложки:

– «Он – бывший сержант морской пехоты США, участвовал во Второй мировой войне. В Англии был ранен в поединке с фашистским танком „Тигр“. Ходят слухи, что его дом набит оружием и превращен в неприступную крепость». – Она закрыла книгу. – Тут не написано, но мне говорили, что он немного свихнулся. Живет высоко в горах, окружил свой дом колючей проволокой под током. До него непросто добраться.

– А может, он прав, что опасается? – предположил Джо. – Шишки из Партай небось до потолка прыгали от злости, когда прочли эту книгу.

– Он и раньше так жил, еще до того, как написал «Саранчу». Его дом называется… – она взглянула на обложку, – Высокий Замок. Название он сам придумал.

– Да, немцам его не сцапать, – пробормотал Джо, торопливо жуя, – он всегда начеку. Хитрый, черт.

– А все-таки надо быть не робкого десятка, чтобы написать такое. Не победи Ось, мы бы могли говорить и писать все что угодно, как до войны. И страна была бы цела, и законы куда справедливее. И одни для всех.

К ее удивлению, Джо согласно кивнул.

– Не пойму я тебя, – сказала Джулиана. – Во что ты веришь? Чего хочешь? Защищаешь этих уродов, которые задались целью перерезать всех несогласных, и тут же… – Она яростно схватила его за уши и потянула вверх. От изумления и боли у него глаза вылезли из орбит.

Тяжело дыша, они молча смотрели друг на друга.

– Дай доесть твою стряпню, – наконец вымолвил Джо.

– Что ты сказал? Не хочешь со мной разговаривать? Понимаешь, о чем я спрашиваю, и жрешь, как ни в чем не бывало?! – Джулиана изо всех сил выкрутила ему уши и отпустила. Они мгновенно побагровели.

– Пустой разговор, – буркнул Джо. – Не о чем спорить. Знаешь, как коричневые рубашки прозвали когда-то болтунов-интеллигентов? Eierkopf, яйцеголовые. Потому что их огромные выпуклые черепа легко раскалывать в уличных заварушках.

– Если ты и обо мне такого мнения, почему бы тебе не убраться отсюда? – разозлилась Джулиана.

У нее мороз пошел по коже от его зловещей гримасы. «Какая я дура, что пустила его к себе, – горько подумала она. – Теперь поздно. Мне от него не отделаться».

Джулиане казалось, произойдет что-то страшное и это будет связано с ним.

– Ну, в чем дело? – Он приподнял ее подбородок, погладил шею, сунул руку под рубашку и стал с вожделением ласкать плечи. – Это нервы. Груз проблем. Сеанс психоанализа – и мы снимем тяжесть с вашей души.

– И тебя назовут евреем-психоаналитиком. – Она вяло улыбнулась. – Хочешь вылететь в трубу крематория?

– Ты боишься мужчин. Верно?

– Не знаю.

– Это я еще ночью понял. Если бы я не… – Он осекся. – Не старался угадывать все твои желания…

– Если бы ты не переспал до меня с кучей баб, – перебила его Джулиана. – Вот что ты хотел сказать.

– Я сказал правду. Знай, Джулиана, я никогда тебя не обижу. Даю слово, больше того: клянусь прахом матери. Я буду очень внимателен, позабочусь о тебе, всегда приду на помощь, если что… Забудь свои тревоги. Пусть не каждый раз, но я смогу утешить и приободрить. Тебе пока просто-напросто не везло.

Слегка успокоенная, она кивнула. Но в душе оставались холод и тоска, и Джулиана не понимала, откуда они взялись.

В начале рабочего дня Тагоми улучил минутку, чтобы поразмыслить в одиночестве.

Утром перед уходом на работу он ознакомился с докладом Ито. Молодой студент был уверен, что Бэйнс – не швед. Скорее всего он немец.

Впрочем, ни в Торгпредстве, ни в токкоке – японской службе безопасности – не питали иллюзий относительно способностей Ито к германским языкам. «Похоже, это все-таки его нелепые домыслы, – подумал Тагоми. – Олух-энтузиаст с романтическими наклонностями. Игра в сыщиков плюс чрезмерная подозрительность».

