Глава 9
АТАМАН КРАСНОЗНАМЕННЫХ
Разбудившая его Удака в полупрозрачных шароварах выглядела исключительно соблазнительной и вдобавок казалась такой свеженькой, словно не было бурно проведенной ночи. Убедившись, что ее возлюбленный пытается продрать глаза, красавица бодро потребовала, толкая Су-мука в бок:
— Вставай. Твой родственник со своими приятелями ждут у ворот.
— Какой еще родственник? — заворчал Сумукдиар и, переворачиваясь на другой бок, пробормотал, снова погружаясь в блаженную дремоту: — Третий день не даете выспаться — то один колотит в дверь, теперь вот ты…
Вздрогнув, он проснулся окончательно, внезапно покрывшись холодным потом — Агарей вдруг понял, что едва не проговорился. Еще мгновение — и ляпнул бы: позавчера, мол, известный тебе понаслышке рысский воевода Златогор меня разбудил… Объясняй потом этой болтунье, что оговорился спросонок!
Удага сказала весело:
— Там Фаранах и Гасанбек с девицами, собаками и… — она хихикнула: — …и евнухом. Ты вроде собирался на охоту с ними ехать.
— Помню, — признал смущенный гирканец. — Брательник все расхваливал свою новую «ханум». Говорит, глаза, как у джейрана, а ножки — как у…
— Слона! — разозлилась вдруг Удака. — И задница, как у бегемота. Она самая — Джейла из женского эскадрона.
Хмыкнув, Сумукдиар выглянул в окно. По мостовой растянулась неровным конным строем живописная компания. Кроме Фаранаха здесь был его дружок-гуляка лег Гасанбек, служивший сотником в Мидийском полку, две ярко и пестро разодетые смазливые девицы, а также, к огромному удивлению гирканца, маг-алверчи Нухбала, которого Удака, видимо, и зачислила в евнухи. Вокруг лошадей неторопливо прогуливались Рыжий и Черный — псы непонятной породы, совершенно незаменимые на охоте. Увидев в окне Сумука, все пятеро, исключая почему-то четвероногих, завопили, разбудив весь квартал:
— Сумук, выходи! Сумук, выходи! Всех зверей без тебя переловят!
Наоравшись, они блаженно захохотали, весьма довольные своим остроумием. На этот раз к их голосам прибавилось конское ржание. В ответ по всей округе затявкали потревоженные собаки.
— Иду, — буркнул джадугяр.
— Завтракать не садись, — снова крикнул Фаранах. — А. то тебя от стола не оттащишь. Дотерпи до привала.
Кое-как умывшись, Сумукдиар натянул походную одежду и тонкую кольчугу, поверх которой накинул плащ-невидимку — ярко-красный изнутри, но покрытый серо-зелеными пятнами снаружи. Затем подвесил к поясу пару кинжалов, рассовал по укромным местам еще кое-какое оружие, взял футляр с луком и колчан со стрелами, после чего задумался, не забыл ли какую мелочь.
— А броню зачем нацепил? — засмеялась Удака. — Уток боищься?
— Шакалов. Двуногих… — Сумук решительно двинулся к выходу, бормоча по дороге: — Хрен я уеду голодным.
На кухне он скоренько соорудил себе монументальный бутерброд типа дюрмек, завернув в квадрат лаваша кусок вареной осетрины.
Когда, пришпорив коня, джадугяр демонстративно начал жевать. Гасанбек восторженно провозгласил:
— Точно Фаранах говорил, что его брательник без завтрака из дома не выйдет.
— Помалкивай, пока из тебя самого дюрмек не сделали, — зашипела на него Удака.
— Он такой, — подтвердил Фаранах, сделав серьезное лицо. — Запросто может тебя сожрать. А кости драконам скормит.
Гасанбек явно не успел с утра опохмелиться и сказал, мотая болевшей головой: мол, в наше просвещенное время даже волшебник не сумеет скрыть следы преступления. «А мы скажем, что ты пал жертвой хастанских налетчиков!» — предложил Фаранах. Гасанбек признал, что в таком случае убийца, конечно, улизнет от наказания, но тут же попросил, чтобы похороны состоялись по всем обычаям его горного народа, причем уточнил, что на его могиле желательно зарезать дюжину жертвенных хастанцев. «Одного лега заколем — хватит с тебя», — отрезала Удака, отчего-то не любившая этого неглупого и безобидного парня.
Кавалькада выехала из городских ворот и не слишком быстро направилась по дороге, что тянулась вдоль морского берега. Не успели они миновать первую деревушку, как Фаранах забеспокоился: не стерли бы собачки свои нежные лапки. После вялой перебранки Гасанбек взял в седло Рыжего, а Черного — сам хозяин. Дальше началась обычная для этой компании история: Нухбала, насупившись, молчал, молодежь обсуждала важнейшие городские события вроде нарядов известных красоток и результатов скачек. Говорили также о драках между аристократами и — кто из чиновников берет больше взяток.
Сумука эти сплетни мало волновали, поэтому он лишь изредка вставлял язвительные замечания, но Гасанбек спешил авторитетно высказаться по любому поводу, стараясь перекричать остальных. Заговорили о состязании поэтов — он подробно объяснил, как надо правильно писать стихи, зашла речь о модах — поведал, какие платья и белье носят франкские, кельтские, анатолийские и парфянские дамы, а уж о войне — тут он подавно лучше всех знал обо всем.
— Ну дитя гор, — выдохнул наконец потерявший терпение Фаранах. — Может, научишь меня, как собак дрессировать?
— Он больше по части ездовых тараканов знаток, — заметил Сумукдиар.
Развеселившись, Удака. поинтересовалась, не подскажет ли всезнающий и многоопытный Гасанбек, в какой позе женщине удобнее рожать. «Ты же везде побывал, все испытал», — пропела она ангельским голоском. Лег набычился и, устремив злобный взгляд почему-то на джадугяра, предложил тому отъехать в сторону и «поговорить». Все покатились со смеху и наперебой стали советовать агабеку не соглашаться, поскольку дикое «дитя гор» может и прирезать. Даже анемичный Нухбала забеспокоился и напомнил, что дуэли между аристократами разрешены лишь в определенные дни.
«Или он давно не ходил с битой мордой, или спьяну хочет, чтобы его превратили в каракатицу, или действительно предстоит серьезный разговор, — подумал Сумукдиар. — Не собирается же он, в самом деле, выяснять со мной отношения. А с другой стороны, какие могут быть серьезные разговоры с этим разгильдяем…» Легонько потянув поводья, гирканец и лег замедлили бег своих коней, отстав от остальных десятка на три-четыре шагов.
