Глава 33

— Попалис-с-сь, — ласково пропел нежный женский голосок за их спинами, и тонкая шёлковая сеть, невесть откуда упавшая с вершины пальм, надёжно опутала обоих умников.

— Засада, что ли?

— Вай мэ, сам не понимаю, кому мы так нужны?!

— А вот это нам сейчас кто-нибудь и объяснит. — Оболенский причудливо извернулся и замер с открытым ртом.

— Судя по тому, как возвышенно заткнулся твой словесный поток, о мой неисправимый друг, — начал так и не сумевший обернуться домулло, — позади нас находится самая прекрасная из всех прелестниц Средней Азии! С лицом, подобным лепестку ландыша, глазами — очам лани, улыбкой — бутону розы, а изгибом бёдер — танцующей змее, да?

Багдадский вор судорожно кивнул, типа — один в один, без комментариев!

— Мои с-слуги рас-с-спутают вас-с-с… — И точно, в то же мгновение сеть исчезла. Потомственный русский дворянин за плечи развернул бывшего визиря, когда тот уже был готов задать ещё семь вопросов по существу. От увиденного Насреддин онемел не хуже друга…

Прямо перед ними на раскалённом песке покачивалась роскошная девушка лет девятнадцати-двадцати. На ней был богатый персидский наряд — расшитый парчовый жилетик, газовые рукава с люрексом, изящная, круглая тюбетейка и тончайшая вуаль на изумительном личике. Иссиня-чёрные волосы рассыпались на сотню длинных косичек, лоб увенчан алмазной диадемой, а уши, пальцы, запястья, шея и грудь — блистательными ювелирными украшениями на общую сумму где-то примерно в полдворца…

Но это всё лишь до пояса. Ниже не было ничего такого… В смысле одежды и украшений. Ниже открытого пупка плоть девушки естественным (противоестественным?!) образом переходила в чешуйчатый змеиный хвост!

— Моё имя Гельджами-Гюрьза, — с чарующей улыбкой поведала девушка-змея. — Вы прикос-с-снулись к моему ис-сточнику. За вс-сё надо платить, с-странники…

— С-с-сколько с-с нас-с? — невольно запинаясь, просипел Лёвушка.

— Ты с-смеешь с-с-смеятьс-ся?! — вспыхнула красавица, и вокруг дрогнувших мужчин разом раздули узорные капюшоны не менее сотни кобр!

— Он не смеётся, сиятельная госпожа, — поспешил сглотнуть ком в горле хитроумный Насреддин. — Просто мой друг недалёк умом и у него дефект речи из-за длинного языка, прикушенного в детстве. Прошу смилостивиться над ним и указать нам, недостойным, сколько таньга мы должны за питьё трёх глотков твоей воды? Аллах велит послушно уплачивать долги…

— С-сколько у вас-с денег?

Хорошенько пошарив везде, где можно, соучастники наскребли в общей сумме что-то около двадцати трёх таньга. То есть деньги были и ещё, но хранились в хурджинах Рабиновича, что приравнивалось гарантией к сейфу в швейцарском банке…

— Брос-сте их на пес-сок!

— Легко. — Монетки упали за черту змеиного оцепления.

Гельджами-Гюрьза рассмеялась, взяла одну таньга тонкими пальчиками, повертела и бросила обратно:

— Это вс-с-сего лишь с-серебро, зачем оно мне в пус-стыне?

— Вах, уважаемая и досточтимая хозяйка дивного источника, но, быть может, ты желаешь развлечься?

— Развлечьс-с-ся… — с сомнением покривила губки девушка с хвостом.

— О да! Я знаю сотню сказок и две сотни поучительных историй, мой друг говорит, что я — герой народных легенд и анекдотов.

— Нет, я долго с-скучала без лас-ски. Пус-сть твой с-смелый друг покажет мне с-свою с-с-страсть…

— Братан, на что эта подколодная намекает?! — изменившись в лице, уточнил Оболенский. — В смысле я догадываюсь, но хочу убедиться в обратном…

— А что в этом такого, Лёва-джан? — делано вскинул бровки домулло. — Ты у нас любимец женщин, тебе и мотыга в руки, иди — вспахивай её ниву!

— Ага, ты первый пил, ты и иди…

— Я первый?! Значит, как к луноликой вдове вампиров, так сразу первый (и единственный!) — это ты! А как к восхитительнейшей в красоте и бесконечно желанной в изяществе форм госпоже Гельджами — так это сразу я?!