Но кто бы ни был Бэйнс по национальности, совещание с ним и пожилым господином с Родных островов произойдет в условленное время. И, надо сказать, этот человек пришелся Тагоми по душе.

«Возможно, главный талант опытного руководителя в том и заключается, чтобы распознавать хороших людей при первой встрече, – подумал Тагоми. – Чувствовать характер собеседника. Уметь заглядывать в душу. Даже сквозь скрытый чертами лица инь мне виден мерцающий во тьме свет сердца, свет ян.

Он мне нравится, – сказал себе Тагоми. – Кем бы он ни был, немцем или шведом. Надеюсь, таблетка помогла. Вот о чем его надо спросить первым делом».

Загудел селектор.

– Меня нет, – буркнул он в микрофон. – У меня минуты медитации. Время постижения внутренней правды.

Из крошечного динамика зазвучал голос Рамсея:

– Сэр, только что поступили новости из пресс-агентства. – Голос Рамсея дрожал. – Умер рейхсканцлер Мартин Борман.

«Наверное, в канцелярии сейчас переполох, – подумал Тагоми. Он вышел из-за стола и принялся расхаживать по кабинету, до хруста сжимая сцепленные пальцы. – Ну что ж, надо немедленно отправить рейхсконсулу соболезнования. Впрочем, это пустяки. Подчиненные и без меня справятся. Глубоко скорбим, вся Япония с немецким народом в этот тяжелый час и т. п. Потом? Ждать. Сосредоточиться и ждать. Чтобы отреагировать сразу, как только придут директивы из Токио».

Нажав кнопку селектора, он сказал:

– Мистер Рамсей, проверьте надежность связи с Токио. Скажите телефонисткам, пусть будут повнимательнее. Сейчас самое важное – связь.

– Да, сэр, – ответил Рамсей.

– С этой минуты я не покину кабинета. Все текущие дела отложить. На обычные звонки не отвечать. Мне не нужны лишние заботы.

– Что еще, сэр?

– Возможно, придется действовать, и действовать быстро.

– Да, сэр.

Через четверть часа, в девять, от высшего представителя Имперского правительства на западном побережье Америки, японского посла в Тихоокеанских Штатах, высокочтимого барона Л. Б. Кэлемакуле пришла телефонограмма. Министерство иностранных дел извещало о срочном заседании в здании посольства. От каждого отдела Торгпредства должен присутствовать кто-нибудь из руководства.

У него не оставалось времени надеть другой костюм. Тагоми поспешил к лифту и вскоре мчался по улице в лимузине Торгпредства – черном «кадиллаке» сорокового года. За рулем сидел опытный водитель-китаец.

Возле здания посольства стояла дюжина автомобилей высокопоставленных особ. Их владельцы – с некоторыми он был знаком – поднимались по широким ступенькам парадной лестницы. Шофер распахнул дверцу, Тагоми быстро вышел из машины, схватил портфель (пустой, поскольку на этот раз от него не требовалось отчетов, но ему не хотелось выглядеть сторонним зрителем) и пошел наверх по ступенькам с таким видом, будто играл в происходящем не последнюю роль. Хотя на самом деле он даже не знал, о чем пойдет речь на совещании.

В вестибюле толпились, вполголоса переговариваясь друг с другом, приглашенные. Мистер Тагоми подошел к группе, в которой приметил знакомых, раскланялся и обменялся с ними многозначительными взглядами.

Появился служащий посольства и пригласил всех в огромный зал заседаний. Там стояли кресла с откидными сиденьями. Чиновники вошли и в молчании расселись, слышались лишь покашливание и скрип кресел.

К столу президиума с пачкой бумаг подошел человек в полосатых брюках – представитель министерства иностранных дел.

Гул в зале. Сдвинутые друг к другу головы. Перешептывание.