— Нужно поговорить, — сообщил Гасанбек конспиративным шепотом. — Ты должен знать, что мы, молодые аристократы, недовольны положением дел в Акабе, а нам, в свою очередь, известно, что у тебя много влиятельных друзей в Белой Рыси… — Он выжидательно смотрел на волшебника, но тот молчал, поэтому сотник продолжил: — Мы предлагаем тебе союз. Надо свергнуть продажного эмира со всей его камарильей, разогнать возвысившийся за последние годы качкыно-дедеркинский сброд и поставить у власти уважаемого и разумного представителя древнего рода.
— Понял, — усмехнулся Сумук. — Вы намерены провозгласить шахиншахом меня.
От неожиданности мидийский сотник аж поперхнулся, потом принялся путано объяснять: дескать, речь идет не о столь высоком титуле, а лишь о султанате, да и к тому же на роль султана Агарей Хашбази Ганлы не годится, поскольку не пользуется поддержкой со стороны старейшин влиятельных родов.
— Мы рассчитываем, что ты сумеешь склонить на нашу сторону гирканскую верхушку, включая марзабана Эль-хана и вождя союза племен Бахрама Муканну. Кроме того, за тобой пойдут многие армейские командиры.
— Погоди! — забеспокоился Сумук. — Бахрам всего лишь брат моей матери, а в вашем заговоре, как я понял, участвует и Фаранах — его родной сын. Почему же ты обращаешься ко мне?
— Ты можешь представить, чтобы старый Бахрам согласился серьезно разговаривать с этим охламоном? — удивился Гасанбек. — Слушай дальше. Мой Мидийский полк и твой Гирканский захватят столицу, мы разрушим Черный Храм и принудим Уалкинасала подписать фирман об отречении. После этого совет племенных старейшин выберет султана, ты станешь Верховным Джадугяром, Фаранах — Великим Визирем, я — военным назиром, а твоего дружка Шамшиадада мы согласимся поставить во главе мухабарата. Согласен?
Это была авантюра похуже той, что пытались учудить три дня назад рысские маги. Заговор, основанный на дележке мест в правительстве между дюжиной приятелей, не имеет надежды на успех, но аристократической молодежи этого объяснить невозможно — они слишком верят в собственную принадлежность к высшей касте, которой все подвластно. Поэтому Сумукдиар спросил жестко:
— А Шамшиадад согласен? Какие гильдии на вашей стороне: купцы, землевладельцы, городские ремесленники чиновники? Договорились ли вы с марзабанами главных провинций, командирами воинских частей?
Гасанбек смущенно пожал плечами — подобные мелочи горе-заговорщиков явно не интересовали. Вздохнув, Сумук сказал назидательным тоном:
— Серьезные дела так не делаются. Я, конечно, могу привести в Акабу конных гирканцев и дюжину драконов, так что Уалки мы прирежем. Но потом начнется кровавый хаос. Надо тщательно все продумать.
— Нечего думать! Просто ты призовешь своих друзей из Царедара, и рысские дружины наведут здесь порядок, — заикаясь, предложил лег, явно озабоченный предложением «думать».
Не обращая внимания на его мимику, гирканец попытался объяснить, что решающее значение для переворота имеют не иноземные солдаты, но личность вождя. Нельзя избирать монарха после мятежа. Гасанбек пискнул: мол, не видит в Атарпадане влиятельного деятеля, которого бы любил народ. Сумукдиар возразил, что общим уважением пользуются многие вожди племен, в частности тот же Бахрам Муканна. Лег признал, что за Бахрамом пошли бы и простолюдины, и часть чиновников, и военные, но старика отвергнут владельцы земель и прочих богатств. Все помнят, что Муканна командовал туменом в повстанческой армии Парпага и отстаивал сомнительные идеалы маздакитов и хуррамитов.
Джадугяр досадливо отмахнулся.
— Переворот — не игра в деревянных солдатиков, — сказал он раздраженно. — Вот слышал небось, рысские маги попытались вернуть Единого бога, но кое-чего не предусмотрели, не собрали все силы в один кулак — и проиграли. Если всерьез собираетесь брать власть, необходимо заранее каждую мелочь подготовить. И к тому же, когда собираешься вести серьезный разговор, нечего брать с собой таких вот… — Он кивнул на ехавшего впереди Нухбалу. — Или он тоже участвует в вашем заговоре?
Отрицательно мотнув головой, Гасанбек ответил, что мага-алверчи они не звали, он сам навязался и отделаться от него не было возможности. Сумукдиар поморщился и пришпорил коня, догоняя остальных. Нухбалу он считал законченным мерзавцем, а потому — вероятным прислужником Темных Сил в лице Абуфалоса, Хызра и Тангри-Хана. А интуиция подводила учеников Джуга-Шаха весьма и весьма нечасто!
Проклятая охота здорово спутала его планы. Гирканец рассчитывал уже этим вечером вернуться в Ганлыбель, подготовить первую сотню яиц гадовранов, а на рассвете отправиться в поход за оружием олимпийцев. Эта поездка на природу с девками вынуждала его задержаться, и Сумукдиар поневоле начал нервничать. Слабо развитое ясновидение предрекало ему какие-то неприятности в самое ближайшее время. Вдобавок возле Белой Скалы, где была развилка, Фаранах вознамерился повернуть направо.
— Ты куда едешь? — сердито поинтересовался Сумук.
— В Кипарисовую рощу, конечно. Отдохнем, повеселимся.
— Нет уж, мне обещали хорошую охоту, и я буду охотиться! — Джадугяр уже не мог сдержать ярость. — Едем в Хызылский лес!
Все загалдели, возмущаясь, мол, в Хызыл и до вечера не добраться, и вообще, мол, там пошаливают отряды разбойника Горуглу. Не слушая их болтовню, Сумукдиар злобно куснул перстень, надетый на безымянный палец левой руки. Свет вокруг кавалькады внезапно померк, а когда сумрак рассеялся, компания оказалась на лесной опушке. Хызылский лес — редкие поросли сосен, чинар и бирюзовых елей — карабкался вверх по склону трехглавой горы Су-Пери, то есть Русалки. Если смотреть со стороны моря, кажется, что на берегу лежит, погрузив ноги в воду, обнаженная женщина — невысокая выпуклость живота и две пышные груди, увенчанные острыми пиками сосков.
— Ну и шайтан с ним, — сердито пропела рыжая Зейба, подружка Гасанбека. — Хочет охотиться — пусть. Только, будь добр, накорми нас, а то лично я проголодалась.
— Мы все проголодались, — поддержал ее Фаранах. — В Кипарисовой роще можно было бы от души нажраться в прекрасной харчевне, а здесь одни камни.
Посмеиваясь, Сумукдиар объяснил городским барышням обоего пола, что в центре Живота Русалки имеется небольшое озеро, где обычно полно гусей, уток и прочей водоплавающей птицы. На его предложение отправиться за дичью без особого энтузиазма откликнулись только Фаранах и Гасанбек, а Нухбала остался сидеть на каком-то разогревшемся на солнечных лучах камне.