— А кто ещё?! — окончательно встал на дыбы Багдадский вор. — Не буду я её ласкать, пусть они хоть всем стадом меня покусают!

— Учти, о невежественный, если укусит хоть одна — я у тебя яд отсасывать не буду.

— И не надо! Не надо вообще у меня ничего… — На секунду Лев сбился и покраснел. Поняв по его пурпурной физиономии, о чём он только что подумал, Ходжа едва удержался, чтоб не отвесить другу подзатыльник за такие предположения.

— Я ему не нравлюс-с-сь? — нехорошо улыбнулась дева пустыни.

— Очень нравитесь, блистательнейшая! Но, видите ли, у этого сына греха есть одна ма-а-ленькая, но такая важная проблема. Мужчины поймут, женщины посочувствуют, а детям рано такое знать…

— Короче, я полный импотент! — громогласно объявил Лев Оболенский, стараясь, чтоб его услышала каждая кобра в радиусе как минимум двух километров.

— Жаль… а что с-скажет твоё с-сердце?

— Я уплачу за нас обоих, — вежливо поклонился Насреддин.

По знаку своей властительницы змеи разомкнули кольцо, давая возможность одному мужчине отвалить по-хорошему, а другому проявить себя.

— Ходжуля, вообще-то сверху и до «сам понимаешь…» она девчонка просто высший класс! Есть куда поцеловать и за что подержаться, но ниже… — трагическим шёпотом успел выдохнуть знаток «ляфамок», когда бывший визирь скорбно обнял его на прощанье.

— Он вернётс-ся через час-с. А ты с-ступай не оглядываяс-сь…

— Я буду ждать вон за тем большим барханом, прямо по курсу. Если уж совсем… ну никак, потому что некуда… зови — поплачем вместе!

Лев честно дошёл до бархана и, перевалив за него, плюхнулся задом на обжигающий песок, как грешник на сковородку…

Солнце сияло в зените. Где-то далеко, с левой руки, виднелись колыхающиеся в знойном мареве крыши какого-то строения. На душе скребли чёрные кошки, общую неустроенность окончательно добивал тот факт, что ныне он остался в пустыне один, сдав верного друга и проверенного товарища на откуп малознакомой озабоченной змеюке. Перед глазами стоял мученический образ Ходжи, задыхающегося в неароматных чешуйчатых кольцах Гельджами-Гюрьзы…

Наверное, в целом он всё-таки выдержал где-то около часа, потом поднялся, матюгнулся и взбежал на вершину бархана, полный решимости во что бы то ни стало идти на выручку домулло… Который неспешным шагом шёл ему навстречу и довольное лицо его сияло, как у мартовского кота!

— Ты… жив?!

— Ес-стес-ственно, — подражая кобре, просвистел Насреддин.

— Но как?! Она тебя просто отпустила?

— Не просто, а в благодарность за понимание, нежность, любовь и умение возлежать по-абиссински, с ласками на песке, не допуская перегрева на солнце ни одного бока, ибо красивый загар должен быть равномерным…

После таких откровений Оболенский первым делом подумал, что его друг тронулся и не слегка… Ходжа поспешил увести его обратно за бархан и, поискав взглядом, ткнул пальцем влево:

— Ага, добрейшая Гельджами так и сказала, что там есть человеческое жильё, где мы получим ужин и кров — приют для слепых чтецов Корана. Пойдём, уважаемый, у меня сегодня был хороший день!

— Но…

— Вай мэ! — Герой народных анекдотов чуть устало улыбнулся, а в глазах его ещё отсвечивали огоньки недавнего пыла. — Ты не знаешь самых известных сказок, девушка-змея остаётся таковой лишь до первого поцелуя. Потом у неё исчезает хвост, появляются ноги и… всё что надо! Но это не повод смотреть на неё косо, ибо так она испытывает путников, награждая любовью лишь избранных мужчин. Тех, кто способен под внешним уродством разглядеть истинную красоту и возжечь божественный жар страсти!

— Ты знал… — обомлел Лев. — Ты знал! И знаешь, кто ты после этого?!

Насреддин лишь самодовольно хмыкнул и ускорил шаг. Полдороги до указанного объекта обиженный в лучших чувствах Оболенский ругался на всю пустыню! А ещё полдороги они с домулло хохотали в полный голос.

Все мужики одинаковы, воистину так…

Собственно, к месту они прибыли часа через два, это было очень знаменитое учреждение, куда с налёту невозможно было попасть, но попавших ожидал радушный приём. При одном-единственном условии — слепоте…

Надо признать, что двухэтажный жилой комплекс с огородом, колодцем и баней — доныне сохранившийся приют для слепых чтецов Корана — местечко знаменательное во многих отношениях.