– Господа! – звонким, начальственным голосом начал чиновник МИДа, мгновенно приковав к себе внимание зала. – Как вам известно, мы получили сообщение из Берлина, официально подтверждающее смерть рейхсканцлера. На нашем совещании – оно не затянется, смею вас заверить – мы проинформируем вас о социально-политическом положении в Рейхе и дадим оценку соперничающим группировкам немецкой верхушки, которые могут вступить в открытую борьбу за власть.

Коротко о вождях. Самый вероятный претендент – Герман Геринг. Если не возражаете, начну с общеизвестных фактов. Жирный Боров, как его прозвали за тучность, отважный летчик-ас Первой мировой войны, в дальнейшем – создатель гестапо. Занимал видный пост в правительстве Восточной Пруссии. Во время становления Партай – один из самых безжалостных лидеров, хотя позднее сибаритские наклонности создали ему ложную репутацию добродушного пьянчуги.

Господа, наше правительство настоятельно советует вам не питать подобных иллюзий. По слухам, он нездоров, возможно, даже психически, и этим напоминает римских цезарей, чьи характеры с возрастом окончательно портились. Зловещий портрет Геринга, где он, облаченный в тогу, прогуливается в сопровождении львов по огромному замку, набитому охотничьими трофеями и произведениями искусства, несомненно, соответствует истине. В войну он приказывал вне очереди пропускать в Германию поезда с награбленными сокровищами, оседавшими затем в его поместьях. Наша оценка: этот человек стремится к неограниченной власти, и путь перед ним открыт. Он, как никто другой из нацистской верхушки, потворствует своим слабостям и в этом отношении совсем не похож на Гиммлера, которому в конце жизни вполне хватало скромного жалованья.

Герман Геринг – человек с извращенным умом, для него власть – средство удовлетворения своего ненасытного тщеславия. Это свидетельствует о примитивном, даже вульгарном мировоззрении; тем не менее он далеко не глуп, возможно, даже умнее остальных фашистских лидеров. Его главная цель – сравняться в величии с древними императорами.

Следующий претендент: Йозеф Геббельс. В детстве перенес полиомиелит. Родители католического вероисповедания. Блестящий оратор, писатель, обладает глубоким и проницательным умом. Вежлив, остроумен, с широким кругозором. Весьма активен в отношениях с дамами. Элегантен, высокообразован. Недюжинные организаторские способности. Трудолюбив, отдает предпочтение административной работе. По слухам, никогда не отдыхает. Снискал всеобщее уважение, невероятно вспыльчив. Предположительная идеологическая ориентация – иезуитские взгляды средневековья с примесью германского неоромантического нигилизма. Считается единственным интеллектуалом Партай. Не пользуется любовью подчиненных. В молодости мечтал о лаврах драматурга. В отличие от Геринга стремится не к величию и богатству, а к власти в ее чистом виде – классический образец прусской мании величия.

– Рейнхард Гейдрих. – Чиновник МИДа сделал паузу, окинул взглядом зал. – Значительно моложе большинства ветеранов революции тридцать третьего года. Выдвиженец из элиты СС. Подчинялся непосредственно Гиммлеру, возможно, загадочная смерть постигла Гиммлера в сорок восьмом не без его содействия. Устранил из аппарата полиции своих главных соперников, таких, как Эйхман и Шелленберг. По нашим сведениям, в Партай его многие боятся. По окончании войны, после знаменитого столкновения полиции с армией, приведшего к реорганизации аппарата правительства, Гейдриху поручен политический надзор за Вермахтом. Получил превосходное образование еще до того, как СС перешла на так называемую замковую систему обучения. В традиционном смысле его психика лишена эмоциональной восприимчивости. Его устремления неясны. Вероятно, развитие общества видится ему некой игрой, точнее, серией игр. Подобная специфическая, псевдонаучная отрешенность встречается в технократических кругах. В идеологических диспутах не участвует. Вывод: его склад ума наилучшим образом соответствует нашей «эпохе прагматизма». Он избавлен от так называемых неизбежных иллюзий – таких, как вера в Бога, гуманизм и т. п. Определение «реалистический склад ума» все еще остается загадкой для токийских социологов, так что рядом с именем этого человека можно поставить знак вопроса. Тем не менее не следует снимать со счетов низкую эмоциональность, возможно, свидетельствующую о патологической шизофрении.