— Трудно ходить, — пожаловался он плаксиво. — Кажется, я что-то натер об седло.
— Что ты мог натереть, мешок с трухой? — фыркнула Удака, и остальные девицы залились издевательским хохотом. — У тебя ж там давно ничего нет!
Оскорбленный маг демонстративно отвернулся к морю, а пятерка охотников — трое мужчин и два пса — двинулись, стараясь не шуметь, к озеру. Путь был недолог. Раздвинув прибрежные кусты, они увидели сотни птиц, плававших по зеркальной глади: утки, гуси, лебеди, гагары, кашкалдаки. Три лука заработали с предельной скорострельностью. Через некоторое время дичь забеспокоилась, почуяв неладное — слишком уж много птиц приняли странную позу «кверху лапками», — и стая за стаей поднялась в воздух.
— Достаточно, — сказал Фаранах. — Ну-ка, мальчики, тащите сюда эту падаль.
Рыжий и Черный послушно бросились в воду и быстро натаскали добычу к ногам хозяина. Сумукдиар тем временем прочитал простенькое заклинание, повинуясь которому на берег слетелись плававшие в озере стрелы. Нагруженные дичью охотники вернулись к лагерю, где уже пылал разведенный девицами костер. Вскоре запеченные в углях утки захрустели в зубах, и началась обычная для последнего времени веселая беседа — о войне.
Пыжась, чтобы показать свою осведомленность в делах большой политики, Нухбала поведал, что накануне его величество отправил в Арзуан огромную армию — пять тысяч пехоты, две тысячи конников, дюжину ифритов и полдюжины ползающих драконов — под общим командованием паши Улурзы Рахима.
— Побьют его хастанцы, — меланхолично обгладывая гусиную ляжку, заметил Гасанбек. — Он же поэт, ни черта в военном деле не смыслит. К тому же сумасшедший.
— Да-да, его в детстве не раз головой на камень роняли, — согласился Фаранах и взялся за новую утку. — Вот говорят, что не может человек сожрать подряд двух уток. Почему не может? Лично я уже третью ем.
— Раньше люди за раз барана съедали, — укоризненно сказал Гасанбек. — А ты про утку.
— Мы должны разгромить врага, — строго внушал Нухбала. — Истребить всех хастанцев до единого и очистить от этой заразы весь Арзуан. Чем больше убьем — тем чище будет воздух Отчизны.
— Мало вы их в Акабе убивали? — неприязненно осведомилась Удака. — Прямо на улицах заживо сжигали.
— Они нас довели, — гордо сообщил маг. — Сами виноваты.
— Убитые всегда сами виноваты, скоро окажется, что хастанцы вообще сами себя убивали, — хохотнул Сумукдиар. — А кто будет виноват, когда дурак Улурза вернется побитый?
Тут Нухбала рассвирепел и визгливо закричал, что есть приказ одержать победу — стало быть, новый паша победит. И вообще, добавил он ехидно, Агарей Ганлы хоть и отбросил врага, но убитых было не так уж много, а Улурза Рахим всегда привозит десятки корзин с отрезанными вражескими ушами.
Это была истинная правда: Сумукдиар стремился разгромить неприятеля, не заботясь о трофеях, тогда как Улурза и прочие полководцы-самоучки всячески уклонялись от сражений, но зато безжалостно отрезали уши у мирных жителей. Причем не только у хастанцев, но и у единокровных братьев.
— Так там же главные победы измеряются не в убитых солдатах, а в изнасилованных женщинах, — засмеялся Фаранах. — Правда, Сумук?
— Не видел я там женщин, которых можно насиловать, — содрогнувшись, признался джадугяр. — Нухбала — и тот соблазнительнее.
Ревнивая Удака, сама родившаяся в тех краях, внезапно разозлилась и прошипела голосом, полным змеиного яда:
— Нашему Сумуку горянки всегда были не по вкусу. Ему нравятся беленькие — венедские женщины, сколотские, франкские. Об эллинках я уже не говорю!
— Да, у моего брательника губа не дура, — одобрительно произнес изрядно подвыпивший сынок Бахрама Муканны.
Фаранах и Гасанбек наперебой принялись обсуждать постельные достоинства и привычки женщин разных стран и народов, оперируя важнейшими параметрами, как-то: пышность талии, кривизна ног, объем груди, цвет волос и глаз, мягкость характера, а также общая культурность. К глубокому неудовольствию женской половины компании, сравнение получалось в пользу северянок. Вконец разобиженная танцовщица, подбадриваемая двумя потаскушками из женского эскадрона (их в городе так и называли — «конные шлюхи»), сварливо повысила голос:
— Это кобелиное отродье совсем забыло о чести, коли они способны так расхваливать северянок. Рыссы — все пьяницы, а их бабы — распутницы, спят с кем попало! А уж франкские и тевтонские…
Удака с поразительным знанием дела поведала о жутких извращениях, коим предаются женщины Запада — от эллинских и ромейских земель до обледенелых островов где обитают полудикие пикты и скотты. Столь толковое' темпераментное и красочное описание всевозможных поз и приемов, сопровождаемое соответствующими телодвижениями, невероятно возбудило мужчин (даже Нухбала заинтересовался), которые вознамерились безотлагательно лететь в Элладу и Галлию, чтобы испытать услышанное на собственной шкуре.
— Сумук, подай сюда дракона, — умолял пьяным голосом Фаранах. — Вези нас к этим чародейкам, к этим беззаветным жрицам Венеры и Амура…
Зейба, испугавшись сдуру, что мужчины в самом деле могут их покинуть, страстно залепетала:
— Не надо никуда лететь… Мы тоже так умеем, даже еще лучше.
Джейла захохотала, а смущенная Удака обозвала Зейбу дурой. «Ну дура, — согласилась та, — только в постели я лучше вас обеих, мне об этом все говорят». Она даже перечислила поименно несколько авторитетов, которые столь высоко оценили ее скромные достоинства.
Сумукдиар подумал, что сценка эта очень типична для человеческой породы. Породы, с которой он сам был связан все меньше… Люди неизменно доказывали, что не способны трезво оценивать истинное свое место в окружающем мире. Люди старательно обвиняли во всех неприятностях кого угодно — особенно когда у самих рыльце в пушку. Пьяная кликуша из Волчьегорска голосила: дескать, ее обманывают и притесняют власти, родичи, соседи. Средиморские политиканы истребляли соседние племена, оправдываясь, что те сами вынуждают их убивать. Удака искренне верила в развратность рыссок, хотя сама с двенадцати лет проявляла бешеный интерес к мужчинам, а в четырнадцать отец выгнал ее из дому, когда начинающая деревенская стерва учинила очередную безобразную оргию. Говорят, именно тогда на нее обратил внимание сам Горуглу… О люди, люди!..