Пожалуй, даже зря я как-то озаглавил историю о «Багдадском воре и „коршунах пустыни“», ничего такого уж шибко чудесного там не было, обычные разбойники… А вот «История о доблестном Льве Оболенском, образованнейшем Ходже Насреддине, четырнадцати слепых чтецах Корана и их плутнях» заслуживает особого внимания.

Во-первых, хотя бы потому, что в России вы такого не найдёте. Представьте «дом-приют для слепых читателей Библии»… Абсурд, да? У нас и для просто слепых приютов не хватает, а у них это дело было поставлено на государственную основу. Судите сами…

Из-за нехватки книгопечатных изданий Коран заучивался наизусть и читался вслух на всех серьёзных мероприятиях: свадьбах, похоронах, днях рождения, праздниках, просто семейных посиделках… Неудивительно, что люди, обделённые зрением, лучше заучивали длинные тексты на слух и, добывая себе таким образом пропитание, заслуженно пользовались всеобщим уважением. Они бродили с палочкой по городам, кишлакам и весям, а те, кто совсем постарел, поселялись в таких вот приютах. Правда, как выяснилось, этот приют оказался особенным…

Усталая и проголодавшаяся парочка первым делом вежливо постучала в ворота. Акт скорее вынужденный, Лев предпочёл бы вломиться без приглашения, но глинобитный забор оказался слишком высок.

— Кто стучится в мирный дом правоверных, ничтожнейших слуг Аллаха, по воле его не видящих солнца, но внимающих слову Всевышнего?!

— Да так, два неместных чурека с популярными анекдотами, знающие толк в ламбаде и смерть как желающие опохмелиться! — дурачась, проорал Оболенский, искренне считающий данную фразу смешной.

— Два скромных путника, отставших от каравана, — ещё громче поправил его домулло. — Сам Аллах чудом привёл нас к вашим воротам, где мы взыскуем хлеба и гостеприимства. Ибо Всемилостивейший и Милосерднейший наказал не отказывать мусульманину в ночлеге. А мой друг просто буйный идиот… Но он лечится!

В подтверждение побагровевший россиянин сгрёб Ходжу за шиворот и вторично постучал в ворота уже головой друга.

— Не, ну кроме шуток, отпирайте, а?! Не фиг людям нервы трепать на ночь глядя, Аллах такого не прощает…

— Сначала скажите, о путники, что написано на табличке над воротами этого дома? — вкрадчиво поинтересовались изнутри.

— «Приют для слепых чтецов Корана», — вывернувшись, прочёл образованный Ходжа, на всякий случай отпихивая друга от греха подальше.

— Воистину так! — победно резюмировал голос. — А раз вы это прочли — значит, вы не слепы. Идите с миром, почтеннейшие, переночуете в Самарканде…

— Но до него два дня пути, — едва сдерживая ругань, пробурчал бывший визирь, но вовремя овладел собой. — Уважаемый, воистину мы слепы от рождения и имеем полное право просить приюта под вашим кровом. А табличку прочли потому, что её сорвало ветром и я коснулся вырезанных на ней слов своими пальцами…

— Ха, ещё час назад она висела!

— А теперь лежит в пыли!

— Вы лжёте, дети шайтана! — уже довольно раздражённо донеслось из-за ворот, но Ходжа ловко обернул этот финт себе на пользу:

— Выйди и посмотри сам, о не верящий слову мусульманина…

— Как же я… посмотрю?! — стушевался голос. — Аллах лишил меня зрения… Я слеп, как и все здесь живущие!

— Тогда как ты докажешь, что мы лжём?!

Оболенский демонстративно пожал плечами, столь длинные филологические интриги были не в его вкусе. Но приходилось признать, что в последнем раунде домулло одержал неоспоримую победу. Пока некто с той стороны возился с ключами и навесным замком, Насреддин легко отодрал табличку, положив её себе под ноги.

Когда ворота наконец распахнулись и тощий аксакал с повязкой на глазах шагнул вперёд — оба авантюриста уже сдвинули тюбетейки на самый нос, изо всех сил старательно изображая слепых… Особых проблем у них с этим не было. Ну разве кроме той, что старикашка, уверенно наклонившись, поднял табличку и повесил её на прежнее место, пристукнув кулаком. Слишком уверенно для слепого…