Тагоми начало подташнивать.

– Бальдур фон Ширах. Бывший вожак гитлеровской молодежи. Считается идеалистом. Внешне привлекателен, но о его опыте и компетентности сложилось невысокое мнение. Искренне верит в идеалы НСДРП. В число его заслуг входят осушение средиземноморского бассейна и создание там огромных сельскохозяйственных площадей. В начале пятидесятых добивался смягчения человеконенавистнической политики и отмены расовых экспериментов на славянских землях. Обратился непосредственно к народу Германии с тем, чтобы уцелевшим славянам позволили жить в резервациях Центральной Азии. Призывал к прекращению некоторых форм «убийств милосердия» и медицинских экспериментов над людьми, но безуспешно.

Доктор Зейсс-Инкварт. Из австрийских нацистов, ныне управляет колониями Рейха, отвечает за колониальную политику. Пожалуй, на территории Рейха ни к кому другому не относятся с такой ненавистью. Говорят, он был инициатором большинства, если не всех, репрессивных мер против завоеванных народов. Вместе с Розенбергом добивался утверждения самых чудовищных кампаний, таких, как попытка стерилизовать все уцелевшее население России. Считается, хотя тому нет документальных подтверждений, что решение очистить Африку от негритянского населения было принято с его подачи. Темпераментом очень напоминает бывшего фюрера – Адольфа Гитлера.

Докладчик замолчал.

«Кажется, я схожу с ума, – подумал Тагоми. – Надо уйти отсюда. У меня приступ. Тошнит, рвет… я умираю!» Он с трудом поднялся, выбрался в проход и побрел, почти ничего и никого не видя. «В уборную!» Он побежал по проходу.

К нему повернулось несколько голов. «Какой позор! Не мог найти другого времени и места для обморока? Уволят…» Он выскочил в дверь, распахнутую перед ним служащим.

Сразу прошла дурнота. Вернулось зрение. Перестали вращаться стены и пол.

«Всего лишь приступ головокружения. Функциональное расстройство вестибулярного аппарата. Диэнцифалон, промежуточный мозг, доставшийся в наследство от пращуров, дает о себе знать.

Подумать о чем-нибудь успокаивающем. За что ухватиться?

За религию? Или за прошлое? «А сейчас потихоньку начинаем гавот. Отлично, отлично, у вас прекрасно получается. Вы схватываете на лету…» – Частица узнаваемого мира. «Г. и С. Гондольерс. Школа европейских бальных танцев». – Он закрыл глаза. – Уходящий мир…»

– Сэр, вам помочь? – спросил служащий посольства.

– Благодарю, – с поклоном ответил Тагоми. – Я пришел в себя.

«Может, все они смеются надо мной? – подумал он. – В глубине души?»

Внимательное, участливое лицо слуги. Ни тени насмешки.

«…Зло – везде. Оно, как цемент, скрепляет наше общество… Не могу в это поверить. Не могу этого вынести. – Он расхаживал по вестибюлю и слушал гул автомобилей, доносящийся с Саттер-стрит. – Нет, религия не поможет. Что мне делать? – спросил он себя, направляясь к выходу из посольства. Привратник отворил двери, и мистер Тагоми сошел по ступенькам к стоянке лимузинов.

Зло незримо. Оно – неотъемлемая часть нашего мира. Оно везде. Изливается на нас, разъедает мозги, тела, сердца и впитывается в асфальт.

Почему?

Мы – слепые кроты. Копошимся в земле, тычемся рыльцами в потемках. Ничего не ведая. Я понимаю это… но не знаю, куда ползти. Остается верещать от страха. И удирать.

Жаль.

Смеются надо мной, – подумал он, идя к машине. – Где мой портфель? Ах да, остался в кресле».