Гора снеди неожиданно растаяла, остались лишь кости, которые достались псам. Зейба, зевая во всю пасть, объявила, что хочет спать. «Вот-вот, самое время, — обрадовался Фаранах. — Сейчас мы разложим вас в позе этой самой горы». Он показал на устремленные в небо соски скал. Конные шлюхи изобразили возмущение, но возражать, конечно, не стали. Лихие охотники и охотницы, разбившись на пары и оставив Нухбалу стеречь коней, разбрелись по окрестным кустам. Сладострастные стоны и вздохи продолжались примерно до полудня, после чего все, кроме Сумука, утомленно разлеглись на коврах под деревьями.
— Мертвый час, — сонным голосом приказал Фаранах. — Сумук, чего не дрыхнешь?
— Скучно, — проворчал джадугяр. — Я уж лучше прогуляюсь по горам. Может, кабана или архара принесу.
Он запахнулся в плащ, накинул на голову капюшон и стал почти невидимым — серые, зеленые и светло-бурые пятна словно растворили его фигуру на фоне листвы, земли и камней. Уже вступив в лес, гирканец оглянулся — в центре лагеря слабо дымился угасающий костер, вокруг похрапывали мужчины и женщины, поодаль Нухбала накрылся с головой попоной. Кони щипали траву, псы доедали остатки за хозяевами. Картина была мирной, но что-то все-таки тревожило волшебника.
«Ничего, завтра же отправлюсь за оружием богов», — успокоил он себя и решительно двинулся в чащу. Перепрыгивая с камня на камень, он взбирался все выше в гору, где, как подсказывало ему чутье, водились крупные звери. Левая Грудь Русалки — отличное место для охоты. Поиск увенчался успехом — на уступе возле небольшого водопада, где горный поток низвергался в гранитную чашу, выдолбленную струей за многие тысячи лет, он обнаружил следы раздвоенных копыт. Похоже, сюда часто приходили на водопой самые разные животные, поэтому Сумук отполз подальше и примостился за обломком скалы чуть выше звериной тропы.
Ожидание затянулось. Олениху с двумя детенышами он пожалел, а настоящая крупная дичь все не появлялась Потом джадугяр почувствовал нарастающее беспокойство — где-то поблизости, не дальше полета стрелы, бродила опасность. Человек, зверь или демон — этого он не мог разобрать… Неожиданно ощущение опасности пропало и столь внезапное исчезновение угрозы насторожило его еще больше.
Наконец к воде подошел великолепный молодой тур, которого Сумук уложил первой же стрелой. Торопливо выпустив кровь и выпотрошив тура — в такую жару от требухи надо избавляться как можно скорее, — гирканец взвалил тушу на плечи и бодро поспешил в сторону лагеря.
Не успел он, однако, сделать и полусотни шагов, как сработал инстинкт опасности. Отбросив тура, джадугяр упал в траву, проворно откатился в сторону и укрылся позади груды каменных обломков. Затем, приготовив метательный нож, он осторожно выглянул из-за укрытия. Тревога оказалась преждевременной — человек, яркий цветастый халат которого бросился в глаза гирканцу несколько мгновений назад, растянулся в кустах слишком уж бездвижно… Осмотрев окрестности магическим зрением и не обнаружив никаких признаков врага, Сумукдиар подбежал к лежавшему.
За десять шагов он разглядел торчавшую из-под левой лопатки мертвеца стрелу, а подойдя вплотную, не без удивления понял, что убитый хорошо ему знаком. Неведомый лучник поразил Нухбалу в момент, когда тот сам целился в кого-то из лука. Вероятно, маг-алверчи поджидал в засаде Сумукдиара — других мишеней поблизости не имелось.
Еще раз оглядевшись, джадугяр перевел все свое внимание на убитого недруга. Нухбала был пронзен длинной тяжелой боевой стрелой, древко которой было выкрашено в черный цвет, а оперение — в красный. Вдоль древка тянулась вязь арабистанских букв: «Нет бога кроме бога…» Сторонники Единого так близко от Акабы?! Воистину мы живем в мире, полном чудес!
Но еще сильнее потрясла агабека стрела, которую Нухбала собирался выпустить из своего лука. За последние дни Сумуку довелось видеть подобные снаряды, украшенные магрибским орнаментом. Стрела Сета! И еще две такие же стрелы лежали в колчане мага-алверчи.
Переложив все стрелы в свой колчан и подняв тура, гирканец снова направился к лагерю. Тщательно осматривая лес вокруг себя магическим восприятием, он одновременно пытался разгадать, какая драма разыгралась тут совсем недавно.
Картина получалась неприятная и запутанная. По всей видимости. Нухбала получил от прислужников Черного Пророка или Хызра — больше не от кого! — заколдованное оружие и приказ убить агабека Хашбази Ганлы. Это означало, помимо прочего, что рвущиеся к власти кланы разбогатевших в последнее время мелких хозяев и чиновников окончательно сговорились со жрецами кровавого культа Иблиса. Но была в этом деле и другая сторона — некие почитатели Единого бога пришли на помощь и подстрелили предателя…
Он резко остановился. Чем дальше, тем хуже! Место лагеря оказалось пустым. Ни людей, ни собак, ни скакунов. Усиленное волшебством чутье говорило, что за полчаса до его прихода здесь произошла короткая потасовка. Кто-то напал на беззаботную компанию, а заспанные городские гуляки почти не сопротивлялись и были, связанные, увезены в сторону Правой Груди. Магов среди нападавших явно не было — отпечатки копыт четко показывали путь похитителей. Вздохнув, Сумукдиар двинулся по следу.
Окружив себя кольцевыми волнами говве-а-джаду, делавшими его совсем невидимым, гирканец пересек впадину, разделявшую Живот и Правую Грудь, и углубился в лес. Дважды гирканский волшебник обнаруживал в кустах вооруженных воинов и прежде, чем те могли заметить его, накладывал чары, погружая караульных в полную неподвижность. Наконец впереди показался просвет между деревьями. Усыпив последнего часового, Сумукдиар подкрался к поляне, на которой были разбиты несколько шатров и горел костер. Фаранах, Гасанбек, Джейла и Зейба лежали со связанными руками и ногами, окруженные толпой вооруженного сброда. Похитители нагло посмеивались и смачно расписывали, каким надругательствам подвергнут, прежде чем убить, городских богачей.
Джадугяр шагнул на поляну, крикнув:
— Освободите их, собаки!
Разбойники проворно рассыпались, очень грамотно охватывая его полукольцом. Всего их было десятка три — здоровенные закаленные бойцы при мечах и копьях. Какая мелочь! Сумукдиар распахнул свой плащ, и алая подкладка магического одеяния полыхнула огненными языками джамана. Опаленные разбойники с испуганными воплями отшатнулись. С дальнего края стоянки просвистела стрела, но волшебник пренебрежительно прищурился, и заостренный стержень, покружившись в воздухе, мирно опустился к его ногам.
— Я же просил по-хорошему, чтобы вы освободили моих друзей! — вторично прикрикнул гирканец.
Хотя устрашенные разбойники явно не собирались повторять нападение, никто из них не спешил и разрезать ремни на пленниках. Это могло означать лишь одно — своего атамана они боялись куда сильнее, чем неизвестного мага. Наконец один из воинов осторожно приблизился к центральному шатру и что-то проговорил. Потерявший терпение Сумукдиар сам разрезал путы на запястьях и лодыжках Фаранаха и стал освобождать Гасанбека. Попутно он мысленно удивился, что не видит Удаку. Растирая онемевшие ладони, Фаранах свирепо заорал:
— Взбунтовавшиеся рабы!.. — и добавил массу непристойностей о разбойничьих родительницах. — Прощайтесь со своими зловонными жизнями, дети шакала и ослицы!
Нагнувшийся в этот момент, чтобы освободить Джейлу, Сумукдиар почувствовал появление у себя за спиной нового персонажа. Неторопливо обернувшись, гирканец увидел, как из шатра выходит черноусый мужчина богатырского телосложения. Разбойники мигом прекратили стонать и поспешно окружили своего командира.
— Здравствуй, уважаемый гость, — почтительно сказал атаман. — Прости, мы не знали, что эти бездельники — друзья самого Кровавого Паши.
— А я не знаю, с кем говорю! — с надменной свирепостью прорычал Сумук.
Дернув его за край плаща, Гасанбек пролепетал: «Это же сам Горуглу». Джадугяр вздрогнул и умерил гнев, внимательно разглядывая легендарного разбойника, которого простой народ считал своим заступником и непременным — в скором будущем — освободителем. Горуглу сказал самолюбиво:
— Я поздоровался, но пока не услышал ответа.
Улыбнувшись, Сумукдиар приветствовал его по всем правилам традиционного гирканского ритуала и представил своих спутников.
— Это Фаранах Муканна? — поразился атаман. — И ты не постеснялся назвать нас «взбунтовавшимися рабами»?! А ведь когда-то я сражался в тумене твоего отца под красным знаменем Парпага!
— Папаша любил экзотику, но с годами образумился, — буркнул Фаранах почти миролюбиво.
Печально покачав головой, Горуглу заметил: дескать, с годами люди меняются, но все равно, мол, старый Бахрам много сделал для своего народа. Диспут, впрочем, угас, не успев толком разгореться. Атаман всячески стремился показать свое расположение к нежданным гостям, даже приказал вернуть оружие и прочие вещи, отнятые у пленников.
В разгар этой суматохи из шатра торжественно вылезла, застегивая платье, Удака. Не глядя на Сумукдиара, танцовщица на глазах у всех буквально липла к атаману, нежно щебеча что-то ему на ухо.
«Значит, не врут, что был у нее роман с опасным преступником, — без тени ревности подумал агабек. — Ну мир вам да любовь». Он испытывал даже некоторое облегчение — пышнотелая девка имела гадкую привычку нудно клянчить дорогие подарки, причем принималась вымогать их в самый неподходящий момент, отчего любовные эпизоды с ее участием обретали неприятный привкус.
Немного сконфуженный столь откровенным проявлением ее чувств Горуглу предложил подкрепиться и вообще отметить по народному обычаю встречу с дорогими гостями. Сумук добродушно сообщил, что неподалеку на поляне валяется подстреленный им тур. Двое разбойников поскакали за добычей гирканца, еще десяток засуетились по хозяйству.
Вдруг один из воинов сказал, показывая пальцем на Сумука:
— Командир! Я видел, как он охотился. А в кустах позади него лежал какой-то жирный боров. Жирный целился из лука в спину нашему гостю. Я убил его.
Не столько рассказ разбойника потряс Сумукдиара, сколько его характерный акцент. Несомненно, парень был хастанцем! И прочих членов шайки — гирканцев, акабцев, мидийцев и уроженцев остальных земель Атарпадана — сей факт вовсе не смущал. Приглядевшись к окружавшим его лицам, джадугяр неожиданно понял, что отряд Горуглу очень разнороден по племенному составу. Здесь были и парфяне, и атарпаданцы, и колхи, и аланы, и саспиры, и хастанцы, даже рыссы. Похоже, во имя того дела, за которое они сражались, эти люди сумели забыть межплеменную рознь.
— Да, маг-алверчи из военного министерства пытался убить меня заколдованной стрелой, — подтвердил он. — Хотел бы я знать, какой добрый дух привел тебя на то место, чтобы спасти меня от предательского выстрела.
— Не знаю, — признался разбойник-хастанец. — Я был послан совсем в другое место, но почему-то пошел в сторону водопада. Наверное, тебя охраняют могущественные сверхъестественные силы.
— Нухбала продался Гара Пейгамбару? — поразился Фаранах. — Он, конечно, дурак и подлец, но все же — государственный чиновник. Не мог он снюхаться с мракобесами из Черного Храма, которые клянутся разрушить наше государство.
Сумукдиар хотел растолковать кузену, что государственные чиновники продажны и привыкли подчиняться силе, а потому охотно пойдут служить не только слугам Иблиса, но и к Тангри-Хану. Лишь бы платили. Но говорить этого он не стал: у Фаранаха были очень абстрактные идеализированные представления, мешающие правильному пониманию сложных политических событий. Единственно верный взгляд на все происходящее присущ, как известно, лишь почитателям Единого бога и Джуга-Шаха.
— Погодите… — Встревоженный Горутлу отвел Сумукдиара в сторону и, хмурясь, сказал: — Ты попал в дурную историю и будешь вынужден отвечать на неприятные вопросы эмирского мухабарата. Как ты объяснишь, что с охоты вы вернулись без одного из спутников? И что будет, когда твои друзья станут болтать о встрече со знаменитым разбойником? А ведь они наверняка станут болтать!
— Не беспокойся и не забывай, что имеешь дело с джадугяром высшего ранга, — ухмыльнулся, отмахиваясь, агабек. — Скоро все они напрочь забудут об этой встрече, только Фаранаху будет сниться мужественный сподвижник его отца. Остальное тоже не сложно: напали бандиты, убили кастрата-чиновника, похитили Удаку…
Атаман тихонько засмеялся, покачивая седеющей, несмотря на молодость, головой. Сумук тоже улыбнулся, но про себя печально отметил, что и у него в голове появляется все больше серебра, а лицо бороздят глубокие морщины — магия дает могущество, но отбирает молодость…
— Ты хорошо придумал, — одобрительно сказал Горуглу. — Только девушка вернется с вами — такая обуза чрезмерна для моей суровой походной жизни… И вообще не думай лишнего — я не ревнив.
— Я тоже, — фыркнул Сумук. — Так что и тебе нечего беспокоиться.