Все смотрели, как он кивает шоферу и неуклюже садится в автомобиль.

«Отвезите меня в больницу, – хотел сказать он. И – вслух:

– «Ниппон Таймс Билдинг». Помедленнее, пожалуйста.

Он смотрел в окно на машины, магазины, ультрасовременные высотные здания. На безликий поток пешеходов.

Добравшись до кабинета, он поручил Рамсею позвонить в один из отделов Торгпредства – «Добычу полиметаллических руд» – и попросить, чтобы по возвращении из посольства заведующий отделом связался с ним.

Ответный звонок раздался около полудня.

– Наверное, вы заметили, что на собрании мне стало дурно, – сказал в трубку Тагоми. – Очевидно, это всем бросилось в глаза. Особенно мое поспешное бегство.

– Я ничего не заметил, – ответил чиновник из «Полиметаллических руд». – Но, не увидев вас после заседания, встревожился, не случилось ли чего.

– Вы очень любезны, – уныло поблагодарил мистер Тагоми.

– Вовсе нет. Я уверен, все были поглощены докладом мидовца и ничего кругом не замечали. Вас, наверное, интересует, о чем говорилось после вашего ухода? Вы успели выслушать первую часть доклада?

– Да, вплоть до Зейсс-Инкварта.

– Затем докладчик подробно осветил экономическую ситуацию в Рейхе. На Родных островах сложилось мнение, что намерение Германии обратить население Европы и Средней Азии в рабов, уничтожив всю интеллигенцию, буржуазию, патриотически настроенную молодежь, грозит экономической катастрофой. До сих пор немцев спасали только достижения в науке и технике. Образно говоря, чудо-оружие.

– Да, – подтвердил Тагоми. В одной руке он держал трубку, а другой наполнял чашку горячим чаем. – Как спасли их в войну снаряды ФАУ и реактивные истребители.

– Немцы – мастера на подобные штучки, – продолжал чиновник из «Полиметаллических руд». – Но сейчас они опережают нас только в областях атомной энергетики и развлечений – согласитесь, запуск ракет на Венеру и Марс очень напоминает цирк. При всех объемах германского импорта, как подчеркнул докладчик, снаряжение подобных экспедиций не дает никакой экономической выгоды.

– Но со стороны выглядит эффектно, – заметил Тагоми.

– У докладчика мрачные прогнозы. По его убеждению, большинство высокопоставленных нацистов боятся смотреть правде в глаза. Тем самым они усугубляют тенденцию к мероприятиям, для которых требуется tоur de force, – мероприятиям авантюрным, с непредсказуемыми последствиями. Сначала – приступ маниакального энтузиазма, затем страх и отчаянные призывы Партай. Вывод докладчика: подобная ситуация способствует приходу к власти самых безответственных и безрассудных претендентов. Нам следует готовиться к худшему. Судя по всему, ответственные и здравомыслящие элементы потерпят поражение в начавшейся борьбе.

– А кого он считает худшими? – Тагоми глотнул чая.

– Гейдриха. Доктора Зейсс-Инкварта. Геринга. Такова точка зрения Имперского правительства.

– А приемлемыми?

– Бальдура фон Шираха и доктора Геббельса. Но на этот счет он был очень краток.

– Что он еще говорил?

– Сказал, что сейчас мы больше, чем когда-либо, должны сплотиться вокруг императора и Кабинета.

– А потом, видимо, была минута молчания в знак соболезнования?

– Да.

Тагоми поблагодарил собеседника и повесил трубку. Но звук селектора не дал ему спокойно допить чай.

– Сэр, вы хотели выразить соболезнования германскому консулу, – напомнила Эфрикян. И добавила после паузы: – Мне зайти с диктофоном?

«А ведь верно, – подумал Тагоми. – Совсем из головы вылетело».

– Да, зайдите.

Она вошла и спросила с улыбкой:

– Вам лучше, сэр?

– Да. Благодаря витаминам. – Безуспешно порывшись в памяти, он попросил: – Напомните, пожалуйста, как зовут консула.