Мужчины обменялись понимающими взглядами и похлопали друг друга по плечам. Потом атаман вдруг спросил: не считает ли, мол, агабек, что его дядя Бахрам Муканна мог бы стать неплохим эмиром, когда восставший народ сметет прогнивший режим династии Ас-Кечан-Гюн. Вопрос этот сегодня уже возникал, поэтому Сумук ответил, почти не задумываясь, что Бахрам недостаточно влиятелен. «Главное, чтоб народ любил, — сказал Горуглу. — А потом умный правитель всегда сумеет склонить на свою сторону даже недоброжелателей». Из этого Сумукдиар сделал вывод, что Горуглу, может быть, хороший атаман, но слабый политик.
С тем они и вернулись к остальным. Над костром уже покрывались аппетитной корочкой освежеванные туши кабана и тура, на ковре была расстелена длинная скатерть — дастархан. Городские девицы помогали разбойникам расставлять медные блюда с фруктами и лесными ягодами, из шатра подкатили два солидных бочонка явно кахетинского происхождения.
— Хорошее вино, — причмокнув, сказал Фаранах. — Не меньше двадцати лет выдержки.
— Сорок лет, генацвале, — весело уточнил бородатый разбойник-саспир. — Позавчера у князя одного взяли.
— Так вы и в Колхиде промышляете? — поразился Сумук.
Кашлянув, Горуглу предотвратил обсуждение ненужных подробностей и предложил рассаживаться. Роскошное мясо, бесподобное вино, свежий воздух — аппетит у всех прорезался зверский, так что снедь была уничтожена в один присест. Допивая кубок кахетинского, Горуглу щелкнул пальцами, и вся разгуляй-компания затянула песни — колхидские, атарпаданские, аланские, легские, хастанские и сколотские. Потом вдруг встал на колени пожилой разбойник со слабым хварно — все остальные моментально умолкли — и запел фальцетом:
— Дин-а-Мохаммед!
Разбойники дружно подхватили, а Сумук остолбенел. «С именем Пророка», — это был новый парфянский гимн, исполняемый лишь поклонниками Единого бога! Отряд Горуглу — слуги Единого!
Чего угодно мог ожидать джадугяр, только не такой удачи: отыскать сильного союзника — командира отличного отряда да еще единомышленника, к тому же любимца всех племен Средиморья…
Сумукдиар вспомнил, как недавно рысские князья требовали от него примеры сегодняшней дружбы между племенами Колхиды, Атарпадана и Хастании — вот вам такой пример! С верой в Единого бога, сражаясь за общее дело, народы забывают смехотворные раздоры своих взбесившихся с жиру правителей. И пусть отряд Горуглу идет в бой под красным знаменем мятежника-хуррамита Парпага — это одновременно и цвет знамени Ахурамазды. «Горуглу должен стать моим союзником, — твердо уяснил Сумукдиар. — Вот сила, которая поможет свергнуть и растоптать всех Черных Пророков!» Между тем тот разбойник, У которого было хварно колдуна, немолодой мидиец в чалме и потрепанной кольчуге, закончил песню и проговорил, сокрушенно покачивая головой:
— Вот сидим тут, пируем, а народ голодает. Когда же наконец придет свобода?
Другой, помоложе, поведал, что ходил недавно на разведку в Акабу и с ужасом наблюдал картины страшной нищеты. Даже уличные собаки, которые прежде кормились на городских мусорных свалках, совсем оголодали — люди-то перестали выбрасывать объедки, сами каждую косточку насквозь прогрызают. Псы уже съели всех ворон и бродячих кошек, скоро начнут друг друга жрать.
— Если так дальше пойдет, скоро люди начнут друг друга жрать, — веско и злобно произнес колдун-мидиец.
— Ты прав, Ибадулла. — Горутлу печально склонил голову. — Эмир и его свита довели народ до последней черты А Гара-Пейгамбар с помощью темных сил преисподней одурманил тысячи простолюдинов, — и те обвиняют в своих бедах не угнетателей, а соседний народ. Почему так происходит, Кровавый Паша?
— Это легко понять. — Агабек вздохнул. — Голодных людей обмануть нетрудно.
Он снова изложил свое видение положения дел. Магриб стремится к власти над миром, но планам завоевателей препятствуют могущественные державы Востока. Поэтому прислужники злобных демонов Мрака пытаются расколоть и перессорить Рысь, Средиморье, загирканские страны, Парфию и Месопотамию. Исподволь, на протяжении многих последних десятилетий, Магриб внедрял в эти государства своих лазутчиков, которые имели задание вытеснить из правящей элиты умных, честных и дальновидных патриотов. Продавшиеся магрибцам жрецы Иблиса опираются на отбросы народа и высших каст, которые понимают: без помощи темной магии они не смогут пробиться к власти. Так складывается союз между внутренними и внешними врагами, магрибские колдуны своими злыми чарами дурманят людей, а предатели вроде Ефим-бора, Чорносвита и Абуфалоса делают черную работу: истребляют патриотов, создают банды убийц, готовят удар в спину на тот день, когда в их страны вторгнется Орда сюэней…
Атаман возбужденно спросил: почему, мол, волшебники не разрушат магрибскую магию своими заклинаниями?
— Мы давно бы сделали это… — Сумукдиар печально развел руками. — К сожалению, враги преуспели, разбудив в душах тысяч людей темные помыслы. Жрецы кровавых культов лживо обещают простой путь к лучшей жизни. Например: истребим соседей-хастанцев, и жизнь сразу станет лучше. Через год-другой люди начнут прозревать, станут догадываться, что их обманули, но тогда эти выродки придумают что-нибудь новенькое. Скажем: во всем виноваты грамотные. Или рыжие, или лысые, или еще кто-то. Когда народ превращен в толпу, голосу разума трудно проникнуть в головы необразованных обманутых людей. Толпа неразумна.
— Сражайтесь, — гневно потребовал Ибадулла. — Правда на вашей стороне — значит, вы должны победить!
— Мы должны победить, — поправил его Горуглу.
— Должны, — согласился Сумук. — Но одна лишь магия тут бессильна. Когда дело касается такого количества людей, волшебники не могут опираться только на собственные заклинания. Мы сможем победить, лишь собрав в единый вихрь волю большей части народа. Пока большинство верит вражеской лжи, мы не в силах действовать против их желания. Надо кропотливо бороться за души, за прозрение сограждан, надо объединить не только джадугяров, но и всех людей Средиморья.
— Ничего я не хочу сильнее, чем прекратить кровопролитие между братьями — хастанцами и атарпаданцами, — глухим голосом признался атаман.
Полностью разделявший его чувства в этом вопросе Сумукдиар сказал угрюмо:
— К сожалению, примирение наступит не скоро. Слишком уж сильной стала взаимная ненависть. Много лет, если не десятилетий, пройдет, прежде чем дыга и качкын назовут друг друга братьями…
Горуглу покивал головой, соглашаясь, но потом протестующе замахал руками. Атаман напомнил, что в его армии сражаются плечом к плечу воины самых разных племен и народов, однако между ними нет никаких раздоров.
— Значит, у вас есть объединяющая идея, которая позволяет вам противостоять злым чарам, — не без легкой зависти заметил агабек. — Вероятно, это вера в Единого бога.
— Да, и вера тоже. Но не только… — Атаман покачал головой и кивнул сидевшему рядом Ибадулле: — Расскажи ему, дядюшка.
— Мы исповедуем заветы секты хуррамитов, которые боролись за народное дело в начале века… — приступил тот к повествованию, полуприкрыв глаза.
Ибадулла напомнил о победоносных битвах повстанческой армии Сурх-Алем, то есть «краснознаменных», и сегодня Горуглу вновь поднял знамя цвета алой крови. Народ до сих пор помнит Сурх-Алем и боготворит вождя того восстания Парпага и его соратников — гирканца Муканну и мидийца Мазьяра. Хуррамиты понимали суть истории как борьбу Добра и Зла, Света и Тьмы. Неравенство, насилие, невежество, угнетение порождены темным началом, и хуррамиты призывали к решительной борьбе с несправедливостью, корень которой идеологи движения видели в праве на владение землей.
— Земля создана Всевышним и не может принадлежать смертному, — с неистовым фанатизмом провозглашал Ибадулла. — Только свободное совместное владение землей, только крестьянские общины угодны Всевышнему! Освободив сельских и городских тружеников от власти угнетателей, от эмирских податей, мы построим новое государство, основанное на равенстве! Те, кто не трудятся, не достойны называться человеком, даже ошейник собаки выше их золотой короны. Человек обязан служить обществу, уподобляясь мылу, которое, уничтожаясь само, приносит пользу людям. Поэтому мы признаем лишь Единого Творца, обещавшего нам лучшую жизнь и свободу, — закончил колдун-проповедник. — Взгляни, мы называем Его — Аллах, фаластынские народы — Элох, хастанцы — Аствац, рыссы и прочие — по-своему, и тем не менее Он не в обиде на нас и щедро дарует свои милости.
Внимательно посмотрев на ставшего задумчивым волшебника, Горуглу поинтересовался, согласен ли Гандыпаша с идеями хуррамитов. Гирканец вынужден был признать, что доводы звучат убедительно, и к тому же почти то же самое говорит его отец Друид Хашбази…
— Твой отец — умнейший человек, — подняв большой палец, сказал Ибадулла. — Он — великий зодчий. Я работал с ним, когда строили мост через Урах.
Потом атаман предложил гостю поглядеть на его коллекцию доспехов. Когда они остались одни в шатре, Горуглу сказал:
— Никаких коллекций я, конечно, с собой в поход не беру. Просто надо было потолковать с глазу на глаз.
— Я так и понял. Нам нужно будет поддерживать постоянную связь.
— Правильно. Мой Ибадулла умеет разговаривать через огонь.
— Отлично! Передай ему вот это. — Сумукдиар протянул атаману маленький полупрозрачный шарик. — Здесь частичка моего говве-а-джаду. Если положить его в светильник…
Усмехнувшись, Горуглу сделал жест, показывая, что не нуждается в долгих объяснениях. Потом поинтересовался, можно ли надеяться на помощь от соседних держав.
— Смотря для чего тебе нужна помощь и что ты предложишь взамен, — усмехнулся джадугяр. — Вернее, против кого нужна тебе помощь.
— У нас три проблемы, — хмуро сказал Горуглу. — Первая — братоубийственные стычки с Хатанией, вторая — эмир и подонки из Черного Храма, а третья — сюэни. Кто поможет нам — Рысь или Парфия?
Сумукдиар был восхищен четкостью мыслей и здравостью суждений знаменитого разбойника. Малограмотный сын простого коневода, а как точно ухватил главное! Гирканец вдруг почувствовал, что ему очень легко разговаривать с этим могучим воином. Благодаря своему природному уму Горуглу легко постигал сложные хитросплетения региональной политики, тогда как многим образованным и родовитым персонам понимание этих проблем приходилось чуть ли не с боем вколачивать. С казенной части.
— Парфия ослаблена и не в состоянии помочь, Месопотамия слишком далеко и тоже слаба, — сказал Сумук. — Рысь готова поддержать нас, но мы должны начать сами и показать, что за нами стоит сила и симпатии немалой части народа.
Впрочем, будучи человеком честным, Сумук коротко рассказал про разброд, случившийся между рысскими князьями. Горуглу принял это как должное.
— Правители во все века грызлись, если не было над ними крепкой руки. Вот побьют их пару раз как следует — сразу помирятся и подчинятся сильному владыке вроде Джуга-Шаха, — и он продолжил без перехода: — У меня пять тысяч воинов. Чтобы собрать их со всего Средиморья, понадобится неделя, не больше.
— Думаю, Гирканский полк пойдет за мной, — медленно проговорил Сумук. — И Мидийский тоже. Это еще четыре тысячи всадников и столько же пехотинцев. Кроме того, питомник драконов и школа ифритов да дюжина-другая колдунов и чародеев, которые не станут мне перечить… А также гирканские дворяне, многие из которых командуют армейскими частями, и плюс племенные отряды, которые почитают своего вождя Бахрама Муканну…
Подсчитав силы, они не без удивления обнаружили, что могут рассчитывать на два-три десятка тысяч сабель. Джадугяр даже немного удивился — он и надеяться не мог на столь солидное войско.
— Главное, — провозгласил атаман, — накрыть первым же ударом Черный Храм. И выпытать у этих извергов, куда тянутся нити предательства… Паша, подбери толковых командиров и составь план, в какие города вокруг Акабы следует заблаговременно ввести наши войска. Аргадан и Арзуан я возьму на себя.
Встретить друга да еще единомышленника — всегда радость. Широко улыбаясь, агабек сказал, что именно этим он и собирался заняться, когда наступит срок. Горуглу быстро поинтересовался, скоро ли этот срок наступит. Скоро, заверил его волшебник, в последние дни все только и говорят о необходимости свергнуть эмира, истребить магрибских наймитов и снести до самого фундамента святилища кровавых культов. Атаман краснознаменных, однако, вовсе не обрадовался этому известию и заметил не без тревоги в голосе:
— Если много желающих, в толкотне можно затоптать друг дружку.
Несомненно, Горуглу был прав, но тут уж ни он, ни Сумукдиар ничего поделать не могли. Они обсудили еще кое-какие мелочи, затем попрощались, и джадугяр собрался уходить, но вдруг командир повстанцев сказал неуверенно:
— Послушай, ты посвящен в тайны потусторонних сил и, быть может, сумеешь прояснить загадку моего рождения.
Волшебник недоуменно поднял брови, но следующий вопрос окончательно поразил его. Атаман осведомился, знает ли уважаемый агабек Ганлы, почему он, Горуглу, получил такое имя.