– Пожалуйста, сэр. Барон Гуго Рейс.

– Mein Herr, – начал диктовать мистер Тагоми, – известие о безвременной кончине вашего вождя герра Мартина Бормана повергло нас в пучину скорби. Эти слова я пишу со слезами на глазах. Вспоминая доблестные подвиги герра Бормана, не жалевшего усилий для защиты германского народа от внешних и внутренних врагов, вспоминая его жесткую, бескомпромиссную борьбу с малодушными, которые предали тысячелетнюю мечту человечества о космосе, куда устремилась светловолосая, голубоглазая нордическая раса в своей… – Он замолчал. Надо было как-то закончить фразу. Эфрикян ждала с выключенным диктофоном.

– Мы живем в великое время, – задумчиво произнес он.

– Записывать, сэр? – встрепенулась секретарь. – Это текст?

– Нет. Я обращался к вам, – ответил Тагоми.

Она улыбнулась.

– Перемотайте назад, – попросил он.

Зашуршала пленка. Из двухдюймового динамика зазвучал металлический голос: «…не жалевшего усилий для защиты…» – казалось, в динамике бьется и пищит насекомое.

– Закончим так, – произнес он, дослушав запись, – …решимости возвеличить и принести себя в жертву, и тем самым занять нишу в истории, из которой никто во всей Вселенной не сможет ее вытеснить, я испытываю невыразимую горечь утраты… – Тагоми умолк и задумался. – Мы все – насекомые, – сказал он вдруг. – Слепо бредем к чему-то ужасному или, наоборот, высокому, чистому. Вы согласны? – Он поклонился. Эфрикян, сидевшая с диктофоном в руках, слегка поклонилась в ответ. – Напечатайте и отправьте, – велел он. – С подписью и всем прочим. Если сочтете нужным, внесите поправки.

В дверях секретарь остановилась и с интересом посмотрела на него.

Эфрикян ушла, и Тагоми стал разбирать накопившиеся бумаги. Но почти тотчас из селектора донесся голос Рамсея:

– Сэр, вас просит мистер Бэйнс.

«Это хорошо, – подумал Тагоми. – Теперь можно начинать важный разговор».

– Соедините. – Он взял трубку.

– Мистер Тагоми? – послышался голос Бэйнса.

– Добрый день. Простите, в связи с известием о смерти канцлера Бормана утром я был вынужден…

– Мистер Ятабе еще не дал о себе знать?

– Еще нет, – ответил Тагоми.

– А вы предупредили своих подчиненных? – похоже, Бэйнс волновался.

– Да. Его немедленно проводят в мой кабинет. – На самом деле Тагоми напрочь забыл об этом и теперь мысленно сделал заметку: проинструктировать Рамсея. «Выходит, без пожилого господина мы не можем начать переговоры?» Тагоми встревожился. – Сэр, мне не терпится начать. Не могли бы вы продемонстрировать изделия вашей фирмы? Хотя у нас такой сумасшедший день…

– Произошли изменения, – сказал мистер Бэйнс. – Необходимо дождаться мистера Ятабе. Вы уверены, что его еще нет? Обещайте, что, как только он появится, меня поставят в известность. Пожалуйста, мистер Тагоми. – У него был напряженный, срывающийся голос.

– Даю слово. – Тагоми тоже разволновался. «Смерть Бормана. Вот в чем причина отсрочки». – А пока, – быстро добавил он, – буду рад, если вы согласитесь позавтракать со мной. Время позднее, но мне еще не удалось поесть. – Он продолжал, импровизируя: – Не касаясь конкретных вопросов, мы могли бы обсудить общую картину…

– Нет, – перебил его Бэйнс.

«Нет?» – мысленно переспросил Тагоми.

– Сэр, я перезвоню позже, – сказал он вслух. И быстро положил трубку. «Обиделся, – подумал он. – Видимо, догадался, что я забыл предупредить подчиненных о Ятабе. Пустяки, все уладится». – И нажал на клавишу селектора. – Мистер Рамсей, зайдите ко мне, пожалуйста.