Осторожно — как бы не обидеть собеседника — Сумукдиар предположил, что имя кроет в себе двойной смысл: «сын слепого» и «сын могилы». В Средиморье было принято считать, что много лет назад нукеры эмирского марзабана выкололи глаза отцу Горуглу, и тогда юноша поклялся отомстить за это злодеяние.
— Неверно, — вздохнул помрачневший атаман. — Отца не ослепили, а просто убили. И отца, и мать, и всю нашу деревню. Мирных крестьян истребили за то, что мои земляки не сумели выплатить в срок грабительскую подать «харадж» — половину урожая… — Он скрипнул зубами. — А меня тогда еще и на свете не было, я был в материнской утробе… Потом эти убийцы покидали все трупы в яму и присыпали землей — там, в могиле, я и родился…
— Странно, — прошептал Сумук.
— Да, немного приятного… Однако некая сверхъестественная сила спасла меня и перенесла в дом дальних родичей. Ибадулла уверяет: мол, это сделали дэвы из Талывердинской пещеры, но… — Горуглу шумно перевел дыхание. — Но почему дэвы спасли меня? Ведь дэвы служат темным силам, как и убийцы моего отца. Почему же они помогли мне, а не своим союзникам?
Ответить было непросто, но джадугяр предположил, что дэвы могли действовать, так сказать, из вредности: раз двуногие смертные кого-то убивают, значит, нужно помешать. Дэвы вообще не слишком разбираются в людских делах, а Талывердинские вдобавок упрямы до глупости. И к тому же многие дэвы сохранили верность Анхра-Майнъю, тогда как слуги эмира могли служить Иблису, которого дэвы откровенно не любят.
— Точно! — воскликнул Горуглу. — Убийцами командовал прислужник Иблиса — некто Абуфалос.
— Гара Пейгамбар? — поразился Сумук.
Теперь настал черед удивляться атаману:
— Абуфалос и Гара Пейгамбар — одна и та же тварь?! — Он яростно схватился за саблю. — Ну теперь я расчленю эту гадину с десятикратным наслаждением!
— С превеликой неохотой уступаю тебе это удовольствие, — хохотнул Сумукдиар. — Ну до встречи…
Свернув лагерь, разбойники ускакали к западу. Сумук произнес подобающие заклинания, чтобы его спутники забыли о встрече с Горуглу. Затем он подбросил в воздух одну из магрибских стрел, и та медленно полетела к своему прежнему владельцу. Теперь тот, кто найдет убитого Нухбалу, обнаружит в его колчане это доказательство связи мага-алверчи с темными силами.
— Поехали, — лениво сказал агабек, покончив с неотложными делами. — Порезвились, отдохнули — пора и по домам.
— А где этот жирный кастрат из военного ведомства? — брезгливо поинтересовалась Удака.
Они покричали немного, однако Нухбала почему-то не отзывался, а ждать его слишком долго ни у кого не оказалось желания. Оставляя позади огненный диск заходящего солнца, кавалькада неторопливо потянулась вдоль берега в сторону Акабы. Ехали молча — все были измотаны бурными развлечениями, долгой дорогой и летним зноем. Слабый ветерок, дувший с моря, не очень-то освежал.
— Все-таки подумай, о чем я тебе говорил, — сказал вдруг Гасанбек. — С этой нечистью пора кончать.
Сумукдиар кивнул, но промолчал. Полудетские игры в заговор, нечистоплотные интриги, тайный дележ еще не взятой власти порядком ему наскучили. Серьезные дела можно делать лишь с серьезными людьми.
Он уныло махнул рукой и снова применил волшебство перстня. Говве-а-джаду перенесла их через четыре дюжины верст, сократив путь на много часов. Теперь они очутились неподалеку от города, возле высокой отвесной скалы, украшенной древними письменами.
Клинопись Маг-Манны, изысканная вязь арабистанских иероглифов, варварские буквы хозар, полустершиеся ритуальные изображения людей и животных, оставшиеся от вовсе незапамятных времен, когда здесь жили какие-то полудикие племена. А поближе к вершине скалы в камень врезалась четкая надпись на ромейском языке:
ЗДЕСЬ БЫЛ XIX НЕПОБЕДИМЫЙ ЛЕГИОН
Грустные мысли будили эти слова. Что делали здесь легионеры, зачем и ради чего шли они через чужие земли, пробиваясь сквозь орды аборигенов, не сделавших им ничего плохого? А ведь шли они, оставляя позади себя тысячи смертей. Столько страданий, столько крови — и ради чего? История не сохранила имен этих солдат, в веках растаяло даже имя командира, который привел легион на безлюдный берег, чтобы на следующий день быть раздавленным напором парфянской конницы.
Столько мучений, а в итоге — лишь буквы на камне Не символ ли это тщетности человеческих стремлений? Люди живут, любят, ненавидят, убивают, богатеют или разоряются, воспитывают детей, постигают тайны природы, совершают подвиги, а в конце концов навечно исчезают не только с лица земли, но даже из мыслей потомков. Остаются в памяти лишь имена тех, кого почему-то называют героями — уж не потому ли, что они успели убить большее количество себе подобных? Нет, надолго сохраняются в памяти лишь дела, изменившие судьбу мира. Остается добро, которое человек сделал для окружавших его людей, — будь то построенный дом, посаженный сад или написанная книга… Но многие ли оказались способны сотворить доброе дело?
Возле городских ворот их встретил конный отряд во главе с обеспокоенным Шамшиададом.
— Хвала Атару и Ахурамазде, вы невредимы! — вскричал сарханг Тайной Стражи. — Разбойники вас не тронули!
— А чего нам сделается? — осведомился спесивый Гасанбек. — Меня сам Горуглу боится, за сотню верст стороной объезжает!
Шамши замахал руками, утер с лица обильно струившийся пот и поведал, что часа полтора назад патруль мухабарата обнаружил в горах труп мага Нухбалы, убитого разбойничьей стрелой. К тому же имеются веские улики, подтверждающие, что Нухбала был связан с лазутчиками Магриба и замышлял какое-то злодейство при помощи заколдованного оружия. Уль-Хусейн уже доложил об этом эмиру, тот рассвирепел и сместил с доходных должностей нескольких родичей Нухбалы. В настоящее время остальные кланы ведут грызню за освободившиеся местечки.
— Я всегда говорил, что эти сынки воров и взяточников — все до единого предатели, которых надо вешать, — назидательно напомнил Сумукдиар. — Получше надо кадры подбирать. Как говаривал Джута, кадры решают все.
Сарханг бессильно развел руками, а доблестные охотники въехали в Акабу через крепостные ворота. Неожиданно Фаранах укоризненно сказал Гасанбеку:
— Зря ты так лихо говоришь насчет Горуглу. Этот парень — отличный воин. И к тому же сражался в отряде моего отца. А папаша дурачков не держал.