«Я сейчас все исправлю. Дело не только во мне, – решил он. – Бэйнс потрясен смертью Бормана. Пустяки… но не совсем. Я таки показал себя безответственным. – Тагоми устыдился. – Неудачный день. Я удаляюсь от Дао, это очевидно. Надо посоветоваться с Оракулом, пусть обрисует нынешнюю ситуацию. Которая из шестидесяти четырех гексаграмм, хотел бы я знать, повергнет меня в уныние? Слишком много накопилось вопросов, чтобы задавать их по отдельности».

Выдвинув ящик стола, он выложил оба тома «Ицзина». Когда вошел Рамсей, перед Тагоми уже лежал ответ.

– Взгляните, мистер Рамсей. – Он показал молодому человеку книгу, раскрытую на гексаграмме сорок семь: Кунь – «Истощение»..

– Обычно это плохое предзнаменование, сэр. – Рамсей склонился над книгой. – Какой был вопрос, сэр? Если, конечно, не секрет.

– Я выяснил нынешнюю ситуацию, – ответил Тагоми. – Ситуацию для всех нас. Нет черт развития. Статичная гексаграмма. – Он закрыл книгу.

В три часа того же дня Фрэнк Фринк, ожидавший со своим компаньоном ответа Уиндэма-Мэтсона, решил посоветоваться с Оракулом. «Какие события грядут?» – спросил он и подбросил монетки.

Выпала гексаграмма сорок семь. Он получил одну черту развития, «девятку», на пятой позиции.

Очень долго – почти полчаса – он изучал текст и комментарии, пытаясь понять смысл пророчества. Гексаграмма, особенно черта развития, встревожила его. Наконец он с сожалением пришел к выводу, что денег они с Маккарти не получат.

– Слишком уж ты полагаешься на эту книгу, – заметил Эд.

В четыре часа курьер из «Корпорации У-М» вручил Фрэнку и Маккарти большой конверт, из которого они извлекли чек на две тысячи долларов.

– Выходит, ты был неправ, – решил Маккарти.

Фрэнк задумался. Значит, Оракул указывает на некие будущие последствия их поступка. Это обеспокоило. Когда они скажутся, эти последствия, станет ясно, что Оракул имел в виду. А пока…

– Можно браться за мастерскую, – сказал Маккарти.

– Сегодня? Сейчас? – У Фрэнка сильнее забилось сердце.

– Ну да. Заявки на материалы готовы, остается бросить их в почтовый ящик. Чем раньше мы это сделаем, тем лучше. Что сможем, раздобудем здесь. – Эд надел пиджак и направился к выходу.

Владелец дома, в котором жил Фрэнк, согласился сдать под мастерскую подвал. Пока подвал служит им кладовой, но скоро они выбросят картонные коробки, соорудят верстак, протянут проводку, ввернут лампочки и установят моторы с приводными ремнями. У них готовы эскизы, разработана технология и составлены списки всего необходимого.

«По сути, мы уже начали», – подумал Фрэнк. Они с Маккарти даже название сочинили: «Эдфрэнк. Ювелирные изделия на заказ».

– Ну, досок на верстак и кое-чего из оборудования мы, может, сегодня купим, – сказал Фрэнк. – А вот ювелирные инструменты вряд ли.

Они отправились на рынок пиломатериалов на южной окраине Сан-Франциско и через час приобрели доски.

– Что тебя гложет? – спросил Эд Маккарти, когда они входили в магазин скобяных товаров.

– Деньги. Мне не по душе то, как мы их раздобыли.

– Зато старине У-Эму утерли нос, – сказал Маккарти.

«Знаю, – подумал Фрэнк. – Именно это мне и не нравится. Мы действуем его методами».

– Сделав выбор, не оглядывайся, – назидательно произнес Маккарти. – Смотри вперед. Думай о деле.

«А я и гляжу вперед, – подумал Фрэнк. Он размышлял о пророчестве. – Интересно, какие от меня требуются жертвы и моления? И кому?»